Самым известным из доступных трудов, посвященных церковной икономии, является трактат святителя Евлогия, Патриарха Константинопольского. Однако при составлении этого документа святитель не мог опереться ни на какое предшествующее сочинение. Ни один церковный автор не рассматривал до него вопросы икономии в специальном сочинении более или менее подробно. Какими принципами руководствовался Патриарх? И почему его изложение церковного учения об икономии имеет большое сходство со сводом римского права? Эти вопросы подробно рассматривает в своей статье Дмитрий Шабанов.

Одним из важных, хотя и малоисследованных вопросов церковного права является церковное учение об икономии. Это учение привлекало к себе интерес практически во все времена, что не удивительно, поскольку икономия является одним из фундаментальных принципов применения канонов и часто используется в церковной жизни и практике. В виду этого точное понимание канонических границ допустимости церковной икономии чрезвычайно существенно. Споры о сущности и границах икономии многократно возникали в церковной истории и иногда приводили даже к разделениям и серьезным церковным смутам. Тем не менее, несмотря на частое обращение к теме икономии различных авторов, нельзя сказать, что в православном каноническом праве сформировалось какое-то однозначное и определенное учение об этом предмете. Скорее можно говорить о множестве различных подходов, каждый из которых был характерен для того или иного церковного деятеля, или же для той или иной исторической эпохи. Примерно та же ситуация неопределенности царит в научном подходе к изучению проблем, связанных с икономией. Несмотря на серьезные работы западных и греческих ученых[1], в православном церковном праве до сих пор не существует достаточно полного и подробного исследования данной проблемы. Такое положение вещей во многом связано с недостаточной исследованностью источников, многие из которых до сих пор не изданы и не доступны широкому кругу интересующихся. Например, до сих пор не издана «Малая книга» прп. Никона Черногорца – важнейший источник по вопросам икономии[2]. Не издан и популярный в IX–X вв. флорилегий по икономии, сохранившийся в рукописи Vat. gr. 1137[3].

Пожалуй, самым известным из доступных трудов, посвященных церковной икономии, является трактат свт. Евлогия, патриарха Константинопольского (581–608), посвященный этому вопросу[4]. Этот трактат исторически стал первым специальным сочинением о церковной икономии и лег в основу всех дальнейших византийских канонических работ на эту тему. Сам трактат свт. Евлогия об икономии не сохранился до нашего времени, тем не менее, до наших дней дошел подробный пересказ этого трактата в «Библиотеке» свт. Фотия, патриарха Константинопольского[5]. Частичный пересказ трактата свт. Евлогия можно найти в письмах прп. Феодора Студита, а также в неизданной «Малой книге» прп. Никона Черногорца. Эти пересказы не всегда совпадают друг с другом, что ставит вопрос о реконструкции подлинного текста трактата свт. Евлогия. Такая задача, однако, не представляется возможной вплоть до публикации всех необходимых источников.

Тем не менее, уже исходя из тех данных, которые имеются на сегодняшний день, можно сделать некоторые интересные выводы как относительно самого текста сочинения свт. Евлогия, так и относительно истории развития принципа церковной икономии.

 

1. Содержание трактата свт. Евлогия

В «Библиотеке» свт. Фотия трактат свт. Евлогия Александрийского носит название «Слово обличительное по поводу состоявшегося объединения феодосиан и гайянитов». В нем говорится, что причиной написания текста св. Евлогием стало объединение двух монофизитских египетских течений – феодосиан и гайянитов. Эти монофизитские группы, будучи до этого непримиримыми противниками и придерживаясь различных догматических воззрений, приняли решение объединиться друг с другом на основе некоей «икономии». Однако это объединение не было долгим, и в скором времени феодосиане и гайяниты разделились вновь. Задачей автора, согласно пересказу свт. Фотия, было показать, что неудача этого мимолетного объединения заключалась в том, что стороны неправильно пользовались принципом церковной икономии, на основании которого старались выстроить свое объединение. В результате такого неправильного использования их объединение изначально было обречено на неудачу и фактически превратилось в предательство каждой из сторон своего собственного учения. Неправильное использование икономии привело монофизитов к принятию в качестве догматического фундамента объединения чего-то среднего, гибридного и чуждого для исходных вероучительных позиций обеих объединившихся сторон. Чтобы яснее показать ошибку феодосиан и гайятинов, свт. Евлогий подробно останавливается на том, что из себя представляет подлинная церковная икономия с точки зрения канонического права.

Свт. Евлогий начинает, прежде всего, с довольно неожиданного утверждения о том, что применять церковную икономию могут не все люди, а лишь только архиереи, занимающие свои кафедры. Далее александрийский святитель сразу же отмечает, что поскольку ни среди феодосиан, ни среди гайянитов нет ни одного архиерея, который бы занимал свою кафедру, то их попытки применить икономию при объединении сразу же становились по определению невозможными.

Затем свт. Евлогий говорит, что применение икономии предполагает исключительную неизменность догматического учения. Икономия возможна только там, где догматы веры остаются совершенно непоколебимыми. И в этом отношении феодосиане и гайяниты изначально поступали беззаконно, пытаясь заключить союз на основании икономии в области веры.

Сделав эти предварительные замечания, свт. Евлогий переходит к описанию различных видов церковной икономии, которых по его словам насчитывается три. Первый вид икономии, по свт. Евлогию, – это временная икономия для приспособления к обстоятельствам, когда на какое-то краткое и ограниченное время допускается «нечто недолжное» ради того, чтобы прекратить нападки на Церковь и восстановить церковный мир. Именно в этом смысле, например, по словам свт. Евлогия, ап. Павел обрезал Тимофея и совершил некоторые иудейские обряды[6], дабы избавиться от поношения иудеев. Однако, еще раз подчеркивает автор, такая икономия возможна только на краткое время, тогда как в обычный период своего существования Церковь должна сохранять свою целостность и мир.

Второй вид икономии, по свт. Евлогию, – это икономия в словах, когда одну и ту же богословскую мысль можно выразить различными формулировками. В качестве примера такой икономии свт. Евлогий приводит две цитаты из свт. Григория Богослова о допустимости выражения догматов разными словами[7], в одной из которых в свою очередь цитируется свт. Афанасий Великий.

Третьим же видом икономии, по свт. Евлогию, являются случаи, когда игнорируются принятые решения против каких-то конкретных лиц, если при этом остается неизменным догматическое учение. В качестве примера приводится поведение Феофила, арихепископа Александрийского (385–412), который сохранил общение с Геласием, епископом Кесарийским (367–395), поминавшим в диптихах своего предшественника известного арианского деятеля Евсевия Кесарийского. Другой приводимый пример – поведение свт. Кирилла, архиепископа Александрийского (376–444), который якобы сохранил общение с Феодором Мопсуестийским, несмотря на то, что последний был подвергнут анафеме на всем востоке.

Далее трактат завершается пространным рассуждением о том, что объединение феодосиан и гайянитов не соответствует ни одному из трех приведенных видов икономии и на самом деле является предательством их собственной веры, за которую они, по их словам, готовы были отдать свою жизнь. Таковы сведения о трактате, которые мы можем почерпнуть из пересказа свт. Фотия.

Другой источник сведений о содержании трактата – письма прп. Феодора Студита, в которых упоминается трактат свт. Евлогия. Однако они не добавляют чего-то принципиально нового к сведениям, содержащимся в пересказе свт. Фотия. Единственно стоит отметить более точное цитирование прп. Феодором случая с Феодором Мопсуестийским, которого, согласно пересказу Фотия, якобы поминал свт. Кирилл Александрийский. В одном из писем прп. Феодора данный пример из трактата свт. Евлогия описывается так:

«Впрочем, нужно возвратиться к твоим вопросам. Ты спрашиваешь, почему божественный Кирилл Александрийский соблюдал икономию, позволив не отделяться от тех, которые на востоке поминали в диптихах еретика Феодора Морпсуестийского? Потому что догматы благочестия у них соблюдались в совершенно неповрежденном и надлежащем виде. Так написано упоминающим об этом святым Евлогием, архиепископом Александрийским, в его слове «Об икономии», употребление которого мы объяснили в составленном нами особом сочинении «Об икономии вообще». Итак, разрешение дал сам рассказавший об этом. В каком-нибудь другом месте не сказано об этом, и нет нужды искать другого»[8].

Насколько можно понять, прп. Феодор считал, что свт. Евлогий в рассматриваемом трактате первым упомянул случай с поминовением Феодора Мопсуестийского свт. Кириллом. Однако это не так. На самом деле случай с Феодором описывается в письме свт. Кирилла Александрийского к свт. Проклу, патриарху Константинопольскому[9]. Вероятно именно это письмо и послужило источником для свт. Евлогия. В письме свт. Кирилла говорится о том, что некоторые в Константинополе требовали анафематствовать уже умершего к тому времени Феодора Мопсуестийского. Однако сам свт. Кирилл, хотя и осуждал его сочинения, считал полезным не предавать анафеме этого известного и почитаемого на востоке человека, чтобы не вводить в смущение его почитателей, которые, несмотря на преклонение перед Феодором, придерживались православного образа мысли. Таким образом, у свт. Кирилла речь шла о том, чтобы сохранить общение не с Феодором Мопсуестийским, который к тому времени уже умер, а с его почитателями на востоке. Свт. Фотий, видимо, просто перепутал в своем пересказе самого Феодора и его почитателей. Прп. Феодор же пересказывает свт. Евлогия не делая этой ошибки, хотя и показывая неосведомленность об источнике свт. Евлогия – письме свт. Кирилла к Проклу Константинопольскому.

Таково в общих чертах содержание трактата.

При чтении пересказов трактата свт. Евлогия сразу же бросаются в глаза некоторые странности этого сочинения. Некоторые из них относятся к вопросам истории текста, некоторые к самому содержанию трактата. Почему свт. Евлогий проявляет такой большой интерес к какому-то мимолетному объединению монофизитов, которое уже распалось? Почему он резервирует возможность применения икономии только за архиереями, причем только такими, которые занимают кафедры? Потом чрезвычайно странным кажется само деление видов икономии в трактате. Если первый вид икономии имеет непосредственное отношение к церковном праву (говорит о временном допущении каких-то «недолжных действий», вроде соблюдения иудейских обрядов), то второй вид икономии свт. Евлогия к церковному праву не относится никак – разрешение излагать догматы различными словами имеет отношение к богословию, а не церковному законодательству. Тем не менее и то и другое свт. Евлогий одинаково называет икономией и, не задумывась, ставит в один ряд. Дальше, описывая третий вид икономии, свт. Евлогий вновь возвращается к церковному праву, говоря о неприменении каких-то церковных решений. Почему «богословская» икономия была так неожиданно помещена свт. Евлогием в середину между «каноническими» икономиями? Это непонятно. Кроме того, есть еще одна более существенная вещь. Читая трактат (в нашем случае его пересказы), практически невозможно уловить разницу между первым и третьим видом икономии. В трактате между двумя этими видами проводится разница, хотя описание этой разницы выглядит, на первый взгляд, не принципиально. Если первый вид икономии допускает «нечто недолжное» только на время (и невозможность допущения подобного навсегда несколько раз подчеркивается автором), то третий вид икономии допускает игнорирование каких-то церковных норм навсегда. Но ведь такое игнорирование тоже является «чем-то недолжным», чем же «недолжное» третьей икономии так принципиально отличается от «недолжного» первой? Ответ на этот вопрос дать довольно сложно. Какого-то внятного описания различия между двумя «недолжными» в трактате не дано, а если опираться на приводимые примеры, то опять же не очень понятно, чем так принципиально отличается соблюдение некоторых иудейских обрядов от игнорирования решений церковной власти об анафематствовании еретика. И почему первое настолько страшнее второго? Конечно, можно выдумать какие-то собственные объяснения для всего этого. Но в самом тексте ответа на подобные вопросы мы не найдем. Более того, при чтении сочинения свт. Евлогия может сложиться впечатление, что между этими «недолжными делами» первой и третьей икономии нет существенной разницы. И именно такое впечатление возникнет впоследствии у прп. Феодора Студита, который сократит три вида икономии свт. Евлогия до двух, соединив воедино первый и третий виды[10].

Чтобы попробовать прояснить все эти вопросы, требуется сперва кратко обрисовать ситуацию в Александрии в период патриаршества свт. Евлогия, а затем попытаться определить главный источник, которым пользовался свт. Евлогий для написания трактата. Понимание трактата свт. Евлогия в контексте исторической ситуации и найденного источника его сочинения внесет определенную ясность во все описанные сомнения.

 

2. История появления трактата свт. Евлогия

Еще в начале VI в. произошло крупное разделение по поводу учения о нетленности Тела Христова между монофизитскими иерархами Севиром Антиохийским и Юлианом Галикарнасским, жившими в египетском изгнании[11]. Поскольку ко времени смерти Александрийского патриарха Тимофея IV-ого (517–535) среди александрийского клира практически не было сторонников Халкидонского собора, то борьбу за избрание нового патриарха начали монофизитские партии сторонников Севира и Юлиана. Севириане избрали александрийским патриархом дьякона Феодосия, а юлианиты – архидиакона Гайана. После этого египетских севириан стали называть по имени их александрийского патриарха – феодосианами, а египетских юлианитов, соответственно, – гайянитами. С этого момента феодосиане и гайяниты имели свою собственную иерархию и враждовали друг с другом. Гайяниты были многочисленны, особенно в монастырях и в провинциях, феодосиане же имели множество сторонников в Александрии и ее окрестностях.

Императорский двор, невзирая на то, что при нем уже давно восторжествовали сторонники Халкидонского собора, первоначально активно поддерживал египетских феодосиан, поскольку непосредственных сторонников Халкидонского собора в Египте почти не было. В том же 535 г. с помощью специально присланного из столицы императорского легата Нарсеса патриарх Феодосий был водворен на свою кафедру силой оружия, а патриарх Гайян отправлен в ссылку сначала в Карфаген, а потом в Сардинию. Однако по причине большого множества гайянитов, которые постоянно устраивали смятения и бунты, Феодосий смог продержаться на своем престоле только год и четыре месяца, после чего был вынужден уехать из Александрии в Константинополь, где жил под покровительством императрицы Феодоры вплоть до своей смерти (22 июня 566 г.). После вынужденного удаления патриарха Феодосия из Александрии императорский двор принимает новую египетскую церковную политику, которая будет продолжаться вплоть до первой половины VII в. Несмотря на полное отсутствие сторонников Халкидона, власти, тем не менее, принимают решение направить в Александрию патриарха-халкидонита, наделив его при этом широкими гражданскими и военными полномочиями. В принципе, александрийские патриархи издревле обладали не только церковной, но и определенной гражданской властью над населением Александрии. Кроме того, в VI в. вообще все епископы Римской империи будут наделены значительными гражданскими полномочиями, становясь, с одной стороны, важными членами городских курий, а с другой – специальными представителями императора в городах[12]. Однако александрийский патриарх, кроме всего этого, с 537 г. получил еще и значительные военные полномочия, превратившись не только в важного гражданского чиновника, но и в военачальника. Как пишет Э. Штайн[13], новое положение александрийского патриарха превращало его, по сути, в «вице-императора» Египта.

Поскольку, как уже было сказано выше, в самой Александрии практически не было сторонников Халкидона, с этого времени патриарх избирался и поставлялся непосредственно в Константинополе, и только после этого, вместе со значительным военным эскортом, отправлялся в Египет. Так были избраны халкидонитские патриархи Павел (537–539), Зоил (539–551), Аполлинарий (551–570), Иоанн IV (570–581) и Евлогий (581–608). Новая египетская политика Константинополя предполагала начало массовых репрессий монофизитов в Египте, и новоназначенные александрийские патриархи-халкидониты довольно ревностно подошли к порученной им миссии. За несколько десятилетий абсолютно все монофизитские церкви Александрии были закрыты, множество монофизитов было выслано и убито, в Александрии не осталось ни одного монофизитского епископа. Феодосианские патриархи, поставляемые в Александрии после смерти Феодосия, вынуждены были укрываться в монастыре Энатон, недалеко от Александрии, а гайянитские патриархи скрывались в глубине пустынь.

Однако жесткие гонения не привели к большим успехам, так как подавляющее количество населения Египта по-прежнему оставалось монофизитским, а халкидониты существовали практически только в одной Александрии.

В 578 г. в среде египетских феодосиан происходит крупное событие: на их александрийскую кафедру в монастыре Энатон был избран патриарх Дамиан (578–607). Это был образованный и чрезвычайно энергичный человек. Всего за несколько лет он развил необычайно бурную деятельность по объединению самых разных египетских церковных течений, не только монофизитских. В самом скором времени патриарха Дамиана признали тритеиты, на специальном соборе было проведено объединение с египетскими мелетианами и, пожалуй, самым известным объединительным проектом Дамиана было его соединение с гайянитами (у которых после смерти в 580 г. их патриарха Дорофея, вероятно, еще не было собственного патриарха). О последнем соединении нам известно только из единственного источника – из того самого трактата свт. Евлогия об икономии, который был пересказан выше. Основываясь на сведениях свт. Евлогия, исследователи считают, что объединение феодосиан и гайянитов произошло незадолго до начала его патриаршества, т.е. где-то около 581 г[14]. Свт. Евлогий не сообщает подробности объединения, но понятно, что феодосиане и гайяниты соединились друг с другом «по икономии», вероятно, на основании какой-то «средней» догматической формулы, которая позволяла трактовать спорный вопрос о нетлении Тела Христова разными способами. Из сведений, сообщаемых свт. Евлогием, также известно, что это объединение оказалось эфемерным – через непродолжительное время гайяниты и феодосиане разъединились снова. Таково было положение монофизитской Церкви в эпоху патриаршества свт. Евлогия.

Что касается самого свт. Евлогия, то он, бывший игумен одного из императорских монастырей Антиохии[15], был поставлен в Константинополе и прислан в Александрию уже тогда, когда деятельность Дамиана достигла определенных успехов. Противодействие активному монофизитскому патриарху стало главной задачей свт. Евлогия уже в самом начале его патриаршества. При этом, как отмечали многие исследователи, деятельность именно свт. Евлогия, в отличие от его предшественников, характеризуется многочисленными попытками вмешательства во внутренние дела различных церковных групп, не принадлежащих к официальной Церкви, и даже вмешательством в некоторые гражданские споры[16]. Свт. Евлогий много раз писал по вопросам внутримонофизитской полемики, вмешивался в спор между досифеанами и самаритянами и выступал арбитром во время споров между цирковыми партиями. Очевидно, свт. Евлогий решительно пользовался своим положением «вице-императора», которое он старался перевести в плоскость некоторого «высшего арбитра» для всего египетского населения. Свт. Евлогий старался представить себя в качестве высшего надконфессионального судьи, который имеет полномочия решать споры не только халкидонитов, а вообще все религиозные споры Египта. Даже противоречия самаритян и дорсифеан входили в сферу его интересов. Именно в этом ключе требуется понимать его обращение к уже прошедшему неудачному объединению феодосиан и гайянитов. Стремясь усвоить себе роль высшего арбитра во всех религиозных спорах Египта, свт. Евлогий, вероятно, желал дискредитировать попытки своего главного конкурента, энергичного монофизитского патриарха Дамиана, выступить с такими же притязаниями. Весь рассматриваемый трактат свт. Евлогия пестрит постоянными упоминаниями о том, что неудача объединения феодосиан и гайянитов произошла из-за вопиющей некомпетентности их арбитра, под которым следует понимать феодосианского патриарха Дамиана. Цель трактата заключается в том, чтобы показать, что для осуществления подлинного объединения феодосианам и гайянитам требуется обратиться к подлинному и компетентному судье в церковных спорах – самому Евлогию, а не к какому-то невежественному самозванцу вроде Дамиана. Такую интерпретацию подтверждает и довольно необычное заявление Евлогия в начале трактата о том, что икономию могут применять только архиереи, находящиеся на кафедрах, а у монофизитских партий таких архиереев нет. Действительно, в Египте того периода на кафедрах находились только халкидонитские архиереи, тогда как гайянитские и феодосианские иерархи вынуждены были скитаться по монастырям. Таким образом, уже в самом начале трактата монофизитам в качестве единственных возможных арбитров для их объединения предлагались халкидонитские иерархи! Очевидно, что речь шла не о каких-то неизвестных халкидонитских архиереях, а именно о самом Евлогии, который и в силу своего особого положения обладал определенными судебными полномочиями и, кроме того, был известен активным вмешательством в споры других религиозных групп.

Итак, насколько можно понять, целью трактата было показать монофизитским партиям некомпетентность феодосианского патриарха Дамиана и побудить их прибегнуть к самому Евлогию для решения своих внутренних вопросов. Для показания своей, в отличие от Дамиана, компетентности в вопросе свт. Евлогий подробно излагает все возможные варианты икономии, а также их несоответствие объединительным решениям Дамиана.

 

3. Главный источник трактата свт. Евлогия

Обращаясь к изложению церковного учения об икономии, свт. Евлогий не мог опереться ни на какое предшествующее сочинение. Ни один церковный автор не рассматривал до него вопросы икономии в специальном сочинении более или менее подробно. До свт. Евлогия икономия, если и упоминалась у церковных писателей, то только лишь мимоходом. Однако перед свт. Евлогием стояла задача не просто кратко упомянуть об икономии по какому-то конкретному случаю, а изложить целостный взгляд на это учение, чтобы показать, что объединение монофизитов противоречит всем возможным видам икономии, которую принимает Церковь. Не имея возможности опереться на сочинения церковных писателей, свт. Евлогий мог воспользоваться другим источником – римским правом. Многие исследователи уже давно заметили поразительное сходство между церковной икономией и сингулярным римским правом, как оно изложено в Дигестах св. Юстиниана[17]. Однако, несмотря на большое сходство, у святых отцов, писавших об икономии, обычно не встречаются непосредственные ссылки на Дигесты или другие светские правовые источники. Тем не менее, в случае трактата свт. Евлогия стоит подробнее рассмотреть возможность использования им творений римских юристов. Для этого будет интересно пристальней приглядеться к третьему титулу первой книги Дигест св. Юстиниана[18]. Этот титул, который называется «О законах, сенатконсультах и долговременном обычае», в целом посвящен определению в римском праве понятия «закона» и описанию принципов толкования законов в судах. Ниже будет размещено схема титула, а также выписаны основные параграфы, имеющие отношение к нашей теме:

 

Дигесты Юстиниана. Книга первая. Титул III
О законах, сенатконсультах и долговременном обычае

§§ 1-2. Общие определения закона
§§ 3-13. Закон и его толкования

Объясняется, что законы принимаются только для общих случаев и в принципе не могут обнимать все происшествия. Именно поэтому законы требуют толкования в каждом конкретном случае. Правом толкования обладает император, сенат и судьи.

§ 3. Помпоний в 25-й книге «Комментариев к Сабину». Следует устанавливать права, как сказал Феофраст, для тех случаев, которые встречаются часто, а не для тех, которые возникают неожиданно.

§ 4. Цельс в 5-й книге «Дигест». Права не устанавливаются исходя из того, что может произойти в единичном случае.

§ 5. Он же в 17-й книге «Дигест». Ибо право должно быть главным образом приспособлено к тому, что случается часто и легко, а не весьма редко.

§ 6. Павел в 17-й книге «Комментариев к Плавицию». Законодатели обходят, как сказал Феофраст, что происходит лишь в одном или двух случаях.

§ 8. Ульпиан в 3-й книге «Комментариев к Сабину». Права устанавливаются не для отдельных лиц, а общим образом.

§ 9. Он же в 16-й книге «Комментариев к эдикту». Нет сомнения, что сента может творить право.

§ 10. Юлиан в 19-й книге «Дигест». Ни законы, ни сенатконсульты не могут быть написаны таким образом, чтобы они обнимали все случаи, которые когда-либо произойдут, но достаточно, чтобы они распространялись на то, что большей частью случается.

§ 11. Он же в 90-й книге «Дигест». И потому то, что впервые устанавливается, следует определять путем толкования или путем конституции принцепса.

§ 12. Он же в 15-й книге «Дигест». Не могут все отдельные случаи быть предусмотрены законом или сенатконсультом. Но когда в каком-либо случае смысл их ясен, то осуществляющий юрисдикцию может применить их к сходным (обстоятельствам) и сообразно с этим вынести решение.

§ 13. Ульпиан в 1-й книге «Комментариев к эдикту курульного эдила». Ибо, как говорит Педий, поскольку законом введено то или иное правило, имеется удобный случай, чтобы было восполнено путем толкования или во всяком случае путем судебной практики то, что имеет ввиду те же потребности.

 

§§ 14-16. Сингулярное право

В некоторых случаях для удовлетворения какой-либо нужной потребности власть в виде исключения может нарушить свой же собственный закон, однако это является исключительной практикой и не должно становиться прецедентом для последующих случаев.

§ 14. Павел в 54-й книге «Комментариев к эдикту». То, что воспринято вопреки смыслу права, не может быть распространено на последствия этого.

§ 15. Юлиан в 27-й книге «Дигест». Тому, что установлено вопреки смыслу права, мы не можем следовать как юридическому правилу.

§ 16. Павел в книге «Об особом праве». Особое (сингулярное) право – это то, которое введено властью, установившей его в отклонение от точного содержания (общих норм) для удовлетворения какой-либо потребности.

 

§§ 17-30. Смысл законов

Объясняется, что в законе важен его смысл, а не слова и буквальное содержание. Следование буквальному значению иногда является не исполнением, а обходом закона. Именно смыслу законов требуется следовать в судебной практике.

§17. Цельса в 26-й книге «Дигест». Знать законы – значит воспринять не их слова, но их содержание и значение.

§ 18. Он же в 29-й книге «Дигест». Является более милостивым (справедливым) такое толкование законов, при котором охраняется их воля.

§ 19. Он же в 33-й книге «Дигест». Если закон говорит двусмысленно, заслуживает предпочтение то значение, которое лишено порока, в особенности когда из этого может быть сделано заключение о воле закона.

§ 23. Павел в 4-й книге «Комментариев к Плавцию». В наименьшей степени следует изменять то, то постоянно толковалось в определенном смысле.

§ 24. Цельс в 9-й книге «Дигест». Неправильно выносить решения или давать ответ на основании какой-либо частицы закона, без рассмотрения закона в целом.

§ 25. Модестин в 8-й книге «Ответов». Ни в каком случае смысл закона или милость справедливости не терпит, чтобы то, что введено было для пользы людей, мы обращали путем жестокого толкования в строгость, идущую вразрез с благополучием людей.

§ 29. Павел в книге «Комментариев к закону Цинция». Поступает против закона тот, кто совершает запрещенное законом; поступает в обход закона тот, кто, сохраняя слова закона, обходит его смысл.

§ 30. Ульпиан в 4-й книге «Комментариев к эдикту». Обход же закона бывает тогда, когда закон, хотя и не желает, чтобы что-либо было совершено, однако не запрещает совершенно этого и это совершается; и как отличается сказанное от задуманного, так различаются обход закона с тем, что совершено против закона.

 

§§ 32-39. Обычай

 Обосновывается то, что обычай может иметь силу закона. В частности, обычай иногда может даже упразднять принятый закон путем неприменения.

§ 32. Юлиан в 84-й книге «Дигест». Если мы не имеем писаных законов для каких-либо дел, то следует соблюдать установленное нравами и обычаем; а если этого нет для какого-либо дела, то (следует соблюдать) наиболее близкое и вытекающее из последнего (правило); если и этого не оказывается, то следует применять право, которым пользуется город Рим.

 

§1. Прежний укоренившийся обычай заслуженно применяется как закон, и это право называется правом, установленным нравами. Ибо если сами законы связывает нас в силу лишь того, что они приняты по решению народа, то заслуженно связывает всех и то, что народ одобрил, не записав. Ибо какое имеет значение, объявил ли народ свою волю путем голосования или путем дел и действий. Поэтому весьма правильно принято, что законы отменяются не только голосованием законодателя, но даже молчаливым согласием всех путем неприменения.

§ 33. Ульпиан в 1-й книге «Об обязанностях проконсула». Долго применявшийся обычай следует соблюдать как право и закон в тех случаях, когда не имеется писаного закона.

§ 34. Ульпиан в 4-й книге «Об обязанностях проконсула». Когда кто-то рассчитывает полагаться на обычай государства или провинции, то я прежде всего изучаю его употребление, поддерживается ли обычай каким-либо судебным приговором.

§ 35. Гермогениан в 1-й книге «Краткого изложения права». Но и то, что одобрено долговременным обычаем и соблюдалось в течение многих лет, должно быть соблюдаемо как молчаливое соглашение граждан не менее, чем записанное право.

§ 36. Павел к 7-й книге «Комментариев к Сабину». Это право (обычное право) пользуется тем большим авторитетом, что доказано отсутствие необходимости придать ему письменную форму.

§ 37. Он же в 1-й книге «Вопросов». Если дело идет о толковании закона, то прежде всего следует выяснить, каким правом пользовалось государство ранее в случаях такого рода; ибо обычай является лучшим толкователем закона.

§ 38. Каллистрат в 1-й книге «Вопросов». Ибо наш император Север предписал, что в тех случаях, когда при применении законов возникает сомнение, нужно, чтобы обычай или авторитет постоянных единообразных решений имел виллу закона.

Как видим, авторы Дигест, располагая правовой материал именно таким образом, желали продемонстрировать важность принципа толкования законов. Сказав сначала о том, что законы по определению не предназначены для охвата всех возможных случаев, а напротив, издаются только по каким-то общим вопросам, авторы подробно объясняют, что обычно в судах требуется применять законы с помощью толкований. Правом такого толкования законов обладают только властные органы. Далее для демонстрации важности принципа толкования приводятся примеры, когда законы при помощи толкований могут кардинально менять свое непосредственное значение: законы могут не применяться в исключительных случаях (§§ 14-16), может использоваться их подлинный смысл вопреки буквальному значению (§§ 17-30), и они вообще могут отменяться, дополняться и заменяться обычаем (§§ 32-39).

Теперь, если мы сравним рассмотренный титул с трактатом свт. Евлогия, то обнаружим практически полное сходство мыслей и очевидный параллелизм расположения материала.

Действительно, сначала свт. Евлогий говорит о том, что икономия может использоваться не всеми, а только архиереями, и не просто архиереями, а лишь только теми из них, кто занимают свои кафедры – другими словами, только архиереями, признанными государственной властью. Это подобно заявлениям §§ 3-13 Дигест о том, что толковать законы могут не все желающие, а только властные органы римского государства.

Далее свт. Евлогий, рассматривая первый вид икономии, говорит о такой икономии, при которой «нечто недолжное» допускается в виде исключения. Это соответствует следующим параграфам 14-16 Дигест, в которых в качестве такого же исключения допускается нарушение закона по сингулярному праву.

Второй вид икономии свт. Евлогия о принципиальной важности смысла церковных постановлений, ради которого можно допустить противоречивые буквальные формулировки, также находит параллель в следующих параграфах 17-30 Дигест о следовании подлинному смыслу, а не буквальному значению законов.

И, наконец, третий вид икономии свт. Евлогия, предполагающий возможность неприменения каких-то норм путем их простого неупотребления, соответствует §§ 32-39 Дигест, где говорится о том, что в некоторых случаях обычай может упразднять закон с помощью его неприменения.

Подобное сходство вряд ли можно признать случайным. Первая мысль, которая приходит в голову, заключается в том, что свт. Евлогий, поставленный перед необходимостью написать трактат об икономии и не имея об этом предмете никакого сформулированного церковного учения, просто воспользовался римским правом и сжато пересказал некоторые основные мысли третьего титула первой книги Дигест, иллюстрируя эти мысли с помощью церковных примеров. Для каждого из видов толкований законов, которые приводятся в титуле, он нашел соответствующие примеры из церковной истории, превратив, таким образом, памятник римского законодательства в трактат по каноническому праву.

Такое предположение полностью объясняет непонятное на первый взгляд разделение материала в трактате свт. Евлогия. Он расположил материал в своем трактате таким, а не каким-либо иным образом потому, что именно так, а не иначе принципы толкования законов располагаются в Дигестах. Именно поэтому его «богословская» икономия (соответствующая толкованиям в пользу «смысла» законов в Дигестах) оказалась между двумя «каноническими» икономиями (которые соответствовали сингулярному праву и неприменению законов «по обычаю» Дигест).

Объясняет это и настойчивое требование свт. Евлогия дозволять применение икономии только архиереям, занимающим кафедры. Если толковать римские законы могут только представители законной власти, то точно так же и токование церковных законов является прерогативой исключительно законных (т.е. законом оставленных на кафедрах, а не сосланных и лишенных прав) архиереев. Архиереи в таком рассмотрении становятся в некотором роде римскими магистратами, имеющими право суда в религиозной сфере.

И самое главное, понимание трактата свт. Евлогия в контексте третьего титула первой книги Дигест позволяет понять, чем же принципиально отличается его первая икономия от третьей. Если первую икономию отождествлять с сингулярным правом, то значит в случае этого вида икономии речь ведется о разовом неприменении определенной нормы. Третья же икономия, соответствующая упразднению закона «по обычаю», говорит о возможности отмены нормы путем неприменения. Разница в первой и третьей икономиях в таком случае существует не между содержанием норм (в трактате между «недолжным» первого и третьего вида икономии), а между их статусом. Если в первом случае речь идет о безусловно действующей норме, которую никто не отменяет и нарушить которую можно только в виде исключения, то во втором говорится о том, что власть может вообще аннулировать какую-либо норму, но не путем формальной отмены, а с помощью ее простого неприменения. Кроме того, как видно и из титула Дигест и из примеров свт. Евлогия, такое аннулирование норм может иметь локальное, а не общее значение. Другими словами, норма может действовать в принципе, но быть аннулирована в какой-то местности (Феодор подвергнут анафеме «на всем востоке», но в «определенной местности» поминается в диптихах).

Это очень важный вывод для понимания дальнейшей истории учения об икономии и применении канонов. Получается, что свт. Евлогий признавал вслед за римским правом возможность не только несоблюдения нормы в каком-то конкретном случае, но и возможность полной отмены нормы в локальном плане путем ее игнорирования.

Все эти наблюдения дают возможность совершенно по-новому взглянуть на трактат свт. Евлогия и вообще на историю учения о церковной икономии. Плучается, что свт. Евлогий в вопросах церковного права совершенно спокойно использовал памятники римского законодательства, лишь подстраивая церковные прецеденты под римские правовые теории. Не имея под руками собственно церковных источников по рассматриваемой проблеме, свт. Евлогий без тени сомнения воспользовался Дигестами, учение которых выдал за церковное. Это проливает дополнительный свет на непростой вопрос соотношения светского и церковного права в VI в.[19]. Насколько можно понять, свт. Евлогий, египетский «вице-император», чиновник, наделенный большими гражданскими и военными полномочиями, не видел принципиальной разницы между теми правовыми теориями, которые лежали в основе римского права эпохи Юстиниана, и собственно каноническим правом. Для него не составляет проблемы взять готовую, разработанную римскими юристами правовую теорию и без каких-то значительных изменений автоматически приложить ее к церковной жизни, найдя для каждого соответствующего случая нужный церковный прецедент. Церковное право в такой перспективе превращалось из системы внутренних церковных правил в некоторую, подобно римскому праву, в определенном смысле абсолютную правовую систему, которая могла прилагаться ко всем конфессиям империи, а не только к православной Церкви. Если в основе церковного права лежат те же теории, что и в основе общего римского законодательства, то церковное право, подобно римскому, становится внеконфессиональным и приложимым к каждому римскому гражданину, вне зависимости от его конфессии. В таком понимании это уже не право Церкви, а право православной империи по поводу церквей и религий. Не случайно в VI в. практически все постановления, касающиеся церковной жизни, принимались не соборами и архиереями, а императорами. Как кажется, это было не столько проявлением пресловутого восточного цезаропапизма, сколько своеобразной правовой философией, в рамках которой и светское и церковное право понимались как исходящие из одних и тех же принципиальных оснований, взаимно дополняющих и корректирующих друг друга. Светское право включало упоминания о Боге и добродетелях, а церковное право становилось разделом светского. И именно поэтому свт. Евлогий, навязывая себя в качестве межконфессионального арбитра феодосианам и гайянитам, без смущения предлагает свои церковно-правовые разработки монофизитам. В рамках некоторого единства светского и церковного права Византии VI в. это было более чем естественным.

Если изложенные выше выводы являются верными, тот требуется признать, что для свт. Евлогия церковные нормы были подобно светским лишены какой-то мистической составляющей. Точнее эта мистическая составляющая присутствует для него в церковных нормах не более, чем в светских (в которых она, в принципе, тоже присутствует, но в минимальной степени). Свт. Евлогий специально оговаривает много раз неприкосновенность догматического учения, которая может содержаться в церковных нормах, однако все то, что находится вне этого догматического учения, подчиняется тем же самым принципам, что и нормы светского законодательства. В этом отношении свт. Евлогий будет принципиально отличаться от своего продолжателя в деле развития теории церковной икономии, прп. Феодора Студита.

Еще одно важное наблюдение, которое можно сделать, выявив светский источник трактат свт. Евлогия, заключается в том, что под «икономией» свт. Евлогий понимает вслед за Дигестами не «снисхождение» или «отступление от точности», а вообще сам принцип непрямого толкования закона. Икономией называется и разовое нарушение, и несоблюдение буквального значения, и отмена путем неприменения. Икономия в рамках такого подхода становится фундаментальным принципом практически любого применения церковного права на практике. Это приложение общих норм к конкретной ситуации, в которой приложение норм в их буквальном значении не представляется правильным. Такая икономия становится не отступлением от точности, а наоборот самым точным и правильным приложением того или иного закона в некоторых случаях.

Следует заметить еще одну вещь. Свт. Евлогий все-таки делает одно существенное изменение по отношению к римскому праву, пересказывая параграфы Дигест. Он вносит одно принципиальное изменение в понимание сингулярного права или разового нарушения нормы. Насколько можно понять, такое изменение было внесено свт. Евлогием из стремления более удачно обосновать свою критику монофизитского объединения, потому что, строго говоря, по сингулярному праву объединение монофизитов было вполне законно. Действительно, если феодосиане и гайяниты допустили «нечто недолжное» в виде своей объединительной формулы только в качестве разового исключения, то такое исключение вполне соответствует сингулярному праву. Сингулярное право в том и заключается, что признает допустимость нарушения нормы в каком-то отдельном случае. Задачей же свт. Евлогия было показать, что монофизитское объединение не соответствует вообще ни одному из известных видов икономии. Для выполнения своей задачи свт. Евлогий слегка изменяет характер сингулярного права. Он говорит не о допустимости нарушения закона в исключительных случаях, как Дигесты, а о «временной» допустимости нарушения закона. По мысли свт. Евлогия закон, по первому виду икономии, можно нарушить не «разово», а даже и в разовом случае только на «краткое время», тогда как «постоянно» законы должны неизменно соблюдаться. Такое изменение дало свт. Евлогию возможность признать объединение феодосиан и гайянитов не соответствующим и сингулярному праву (первому виду икономии). Ведь действительно, они же совершили свое объединение не на «краткое время», а навсегда. Это существенное добавление о «краткости» первого вида икономии, отличающее интерпретацию свт. Евлогия от сингулярного права Дигест, сыграет впоследствии значительную роль в теории икономии прп. Феодора Студита, который разовьет и принципиально изменит некоторые части учения свт. Евлогия.

 

4. Основные выводы

Свт. Евлогий, будучи не только архиепископом Александрийским, но и важным государственным чиновником, имеющим экстраординарные полномочия, пытался усвоить себе роль высшего арбитра во всех религиозных делах Египта. В этом отношении он конкурировал с монофизитским патриархом Дамианом, который также пытался занять подобное положение. Именно в этом контексте следует понимать трактат свт. Евлогия об икономии, в котором он пытается предложить себя в качестве судьи для внутренних монофизитских споров, всячески подчеркивая некомпетентность своего конкурента – монофизитского патриарха Дамиана.

Главным источником трактата свт. Евлогия об икономии стал третий титул первой книги Дигест св. Юстиниана, основные мысли которого свт. Евлогий пересказал, используя примеры из церковной истории.

Свт. Евлогий следовал тенденции сращения светского и церковного права, которая была характерна для Византии VI в. Вероятно этому способствовало то, что свт. Евлогий обладал не только церковными, но также гражданскими и военными полномочиями. Для описания канонической теории, описание которой отсутствовало в собственно церковных сочинениях, свт. Евлогий просто берет эту теорию из римского права и иллюстрирует ее церковными примерами.

Следуя римскому праву, свт. Евлогий не только допускал возможность разового нарушения норм, но и возможность их локальной отмены путем неупотребления. Этот вывод важен в свете дальнейших византийских споров об икономии.

Для более удобной критики объединения монофизитов, совершенного патриархом Дамианом, свт. Евлогий корректирует римский принцип сингулярного права, ограничивая его применение временными рамками.

Под «икономией» свт. Евлогий, следуя логике третьего титула первой книги Дигест, понимает судебный принцип применения норм, а именно всякое непрямое толкование норм, осуществляемое законной властью.