Декларируя свою открытость секуляризму, радикальные богословы обычно подходили к вопросу о Боге в традиционном ключе, как к вопросу в теории идей, и не задумывались о возможном влиянии на эти идеи со стороны технологий той культуры, в рамках которой они высказывались. Многие из таких богословов серьезно относились к марксистской критике религии, но здесь их интересовал прежде всего интеллектуальный, культурный и политический потенциал этой критики, а не те аспекты, которые имеют значение для серьезного обсуждения технологии. Правда, то тут, то там они вскользь упоминали о важности конкретных технологий в жизни – возьмем хотя бы слова Бультмана об электричестве, – но до последовательной рефлексии было далеко. Это ярко контрастирует с глубоким вниманием, которое уделялось науке в ее различных формах. Большие споры о космической и человеческой эволюции, психологической реальности души и духа, социальном значении веры представляли собой, в общем и целом, теоретические дискуссии, выраженные приблизительно в тех же категориях, что и полемика ранней Церкви с различными формами античной философии или христианская апологетика/миссионерство перед лицом других мировых религий. Удивляться этому не приходится, ибо целый ряд научных открытий (гелиоцентризм, геологические данные, эволюция) прежде всего поставил под сомнение постулаты, которые Церковь считала истинами, удостоверенными божественным откровением. Казалось естественным защищать эти истины на том же самом теоретическом уровне, на каком они оспаривались. Богословы обычно разделяли популярное мнение, что наука – вещь в основном теоретическая, попытка понять устройство, происхождение или развитие мира, будь то на макрокосмическом уровне космологии или микрокосмическом уровне мозга и сознания.