Жизнь одного из самых известных апологетов христианства ХХ века Клайва Льюиса фактически была жизнью холостяка. Последние годы, прожитые в браке с Джой Девидмен (Joy Davidman), в силу многих причин уместно охарактеризовать словами блаженного Августина «святая дружба». Сам автор хроник Нарнии признавался в том, что «обсуждать вопросы супружеских отношений не хотел бы по двум, в частности, причинам. Первая – в том, что христианская доктрина о браке крайне непопулярна. А вторая – в том, что сам я никогда не был женат и, следовательно, могу говорить только с чужих слов». Однако добавлял: «Но, несмотря на это, я полагаю, что, рассуждая о вопросах христианской морали, едва ли можно обойти ее стороной»[1].

Стороной эту тему действительно сложно обойти, ведь это одна из тех тем, где богословие перестает, во всяком случае должно перестать быть абстракцией и войти в жизнь людей. Вот как профессор С.В. Троицкий описывает важность вопроса: «Для отдельного человека вопрос о браке — это вопрос сфинкса, который он, хочет или не хочет, должен решить так или иначе, а от удачного или неудачного его решения зависит если не вся жизнь, то счастье всей жизни, которое кажется нам важнее самой жизни, а жизнь дается нам только один раз»[2].

Если использовать терминологию, которой оперирует профессор Троицкий, и если смотреть поверхностно, то Льюис ближе всего к реалистической теории понимания брака. Вернее сказать, он был близок к блаженному Августину. Авторитетнейший святой западной Церкви в позднейших трудах как раз-таки пишет о «святой дружбе», однако схоласты сделали упор на первых, ранних соображениях святого[3], согласно которым главнейшая и единственная цель брака заключена в деторождении. В тексте «Просто христианство», который традиционно ошибочно маркируют «трактатом», можно найти вот такую идущую в разрез с идеалистической теорией понимания брака мысль: «Христианство не считает, что удовольствие, получаемое от половых отношений, более греховно, чем, скажем, удовольствие от еды. Но оно считает, что нельзя прибегать к ним лишь как к источнику удовольствия: это так же противоестественно, как, например, наслаждаться вкусом пищи, избегая глотания и пищеварения, то есть жуя пищу и выплевывая»[4]. Эту идею довольно сложно согласовать с мыслью святого апостола Павла, который в первом послании к Коринфянам говорит о браке как о своего рода «убежище» от похоти и при этом ничего не говорит о деторождении. Кроме того, некорректно тождество между блудом и чревоугодием. И это не единственная цитата, где Льюис это тождество проводит…

Антоний Великий, например, блуд ставит наравне отнюдь не с плотским гневом: «Умная душа, стоя непоколебимо в своем добром намерении, как коня обуздывает гнев и похоть — эти неразумнейшие свои страсти, и за то, что борется с ними, укрощая и преодолевая их, увенчивается и удостоивается пребывания на небесах, получая сие, как воздаяние за посев и труды от создавшаго ее Бога»[5].

Льюиса в нашем случае извиняет то, что текст, в котором мы читаем подобные поверхностные, на мой взгляд, мысли, не является философским или богословским анализом проблемы брака, напротив, по своей простоте и доступности этот текст похож скорее на катехизис, нежели на научный трактат. К тому же известно, что почти всё «просто христианство» было составлено из радиобесед Льюиса.

Как было оговорено выше: так может показаться лишь на первый довольно поверхностный взгляд. Объективности ради необходимо использовать несколько источников, к тому же учитывать контекст, в котором была высказана та или иная мысль. В случае с «просто христианством», перед Льюисом не стояла задача глубинного раскрытия темы взаимоотношения полов.

Если мы обратимся к тексту «Любовь», то найдем серьезнейшее размышление по поводу половой жизни мужа и жены, полная цитата крайне необходима: «Мужчина, пусть ненадолго, может ощутить себя властелином, победителем, захватчиком, женщина — добровольной жертвой. Любовная игра бывает и грубой, и жестокой. Разве могут нормальные люди на это идти? Разве могут христиане это себе позволить? Мне кажется, это не причинит вреда при одном условии. Мы должны помнить, что участвуем в некоем «языческом таинстве». В дружбе, как мы уже говорили, каждый представляет сам себя. Здесь мы тоже представители, но совсем иные. Через нас мужское и женское начала мира, все активное и все пассивное приходит в единение. Мужчина играет Небо-Отца, Женщина — Мать-Землю; мужчина играет форму, женщина — материю. Поймите глубоко и правильно слово «играет». Тут и речи нет о притворстве. Мы участвуем, с одной стороны, в мистерии, с другой — в веселой шараде. Женщина, приписавшая лично себе эту полную жертвенность, поклонится идолу — отдаст мужчине то, что принадлежит Богу. Мужчина, приписавший себе власть и силу, которой его одарили на считанные минуты, будет последним хлыщом, более того, богохульником. Но можно играть по правилам. Вне ритуала, вне шарады и женщина, и мужчина — бессмертные души, свободные граждане, просто два взрослых человека…»[6].

Этот текст достаточно ясно иллюстрирует, что взгляд Льюиса на интересующий нас вопрос далеко не был тривиальным. Однако приходится признать, что взгляд этот не был близок к идеалистической теории понимания сущности брака профессора Троицкого. Не найдем мы у Льюиса мыслей касательно «метафизического единства супругов», не найдем и мысли о том, что брак, по Троицкому, – это прежде всего восполнение бытия человека. «Языческое таинство» Льюиса и вовсе не вяжется с мыслью владыки Антония Сурожского: «…и это относится к браку во всех отношениях, не только к чувству, не только к общению в мысли, но и к телесному общению. …телесное единство двух любящих друг друга людей — не начало, а полнота и предел их взаимных отношений, что лишь тогда, когда два человека стали едины сердцем, умом, духом, их единство может вырасти, раскрыться в телесном соединении, которое становится тогда уже не жадным обладанием одним другого, не пассивной отдачей одного другому, а таинством, самым настоящим таинством, то есть таким действием, которое прямо исходит от Бога и приводит к Нему»[7].

Для Льюиса это шарада, игра, некая данность, установленная божеством, к которой в идеале лучше не относиться всерьез. Если логически и последовательно довести эту мысль до конца, то можно представить такую картину: ведь никто не относится всерьез к процессу испражнения? Можно не без оснований предположить, что примерно таким образом Льюис понимает таинство любви. Внутри этой шарады, внутри этого «языческого таинства» человек, по мысли Льюиса, не свободен, ограничен, в то время как у владыки Антония видим полноту и окончательное раскрытие человеческих отношений. Да, Льюис прав в том, что «нельзя относиться с важностью к страсти, да и невозможно, для этого надо насиловать свою природу»[8]. Однако природу можно не только насиловать, но и преобразить, что, конечно, невозможно, с одной стороны, без опыта аскетического, с другой стороны, без опыта брачной жизни.

Мы рассмотрели мысли преимущественно относящиеся к Льюису-холостяку, хотя книга о «четырех видах любви» и была написана в браке с Джой. Быть может, его взгляды каким-то образом эволюционировали в браке, который, как он сам признавался, был счастливым?

Если мы обратимся к «Письмам к Малькому», изданным уже по смерти Льюиса, то увидим все тот же «непробиваемый» реализм раннего Августина. «…Стоило мне возразить против сравнения молитвы с ухаживанием за собственной женой, как ты принимаешься ворошить старый вздор о «святости» секса, читая мне мораль, словно манихею. Я знаю, в наши дни одного упоминания о сексе бывает достаточно, чтобы завести публику, но я надеялся, что ты не из их числа…»[9]. К сожалению, у нас нет возможности почитать этот «старый вздор» бедного Малькома, который, судя по контексту («святость секса»), наверняка, во многом был схож со взглядами В.В. Розанова…

В конце концов, такой взгляд можно объяснять множеством причин, заняться, так сказать, перечислением особенностей личности Льюиса. Тут может быть и его тернистый путь к христианству, и факт позднего брака… Здесь вспоминаются слова отца Александра Меня: «мы говорим о платонической любви с улыбкой, потому что это тоже карикатура на Любовь»… Ведь его (Льюиса) собственные отношения с женой были сродни платоническим, а дух времени был таков, что все только и делали, что твердили о сексе как о предмете научном и даже публичном. Так что стоит ли удивляться его взглядам здесь?

Но не будет ли это поверхностной попыткой понять Льюиса в этом вопросе? В чем корневая причина утраты понимания основных, хрестоматийных для христианства вещей? Льюис этим пониманием не обладал, а мы его теряем. В этом смысле автор сказок про Нарнию поможет нам понять, в какой момент мы «свернули не туда», сошли на рельсы реалистической концепции, ведь все чаще и чаще в последнее время ведутся разговоры о том, что главное в браке, то есть и смысл и цель его – деторождение. Такое утверждение верно с точки зрения социального, демографического состояния современной России. Однако такая концепция понимания смысла брака не была свойственна восточной христианской традиции.

Так чем же Льюис нам сможет помочь? Если мы будем читать такие вещи, как «просто христианство», то мы увидим, например, что для него нет разницы между обжорой и блудницей… Почему для него нет этой разницы? От ответа на этот «вопрос сфинкса» будет зависеть и наше в каком-то смысле «самоопределение». Мне кажется, причина заключается в том, что хлеб в Low Church лишен сакраментологии. Быть может, он не лишен «сакральности» исторической, но мистической и онтологической не имеет. Если Хлеб – не Тело Христово, то наше тело – не Храм Святого Духа. А если этого нет, то нет ничего удивительного в том, что между высочайшим таинством освященной Христом любви ставится знак равно – «некое языческое таинство». Там, где Хлеб – не Тело Христа, там и общение супругов – это лишь шарада или языческая мистерия, о которой лучше не думать, не относиться к ней всерьез. Да и сам Льюис в письмах пишет о том, что о литургике знает почти так же мало, как о спорте…

Вспомним, справедливости ради, «Расторжение брака», написанное в разгар войны. Это прозвучит почти как парадокс, потому что эти слова практически идут в разрез со всем, что мы цитировали до этого у Льюиса. «В естественной любви есть то, что ведет в вечность, в естественном обжорстве этого нет. Но в естественной любви есть и то, за что ее можно счесть любовью небесной, и на этом успокоиться. Медь легче принять за золото, чем глину. Если же любовь не преобразишь, она загниет, и гниение ее хуже, чем гниение мелких страстей. Это – сильный ангел, и потому – сильный бес»[10]. Придраться тут можно разве что к «естественному обжорству», так в чем же «подвох»? Быть может, в том, что в самом тексте эти слова принадлежат не Льюису, а «воссозданному» им Дж. Макдональду? Быть может, в эту «естественную любовь» не входит общение полов, быть может, здесь это относится к «мелким страстям»? Как бы то ни было, в самых последних текстах мысли Льюиса совершенно прозрачны.

Таким образом, мы можем сделать вывод о том, что публичные высказывания Льюиса касательно брака были отчетливо ранне августиновские, в то время как его внутренний опыт позднего брака говорит за «святую дружбу» Августина позднего. Такая картина представляется по меньшей мере неполноценной.

Будет уместным привести еще один отрывок: «здоровье — великое благо, но как только вы делаете его объектом своих забот, вам начинает казаться, что оно у вас не в порядке. Думайте побольше о работе, развлечениях, свежем воздухе, вкусной пище — и вполне вероятно, что здоровье получите в придачу»[11]. Иными словами, если мы ставим во главу угла, определяем своей целью тварные, конечные вещи – у нас начинаются проблемы. Во «главу угла» можно поставить только Бога, Который Единственный самодостаточен и неистощим.

Попробуем задуматься над судьбой Льюиса. Устроит ли нас такая рассеченная модель брака, в которой странным образом обязаны сосуществовать, по слову отца Александра, две карикатуры на любовь? Не является ли наше поставление деторождения «во главу угла» политическим, идеологическим пафосом, не имеющем основания ни в Священном Писании, ни у святых отцов, и тем самым уходом от реальной жизни и реального богословия?...

Кроме того, поскольку мы уже не раз говорили о том, что взгляды Льюиса почти всегда парадоксальны, отметим еще один достойный внимания момент. Есть во взгляде Льюиса на брак и то, что действительно роднит его с восточным православием. Дело в том, что поставленный нами вопрос о браке практически не был никем исследуем. Чтобы не приводить крайние измышления В.В. Розанова по этому вопросу, помимо вышеупомянутого труда профессора Троицкого и некоторых рассуждений митрополита Антония Сурожского – в Церкви нет «учения» о «половой жизни». Эта тема оставалась и по сей день остается «темным углом», который, наверняка не случайно, не оказывался в центре пристального внимания «исследователей». Не являются ли в этом случае слова Льюиса о том, что к теме секса лучше не относиться всерьез, – иллюстрацией аналогичного понимания этого вопроса нашей церковью и нашей традицией?

 БИБЛИОГРАФИЯ

1. Льюис К.С. Собрание Сочинений в 8 т. / Пер. с англ.: – М.: Фонд о. Александра Меня; Дом Надежды, 2006.

2. Преп. Антоний Великий Добротолюбие. В 5 т. / Пер. с греч.: - М.: Издательство Сретенского монастыря, 2010.

3. Митр. Антоний Сурожский. Труды в 2 т. / М. «Практика», 2012.

4. Проф. Троицкий С. В. Философия христианского брака. К.: ТОВ «ЗАДРУГА», 1996.