«Оптина пустынь и старчество после революции» – с таким докладом выступил 21 февраля доцент кафедры истории Церкви исторического факультета МГУ Глеб Запальский. О том, какое место занимала Оптина пустынь в Церкви в 1917-1918 гг., как восприняли революцию в знаменитой обители, как она боролась за свое существование, о последних старцах и об их преемниках после закрытия монастыря он рассказал в Православном Свято-Тихоновском гуманитарном университете (ПСТГУ) в рамках семинара «Деревенские святыни».
Оптина пустынь – один из немногих русских монастырей, получивших до революции всероссийскую известность, знакомый многим, в первую очередь, своими подвижниками – Оптинскими старцами. После Февральской революции, в июле 1917 г. на Всероссийском съезде монашествующих активно обсуждалась судьба монастырей, внутри монастырского сообщества преобладало мнение об упадке иноческой жизни, «общее впечатление было трагичным», рассказал докладчик. Однако «на фоне общего сумрака» Оптинская обитель отличалась строгостью, духовной стойкостью, ее признавали образцовой. В Оптину посылали монахов из других монастырей, чтобы они поучились устроению монашеской жизни, приобщились к духовной практике старцев. На упомянутый съезд Оптина отправила в качестве делегатов двух своих представителей: архимандрита Исаакия (Бобракова), который стал последним настоятелем обители до ее закрытии в 1923 г., и иеродиакона Никона (Беляева), который известен как один из последних Оптинских старцев.
Революционный события в России 1917 г. по-разному были восприняты в монашеском сообществе. Некоторых захватила эйфория демократии и свободы, известны даже революционные бунты внутри ряда обителей, обсуждался вопрос о выборности всех ступеней церковной иерархии. В Оптиной все было иначе: как свидетельствует монастырская летопись, известия о Февральской революции и падении монархии там были встречены с «чувством трагедии» и расценены как «ужасающие вести и страшные слухи». Это настроение было устойчивым вплоть до утверждения советской власти в 1918 г.: оптинские монахи писали о трагедии «свержения законного правителя», о беде безвластия и безгосударственности в России, расценивая эти события как предвестие Апокалипсиса.
Временное правительство не трогало монастыри, но советская власть сделала их одной из главных мишеней, продолжил историк. Для Оптиной пустыни начался период «борьбы за существование». Попытки известных людей заступиться за обитель ни к чему не привели: доводы о. Павла Флоренского об Оптиной как о «духовном фокусе русской жизни» и даже письма некоторых ученых, где говорилось о том, что «Оптинская ячейка приближает нас к социализму и коммунизму», поскольку старцы, дескать, являются популяризаторами идей свободы, равенства и братства, – все это ни к чему не привело. В начале 1918 г. в Оптиной догадались зарегистрировать сельхозартель, монахи превратились в «трудовой элемент», что было на некоторое время приемлемо для большевистской власти. «Под новой вывеской» удавалось в какой-то степени сохранять прежний строй монашеской жизни. Этому немало способствовало создание в обители Исторического музея в 1919 г. Первый директор музея Лидия Защук (впоследствии – схиигумения, преподобномученица, расстреляна в 1938 г.) способствовала совершению богослужений, препятствовала изъятию церковных ценностей в ходе кампании 1922 г. и выселению монахов, помогала нуждающимся монахам, устраивая их в штат музея. После расформирования сельхозартели в 1923 г. и закрытия музея в 1928 г. помещения монастыря занимали разные организации: специализированный детский дом, дом отдыха, концлагерь, пересыльная тюрьма и др.
Что же произошло с оптинской братией? По словам Г. Запальского, в начале ХХ века в братстве было более 300 человек. После разорения обители проследить судьбу многих из них трудно, но известно, что большинство поселились поблизости – в Козельске и в ближайших деревнях. Еще в течение нескольких лет удавалось в какой-то мере сохранять братство: монахи собирались вместе на богослужениях в окрестных храмах, старались поддерживать монашеские традиции. Но новая власть стремилась рассеять, уничтожить братство: самая масштабная волна арестов приходится на 1930 год, когда были арестованы более 40 монахов из Оптиной и Шамордина, им инкриминировали участие в «контрреволюционном монашеско-монархическом заговоре».
В 1930-х гг. оптинское братство было рассеяно, но уцелевшие монахи поддерживали духовные связи через старцев, которые, в свою очередь, сохраняли духовную преемственность от знаменитых Оптинских отцов XIX века: Льва, Макария, Моисея, Амвросия. Лектор назвал имена некоторых из них. Это игумен Феодосий (Поморцев, + 1920), который нес служение духовника паломников и был скитоначальником; иеросхимонах Анатолий (Потапов; +1922), который отличался особой любвеобильностью, его звали «народный старец», «утешитель», умер, когда его пришли арестовывать; иеросхимонах Нектарий (Тихонов, +1928) — последний соборно избранный Оптинский старец, которому были свойственны черты юродства, при этом он строго направлял своих учеников, а после изгнания из Оптиной принимал людей в окрестных деревнях; иеромонах Никон (Беляев; +1931) — ближайший ученик старца Варсонофия, имел благословение и после закрытия Оптиной пустыни остаться и тайно принимать паломников, скончался в изгнании как исповедник. Эти имена завершают плеяду Оптинских старцев.
Но на этом их история не заканчивается: Запальский рассказал об их учениках-духовных последователях – это так называемые «воспитанники Оптиной», которые из этой обители были по разным причинам отправлены в другие монастыри и, подвизаясь там, сохраняли связь со своей «духовной родиной». Эту связь непросто уловить, но историк отметил, что в переписке эти люди часто используют самоназвание «оптинцы» и вспоминают о тех особенностях Оптиной, которые не встречались им в других местах: это дух братства, строгая общежительная традиция, авторитет старчества. Эти монахи-«оптинцы» стали известными духовниками, к ним тянулись многие миряне и даже считали их новыми «старцами».
Вот несколько примеров. Преподобноисповедник Георгий (Лавров, + 1932) принял монашеский постриг в Оптиной, позже стал настоятелем монастыря в Калужской епархии, а после ареста в 1918 г. оказался в Москве, где в Таганской тюрьме он получил благословение на старчество от митрополита Кирилла (Смирнова). В Свято-Даниловом монастыре служил вместе с архиепископом Федором (Поздеевским). Еще один постриженик Оптиной, архимандрит Севастиан (Фомин) был келейником Оптинских старцев Иосифа и Нектария, прошел Карагандинский лагерь и дожил до 1966 года. Схиархимандрит Амвросий (Иванов) в Оптиной был 7 лет послушником, постриг принял в Пафнутьево-Боровском монастыре, долгие годы служил в Балабаново, его считали продолжателем дела Оптинских старцев, сказал историк. Старец Амвросий Балабановский умер в 1978 г. в возрасте 100 лет, не дожив десятилетия до начала возрождения Оптиной пустыни, которая была передана Русской Православной Церкви в 1987 г. По словам выступавшего, «людям важно было узнать о духовном происхождении (оптинском – ред.) пастырей, особенно в советские годы, когда монашеская жизнь во многом превратилась в воспоминание».
Таким образом, можно сказать, что «оптинские связи были доведены почти до возрождения обители», подытожил докладчик. Однако это «почти» существенно: возрождение Оптинской обители связано с именем схиархимандрита Илии (Ноздрина), которого считают старцем. Не углубляясь в определении старчества (такого общепризнанного определения не существует, можно лишь выделить некоторые признаки, чтобы не путать подлинное старчество с «младостарчеством»), историк отметил: «В старчестве очень важна преемственность. О. Илий долго прожил на Афоне, у него преемственность оттуда. Пока рано говорить, что в Оптиной наладилась духовная преемственность старчества».
Юлия Зайцева