ЗАКОНОУЧИТЕЛЬ В ВОСПОМИНАНИЯХ СОВРЕМЕННИКОВ

Отрицательный документальный отзыв о законоучителе содержится в мемуаре, автор которого, говоря о личностях двух своих законоучителей, вспоминал их с чувством брезгливости. От них он слышал ругательства, окрики. От них получал удары линейкой по голове, его они ставили на колени и оставляли без обеда. «Ничего радостного, светлого не выносили мы из подобного воспитания и, разбитые нравственно, уродами вступали в жизнь и долго ещё, благодаря своим воспитателям, в свою очередь, калечили подобных себе, когда сами сделались учителями»[1].

В автобиографических беллетризированных воспоминаниях, написанных в советский период, содержится немало материалов о дореволюционной системе преподавания Закона Божия и законоучителях. Субъективность данного рода источников несомненна и обусловлена конкретными условиями, жизненными обстоятельствами, личностным характером восприятия.

Не сохранилось добрых и тёплых воспоминаний о законоучителях у В.Г. Короленко (1853–1921). В автобиографических очерках «Истории моего современника» законоучитель представлен как «проклятый поп», с язвительным и злым лицом при ответах учеников на уроке. В.Г. Короленко отмечал в нём отсутствие внутреннего чувства и живой веры, вместо которых была «всегда наготове искусная, суховатая и глубоко безразличная эрудиция»[2].

К.Г. Паустовский (1892–1968) в воспоминаниях приводил яркие характеристики законоучителей, встречавшихся на его жизненном пути. Один из них, престарелый иерей, «начинал дремать при ответах учеников и даже совсем засыпал», а класс в это время тихо веселился. Другой законоучитель сохранился в памяти писателя как «надменный монархист по убеждениям и гонитель свободомыслия». По словам К.Г. Паустовского, тот говорил, глядя на детей «узкими презрительными глазами», и, злорадно улыбаясь, ставил им единицы за ответы. Ученики ненавидели его так же холодно, как он ненавидел их. Однако церковные тексты детьми заучивались на всю жизнь. Ученики пользовались любыми поводами для того, чтобы «удрать с "закона божьего"» или насолить, отомстить законоучителю за все мучения и страхи. По признанию писателя, «обучение "закону божьему" и соприкосновение с церковными делами было для нас постоянным мучением. Единственное, что мы любили, – это великопостные каникулы»[3].

Известный художник И.Д. Спасский (1900–1985), вспоминая о времени обучения в самарской гимназии в 1914 г., писал о преподавателе Закона Божия как о человеке «тупом и ограниченном»: «Всё нас заставлял учить наизусть жития святых, причем при ответе ученика сам следил по книге, что бы тот не пропустил ни одного слова. Когда вызывал отвечать урок, ставил на средину класса и кричал: "Как стоишь? Руки по швам!". Трудно вспомнить всё это без ужаса. По Закону Божьему мы все имели тройку в аттестате зрелости, потому что поп говорил: "Бог знает на пять, я на четыре, а вы только на три", – это был высший бал для ученика». Художник передал свои личные ощущения и детские обиды, связанные с преподаванием Закона Божия, формальным простаиванием на службе, которые не прибавляли в нём благоговения при соприкосновении со Священной историей, сушили ростки религиозного чувства[4].

Архимандрит Сергий (Савельев) (1899–1977) признавался в своих воспоминаниях, что он и его товарищи «мучились от скуки на уроках Закона Божьего» в реальном училище. Он писал: «Надо же умудриться так преподавать Закон Божий, закон Любви, что у учеников пропадало всякое желание его изучать. Мы зубрили тексты Священного Писания по таким бездушным учебникам, как катехизис митрополита Филарета (Дроздова), и в то же время знали, что священник, преподававший этот катехизис, взял последнюю овцу в бедной семье за исполнение какой-то требы. И если я, живя восемь месяцев в году вне семьи, среди чужих людей, все-таки сохранил веру, то этим я обязан прежде всего своим незабвенным родителям». Никогда не сомневавшийся в божественном начале жизни и в духовных основах её, архимандрит Сергий считал, что церковная действительность была полна искажениями и отступлениями от евангельских истин и сама Церковь нередко отвращала людей от Христа. Но сохранив веру, он, по собственному признанию, «не понимал тогда, что законоучитель и подобные ему являлись всего лишь негодными участниками негодной церковной организации, управлявшейся "законниками", которые, имея "ключ разумения" для открытия людям двери вечного спасения, не только не стремились сами войти в нее, но и желающим войти препятствовали (Лк. XI, 5)»[5].

Видный священнослужитель Русского зарубежья протоиерей Сергий Четвериков (1867–1947) неоднократно упоминал в своих выступлениях и статьях о законоучительской практике в годы его учёбы, считая большим недостатком отвлечённое, внешнее усвоение религиозных истин, не проникающих в глубину души. Он писал: «Когда я учился в духовном училище и гимназии, то из пройденного мною девятилетнего курса Закона Божия во мне оставил впечатление только курс приготовительного класса, до сих пор сохранившийся в моей памяти и в моем сердце, может быть, потому что преподаватель сумел придать своему преподаванию особенную наглядность и задушевную простоту». Уроки Закона Божия в старших классах прошли для его духовной памяти совершенно бесследно, не оставив никакого яркого, глубокого впечатления. Поэтому он отмечал, что его религиозная жизнь шла совершенно независимо от уроков Закона Божия. У юного С. Четверикова и его товарищей не было руководителя духовной жизни, который заглянул бы в душу каждого ученика и нашёл там, кроме лени, гордости и критицизма, может быть, и нечто хорошее. Поэтому «наш законоучитель, очень почтенный протоиерей, едва успевал спрашивать у нас уроки Закона Божия и объяснять дальнейшее. А эти уроки имели для нас такой же внешний и безразличный характер, как и все другие уроки. Вне уроков мы не видели и не могли видеть законоучителя. К исповеди, единственной в году, мы относились малосознательно. И ничто не мешало нам духовно угасать и мертветь»[6]. Несовершенства системы преподавания Закона Божия и порядка совершения учениками исповеди отмечались в отдельных неопубликованных воспоминаниях[7].

Большое влияние на формирование общественного мнения читающей России на то или иное явление жизни оказывала художественная литература и публицистика. Определённое воздействие художественных произведений сказывается и на историографии. Не являясь, по существу, зеркальным отражением жизни, художественные оценки писателей часто воспринимаются в качестве точного воспроизведения действительности. Историки часто ссылаются на произведения Н. Помяловского, А. Эртеля, С. Гусева Оренбургского и др., находя в них сведения о нравах сельских священников, диаконов и церковнослужителей. Поэтому упомянем некоторые произведения отечественной и зарубежной художественной литературы, в которых давались характеристики законоучителям.

Писатель И.С. Никитин (1824–1861), учившийся в Воронежском духовном училище и семинарии, написал литературные «Дневники семинариста», в которых художественными средствами представил свой взгляд на традиционную систему духовного образования. Он привёл несколько характеристик учёных богословов, преподавателей и воспитанников без приукрашиваний, не скрывая человеческое и греховное (ханжество, скудоумие, бесчестность и эгоизм). В целом в повести вырисовывается довольно мрачная картина повседневной жизни семинарского обучения, в которой преобладали угнетающие живую душу рутина и схоластика, мертвечина и косность[8]. Вместе с тем, следует отметить, что литературный комментатор «Дневников» О.Г. Ласунский необоснованно приписал его автору «стихийную антипоповскую закваску», «непочтение к лицам духовного сана», а также то, о чём тот не писал и, возможно, не думал[9]. Повесть скорее не разоблачает семинарские нравы, а показывает духовные искания учащейся молодёжи. Причём, трудно судить о совпадении (или искажении) художественного вымысла писателя с исторической правдой.

В повести Л.Н. Толстого (1828–1910) «Фальшивый купон» создан художественный образ законоучителя, имеющего академическое образование, самолюбивого и честолюбивого, скрытно не верующего в догматы. Законоучитель унизил мальчика, совершившего дурной поступок, перед классом, унизил не ради его исправления, а исходя из карьеристских соображений. Великий писатель настаивал на типичности представленного образа преподавателя Закона Божия – лицемера и приспособленца, использующего официальную церковную идеологию для карьерных целей[10]. Не приходится сомневаться в том, что для многих современников указанная характеристика законоучителя стала определяющей. Желая или не желая того, Л.Н. Толстой свидетельствовал в повести о сокращении влияния Церкви на общество, о «фальшивых» законоучителях и даже о «фальшивой» православной вере, подчёркивая, что догматы христианства уже не воспринимались большинством людей как нечто важное и ценное. Другого ожидать от великого художника, но слабого мыслителя и запутавшегося верующего было нельзя. Поэтому Л.Н. Толстой, назвавший в дневнике 1905 г. Закон Божий «бессмысленными, глупыми преданиями и догматами»[11], ничему положительному не мог научить ни детей, ни юношество.

Чешский писатель-сатирик Я. Гашек (1883–1923) в своём самом известном произведении изобразил законоучителя в качестве «фанатика, стремившегося каждого человека приблизить к богу», но «будучи учителем закона божьего, он развивал в детях религиозные чувства с помощью подзатыльников» и был убеждён в том, что «ребенок усвоит катехизис лучше всего по системе розог». Даже собственному сыну он «надавал подзатыльников… за то, что тот усомнился в существовании святой троицы; мальчик получил три тумака: один за бога-отца, другой за бога-сына и третий за святого духа»[12].

Советский писатель Н.А. Островский (1904–1936) в романе «Как закалялась сталь» показал конфликт своего героя Павки с законоучителем отцом Василием, переросший в непримиримую вражду. Трудно сказать, насколько художественный вымысел писателя соответствовал правде исторической, однако, вполне возможно, подобное имело место в жизни. «Возненавидел с тех пор попа Павка всем своим существом. Ненавидел и боялся. Никому не прощал он своих маленьких обид; не забывал и попу незаслуженную порку, озлобился, затаился». При случае обиженный ученик отомстил законоучителю, подсыпав тому махры в пасхальное тесто[13].

В целом ряде воспоминаний представлены положительные отзывы о законоучителях как о творческих, образованных, ответственных и воодушевлённых своим делом пастырях. С добрыми чувствами отзывалась о своём законоучителе воспитанница женского Ермоловского училища в Москве в годы её учёбы там (1856 г.): «Закону Божию нас учил батюшка П.В. Богословский… Батюшка умел отлично ладить с нами и всех награждал по заслугам – кого четвёрками и пятёрками, а кого и единицами, и за последние никто не бывал на него в претензии, потому что он сумел внушить всем нам уважение к себе, и все были убеждены, что уж он никого не обидит понапрасну. Заучивать наизусть он заставлял нас только изречения Спасителя и тексты из Филаретова катехизиса, так как это нам крайне нужно было для выпускных экзаменов. Священную же историю Ветхого и Нового Завета, а также и историю церкви мы всегда рассказывали ему своими словами, причём он требовал только, чтоб мы выражались по возможности толково и ясно. Спрашивая нас уроки, он очень часто вступал с нами "в собеседования" (его собственное словечко) на разные религиозные темы, и эти собеседования приносили нам гораздо более пользы, чем даже самое приготовление уроков к классу, потому что приучали нас думать и выражать наши мысли вслух». Не претендуя на слишком большую учёность, законоучитель не любил «пускать пыль в глаза», как то делали некоторые из тогдашних модных священников. Бывшая воспитанница заключила рассказ о нём словами: «Он был очень толковый законоучитель и – что всего важнее – совсем не рутинёр»[14].

Заслуживают внимания воспоминания И.Д. Гарусова, считавшего, что во многом успех преподавания зависел от личности преподавателя-законоучителя. Вспоминая об учёбе в Ярославском уездном училище и гимназии, он писал о своём законоучителе – о. Иларионе, у которого обращение с учениками всегда было приветливое и мягкое: «После сухого безжизненного приходского законоучителя отец Иларион сразу сделался предметом почтения, уважения и привязанности и имел отрезвляющее влияние на самый распущенный класс»[15].

Благодарный к памяти законоучителя мемуарист в подробностях представил сцену урока, приёмы законоучителя: «Окинув зорким оком моментально вставшую детвору, о. Иларион повелительно произносит: "Господу помолимся!". Дежурный внятно читает молитву. В случае же неверного кем-либо произношения, батюшка останавливает школьника, сам прочитывает и заставляет повторить – пока не добьётся толкового чтения. Затем следует ото всех общий низкий поклон, со стороны же батюшки – или привет, или благословение. ...Батюшка начинает урок, но не по книге, а в живом и наглядном рассказе, и каждое его слово, каждая воспроизведённая картина глубоко западает в душу, врезывается в память навсегда. Не видишь, как пролетит урок. Отец Иларион любил внезапно прерывать рассказ, заставляя двух-трёх повторить сказанное, и этот перерыв был желателен: всякому хотелось доказать, что он знает, понимает. Но таких продолжительно-напряжённых уроков было не много; в большинстве допускалась катехизация событий в живой беседе учителя с учениками, что сильно развивало мыслительную способность с самых первых школьных дней. Чем старше класс, тем серьёзнее были беседы. В младшем классе любил батюшка, для отдыха, вставлять шутки, побасенки, заставлять иногда даже смеяться до слёз и, затем, снова приступать к прерванному уроку»[16].

Писатель и публицист Н.С. Лесков (1831–1895), немало говоривший о пороках священнослужителей и подвергавший критике систему религиозного обучения, с благодарностью отзывался о родителях и законоучителе, научивших его православно мыслить и чувствовать: «Я вырос в своей родной дворянской семье, в г. Орле, при отце, человеке очень умном, много начитанном и знатоке богословия, и при матери, очень богобоязненной и богомольной; научился я религии у лучшего и в свое время известнейшего из законоучителей о. Евфимия Андреевича Остромысленского, за добрые уроки которого всегда ему признателен». Дорогого стоило откровенное признание писателя о том, что никого из его товарищей по гимназии нельзя было заподозрить даже в самом малейшем недоброжелательстве Церкви, «к которой мы принадлежали и по рождению и по убеждению»[17].

Одним из любимейших предметов в годы учёбы в реальном училище для будущего митрополита Нестора(Анисимова Н.А., 1885–1962) был Закон Божий. Преподававший его протоиерей Николай Варушкин, по признанию мемуариста, был уважаемым, умственно одарённым, отзывчивым и строгим законоучителем. Митрополит Нестор вспоминал о том, как, выручая одноклассников, не знавших молитв, он по их просьбе, желая переключить внимание законоучителя, задавал отвлечённый вопрос религиозного характера. И тогда отец Николай, откладывая журнал в сторону, с удовольствием разъяснял всем возникшие недоумения[18]. Позволяя ученикам некоторые хитрости, при этом оставаясь строгим и требовательным, законоучитель вызывал к себе уважение учащихся.

О годах учёбы в Сергиево-Посадской гимназии вспоминал поэт С.А. Волков (1899–1965). Вопреки утверждениям многих мемуаристов о насилии над совестью учащихся, совершаемом законоучителем, мемуарист сообщал о том, что «никакого религиозного давления на нас не было». И в доказательство этого свидетельствовал: «Время от времени мы обязаны были посещать гимназическую церковь, поскольку же она была мала и всех не вмещала, составляли списки очередников на ее посещение, и каждый из нас бывал в ней не чаще раза в месяц. Раз в год следовало исповедываться и причащаться, а если это делалось не в гимназии, то надо было представить свидетельство. Вот и всё. В душу к нам не залезали и не допытывались, веруем ли мы, или нет. Никакой религиозной пропаганды не было. За все восемь лет не помню, чтобы кто-нибудь из учителей поинтересовался узнать наше отношение к религии, порекомендовал бы какую-нибудь религиозную книгу. Даже наш законоучитель, священник Алексей Смирнов, этого не делал»[19].

Законоучитель о. Алексей Смирнов был довольно строг в младших классах, частенько ставил единицы и двойки, требовал знания священной истории; учащиеся учили наизусть богослужение и должны были уметь его объяснить. Все это скрашивалось рассказами о. Смирнова о жизни и людях Сирии, Аравии и Палестины, и это делало его уроки особенно интересными. Настоящей проблемой для учащихся было заучивание наизусть катехизиса Филарета. Более скучного занятия нельзя было придумать. Поэтому уроки Закона Божия в 4 и 5 классах были самыми неприятными. «В объяснения батюшка вдавался мало, говоря, что "здесь надо все брать на веру, и в катехизисе все прекрасно разъяснено", поэтому на нашу долю оставалась пустая зубрежка. Потом, когда мы стали изучать историю Церкви и элементы богословия, преподавание сделалось опять интересным». О. Алексей Смирнов был очень культурным и образованным человеком, он много читал и путешествовал. Не обладая ораторскими способностями и не имея привычки говорить на отвлеченные темы, о. Смирнов приносил в класс богословские труды и много из них читал. В то время, когда многие ученики во время таких чтений занимались втихомолку своими делами или просто пропускали мимо ушей, некоторые (в том числе и С. Волков) с удовольствием слушали законоучителя, о чём ни разу потом не пожалели. Начиная с пятого класса, отношение законоучителя к учащимся становилось мягче. Он даже шутил с ними или рассказывал о своих путешествиях по Западной Европе. «Рассказы его были просты, но живы, и многое, казалось, мы видели своими глазами», – сообщал мемуарист. В целом у С.А. Волкова осталось прекрасное воспоминание об этом священнике как об учителе и в особенности как о человеке[20].

Тепло отзывался об учителе монастырской школы М. Макаров (род. 1906), учившийся в ней в детские годы. Ни сами занятия, ни чтение молитв перед ними не оказывали напряжённого давления на детей, а наоборот, создавали необходимую эмоциональную атмосферу для уроков, вносили свежесть и порядок в детское умонастроение. Автор мемуаров сделал очевидный вывод: чем ближе школа стояла к Церкви, чем теснее была она связана с ней, тем значительнее влияла на духовное развитие учащихся. И наоборот, чем дальше была школа от Церкви (к примеру, гимназия), тем слабее проявлялся в ней религиозный элемент воспитания[21].

Игуменья Евдокия (Мещерякова, урожд. Куртэн, Екатерина; 1895–1977) оставила воспоминания о Ялтинской гимназии, где она училась, и о преподавателе Закона Божия о. Сергии Щукине. Она писала: «С первого же урока мы поняли, что он, хотя задает уроки (это было сравнительное богословие), но спрашивает мало, скорее отвечает на вопросы. Класс у нас был очень способный, все много читали, спорили о социализме, о толстовстве, о христианстве, об эгоизме и альтруизме». О. Сергий Щукин был честным, умным и глубоким руководителем в воспитании учениц. Он многое знал и понимал, прощал ученицам невыученный урок, ничему не удивлялся и только в некоторых случаях на вопрос гимназисток отвечал, что он этого не знает. Как признавалась игуменья Евдокия, его честность «убеждала сильнее натянутых объяснений». Этим о. Сергий привлёк детей к посещению церкви, в которой служил вторым священником[22].

Известны многочисленные примеры положительного отношения учащихся к Закону Божию даже среди революционно настроенной учащейся молодёжи. Так бывший воспитанник Саратовского городского Александровского ремесленного училища З.С. Петров вспоминал: «Закон Божий преподавался хорошо, а остальное гадко»; «единственный преподаватель, которого ученики не боялись и спокойно слушали, за что получали неплохие отметки, был преподаватель Закона Божьего Лев Владыкин»[23].

ЗАКОНОУЧИТЕЛИ НИЖНЕЙ ВОЛГИ И ДОНА ПО МАТЕРИАЛАМ АРХИВОВ

В каждой губернии и уезде были законоучители, достойно исполнявшие долг религиозного просвещения детей. Лучшими учащими в школах Царицынского уезда Саратовской губернии и епархии в отношении успешности по Закону Божию были г. Царицына Преображенской и Троицкой школ – прот. о. А. Строков, свящ. о. Протогенов, прот. О. Шанский, свящ. о. Князевский, свящ. Никольский, свящ. о. Покровский, Дубовской школы прот. К. Минин, Ново-Никольской школы о. Протоклитов, Городищенской о. В. Крылов, Орловской о. М. Салтыковский, Дубовской соборной о. Н. Казанский и др.[24].

Подвижниками законоучительского дела в Области войска Донского в 1910-е гг. были священник и законоучитель Платовской гимназии в Новочеркасске В.А. Чернявский, профессор Донского университета П.В. Верховский, преподаватель русского языка и словесности Урюпинского реального училища Ф.Г. Кашменский, инспектор Донской духовной семинарии и председатель Донского епархиального церковно-исторического комитета (ДЕЦИК) А.А. Кириллов, священник и законоучитель Урюпинской мужской гимназии В.И. Кожин, епархиальный миссионер и проповедник Л.З. Кунцевич, председатель Донского Кирилло-Мефодиевского законоучительского братства прот. Тихон Донецкий, законоучители священники А. Лиховицкий, А. Гудков, П. Шапошников, Д. Смирнов и др.[25]. Указанные деятели успешно соединяли в своей деятельности исполнение священнослужительского долга в приходах, преподавание в светских и церковных учебных заведениях с законоучительскими обязанностями.

Архивные документы сохранили память о законоучителях и их деятельности,и было бы несправедливо игнорировать дореволюционные делопроизводственные документы учебных заведений и церковных учреждений. Протоколы педагогических советов, ведомости училищ и гимназий, программы Закона Божия, церковно-приходские летописи, доклады и прошения законоучителей и другие документы в той или иной мере освещают деятельность законоучителей, сообщают о них биографические сведения и даже характеризуют личные качества преподавателей Закона Божия.

В Камышинской Алексеевской женской гимназии законоучительские обязанности в 1911–1915 гг. исполнял о. Ф.Ф. Советов.При его непосредственном и активном участии организовывались торжественные мероприятия, приуроченные к юбилейным годовщинам значительных для русской культуры и истории событий, имевших большое воспитательное значение для учащихся. Такими событиями, отмеченными в гимназии, были в 1911 г. – 200-летняя годовщина со дня рождения М.В. Ломоносова и в 1913 г. – 1600-летие со дня издания Миланского эдикта. Торжественные мероприятия в гимназии включали в себя участие учащихся в литургии в одном из городских храмов, совершение служб и молебнов в актовом зале гимназии, проведение литературно-вокального вечера для учениц гимназии[26]. Законоучитель Ф.Ф. Советов вместе с другими преподавателями готовил и проводил указанные мероприятия.

В Камышинской Алексеевской женской гимназии Саратовской губернии учащимся VI–VII классов предлагались в качестве домашних заданий написание сочинений по учебной дисциплине Закона Божия на темы: «Крещение Руси при св. князе Владимире», «Значение религии в жизни человека»[27]. По настоянию и предложению законоучителя ученицы старших классов гимназии писали домашние работы по Закону Божию – по общей церковной истории, а также по отделу христианского вероучения – «Учение о Боге как Творце мира и Промыслителе» и «Учение о Боге, как Спасителе падшего человека». Педагогический совет гимназии согласился с о. Ф.Ф. Советовым, утвердив эти предложения, посчитав их жизненно необходимыми[28]. Другими обязательными домашними и классными сочинениями для учащихся старших классов гимназии (VII–VIII классов) в 1914–1915 гг. являлись работы на темы: «Идеал человеческого совершенства в лице Богочеловека-Христа»; «Воспитательное значение православно-христианского общественного богослужения»; «Христианское учение о смысле и цели человеческой жизни и практическое значение этого учения»[29]. Законоучитель не боялся ставить перед несовершеннолетними темы мировоззренческие, поднимающие обучаемых с уровня детского сознания до взрослого и ответственного понимания главных вопросов жизни.

По обновлённому списку, представляемому свящ. Ф. Советовым, гимназия выписывала книги для фундаментальной и ученической библиотеки, среди которых была литература религиозно-нравственного и учебно-методического содержания[30]. По заявлению законоучителя Ф. Советова, учебники, составленные сухим богословским языком и малопонятные большинству учащихся, были заменены на другие, более содержательные, в которых материал был изложен простым, ясным языком, вполне исчерпывающие программу. В частности, по поводу учебника для IV класса с подачи законоучителя педагогическим советом гимназии было решено: «Не отрицая высоких достоинств Катехизиса м[итрополита] Филарета, как краткого, точного и выразительного изложения истин православно-христианского веро-и-нравоучения, нельзя не признать однако его трудности для детского понимания, поэтому вместо катехизиса м[итрополита] Филарета для учениц IV класса постановили ввести "Православно-христианское катехизическое учение" И. Жилова (изд. книгоизд. "Педагог" в г. Риге, изд. 2-е), в котором катехизические истины изложены связною речью; тексты Св. Писания приводятся автором, кроме славянского, ещё на русском языке; устаревшие обороты речи и малопонятные детям выражения заменены другими, ныне употребительными, более лёгкими и не представляющими трудности по своему содержанию для детского понимания»[31]. Книга И. Жилова была признана лучшим катехизическим пособием. Таким образом, законоучитель Ф. Советов выступил инициатором обновления учебников и учебных пособий, поскольку живая практика преподавания Закона Божия обязывала следовать не букве инструкций, а целям лучшего усвоения изучаемого материала учащимися.

В Урюпинском реальном училище Хопёрского округа Области войска Донского с 1910 г. вплоть до его закрытия в 1918 г. Закон Божий преподавал свящ. Семёнов Александр Тимофеевич, 1868 года рождения, окончивший Донскую Духовную семинарию, состоявший в сане священника с 1892 г. Пребывая в должности преподавателя Закона Божия в училище с октября 1910 г., он исполнял законоучительские обязанности помимо Урюпинского реального училища ещё в Урюпинской женской гимназии и в Хопёрской сельскохозяйственной школе[32].

О. Александр Семёнов характеризовался как «смелый порицатель забастовочного движения учеников». Личные качества законоучителя и его служебная деятельность в училище получили высокую оценку: «Безукоризненной нравственности. Преданный долгу своей службы. Ежедневно присутствует на утренней молитве учеников и в промежуток времени между молитвенными песнопениями читает и объясняет текст Евангелия. Производит на учеников благотворное религиозно-нравственное влияние. Преподаёт толково и с полным знанием дела. Имеет камилавку и наперстный крест»[33]. Как сообщалось в отчётной ведомости училища, результаты деятельности законоучителя и всего педагогического коллектива благотворно сказывались на учащихся: «…ученики получили религиозное развитие и посещают богослужения; несмотря на грубость местных нравов, они облагорожены школой и относительно воспитаны, трудолюбивы в достаточной мере и задаваемые им уроки учат усердно»[34].

Вторым законоучителем в Урюпинском реальном училище некоторое время работал священник Пётр Иванович Протопопов, 1874 года рождения, окончивший духовную семинарию и являвшийся настоятелем Христо-Рождественской церкви станицы Урюпинской. П. Протопопову были близки вопросы педагогики, методики преподавания Закона Божия. Он многие годы возглавлял основанную в 1886 г. Урюпинскую церковно-приходскую школу, был летописцем приходской жизни и в некотором роде историком религиозного образования[35].

По заведённому порядку свящ. П. Протопопов представлял на рассмотрение педагогического совета училища программы преподавания Закона Божия по годам обучения (1910 г.), указал формы испытания учащихся, учебные пособия для объяснительного чтения Св. Евангелия и списки учебников по Закону Божию[36].

Преподаватели Урюпинского реального училища, в их числе и законоучители, помогали юношам состояться как личностям. В одном сочинении, написанном старшеклассником, содержатся не по возрасту зрелые размышления юноши, свидетельствующие о том, что учебный материал по словесности и Закону Божию глубоко усваивался и «перепахивал» сознание ученика[37].

Другой замечательный законоучитель – Мраморнов Василий Иванович – родился в 1871 г. в семье священника, в 1892 г. окончил Саратовскую духовную семинарию. Начиная с 1892 г. служил сначала псаломщиком, затем диаконом в Вознесенской церкви г. Царицына и в Саратовском кафедральном соборе. Состоял законоучителем Саратовского смешанного училища и частной школы К. Беляниной. В 1896 г. рукоположен во священника Троицкой церкви посада Дубовка Царицынскогго уезда. Одновременно был законоучителем и заведующим церковной школой при этой церкви, а также законоучителем 1-го Дубовского мужского и 2-го Дубовского женского училищ. В 1909 г. преосвященным Гермогеном по прошению назначен к Кресто-Воздвиженской церкви со званием окружного миссионера. Тем же епископом перемещён к Троицкой церкви посада Дубовка в 1911 г., через месяц перемещён обратно в Царицын к Кресто-Воздвиженской церкви. 7 октября того же года назначен на третье место священника к Успенскому собору Царицына. Попечителем округа допущен к преподаванию закона Божьего в 4-й женской гимназии, став через несколько месяцев законоучителем. Свящ. В. Мраморнов имел архипастырские благословия и награды, в их числе медаль в память 25-летнего юбилея церковно-приходских школ[38]. Проходя службу в церквях Саратова, Дубовки и Царицына, везде свящ. В. Мраморнов преподавал Закон Божий, состоя законоучителем в гимназии и училищах, а некоторыми церковными школами заведовал. После 1917 г. свящ В. Мраморнов, имевший богатый опыт законоучительской деятельности, трижды (в 1923, 1930 и 1931 гг.) привлекался советскими органами к судебной ответственности по ст. 58 п. 10 УК РСФСР («контрреволюционная пропаганда») – за произносимые проповеди, за отстаивание возможности религиозного обучения детей в условиях запрещения преподавания Закона Божия[39].

Полна событиями и трагична судьба пастыря и законоучителя протоиерея Якова Петровича Горохова. Биографические данные говорят о нём, как о высокообразованном священнослужителе и нравственно одарённом человеке, который во всех местах своего пастырского служения показал себя истинным христианином, преданным Церкви. Родившийся в 1879 г. в г. Камышине Саратовской губернии, Я.П. Горохов в 1900 г. окончил Астраханскую духовную семинарию[40]. С 1906 проходил обучение в Московской Духовной академии, которую закончил в 1911 г.[41].

В 1915–1916 гг. служил законоучителем в Камышинском реальном училище, являлся протоиереем Камышинского Вознесенского собора и состоял в должности епархиального миссионера[42]. Будучи высокообразованным и просвещённым иереем И. Горохов публиковался в епархиальной печати[43]. В качестве законоучителя Камышинского реального училища он явился инициатором и организатором одного примечательного события – училищного празднества и написания благодарственного письма императору Николаю II по поводу военной победы русский войск на фронтах Первой мировой войны в 1915 г. в связи со взятием Перемышля[44].

В 1916 г. прот. Горохов по личному прошению был перемещён по службе из Камышина в Успенский собор г. Царицына. В своём прошении он указал на нездоровые для его семьи бытовые условия жизни в Камышине и ещё на одно важное для него обстоятельство: исполнение должности настоятеля Успенского собора он связывал с законоучительскими обязанностями в Царицынской женской гимназии[45]. После февральско-мартовских событий 1917 г. он не служил молебны о власти Временного правительства, а произносил проповеди против революции, за что состоял под судом[46]. В 1918 г. он стал первым настоятелем открытого в 1918 г. в Царицыне Александро-Невского собора и одним из немногих священников, отказавшихся покинуть Царицын после ухода белых в 1919 г. Оставшись в городе со своими прихожанами, он подверг себя смертельной опасности. Прот. Иаков Горохов был в 1916–1921 гг. одним из выдающихся пастырей Царицына, сочетавшим служение в соборе, активную общественную деятельность, публичные выступления и преподавание Закона Божия в учебных заведениях Царицына. 31 мая 1921 г. прот. Иаков Горохов был расстрелян большевиками по постановлению Царицынской губчека[47].

Св. СОБОР 1917–1918 ГГ. О ЗАКОНОУЧИТЕЛЕ

Священный Собор 1917–1918 гг. не обошёл вниманием проблему законоучительства и настойчиво искал пути религиозно-нравственного воспитания детей в новых условиях. В соборных обсуждениях этой темы давались оценки личности законоучителя, отмечались трудности, возникающие в его деятельности, ставился вопрос об используемых законоучителем методических приёмах и средствах, предназначенных изменить в лучшую сторону качество преподавания и приобщить учащихся к живой вере.

Священник К.К. Стешенко в заседании Отдела о преподавании Закона Божия от 8/21 ноября 1917 г. в прочитанном докладе «О вспомогательных средствах преподавания Закона Божия» указал на важность различных организационных форм и методических средств, служащих делу религиозного воспитания и являющихся как бы продолжением уроков Закона Божия. К ним он отнёс следующие вспомогательные формы и средства: написание, издание и использование богослужебных сборников, хрестоматий и учебников для учащихся; учреждение библиотек; организация чтений, бесед, рефератов, собеседований и вечеров; применение наглядных пособий (картин, карт, атласов, альбомов, диаграмм, таблиц, моделей и т. п.); организация экскурсий и паломничеств, создание христианских содружеств, союзов (обществ вспомоществования, майских союзов для охраны природы и т. д.); создание особых законоучительских классов; письменные работы учащихся, рисование, пение; анкетирование учащихся[48].

Докладчик указал и на главный, по его мнению, фактор религиозного воспитания – на личность законоучителя, обосновав это тем, что от семьи к школе несутся горячие просьбы – «поближе подойти к детской душе и зажечь в ней возможно больше священного огня». Поэтому главная забота и работа должна была пасть на долю законоучителя, от которой зависел успех или неуспех воспитания. Не противопоставляя личность, с одной стороны, а с другой – методические приёмы, формы и средства преподавания, К.К. Стешенко указал на два пути обучения, два типа законоучителя, каждый из которых мог бы успешно решать задачу религиозного воспитания детей. Докладчик утверждал: «Главным фактором, обусловливающим успех этой сложной работы, конечно, является личность законоучителя, глубоко проникнутого евангельскими началами и проповедующего Христа и Его правду, и вдохновенным, огненным словом, зажигающим молодое сердце и своей чистой жизнью, призывающий юную паству идти также по стопам Христа. И там, где есть это вдохновенное, сильное слово, где [есть] яркость одарённой натуры, захватывающей детскую душу задушевными тонами и красками речи, а также широтой христианского делания – там христианизация учащегося – детства творится самой этой личностью, её моральным обликом и святыми делами. Но где этого нет, где религиозное воспитание личности ведётся не богато одарённым педагогом, а кропотливым тружеником, затрачивающим немало труда на свой каждый урок, – там большую услугу законоучителям могут оказать так называемые вспомогательные средства»[49].

Вопрос о роли личности законоучителя и значении методики в преподавании Закона Божия возник вновь в заседании Отдела о преподавании Закона Божия 28 марта (10 апреля) 1918 г. при обсуждении проекта положения «О школьном преподавании Закона Божия» и его 5-й главы («Методы и планы преподавания в школе Закона Божия должны отвечать научно-педагогическим требованиям»).

Было высказано две точки зрения. Председатель законоучительского Отдела Св. Собора митрополит Кирилл (Смирнов) (1863–1937) выразил мнение о том, что Закон Божий – совершенно особый учебный предмет и как никакой другой он связан с личностью преподавателя – законоучителя. Все учебные дисциплины имеют выработанные общепризнанные и обязательные научные методические приёмы, благодаря которым учащие могут достигать одинаково хороших результатов. В преподавании Закона Божия успех зависит только от учителя, поскольку в нём много такого, чего не передать никакой методикой. Председатель Отдела приводил примеры из практики: «Есть малообразованные законоучители, например, диаконы, которые достигают прекрасных результатов, у которых дети охотно учат и знают катехизис, и есть высокоучёные преподаватели Закона Божия, у которых дело идёт совершенно плохо. Личный пример законоучителя, его религиозная настроенность дают всё. Всякий законоучитель имеет свой метод и свои приёмы, поэтому предписать какой-нибудь определённый метод для Закона Божия от имени Собора невозможно». Разработкой методов должны заниматься исключительно законоучительские съезды, собрания, общества, но не Собор[50].

М.Ф. Глаголев, являвшийся активным членом Св. Собора и законоучительского Отдела, готовивший многие проекты определений о религиозном образовании, не согласился с преосвященным Кириллом и указал на то, что успех законоучителя в преподавании Закона Божия зависит в большей степени от выработанной общей методики преподавания, основанной на научной педагогике. Это было нужно для законоучителей, для родителей, для съездов, наконец, для составителей учебных руководств, чтобы они знали, чего им держаться. Необходимо было разрешить вопрос: Закон Божий является ли только средством воспитания или же представляет собой также предмет изучения. Если он является предметом изучения, то нельзя и представить себе обучение Закону Божию без научной педагогики. Аргументируя свою позицию, М.Ф. Глаголев отмечал: «У нас, например, нет учебника о свойствах Божиих, и обыкновенно ребёнка заставляют зазубривать без всякого понятия – Дух Вечный, Всеблагий, Всеправедный и пр. Но ведь нужно, так или иначе, детей довести до сознания и понимания этих свойств, а не заучивать их без смысла. Здесь то и нужна научная педагогика и Собор должен указать на это и одобрить её»[51].

Как видно из обсуждения, вопрос стоял так: необходимо стремиться к тому, чтобы в преподавании Закона Божия было больше личности учащего или больше научных методик, которыми владеют учащие? Спор о двух подходах к Закону Божию и законоучителю, выраженный в выступлениях митрополита Кирилла (успех преподавания Закона Божия зависит только от законоучителя, его личности и отношения) и М.Ф. Глаголева (результат обучения зависит от выработанной общей методики преподавания, а не только от законоучителя) относится к числу тех, которые не могут разрешиться однозначным образом. Важна воспитательная направленность изучения Закона Божия, но и без знания и изучения основного конкретного материала также невозможна никакая воспитательная стратегия. Поэтому приоритет личности законоучителя не должен затмевать методик преподавания Закона Божия.

После Св. Собора в условиях усиления антицерковной политики государства и состоявшейся отмены школьного обучения Закону Божию, церковное руководство не оставляло попыток возложить всю религиозно-образовательную работу на плечи священнослужителей в приходах, что отчасти реализовывалось в Москве[52].

В докладе члена Высшего Церковного Совета А.Г. Куляшева «Новый тип православного пастыря, его задачи и цели», подготовленного в связи с предполагаемыми изменениями в деятельности пастырей Церкви в новых советских условиях (1919 г.), указывалось на сложившуюся ещё в дореволюционный период практику, когда священнослужитель был непосильно перегружен обязанностями и требованиями. «Павославный священник в русской церкви должен быть хорошим службистом, законоучителем, проповедником, духовником, организатором обновлённого прихода, хорошим администратором, широко образованным, учительным, гореть огнём веры. Все эти обязанности он должен нести при самых неудовлетворительных материальных условиях… Мы привыкли видеть пастыря, заваленного требованиями, предписаниями, указами…»[53].

Составитель доклада определял пастырство как особую форму духовной деятельности, в которой священнослужитель должен обладать пламенной верой и твёрдой убеждённостью быть совершителем богослужений и организатором прихода. Особой задачей пастыря виделось его духовничество и учительство, в котором тот должен перейти от «исключительно рассудочного пастырства к пастырству сердца и воли»[54]. «Весьма трудным делом является ныне в пастырском служении учительство, – писал А.Г. Куляшев. – Как показала подлинная действительность, наша паства оказалась совсем не оглашённой христианским учением; в её нравственное сознание не вложены христианские основы и принципы, она не знает и не даёт себе ясного отчёта, во что она верует и как верует. Научение нашей паствы должно начаться почти с азов. Учеников получается весьма много. Учителей же слишком мало. Вопрос об учительстве осложняется необразованностью пастырей»[55]. Поэтому нужно было разгрузить пастырство, значительно уменьшив обязанности священника. Отмеченные в докладе А.Г. Куляшева проблемы пастырской и законоучительской практики в 1919 г. целиком относились к дореволюционному периоду.

Подводя итоги, следует сказать, что при общем и, безусловно, положительном воздействии Закона Божия на ум и совесть учащихся о повсеместной успешности преподавания Закона Божия до 1917 г. говорить не приходится. Явные недостатки и проблемы в преподавании Закона Божия (организационные, программные, методические) никаким образом не говорили о полной беспомощности этого учебно-воспитательного предмета или о необходимости его отмены, о чём с завидным усердием твердили отдельные революционно-настроенные люди. Отрицательно сказался на религиозном образовании формализм. Превращение Закона Божия в один из рядовых предметов школьного обучения, равнодушное и формальное его преподавание, с одной стороны, а с другой – усвоение изучаемого материала более умом, нежели сердцем, убивало живую веру. Общество и школа испытывали также влияние агрессивной светской культуры, противопоставляющей себя Церкви и христианской религии. Указанные причины сводили к минимуму все усилия законоучителей дать полноценное религиозное образование.

Представители Церкви, Министерства народного просвещения, известные методисты и сами законоучители имели ясное понимание больших и малых недостатков в преподавании Закона Божия, необходимости исправления и совершенствования системы религиозного образования в школе. В научном, педагогическом и законоучительском сообществе было осознание того, что многое зависело от законоучителей, их личной настроенности, пастырской и учительной позиции, образованности. Но никто из ответственных лиц (не только по должности) не считал Закон Божий негодным, неполезным или вредным, а преподавание религии неподъёмным для законоучителя делом. Церковные и светские периодические издания открыто и гласно обсуждали проблемы преподавания Закона Божия и законоучительской практики.

Выводы о несостоятельности Закона Божия и законоучителей, отвечавших за религиозное обучение детей, суждения о полной утрате положительного воспитательного влияния на сознание детей, прозвучавшие сначала в советской историографии, а затем повторённые в ряде статей современных исследователей, не подтверждаются фактами.

Духовенство в своём большинстве, пришедшее учить детей (в церковно-приходской, начальной и средней школе), пользовалось большим авторитетом и доверием у народа. Негативные примеры и исключения из общего правила не отменяли в целом положительного отношения простого народа к законоучителям, совершающим необходимую и трудную работу по духовно-нравственному воспитанию учащихся.

Говоря об источниках изучения темы, следует отметить, что много полезной, но не исчерпывающей информации о законоучителях содержится в воспоминаниях. Ценность мемуаров безусловна и состоит в изложении фактической стороны описываемых явлений, но не в оценке их, которая, естественно, почти всегда субъективна. Простой арифметический перевес одних оценок над другими – скажем, одобряющих и не одобряющих деятельность законоучителей – не может служить основанием для обобщающих выводов, а скорее характеризует личность мемуариста и говорит о субъекте высказываемого мнения.

Изучение архивных материалов и биографических сведений о преподавателях Закона Божия позволяет выявить достойных, высокообразованных, методически подготовленных и стоящих на высоте своего призвания законоучителей, которые были не редким или исключительным явлением в дореволюционной России, как пытаются убедить некоторые исследователи, а широко распространённым правилом и обычной нормой. Именно они составляли большую часть законоучительского корпуса, в меру своих сил и даже героически трудившихся в области религиозного просвещения и своими усилиями компенсировавших недостатки утверждённых Св. Синодом программ и учебных пособий с их оторванностью от жизни и возможностями восприятия обучаемых. Архивные документы в полной мере свидетельствуют о благополезной деятельности законоучителей по религиозному просвещению учащихся детей и взрослых.

Современниками признавалось, что законоучителю необходима подготовка богословская, общегуманитарная и педагогическая. Особенно необходимым и важным для законоучителя было владение психолого-педагогическими навыками и умениями. Но его главным качеством считалась церковность, которую он и призван был вносить в уроки Закона Божия, а также передавать детям дух евангельского учения, христианской нравственности. Поэтому к безусловным требованиям к учащему относили глубокую веру и методическую подготовленность. А главный результат изучения Закона Божия виделся в том, чтобы учащийся осознал необходимость и направление изменения самого себя – по Христу и ко Христу. Вероучение и нравоучение – неразделимы. В этом сжато состоит весь смысл религиозного обучения.

Вопрос о религиозном просвещении народа и роли в этом пастыря-законоучителя получил новое осмысление в деятельности Св. Собора 1917–1918 гг. после смены власти в феврале-марте и в связи с событиями октября 1917 г. В новых государственных условиях была не только упразднена должность законоучителя. Законоучителю, как носителю и проводнику христианской культуры, как посреднику между обществом и Церковью, связывавшему народ с христианским учением, волею обстоятельств политического характера было предложено навсегда уйти не только из образовательного сектора, но и из жизни общества вообще.

Означает ли всё сказанное, что Закон Божий и законоучители не выдержали столкновения с действительностью, с жизнью и окружающей обстановкой, с необратимыми изменениями в культуре, перестали подпитывать духовное состояние общества? Нет, поскольку очевидно, что не религиозное вероучение и христианские нормы вступали в противоречие с действительностью, с преобладавшими настроениями в обществе, в котором всё меньше было примеров христианского отношения к жизни, а наоборот, реальная историческая жизнь всё более противоречила истинам Закона Божия.