В 80-е и 90-е гг. прошлого века российское общество соблазнилось либертарианскими идеями, которые, ввиду правовой неискушенности народа, выдавались и принимались за демократические ценности, притом что эти идеи, ориентированные на защиту интересов меньшинств, в действительности прямо противоположны началам демократии — народоправства, правления большинства. В результате страна устремилась в бездну, но в последний момент на рубеже тысячелетий милостью Божией остановилась перед падением в нее, после чего начался долгий и трудный процесс отрезвления. Наше недавнее прошлое — урок, предостерегающий от национального самоотречения, побуждающий к опоре на традицию.
Из отечественного идейного наследия можно извлечь разное. В ХХ веке Россия внедряла у себя и предлагала миру заимствованный на стороне утопический проект, который она хотя и трансформировала до неузнаваемости в сравнении с его бумажным немецким оригиналом, но в конце концов вынуждена была отречься от него ввиду его окончательно осознанной несбыточности. Господствующий пароль на завершающем этапе так называемой «перестройки» призывал «россиян» пойти в ученики Западу, который, как гласила пропагандистская реклама, готов принять нас с распростертыми объятиями, накормить, напоить, одеть, согреть, защитить и осчастливить. Легкомысленное доверие подобным циничным призывам привело страну к расчленению, к угрозе закабаления, вновь повергнув ее в то жалкое состояние, в которое она дважды попадала как в ловушку в прошлом: в начале XVII в., в период семибоярщины, и после удавшегося в феврале заговора 1917 г., ставшего прологом смуты — гражданской войны. Осознание смертельной опасности, нависшей над самим существованием суверенного Российского государства в результате ошибочного цивилизационного выбора, сделанного на фоне банкротства господствовавшей ранее псевдомарксистской идеологии, побудило к поискам выхода из мировоззренческого тупика.
Из влиятельных историософских идей прошлого, совместимых с православным видением исторического процесса, самой концептуально содержательной представляется как раз то учение, квинтэссенция которого выражена в лаконичной формуле: Москва — Третий Рим. По своей исторической адекватности, стратегической значимости и прагматической инструментальности ее можно поставить разве только рядом со знаменитой уваровской формулой «Православие, самодержавие, народность».
Для обоснования идеи о преемстве Русского государства от Нового Рима — империи ромеев, окончательная гибель которой в 1453 г. явилась потрясением для православной экумены и всего христианского мира, — монах Спасо-Елеазаровского монастыря Филофей отталкивался от апокалиптического образа бегства «Жены, облеченной в солнце», от дракона, «паки в третий Рим… иже есть в новую Великую Русию». Статус Третьего Рима у Москвы — это не выдумка монаха из Елеазаровского монастыря, но юридическая доктрина, зафиксированная, правда, через полтора с лишним столетия после него, но в одном из важнейших актов, а именно, в «Уложенной грамоте» 1589 г. об учреждении патриаршества в Москве, под которой на первом месте поставлена подпись патриарха Константинопольского Иеремии, в уста которого в «Уложенной грамоте» влагается следующая речь: «Воистину в тебе, благочестивом царе (имеется в виду занимавший тогда царский престол Федор, сын Ивана Грозного. — В. Ц.) Дух Святый пребывает, и от Бога сицевая мысль тобою в дело произведена будет… Понеже убо ветхий Рим падеся Аполинариевою ересью, вторый же Рим, иже есть Константинополь, агарянскими внуцы от безбожных турок обладаем, твое же, о благочестивый царю, великое Российское царство, третей Рим, благочестием всех превзыде, и вся благочестивыя царствие в твое в едино собрася, и ты един под небесем христьянский царь именуешися во всей вселенней». В этом основополагающем юридическом акте почти буквально воспроизводится формула великого старца. После гибели Российской империи, когда Константинопольской патриархии пришлось искать новых покровителей, относительно этого грандиозного по своим последствиям события на Фанаре возобладала тотальная амнезия.
Старец Филофей в своем видении хода мировой истории, как известно, опирается на старинную схему перемещения центра христианского царства из одного Рима в другой: из ветхого Рима в Новый Рим, Константинополь, и приходит к заключению, что после захвата Нового Рима османами оттуда царство «паки в третий Рим бежа, иже есть в новую, великую Русь... Внимай, Государю, — пишет он великому князю Василию — ...един ты во всей поднебесней христианом царь», хотя, как известно, великий князь Василий III, будучи внучатым племянником последнего императора ромеев Константина XI, не носил царского титула, который усвоен был уже только его сыну Иоанну, прозванному Грозным. Но мысль о венчании на царство московского государя ввиду образовавшейся после падения Константинополя вакансии, что называется, носилась тогда в воздухе. В этом изречении Филофея содержалось не только предсказание о предстоящем венчании сына адресата его послания на царство, но и профетическое видение величия и могущества Российского государства, которого оно достигло во времена, относительно отдаленные от эпохи автора этого афоризма.
Историософское учение старца Филофея о Третьем Риме — о месте Руси в мировой истории, включает пророческое утверждение: «Два убо Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти», которое интерпретировалось в прошлом и интерпретируется ныне в двух разных направлениях: триумфалистко-оптимистическом и апокалиптическом, притом что текст посланий великого старца не содержит в себе противоречивых смыслов, хотя и дает повод для альтернативных толкований, которые выбираются в зависимости от мировоззренческих установок интерпретаторов — историков, публицистов, философов. Подобной односторонности в комментариях к учению старца Филофея следовало бы избегать.
Несомненно, что пророчество Филофея придает учению о Третьем Риме эсхатологическую перспективу. Он потому отвергает самую возможность появления четвертого Рима, что ожидает близкий конец истории: долготерпение Божие, считает старец, истощится скоро ввиду умножения грехов в самой цитадели православия — в Третьем Риме. Поэтому он призывает великого князя Василия III в адресованном ему послании, которое так и называется «Об исправлении крестного знамения и о содомском грехе», принять меры к очищению вверенного ему Богом государства от греховной скверны: «Плача горце глаголю, яко да искорениши из своего православного царствия си горький плевел, о нем ж и ныне свидетельствует пламень жупелнаго горящаго огня в содомских стогнах... Да сия мерзость умножися не токмо в мирскых, но и в прочих, о них же помолчю, чтый ж да разумеет. Увы мне, како долго терпит Милостивый о нас, не судя!» Пафос писаний старца Филофея в призыве к очищению нравов в Третьем Риме — на Руси, прежде всего к искоренению распространившегося содомского греха. Очищением нравов в Московском государстве с небывалым прежде на Руси и, возможно, избыточным рвением и размахом занялся венчанный на царство Грозный сын Василия, насколько успешно — судить об этом было бы не по прямому профилю наших семинаров.
Прошло полтора столетия, и в созданной Петром Великим империи, когда в зените своего могущества, после победоносной войны с Наполеоном, Россия по своему геополитическому весу в концерте великих держав впервые действительно сравнялась с Римом Цезаря, Августа и Траяна, с христианской империей Юстиниана, парадоксальным образом о Третьем Риме не писали и не говорили; идея эта выпала из официальной политической и церковной лексики, оставшись лишь предметом исторических изысканий и интерпретаций. Но о ней вспомнили на пороге XX века, в канун мировой войны, когда Третий Рим стал одним из слоганов патриотической публицистики.
Девиз семинара — «Рим — весь мир». В буквальном смысле три Рима, даже если их суммировать географически, оставив в стороне их хронологическую несовместимость, которая задана в самой идее переноса (трансляции) империи, не покрывают всего пространства населенной земли. За пределами вместе взятых трех Римов находится такая, мягко говоря, немалая величина, как Китай — Поднебесная империя, сама по себе сопоставимая с любым из трех Римов. Однако в перспективе ожидания Апокалипсиса, которое не в первый раз в истории переживается остро, но, может быть, никогда раньше не было столь актуальным, конец той цивилизации, которую символически маркируют Рим Ветхий, Рим Новый и Третий Рим, будет, вероятно, совпадать с концом мировой истории.
На острие развивающегося ныне мирового конфликта, чреватого тотальным катаклизмом, — противостояние между Россией и претендующими на роль мирового гегемона, а значит, и мирового жандарма заокеанскими Штатами, которые после ретирады России с мировой авансцены остались на истекающий ныне срок единственной сверхдержавой. В контексте учения о трансляции империи сложившаяся после распада СССР геополитическая ситуация, по крайней мере из Москвы, воспринимается как претензия США на статус Четвертого Рима. Самый популярный у нас ныне лозунг — отпор агрессии Запада, под которым подразумеваются Соединенные Штаты и их сателлиты в Западной и Центральной Европе, против России. Необходимо, однако, уточнить, что речь идет о противостоянии постхристианскому, что на практике значит антихристианскому Западу. Антихристианские, антитрадиционалистские, модернистские тенденции на современном Западе доминируют, но западное общество ими не исчерпывается — там все еще существуют и христианские церкви, и к ним принадлежат не одни только религиозные модернисты, но и ревнители церковной традиции. Поэтому было бы более адекватно, более деликатно и политически более выигрышно говорить о противостоянии России доминирующей на Западе агрессивной апостасии, суть которой в отречении от своей христианской истории и на знаменах которой самыми крупными литерами написаны слоганы в защиту однополых браков, трансгендерной хирургии и легализации эвтаназии, в то время как в плане политическом программа борцов с традицией концентрируется на идеологии тотального глобализма, или, что то же, глобалистского тоталитаризма.
Но все ли благополучно с традиционными религиозными и нравственными ценностями в России? Поспешно оптимистический ответ на этот вопрос был бы проявлением легкомыслия и национальной гордыни. В 90-е годы девиации, легализация которых выдавалась за высшее достижение демократии, безудержно рекламировались телевидением. В частности, и по этой причине нашему обществу не вовсе чужды пороки, которые в свое время, полтысячелетия назад, бичевал, требуя их искоренения, старец Филофей. В историческом плане позади у нас вероотступничество интеллигенции, ставшее главным мотором революции, разразившейся в феврале 1917 г., за которым, как все хорошо знают, последовал неизбежный Октябрь, открывший эпоху гонений на Православную Церковь и дискриминации верующих всех религий. Крушение Советского Союза повлекло за собой господство в средствах массовой коммуникации и информации унизительного раболепия перед так называемыми западными ценностями — не пуританскими, но либертарианскими. В народные массы внедрялась этика консюмеризма с вероятной целью отвести внимание от разграбления государственной собственности узким кругом нуворишей, по своему социальному происхождению в основном из второго эшелона советской коммунистической номенклатуры.
Но ныне в России зримым образом совершается обратный ход; в разных сферах происходит процесс отрезвления и переоценки ценностей. Обольщение либертарианской идеологией — это уже феномен из прошлого. В такой метаморфозе общественного сознания видится главный залог того, что, опираясь на явную и молчаливую поддержку со стороны большей части человечества — так называемого Юга, и на сочувствие со стороны защитников традиционной этики на Западе, приверженцев как последовательно правой, так и радикально левой политической ориентации, не согласных с утратой суверенитета своими странами, Россия выстоит, и враждебные ей силы из ада остановятся у ее порога. В таком только случае история продлится, ибо, по профетическому предвидению старца Филофея, Четвертому Риму не бывать, потому что если Россия не выстоит, то, как это видится ныне из самой России, исчезнет какой бы то ни было позитивный смысл в продолжении истории.
Источник: Богослов.Ru