В наши дни является общепризнанным тот бесспорный факт, что восстановление патриаршества в Русской Православной Церкви стало главным деянием Поместного Собора 1917–1918 годов. Опубликовано большое количество источников и исследований, посвященных данной теме. Между тем, не только в церковной среде, но и в церковно-исторической литературе по-прежнему встречается упрощенная оценка той горячей дискуссии, которая возникла на Соборе между сторонниками и противниками восстановления патриаршества. Нередко все без исключения противники патриаршества, выступавшие на Соборе, представляются как люди, находившиеся в духовном ослеплении. Распространенной ошибкой является и мнение о том, что противники патриаршества являлись своего рода «предтечами» обновленцев советского времени и даже выразителями их идеологии. В действительности же многие из тех, кто выступал на Соборе против патриаршества, впоследствии доказали свою преданность Церкви исповедническим подвигом. И наоборот, целый ряд архиереев-«патриархистов» впоследствии признали обновленческое ВЦУ и, таким образом, оказались среди местных руководителей раскола[1].

Подобные схемы и стереотипы сегодня приводят к тому, что аргументы противников патриаршества на Поместном Соборе 1917–1918 годов зачастую всерьез не рассматриваются, несмотря на то, что в них содержится чрезвычайно ценный материал для исследований, актуальных для нашего времени – в том числе в разрешении вопросов, рассматриваемых в рамках работы Межсоборного присутствия.

Поместный Собор 1917–1918 годов был Собором новомучеников. Среди участников Собора, выступавших против патриаршества, в лике священномучеников ныне прославлен протоиерей (впоследствии архиепископ) Николай Добронравов – наиболее яркий представитель противников патриаршества, который позднее станет одним из верных последователей и сподвижников Патриарха Тихона. Против патриаршества выступал на Соборе профессор И.М. Громогласов – впоследствии священномученик Илия (†1937). Протоиерей Н.В. Цветков, также выступавший против патриаршества, в 1921–1922 гг. станет представителем Патриарха в Помголе и соавтором патриарших воззваний к верующим по поводу изъятия церковных ценностей. Профессор П.П. Кудрявцев – один из наиболее активных критиков патриаршества, оказавший существенное влияние на принятие соборных решений, обновленческое движение впоследствии также не поддержал. В начале 1930-х годов он проведет 3 года в исправительно-трудовом лагере, будет освобожден в связи с болезнью сердца, похоронен в Киеве. Похожую судьбу разделит и профессор Н.Д. Кузнецов (перенес несколько арестов, умер в ссылке)[2].

Состав участников Поместного Собора 1917–1918 годов представлял собой цвет русской богословской и церковно-исторической науки, находившейся на пике своего развития. Соборной дискуссии предшествовала серьезная научная проработка и всецерковное обсуждение вопросов и проблем, которые предстояло решать на Соборе. Вопросы о высшем церковном управлении на самом компетентном уровне предварительно были рассмотрены в рамках работы Предсоборного Присутствия 1906 года. Большинство соборных выступлений – как сторонников, так и противников восстановления патриаршества – являют высочайший образец академической культуры ведения церковной дискуссии, основательности богословской и историко-канонической аргументации.

Всероссийский Церковный Собор проходил в трагические для России дни разрастающегося революционного вихря, стремительного распада Российского государства, однако в то же самое время Русская Церковь оказалась в уникальной ситуации абсолютной свободы. Это позволило Собору, несмотря на высокий эмоциональный накал и политические пристрастия его участников, восстановить в Русской Церкви исконные канонические основы церковного строя, свободные от преходящих исторических форм и явлений.

На Соборе, согласно его Уставу, всем участникам – представителям иерархии, священнослужителям и мирянам – была предоставлена возможность вести продолжительный творческий диалог. Несмотря на то, что противники патриаршества оказались на Соборе в меньшинстве, были выслушаны и приняты во внимание аргументы обеих сторон. При этом далеко не все доводы и опасения, высказанные противниками патриаршества, были отброшены Собором. Напротив, многие из них были учтены в последующих соборных решениях.

Представляется важным вывод одного из современных исследователей Поместного Собора 1917–1918 годов священника Илии Соловьева о том, что само по себе восстановление патриаршества не являлось главным событием в деяниях Собора, поскольку не было его самоцелью. Главным деянием Собора было «восстановление канонически верного, (т.е. основанного на принципе соборности), строя церковного управления»[3]. «По существу решение о восстановлении патриаршества представляло собой хороший баланс (именно баланс, а не компромисс) между сторонниками и противниками патриаршества. Можно сказать, что это решение (в той форме, как оно было принято на Соборе) было хорошим соотношением между личным и соборным началом церковного управления. Соборяне учли пожелания и опасения противников патриаршества. Это видно из Положения о Высшем и епархиальном церковном управлении, принятом на Соборе 1917–1918 годов»[4].

Перечисленные аргументы свидетельствуют о важности более внимательного рассмотрения позиций не только сторонников, но и противников восстановления патриаршества.

Участников Собора, высказывавшихся против восстановления патриаршества, можно условно разделить на две группы. К первой можно отнести тех членов Собора, кто был против института патриаршества в принципе, считая его несовместимым с началами соборности, столь дорогими для всех участников Собора. Единоличная власть патриарха, по их мнению, противоречила церковным канонам. Будущее Российской Церкви эти деятели связывали исключительно с коллегиальными формами управления. Аргументацию этой группы убедительно опровергли сторонники восстановления патриаршества, поэтому в настоящей статье мы не будем уделять ей большого внимания. Представители данной группы, профессора Б.В. Титлинов, Н.Г. Попов, и после Собора не смирились с восстановлением патриаршества и стали видными идеологами обновленчества.

В 20-е годы не только Патриарх, но и само патриаршество станет самым важным объектом критики обновленцев. Причины того тяжелейшего положения, в котором оказалась Церковь при большевиках, обновленцы пытались связать с фактом восстановления патриаршества. На созванном в 1923 году обновленческом соборе протоиерей В. Красницкий призвал упразднить навсегда институт патриаршества «как пережиток прошлого и как совершенно вредный для дела обновления»[5]. По утверждению Красницкого, этот институт не оправдал своих надежд: он не только не поднял энергию церковного народа, но, напротив, ее подавил. В аналогичных выражениях оценивали восстановление патриаршества Б.В. Титлинов и Н.Г. Попов, выступая в 1920-е годы на страницах обновленческих изданий[6].

К середине 1920-х годов возникшие в Русской Православной Церкви обновленческий и григорианский расколы так или иначе связывали свое возникновение с высшим церковным управлением. Им обоим была свойственна открытая критика восстановленного института патриаршества[7]. Впрочем, обновленцы незадолго до полного исчезновения своего раскола решили отказаться от коллегиальности в высшем управлении и избрали главу обновленческой «церкви» – «Первоиерарха Православных Церквей в СССР», вскоре сменившего титул на «Первоиерарх-Патриарх Московский и Православных Церквей в СССР»[8]. Таким образом, исторически идея патриаршества взяла верх даже в среде ее убежденных противников.

Наибольший интерес представляет собой аргументация представителей второй группы противников патриаршества, которые в действительности не были противниками патриаршества как такового. Многие из них признавали, что патриаршество необходимо, и его восстановление полностью отвечает церковным канонам, однако опасались, что поспешное восстановление патриаршества без точного определения прав и обязанностей патриарха может причинить Русской Церкви больше вреда, чем пользы. Называя представителей данной группы «противниками патриаршества», мы всегда должны отдавать себе отчет в определенной условности подобного наименования. Подход к проблеме со стороны представителей данной группы профессор протоиерей А.П. Рождественский выразил так: «…Без всякого опасения церковного разделения, о чем здесь говорилось, ожидаю решения Священного Собора, с любовью подчинюсь этому решению, а пока решение не вынесено, считаю своею христианской обязанностью высказать те мысли, какие у меня имеются, и рад буду выслушать убедительное разъяснение моих недоумений»[9].

11/24 октября 1917 г., на первой сессии Собора, епископ Астраханский Митрофан (Краснопольский, сщмч., † 1919) выступил с докладом от Отдела о высшем церковном управлении по поводу так называемой «формулы перехода к очередным делам», принятой Отделом по окончании проходивших в нем прений о высшем управлении. В своем обширном выступлении преосвященный Митрофан изложил краткую предысторию обсуждения вопроса о патриаршестве в Отделе, подробно осветил доводы в защиту скорейшего восстановления патриаршества и огласил принятую Отделом «формулу» о восстановлении патриаршества следующего содержания: «По окончании общих суждений или прений по вопросу о высшем церковном управлении в Русской Церкви, Отделом принята следующая формула перехода: "выслушав общие прения по вопросу о высшем церковном управлении и 1) принимая, как исходное положение в дальнейших своих работах, восстановление сана патриарха, присвояемого первому между равными Епископу, возглавляющему управление церковными делами Российской Православной Церкви, и 2) вместе с органами этого управления подотчетному церковному поместному Собору, Отдел переходит к дальнейшему рассмотрению законопроекта о высшем церковном управлении". Принятием такой формулы Отделом в положительном смысле разрешен вопрос о патриаршестве в России, как институте исполнительном при Соборе. Расчленяя указанную формулу на составные части, находим, что в ней заключаются следующие основные положения: 1) Поместному Собору принадлежит высшая власть в Российской Церкви. 2) Восстановляется патриаршество, которым возглавляется управление церковными делами Российской Православной Церкви. 3) Патриарх является первым между равными ему Епископами. 4) Патриарх вместе с органами церковного управления подотчетен Собору...»[10]. Данная «формула перехода» с четырьмя «основными положениями» выносилась Отделом на обсуждение в общем заседании Собора, так как определенное соборное решение по данному вопросу признавалось существенно важным для дальнейшей работы всех отделов, соприкасающихся с вопросами высшего церковного управления.

Далее преосвященный Митрофан зачитал «отдельное мнение», поданное членами Отдела, не согласными с вынесением «формулы» на обсуждение на Соборе. В «особом мнении» говорилось, что согласно Уставу Собора Отдел должен выносить на Собор по каждому делу письменный доклад и текст предполагаемого постановления Собора, а не «неопределенное пожелание» по столь важным и спорным вопросам. «Ни один Член Собора не может ни принять, ни отвергнуть предлагаемой формулы о патриархе и Соборе…, прежде чем не будут ясно определены как права и обязанности патриарха, так и организация проектируемого Собора»[11], – говорилось в «особом мнении», подписанном 32-мя членами Отдела, среди которых значатся имена не только выдающихся профессоров (А. Бриллиантова, В. Бенешевича и других), но и будущих священномучеников – протоиерея Николая Добронравова и В.П. Шеина (впоследствии архимандрита Сергия, †1922).

Председателем также было зачитано заявление 32-х членов Собора, в котором содержалось предложение не обсуждать на пленарных заседаниях доклад Отдела о «формуле перехода», вернув его в Отдел для дальнейшей разработки. В заявлении, в частности, говорилось: «В состав формулы доклада входят такие понятия, которые в Отделе частью совсем не разрабатывались (понятие об органах управления, вместе с которыми действует патриарх), частью не закончены разработкой (понятие о Соборах, коим патриарх подотчетен). Равным образом и само понятие о патриархе в Отделе еще не выяснено, и во всяком случае смысл формулы "первый между равными" не уяснялся в Отделе»[12].

В соответствии с соборным Уставом было предоставлено слово нескольким членам Собора – за и против внесенного предложения. Профессор П.П. Кудрявцев, первым подписавший и «особое мнение», и «предложение» от 32-х членов Собора, в своем выступлении подчеркнул, что к «особому мнению» присоединились не только противники, но и защитники идеи патриаршества – В.П. Шеин и С.П. Руднев. Взявший слово граф Д.А. Олсуфьев, сторонник патриаршества, также подписавший «особое мнение» за отклонение формулы перехода, высказался так: «Я за патриаршество, но в моем смысле, т.е. когда соборность в церковном управлении будет правильно поставлена и последовательно проведена»[13]. Выступавшими за отклонение «формулы» было отмечено, что на момент ее обсуждения в Отделе еще не был решен наиважнейший вопрос о составе Собора: о том из кого он должен состоять – из одних ли епископов, или из епископов, клира и мирян, – не был решен вопрос о сроках созыва Собора, указывалось также на неясность в вопросе о том, о каких именно «органах церковного управления» говорится в «формуле». В целях экономии времени, а также в соответствии с Уставом было предложено вернуться к обсуждению вопроса о патриаршестве на пленарных заседаниях Собора после более обстоятельной проработки данного вопроса в Отделе.

Выступившие за рассмотрение «формулы» на пленарном заседании Собора архиепископ Кишиневский Анастасий (Грибановский) и П.И. Астров говорили, что такая живая и творческая работа, как работа Собора Всероссийской Поместной Церкви не может быть заранее уложена в формальные рамки Устава, которому нужно следовать не по букве, а по духу. По их мнению, вопрос о восстановлении патриаршества, столь неотложный и насущный для всей Русской Церкви, необходимо было решить на принципиальном уровне на Соборе, чтобы потом можно было приступить к его всесторонней, детальной проработке. При этом они отмечали, что восстановление патриаршества само по себе не является чем-то новым, ибо оно подтверждается и канонами (34-м Апостольским правилом), и историей Русской Церкви[14].

В итоге предложение 32-х членов Собора о возвращении «формулы» в Отдел было поставлено на голосование. Собор постановил отклонить предложение и принять внесенную Отделом формулу к рассмотрению Собора.

С 14/27 октября дискуссия о патриаршестве начинает вестись на пленарных заседаниях, благодаря чему в выработке и обсуждении наиважнейших соборных определений о высшем церковном управлении участвовал весь Поместный Собор. Это придает и самой дискуссии, и принятым в итоге сборным решениям особую ценность.   

В условиях, когда Русская Церковь оказалась свободной от государственной зависимости, понятие соборности стало лейтмотивом, главной вдохновляющей идеей Священного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 годов. Для всех без исключения членов Собора – как противников, так и сторонников патриаршества – самым важным деянием, ожидаемым от Собора, представлялось утверждение соборности на всех уровнях церковного бытия. Именно с соборностью связывали участники Собора будущее Русской Церкви. И если сторонники патриаршества видели в фигуре патриарха гарант и средоточие соборного единства, то противники, напротив, опасались, что власть патриарха, не уравновешенная в достаточной мере деятельностью соответствующих соборных институтов, постепенно подавит соборное начало и умертвит церковную жизнь.

Более всего противники патриаршества боялись, что патриарх со временем превратится в абсолютного автократора, поместного папу, а его деспотизм и самоуправство в конечном итоге уничтожат соборность. «На практике носители сана патриарха получали или даже присваивали себе права, не умещающиеся в понятие первого между равными - в требование 34 Апостольского правила»[15], – говорил на Соборе Н.Д. Кузнецов. Такие титулы, как «отец отцов», «вселенский патриарх» и т.п., по мнению Н.Д. Кузнецова, извращали идею первого епископа и зачастую рассматривались носителями патриаршего сана как основание для распространения своей власти. Не отрицая необходимости учреждения в Русской Церкви института первого епископа, Н.Д Кузнецов считал, что в вопросе о патриархе следует основываться исключительно на 34 Апостольским правиле, «а не на последующих названиях и правах, которые получали Патриархи и которые совершенно не оправдываются ни буквальным, ни внутренним смыслом правила»[16]. Н.Д. Кузнецов даже предлагал дать первенствующему епископу Российской Церкви какое-либо иное наименование с тем, чтобы титул «Патриарха» впоследствии не послужил поводом для подчинения епархиальных архиереев патриаршей власти, обращения их из предстоятелей своих епархий в патриарших послушников. Некоторые аргументы сторонников патриаршества Н.Д. Кузнецов расценивал как по существу католические[17].

Отдельными членами Собора высказывались опасения, что властный, с деспотическими наклонностями патриарх вскоре подчинит себе Синод (Д.И. Волков)[18], а Синод, в свою очередь, будет постепенно превращен просто в совещательный орган при патриархе, (Н.Д. Кузнецов)[19]. При таком положении дел вся реальная власть может оказаться в руках патриарших любимцев, которые станут злоупотреблять своим влиянием на патриарха (Д.И. Волков)[20].

Многие выступавшие приводили как одну из самых мрачных страниц в истории Русской Церкви старообрядческий раскол, видя его главную причину в самоуправстве и властолюбии Патриарха Никона. Они утверждали, что рост власти и злоупотребление властью со стороны патриарха может привести к разделению в Церкви, а не к объединению (В.Г. Рубцов[21], Н.Д. Кузнецов и др.). Сторонники патриаршества отвечали так: «Гибельна бывает работа всякого начальника, если он не будет делать вместе с народом; Никон не слушал народа, и за это претерпел изгнание даже во время благочестия народа, а теперь мы выберем патриарха, и если бы он во всех вопросах касательно жизни смотрел на нас, как на рабов, не давал бы голоса решающего в некоторых вопросах, то ему уже придется идти на покой, дать место другому» (А.И. Июдин)[22].

Справедливости ради следует отметить, что некоторые члены Собора высказывались в защиту Патриарха Никона, считая главной виновницей раскола царскую власть. Защитник патриаршества единоверческий протоиерей С.И. Шлеев (будущий священномученик, епископ Уфимский Симон, †1921) говорил, ссылаясь на данные научных исследований, что «царь Алексей Михайлович, а не патриарх Никон был увлечен мессианскими надеждами – объединить все православные народы в одной монархии… Чтобы объединить нас с греками, он, а не патриарх, и произвел ломку церковного обряда»[23].

Некоторые члены Собора высказывали опасения, что идея патриаршества может логически привести к необходимости признания папства на вселенском уровне. «Если стоять на точке зрения личного единоначалия в поместной Церкви, – говорил протоиерей А.П. Рождественский, – то логика требует, чтобы и над всею Церковью Православной был единый глава на земле»[24]. Именно соборный принцип, по мнению протоиерея А.П. Рождественского, остановил на Востоке дальнейшее движение к единой главе, поэтому «Русской Православной Церкви суждено провести это соборное начало снизу до верху, без малейших отступлений, и тем ясно показать ложность римского папства»[25].

Сторонники патриаршества были единодушно уверены в том, что патриарх явится вдохновителем центростремительных сил внутри Церкви, будет служить объединяющим началом. Об упрощенности этого взгляда говорил на Соборе протоиерей Н.П. Добронравов, выступление которого считается самой яркой речью противников восстановления патриаршества.

Отец Николай обратился к 34 Апостольскому правилу, на которое в равной мере ссылались и защитники, и противники патриаршества, отметив, что, по мнению авторитетных канонистов, речь в этом правиле ведется не о патриархе, а о митрополитах: «Я соглашусь и с тем, что здесь идет речь о патриархе, – говорил отец Николай, – но тогда позвольте спросить: как нужно понимать эти слова "епископам каждого народа подобает знати первого в них и признавати его, яко главу?" В том ли смысле, что епископам всякого христианского государства нужно знать одного главу? Конечно, никто не скажет, что нужно понимать так, потому что мы знаем, что в Греко-Римской империи патриарх был не один, а их было несколько, что, однако, никогда не считалось противоречащим 34 Ап. правилу. Следовательно, и у нас на Руси может быть не один патриарх Московский, а могут быть и патриарх Украинский и патриарх Сибирский и т. д…»[26]. Протоиерей Николай выразил сожаление, что такая трактовка 34 Апостольского канона уже привела к отделению Грузинской Церкви, делегаты которой не присутствовали на Соборе, и предположил, что, возможно, на «будущем Соборе мы не увидим еще и южно-русских епископов»[27].

О том, что не всегда патриаршая власть способна противодействовать разделениям, по мнению протоиерея Николая, свидетельствовали примеры из истории Русской Церкви и события греко-болгарской схизмы. Протоиерей Николай указал на то, что вскоре после обретения Московским митрополитом самостоятельности произошло отделение Киевской Митрополии от Московской, а еще раньше – в 1308 году князь Галицкий пожелал отделиться от северных областей, поставив себе особого митрополита: «Что же? Юго-западные христиане восстали против этого? Разве кто говорил, что митрополит должен быть только один для всей России? Этого не было. И если Константинопольский патриарх поставил святителя Петра для всей России, то не потому, чтобы кто-либо его просил об этом, а потому, что сам хотел этого»[28].

Похожие мысли высказывал противник патриаршества П.П. Кудрявцев, указывая на то, что привлекаемое защитниками патриаршества 34 Апостольское правило может быть в равной мере использовано сторонниками церковного сепаратизма. Он говорил: «История показывает, что как только какая-нибудь область получала политическую самостоятельность (автономию), она неудержимо стремилась и к церковной самостоятельности (автокефалии)… Я боюсь, что Церковь области, достигшей политической автономии, не захочет встать в подчиненное отношение к Московскому патриарху… Более ранние каноны говорят не о патриархе, а об епископе первого престола, или первоиерархе, которого подобает почитати, яко главу, епископам каждого народа. Если мы приложим к Русской Церкви этот канон, то на основании его каждый из православных народов, живущих в пределах Российского государства, может притязать на особого первоиерарха… Позднейшие же каноны, трактующие не о первоиерархе, а о патриархе, не знают одного патриарха для Церкви, территориально совпадающей с пределами такого обширного государства, как наша Россия… О каком-либо органе, объединяющем патриархаты, находящиеся в пределах одного государства, каноны ничего не говорят… В случае притязания какой-либо области Российского государства на учреждение в ней самостоятельного патриаршества, каноны окажутся не на вашей стороне»[29].

Как свидетельствует дальнейшая история Российской Церкви от Поместного Собора 1917–1918 годов до наших дней, опасения противников патриаршества по поводу возможных церковных разделений действительно подтвердились.

Многие «патриархисты» выражали надежду на то, что введение патриаршества поможет в разрешении всех проблем церковной жизни, накопившихся за период синодального управления, станет своего рода панацеей, «волшебной палочкой». Между тем, многие члены Собора подчеркивали, что внешние формы церковной организации относительны и сами по себе не могут исправить всех недостатков церковной жизни. «Главное в истории и жизни – не форма, а личность, – говорил священник В.И. Востоков, – …Формы жизни только могут быть более или менее благоприятны для развития человека»[30].

Не следует, считал протоиерей Николай Добронравов, всю вину за развитие в Русской Церкви цезарепапизма, «цареславия» возлагать на учрежденный Петром Святейший Синод. Когда князь Василий Иоаннович пожелал развестись с законной женой Соломонией Сабуровой, а Иоанн Грозный потребовал от Собора признать законным его 4-й брак, «Обер-Прокуроров, прославившихся бракоразводными делами, еще не существовало». В том, что образовался цезарепапизм, считал отец Иоанн, виноваты мы сами – «тем, что нет у нас святого дерзновения, что мы раболепствуем перед властью... Виновата низость человеческая, пресмыкательство. И до Синода… перед царями "землю мели бородой". Пока низость человеческая будет давать знать о себе, раболепство перед сильными мира сего не будет искоренено»[31].

Защитник патриаршества архимандрит Матфей (Померанцев, преподобномученик, †1918) связывал удаление от Бога интеллигенции и простого народа с тем, что с уничтожением патриаршества стал умолкать авторитетный голос Церкви в жизни ее чад: «За 200 лет не было ни одного Патриарха Ермогена в Святейшем Синоде, а были большей частью ласкосердствующие исполнители велений представителей государственной власти»[32].

Думается, что сегодня, в эпоху церковных реформ, к этим словам участников Собора следует внимательно прислушаться: без внутреннего преображения и очищения церковной жизни, без роста в глазах простого народа духовного авторитета Церкви и ее иерархов, без дистанцирования Церкви (в разумных пределах) от «власть предержащих» одно лишь изменение внешних форм организации церковной жизни не даст желаемых результатов. С другой стороны, как справедливо указывалось многими членами Собора, нужно стремиться «создать такую форму церковного устройства, которая бы на всех ступенях церковной лестницы способствовала проявлению живых церковных сил» (П.П. Кудрявцев)[33].

Сторонники патриаршества видели в фигуре патриарха спасение от той мертвящей бюрократической системы, которая сложилась в Русской Церкви в синодальный период. О бюрократизме как главном враге церковной жизни говорили почти все выступавшие – и противники, и сторонники патриаршества. И.Н. Сперанский (будущий епископ Иоанникий), сторонник патриаршества, говорил об этом так: «Верный народ… постепенно был отодвинут назад и даже вытеснен "за порог канцелярий", как чуждая масса, нужная разве для приложения различных мероприятий или заявляющая, в качестве просительницы, о своих нуждах… Управление церковное приняло светский бюрократический характер, ни для кого, кроме подведомственных лиц, не авторитетный… Голос Церкви удален был из государства, а в самой Церкви заглушен бюрократией…»[34].

Противники патриаршества опасались, что при патриархе епископат вновь оттеснит клириков и мирян от участия в церковном управлении, начнет борьбу за свои привилегии (князь А.Г. Чагадаев)[35]. А это, в свою очередь, приведет к вредной централизации и бюрократизации церковной жизни, убивающей всякое живое дело[36]. «Патриаршество прежде всего не есть патриарх: это – целая система патриаршего управления, имеющая яркое бюрократическое начало, – говорил член Собора В.В. Радзимовский. – …Самая идея патриаршества не встречает возражений, но во внесенные Отделом положения необходимо внести исправления и дополнения, которые, быть может, приведут нас к соглашению»[37].

«Сквернословие, гнилые слова, народ испьянствовался, появилось хулиганство: разве не мы так воспитали народ? – вопрошал на Соборе протоиерей Э.И. Бекаревич. – Мы виноваты, мы, духом ленивые, но не мы одни, а и те, которые нами руководили, кто заставлял нас быть рабами. Епископ знает духовенство через черный ход, через кухонный ход… Разве это знание приходской жизни? Возврат к прежнему погубил бы нас окончательно. Теперь народ принимает активное участие в церковной жизни… Патриарх нужен, но лишь под условием, если все живые члены Церкви будут принимать участие в строительстве церковном»[38].

Важно подчеркнуть, что многие члены Собора – не только противники патриаршества, но и сторонники – не рассматривали перечисленные опасности как заведомо невозможные, но настаивали на том, что их можно и нужно предотвращать, соединяя власть патриарха с четкими механизмами осуществления соборности. Об опасности бюрократизации церковной жизни даже при формально правильной соборно-патриаршей форме управления говорили и многие выдающиеся богословы ХХ века. Например, протопресвитер Александр Шмеман считал, что постепенное превращение епархиальных архиереев в переводимых с места на место делегатов и даже «представителей» «центральной власти» – Патриарха, Синода, Собора – способно привести к локальному папизму – не догматизированному, но проявляющемуся на уровне «действующего права». «В каждой автокефальной Церкви, – писал протоиерей А. Шмеман, – ее "центр" давно уже из центра согласия и единосущия всех Церквей превратился в "высшую власть", в источниквсей церковной жизни, не выражающий единства Церквей, а попросту подчинивший их себе в качестве "епархий"»[39]. Жизнь всей Православной Церкви, по суровой оценке отца Александра, на наших глазах превращается в какую-то «космическую консисторию», в которой воцарился некий «всеобъемлющий "референт" какого-то безличного "отдела"…»[40].

Следует отметить, что участники соборной дискуссии о патриаршестве опасались не только возможных папистических устремлений со стороны будущего патриарха, но и того, что слабовольный, но притязательный патриарх, напротив, может вскоре подчиниться Синоду и тем обезличить, унизить свое патриаршее звание (Д.И. Волков)[41]. Некоторые выступавшие, среди которых были и противники патриаршества, высказывались о том, что если и следует восстанавливать патриарха, то имеющего реальную власть, снабженного всеми полномочиями восточных патриархов, а не ограниченного конституциями наподобие английского монарха. «Что же мы видим в формуле Отдела? – вопрошал на Соборе протоиерей Н.В. Цветков. – Здесь патриарх представляется стоящим на втором месте, не обладающим авторитетом и величием. Здесь говорится: вот кто господин Русской Церкви: это – Поместный Собор, а патриарх только его исполнительный орган, подотчетный Собору… это птица с обрезанными крыльями, в которую воткнуты перья патриарха»[42].

О том же говорил в своей речи и протоиерей Николай Добронравов: «Что этим проектом вы даете патриарху? Ничего! Это - какой-то пигмей, а вы требуете, чтобы он был великаном. Вы даете ему силу лилипута, а требуете от него богатырских подвигов… Говорите прямо, что вы хотите дать патриарху всю полноту власти… Но тогда укажите такого человека, которого бы эта власть не раздавила…»[43].

«Когда мы говорим, что патриарх – первый между равными, иногда при этом имеют в виду патриарха без всякой власти, – говорил на Соборе противник патриаршества профессор И.М. Громогласов. – Я такого патриарха в церковной истории и церковных правилах не знаю… Если есть первый между равными, значит есть и второй и третий между равными… Патриарх не рядовой митрополит, а митрополит над митрополитами… И в церковной истории, и в церковной практике патриарх никогда не являлся равным другим иерархам… в патриархе мы имеем лицо с определенными обширными полномочиями»[44].

Именно в равновесии единоличного начала и соборного, в их органическом сочетании видели основу церковного строя большинство выступавших на Соборе. «Могут возникать опасения, что патриарх будет самовольный или слабый или с другими недостатками, но эти недостатки будут восполняться Синодом, организованным на выборных началах, и Церковным Собором, в который войдут и миряне»[45], – говорил Н.Ф. Миклашевский.

В своей ставшей хрестоматийной речи архимандрит Иларион (Троицкий, священномученик, †1929) обратил главное внимание на то, что патриаршество есть основной закон высшего управления каждой поместной Церкви, независимо от титула и объема власти первоиерарха. По словам архимандрита Илариона, исторические формы патриаршества менялись в зависимости от условий места и времени. Высшее управление, одновременно существующее в разных поместных Церквах, в деталях также могло различаться – церковные законы не требуют в этом полнейшего однообразия[46]. Патриаршество, если отрешиться от его исторических форм, «по существу есть возглавление епископов поместной Церкви первоиерархом»[47]. Именно в этом положении и заключается, по мысли священномученика Илариона, основная идея патриаршества, которая лежит в основе высшего управления каждой поместной Церкви.     

В своем выступлении архимандрит Иларион подробно остановился на истории формирования четырех ступеней церковной организации – епархий, митрополий, диоцезов и патриархатов, – подчеркнув, что при всех этих формах организации поместных Церквей закон о возглавлении их высшего управления первоиерархом неизменно сохранялся. В 34 Апостольском правиле, по мысли архимандрита Илариона, указаны два начала высшего управления поместной Церковью: Собор и первоиерарх. Сочетанием первоиерарха и Собора в поместной Церкви и обуславливается церковное единомыслие и в этом единомыслии – прославление Пресвятой Троицы.

Первоиерархи, говорил архимандрит Иларион, обладали особыми, лично им принадлежащими правами, что не противоречило началу соборности. Напротив, возглавление поместной Церкви первоиерархом считалось «необходимым дополнением и как бы усовершением самой соборности управления»[48].

На возражения о том, что прежде решения вопроса о восстановлении патриаршества нужно определить власть патриарха, архимандрит Иларион отвечал: «Патриарх будет такой, каким его сделает Собор, и власть у него будет такая, какую ему даст Собор… В определении подробностей патриаршего управления мы свободны»[49].

О том, что Собор должен определить границы патриаршей власти, говорил и епископ Астраханский Митрофан: «Вся церковная жизнь построена на органическом слиянии соборности с единоличной властью… Восстановляя патриарха, мы даем ему конституцию, которой не знали прежние патриархи. Эта конституция устанавливает такие основы, которые предопределяют, что большой власти он не может получить, он будет исполнительным органом Собора и будет силен своей связью с Собором»[50].

Соборность «должна возглавлять и пронизывать все управление Русской Церкви, – говорил профессор И.И. Соколов. – …Патриаршество есть цель соборности и в то же время ее орган, а соборность есть основа патриаршества»[51]. Доказывая историческую несостоятельность теории так называемого «восточного папизма», И.И. Соколов утверждал: «Соборное начало было на Востоке вполне живым и действенным и органически и естественно объединялось патриаршей властью. При этом наблюдалось равновесие между патриаршеством и соборностью, которая и процветала при содействии патриархов»[52].

 «Нам нужна сильная духовная власть – единоличная, в сочетании с Собором из всех членов Церкви – епископов, клира и мирян, – утверждал защитник патриаршества П.И. Астров. – …Нужно оградить патриаршество от злоупотреблений, принять предупредительные меры. Для этого надо сочетать с патриаршеством начало соборности. Собор будет ограничивать патриарха и оградит его от злоупотреблений»[53].

«История показывает, что в области управления, церковного так же, как и гражданского, единоличное начало имеет тенденцию к оттеснению и даже к поглощению начала коллективного, соборного. Только тогда, когда равновесие между двумя началами обеспечено точными определениями закона, можно надеяться, что оно не будет слишком колебаться ни в ту, ни в другую сторону», – говорил на Соборе противник патриаршества П.П. Кудрявцев[54].

Важно отметить, что под соборностью члены Поместного Собора 1917–1918 годов понимали не столько равновесие между собором епископов и властью первоиерарха, отраженное в церковных канонах, сколько прежде всего единение, живое общение епископов, клириков и мирян, собранных под омофором своего первосвятителя в совместном созидании церковной жизни. Особенно ярко эта идея прозвучала в зачитанном на Соборе князем Г.Н. Трубецким отрывке из речи Ф.Д. Самарина, произнесенной им в 1909 году: «Дух соборности вовсе не требует, конечно, чтобы все верующие занимали в Церкви совершенно равное положение, и чтобы ни на ком из них не лежали какие-либо особые обязанности, соединенные с некоторыми исключительными полномочиями. Но, провозглашая и стараясь провести в жизнь принцип соборности, мы должны помнить, что в силу этого принципа никто из членов Церкви не имеет права относиться к церковному делу безучастно, полагаясь на то, что те, кому это дело ведать надлежит, сами знают, как распорядиться, и ни в чьем содействии или совете не нуждаются… Церковная власть, проникшись духом соборности, не должна бы полагаться исключительно на себя и относиться равнодушно к мнению прочих верующих, помня что и они не лишены благодати Духа Святого… Слышать свободный голос всех членов Церкви необходимо для самой церковной иерархии, ибо ее деятельность будет успешна только при сознательном участии всего народа церковного… Без этого самый Собор легко может обратиться в чисто внешнее учреждение…»[55].

Своеобразный синтез всей соборной полемики по вопросу о восстановлении патриаршества прозвучал в выступлении скромного законоучителя реального училища из Саратовской епархии священника М.Ф. Марина: «Я сам был врагом патриаршества, – признавался отец Михаил. – Я боялся, что в патриаршестве будет нечто подобное тому, что было в нашем епископате, где нередко, вследствие особенностей его постановки и строя, убивалось живое дело. Противники патриаршества и опасаются, как бы в патриаршестве не повторилось то же самое. Но эти опасения напрасны. Правда, в первые века христианства была живая связь епископа с паствою, но тогда епископии были незначительны по величине и составу, что и содействовало общению. Теперь – не то; теперь нужно новое средство для установления связи. И здесь-то противники патриаршества опасаются, как бы учреждение его не повело к вредной централизации и бюрократизму церковной жизни. Но бояться этого нет оснований: теперь соборность отнять у нас нельзя… Теперь епископы уже не чуждаются нас, как это было прежде, и приглашают нас к себе для бесед о наших нуждах. Теперь единоличная власть соединилась с властью соборной. Никто уже не говорит: "пусть управляют нами одни архиереи". Нет, теперь все говорят одно: "надо всем работать одинаково"… У нас есть жажда общей работы на пользу Церкви, но мы должны быть объединены единоличной властью»[56].

28 октября/10 ноября 1917 года Собор завершил прения по вопросу о патриаршестве. По результатам голосования было решено принять разработанные Отделом о Высшем Церковном Управлении 2-е, 3-е и 4-е общие положения о патриархе без изменений, в редакции, предложенной Отделом. Первое положение о высшей церковной власти Поместного Собора – «Поместному Собору принадлежит высшая власть в Российской Церкви» – было принято с поправкой, предложенной П.П. Кудрявцевым: «В Православной Российской Церкви высшая власть – законодательная, административная, судебная и контролирующая – принадлежит Поместному Собору, периодически, в определенные сроки созываемому, в составе епископов, клириков и мирян»[57]. Как можно видеть, Собор счел принципиально важным уточнить, что высшая власть в Российской Церкви принадлежит Поместному Собору, который а) должен собираться периодически, в определенные сроки, б) должен состоять из епископов, клириков и мирян. Очевидно, что в этой формулировке были учтены доводы тех членов Собора, которые опасались, что при определенных условиях патриаршая власть сможет подавить соборное начало, а клирики и миряне вновь будут оттеснены от активного участия в церковной жизни со всеми вытекающими отсюда негативными последствиями.

Сегодня Русская Церковь вновь переживает эпоху глубоких преобразований. Недавно в ней были созданы такие структуры, как Высший Церковный Совет, Межсоборное присутствие и в его рамках – Комиссия по вопросам церковного управления и механизмов осуществления соборности в Церкви. В структуре высшего церковного управления Московского Патриархата создаются митрополичьи округа, наделенные правами самоуправления в решении определенного круга вопросов своей внутренней жизни, крупные епархии разделяются на более мелкие с целью приблизить епископа к пастве. Во всех этих позитивных явлениях просматривается очевидная преемственная связь с Поместным Собором 1917–1918 годов.

 Вместе с тем, в последнее время в определенных церковных кругах прослеживается тенденция преувеличения роли революционно-демократических настроений в работе Поместного Собора 1917–1918 годов, высказываются мысли о ненужности и даже неканоничности Поместного Собора с участием клириков и мирян. Данные воззрения нашли свое отражение в некоторых схемах, предложенных для обсуждения в документах Межсоборного присутствия. В некоторых из этих схем предлагается всю власть в Русской Православной Церкви передать Архиерейскому Собору, упразднив Поместный Собор в составе епископов, клириков и мирян. Очевидно, что принятие такого варианта высшего управления в Русской Церкви будет явным разрывом с духом и решениями Поместного Собора 1917–1918 годов. И все те опасности, о которых говорилось на Соборе в ходе дискуссии о высшем церковном управлении, вновь окажутся актуальными.

Исходя из общей логики доводов, звучавших в ходе дискуссии о патриаршестве на Поместном Соборе 1917–1918 годов, представляется очевидным, что тенденция передачи права решения практически всех общецерковных вопросов Архиерейскому Собору может иметь три главных негативных последствия:

1. превращение Поместного Собора в ненужный, декоративный орган, реально не влияющий на жизнь Русской Православной Церкви (наподобие Верховного Совета в советские времена);

2. отстранение прочих членов Церкви от реального участия в обсуждении вопросов и проблем, стоящих перед церковной жизнью, лишение их права быть услышанными епископатом при принятии тех или иных соборных решений, рост пассивного отношения к церковной жизни среди клириков и мирян;

3. бюрократизация церковной жизни, отдаление епископата от реальной жизни Церкви, рост отчуждения и недоверия к иерархии со стороны церковного народа.

Безусловно, право решающего голоса при принятии окончательных решений должно принадлежать епископату. Однако это не означает, что священники и миряне не могут являться членами высшего органа церковной власти – Поместного Собора. Как известно, согласно Уставу Поместного Собора 1917–1918 годов, клирики и миряне на пленарных заседаниях голосовали наравне с епископами, однако каждый законопроект, принятый на пленарных заседаниях, подлежал утверждению на епископском совещании, что обеспечивало решающую роль епископата в принятии окончательных решений. Сохраняющийся поныне высокий авторитет Поместного Собора 1917–1918 годов во многом объясняется тем, что в его работе, как и в предсоборной дискуссии, активно участвовали священники, миряне, видные богословы, церковные и общественные деятели того времени. В этой связи вызывают недоумение некоторые аргументы, изложенные в проекте документа Межсоборного присутствия «Место Поместных и Архиерейских Соборов в системе церковного управления». Например, в документе говорится: «Когда на Всероссийском Церковном Соборе 1917–1918 годов были прославлены священномученик Иосиф Астраханский и святитель Софроний Иркутский, то под актами об их канонизации стоят подписи исключительно епископов, а не всех вообще членов Собора. Ради более четкого распределения полномочий Архиерейского и Поместного Соборов и устранения ненужного дублирования, было бы правильным в их компетенции возложить канонизацию святых на исключительную ответственность Архиерейского Собора»[58]. Иными словами: раз стоят подписи только архиереев, то зачем вообще нужно слушать мнение священников и мирян.

Своих святых прославляет и почитает весь народ Божий, поэтому представляется несправедливым отстранение членов Церкви, не имеющих архиерейского сана, от процесса соборной канонизации. Было бы правильнее оставить вопрос прославления святых в компетенции Поместного Собора при условии сохранения решающего голоса за епископатом.

В документе также говорится: «Ставить вопрос о соблюдении принципа соборности в высшем церковном управлении при условии обязательного участия и принятия решений — наряду с епископами — клириками и мирянами неправомерно. Принцип соборности в высшем церковном управлении нельзя путать с принципом всецерковного представительства. Принцип соборности вытекает из соборно-патриаршей формы устройства Церкви, при которой четко сбалансирована власть Предстоятеля Церкви и Собора епископов». Как было отмечено выше, на Поместном Соборе 1917–1918 годов в понятие соборности вкладывалось иное содержание. Понимание соборности как живого единства епископов, клириков и мирян в общем труде по созиданию церковной жизни вошло в том числе и в определение Собора о епархиальном управлении. В главе II «Об епархиальном Архиерее» прямо указывалось: «Епархиальный Архиерей, по преемству власти от святых Апостолов, есть предстоятель местной Церкви, управляющий епархией при соборном содействии клира и мирян»[59] (п. 15). Показательно, что данная формулировка практически дословно была воспроизведена в современном Уставе Русской Православной Церкви во всех его редакциях, начиная с редакции 1988 года.

Определения Всероссийского Церковного Собора отнюдь не посягали на служение управления, принадлежащее епископату: клирики и миряне не должны были в буквальном смысле «со-управлять» епископу. Как убедительно показывает в своем исследовании игумен Савва (Тутунов), интерпретация решений Собора как «революционных», «демократических», развивающих идею правления по представительству является ошибочной. Собором была выстроена такая система епископского правления, при которой обеспечивалась регулярная и непременная совещательность епископа с паствой. «Главной характеристикой этой органической системы, – пишет игумен Савва, – являлись не столько участие в ней клира и мирян или осуществление в ней выборного начала, сколько органическое и гармоническое взаимодействие различных уровней церковного управления, благодаря чему и было возможно соблюдение равновесия между иерархическим принципом и идеей содействия клира и мирян в церковном управлении»[60]. Основной принцип, заложенный в соборном определении «Об епархиальном управлении», по мнению отца Саввы, может быть сформулирован так: «епископат (или епископ) не должен волюнтаристски игнорировать мнение своей паствы – клира и мирян; с другой стороны, мнение клира и мирян должно сохранять консультативный, а не решающий, характер, оставляя епископу возможность окончательного решения»[61].

С точки зрения церковных канонов представляется бесспорным, что для осуществления высшей власти в поместной Церкви вполне достаточно Архиерейского Собора – без участия клириков и мирян. В случае, когда каждый епископ представляет духовную традицию своей местной Церкви, Архиерейский Собор способен выявить кафолическую истину – то, «чему верили повсюду, всегда, все», по известному выражению св. Викентия Леринского. Однако в ситуации, когда епископы назначаются «из центра» и при этом часто переводятся с одной кафедры на другую, связь епископа с традицией местной Церкви, которую он представляет, бывает весьма слабой. Не случайно в определении Всероссийского Церковного Собора 1917–1918 годов о епархиальном управлении предусматривалось, что в избрании епархиального архиерея активная роль должна принадлежать клиру и мирянам данной епархии, которые могли предлагать своих кандидатов и участвовали в голосовании. После выборов избранный кандидат представлялся на утверждение высшей церковной власти. При этом «назначение и перемещение Архиереев высшей церковной властью», согласно данному определению Собора, допускалось только «в исключительных и чрезвычайных случаях, ради блага церковного»[62].

Отчужденность епископа и паствы, свойственная синодальному периоду, и поныне остается одной из актуальных проблем церковной жизни. Поэтому в современных условиях участие клириков и мирян в Поместном Соборе Русской Церкви должно быть продиктовано церковной целесообразностью. Член Поместного Собора 1917–1918 годов А.В. Карташев в своей работе «На путях к Вселенскому Собору», вышедшей в Париже в 1932 году, дает исторический очерк состава Соборов различных уровней и делает вывод о «подвижности этого состава, соответственно удельному весу и степени живости отдельных элементов Церкви»[63]. Карташев пишет: «В Церкви Собор заурядный – это, конечно, епископский Собор. Он и отражен в наших канонических схемах, впрочем, нигде авторитетно не кодифицированных. Но в эпохи переломные и критические, как, например, переживаемая нами, разумеется, эта обыденная авторитарная форма Собора рискует быть худосочной в смысле соборности. Она рискует не отобразить всей сложности общецерковных потребностей, не удовлетворить и не успокоить Церковь»[64]. По мысли Карташева, в случае полной гармонии епископата с паствой епископат один подлинно выражает на Соборе голос Церкви. Но если полноты этого единства нет, голос епископата должен быть восполняем голосом заинтересованных слоев церковного тела. Суть соборности не в форме, а в реальности ее содержания. В Церкви нет абсолютно неподвижных шаблонов. Идеал соборного участия вместе с епископатом клириков и мирян «зависит от внутренней силы участников в общей церковной жизни»[65].

О том, что исторические формы соборно-патриаршей системы высшего церковного управления могут меняться в зависимости от обстоятельств места и времени, говорил на Всероссийском Церковном Соборе и священномученик Иларион.

Известно, что для признания истинности того или иного собора во Вселенской Церкви всегда требовалась рецепция его решений всей церковной полнотой. По этой причине некоторые весьма представительные по своему составу соборы впоследствии объявлялись «разбойничьими». В Послании восточных патриархов 1848 года об этом говорится так: «У нас ни патриархи, ни Соборы никогда не могли ввести что-нибудь новое, потому что хранитель благочестия (υπερασπιςης της θρησκειας) у нас есть самое тело Церкви, т.е. самый народ, который всегда желает сохранить веру свою неизменною и согласною с верою отцев его, как то испытали многие из пап и латинствующих патриархов, со времени разделения нисколько не успевшие в своих против нее покушениях»[66]. В этой связи представляется целесообразным решение наиболее принципиальных вопросов, затрагивающих неизменность вероучения и канонического строя Русской Православной Церкви, оставить в компетенции Поместного, а не Архиерейского Собора при решающем голосе епископата, т.е. сохранить высшую власть в области вероучения и канонического устроения за Поместным Собором, как это предусмотрено ныне действующим Уставом. В свою очередь, хранение догматического и канонического единства Русской Церкви, решение вопросов, касающихся внутренней и внешней деятельности Церкви, создание, реорганизацию и ликвидацию самоуправляемых Церквей, экзархатов и епархий, направляющие и контролирующие полномочия в отношении работы всех постоянно действующих органов и подразделений Московского Патриархата и т. п. – отнести к компетенции Архиерейского Собора.

Архиерейскому Собору должно принадлежать и право церковного суда высшей инстанции. Согласно определению Поместного Собора 1917–1918 годов, суд над патриархом принадлежит «Всероссийскому Собору епископов»[67], а не Поместному Собору в составе епископов, клириков и мирян. Было бы корректно в измененной редакции Устава определить Архиерейский Собор как орган высшей судебной власти и высшего иерархического управления Русской Православной Церкви.

В проекте документа «Процедура и критерии избрания Патриарха Московского и всея Руси», предложенном для обсуждения Межсоборным присутствием, в одной из схем предлагается предоставить избрание Патриарха исключительно Архиерейскому Собору. Очевидно, что избрание Патриарха без участия клириков и мирян при прочих недостатках будет являться разрывом с канонической традицией предыдущих Поместных Соборов, начиная с Поместного Собора 1917–1918 годов, восстановившего Патриаршество. Целесообразным представляется избрание кандидатов на патриарший престол Архиерейским Собором, что обеспечит решающее значение роли епископата в управлении Церковью. Окончательное же избрание Патриарха из числа кандидатов следует предоставить Поместному Собору.

Противоречия в действующем Уставе, о которых говорится в документах Межсоборного присутствия, в действительности являются следствием попытки постепенной замены Поместного Собора как высшего органа власти в Русской Церкви Собором Архиерейским. Думается, что разграничение полномочий Поместного и Архиерейского Соборов, реализованное на основе предложенных выше принципов, снимет указанные противоречия. Необходимо лишь провести детальную церковно-правовую проработку соборных механизмов и процедур, призванных обеспечить баланс иерархического и соборного начал при проведении Поместных и Архиерейских Соборов. При этом крайне важно не отбрасывать, а напротив, максимально полно учесть опыт Поместного Собора 1917–1918 годов.

Изучение решений Поместного Собора 1917–1918 годов и главное – самих оснований, по которым эти решения были приняты, является сегодня чрезвычайно актуальной задачей.

Многие решения Всероссийского Церковного Собора 1917–1918 годов в силу известных исторических причин остались нереализованными. Сегодня настало время, когда эти решения, по-новому осмысленные, могут воплотиться в жизнь.

Важность более внимательного изучения полемики, возникшей на Всероссийском Церковном Соборе по вопросу восстановления патриаршества, сегодня трудно переоценить. Многие вопросы и проблемы, о которых говорили на Соборе как защитники, так и противники восстановления патриаршества остаются актуальными в Русской Церкви до сих пор. В сбалансированных итоговых решениях Собором были учтены аргументы обеих сторон; подходы и принципы, лежащие в основе этой аргументации, представляют собой поистине бесценный материал для изучения и современного осмысления.

Выступая на заседаниях Собора, священномученик Сергий (Шеин) говорил: «Вопрос о патриаршестве настолько велик, что должен перейти в сознание Церкви, в сознание потомства в полном, точном, всестороннем освещении. Деяния Собора, которые будут содержать наши прения, не суть только наше достояние, а достояние всей Церкви, и должны перейти в потомство с богатым содержанием»[68]. Сегодня эти слова священномученика звучат для нас как духовное завещание.