Ма­гия занимает ключевое место в культовой практике теософии. Е.П.Блаватская так определила одну из главных целей Теософского общества: «Целью его основателей были практические опыты в области оккультных сил»[1]. Перечисляя в «Разоблачённой Изиде» по пунктам основные положе­ния теософской доктрины, под номером четыре она ставит необходимость изучения магии и применения её на практике[2]. В «Инструкциях Эзотериче­ской секции Теософского общества» Блаватская пишет: «Эзотерическая наука есть прежде всего постижение наших взаимосвязей с божественной магией»[3]. «То, что прежде называлось магией, мы теперь именуем теосо­фией или Божественной Мудростью, Силой и знанием»[4]. В представлении основопо­ложников теосо­фии магия идентична йоге.

Магия зиждется на вере в то, что законы этого мира подчинены оккульт­ным си­лам, которыми человек может овладеть с помощью особых действий (закли­наний, ритуалов и т. д.). «Магия есть господство над миром через по­знание необходимости и закономерности таинственных сил мира»[5] - говорит Н. Бер­дяев. Аналогично определяют её и основоположники теософии. А. Безант пи­шет: «Йогом можно считать того человека, который изучил могу­щество воли и знает, каким образом её силой можно достигать предвиденных и предре­шённых результатов. Это знание называлось во все времена ма­гией»[6]. С по­мощью её теософия стремится добыть, прорваться к рычагам управления ми­ром. Магическое миропонимание рассматривает мир как нечто безусловно статическое и детерминированное, не оставляя в нём места для свободы. Всё в нём подчинено извечно существующим оккультным законам. Поэтому на­шедший «ключ» к ним становится властелином мира. Корень ма­гии в том, что греховного человека влечёт к поиску принципов - законов, с помощью которых без обращения к Богу, молитвенно-покаянного труда своими силами можно использовать себе на выгоду порядок явлений и сил мира: физиче­ского и невидимого - потустороннего. Он стремится к познанию тех рычагов, законов, с помощью которых можно было бы управлять миром, достигать чрезвычайных способностей, возвышающих адепта теософии над другими.В магии человек полагается исключительно на свои собственные силы. Причем теософ - маг не хочет труда нравственной работы над собой. Поэтому для него наиболее удобно такое объяснение действительности, ко­гда знание сверхъестественного и управление сверхъестественными силами нравственно не обусловлено.

Для магии основное - это знание того, что и как нужно сде­лать, чтобы достичь цели. Цель - достижение власти, могущества и удовле­творение гор­дыни. Достижение этого в принципе не обусловленно нравственным состоя­нием человека. Пример тому – утверждение Ч. Ледбитера относительно не­кой христианской «праведницы», в видении узревшей якобы крестные страда­ния Спасителя. Он говорит: «Для того чтобы читать такие записи ясно и пра­вильно, необходима особая тренировка; дело не в вере и не в праведно­сти, но в специальных знаниях». Поскольку «правед­ница», о которой идёт речь, не обладала этим оккультным знанием, она, согласно Ледбитеру, не в состоянии правильно воспринимать эти видения[7]. Данное утверждение Ледби­тера - от­нюдь не исключение. Хотя основополож­ники теософии часто пытаются «пустить в глаза пыль» заверениями о её высоконравст­венной сути,безнравст­венное основание теософской магии – йоги на гордыне и вла­столю­бии не может не проявляться. А. Безант в трак­тате «Введение в йогу» пишет, что некоторые из величайших йогов были и являются в настоящее время тем, что справедливо назвали бы черными ма­гами, и всё же они оста­ются йогами. «Один из величайших йогов был Равана … аватар (то есть во­площение – Д. Д.) зла, который соеди­нил в себе все зло этого мира, чтобы противоборство­вать аватару добра. Он был вели­кий, поразительный йог, и  он достиг своего могущества йогой. Ра­вана был типичным йогом пути левой руки, великий разрушитель и он прак­тиковал йогу, чтобы получить  разру­шительную силу, а также с целью принудить пла­нетарного логоса даровать ему неуязвимость, чтобы никто из людей не мог убить его. Вы, может быть, скажете: “Что за странная мысль, что человек может прину­дить Бога дать та­кого рода силу?” Дело в том, что законы При­роды - выра­жение Божества, и если человек сле­дует закону Природы, он по­жинает ре­зультат, к которому закон неизбежно приведёт; то, делает он добро или зло окружающим людям, совершенно не меняет этого дела»[8]. Высказываемая Безант мысль о без­нравст­венности по сути йоги - магии закономерно логически укладыва­ется в общую систему теософии. Безнравственное основание ма­гии прямым об­ра­зом связано с онтологическим релятивизмом в теософии добра и зла, а также отвержением существенного значения нрав­ственности в деле духовного со­вершенствования.

Совсем убеждает в поверхност­ности при­зыва Безант к нравст­венности её защита в том же «Введении в йогу» тан­тризма. Хваля его, она утверждает, что тантры вполне выражают премуд­рость магии - йоги: «ок­культную сто­рону в человеке и природе, средства для её раскрытия … всё это можно найти в тантрах»[9]. Сознавая без­нравственную репутацию извращенных сексу­аль­ных практик тантризма как на Западе, так и в самой Индии, она их оправдывает, говоря, что вредными эти практики становятся только без учи­теля - опытного руко­водителя: достойный доверия учитель не позволит сво­ему ученику воздейст­вовать на свои физические ор­ганы до тех пор, пока по­следний не приобретет необходимого контроля над своими высшими цен­трами и не очистит тща­тельно свое физическое тело. Очевидно, что это нис­колько не умаляет без­нравственности тан­тризма; о такого рода аргументах Безант защиту религиозных извращений метко гово­рит Д. Фаркухар: «Едва ли есть какая-либо взрывоопасная доктрина или суеверный обычай (в инду­изме), ко­торую она не защищала бы глупейшими и позорнейшими аргу­мен­тами»[10].

В целом теософскую духовность в сравнении с православно-христианской можно выразить так: если христианский подвижник взывает к Богу «Да бу­дет святая воля Твоя», маг-теософ провозглашает «Да будет вне-нравственная  воля моя». Естественным продолжением противо­поставления вере в истин­ного Бога и поклонению Ему является то, что прак­тикующий магию теософ сознаёт бо­гом себя. Так Блаватская в «Тай­ной док­трине» говорит о «приоб­ретении бо­жественных сил через самодея­тель­ность»[11]. Поэтому в теософских руково­дствах по духовной жизни смире­нию не придаётся в духовном разви­тии су­щественного значения – здесь всё зиж­дется на гордыне. Это основание кар­динально отличается от христианского православного, усматривающего не­разрывную связь сверхъ­естественных да­рований от Бога с благоговейным смирением, преклонением перед Ним, со­единённым со стремлением к свято­сти.

Христианское православное духовное делание зиждется на смирении. Смирение приводит чело­века в состояние трезвенности, когда всё видится в истинном свете, как оно есть на самом деле. Подвижник опытно знает свою немощь как грешного ограниченного существа, видит, что безрассудно пола­гаться на свои немощные силы, повре­ждённые и ослабленные первородным грехом. Но в этом уничижении откры­ваются бесконечные перспективы: че­рез уничижение – кенозис откры­вается путь к бесконечному совершенство­ванию, так как смирение при­влекает божественную помощь. «Всё могу о ук­репляющем мя Иисусе», - го­ворит святой апостол Павел, потому что на той духовной высоте, на кото­рой он находится, смирение является великой си­лой[12]. Но такого состояния дости­гают только совершенные святые. Преподоб­ный Исаак Сирин свиде­тельствует: «И не иначе, как только одним совершенным в добродетели сила сия даётся силою благодати, поскольку они естеством могут принять». Эта добродетель «заключает в себе всё»[13], то есть суть всей христианской ду­хов­ной жизни. Смирение, по словам преподобного Иоанна Лествичника, «есть духовное учение Христово… Оно есть несказан­ное богатство, Божие имено­вание. Солнце освещает все видимые твари, а смирение утверждает все ра­зумные действия. Где нет света, там всё мрачно и где нет смиренномудрия, там все дела наши суетны»[14].

Магия основывается на вере в некий неизменный природный порядок, со­вокупность мировых законов, которыми маг имеет возможность манипули­ровать в своих целях[15]. Именно таково мировоззрение теософии: в нём после­довательность всех событий считается подчиняющейся действию неиз­мен­ных законов, проявление кото­рых можно точно вычислить и предвидеть, свобода Перво­при­чины мироздания отрицается. Ввиду этого теософия кате­горически отвергает возможность совершения чудес: «если есть такая вещь, в которую основатели нашего Общества ве­рят менее всего, так это именно в чудеса»[16]. «Мы, оккультисты, не верим в сверхъестест­венные феномены, и Учителя смеются над словом “чудо”»[17].  Тео­софия утверждает, что одни и те же причины всегда будут порождать одни и те же следствия, что совершение определённых магических действий неизбежно приведет к желаемому ре­зультату, если только они не будут све­дены на нет более сильными оккульт­ными действиями другого мага. Законо­мерно по­этому отрицание теософией значения молитвы: на вопрос «Верите ли вы в молитву и молитесь ли вы?» Блаватская отвечает: «Нет. Вместо того чтобы говорить, мы действуем… Ви­димая вселенная в своем существовании и яв­лениях зависит от своих взаи­модействующих между собой форм и их за­ко­нов, а не от молитв и моля­щихся»[18]. Вместе с тем Блаватская и Безант гово­рят о необходимости «воле­вой молитвы» или «воли-молитвы»: «сильная молитва о совершении чего-либо желае­мого есть только сильная воля и же­лание, имеющие своим резуль­татом бес­сознатель­ную Магию»[19],«мы на­зываем её волевой молитвой, и это скорее внутренняя команда, чем про­ше­ние… Это … оккультный процесс, ко­торым конечные и обусловленные мысли и жела­ния … переводятся в духов­ные повеления и волю … наша “во­левая молитва” становится активной или творящей силой, по нашей воле производящей следствия… Мантра, или рит­мически распеваемая молитва индусов, имеет именно такой смысл, по­скольку брахманы считали себя выше обычных дэв или богов»[20].

Как видим, основоположники теософии доходят до того, что переносят на христианские молитвы свойства мантр. Мантры – это наборы звуков, произ­несённые  в определённом порядке для  получения всегда определён­ного ма­гического результата[21]. Поэтому, как гово­рит Безант, мантру нельзя пере­вести, ведь перевод изменяет звучание слов. Именно этим Безант объясняет и горячо поддерживает существовавший в её время запрет Римо-Католической Церкви на употреб­ление переведённых с латинского богослужебных после­дований: «молитвы были созданы людьми, обладающими особым (оккульт­ным) зна­нием, действенность мо­литвы в основном обусловлена звуками, ко­торые произнесены»[22]. Во «Введении в йогу» она говорит: «в римско-ка­толиче­ской церкви … существуют мантры, которые не подлежат переводу, ибо, если вы измените последова­тельность и порядок звуков, мантра пере­станет быть мантрой»[23]. Далее в тексте «Введения в йогу» следует место, при­меча­тельное тем, что в его русском переводе Е.Ф. Писаревой (пред­седа­теля Калужского отделения Российского теософского общества начала XX века) в отли­чие от переводов мантр изменены не звуки, но гораздо более зна­чительное – сам смысл. «If you translate the words, you may have a very beauti­ful prayer, but not a mantra. Your translation may be beau­tiful inspired poetry, but it is not a liv­ing mantra»[24] Писарева перевела: «Ваш пере­вод может быть пре­красной, вдох­новенной поэзией, но не мантрой. По­эзия, вдохновенные мо­литвы, могут быть переведены, мантры же неизме­няемы»[25]. Однако правиль­ный перевод таков: «Если вы переведёте слова, то вы можете по­лучить пре­красную молитву, но не мантру. Ваш перевод может быть пре­красной, вдох­новенной поэзией, но не мантрой». В действительно­сти Безант говорит во­все не о том, что вдохновенные молитвы можно пере­водить, а о том, что молитва при пере­воде в лучшем случае мо­жет превра­титься в хорошую поэзию, ли­шённую действенной духовной силы. В ориги­нале текста основоположница теософии определённо выказы­вает пренебре­жение к молитве, для неё она, если не воспринимается и ис­пользуется маги­чески как мантра – всего лишь литератур­ное произведение. Значе­ние же мо­литвы как тако­вой отрицается. Е.Ф. Писа­рева устроила один из главных оча­гов теософской деятельности в России на­чала XX-го века, «Рус­ский Адьяр», в своём имении Подборки, рас­пола­гав­шемся недалеко (в 18-ти верстах) от Оптиной Пустыни, где великие ду­хов­ные светочи – преподобные старцы явили великую силу молитвы, засви­де­тельствовали перед миром её смысл как смиренного иска­ния воли Божией, а не магической попытки уста­новле­ния господства своей самости над ми­ром[26]. Видимо из соображений мимикрии Писа­рева в переводе иска­зила смысл выше­рас­смотренного места в сторону сокрытия антихристиан­ского противо­молит­венного содержания.

Маг в теософском представлении оказыва­ется выше Абсолюта -          Пара­брахмана. Ведь последний, будучи безличен, со­гласно он­тологии теосо­фии не имеет личностного свойства воли, тогда как маг её имеет. Получается, что человек своей свободной волей и разумом ис­пользует в своих целях не­разумного, не­свободного, безвольного Абсолюта. Абсолю­том поэтому его и называть не­справедливо, ведь как мо­жет быть та­ковым – совмещающим в себе всё самое возвышенное и величе­ственное тот, кто на­ходится по отноше­нию к человеку в таком жалком и не­выгодном по­ложении.

В сравнении с теософской магической духовностью ярким положитель­ным контра­стом выступает гармо­ничная последовательность христианского православ­ного духовного дела­ния. Зиждясь на вере в личностного, имею­щего свобод­ную волю Бога, оно закономерно устанавливает в качестве фун­да­мента ду­ховной жизни не­обхо­димость согласования человеческой воли с во­лей сво­его Творца – Божьей волей. Поскольку воля людей в современном её состоя­нии растлена порчей идущего от Адама и Евы греха, Предание Церкви сви­детельствует о необходимости отречься от своей человеческой воли в пользу следования воле Божией. Священномученик Петр Дамаскин гово­рит, что мы «можем спастись, если оставим свои хоте­ния; если же не сделаем этого, то не будем иметь покоя и не можем познать и исполнять Бо­жествен­ной воли. Ибо наша собственная воля есть преграда, от­деляющая нас от Бога, и если не раз­ру­шится преграда, то мы не можем по­знать и исполнять угод­ного Богу»[27]. Та­кое смиренномудрие является фунда­ментом христиан­ской мо­литвы, поло­женным Самим Господом Иисусом Христом. В той мо­литве, которой Он научил учеников, говорится Небесному Отцу: «да будет воля Твоя и на земле, как на небе» (Лк. 11, 2). В противопо­ложность этому «воля-молитва» теосо­фии - утверждение своей воли над Аб­солютом.  По сути дела молитвой она вовсе и не является, ведь молитва – это прошение, теософ же ничего не про­сит - он ко­мандует, повелевает. В данном случае употребле­ние основопо­ложни­ками теософии слова «молитва» явля­ется, конечно же, обман­ной ми­микрией для магического действия, антогони­стичного христи­анству.Джор­дано Бруно, «апостол теософии XVI века», как именует его Без­ант, по её словам был на­много честнее. В ответ на предло­жение француз­ского ко­роля молиться в церкви на бого­служении он в изложении основопо­ложницы теософии отве­тил: «я не като­лик и не могу как чест­ный человек, присутство­вать на мессе»[28]. Да и сама Безант в дотеософские времена своей жизни была вполне честна в отрицании молитвы. Она писала тогда: «Я отка­залась от мо­литвы как от кощунственного абсурда»[29]. Аналогична ситуация с отноше­нием Безант и Ледбитера к таинствам Церкви, основанным на мо­литве. Они предприняли попытку перетолковать значение таинств, особенно Евхари­стии, в магическом смысле[30]. Однако в дотеософские времена А. Без­ант была гораздо честнее: когда она разуверилась в их значении, то отказа­лась от та­инства Причащения. Безрезультатно мать - христианка на коленях со слезами умоляла её причаститься. Анни гордо заявила: «Я решила не де­лать этого, каковы бы ни были последствия моего упрямства»[31].  Впоследст­вие же, опре­делённо отвергая христианство (вспомним приведённое выше заявление Без­ант о том, что она после принятия теософии стала ещё дальше от христиан­ства, чем во времена атеизма) и важнейшие его составляющие - молитву, святые таинства, не желала признавать этого честно, об­манно прикрываясь священными христи­анскими наименова­ниями и заявле­ниями, что в теософии нет «нет ничего, что бы отдаляло от Церкви и противоречило Крещению»[32].

Магия открывает перед тем, кому кажется, что он знает причины вещей и может прикоснуться к тайным пружинам, приводящим в движение механизм природы, мира, перспективы, представляющиеся безграничными. «Магия как наука представляет собой знание … способа, посредством которого всезна­ние и всемогущество духа, и его власть над силами природы могут быть при­обретены человеком, пока он ещё находится в теле. Магия как искусство есть применение этого знания на практике»[33]. Отсюда та притягательность, кото­рой она обладает – это притягательность властолюбия, гордыни. И, несмотря на тягостное, мрачное состояние, неизменно возникающее в душе мага, пер­спектива обладать чрезвычайными воз­можностями, возвышающими адепта магии над другими, обычными людьми, властью над миром манят его, всё дальше затягивая на оккультном пути в духовную пропасть. Пользуясь вы­ражением Д. Фаркухара можно сказать, система теософского оккультизма увлекает и держит своих адептов столь же сильно, как порок. Опыт преодо­ления кабалы теософ­ского оккультизма показывает, что для обретения вновь свободы требуется очень большая духовная и умственная борьба[34].

Сама индуистская йога, которой часто прикрываются основоположники теософии, отвергает маги­ческое использование оккультных сил. Классиче­ское изложение индуист­ской йоги – «Йога-сутры» Патанджали, говорит, что на определённой сту­пени йогин овладевает «чудодейственными силами» - сиддхи; они опи­саны в третьей главе «Йога-сутр». Путём медитативной кон­центрации на оп­реде­лённых объектах йогин приобретает над ними оккульт­ную власть: может ле­тать, делаться невидимым и делать тому подобное. Од­нако эти спо­собности являются препятствием на пути обретения совершен­ного «веде­ния», абсо­лютной свободы: «Эти способности … появляющиеся у йогина … служат препятствиями, поскольку они противодействуют виде­нию»[35]. Мирча Элиаде, продолжительное время изучавший йогу в Индии, ана­ло­гично форму­лирует её отношение к стремлению получить и использо­вать оккульт­ные силы: «Йогин должен отринуть от себя магические миражи, же­ланные лишь для невежд, и твёрдо следовать своей жизненной задаче – об­ретению ко­нечной свободы»[36]. Но, в отличие от Элиаде, Блаватская очень плохо знала реальную тради­цию йоги.

Когда глава индуистского движения «Арья Самадж» свами Дая­нанда Са­рас­вати, решив выяснить, что представ­ляет собой оккультные спо­собности Бла­ватской, стал расспрашивать о мето­дах йоги, которые она прак­тикует, та заявила, что занимается йогой как учит «Йога» (очевидно она имела в виду известные «Йога-сутры» Патанджали) и «Санкхья шастры». Когда же свами попросил изло­жить методы йоги, ре­ко­мендуемые шастрами, Блаватская ока­залась не в состоянии этого сде­лать[37]. Отсутст­вие знаний о традицион­ной йоге основоположники тео­софии, как мы видели, обыкновенно компен­сиро­вали напористо­стью, дохо­дящей до наглости, но в данном случае непо­сред­ственного обще­ния с учё­нейшим индуи­стским пандитом это не прошло. Представители под­линно индуи­стской йоги не могли не выразить своё от­ношение к теософ­ской магии и вообще шулерскому использованию осново­положниками тео­софии понятий, терминов индуистской духовности. Свами Даянанда стал предосте­регать от контактов с теософами как атеистами и лжецами.

Другой современный основоположникам теософии знамени­тый ин­дуист­ский учитель Рамакришна Па­рамаханса (1836-1886 гг.) также оп­ределённо засвидетельствовал ложность теософского ма­гизма. В отличие от стремя­щихся к приобретению магиче­ских способностей теософов Рамак­ришна  практиковал и проповедовал слияние с Абсолютом. Он учил, что не следует обращаться за помощью к демонстрирущим свои ок­культные спо­собности: «Эти люди сбились с пути Истины. Их умы попали в западню психических сил, которые, как силки, расставлены на пути палом­ника к Брахману. Бере­гись оккультных сил и не стремись к обладанию ими»[38]. Один из учеников Рамакришны рассказал, что в процессе медитации он смог увидеть события, происходящие на большом расстоянии, на что тот велел ему воздержаться от медитаций несколько дней, потому что такие ок­культ­ные способности – препятствия на пути постиже­ния Бога[39]. На прямой во­прос «Господин, что ты думаешь о теософии?» Рамак­ришна ответил: «люди, стремящиеся к обла­данию оккультными силами … принадлежат к стоящим на невысоком уровне духовного разви­тия… Таким людям вовсе не легко достигнуть чис­той бхакти (любви) к Гос­поду»[40]. Неприятие Рамакриш­ной теософского ма­гизма продолжилось отрицательной оценкой теософии его последователями. По поводу двадца­типятилетней годовщины существо­вания Теософского об­щества ученик и преемник Рамакришны свами Виве­кананда так отозвался о теософии: «По­мощь религии индийцев (индуизму), доставленная теософами на Западе со­стоит не в готовом поле, а годах труд­нейшей работы, потребо­вавшейся из-за теософских приёмов “ловкости рук”»[41]. Здесь Вивекананда конечно имеет в виду обманные феномены Бла­ватской, опозорившие вос­хваляемую ей индийскую духовность. Из-за теософии «индийская мысль, шарла­танство и  путаница факир­ских фо­кусов сплелись в умах образованных людей на Западе - в этом и за­ключается вся “помощь”, оказанная индуизму теософами»[42]. Слова Вивекананды напоминают ещё об одной стороне магизма. В своем стремлении самому стать божествоммаг не просит помощи у высшей силы, не ищет благорасположения Бога. Но власть его, сколь бы великой её он в иступлении гордыни не считал, не является властью произвольной и безгра­ничной. Одно из подтверждений этого - то, что часто маг не может добиться желаемого результата оккультными средствами и пускается на заурядный обман – мошенничество, как это было со многими феноменами Блават­ской. Ещё одним ярким проявлением ограниченности мага является то, что он не может действовать без помощи духов. Об этой изнанке оккультной гордыни издревле знала христианская духовность. Святой Иоанн Лествичник говорит: «Гордость есть отвержение Бога, бесовское изобретение … знак бесплодия души … предтеча умоисступления, виновница [духовных] паде­ний, причина беснования … твердыня бесов»[43]. И история оккультизма опре­делённо, ясно показывает, что неизменно маг сталкивается  с неспособностью совершать магические действия самостоятельно. Николай Бердяев свидетельствует, что не видел у людей, увлечённых оккультизмом, свободы духа. Не они владели оккультными силами, оккультные силы владела ими[44]. Оккультист нужда­ется в помощи неких высших, более сильных в магии ду­хов: в теософии это так называемые ма­хатмы.