Введение

В данной работе я хотела бы, насколько позволит формат статьи, осветить некоторые вопросы, которые в последние десятилетия обсуждались в сфере богословской этики в Канаде. Я позволю себе использовать труд католического богослова Кевина Мелчина и его интерпретацию Бернарда Лонергана, одного из наиболее крупных канадских богословов. Несмотря на то, что Лонергану принадлежат около 30 трудов, и его идеи послужили основой для формирования целого движения, которое до сих пор вызывает споры и дискуссии, он малоизвестен за пределами Северной Америки. Для введения в тему зла, которая занимала Лонергана, мы обратимся к другому выдающемуся канадцу Чарльзу Тейлору и его размышлениям о духовной проблеме западного общества, релятивизме.

Аллан Блум писал в своем бестселлере In The Closing of the American Mind: «Каждое поколение наиболее точно определяется своим отношением к вечным проблемам человечества»[1] (2012:19). Неслучайно вопрос о существовании зла в современном обществе привлекает пристальное внимание Мелчина в труде Living with Other People, цель которого – представить сложное богословие Лонергана широкой академической публике. Эта книга создает необходимые условия для понимания самых важных духовных заболеваний в современном обществе и роли христианства в мире.

В своих дискуссиях с канадцами я не раз сталкивалась с общими фундаментальными проблемами непонимания моральных вопросов, которое легко устаняется при договоренности о главных концептах или определениях. Потому Мелчин и пишет в предисловии, что «труд Лонергана – это не набор информации, а стратегия для понимания и создания сознательной ответственной жизни». Моя статья – это некая модель построения аргумента со студентами и просто молодыми людьми, модель, основанная на философии Тэйлора и Лонергана.

Истина и релятивизм

Главная проблема, с которой сталкивается христианин в Канаде – это трудности при донесении любого положения об истине. Сама мысль о существовании истины натыкается на сопротивление западного мышления, заражённого релятивизмом. Часть западных людей утверждает, что все ценности имеют одинаковый вес, другие говорят, что ценностей не существует вовсе, третьи считают, что каждый имеет свои, а самая верная та, которую исповедует он или она. В конечном итоге, единственная истинная ценность – это «я», и всё, что я делаю в мире, важно постольку, поскольку речь идет обо мне. Интересно, что даже в случае воспитания детей и определения ими своего жизненного пути, некоторые люди по-прежнему утверждают, что они будут рады поддержать любойвыбор (моральный, профессиональный и т.п.) своего ребенка вне зависимости от того, соответствует ли его или её выбор семейным ценностям[2].

В этой статье я хотела бы показать, что нет людей, у которых нет ценностей. Либо у них ложные ценности, либо они не прояснили для себя, в чем их ценности, либо они серьезно запутались. Возможно, всё это вместе. Эти люди не видят необходимости в наличии ценностей. Они считают, что ценности только усложняют людям жизнь, и разумный человек должен «порвать» с ними и «освободиться». Есть старая квебекская песня, в которой поётся: «настоящая свобода в том, чтобы избавиться от ложных учителей»[3].

Здесь я хотела бы сделать небольшое отступление и напомнить о блж. Августине, который, будучи платонистом и основываясь на Платоне[4], привнес нечно новое в философию. Он, образно говоря, обнаружил существование зла. Он объяснил, почему хорошие люди совершают плохие поступки. Согласно Августину, причина в том, что люди выбирают ложных учителей. Одной из характеристик зла является, во-первых, тот факт, что зло маскируется под добро. Во-вторых, злые дела, в которые мы себя вовлекаем благодаря ложным учителям (мы, общество, вся вселенная), кажутся нам добрыми, потому что как только мы начинаем обучаться злу у псевдоучителей, мы теряем духовное зрение и способность различения между добром и злом[5]. Таким образом, когда люди попадают к псевдоучителям, они продолжают учиться злу и об этом не знают. Все люди имеют склонность к ослеплению (Августин ввел для этого термин «первоначальный грех»). Зло реально. Очень легко быть втянутым в зло, которое исказит наше видение и мышление. Таким образом, одно из свойств зла – выдавать себя за добро, и если люди (отдельные личности, всё общество, культура или страна) неправильно выбрали учителя, они запутаются между добром и злом и даже не будут этого знать.

Тэйлор (1991) критикует современное отношение к истине на Западе, где люди считают, что все ценности имеют одинаковый вес, и нет ни единой ценности, как точки отсчета, т.е. той точки, которая бы позволила нам судить, какие ценности истинны и какие ложны[6]. Западные люди имеют склонность верить, что все только и думают, что у них истинные ценности, и мы должны уважать ценности других, при этом придерживаясь лишь своих. Согласно Тэйлору, корни этого отношения уходят в индивидуалистический подход, который начался еще в конце XVIII века и даже раньше, в XVI, когда человек перестал смотреть на себя как на часть по отношению к божественному[7]. При несомненных достоинствах индивидуализма, о которых нет нужды говорить, укажем на обратную сторону медали – современная свобода получилась в результате потери старого морального горизонта:

Люди считали себя частью более высокого порядка. В некоторых случаях это был космический порядок, «великая цепь Бытия», в котором люди знали свое собственное место наряду с ангелами, небесными телами и земными существами. Этот иерархический порядок во Вселенной был отражен в иерархиях человеческого общества. Люди зачастую занимали определенное место, будучи не в состоянии что-либо изменить, при этом их роль и место принадлежали только им. Современная свобода пришла через дискредитацию этого порядка. Но вместе с ограничением, которое привносил тот порядок, он сообщал смысл миру и социальным действиям. Всё, что нас окружало, было не просто потенциальным сырым материалом или интрументом наших проектов, но имело смысл, который сообщало людям их место в цепи бытия. […] Дискредитация этого порядка была названа «разочарованием» миром ("disenchantment of the world"). Так мир потерял своё волшебство[8].

У людей, как утвержает Тэйлор, уже не осталось чувства высшей цели, чего-то, за что они согласны были бы пойти на смерть. Алекси де Токервиль (Alexis de Tocqueville) оперирует выражением «мелкие и вульгарные удовольствия», которые, по его мнению, люди ищут в демократический век (Цитировано по Тэйлору, ibid. , 4). Эта потеря цели привела также к узости мышления. По выражению Токервиля, «люди замкнулись в одиночестве своего сердца» ("renfermer enfin tout entier dans la solitude de son propre cœur") ( Ibid. ) Другими словами, темная сторона индивидуализма – это концентрация на себе, что ведет к обеднению смысла жизни и уменьшению заинтересованности в жизни общества и государства.

Релятивизм, имеющий основание в принципах индивидуализма, прекрасно подмеченный в упомянутом выше труде Блума, описывается там как типичная позиция современной образованной молодежи, когда у каждого имеется своя точка зрения на его или её жизненные ценности, с которыми невозможно спорить. Проблема в том, что это не просто эпистемологическая, а моральная позиция: никто не может судить о ценностях другого человека. Позиция эта якобы исходит из уважения к другим, но с особенной серьезностью относится к себе. Беда релятивизма в том, что, как показывает тот же Тейлор, это идеология саморазрушительна, т.к. имеет ряд внутренних противоречий. Главное её противоречие заключается в том, что если каждая моральная идея имеет равный моральный вес, какая из них вообще может иметь вес?

Дело даже не в том, что чувства никогда не могут определить, что важно и что нет, а в том, что только моральный горизонт, который лежит вне нас самих, может быть тем фоном, на котором возможна любая разумная оценка. Когда мы уравниваем в ценностях (в важности, в значимости) все варианты выбора, мы лишаем наш выбор той самой значимости, которую мы приписывали выбору. Личный выбор имеет смысл только при том условии, что определенные вещи более важны, чем другие. Таким образом, форма удовлетворения, которая отрицает нашу связь с окружающими, саморазрушительна.

Необходимо помнить, что сам себя человек не может принять за точку отсчета. Это всё равно, что принимать за точку отсчета корабль относительно берега или Землю относительно Солнца. Движущееся, временное и непостоянное не может быть точкой отсчета относительно постоянного и вечного. Как только человек говорит, что ценностей множество (или наоборот, что нет никаких), он тем самым опровергает самую эту ценность, потому что для того, чтобы его ценность была ценностью, точка отсчета должна быть вне этого человека. Если все ценности имеют один вес, ни одна из них не может быть названа ценностью. Таким образом, это высказывание обесценивает саму эту ценность. Поэтому Тэйлор утверждает, что релятивизм обречён на самоотрицание. Придать вес одной ценности можно только на фоне другой ценности, вес которой объективно, извне определен. Сам человек не может одним своим чувством определить свою ценность. Он не может утверждать, что Земля плоская, что дважды два – сорок пять, и т.д. Таким образом, человек, который пытается утверждать, что все ценности равны (или что все ценности – не ценности) опровергает сам себя[9].

Что же неправильного с этими внутренними противоречиями? Что плохого в том, что каждый ищет именно свою дорогу, интересуется всякого рода «духовностью» и ищет себе гуру?

Во-первых, необходимо разъяснить, что является особенностью современности. Это не просто то, что, к примеру, люди приносят в жертву свои супружеские отношения и заботу о детях для преследования своей карьеры. Нечто подобное, возможно, существовало всегда. Проблема в том, что сегодня многие считают, что их призвание состоит именно в том, чтобы поступать так и не иначе, и чувствуют, что их жизнь была бы потрачена напрасно, если бы они этого не сделали[10].

Во-вторых, эта идеология возможна только при условии, что она остается во мраке отсутствия всякой дискуссии о ней, ибо как можно обсуждать то, что в этой идеологии считается неподлежащим критике – чужие ценности? Единственный путь самосохранения этой идеологии – оставаться закрытой для критики.

Зло и христианская вера

Лонерган общается к главной трудности в мире – существованию зла. Решение этого сложного вопроса всегда было задачей религии. Как религия решает проблему зла? С помощью Божьей благодати. Благодать – это ответ Бога на вопрос о зле. Веря в Бога, христиане имеют надежду, что Бог всегда присутствует в истории, поддерживая наши усилия делать добро и обращая вспять разрушительные последствия наших падений. Христианская вера – это не набор божественно установленных правил или принципов, из которых мы производим моральные обязанности[11]. Это настойчивая решимость и преданность моральному пониманию и действию, которые имеют основание в вере в Бога. Наша вера – это главный ингридиент, который дает направление всему остальному. Мы не просто следуем добру, но жадно ищем правильное знание. Смысл веры в том, чтобы оказать поддержку разуму для того, чтобы среди всевозможных препятствий он смог помочь нам оставаться морально компетентными.

Тэйлор показывает, как релятивизм содействовал поддержанию зла. В то время как христианство помогает сохранять надежду в победу добра и позволяет нам бороться против зла, в конвенциональной мудрости есть люди, которые пытаются сделать добродетель из отчаяния, утверждая либо, что моральность – это наивная иллюия, либо что сила идеологии настолько сильна, что мы не можем знать разницу между добром и злом, либо, что поскольку идеал моральности недостижим, следует просто жить в свое удовольствие, наслаждаясь каждым моментом. Как показывает Тэйлор, все эти позиции имеют внутренние противоречия между содержанием этих высказываний и их имплицитным значением. Во всех перечисленных случаях высказывания выступают как моральное правило, но в каждом случае содержание утвержения отрицает возможность такого морального правила. Когда мы ловимся на такие аргументы, мы становимся жертвами проблемы большей, чем само то зло, которому мы намеревались сопротивляться. Это проигрыш и паралич той самой моральной ответственности, которая является основой борьбы со злом. Хуже всего то, что со временем эта аргументация становится стандартом для морального мышления и нормой для понимания морали в обществе. Последующие поколения даже не будут видеть альтернативы. А альтернатива – это надежда и вера, т.е. вера в то, что существует объективная истина, и моя Церковь её знает.

Христианская вера дает нам уверенность в том, что каким-то неведомым образом Бог действует на личном и социальном уровне, и что в течение жизни мы можем неоднократно чувствовать Его участие. Эта вера воскрешает в нас решимость и ответственность, даже когда внешние данные свидетельствуют, что надежды нет. Когда мы продолжаем верить в добро, эффект нашей решимости увеличивается и умножается. И наоборот, когда мы отчаиваемся и оставляем борьбу за добро, отчаяние увеличивается и накапливается. Христианская вера останавливает последствия отчаяния и восстанавляет нашу преданность добру не потому, что христиане не видят реальности и силы зла, но потому что они сознают свои ограниченные силы перед лицом зла. Форма христианской любви есть любовь, которая не воздает злом за зло. Любовь не отменяет справедливость, но различает грешных людей и грешные действия; осуждает злые дела, но не теряет надежды в людей. Эта любовь возможна, потому что Божья любовь всегда присутствует в нас, считает Лонерган[12] (Мелчин, 1998: 97-99).

Зло ставит под сомнение все наши идеалы о справедливости и порядке. Оно даже подрывает сами основы нашей надежды. Некоторые люди думают, что зло очевидно, и всё, что нужно – это не делать зла: злые люди совершают злые поступки, а добрые – добрые. На самом деле всё гораздо сложнее, т.к. зло достаточно неуловимо. Даже когда оно замечено, мы вновь и вновь убеждаемся, что добрые люди зачастую совершают злые поступки, как было в нацистской Германии. Чем старше мы становимся, тем больше зла мы видим в добрых людях, и тем больше добра мы видим в «плохих» людях.

В православии у нас есть понятие помысла, некоего рода искушения. Если человек поддается ему, он становится более податлив определённому греху. Он становится духовно болен. Со временем неверные поступки перерастают в привычку, в порок. Порок может быть наследственным, т.е. может передаваться в семье из поколения в поколения; он может даже заразить весь народ. Разрешение проблемы – в вере: наше личное решение следовать Божескими путями, исповедовать добродетель и надеяться на благодать. Этот опыт находится в преемственной зависимости – от духовного отца к сыну или дочери. Таким образом, каждое поколение становится более компетентным для передачи духовного дара последующему[13].

Как добро невозможно без Божьей благодати, так и зло не является выдумкой одного лишь человека. Помимо человеческих действий существуют социальные структуры, которые становятся агентами зла более великого, чем злые намерения отдельных людей. Насилие и господство могут быть применены сильными личностями для достижения своих личных интересов в ущерб другим, но широкого размаха они могут достичь только при условии, что социальные структуры поддерживают такие интересы. Лонерган показывает такое поведение, как динамику упадка, когда социальные структуры деформируют понятия о добре и накапливают зло из поколения в поколение, поддерживая идеологию, согласно которой мораль – недоступный и глупый идеал (1998: глава 4). Эта модель мышления компрометирует сами способности моральной ответственности. Благодать – это наша личная встреча с Богом, который восстанавливает эту способность и поддерживает нашу решимость, как агентов добра.

Вера восстанавливает нашу решимость и преданность моральному знанию не потому, что она отворачивается от зла, а потому, что она поворачивается к памяти и к свидетельству людей всех веков, которые имели опыт познания божественной силы. Одно из таких свидетельств находится в Новом Завете, который является не просто списком правил поведения, но этикой благодати ( ethicsofgrace ). Таким образом, ответственность человека никогда не является полной без Божьей благодати. Мы ограничены в своих способностях, и моральное поведение остается открытой тайной божественной силы, которая совершается в нашей жизни и в обществе.

Серафим Саровский сказал как-то, что человек – это всегда нечто большее, чем самое умное животное. Поэтому когда мы делаем что-то из рук вон плохо, страдает всё творение. Но, в отличие от Лонергана, православные верят в возможность совершенства как моральной полноты, завершенности, которая доступна с помощью благодати. Бог – наш союзник. Демоны прилагают все усилия, чтобы повернуть нас к греху, они хитры и принимают различные образы. В наше время они замаскировались под релятивизм. Их цель – привести нас к отчаянию, разорвать нашу связь с духовным отцом и предаться им. Нужно помнить, что у них нет авторитета, кроме того, который мы им дадим. Если Бог наш союзник, мы под надежной защитой.

Моральное знание и моральная обязанность

Однако проблема релятивизма не всегда прямолинейна и очевидна. Иногда релятивизм прячется под более рациональным обличьем. Посмотрим, как ложь становится практически неотличимой от правды из-за недостатка понимания христианства и благодаря силе релятивизма, действующей в западном обществе в течение 200-летнего периода обучения у псевдо-учителей:

·    Высказывание первое: Библия была написана людьми и относительна. Я верю, что она может содержать истину, но я не уверен.

·    Высказывание второе: Мои церковные наставники, возможно, являются истинными учителями, но они также могут быть и ложными. Я хочу верить, что они истинные, но я не уверен.

·    Высказывание третье: Моя религия, возможно, указывает мне путь к истине, но, возможно, и обратный путь, как случалось уже множество раз за человеческую историю. Я просто хочу верить, что моя религия – истинная.

Сама формулировка этих высказываний указывает на широко распространённую проблему нашего времени: «…что считать достоверной очевидностью в этике? Мы просто не можем отличить достоверное знание от неистинного мнения; мы не знаем, с чего начать познание сути вещей», - так объясняет Мелчин (Мелчин, 1998:3). Больше того, «мы потеряли уверенность в самой нашей способности понимать», - продолжает он ( Ibid. ). Далее посмотрим, как, на наш взгляд, Лонерган подошел бы к проблеме релятивизма.

Для начала мы договоримся с нашими собеседниками, что моральность – это навык, как игра на фортепьяно или изучение иностранного языка. На самом деле, наше этическое понимание и действие имеют глубокие последствия не только для нашей жизни, а для всех тех людей, которые нас окружают. Мы развиваем моральные навыки с детства, так же как и любые другие социальные навыки. Эти навыки передаются нам родителями, учителями, соседями и более-менее всеми взрослыми, с которыми мы входим в контакт. Навыки становятся частью нашего характера задолго до того, как мы начинаем анализировать моральные поступки других и спорить с друзьями на темы морали. Однако несмотря на то, что использование моральных навыков и является естественным процессом, он не проходит одинаково легко и успешно для всех. Здесь мы подходим к вопросу о теории. Теория любой дисциплины лучше всего преподается теми, кто обладает особым даром и имеет образование в этой области. Люди, которые проводят огромное количество времени изучая, анализируя и объясняя механизмы и процессы какого-то явления, наиболее пригодны для донесения этого знания другим людям. Знание теории помогает приложить навыки к новым ситуациям и новым задачам.

Следующий шаг – это заручение согласием собеседника в том, что он или она является ответственным человеком, который по большей части не находится в конфликте с окружающей средой, но в общем и целом следует социально приемлимым нормам. После того, как мы пришли к этому соглашению, нужно прояснить для себя, что такое моральное понимание и моральное знание и затем обратить внимание на различие между моральным знанием и моральным действием. Для этого приведем в пример ситуацию на пляже, где вдруг раздается крик о помощи, и человек, отдыхающий в раскладушке, вдруг преображается и переходит из состояния покоя в состояние крайнего напряжения, желая понять и оценить ситуацию для того, чтобы помочь человеку в беде.

Такая реакция – нормальное и естественное ответное моральное действие, которое позволило человеческому роду сохраниться и выжить. Реакция помочь нуждающемуся человеку – это фундаментальный инстинкт, который мы разделяем даже с животными: здоровый дельфин придет на помощь раненому, подталкивая его к берегу и не давая ему утонуть; африканский буйвол мчится на помощь своему товарищу, когда на того напали львы; волки приносят пищу старым и больным и иногда даже усыновляют малышей, брошенных обезьянами. Даже в животном мире существует понятие «животного альтруизма», которое пока не имеет ясных объяснений в науке.

Всем людям свойственна одна вещь – это преображение, которое мы испытываем, слыша крик о помощи, когда мы переходим из состояния отдыха в состояние высшего напряжения внимания, задавая себе вопросы, как мы можем помочь другому. Мы все согласимся, что крик оказывает на нас очень сильное воздействие, гораздо более сильное, чем если бы мы услышали, к примеру, «мяу». И мы вынуждены также согласиться, что причина реакции – не в структуре звука, а в чем-то внутри нас. Этот крик мобилизовал силы, которые дремлют в каждом из нас и могут послужить человеку в беде; в чувстве ответственности, которое находится внутри нас и которое направлено на окружающих людей. Мы мобилизуем наши силы, чтобы понять, кто кричит и как нам действовать. Далее, хоть наши чувства и говорят нам о том, что надо помочь другому, будем ли мы действовать и как? Это зависит от целого ряда предпосылок. По сути, наши действия будут зависеть от нашего воспитания, приобретенных привычек, знаний и навыков, от того, кем мы являемся. Но самый основной наш инстинкт – реакция на попавшего в беду другого человека – это изначальный, базовый, внутренний голос, который лежит в основе моральных законов: моральные законы зарождаются в обществе как следствие попыток людей отреагировать на проблемы, заботу о других, чтобы предотвратить социальные трагедии, защитить слабых от эксплуатации и вообще скоординировать людей в общее дело, чтобы достичь того, чего ни один человек не смог бы достичь в одиночку.

Когда мы задаем вопросы о действии в какой-то ситуации и отвечаем на них, мы судим с помощью моральных ценностей, которые передались нам от предыдущих поколений и являются испытанными ответами, помогающими нам сосуществовать с другими людьми. Это моральное знание вызывает моральное действие, но не гарантирует его. Будем ли мы действовать соответственно нашим соображениям и убеждениям? Оно также определит, являемся ли мы целостными людьми.

Что касается морального знания, стоит нам подумать об убийстве или краже, особенно если это коснулось нас лично, мы совершенно точно будем знать, что это – неправильно. Это знание присуще всем людям, и оно совершенно достоверно. Это знание, которое исходит изнутри человека (в противоположность знанию, что чашка – голубая, которое исходит от предмета нашего зрения). Моральное знание – это не дело личного мнения или произвольного договора между людьми. Наши моральные суждения и общественные законы заключают реальное знание и основываются на каких-то фундаментальных истинах. К примеру: есть что-то неправильное в том, чтобы причинять вред другому человеку.

Но моральное знание не есть знание элементов в изоляции, но в контексте. Кража – неправильна, но если крадет человек для того, чтобы накормить голодную семью – это несколько меняет нашу оценку. Также если он грабит богача, который построил свое богатство на воровстве у бедных людей, это еще больше повлияет на наше суждение. Поэтому моральное знание – это «знание траектории прогресса или упадка, которое выражается в движении от ситуации, через намерения и социальные структуры, к действию, направленному к целям и реальным последствиям», - объясняет Мелчин (1998:37). Когда моральное знание правильно, отношения между различными элементам морального опыта объективно имеют силу, т.к. моральное знание предполагает отношения прогресса или упадка в действии от контекста к целям и последствиям, которые достигаются правильным действием.

Для правильного решения нужно знать ситуацию, намерения, цели и последствия. Но знать отношения между элементами – не то же самое, что релятивизм. Относительное моральное знание не делает его релятивистским. К примеру, есть закон в физике, который говорит о том, что падающие предметы ускоряются на 9.69 м/секунду за каждую секунду. Но закон ничего не говорит о падающем объекте, насколько он высоко находится и как долго он падает. Этот закон даже не говорит о том, с какой скоростью объект будет падать в реальности, т.е. с какой силой будет действовать трение воздуха и многое другое. Этот закон описывает отношение между скоростью падающего объекта в определенную точку его падения и его скоростью в другой точке падения. Этот закон объективен, но это не значит, что закон абсолютен, т.е. сказал всё обо всем, или даже всё о чем-то одном. Моральное знание может выражать нечто объективное, постоянное и правильное о вещах и быть относительным. Когда моральное знание правильно, тогда то, что объективно правомерно – это отношения между различными элементами морального опыта. Что выражает моральное знание – это отношение прогресса или упадка в действии, исходя из контекста, намерений, целей и последствий. Другими словами, мы говорим не о наполнении какого-то закона, а о форме закона.

Вера определяет наше моральное понимание, которое не тождественно правилам или принципам, подлежащим выучиванию для достижения праведности. Это – процесс понимания, который не будет завершен, если мы останемся закрытыми для Божьей благодати. На этом пути мы руководствуемся принятыми решениями в определенных моральных ситуациях. В этом различении и интеграции руководящим («эвристическим») принципом является вера.

Существуют минимум четыре крупных этических проблемы, которые обсуждаются в Западном обществе: Божья справедливость, достоинство человека, общее благо и приоритет бедных. Во всех этих темах красной нитью проходит роль веры. Тут есть одна опасность, а именно, опасность понимания Божьей благодати в утилитарно. Когда мы оперируем этим понятием, легко свести его к некоего рода инструменту для достижения цели. Но необходимо помнить, что Божья благодать – это понятие вне измерений этики в узком понятии этого слова, а именно так и трактовал св. Иоанн Златоуст притчу о добром самаритянине. Другими словами, мы говорим не просто об идее помощи ближнему, даже не об идее помощи людям в опасности или помощи людям вне культурных измерений. Мы говорим о спасительной благодати Христа и о человечестве в лице избитого еврея. Мы говорим о воплощении распятого Христа и о доведении до совершенства сделанного Им. Мы не просто говорим о наших действиях, но о чуде Пятидесятницы, которое является частью нашего спасения. Человечество приведено в Церковь для того, чтобы завершить исцеление. Искажение, вызванное злом, должно быть излечено для того, чтобы мы могли преобразиться в полноту Христа. У нас есть надежда, имеющая истоком нашу антропологию: мы – образ и подобие Творца.

Подведение итогов и вклад Лонергана

В то время как Джон Ролс и Юрген Хабермас, философия которых служит историческим фоном для возникновения современной философии христианской этики, не столько искали решения существующих трудностей, сколько пути для мирного с ними сосуществования, Тэйлор обратил внимание на разрешение главных моральных болезней современности. Его метод решения проблемы состоял в анализе истории наших ценностей. В каком-то смысле Лонерган сделал нечто подобное тому, чем занимался Тэйлор. Он пытался поместить ценности в контекст современности, но тогда как Тэйлор делает упор на социальном аспекте сосуществования людей, Лонерган привнёс аспект божественного, не отрицая социального измерения. Где для Хабермаса религия – часть культуры, для Лонергана религия дает ответ на центральные проблемы человечества, потому что, по его мнению, религия происходит из преображающего опыта человека в наиболее фундаментальных областях его жизни. Лонерган показывает решающую роль христианской веры в поиске и сохранении правильных ценностей.

Идея Ролса и Хабермаса о достижении договора в виде социального контракта для мирного сосуществования людей в условиях современного плюрализма и культурного попурри не была большим успехом, если под успехом мы имеем в виду не просто воздержание от истребления друг друга, но познание истинной жизни. Интересно, что Блум критикует Ролса именно за содействие пропаганде релятивизма:

Джон Ролс – почти пародия этому [проведению знака равенства между ценностями], пишущий сотни страниц, чтобы убедить людей в предложенной схеме правительства, которая заставила бы их никого не презирать. В Теории справедливости он пишет, что физик или поэт не должны смотреть сверху вниз на человека, который всю жизнь занимается подсчетом былинок или любой другой фривольной или порочной деятельностью. В действительности, такой человек должен быть уважаем, потому что уважение других, в противоположность к уважению самого себя, является основной необходимостью всех людей. Таким образом, неразборчивость ( indiscriminateness ) является моральным императивом, потому что его противоположность – дискриминация. Это сумасшествие означает, что люди не имеют права искать естественное для человека благо и радоваться, когда оно найдено, поскольку такая находка равнозначна открытию зла и вызывает презрение… ( Ibid., 30).

Политическая схема Ролса, требующая уклонения от дискуссий о самых важных доктринах, привела к тому, что многие последующие западные философы ходили вокруг да около основных проблем человечества. Даже теория о коммуникативном разуме Хабермаса с его категорическим императивом поставить себя на место другого человека не была в состоянии решить проблему зла. Работы Тэйлора повернули внимание общества к важнейшей духовной проблеме современности – релятивизму. Если теории Ролса и Хабермаса необходимы для развития рационального экуменизма, который позволил бы различным религиозным группам, к примеру католикам и урожденным американцам, сесть за стол переговоров и «выкурить трубку мира», критика Тэйлора и Лонергана и их вклад в проблему релятивизма позволяет лишь предположить, что экуменизм, как утопичная идея поисков общей доктрины, не только невозможен, потому что это показало бы, что каждая конфессия должна отказаться от убеждения в знании истины, но это бы означало, в случае успешного достижения взаимопонимания, что ни одна из конфессий не верит в то, что она знает истину.

В конце дискуссии важно вспомнить, что современное общество ушло далеко за границы простого разногласия. Оно потеряло даже способность к моральной коммуникации, или, по выражению Мелчина, «сами инструменты для разрешения разногласий» ( ibid. , 123). Христианская вера – это то, что не позволяет нам поставить крест на справедливости. Мы можем найти соглашение в структуре дискурса, но истину – только в глубинах нашей веры. Благодать вооружает нас теми орудиями, которые позволяют нам вставать перед лицом ежедневных трудностей, с которыми сталкивается человечество из поколения в поколение. Она обновляет и направляет нашу решимость сближения друг с другом в рамках опыта нашей личной жизни.

Литература

Блум [Allan Bloom] (2012 (1987)). The Closing of the American Mind.New York, Simon and Schuster.

Мелчин [Kenneth R. Melchin] (1998). Living with Other People. An introduction to Christian ethics based on Bernard Lonergan.Saint Paul University.

Тэйлор [Charles Taylor] (1991). The Malaise of Modernity.CBC Massey Lectures.