Опубликовано: 24 октября 2024
Источник
Кисич Р. Конфликт из-за титула «Вселенский патриарх» как парадигма отношений Рима и Константинополя в конце VI в. / Пер.: Б. Ковачевич // Богослов. 2024. № 4 (4). С. 41–66.

В июне 595 г. Григорий Двоеслов, папа римский (590−604 гг.), писал Константинопольскому патриарху Иоанну Постнику (582−595 гг.): «Кому, я спрашиваю тебя, ты подражаешь этим столь несправедливым титулом [Вселенский патриарх], если не тому, который презрел равные ему хоры ангелов и хотел себя возвысить до вершины самовластия, чтобы никому не подчиняться, но выше всех вознестись»[1]. Вряд ли Святитель Григорий мог выразить более четко свою позицию в отношении конфликта из-за спорного титула οἰκουμενικός πατριάρχης, кроме как путем установления связи титула «Вселенский патриарх» с гордостью сатаны. Сегодня, с православной точки зрения, такая переписка двух святителей Церкви вызывает вопрос, что побудило папу Григория[2], отличавшегося монашеским смирением и скромностью, направить столь резкие слова патриарху Иоанну, человеку, которого он лично знал во времена своего пребывания в Константинополе (578−584 гг.) и добродетельную жизнь которого очень уважал[3]?
Конфликт из-за использования титула «Вселенский патриарх» начинается задолго до времени правления святителей Григория Двоеслова и Иоанна Постника. Сам спор является одним из проявлений напряженности в отношениях Рима и Константинополя, начавшейся из-за переноса столицы Римской империи на побережье Босфора. Эта напряженность, в которой часто почти невозможно отделить церковное измерение от политического, проявлялась с меньшей или большей силой и в различных формах до Великого раскола 1054 г. В прямой связи с проблемой спора о титуле «Вселенский патриарх» стоит римское неприятие 3-го канона II Вселенского и 28-го канона IV Вселенского соборов, согласно которым Константинопольской кафедре было отведено второе место в системе пентархии[4]. Папа Лев I аргументировал свое неприятие халкидонского канона утверждением, что Константинополь не является апостольской кафедрой. Спор о названии universalis patriarches начался на IV Вселенском соборе. Согласно свидетельству некоторых участников с Востока, к самому папе Льву I обращались как к «Архиепископу и Вселенскому патриарху Рима». Однако на основании документов Римского собора папа Григорий утверждает, что Лев I отверг это звание и что ни один из последующих римских епископов не принял такой титул, которым было бы принижено достоинство других епископов. Очевидное различие между константинопольскими и римскими соборными решениями Григорий игнорирует, утверждая, что первые из них не заслуживают доверия, так как многие Константинопольские патриархи поддались различным ересям[5].
На Востоке титул «Вселенский патриарх» использовался уже в начале VI в. В 518 г. антиохийское духовенство письменно обращается к Константинопольскому патриарху Иоанну II, называя его ἃγιος ἀρχιεπίσκοπος καὶ οἰκουμενικός πατριάρχης[6] . Для лучшего понимания спора важно отметить, что титул не использовался исключительно во внутрицерковной переписке. В Кодексе имп. Юстиниана патриарх Епифаний (520–535 гг.) называется sanctissimo et beatissimo archiepiscopo huius regiae urbis et oecumenico patriarchae («святейший и блаженнейший Архиепископ этого Царского Города и Вселенский патриарх»). В Новеллах также содержится схожее именование для Константинопольского патриарха: « ἃγιος ἀρχιεπίσκοπος τῆς βασιλίδας ταύτης πόλεως καὶ οἰκουμενικός πατριάρχης » («святой Архиепископ этого Царского Города и Вселенский патриарх»)[7].
На протяжении большей части VI в. Апеннинский полуостров был ареной военных конфликтов Византии, сначала с западными готами в первой половине века, а затем с лангобардами. На гражданское население повлияли последствия военных действий, в том числе высокие налоги, с помощью которых византийская администрация пыталась покрыть огромные расходы на завоевания Юстиниана[8]. Логофет Александр, который отвечал за сбор налогов, заслуженно носил прозвище Ножницы, потому что изобретал все новые способы увеличения сборов[9]. Кроме того, во всей Римской империи действовал принцип, согласно которому каждая провинция поддерживалась за счет собственных доходов и при этом выплачивала определенную сумму имперской казне. Раздираемая войной Италия, у которой забрали богатую зерном Сицилию и поставили под непосредственное имперское управление, находилась в тяжелом финансовом положении и едва могла справиться с бременем налоговых обязательств новой администрации[10].
Существенное изменение системы отношений между Римом и Константинополем произошло со вступлением в силу «Прагматичной санкции» императора Юстиниана от 13 августа 554 г., в результате чего Апеннинский полуостров был административно вновь присоединен к Римской империи (Византии). Этот закон установил вместо традиционной римской новую имперскую административную систему, возглавляемую византийским военным губернатором, причем со столицей в Равенне[11]. Corpus iuris civilis, созданный между 528–534 гг. в Константинополе, стал действовать на Апеннинах[12]. Фактически Италия утратила статус колыбели империи и стала простой византийской провинцией[13].
Далекоидущие последствия этого решения стали очевидны уже в войне с лангобардами, начавшейся в 568 г. Византия, в то время занятая проблемами на восточной границе и Балканах, не могла оказать Италии существенной помощи[14]. С другой стороны, каждая инициатива папы по установлению мира с превосходящей военной силой лангобардов встречала неодобрение в Константинополе и Равенне. Экзарх Равенны подозревал свт. Григория в предательстве интересов империи, в то время как византийский император Маврикий в 595 г. называет его «простым» или «наивным» (simplex) в дипломатических делах[15]. В то же время Двоеслов, помимо регулярной папской деятельности и создания церковных структур на оккупированных территориях, должен был заниматься[16] не только организацией гражданской жизни в обедневшем Риме и окрестностях (в меньшей степени и на территории всего Апеннинского полуострова)[17], но и военной организацией, и защитой оставшихся территорий[18]. Принятие папой социально-политической власти соответствовало юстиниановской реформе административной системы, через которую Церковь получила больше полномочий и обязательств по организации гражданской жизни[19]. С другой стороны, деятельность свт. Григория была обусловлена уменьшением человеческого и финансового присутствия Константинополя на Апеннинах[20]. Хотя он оставался верным идее Римской империи и Первосвятительскому престолу до конца своей жизни, из его переписки видно, что со временем он становится все более твердым в убеждении, что Рим постепенно перестает быть предметом заботы Византии. Именно из этого трагического ракурса необходимо рассматривать все высказывания римского папы в споре со свт. Иоанном для того, чтобы можно было его правильно оценить.
Открытый конфликт по поводу титула «Вселенский патриарх» начался в 588 г., когда папа Пелагий II (579–590 гг.) получил письмо от Иоанна Константинопольского, в котором патриарх приводит этот титул в своей подписи. Поскольку письмо включало и документы Константинопольского собора, состоявшегося в 587 г., очевидно, что титул «Вселенский патриарх» был приписан Иоанну IV соборным консенсусом. Папа Пелагий истолковал этот шаг как неканоническое возвышение власти Константинопольской кафедры. Свт. Григорий, описывающий эти события в 595 г. в письме к патриархам Евлогию Александрийскому и Анастасию Антиохийскому, говорит, что папа Пелагий авторитетом преемника апостола Петра оспорил часть соборной документации и многим лицам в письменной форме разъяснил проблемы использования спорного титула[21]. Кроме того, своему апокрисиару в Константинополе Пелагий приказал прекратить евхаристическое общение с патриархом до отказа от этого звания[22].
Такое состояние отношений между Римской и Константинопольской кафедрами застал свт. Григорий, когда взошел на папский престол в сентябре 590 г. Хотя святитель не отменил запрета на совершение Литургии с Константинопольским патриархом в начале своего понтификата, в переписке с патриархом Иоанном он не упоминает проблему в селенского титула. В Синодальном послании к в осточным патриархам, в котором он официально осведомляет их о своем выборе и излагает свое исповедание веры, свт. Григорий ставит Константинопольского патриарха на первое место и тем самым показывает, что он уважает первенство епископа Константинополя на Востоке, согласно 3-му константинопольскому, 28-му халкидонскому канонам и 131-й новелле[23]. У свт. Григория мы не находим явного признания этих канонов, но необходимо указать на его добрую волю в отношениях с Константинополем[24].
После этого «перемирия» между Римской и Константинопольской кафедрами первые осложнения в отношениях возникли после того, как священник из Халкидона Иоанн и иеромонах Афанасий Исаврийский воспользовались правом апелляции[25] к римскому папе, потому что они были осуждены местным собором в Константинополе как еретики. Усилия свт. Григория по установлению истины в данном случае были сначала проигнорированы патриархом Иоанном, а после серии писем папы он ответил, что предмет спора ему неизвестен[26]. Такой ответ папа встретил с большим неодобрением и в 593 г. написал резкое и саркастическое письмо Иоанну, в котором говорит, что если патриарху проблемы его собственной Церкви неизвестны, тогда он, вероятно, плохо выполняет свое служение, и если патриарх скрывает знание этого дела, то лучше ему прервать свой знаменитый пост (illa tanta abstinentia), нежели обманывать брата своего[27]. Следует отметить, что в письмах Григория очевидна готовность оставить это дело Константинополю, но предполагаемое невежество патриарха в этом ему помешало[28].
Патриарх Иоанн в итоге уступил, и в 595 г. отправил папе соборные документы о двух осужденных клириках, которые после повторного судебного разбирательства в Риме были освобождены и приняты в Константинополе[29]. После этих событий отношения на линии Рим — Константинополь остались тревожными, и казалось, несколько забытая проблема титула «Вселенский патриарх» снова всплыла на поверхность. Свт. Григорий возмущенно пишет, что в актах процесса против двух священников Константинопольский первоиерарх почти в каждой строке текста именуется «Вселенским патриархом»[30].
Второе событие, значимое для контекста спора, произошло в городе Салона, где каноническая юрисдикция Рима была напрямую оспорена (Салона долгое время относилась к Риму[31]). После смерти Наталиса, епископа Салоны, возник спор между двумя кандидатами: архидиаконом Гонорием, которого поддерживал Рим[32], и Максимом, который пользовался поддержкой на Востоке. Первоначально избранного Гонория далматинские епископы не приняли. Вместо этого, несмотря на резкий протест свт. Григория[33], в 594 г. с молчаливого согласия императора и равеннского экзарха возвели на престол Максима[34], в то время как папскому легату пришлось покинуть город, спасая свою жизнь[35].
Оба эти события ― дело двух клириков и Салонского епископа — вероятно, послужили причиной возрождения конфликта по поводу звания universalis patriarches. В июне 595 г. Григорий решает поддержать протесты своего предшественника Пелагия II против использования этого титула. Он написал серию писем, из которых наиболее важными для понимания спора являются письма, адресованные императору Маврикию[36], патриархам ― Александрийскому Евлогию и Антиохийскому Анастасию[37], константинопольскому апокрисиару Сабиниану[38] и самому Иоанну Константинопольскому[39].
Аргументы свт. Григория, изложенные в этих письмах, носят, с одной стороны, экклезиологическо-канонический, а с другой, аскетический характер. Существенной экклезиологической проблемой для святителя было использование прилагательного universalis в смысле unus/unicus. Двоеслов утверждает, что Константинопольский патриарх, провозглашая себя универсальным (и, соответственно, единственным[40]) епископом, унижает всех остальных иерархов и упускает из виду, что Сам Христос является главой Церкви[41]. В полемическом письме к императору Маврикию папа говорит, что даже апостол Петр, которому Господь доверил всю Церковь на хранение, нигде не называется универсальным апостолом[42]. И даже Римские епископы, преемники Петра, которым Халкидонский собор предложил пользоваться этим исключительным титулом, не приняли его, чтобы этим не было отказано другим епископам в соответствующей чести[43]. Тем более не имеет права присваивать звание universalis patriarches тот, кому оно никогда не предлагалось[44].
В письме, адресованном императору, папа умело связывает земное благополучие царства с единством и правильным порядком в Церкви[45] и в тщательно подобранных словах требует, чтобы Маврикий использовал свою власть против тех, кто не признает каноны и заповеди Христовы. Искореняя беззакония и соблазны из Церкви, царь обеспечивает долголетие своего правления[46]. Папа, однако, не получил поддержки своих взглядов от Маврикия, несмотря на постоянно повторяемое утверждение, что патриарх Иоанн вносит беспорядки и разобщенность в Церковь[47].
Аскетические аргументы в споре свт. Григорий приводит преимущественно в письмах восточным патриархам. Проблему конфликта по поводу титула папа рассматривает прежде всего с точки зрения гордого возвышения Константинопольского патриарха над другими епископами[48]. Это диалектическое отношение смирения и гордости у Григория актуально не только в этической плоскости, но имеет и эккл��зиологические последствия. Смирение в теологии Григория — это не только одна из добродетелей, но и неотъемлемая черта Церкви как corpus Christi (Тела Христова), так же как, гордость, напротив, характеризует corpus diaboli (тело сатаны)[49]. Добродетель смирения, характеризующая истинных пастырей Церкви Христовой и способствующая единству Церкви, уничижается принятием горделивого титула[50]. Резкость папской критики становится очевидной только с этой онтологическо-экклезиологической точки зрения. Хотя свт. Григорий часто называет апостола Петра «apostolorum princeps, primus pastor apostolorum»[51], служение Петра происходит из диалектической связи авторитет —смирение. Именно личное смирение является противовесом, который ведет (перво)апостольское служение к совершенству и удерживает от нарушения принципа коллегиальности.
Попытка святителя мобилизовать[52] церковных лидеров для создания единого фронта против Константинополя не принесла плодов. Антиохийский патриарх в своем ответе указывает на незначительность всей дискуссии, которая дает повод для создания смут в Церкви[53]. Вполне вероятно, что с той же точки зрения весь вопрос рассматривал Александрийский патриарх — и поэтому вообще не ответил на первое послание папы[54]. По настоянию Григория и указанию на особые отношения Рима и Александрии, в соответствии с отношением апостолов Петра и Марка как учителя и ученика[55], Евлогий Александрийский ответил на письмо, называя Григория «Вселенским папой»[56]. Тем самым он косвенно указывает, что прилагательное «вселенский» не предназначено исключительно для Константинопольского патриарха и явно не обладает тем весом, который ему приписывает Григорий.
Реакция или, лучше сказать, отсутствие реакции на папскую инициативу, свидетельствует, что ключевой аргумент свт. Григория в письме патриарху Иоанну о том, что вся Церковь возмущена титулом «Вселенский патриарх», все-таки не обос нован[57]. В этом письме папа подчеркивает важность смирения как основы единомыслия епископатов и единства Церкви Христовой[58]. Множеством библейских аргументов он подкрепляет сравнение звания «Вселенский патриарх» с гордостью (причем сатанинской), указывая на то, что патриарх этим титулом возвышает себя над собратьями-епископами. Через критику этой экклезиологической установки Двоеслов излагает свою веру в то, что все апостолы и епископы являются членами Тела Христова, а Христос единственный является Главой всех[59]. Особую ноту этому обращению к патриарху придает эсхатологическая тематика. Он упоминает об ожидаемом пришествии антихриста и Страшном суде Господнем и рассматривает их в ракурсе исторических реалий конца VI в. Григорий пишет, что множество священников преклоняются перед приходящим царем гордости — антихристом, а не перед царем смирения — Христом[60]. С необычайно резкой интонацией в конце письма Григорий призывает патриарха задаться вопросом, как он ответит Христу на Страшном суде, поскольку называет себя «общим отцом» (generalis pater). Папа предупреждает, что Сам Господь позаботится о том, чтобы гордые смуты не беспокоили Церковь, если Иоанн не пересмотрит дальнейшее использование спорного звания «Вселенский патриарх»[61]. Заверение Григория в том, что его обращение было вызвано не враждебностью к патриарху, а, наоборот, любовью к нему и заботой о нем, вряд ли могло смягчить в целом подчеркнуто резкий тон письма[62].
Смена патриарха на константинопольской кафедре в 595 г. не исправила ситуацию. Несмотря на протесты свт. Григория[63] новый патриарх Кириак продолжил использовать этот титул, в то время как папа тщетно пытался представить восточным патриархам свой взгляд на конфликт[64]. В последние годы своего понтификата Двоеслов, похоже, сознавал, что ведет проигранную битву, так что еще только раз, в июле 603 г., безуспешно пытался сподвигнуть Кириака Константинопольского отказаться от титула с целью восстановления мира в Церкви[65]. Год спустя, 12 марта 604 г. папа умер, а дискуссия продолжилась до тех пор, пока его преемники сами не включили эпитет «Вселенский» в свой титул[66].
Мы возвращаемся к вопросу о мотивах свт. Григория в этом конфликте. Настойчивость Двоеслова и необычная энергия, с которой он вел дискуссию, указывают на то, что спорный титул для него не был лишь церемониальной проблемой, догматической и канонической.
Конфликт по поводу титула «Вселенский патриарх» интерпретировался исследователями по-разному. Согласно одному из исследовательских направлений, причиной спора было лишь терминологическое недопонимание[67], так как суть конфликта касается титула οἰκουμενικός πατριάρχης, то есть patriarches universalis. Уже с первого взгляда очевидно несоответствие: термин universalis не соответствует греческому прилагательному οἰκουμενικός. Вполне возможно, что непониманию и, следовательно, конфликту способствовало то, что в Новеллах Юстиниана прилагательное οἰκουμενικός переводится как universalis. Составители Кодекса Юстиниана были более осторожны и οἰκουμενικός не переводили, а только транскрибировали (oecumenicus)[68].
Из полемики следует, что Григорий понимал οἰκουμενικός как universalis в смысле unus/unicus, на что он указывал Константинопольскому патриарху. В соответствии с этим пониманием титула патриарх возвышает себя как единственного (универсального) епископа, то есть претендует на вселенскую юрисдикцию. В связи с этим Демакопулос точно замечает, что титул «Вселенский патриарх» сначала ассоциируется с «Вселенским собором». Поскольку Вселенские соборы считались последними инстанциями при принятии догматических и канонических решений, использование звания οἰκουμενικός πατριάρχης могло пониматься как стремление к укреплению авторитета и юрисдикционных компетенций Константинопольского патриарха[69]. На основании корпуса Григория нельзя с уверенностью утверждать, что его позиция по вопросу о спорном звании основана на этой ассоциации. Однако показательно, что Григорий для термина «вселенский» использует латинское слово universalis.
Поиск аргументов в пользу тезиса о лингвистическом недоразумении (οἰκουμενικός/universalis) в литературе идет в сторону констатации слабого знания греческого языка Григорием[70]. Хотя и можно справедливо утверждать, что Двоеслов, сын знатной римской семьи, воспитанный в латинской культуре и получивший образование на творениях латинских святых отцов, обладал лишь ограниченным знанием греческого языка, все-таки было бы преувеличением обосновывать весь спор только этим. Понимание термина οἰκουμενικός в данном случае следует рассматривать в историческом контексте VI в. Согласно ранее проанализированным событиям между Римом и Константинополем, восприятие Григорием этого термина, вероятно, не было положительным, напротив, в его глазах слово οἰκουμενικός явно представляло собой попытку сделать авторитет Константинопольского патриарха вселенским.
Тезис о взаимном непонимании как причине конфликта скорее может относиться к богословско-семантическому содержанию термина οἰκουμενικός. Предположение, из которого исходят некоторые исследователи, состоит в том, что Григорий не знал о многозначности или генезисе значения этого термина на Востоке[71]. Титул «Вселенский патриарх» не означал претензий на всеобщее юрисдикционное право, а лишь высшую должность в границах одного патриархата[72]. Следовательно, термин οἰκουμενικόςмог быть в принципе приписан каждому патриарху как тому, кто обладает наибольшей юрисдикционной властью в своем патриархате. Такое понимание согласуется с 123-й новеллой. Если св. Иоанн Постник в таком смысле рассматривал термин и свой титул, тогда очевидна причина его нежелания признавать за Римской кафедрой право апелляции в случае суда над двумя константинопольскими клириками[73]. Этот способ понимания титула οἰκουμενικός πατριάρχης вполне соответствует и реакции патриархов Александрии и Антиохии на письма Григория[74]. В поддержку этого тезиса также говорит то, что патриарх Александрийский называет самого Григория «Вселенским папой», очевидно, не видя при этом никакого противоречия в одновременном обращении к Константинопольскому патриарху подобным титулом[75]. Исходя из этого предположения, можно утверждать, что Антиохийский патриарх справедливо предостерегает папу от бесцельности всего спора[76].
Однако реакция Григория на этот конфликт не совсем беспредметна, если титулом «Вселенский патриарх» подчеркивается стремление ко всеобщей юрисдикции. Этот тезис часто встречается в более старой (особенно западной) литературе. О том, что этот титул действительно мог привести к таким последствиям, можно косвенно заключить на основании того, что Диоскор Александрийский приписал его себе ради первенства на Востоке[77]. В таком смысле этот тезис можно связать с видением империи Юстинианом как единого целого, установленного Богом, с императором во главе, который управляет и регулирует человеческие дела и отношения и позволяет духовенству служить Божественным вещам[78]. Модель симфонии Церкви и государства работает проще, если в добавление к императору как светскому правителю стоит единый «Вселенский патриарх», который представляет всю Церковь и на кого, в крайнем случае, можно повлиять. Относительно частое упоминание звания οἰκουμενικός πατριάρχης в правовых актах Юстиниана можно, соответственно, интерпретировать как попытку укрепить авторитет Константинопольской кафедры. Из такой перспективы можно рассмотреть всю сложную историю отношений Рима и Константинополя с начала VI в. Таким образом, вся дискуссия о титуле была бы перенесена с теологической на политическую почву. И если и сам папа Григорий исходил из этого положения, то возникает вопрос, почему он в своем протесте упоминает только богословские аргументы, при этом полностью игнорируя совершенно ги по тетичес кий политический аспект всего эпизода[79]? Опору для этого тезиса можно найти в более поздней истории Византии. Реакция свт. Григория в данной ситуации кажется оправданной, поскольку в ней ставятся под сомнение традиционные привилегии Римской кафедры, а также другие епископы отчасти переходят в подчиненное положение к Вселенскому патриарху.
Подводя итог вышесказанному, мы делаем вывод, что причину конфликта вокруг титула «Вселенский патриарх» надо искать в сочетании нескольких факторов. Ключевым элементом, определяющим сам смысл конфликта, а также предысторию мотивации Григория, является его понимание термина οἰκουμενικός. При рассмотрении всего дискурса напрашивается вывод о неполном понимании спорного титула римскими папами. В этом отношении можно указать на терминологическую неточность в переводе οἰκουμενικός = universalis, которая (среди прочего), вероятно, побудила папу увидеть в титуле дерзкое самопровозглашение Константинопольского патриарха как единственного и универсального епископа, которому подчиняются все остальные епископы.
Обсуждая понимание папой звания οἰκουμενικός πατριάρχης, Мейендорф констатирует: «Свт. Григорий в письмах, адресованных лично Иоанну Постнику, царю Маврикию и императрице Константине, демонстрирует поразительное непонимание значения титула»[80]. Ключевым аргументом в пользу непонимания Григорием истинного смысла титула является восприятие конфликта патриархами Александрии и Антиохии. Исходя из их взглядов, можно утверждать, что вселенский титул не имел того смысла, который приписывали ему папа и его предшественники. Он подразумевал определенную власть в пределах одного патриархата, то есть «населенной земли» (οἰκουμένη)[81]. На основании сохранившейся корреспонденции создается впечатление, что для папы такое значение звания οἰκουμενικός πατριάρχης было совершенно чуждо. Он понимал проблемный титул как неканоническое возвышение и универсализацию Константинопольской епископальной кафедры в ущерб всем другим епископам Церкви.
В изложении экклезиологического измерения спора свт. Григорий не выдвигает на первый план то, что спорный титул является нападением на традиционные привилегии Римской кафедры, то есть на первенство преемников апостола Петра. Папа в одном письме подтверждает, что Константинопольский патриархат не ставит под сомнение первенство Римской Церкви[82]. Во всем корпусе святителя только в письмах из второй части конфликта встречается более ясное изложение его богословия первенства[83], которое было плохо истолковано некоторыми исследователями и помещено в контекст средневекового учения о папстве, позже достигшего кульминации в богословии Бонавентуры. Хотя для Двоеслова первенство Рима, основанное на апостольстве, представляет собой неопровержимый факт[84], он прежде всего подчеркивает принцип коллегиальности между епископами и экклезиологию единства, согласно которой все епископы являются членами Тела, а главой — Христос[85].
При поиске причины протеста Григория против звания οἰκουμενικός πατριάρχης необходимо избежать анахронизмов, которые могут привести к выводу, что Григорий в данном случае стремился к освобождению Церкви от византийского влияния[86]. Также было бы неправильно рассматривать весь спор исключительно из перспективы более позднего фактического превосходства Константинопольской кафедры на Востоке[87]. Проблематика спора не ограничивается лишь одним измерением, политическим или богословским. Рассматривать спор только как борьбу за власть (Machtkonflikt) было бы упрощением[88]. С другой стороны, трудно доказать полностью игнорирующий контекст спора тезис Маркуса о том, что причина спора не лежит в борьбе между Римской и Константинопольской кафедрами, а исключительно в «антихристианской гордости одного конкретного епископа»[89].
Несомненно, что суть спора составляют богословская и экклезиологическая проблематика, потому что весь протест свт. Григория по существу основан на экклезиологических аргументах. А интерпретация исключительно из политического ракурса не может не переступить границу произвольного толкования. На основе анализа всех элементов спора, а также поведения действующих лиц мы приходим к выводу, что папа не понимал титул «Вселенский патриарх» так, как это делали восточные патриархи. Исторический контекст VI в., безусловно, укрепил святителя в убеждении, что Константинополь желает перенести свое господство в светской, государственной жизни на экклезиологический план. Целый ряд событий — отношение к обороне от лангобардов, споры с экзархом и митрополитом Равенны, вопрос юрисдикции в Иллирике — указывали на то, что Римская кафедра теряет влияние на церковную и светскую политику в Константинополе[90]. В этом контексте усиление использования титула οἰκουμενικός πατριάρχης, вероятно, показалось папам самовозвышением кафедры, которая, по их мнению, опирается не на апостольский, а на имперский фундамент.
Церковные отношения между Римом и Константинополем отражали светские связи между старой и новой столицами империи. Былые планы Юстиниана по восстановлению великой державы во времена Двоеслова могли казаться лишь иллюзией. В конце VI или начале VII в. бóльшая часть Апеннинского полуострова находилась под контролем лангобардов. Реальной властью византийские императоры могли похвастаться только в прибрежных районах, в Равенне и на юге Италии. В самом Риме и в его окрестностях папы постепенно забирали в свои руки все рычаги власти. Последовательное ослабление связей с Византией[91] совпало с укреплением папских связей с западными королевствами. Посредством миссионерской и просветительской деятельности, направленной на англосаксов и франков, свт. Григорий открыл для Западной Церкви новое поле деятельности[92]. Несмотря на то что было бы неправильно в миссионерской деятельности Григория искать принципы какой-то прагматичной папской церковной политики, курс на германские племена можно также рассматривать как отход от деятельности Церкви исключительно в социально-культурном пространстве Средиземноморья[93].
Расхождение в отношениях между Римом и Константинополем, то есть между латинским Западом и византийским Востоком, становится в VII в. все более значимым. Отдельные периоды «возрождения» отношений[94] не могли скрыть существенное отдаление двух центров христианской ойкумены. Финансово почти независимое папство перестало быть активным участником доктринальных конфликтов (с монофелитством, иконоборчеством) и вступало в культурный и политический диалог с западногерманскими королями. С другой стороны, Византийская империя, столкнувшаяся с персидскими войнами, направила свои ресурсы и интересы на Восток и, по Мейендорфу, «отвернулась от своего культурного римского прошлого»[95]. Доктринальные недоразумения и богословские противостояния раскрывали, между прочим, социальную, культурную и языковую подоплеку этого отдаления[96]. Радикальное изменение на линии Рим —Константинополь произошло в 753 г., когда папа Стефан III, столкнувшись с отказом в военной помощи против лангобардов со стороны иконоборческих императоров Льва III (717−741 гг. ) и Константина V (741−763 гг. ), заручился поддержкой Каролингской монархии и заключил союз с франкским королем Пиппином III (751−768 гг. ), поставив Рим под его защиту и тем самим укрепив независимость по отношению к Византии[97].
Оригинал публикации: Кисић Р. Сукоб око титуле «Васељенски патријарх» као парадигма односа Рима и Цариграда на крају VI века // Српска теологија данас: зборник. Београд: Православни богословски факултет, 2011. С. 398–411.
Перевод Бранислава Ковачевича
Источник
Кисич Р. Конфликт из-за титула «Вселенский патриарх» как парадигма отношений Рима и Константинополя в конце VI в. / Пер.: Б. Ковачевич // Богослов. 2024. № 4 (4). С. 41–66.