Патриаршество и монархический принцип управления в дискуссиях на Соборе 1917–1918 гг. и вокруг него

Вопрос о патриаршестве в Русской Церкви в разные периоды вызывал прямые или косвенные ассоциации с монархическим принципом управления. Еще в царском манифесте от 25 января 1721 г., которым патриаршество упразднялось и вводился в действие «Духовный регламент», прозвучала критика единоличного принципа управления в Церкви. Самим Петром I в текст манифеста были вписаны слова: «...в единой персоне не без страсти бывает, к тому ж не наследственная власть...»^[1]. Эта оговорка разводила церковное управление с монархическим, где власть наследовалась, но невольно подтверждала их схожесть. Тем более что в предшествующей истории России фигуры царя и патриарха заметно выделялись на общем фоне и находились в сложных взаимоотношениях^[2].

Тема возможного восстановления патриаршества стала обсуждаться во второй половине XIX в. и гораздо активнее — с 1905 г., в частности в ходе сбора отзывов епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе и на заседаниях Предсоборного присутствия. Вопрос получил не только каноническое, но и политическое звучание: патриаршество воспринималось во многом как символ церковного суверенитета, освобождения от государственной зависимости, введенной Петром I. С другой стороны, у части консерваторов были опасения, что эта реформа снизит авторитет императора, в то время как для либерального лагеря идея патриаршества была неприемлема по причине закрепления власти епископата^[3].

Определенное влияние на дискуссию оказало протестантское богословие, в котором термины «монархический епископат», «духовный монарх» появились на рубеже XIX–XX вв. с негативной коннотацией. В ранней Церкви общину возглавлял епископ, который уподоблялся монарху и противопоставлялся харизматическому служению первых поколений христиан. Эта метафора перекочевала и в работы русских авторов. В то же время некоторые из них выступали против концепции «монархического епископата» как неудачного обобщения, скорее подходящего как характеристика папства^[4].

С началом революции 1917 г. сюжет крайне обострился и приобрел еще более актуальное политическое значение. Задача данной статьи — выяснить, какое место занимала идея монархического принципа управления в дискуссии о восстановлении патриаршества на Поместном соборе 1917–1918 гг. и вокруг него, как она повлияла на ход и исход дискуссии, как и с каких позиций эту идею использовали разные авторы.

В качестве источников задействованы различные тексты 1917–1918 гг.: статьи из «Всероссийского церковно-общественного вестника» и другой церковной периодики; материалы дискуссий в Предсоборном совете, на пленарных заседаниях собора 1917–1918 гг. и в соборном отделе о высшем церковном управлении; письма и телеграммы с мест, поступавшие на собор и в канцелярию Святейшего Патриарха Тихона. Такой подбор позволяет выявить позиции как лидеров мнений, оказывавших большое влияние на ход дискуссии, так и многочисленных рядовых верующих, пытавшихся донести свой голос до высших сфер.

Особый интерес вызывают письма и телеграммы с мест — малоизученный массив текстов, хранящихся в Государственном архиве Российской Федерации, в фондах Поместного собора (Р-3431) и канцелярии Патриарха Тихона (Р-4652). Небольшая часть из них — это частные мнения о том, нужно ли восстанавливать патриаршество, в то время как подавляющее большинство текстов — приветствия собору после принятия решения о восстановлении патриаршества и Патриарху Тихону после его избрания (в сумме около 200), адресованные ему поздравления с праздниками (около 70), отклики на его первые послания (около 40), приветствия во время его посещения Петрограда в мае-июне 1918 г. (около 70). Среди авторов посланий преобладали духовные лица, но были представлены и другие социальные слои — от малограмотных крестьян и мещан до титулованных дворян. Приветствия составлялись преимущественно от лица корпораций: приходов, монастырских общин, братств, учебных заведений, церковных союзов, съездов духовенства и мирян, благочиннических округов, епархиальных собраний и т. д., а иногда частными лицами. География мест, откуда приходили письма и телеграммы, включает практически все епархии и регионы вплоть до Карсской области, Баку, Семиречья, Уссурийского края и Харбина.

После Февральской революции любые ассоциации с монархом воспринимались обществом резко критически. Из литургических текстов были вычеркнуты молитвы за царя и царскую фамилию. Высказывались даже идеи убрать из текстов молитв слова «царь» применительно к Богу и «царица» применительно к Богоматери, замазать короны на богородичных иконах^[5]. В этих условиях и с учетом прошлого опыта дискуссий возможное восстановление патриаршества неизбежно ставило вопрос о «монархическом правлении» в Церкви.

На фоне богатой эмоциями корреспонденции удивительно спокойным и нейтральным выглядит «Сыновнее и братское послание» собору от «Русского народно-государственного союза» (Одесса). Члены этой организации предложили на обсуждение собору 18 пунктов, один из которых касался центрального церковного управления — его структура должна определяться в зависимости от принятой в будущем формы государственного управления: если это будет конституционная монархия, церковное управление следует возглавить патриарху, если же республика — выборному председателю в епископском сане^[6]. В данном случае характерно, что, каким бы ни был выбор, он увязывался с политическим режимом.

Конечно, гораздо чаще участники дискуссии прямо вставали на одну из сторон. В июне 1917 г. на Всероссийском съезде духовенства и мирян в Москве в секции о церковном управлении вопрос о патриаршестве был подвергнут голосованию: за его восстановление высказались 12 человек, против — 34, воздержались 8^[7].

В июле 1917 г. на Предсоборном совете «после сильной критики патриаршества (с точки зрения догматики, канонов, истории и современности)» идея его реставрации была отвергнута большинством. Вводилась фигура председателя Священного Синода, но с весьма скромными полномочиями и ограниченным сроком действия^[8]. Одна из линий критики патриаршества касалась его связи с монархией. Например, протоиерей А. В. Смирнов настаивал, что «церковь не должна быть устроена наподобие царства земного». Говоря о словах Христа «Цари господствуют над народами... а вы не так; но кто из вас больше, будь как меньший, и начальствующий как служащий» (Лк 22:25–26), он приходил к однозначному выводу, что «заповедь Христа не мирится с патриаршеством»^[9].

Кульминация дискуссии пришлась на сентябрь-октябрь 1917 г. Она велась в соборном Отделе о высшем церковном управлении, на пленарных заседаниях собора, на частных собраниях делегатов, где устраивались лекции о патриаршестве, в прессе, приходских собраниях, монастырях, учебных заведениях. По поводу последнего сохранилось свидетельство мемуариста С. А. Волкова о том, что среди части профессуры Московской духовной академии шли разговоры о нежелательности восстановления патриаршества, потому что «патриаршая власть будет соперничать с властью соборной», «это будет поставлением “церковного царя” взамен свергнутого царя гражданского». Вместо этого предлагалось учредить в церкви «нечто вроде Советов депутатов, во всяком случае, по их образу и подобию»^[10].

16 сентября с программной речью выступил на заседании соборного отдела о высшем церковном управлении профессор А. И. Покровский: «Попытку... заменить... коллегиально-соборное начало единолично-патриаршим я нахожу особенно неудачной и несвоевременной по условиям переживаемого нами момента. Мы только что окончательно порвали с монархизмом в политической области и перешли к народоправству, и вдруг в церковной области мы хотим идти в обратном направлении...»^[11]. Без обиняков характеризовал он и своих идейных противников, «политические и общественные desiderata^[12]» которых «лежат не по сю, а по ту сторону совершившегося великого исторического сдвига». «Выражаясь образно, я скажу, что мы стоим лицом вперед и являемся откровенными демократами в лучшем смысле этого слова, а они обращены лицом назад и являются скрытыми монархистами»^[13].

Другой профессор, Б. В. Титлинов, выражал схожие мысли на гораздо более широкую аудиторию в газетах «Всероссийский церковно-общественный вестник», «Русское слово», «Русская воля»: «Монархический принцип, изгнанный из сферы государственной, свил себе, как видно, прочное гнездо в церковной сфере. Под гул революции, наиболее демократической из всех революций мира, русская церковь смело направляет свой корабль по старому фарватеру». «Не похоже ли это на переселение душ, что монархический принцип, отлетев от тела государственного, переселяется в церковное?» Наконец, Титлинов прямо писал, что в основе патриаршества лежит идеология монархизма, причем «церковный монархизм идет рука об руку с политическим», идея патриаршества стала знаменем церковных консерваторов с монархическими симпатиями^[14]. За подобные статьи критики называли его доносчиком, выставляющим перед правительством и Советами членов собора контрреволюционерами^[15].

Профессор В. И. Экземплярский высказывался в киевской прессе чуть более завуалированно. Он писал, что восстановление патриаршества отвечает стремлениям «право-клерикального крыла Собора» возвратить церковную жизнь к темному прошлому, когда патриархи «являлись носителями отраженной в церкви идеи неограниченного монархизма»^[16]. Намек на политические убеждения этой группы был вполне понятен.

Княгиня М. А. Кропоткина-Озерская, которая в начале XX в. составила целый ряд текстов с обличениями Л. Н. Толстого, иеромонаха Илиодора (Труфанова), мужских монастырей и т. д., выразила свое мнение и по поводу патриаршества, прислав на собор ряд писем и телеграмм. Она определяла патриаршество как единовластие и, как и многие, противопоставляла его соборности: «Не успели вновь вступить на путь соборности, как уже свернули в сторону единовластия — патриаршества... Мало веры, нет стремления свободно работать во славу Бога, вот и хотят укрыться за чьим-либо авторитетом, свалив на него и обязанности, и ответственность»^[17].

Нападкам подвергалось «самодержавие» не только патриарха, но и епископов^[18]. Архимандрит Вениамин (Федченков) в соборном Отделе о высшем церковном управлении произнес важные слова, касавшиеся атмосферы дискуссии в целом: «Если будут отрицать, что здесь не борются против власти, то это неправда. Эта борьба чувствуется. Мы живем под духом революции, под духом борьбы против власти. <...> Мы боремся против власти, ибо на нас легла тень самодержавия»^[19].

Критика могла вестись и с противоположных позиций, хоть это и единичные случаи: стоит ли ставить патриарха, если он не получит полноты власти, его полномочия будут крайне ограниченными? В таком контексте сочетание патриаршества с соборностью вызывало у некоторых участников дискуссии ассоциации с английской конституционной монархией, где король был лишь декоративной фигурой^[20].

На общем фоне выделялись люди, выступавшие за восстановление патриаршества и при этом не видевшие ничего ужасного в его сходстве с монархическим принципом. Простой сельский иерей в послании утверждал, что Церковь нельзя реформировать по республиканскому, партийному образцу, «даже на все способный Керенский здесь не поможет»^[21]. Нетрудно догадаться, по какому образцу в таком случае следует ее реформировать. Член собора Б. А. Бялыницкий-Бируля ничтоже сумняшеся заявлял, что Церковь и такие ее органы, как Священный Синод и Высший церковный совет, должны строиться по типу всех законодательных учреждений. В таком случае «патриарха можно приравнивать к монарху и ему предоставить право veto»^[22]. Иногда на патриарха смотрели как на необходимую замену императору как ответственному лицу во главе Церкви, в том числе имеющему должный вес во взаимоотношениях с другими церквами. На такой позиции стоял, в частности, князь Г. Н. Трубецкой^[23].

С другой стороны, встречаются сочувственные отзывы о патриаршестве с призывом не смешивать его с монархией. Замечу, что, отвергая эту связь, авторы все равно были вынуждены вовлекаться в ее обсуждение, вести дискуссию в этой парадигме. Даже приняв принципиальное решение в пользу патриаршества, некоторые члены соборного Отдела о высшем церковном управлении заботились о разработке «патриаршей конституции», чтобы патриарх не мог оказаться самодержавным, чего многие опасались^[24]. Другие считали, что в современных условиях бояться этого не было причин. По словам архимандрита Илариона (Троицкого), «теперь наступает такое время», «что венец патриарший будет венцом не “царским”, а скорее венцом мученика и исповедника, которому предстоит самоотверженно руководить кораблем церкви в его плавании по бурным волнам моря житейского»^[25].

«Патриархистам» часто приходилось выступать с критикой имперского строя. В послании от прихода храма села Студенец Пензенской епархии во введении патриаршества виделось «освобождение Российской церкви от горького рабства фараонова»^[26]. Последнее, разумеется, ассоциируется с зависимостью от монаршей власти в синодальный период. Священник из Кубанской области Герасим Цветков оригинальным образом видел в этой же зависимости подчинение не фараону, а евреям, причем не в аллегорическом, а в самом прямом смысле. Синодальный период, по мнению отца Герасима, — это главенство государей в Церкви, дарованное евреями, чтобы подготовить человечество к вере в их мессию как земного царя. В письме встречаются яркие определения: «цезарепапизм — жидов- ствующая ересь», «синодальный суд — суд евреев, а не архиереев», «синодальная Церковь поставила себя вне спасения»^[27]. Неудивительно, что с такими взглядами Цветков был до революции запрещен в священнослужении и некоторое время провел в заточении в Суздальском Спасо-Евфимиевом монастыре.

Архиепископ Антоний (Храповицкий) на пленарных заседаниях собора также обращался к аргументам от истории. Он называл «путем исторических софизмов и подтасовок» увязывание вопроса о патриаршестве с реставрацией монархии. Именно монархия в лице Петра I упразднила патриаршество (когда на соборе подняли вопрос о самом печальном событии в истории Русской Церкви, владыка, не задумываясь, подал голос с места: «Учреждение Святейшего Синода»^[28]). А в недавнее время монархия же препятствовала восстановлению патриаршества из опасения ослабления светской власти^[29]. Архимандрит Иларион (Троицкий) прибегал к тому же доводу в поэтической манере: «Орел петровского, на западный образец устроенного самодержавия выклевал это русское православное сердце — патриаршество»^[30].

Протоиерей С. И. Шлеёв добавлял к этому малоизвестный исторический факт: до революции на одном монархическом собрании обсуждался вопрос, как быть с патриархом Константинопольским в случае занятия столицы Османской империи русскими войсками, и было решено заменить его митрополитом, подчиненным российскому Святейшему Синоду. Из этого кейса оратор делал преувеличенно громкий вывод: «идея патриаршества не уживается с идеей монархического самодержавия», она «не контрреволюционна, а современна и либеральна»^[31].

Ряд авторов отвергали связь патриаршества не только с монархией, но и вообще с любым политическим строем. Князь Е. Н. Трубецкой был убежден, что «во времена развала нужен живой представитель национальной жизни, живой носитель власти, живой пример. <...> Нужен постоянный центр соборного единения, собиратель рассеянного стада, чтобы по его призыву Собор мог собраться, когда нужно. Это — сила живая, потребность в которой чувствуется и которой нам недостает». И особо князь подчеркивал: «Он нужен нам, независимо от того или другого государственного строя — будь у нас республика или монархия»^[32]. С. А. Котляревский, товарищ министра исповеданий Временного правительства, утверждал: «Никоим образом нельзя подходить к церкви с критерием, который применим к государству <...>. Решительно никакого логического отношения между той или другой государственной организацией и тем или другим церковным строем вовсе нет»^[33].

Профессор Н. Н. Фиолетов, еще один сторонник восстановления патриаршества, на соборе высказывался с критикой термина «монархическое начало в Церкви», введенного протестантами: «Православная Церковь не знает идеи монархизма, в ней всегда жило сознание необходимости единения всех элементов Церкви, этого Тела Христова, понятие о власти как о служении, а не как о господстве»^[34]. Последнее рассуждение соответствует концепту должностной харизмы. Если же обращаться к историческим примерам патриаршего деспотизма, то Фиолетов полагал, что они были обусловлены связью Церкви с царем, придавшей патриаршеству светский характер. Патриарх воспринимался как «орган проявления царской власти в церкви». В новых условиях в отсутствие императора можно было оформить институт патриаршества на канонических основаниях^[35].

После восстановления патриаршества и интронизации Святейшего Тихона многие прежние критики смирились и признали произошедшее. А наиболее непримиримые стали обвинять в монархическом уклоне всю Русскую Церковь, выставляя это как один из поводов своего отмежевания от нее. Петроградская газета «Вечерняя почта» 11 ноября вышла со статьей «Патриарх всея Руси», где повествовала о «психологическом вывихе» у Русской Церкви — «желании во что бы то ни стало иметь начальника, которому можно кланяться». «Лишившись одного автократа, Николая II, она стала искать любезного сердцу начальника и прибегла к реставрации монархического принципа в доступных ей пределах»^[36].

Священник Александр Введенский, будущий лидер обновленчества, в январе 1918 г. предрекал, что русское патриаршество будет подражанием папизму и преемником «русских цезарей в священническом облачении»^[37]. Всеукраинская православная церковная рада, стремившаяся к автокефалии Украинской Церкви, для мобилизации своих сторонников добавляла к теме мотив национального угнетения. В конце 1917 г. она выпустила послание к украинскому народу и духовенству. Там были слова: «Росiяне, позбувшись царя свiтського, завели у себе нового самодержця духовного — московського патрiарха, щоб вкинути й наш український народ в нову духовну неволю»^[38]. Представители созданной позднее «самосвятской» Украинской автокефальной православной церкви отказывались от введения у себя патриаршества и воспринимали свою структуру как «народно-демократическую» — в противоположность «белогвардейской» патриаршей Церкви^[39].

Стоит также обратить внимание на образы, которые использовались в многочисленных приветствиях и поздравлениях с мест, адресованных уже избранному патриарху Тихону^[40]. Тема монархии в них затрагивалась крайне редко и в завуалированном виде. Например, совет Юрьевского университета противопоставлял патриаршество светскому республиканскому управлению, причем симпатии авторов текста, хотя это прямо не говорилось, явно были на стороне единоначалия. В послании совета в восстановлении патриаршества виделся «признак выхода из хаоса анархии и бессилия власти на дорогу порядка и возрождения, первую путеводную звезду во мраке нашего теперешнего политического и нравственного бытия»^[41]. Приходской совет Покровско-Коломенской церкви в Петрограде обращался к предстоятелю Церкви не только как к выразителю церковного единения, но и как к «носителю национально-государственного единства и общественного порядка». В этом послании патриаршество названо «сохранившимся могучим стволом великодержавного русского дуба, у которого злая буря обломала вершину и ветки»^[42]. Под вершиной дерева, очевидно, следует понимать царскую власть, а после ее крушения ответственность за государство возлагается на патриарха.

Представители Занарвского благочиннического округа в том же Петрограде, напротив, с неодобрением отзывались о прежних «вождях народа и строителях народной жизни», которые «стремились к внешнему блеску России, к внешнему, призрачному ее величию, часто развращая народную душу, убивая в нем его веру в Господа». Далее шло обращение к патриарху: «Ныне, волею Всевышнего поставленный ангелом церкви Российской, Ты — наш единственный вождь. <...> Ты — кормчий церкви Российской!»^[43]. Выходит, и здесь патриарх заменял собой монархов, пусть и недостойных своего звания.

Можно предположить, хотя и с оговорками, что образ патриарха как монарха был близок тем, кто называл его «вождем» или «кормчим», но эти слова, востребованные в сентябре-октябре 1917 г., позднее встречались мало. Чаще к предстоятелю Русской Церкви обращались как к «отцу» (семейная логика), «пастырю», «молитвеннику», «печальнику», «старцу» (логика духовного служения), «первоиерарху», «первосвятителю», «первопрестольнику» (иерархическая логика), «защитнику», «поборнику» (логика защиты Церкви), «знамени единства православного русского народа» (национальная логика). Иными словами, в поздравительной корреспонденции с конца 1917 г. отражены разные представления о патриаршестве, но в очень малой степени — как о церковном самодержавии.

Подводя итоги, следует заметить, что во время революционных потрясений тема патриаршества вызывала прочную ассоциацию с политикой, прежде всего с монархическим принципом управления, причем у людей разных убеждений. Для одних сходство с самодержавным устройством компрометировало идею патриаршества, для других оправдывало. Многие в этом вопросе предпочитали не высказывать свою позицию прямо, а отталкиваться от критикуемой, которую они трактовали как монархическую или антимонархическую.

1917 год продемонстрировал резкие изменения в развитии этого сюжета. Дискуссия о восстановлении патриаршества вспыхнула с новой силой после отречения императора Николая II и перехода к активной подготовке Поместного собора. На фоне доминирующих весной и летом в обществе настроений — резкого антимонархизма и безудержной тяги к демократизации — не только идея патриаршества оказалась непопулярной (как явно или скрыто монархическая), но и власть епископов в Церкви подвергалась нападкам. Порой люди вставали на эту позицию не вполне искренне, чтобы избежать обвинений в контрреволюционности.

Однако постепенно наступало отрезвление от революции, происходили все более тревожные события. Это привело к быстрому изменению настроений, и осенью явное большинство на соборе получили сторонники восстановления патриаршества. В их аргументации вопрос о монархическом принципе управления рассматривался с разных сторон. Одна группа доводов сводилась к тому, что он не так уж плох сам по себе и может быть эффективно применен в Церкви. Другая апеллировала к истории: ораторы настаивали, что не нужно связывать власть патриарха с царизмом, ведь именно царизм ее упразднил; либо утверждали, что она могла быть «самодержавной» в прошлом, но не в нынешних условиях народовластия. Третья группа доводов подчеркивала особую, неполитическую природу Церкви и делала акцент вообще не на власти, а на харизме патриарха, которого не следовало сравнивать с царем. Указанные три способа аргументации опирались на разную логику, но вели к одному выводу о необходимости восстановления патриаршества.

Безусловно, политические события 1917 г. и политические убеждения членов собора оказали большое влияние на ход дискуссии и на принятие соборного решения. Но, возможно, решающую роль сыграли те «патриархисты», которые, вовлекаясь в политическую дискуссию, попытались снять противопоставление власти и харизмы, должности и личного авторитета, монархического принципа и соборности (епископ Митрофан (Краснопольский), князь Е. Н. Трубецкой, Н. Н. Фиолетов и др.). Благодаря им вокруг фигуры патриарха объединились чаяния разных церковных кругов вне зависимости от политических позиций. После принятия решения в этих кругах тема связи первоиерарха с монархизмом быстро сошла с повестки дня, оставшись лишь в риторике их непримиримых противников. А одним из самых ярких практических проявлений отказа от противопоставлений власти и харизмы стала процедура выбора патриарха, в которой голосование было совмещено с соборной молитвой и вытягиванием жребия.

Список литературы

Лобанова И. В. Восстановление патриаршества в России в контексте политических событий начала ХХ века // Отечественная история. 2005. № 3. С. 139–143.

Недосекин К. Н. Дискуссия относительно восстановления Патриаршества в России и особое мнение профессора Н. С. Суворова // Церковь и время. 2018. № 1 (82). С. 184–208.

Петрушко В. И. Украинская автокефальная православная церковь // Православная энциклопедия. М., 2023. Т. 70. С. 89–102.

Успенский Б. А. Царь и патриарх: Харизма власти в России. М., 1998.

• Законодательные акты Петра I. Редакции и проекты законов, заметки, доклады, доношения, челобитья и иностранные источники: cб. документов / cост. Н. А. Воскресенский. М., 2020. Т. II/III. С. 387.
• См.: Успенский Б. А. Царь и патриарх: Харизма власти в России. М., 1998.
• См.: Лобанова И. В. Восстановление патриаршества в России в контексте политических событий начала ХХ века // Отечественная история. 2005. № 3. С. 139–143; Недосекин К. Н. Дискуссия относительно восстановления Патриаршества в России и особое мнение профессора Н. С. Суворова // Церковь и время. 2018. № 1 (82). С. 184–208.
• См.: Заозерский Н. А. О сущности церковного права. Сергиев Посад, 1911. С. 80.
• См.: Калужский церковно-общественный вестник. 1917. № 31.
• ГА РФ. Ф. Р-3431. Оп. 1. Д. 219. Л. 34–38.
• См.: Лобанова И. В. Восстановление патриаршества в России... С. 140.
• См.: Документы Священного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 годов. М., 2012. Т. 1. С. 1003, 1065–1067.
• Документы Священного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 годов. Т. 1. С. 333.
• Волков С. А. Возле монастырских стен: Мемуары. Дневники. Письма. М., 2000. С. 123.
• ГА РФ. Ф. Р-3431. Оп. 1. Д. 220. Л. 72 об.
• Desiderata (лат.) — желание, устремление.
• Там же. Л. 65 об.
• Документы Священного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 годов. М., 2024. Т. 26. С. 447, 524–525, 531.
• См.: Там же. М., 2015. Т. 5. С. 388–389; М., 2024. Т. 26. С. 526–529, 546.
• Документы Священного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 годов. Т. 26. С. 657, 702.
• ГА РФ. Ф. Р-3431. Оп. 1. Д. 219. Л. 2–3.
• См.: Угроза Собору // Всероссийский церковно-общественный вестник. 1917. № 91. С. 1.
• ГА РФ. Ф. Р-3431. Оп. 1. Д. 220. Л. 49–50.
• См.: Документы Священного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 годов. Т. 5. С. 488.
• ГА РФ. Ф. Р-3431. Оп. 1. Д. 219. Л. 1–1 об.
• ГА РФ. Ф. Р-3431. Оп. 1. Д. 220. Л. 339 об.
• См.: Документы Священного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 годов. Т. 5. С. 628.
• См.: Там же. Т. 26. С. 407.
• Волков С. А. Возле монастырских стен... С. 124.
• ГА РФ. Ф. Р-3431. Оп. 1. Д. 231. Л. 88.
• Там же. Д. 219. Л. 54–55 об.
• Документы Священного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 годов. Т. 5. С. 578.
• См.: Документы Священного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 годов. Т. 5. С. 512–513.
• Там же. С. 614.
• Там же. С. 569.
• Там же. С. 531–532.
• Там же. С. 522.            
• Там же. С. 534.
• См.: Там же. С. 535.
• Документы Священного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 годов. Т. 26. С. 700.
• Там же. С. 711–712.
• Там же. Т. 6. С. 887.
• См.: Петрушко В. И. Украинская автокефальная православная церковь // Православная энциклопедия. М., 2023. Т. 70. С. 91.
• ГА РФ. Ф. Р-3431. Оп. 1. Д. 219, 231, 240, 241; Ф. Р-4652. Оп. 1. Д. 1–5.
• ГА РФ. Ф. Р-3431. Оп. 1. Д. 231. Л. 49–49 об.
• Там же. Ф. Р-4652. Оп. 1. Д. 2. Л. 10–10 об.
• ГА РФ. Ф. Р-4652. Оп. 1. Д. 2. Л. 15–15 об.