«Надгробное слово, оставленное святым праведным Алексием Мечёвым перед своей кончиной»: опыт интерпретации

Праведный Алексей Мечёв скончался от паралича сердца 9 июня 1923 г. на даче в Верее, куда, по свидетельству епископа Арсения (Жадановского), спешно попрощавшись с духовными чадами, отправился умирать^[1]. В церковной истории это время бурного замешательства и тяжелой смуты. Собирается обновленческий собор, где епископ Антонин (Грановский) утверждает каноничность женатого епископата и создание христианско-трудовых общин вместо монастырей, подавляющее большинство столичных храмов заняты обновленцами, но в то же время был выпущен из тюрьмы Святейший Патриарх Тихон; во исполнение пророчества старца: «Когда я умру — вам будет радость»^[2]. В Никольском храме на Маросейке сохранялась верность каноническому строю, клир продолжал поминать святейшего Тихона, место покойного настоятеля занял священник Сергий Мечёв — сын старца.

Вызывает интерес одно обстоятельство, связанное с заключительным отрезком жизни праведного Алексия. Тот же преосвященный Арсений пишет, что старец стремился в Верею для того, чтобы закончить важный труд — «последнее свое завещание»^[3]. В Москве, по словам праведного Алексия, это дело ему бы не дали совершить прихожане, по обыкновению обременяя его многочисленными просьбами и загружая своими проблемами^[4].О том, что духовные чада старца действительно злоупотребляли его временем и душевными силами, прямо говорит его сын в одной из проповедей, произнесенной в течение первых лет по смерти отца Алексия: «При жизни Батюшки мы относились к нему безжалостно», «...еще не поздно исправить наши грехи перед Батюшкой».

Вдали от приходской суеты старец принялся за написание надгробного слова, посвященного своей памяти. Любопытно как само обстоятельство, едва ли обыкновенное, так и содержание рукописи, обнаруженной у смертного одра праведного Алексия. Это «духовное завещание»^[5] старца было впервые прочитано рано утром у гроба святого, находящегося в Никольском храме, в присутствии сестер Маросейской общины^[6], а всенародно оглашено при большом стечении духовенства и верующих после заупокойной Литургии^[7], которую возглавил, как и последующее отпевание, по завещанию старца, настоятель Даниловского монастыря епископ Феодор (Поздеевский).

Этот текст, получивший заглавие «Надгробное слово, оставленное о. Алексием перед своей кончиной», вошел в сборники, посвященные памяти старца («Отец Алексей Мечёв»^[8] (1970, 1989) под ред. Струве, «Пастырь добрый»^[9] (1997, 2000) сост. Фомин), но прежде стал предметом исследования священника Павла Флоренского («Рассуждение на случай кончины отца Алексея Мечёва»^[10]), в которое также вошло с некоторыми сокращениями. Исследование неоднозначной статьи отца Павла с охватом широкой проблематики, в первую очередь философского осмысления проблемы авторства, было предпринято академиком Топоровым в статье 1993 г. «Об одном специфическом повороте проблемы авторства»^[11]; самое ценное и взвешенное исследование статьи Флоренского, на наш взгляд, было проведено кандидатом богословия Павлюченковым в статье «Кто не умер, тот никогда не взойдет на эту высоту...»^[12], опубликованной в 2021 г. Отдельных трудов, посвященных не рецепции Флоренским «Надгробного слова», а исследованию самого памятника, до сих пор не предпринималось, лишь делались некоторые замечания, на которых мы остановимся несколько подробнее.

Французский публикатор профессор Н. А. Струве делает важное открытие, впервые сближая текст завещания старца с «Последней надгробной речью иеромонаха Григория (Борисоглебского, впоследствии архимандрита)»^[13], которая была произнесена при погребении преподобного Амвросия и опубликована в 1900 г. в издании полного жития Оптинского старца. Однако игумен Андроник (Трубачёв) отмечает, опираясь на материалы из архива Флоренского, что уже после публикации своей статьи отец Павел обнаружил сходство между речью иеромонаха Григория и завещанием отца Алексия, притом охарактеризовал стратегию переработки автором первообразного текста:

«1. Практически дословно сохраняется целый ряд выражений оригинального текста;

2. Опускаются все обстоятельства, имеющие непосредственное отношение к характерным для монашеского духовничества деталям, но «оставляется, напротив, чистый дух самого старчества»^[14].

Так, исследование Флоренского — единственное, посвященное в собственном смысле «Надгробному слову» праведного Алексия. Статья Топорова, на наш взгляд, не может рассматриваться в этом смысле, поскольку ставит перед собой задачу разрешения философской проблемы, в частностях следуя выдвинутой Флоренским концепции. Замечательное исследование Павлюченкова посвящено рецепции завещания старца отцом Павлом Флоренским, проблематика самого текста здесь затрагивается вскользь, сколько того требует основная тема.

В настоящей статье мы проанализируем «Надгробное слово», опираясь на указанные выше исследования, относящиеся к проблеме завещания праведного Алексия. Также рассмотрим соотношение текстов иеромонаха Григория и автора «Надгробного слова». Проблема авторства последнего в рамках статьи не ставится, поскольку требует отдельного подробного изучения с привлечением новых источников. Мы будем следовать традиционной атрибуции текста праведному Алексию по следующим соображениям.

Во-первых, ее придерживался сын старца, во время похорон отца оглашавший завещание при большом стечении народа. Флоренский пришел к выводу о том, что рукопись, попавшая к нему в руки, — «духовное завещание о. Алексея»^[15], опираясь на доводы, которые, очевидно, могли быть приведены только близким к покойному человеком — отцом Сергием. Доводы следующие: в документе установлен почерк старца; используемая бумага — именно та, которая оказалась у о. Алексея перед самой кончиной; последнее — рукопись была обнаружена на нарочито видном месте, на прикроватном столике у смертного одра^[16]. Из этого можно сделать вывод, что именно с подачи отца Сергия Мечёва этот текст был признан аутентичным завещанием праведного Алексия, другими словами, атрибуция завещания старцу зиждется на авторитете священномученика.

Во-вторых, к свидетельству отца Сергия Мечёва присоединяется другой современник старца — преосвященный Арсений (Жадановский), достаточно подробно упоминающий в своих воспоминаниях о «последнем завещании» святого, которое он стремился закончить во что бы то ни стало перед смертью. Более того, епископ Арсений говорит о прямой зависимости между приездом отца Алексия в Верею и работой над «Надгробным словом», о чем мы упоминали выше. Причин не доверять словам преосвященного Арсения мы не находим.

В-третьих, формально авторство праведного Алексия ни разу не ставилось под сомнение ни в научной литературе, ни при публикации текста «Надгробного слова» в книгах, посвященных старцу, вплоть до настоящего времени^[17].

Единственный веский аргумент против авторства святого состоит в том, что через это будет снята проблема содержания рукописи. Суть проблемы состоит в том, что православная аскетическая традиция не знает случаев, когда праведник писал бы о себе в тех выражениях, которые используются в тексте «Надгробного слова». Например: «уста, дышавшие только миром, любовью и утешением...»^[18], «он умел жить по-Божьи, как подобает истинному христианину»^[19], etc.

Слово на погребение старца Амвросия имеет объем в 4050 слов, завещание праведного Алексия практически в три раза меньше — насчитывает 1374 слова. При этом текст иеромонаха Григория более последователен и выверен, «Надгробное слово» как бы отрывочно, но при этом полностью следует, за некоторыми исключениями, прототипу.

Вывод отца Павла Флоренского о характере работы с первоначальным текстом мы находим верным. Приведем несколько примеров приспособления текста к обстоятельствам жизненного подвига старца в миру.

В слове отца Григория мы видим отсылки к биографии почившего: у старца духовно окормлялись великий князь Константин Константинович и другие высокие особы, например граф А. П. Толстой, Ф. М. Достоевский, богатые помещики и дворяне. «У меня все равны», — говорил старец^[22]. В «Надгробном слове» эти слова опускаются вместе с упоминанием монашеской кельи. Обычай вставать на колени перед старцем в знак покорности и почтения практиковался в Оптиной пустыни уже при старце Льве (1768–1841)^[23]. Перед преподобным Амвросием преклоняли колени не только монахи, но и миряне^[24]. Обращение людей, приходивших к праведному Алексию, было чуждо подобных жестов.

Праведный Алексий называется не старцем, а дорогим отцом. Также не используется громкое выражение «Святая Русь», вместо этого автор обращается к духовным чадам почившего. К 1923 г. не осталось старцев, годом раньше скончался близкий по духу отцу Алексию преподобный Анатолий (Потапов), о Святой Руси тем более не приходится говорить.

Флоренский считает, что «Надгробное слово» — документ, который принципиально важен для понимания феномена духовности, он раскрывает две тайны — духовной жизни и смерти^[27].

Говоря вкратце, отец Павел предлагает тенденциозное истолкование смерти, которая понимается как сочетание души праведника со своим высшим «Я»^[28]. Концепция двух «я» Флоренским разрабатывалась уже в труде «О типах возрастания» (1906), также нашла отражение в «Столпе и утверждении Истины», где он пишет о греховной «одежде-самости»^[29], которая должна измениться под воздействием истинного божественного «Я»; в противном случае произойдет рассечение, которое приведет к смерти личности, которая под корой греховной плоти превращается в «застывшее явление без являющегося»^[30] и фактически погружается в небытие.

Философ утверждает, что праведный перед своей кончиной услышал и записал похвалу самому себе. Его святое Я воспарило в область, где кончается субъективизм и самообман, и совершило суд над прожитой жизнью, отчужденно взирая на нее, как будто между ней и умершим субъектом разорвалась онтологическая связь.

Павлюченков делает вывод, что усилившееся после 1917 г. увлечение отца Павла теософскими концепциями нашло свой выход в подобном построении, которое является не чем иным, как попыткой подтверждения чуждого православному богословию учения, не укорененного в Писании и Предании, привлечением нового материала, претендующего на статус откровения. Сам философ не настаивал на своей экстравагантной интерпретации «Надгробного слова». В статье, посвященной почившему старцу, написанной Флоренским не более чем через год после работы над «Рассуждением на случай кончины отца Алексея Мечёва», он не упоминает об этом вовсе.

Однако в работе отца Павла есть зерно, которое не относится к его близким к оккультизму построениям и может быть одним из объяснений загадки «Надгробного слова». Философ сближает последний текст праведного Алексия с отрывком из 1 Кор. 2:15: «...но духовный судит о всем, а о нем судить никто не может», заключая, что старец, всей своей жизнью проповедовавший духовную свободу, «с окончательной силой возвестил»^[31] ее через свое завещание. Он таким образом предупредил тех, кто решил бы воздать ему почести, и сказал ровно то, чего достаточно, предельно объективно, без лукавства и ложной скромности.

Топоров в этом соглашается с Флоренским, подчеркивая, что духовно отец Алексий был как бы «перпендикулярен» миру. Но далее Владимир Николаевич несколько смещает библейский акцент, заданный отцом Павлом, как нам кажется, ключевой, в сторону, говоря о чертах юродства, которые якобы были свойственны старцу^[32]. С этим можно согласиться лишь отчасти, по крайней мере доминантой в духовном облике отца Алексия эта черта, очевидно, не была. Здесь мы с Флоренским не согласимся. Объяснить завещание старца его юродством было бы упрощением, попросту не соотносящимся с фактами.

Мы остановимся на том, что старец не хотел, чтобы на его похоронах кто-либо упражнялся в красноречии, потому сам написал прощальное слово. Его содержание никак не может вменяться в вину, поскольку полностью соответствует тексту, прошедшему церковную рецепцию. И если никто не возразил против содержания речи в адрес почившего старца — подчеркнем, в то время не причисленного к лику святых, — почему должно вызвать нарекание сходство надгробных речей, им посвященных? К этому прибавим еще несколько догадок.

Итак, мы предполагаем, что написание, вернее составление надгробной речи старцем Алексием, было обусловлено следующими причинами. Во-первых, святой таким образом мог проявить любовь к своему сыну, отцу Сергию, которому помимо переживания боли утраты, организации похорон, вступления в наследие приходом и многочисленными духовными чадами старца, предстояло и произнести речь над гробом отца, к составлению которой он был не готов. Таким образом любящий папа в последний раз проявил заботу о своем дорогом чаде, в котором не чаял души, которому писал: «Я живу для вас (своих детей. — Прим. авт.)»^[33].

Во-вторых, служение старца в миру — в то время беспрецедентное явление, которое вызывало нарекания в адрес отца Алексия. В том числе в среде священнослужителей о праведном ходили многочисленные неприятные слухи, причем их было так много, что известен случай, когда сам отец Алексий лично их слышал^[34]. Отец Сергий Мечёв на одной из проповедей говорил: «Батюшка вывел старчество из монастыря в мир; сделался единственным старцем на приходе, в миру. Это было соблазнительно»^[35]. Мы предполагаем, что старец желал, чтобы сразу же после его кончины был зафиксирован факт духовного единства его — белого священника — служения со служением монаха, духовно окормляющего верующих. В церковной среде и в настоящее время бытует расхожее мнение о том, что истинное благочестие возможно лишь в монастыре, потому за духовным советом следует обращаться исключительно к монаху.

Праведный Алексий своим последним завещанием пытается канонизировать дело всей своей жизни, поставить точку в споре о том, что монастырское и мирское благочестие имеют принципиальное различие в своей степени, ценности. Известно, что приезжавшим в Оптину пустынь москвичам преподобный Анатолий (Потапов) советовал не предпринимать транспортные расходы, не тратить время на приезд в Козельск, а идти за советом к отцу Алексию Мечёву. Таким образом, завет праведного соотносится с традицией старчества Оптиной пустыни, восходящей к преподобному Паисию Величковскому, от которого — к древней Афонской традиции.

ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА

1. «Пастырь добрый». Жизнь и труды московского старца протоиерея Алексея Мечёва / Сост., прим., коммент. С. Фомина. М., 1997.

2. Агапит (Беловидов), схиархим. Житие оптинского старца Амвросия. Козельск: Введенский ставропигиальный мужской монастырь Оптина пустынь, 2019.

3. Андроник (Трубачёв), игум. Русский пастырь на приходе // Москва. 1990. № 12.

4. Арсений (Жадановский), еп. Отец Алексей Мечёв / Воспоминания. М.: Православный Свято-Тихоновский богословский институт: Братство во Имя Всемилостивого Спаса, 1995.

5. Гаевская Н. З. Традиция служения в миру в русском православном подвижничестве // Социальное служение Православной Церкви: проблемы, практики, перспективы: Материалы Международной научно-практической конференции, Санкт-Петербург, 24–26 ноября 2016 года. СПб: Издательство РХГА, 2016. С. 100–105.

6. Куприянова Т. И. Воспоминания об отце Сергии Мечёве // «Друг друга тяготы носите…»: жизнь и пастырский подвиг священномученика Сергия Мечёва: в 2 кн. / Кн. 1. Жизнеописание. Воспоминания / сост. А. Ф. Грушина. М.: ПСТГУ, 2012.

7. Отец Алексей Мечёв. Воспоминания. Письма. Проповеди. Ред. Струве Н. Париж: YMCA–Press, 1970.

8. Павлюченков Н. Н. «Кто не умер, тот никогда не взойдет эту высоту». К статье священника Павла Флоренского «Рассуждения на случай кончины отца Алексея Мечёва» // Филаретовский альманах. 2021. № 17. С. 151–165.

9. Святой праведный Алексий Мечёв / сост. Маркова А. А. М.: Благовест, 2013.

10. Старец в миру. Святой праведный Алексей Мечёв. Житие, письма, проповеди, записи на книгах. М.: Образ, 2010.

11. Топоров В. Н. Об одном специфическом повороте проблемы авторства // Русская философия смерти: антология. М.; СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2017. С. 512–522.

12. Флоренский П. А., свящ. Сочинения в 4-х томах. Т. 2. М.: Мысль, 1996.

13. Флоренский П. А., свящ. Сочинения. Т. 1 (1). Столп и утверждение Истины. М., 1990.

• Арсений (Жадановский), еп. Отец Алексей Мечёв / Воспоминания. М.: Православный Свято-Тихоновский богословский институт: Братство во Имя Всемилостивого Спаса, 1995. С. 14.
• «Пастырь добрый». Жизнь и труды московского старца протоиерея Алексея Мечёва / Сост., прим., коммент. С. Фомина. М., 1997. С. 718.
• Арсений (Жадановский), еп. Отец Алексей Мечёв / Воспоминания. М.: Православный Свято-Тихоновский богословский институт: Братство во Имя Всемилостивого Спаса, 1995. С. 14.
• «Пастырь добрый». Жизнь и труды московского старца протоиерея Алексея Мечёва / Сост., прим., коммент. С. Фомина. М., 1997. С. 664.
• Флоренский П. А., свящ. Сочинения в 4-х томах. Т. 2. М.: Мысль, 1996. С. 591.
• Куприянова Т. И. Воспоминания об отце Сергии Мечёве // «Друг друга тяготы носите…»: жизнь и пастырский подвиг священномученика Сергия Мечёва: в 2 кн. / Кн. 1. Жизнеописание. Воспоминания / сост. А. Ф. Грушина. М.: ПСТГУ, 2012. С. 228–242.
• Арсений (Жадановский), еп. Отец Алексей Мечёв / Воспоминания. М.: Православный Свято-Тихоновский богословский институт: Братство во Имя Всемилостивого Спаса, 1995. С. 22.
• Отец Алексей Мечёв. Воспоминания. Письма. Проповеди. Ред. Струве Н. Париж: YMCA–Press, 1970.
• «Пастырь добрый». Жизнь и труды московского старца протоиерея Алексея Мечёва / Сост., прим., коммент. С. Фомина. М., 1997.
• Флоренский П. А., свящ. Сочинения в 4-х томах. Т. 2. М.: Мысль, 1996. С. 591–620.
• Топоров В. Н. Об одном специфическом повороте проблемы авторства // Русская философия смерти: антология. М.; СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2017. С. 512–522.
• Павлюченков Н. Н. «Кто не умер, тот никогда не взойдет эту высоту». К статье священника Павла Флоренского «Рассуждения на случай кончины отца Алексея Мечёва» // Филаретовский альманах. 2021. № 17. С. 151–165.
• Агапит (Беловидов), схиархим. Житие оптинского старца Амвросия. Козельск: Введенский ставропигиальный мужской монастырь Оптина пустынь, 2019. С. 11–19.
• Андроник (Трубачёв), игум. Русский пастырь на приходе // Москва. 1990. № 12. С. 161.
• Флоренский П. А., свящ. Сочинения в 4-х томах. Т. 2. М.: Мысль, 1996. С. 591.
• Там же.
• Старец в миру. Святой праведный Алексей Мечёв. Житие, письма, проповеди, записи на книгах. М.: Образ, 2010.
• Флоренский П. А., свящ. Сочинения в 4-х томах. Т. 2. М.: Мысль, 1996. С. 618.
• Там же.
• Агапит (Беловидов), схиархим. Житие оптинского старца Амвросия. Козельск: Введенский ставропигиальный мужской монастырь Оптина пустынь, 2019. С. 545.
• Флоренский П. А., свящ. Сочинения в 4-х томах. Т. 2. М.: Мысль, 1996. С. 619.
• Агапит (Беловидов), схиархим. Житие оптинского старца Амвросия. Козельск: Введенский ставропигиальный мужской монастырь Оптина пустынь, 2019. С. 196.
• Там же. С. 61.
• Там же. С. 269.
• Там же. С. 535.
• Флоренский П. А., свящ. Сочинения в 4-х томах. Т. 2. М.: Мысль, 1996. С. 617.
• Там же. С. 592.
• Павлюченков Н. Н. «Кто не умер, тот никогда не взойдет эту высоту». К статье священника Павла Флоренского «Рассуждения на случай кончины отца Алексея Мечёва» // Филаретовский альманах. 2021. № 17. С. 151–165.
• Флоренский П. А., свящ. Сочинения. Т. 1 (1). Столп и утверждение Истины. М., 1990. С. 235.
• Там же. С. 241.
• Там же. С. 616.
• Топоров В. Н. Об одном специфическом повороте проблемы авторства // Русская философия смерти: антология. М.; СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2017. С. 512–522. С. 391.
• Старец в миру. Святой праведный Алексей Мечёв. Житие, письма, проповеди, записи на книгах. М.: Образ, 2010. С. 30.
• Святой праведный Алексий Мечёв / сост. Маркова А. А. М.: Благовест, 2013. С. 20–21.
• «Пастырь добрый». Жизнь и труды московского старца протоиерея Алексея Мечёва / Сост., прим., коммент. С. Фомина. М., 1997. С. 659.