Опубликовано: 04 апреля 2025
Источник
Кёниг И. Место и роль Священного Писания в индивидуальной молитве египетских монахов (IV–V вв.). Перевод с французского О. Н. Арсеньевой. // Диакрисис. 2024. № 2 (22). С. 30–57. DOI:10.54700/ diakrisis.2024.2.22.002

Посвящается христианам Египта
В Египте IV в. практика монашеской аскезы тесно связана с концепцией Боговоплощения. Действительно, труд свт. Афанасия Великого «Житие святого Антония» можно рассматривать как иллюстрацию его «Слова о Воплощении Бога Слова». В основе этих двух трудов лежит одинаковое понимание смысла Воплощения Христова, выраженное в очень сходных терминах[1]. Ибо очевидно, что речь идет об обоживающем причастии к Божественной благодати[2].
Эта концепция является центральной для святых отцов в целом и для свт. Афанасия Великого в частности. Ибо было необходимо, чтобы Бог Слово действительно принял человеческую природу, поскольку, как подчеркивал Ориген в высказывании, которое будет перенято другими: «Если бы Он не воспринял человека целиком, человек не был бы спасен целиком»[3]. Таким образом, смысл Воплощения заключается именно в том, чтобы избавить человека от тления и смерти. Христианская аскеза есть осуществление этого освобождения. Она является фундаментально христологической. Христос как Бог, принимая человеческую природу, побеждает зло, тем самым делая возможной духовную борьбу монаха. Поэтому монахи будут стремиться максимально точно следовать Его действиям, воплощенным в Писании. Речь здесь идет не о подражании образцовому герою, а скорее о том, чтобы позволить человеческой природе войти в преображенное и обоженное состояние, которое является целью сотворения человека. Нематериальный Логос посредством кенозиса в человеческом теле возвышает это тело на уровень, намного превосходящий тот, который был у него при сотворении. Воплощение Христа выходит за рамки простого восстановления падшей природы. Оно позволяет человеку получить доступ к божеству Логоса без посредников[4]. В этом смысле Воплощение есть «новое творение», преобразующее «статус человеческой сущности как таковой»[5].
Для Древней Церкви Ветхий Завет говорит нам о Христе так же, как и Новый, это чтение «в свете Христа, Сам Иисус привел этому пример: «Исследуйте Писания <...> а они свидетельствуют о Мне» (Ин. 5:39). «И, начав от Моисея, из всех пророков изъяснял им сказанное о Нем во всем Писании (Лк. 24:27)»[6]. Этот экзегетический принцип лежит в основе интерпретации Священного Писания Великой Церковью[7] и свт. Афанасием: «В каждой книге Писания, преимущественно о Спасителе, предвозвещается то же, что во всех Писаниях», — говорит он нам в Послании к Маркеллину[8].
Эта вездесущность Священного Писания хорошо подчеркивается апофтегмой святого Антония: «Кто-то спросил авву Антония: “Что я должен соблюдать, чтобы угодить Богу?” Старец ответил: “Соблюдай то, что я тебе приказываю: куда бы ты ни шел, всегда имей Бога перед своими глазами; что бы ты ни делал, имей свидетельство Священных Писаний; и где бы ты ни находился, не уходи оттуда легко. Соблюдай эти три вещи, и ты спасешься”»[9]. Священное Писание выступает здесь как защита и как образец для подражания. Эта роль, отводимая Писанию, обнаруживается во всех формах монашества, как отшельнического, так и общежительного. Вот почему в пахомиевских обрядах новопринятого послушника учат читать и писать, а также запоминать Писание[10].
Нередко в этих сообществах Священное Писание рассматривается как истинный оракул; слово Писания там является не абстрактным, а призывающим к действию. Чтобы проиллюстрировать этот факт, я возьму два отрывка из «Жития святого Антония». В начале этого текста мы видим молодого Антония, озабоченного вопросом нестяжательности: «С такими мыслями входит он в храм; в читавшемся тогда Евангелии слышит он слова Господа к богатому: если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах (Мф. 19:21)»[11]. Святой Антоний, полагая, что эти строки адресованы ему, продает все свое имущество, раздает его бедным, оставив лишь небольшой запас для своей сестры, которую он опекал. В другой раз, услышав отрывок из Евангелия: «Не заботьтесь о завтрашнем дне» (Мф. 6:34), он раздал бедным даже то немногое, что еще оставалось у него.
Таким образом, Священное Писание оказывается наделенным некоторым статусом, перформативностью, тем, что необходимо применять на практике. Этот статус предписания к выполнению встречается также в запросе монахов, просящих «слова» у старца, причем это «слово» является синонимом действия, которое необходимо выполнить.
Вышеизложенное отражает статус как языка, так и письма, который нам чужд, но схож для культур устной речи, как было в случае с Египтом, где число людей, умеющих читать, было невелико[12]. Как отмечает Уолтер Онг в своей книге об устной речи: «Тот факт, что народы устных культур обычно и во всех отношениях универсально считают, что слова обладают магической силой, явно связан, по крайней мере бессознательно, со смыслом слова как обязательно произносимого, звучащего и, следовательно, обладающего силой»[13].
Более того, этот аспект устной речи занимал особое место в культуре фараонов, и лингвисты без колебаний говорят в этом случае о перформативности, то есть о вере в отношения между словами и вещами; слово в некотором роде способно вызывать вещь определенным способом. Так, Паскаль Вернус пишет: «У египтян нет никакого произвола в знаке, а, наоборот, вера в существенную связь между означающим и означаемым, между существительным (rn) и тем, что оно обозначает <...>. Вплоть до коптского языка rn могло образовываться с притяжательным суффиксом, подобно существительным, обозначающим то, что является врожденным и не может быть достигнуто. Таким образом, именование не отделяется от творения, а Творец квалифицируется как тот, кто создает существительные имена»[14].
Для Оригена вопрос о Божественных именах — «глубокий и таинственный», и «тогда мы смело можем сказать, что “Саваоф”, “Адонаи” и прочие имена, которые еврейское предание хранит с большим уважением, имеют в своем основании не случайные и тварные вещи, но некоторое таинственное богословие, возводящее к Творцу Вселенной. Вот почему эти имена, если они изрекаются в надлежащем и свойственном им порядке и последовательности, имеют особенную силу. Но и другие имена, если они произносятся по-египетски, имеют свое воздействие на известных демонов»[15].
Мы, конечно же, находимся в культурном контексте, сильно отличающемся от Египта фараонов, и то, что применялось ко всем именам, теперь применимо только к «Божественным именам». Более того, в этой культуре, где доминирует устная речь, говорящий не очень явно отличается от автора: «Прежде чем воспринимать документ как текст, старейшины воспринимали его как результат высказывания или, что более вероятно, путали текст, высказывание, говорящего и автора»[16]; отсюда же и понятие auctoritas, связанное с особым престижем, придаваемым имени автора, и a fortiori, когда текст имел Божественное происхождение.
Мы находимся в ситуации, когда письменная культура, считающаяся основополагающей в монашеской жизни, получает все более широкое распространение. Это особое положение письменности, характерное для монашеской среды, должно было резко отличаться от положения письменности в остальной части страны, что, впрочем, не могло не вызвать реакции неприятия со стороны монахов. Некоторые апофегмы могут отражать эту напряженность: «Брат просил авву Серапиона: дай мне наставление. — Что могу я тебе сказать? — отвечал авва. — Разве то, что ты взял имущество вдов и сирот и положил его на этом окне? А пред глазами старца было окно, заваленное книгами»[17].
В действительности, как подчеркивал Уильям А. Грэхем, фиксируя речь, текст рискует стать скорее «мертвой буквой», чем «живым словом»[18]. Это старая проблема, уже упомянутая Платоном. Мы знаем о его критическом отношении к письму. Это касается как текстов, так и картин: «Они похожи на живых существ, но, когда их спрашивают, они величественно молчат»[19].
Этот учет эффективности знака затем переносится на сам текст Священного Писания, который монах присваивает себе посредством практики запоминания и «поглощения» текста, называемого meditatio на латыни или «мелете» (μελέτη) на греческом. Эта хорошо известная практика заключалась в повторении текста после того, как он был выучен «наизусть», деятельность, которая, как ясно подчеркнул Жан Леклерк, вовлекала всю личность монаха: тело, поскольку это рот, который произносит, но также его память, которая запоминает текст, его разум, который понимает его значение, и его волю, которая желает претворить его в жизнь[20]. Как отмечал Антуан Гийомон: «Глагол meletan в Септуагинте, которому соответствует meditari в Вульгате, чаще всего соответствует еврейскому haga; этот термин обозначает чтение вполголоса, с усердием и благоговением, книги Закона, упражнение, которое благочестивый еврей делает “день и ночь” прилежно. “Медитация” монахов является частью этой традиции»[21].
Эта деятельность монаха призывала не только к «грубой» силе слов. Этот поступок имел реальное психологическое значение, и «способность размышлять над Священными Писаниями, чтобы защищать монаха от демонических нападений, была не просто вопросом «грубой силы» слов. Медитация была актом, который мог иметь реальное психологическое значение. В этой связи важно отметить, что «битва с демонами» отражает огромные психологические трудности, с которыми монахи сталкивались в своей жизни в пустыне»[22]. Вот что советовал прп. Макарий: «Постись до вечера, сказал старец, и подвизайся, перечитывай Евангелие и другие Писания. Если же придет к тебе помысл, не смотри вниз, но всегда устремляй взор свой горé — и Господь тотчас поможет тебе»[23]. Преимущество этой деятельности также заключалось в том, что она укрепляла дух, не мешая ручному труду, когда речь шла о простых занятиях, что обычно и имело место: плетение веревок, изготовление сандалий или даже выпечка хлеба[24]. Результаты этого «размышления» хорошо описаны прп. Иоанном Кассианом: оно ведет нас от «плотского» к «духовному»[25].
Тот факт, что слова Писания воспринимаются монахами как живые, и что они воздействуют на них, также следует из текста святого Афанасия, его «Послания к Маркеллину», являющегося настоящим трактатом о чтении псалмов[26]. Там выделяются две основные темы: «В большинстве случаев псалом становится непосредственно голосом христианина, а еще лучше сказать — псалом есть глас Самого Христа. Посему-то и до пришествия Своего к нам Он внушил это псалмопевцам»[27]. У нас нет критического издания этого текста, но он был предметом нескольких исследований, и после работы М. Ж. Рондо[28] никто больше не ставит под сомнение его подлинность, а также его монастырский контекст. Можно предположить, что он был издан около 361–363 гг.[29].
Святой Афанасий начинает с настаивания на «убеждающем» характере псалмов[30]. Он выделяет их пророческий характер, но особенно подчеркивает тот факт, что каждый может узнать себя в них: «...и смотря уже по тому, чем он страждет и чем одержим, может избрать в ней живописуемый словом образ, и не такой, о котором можно только выслушать и пройти мимо, но который научает, как должно говорить и действовать, чтобы уврачевать свою немощь»[31]. Псалмы учат нас тому, как мы можем бороться самостоятельно. Этот перформативный, действенный характер псалмов проходит через их интеграцию в рамки монашеского жительства. И он добавляет: «...в псалмах, кто читает все прочее, кроме пророчеств о Спасителе и о язычниках, тот как бы произносит собственные свои речения, и каждый поет псалмы, как бы о нем написанные»[32]. Для свт. Афанасия псалмы есть зеркало души[33]. Этот текст особенно полезен для понимания того, как Священное Писание могло быть воспринято монахами. Такой подход к Писанию в целом и к псалмам в частности скорее всего был достаточно распространенным. Его можно найти у прп. Иоанна Кассиана[34]. Стивен Д. Драйвер в недавней работе подчеркнул важность этой техники чтения текстов у прп. Иоанна Кассиана и ее сходство с техникой свт. Афанасия. Автором ее, скорее всего, был Ориген[35]. С. Д. Драйвер связывает эту технику со способом изображения под названием «просопопея», используемым в риторике. Она также используется другими авторами, при этом ее применение не ограничивается псалмами[36].
Кроме того, различные моменты, на которые Кассиан разделяет созерцательную жизнь, связаны с различными «смыслами» Писания, которые представляют собой все более глубокие уровни, достигаемые теми, чья чистота сердца постоянно растет: «И поднимаясь, таким образом, к многообразному знанию Бога через Его же собственное просвещение, он начнет потом вскармливаться более высокими и более сокровенными тайнами»[37]. Духовное знание — это не эзотерическое знание, а способность глубже понять библейский текст, который составляет молитву монаха. Это знание является причастностью, и тем, что Дидим Александрийский уже развил в своем комментарии к Псалмам, говоря: «имя познания (γνῶσις) имеет два обозначаемых смысла: один значит просто [интеллектуальное] уяснение предмета, а другой — соединение и смешение познающего с познаваемым»[38].
Это знание не дискурсивный акт, а живая встреча двух личностей[39], являющаяся источником радости, и Евагрий, комментируя 6-й стих 125-го псалма: «Сеявшие со слезами будут пожинать с радостью» (Пс. 125:6), добавляет: «Плод семян — жатва, а добродетелей — вéдение. И как посеву семян сопутствуют слезы, так и жатве — радость»[40]. И для прп. Иоанна Кассиана эта «духовная наука» (scientia spiritalis), или «истинная наука» (vera scientia), проистекает из приобретения практики и соответствует «созерцательной» жизни. Это знание состоит из: «созерцания Божественных предметов и познания более глубоких смыслов Священного Писания»[41].
Кроме того, для прп. Иоанна Кассиана существует тесная связь между переходом от буквального смысла текста к смыслу духовному, с одной стороны, и способностью монаха созерцать Христа сначала в Его человеческой природе, а затем в Его Божественной природе. Это прочтение согласуется с прочтением свт. Афанасия, для которого scopos, или характер Писания, заключается в двойном утверждении человечества и божества Христа, при этом Священное Писание содержит сообщение о двойном способе существования Логоса[42]. Не случайно также, что прп. Иоанн Кассиан является автором трактата «О Воплощении против Нестория», предвосхищающего Халкидонский собор: двойство природ Христа глубоко переживается монахом как переход от плотского к духовному. Связь между духовностью и богословием тесна, и отныне становится понятнее, почему свт. Афанасий защищал единосущие Христа [Богу Отцу по божеству], ибо если Христос не Бог, то аскетизм христианина не имеет смысла.
Сам опыт созерцания становится более глубоким вместе с опытом монашеской жизни[43], он коррелирует с внутренним состоянием чистоты монаха. Этот тип «зеркального» толкования будет еще широко практиковаться в Средние века, как отмечает Дом Жан Леклерк: «В монашеской культуре Средневековья контакт с Писанием есть контакт с Богом <...>, человек не ставит себя вне или выше Писания: он находится внутри него. Оно не имеет дело с объективными реальностями, внешними по отношению к человеку: оно говорит христианину о всем том, чем он живет, о самом сокровенном, что есть в нем»[44].
Действенность, придаваемая стихам Священного Писания, хорошо иллюстрируется антирретиком и проистекающей из нее молитвой Иисусовой. Антирретик, или «реплика», представляет собой метод борьбы с демоническими мыслями, который берет в качестве образца искушение Иисуса Христа в пустыне[45]. Известно, что Он ответил на искушения, противопоставляя им стихи из Писания. Чтобы «реплика» была эффективной, необходимо, с одной стороны, чтобы она была краткой для предотвращения любого диалога с разрушительной мыслью, а с другой стороны, чтобы она отвечала природе этого демонического внушения. Уже в «Послании к Маркеллину» свт. Афанасий предлагал всегда иметь под рукой псалом для отражения атак демона, и этот метод подтвержден в «Житии святого Антония»[46]. Такое использование псалмов будет развиваться при помощи Евагрия[47], который составил отдельную книгу, «Антирретик», или «Книгу реплик», содержащую около пятисот цитат (497) из Священного Писания, сгруппированных в соответствии с восемью главными помыслами, при этом каждый раздел представлен в соответствии с порядком книг греческой Библии[48]. Этот метод, по-видимому, широко использовался монахами пустыни, и А. Гийомон приравнивает его к использованию библейских текстов в качестве средства экзорцизма: «Сама монашеская практика является частью древней традиции, в которой библейские тексты, в основном псалмы, использовались как экзорцизм для изгнания бесов. Таково и иудейское их использование, о чем свидетельствует свт. Афанасий в конце своего “Послания к Маркеллину”[49]. Подобное использование псалмов известно у ессеев по текстам, обнаруженным в Кумране[50]. Медицинские сочинения также свидетельствуют о профилактическом применении псалмов, поскольку болезни также приписываются злым духам. Эта практика долгое время сохранялась в самом Египте, у коптов[51], вплоть до наших дней»[52]. Можно было бы добавить, что коптская рукопись о «магическом» использовании псалмов была опубликована Нессимом Энейном и Тьерри Бьянки в Ифао[53]. Известно, что с VI в. использование антирретического метода будет подвергаться критике за введение определенной формы диалога с помыслом, поэтому этот метод не рекомендовали новичкам[54].
Монологическая, односложная молитва близка к антирретику, но в ее задачи не входит борьба с конкретной мыслью: эта молитва позволяет сосредоточить свой ум на Боге, не давая ему блуждать. Данное упражнение чаще всего состоит в повторении вслух стиха из Священного Писания. Так, авва Аммой рассказывал: «Пришли мы однажды, я и авва Витим, к авве Ахиле и услышали, что он рассуждает о сих словах: не убойся, Иаков, выйти в Египет (Быт. 46:3)»[55]. Св. Аммон, ученик прп. Антония, советовал монаху сидеть в своей келье, постоянно размышляя над словом мытаря в своем сердце: «Помилуй меня, грешника!»[56].
Эта форма молитвы отличается от псалмопения «малого собрания» (синаксиса), которая соответствует монашеской службе[57].
Использование односложной молитвы, по-видимому, является характерной чертой монахов пустыни. Прп. Иоанн Кассиан делает из этого «тайную традицию», и будет призывать, со своей стороны, «совершать молитвы краткие, но как можно чаще, чтобы, чаще молясь Господу, мы могли бы всегда прилепляться к Нему; а это для того, чтобы умеренной краткостью избегать стрел злокозненного диавола, которые он с особенной назойливостью пускает в нас тогда, когда мы совершаем молитву»[58]. С этой целью он предложит чтение второго стиха Псалма 69: «Боже, обратись на помощь мне, Господи, поспеши помочь мне» (ср. Пс. 69:2)[59].
Мы знаем, что находимся у истоков «молитвы Иисусовой»[60], свидетельство о которой, датируемое серединой VII или началом VIII вв., нашли в келлиях[61]. Однако в этой молитве чувствуется иудео-христианская традиция, апеллирующая к силе имени, некое тождество между именем и реальностью, которое оно вызывает. Это еще более верно в отношении Божественного имени, как подчеркивает митрополит Каллист (Уэр): «Все, что верно в отношении человеческого имени, тем более верно и в отношении имени Божиего. Его сила и слава присутствуют в Его Имени. Имя Бога — это numen praesens (действующая и присутствующая сила), Бог с нами, Еммануил[62] <...> Призвать имя Бога — значит поместить себя в Его присутствие, открыться Его энергии, предложить себя в качестве инструмента и живой жертвы в Его руках»[63]. Таким образом подчеркивается перформативный характер имени.
Преимущество монологической, односложной молитвы, со своей стороны, четко определил прп. Иоанн Кассиан: правильно практикуемая, то есть после этапа очищения, она позволяет заложить «непоколебимые основания глубокого смирения, которые, разумеется, смогли бы поддерживать башню, имеющую вознестись до неба. Затем надлежит воздвигнуть на нем духовное строение добродетелей и удерживать свою душу от всякого развлечения и соблазнительного блуждания, чтобы она таким образом начинала понемногу возвышаться к созерцанию Бога и духовным прозрениям. Ибо то, что мы представляем в мыслях прежде часа молитвы, это же неизбежно придет нам на ум во время молитвы, возникнув через воспоминание. Посему прежде начала молитвы мы должны поставлять себя в таком состоянии, в каком желаем находиться во время нее. Ибо душа во время моления сообразуется с предыдущим своим состоянием, и, когда мы будем припадать к земле, совершая усиленное моление, образ тех действий, а также слов и чувств встанет прямо перед нашими глазами и побудит нас в соответствии с предшествовавшим молитве расположением или гневаться, или унывать, или вновь воспоминать былые вожделения и побуждения к ним, или с глупым смехом, о чем даже стыдно говорить, поддаваться развлечению со стороны какого бы то ни было шуточного слова или поступка, или метаться, беспорядочно перелетая с места на место. И потому поспешим еще прежде молитвы исторгнуть из тайника нашего сердца все то, что, по устремлению нашему, не должно проникнуть в нас во время молитвы, дабы тем самым мы смогли исполнить апостольскую заповедь: Непрестанно молитесь (1 Фес. 5:17)»[64]. Кроме того, чтение псаломского стиха позволяет монаху поддерживать себя в состоянии внутренней нищеты[65].
Таким образом, ясно, что Священное Писание в том виде, в каком оно было практикуемо монахами Египта, пользуется особым статусом, основанным на силе, могуществе, особой действенности, придаваемой словам. Можно довольно четко отличить почти магическое использование Священного Писания и псалмов, засвидетельствованное и сегодня, от чисто религиозного использования, которое можно было бы охарактеризовать как почти «сакраментальное»[66]. Писание, известное как способ проявления Логоса или даже Воплощения, является, таким образом, истинным связующим звеном встречи человека с Богом, поскольку оно позволяет человеку перейти от буквального и чисто плотского смысла к духовному и Божественному смыслу. Именно об этом его использовании говорят нам великие духовные деятели — свт. Афанасий и прп. Иоанн Кассиан, и именно это использование мы найдем на Западе, как подчеркивает Дом Жан Леклерк. Египетское происхождение этого двойного использования можно объяснить несколькими факторами:
— тем фактом, что культура все еще является преимущественно устной;
— методом «зеркального» чтения Священного Писания;
— особой ролью, отведенной «Божественным именам»;
— особым жанром, которым являются молитва и молитвенное
чтение Писания.
Этот последний пункт кажется мне определяющим для второго использования, потому что, как писал Поль Валери: «Кроме того, в подтверждение сублимации языка могут приводиться все употребления речи, которые не удовлетворяют потребностям практического порядка, и которые имеют смысл только благодаря отсылке к полностью духовной Вселенной, имеющей ту же глубокую природу, что и поэтическая Вселенная: молитва, призыв, заклинание являются творцами существ, к которым они обращаются. Таким образом, язык становится посредником “духовности”, то есть прямой трансмутации желаний и эмоций в присутствия и способности как “реальные”, без вмешательства средств физически адекватного действия»[67].
Алфавитный патерик // PG. Т. 65. Сol. 42–440; L. Régnault (ed.). Les sentences des Pères du désert. Collection alphabétique. Solesmes, 1981; рус. пер.: Алфавитный патерик. Достопамятные сказания о подвижничестве святых и блаженных отцов. Научная редакция, предисловие, комментарии, перевод недостающих в дореволюционном издании фрагментов профессора СДА П. К. Доброцветова и доцента МГУ А. М. Белова. М.: Сибирская благозвонница, 2021.
Афанасий Великий, свт. Послание к Маркеллину // PG. Т. 27. Сol. 11–46; рус. пер.: // Творения иже во святых отца нашего Афанасия Великого, архиеп. Александрийского. Т. 4. Сергиев Посад, 1903. С. 3–35.
Афанасий Великий, свт. Житие св. Антония: Athanase d’Alexandrie. Vie d’Antoine. Èd. et trad. française G.J.M. Bartelink // SC. № 400. Paris, 2004 (2e éd.); рус. пер.: Житие прп. отца нашего Антония // Творения иже во святых отца нашего Афанасия Великого, архиеп. Александрийского. Т. 3. Сергиев Посад, 1903. С. 178–250.
Афанасий Великий, свт. Слово о Вочеловечении Бога Слова: Athanase d’Alexandrie. Traité sur l’incarnation du Verbe. Èd. et trad. française Ch. Kannengiesser // SC. № 199. Paris, 1973; рус. пер.: Афанасий Великий, свт. Творения. (Т. 1. ПСТСО. Т. 8). Творения апологетические, догматико-полемические, историко-полемические. Перевод ТСО. Вступ. статья А. И. Сидорова, П. К. Доброцветова. М., 2015. С. 103–152.
Варсануфий и Иоанн Газские, прпп. Вопросоответы: Barsanuphe et Jean de Gaza. Correspondance. Éd. F. Neyt, P. de Angelis-Noah, trad. française L. Regnault // SC. № 426, 427, 450, 451, 468. Paris, 1997, 1998, 2000, 2001, 2002; рус. пер.: Преподобных отцев Варсануфия Великого и Иоанна Руководство к духовной жизни в ответах на вопрошения учеников / Пер. [МДА] с греч., предисл. прп. Никодима Святогорца. М., 1855.
Климент Александрийский. Увещание к эллинам: Clément d’Alexandrie. Exhortation aux Grecs (Protreptique). Èd. et trad. anglaise G. W. Butterworth. Clement of Alexandriа. Exhortation to the Greeks, Loeb Classical Library 92, Washington, 1919; рус. пер.: Климент Александрийский. Увещание к язычникам. Кто из богатых спасется. Перевод А. Ю. Братухина. СПб.: Изд-во Олега Абышко, 2006.
Климент Александрийский. Строматы: Clément d’Alexandrie. Les Stromates: Stromate I / Introd. C. Mondésert; trad. et not. M. Caster // SC. № 30. Paris, 1951; Les Stromates: Stromate II / Introd. et not. P. Th. Camelot; trad. C. Mondésert. 2 t. // SC. № 38. Paris, 1954; Les Stromates: Stromate V / Éd. et. trad. A. Le Boulluec // SC. № 278, 279. Paris, 1981; Les Stromates: Stromate VII / Éd. et trad. A. Le Boulluec // SC. № 428. Paris, 1997; Les Stromates: Stromate VI / Éd. et trad. P. Descourtieux // SC. № 446. Paris, 1999; Les Stromates: Stromate IV / Éd. et trad. A. van den Hoek // SC. № 463. Paris, 2001; рус. пер.: Климент Александрийский. Строматы. Перевод Е. В. Афонасина. Т. I–III. СПб.: Изд-во Олега Абышко, 2003.
Дидим Слепец. Толкование на псалмы // PG. Т. 39. Сol. 1155–1616.
Евагрий Понтийский. Делатель или монах: Èvagre. Traité pratique ou le moine. Èd. et trad. française A. Guillaumont, C. Guillaumont // SC. № 170–171. Paris, 1971; рус. пер.: Евагрий Понтийский. Аскетические и богословские творения / Пер. с др.-греч., вст. ст. и коммент. А. И. Сидорова. М.: Мартис, 1994. С. 94–112.
Иоанн Кассиан, прп. Установления: Jean Cassien. Institutions cénobitiques. Èd. et trad. française J.-C. Guy // SC. № 109. Paris, 1965; рус. пер.: Иоанн Кассиан Римлянин, прп. Творения догматико-полемическое и аскетические. М.: Сибирская благозвонница, 2020. (ПСТСО; т. 11). С. 161–346.
Иоанн Кассиан, прп. Собеседования: Jean Cassien. Conférences. Éd. et trad. française E. Pichery // SC. № 42 bis, 54 bis, 64. Paris, 2008, 2009, 1959; рус. пер.: Иоанн Кассиан Римлянин, прп. Творения догматико-полемическое и аскетические. М.: Сибирская благозвонница, 2020. (ПСТСО; т. 11). С. 347–840.
Иоанн Кассиан, прп. О Воплощении против Нестория: Jean Cassien. Traité de l’incarnation: contre Nestorius. Trad. française M.-A. Vannier. Sagesses chrétiennes. Paris, 1999; рус. пер.: Иоанн Кассиан Римлянин, прп. Творения догматико-полемическое и аскетические. М.: Сибирская благозвонница, 2020. (ПСТСО; т. 11). С. 21–160.
Иоанн Дамаскин, прп. Точное изложение православной веры: Jean Damascène. Exposé de la Foi orthodoxe (De fide orthodoxa). Éd. et trad. française V. P. Ledrux avec la collaboration de G.M. de Durand // SC. № 540. Paris, 2011; рус. пер.: Творения прп. Иоанна Дамаскина. Источник знания. Перевод и комментарии Д. Е. Афиногенова, А. А. Бронзова, А. И. Сагарды, Н. И. Сагарды. М.: Индрик, 2002. С. 156–337.
Ориген. Против Цельса: Origène. Contre Celse (Contra Celsum). Éd. et trad. française M. Borret // SC. № 132. Paris, 1967; рус. пер.: Ориген. Против Цельса. [Кн. I–IV] / Пер.: Л. И. Писарев. Казань, 1912. М., 1996.
Ориген. О молитве: Origène. Sur la prière (De oratione). Trad. française A.-G. Hamman. Les Pères dans la foi 2. Paris, 1995; Ориген. О молитве. Пер.: Н. И. Корсунский. Ярославль, 1884.
Ориген. Диспут с Гераклидом: Origène. Entretiens avec Héraclide. Éd. et trad.
française J. Scherer // SC. № 67. Paris, 2002 (2e éd.).
Пахомий Великий, прп. Правила: Pachôme. Règles (S. Pachomii Régula) // Pachomiana Latina: Règle et épîtres de S. Pachôme, épître de S. Théodore et «Liber» de S. Orsiesius / Texte lat. de S. Jérôme; éd. A. Boon. Louvain, 1932. P. 11–74; Saint Pachôme. Règles // L’esprit du monachisme pachômien suivi de la traduction française des Pachomiana latina par les moines de Solesmes, P. Deseille (dir.). Bégrolles-en-Mauges, 1980. P. 11–57; рус. пер.: Хосроев А. Л. Пахомий Великий (Из ранней истории общежительного монашества в Египте). СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского ин-та истории РАН «Нестор-История», 2004. С. 391–429.
Psaumes. Éd. et trad. française P. Deseille, Les Psaumes, Le psautier des Septante, Monastère de Saint-Antoine-le-Grand.
Bagnall R. S. Egypt in Late Antiquity. Princeton, 1996.
Burnet R. L’Egypte ancienne à travers les papyrus. Paris, 2003.
Burton-Christie D. The Word in the Desert, Scripture and the Quest for Holiness in Early Christian Monasticism. Oxford, 1993.
Delcor M. L’utilisation des Psaumes contre les mauvais esprits à Qumrân // La vie de la Parole. De l’Ancien au Nouveau Testament (Mélanges P. Grelot). Paris, 1987. P. 61–70.
Driver S. D. John Cassian and the Reading of the Egyptian Monastic Culture. Studies in Médiéval History and Culture. New York, London, 2002.
Dubois J.-D., Tardieu M. Introduction à la littérature gnostique. I. Collections retrouvées avant 1945. Initiations au christianisme ancien. Paris, 1986.
Fedou M. La Sagesse et le monde: le Christ d’Origène. Collection Jésus et Jésus Christ 64, Paris, 1995.
Fischer B. Psalmus Vox Christi Patientis selon l’Épître à Marcellinus de saint Athanase // Kannengiesser C. (éd.). Politique et théologie chez Athanase d’Alexandrie. Actes du colloque de Chantilly, 23–25 septembre 1973. Théologie historique 27. Paris, 1974. P. 305–311.
Fossas L. M. L’Epistola ad Marcellinum di sant’Atanasio // Studia Monastica, 39. 1997. P. 27–74.
Graham W. A. Beyond the Written Word, Oral Aspect of Scripture in the History of Religions. Cambridge, 1987.
Grillmeier A. La «peste d’Origène» // Alexandrina: héllénisme, judaïsme et christianisme à Alexandrie. Mélanges offerts au P. Claude Mondésert. Paris, 1987. P. 221–237.
Guillaumont A. Aux origines du monachisme chrétien. SO 30. Bégrolles-en-Mauges, 1979.
Guillaumont A. Le problème de la prière continuelle // Guillaumont A. Études sur la spiritualité de l’Orient chrétien. SO. 66. Bégrolles-en-Mauges, 1996. P. 131–141.
Guillaumont A. Un philosophe au désert: Evagre le Pontique. Textes et traditions, 8. Paris, 2004.
Hadot P. Exercices spirituels et philosophie antique. Bibliothèque de l’évolution de l’humanité. Paris, 2002; рус. пер.: Адо П. Духовные упражнения и античная философия / Пер. с франц. при участии В. Л. Воробьева. М.; СПб. Изд-во «Степной ветер»; ИД «Коло», 2005.
Harris W. W. Ancient Literacy. Cambridge, Londres, 1989.
Henein N., Bianquis T. La magie par les psaumes: édition et traduction d’un manuscrit arabe chrétien d’Égypte // BEC12. Le Caire, 1975.
Jevtitch A. Prolégomènes à une gnoséologie hésychaste: l’amour, fondement de la connaissance // Jevtitch A. Études hésychastes. Lausanne, 1995. P. 7–72.
Kannengiesser C. Le Verbe de Dieu selon Athanase d’Alexandrie. Collection Jésus et Jésus-Christ 45, Paris, 1990.
Khater A. L’emploi des Psaumes en thérapie avec formules en caractères cryptographiques // BSAC19, 1967–1968. P. 123–176.
Leclercq J. L’amour des lettres et le désir de Dieu. Initiation aux auteurs monastiques du Moyen-Age. Paris, 1957.
Leclercq J. Saint Bernard et l’esprit cistercien. Maîtres spirituels, 36. Paris, 1966.
Ong W. J. Orality and Literacy: the Technologizing of the Word. New York, London, 1980.
Pezin M. Les manuscrits coptes inédits du Collège de France // Ecritures et traditions dans la littérature copte. Journée d’études coptes. Strasbourg, 28 mai 1982. CBC1, Louvain, 1984. P. 23–27.
Rondeau M. J. L’Epître à Marcellinus sur les Psaumes // Vigillia Christiana, 22. 1968. P. 176–197.
Staniloae D. La doctrine de saint Athanase sur le salut // C. Kannengiesser (éd.). Politique et théologie chez Athanase d’Alexandrie. Actes du colloque de Chantilly, 23–25 septembre 1973. Théologie historique, 27. Paris, 1974. P. 278–293.
Stewart C. Cassian the Monk. New York: Oxford University Press, 1998.
Torjesen K. J. Hermeneutical Procedure and Тheological Method in Origen’s Exegesis. Patristische Texte und Studien, 28. Berlin, New York, 1985.
Vernus P. Name // Lexikon der Ägyptologie (LÄ) IV. Wiesbaden: Otto Harrassowitz, 1980. Col. 320–326.
Ware K. The Power of the Name, The Jésus Prayer in Orthodox Spiritality. Oxford, 1984.
Wipszycka E. Encore sur la question de la «literacy», après l’étude de W. V. Harris // Wipszycka E. Études sur le christianisme dans l’Egypte de l’Antiquité tardive. Studia Ephemeridis Augustinianum 52, Rome, 1996. P. 127–135.
Wipszycka E. Le niveau d’alphabétisation des moines égyptiens // Wipszycka E. Moines et communautés monastiques en Egypte (IV–VII siècles) // The Journal of Juristic Papyrology. Supplément 9, Varsovie, 2009. P. 361–365.
Источник
Кёниг И. Место и роль Священного Писания в индивидуальной молитве египетских монахов (IV–V вв.). Перевод с французского О. Н. Арсеньевой. // Диакрисис. 2024. № 2 (22). С. 30–57. DOI:10.54700/ diakrisis.2024.2.22.002