Всеукраинский Собор в Киеве, вторая сессия Поместного собора, обсуждение вопросов о церковном браке и духовных школах
С ходом революции на Украине усилилось национальное движение. После захвата большевиками власти в Петербурге и Москве 7 ноября 1917 года здесь была провозглашена Украинская Народная Республика. На повестке дня возникла идея церковной автокефалии. В конце октября – начале ноября 1917 года на состоявшемся в Киеве III Всеукраинском военном съезде эту идею высказала группа военных священнослужителей во главе со священником Александром Марычевым. 9 ноября военный съезд принял резолюцию о том, что Православная Церковь на Украине должна быть независимой и автокефальной, а богослужение должно совершаться на украинском языке. Съезд создал Организационный комитет по созыву Всеукраинского Церковного Собора.
23 ноября 1917 года на совместном заседании этого комитета, комитета Братства Воскресения и комиссии по организации Собора Киевского епархиального съезда была образована Всеукраинская Православная Церковная Рада.
В начале декабря в обращении «К украинскому народу» от имени Церковной рады сообщалось о намерении добиться автокефалии Украинской Церкви, первым шагом на пути достижения которой должен был стать Всеукраинский Собор. Предлагалось путем прямых выборов избрать на Собор делегатов – украинцев по крови и приверженцев идеи украинизации: от каждой епархии – по архиерею, от епархиального города – по священнику, диакону и мирянину, от уезда – по священнику, диакону и по 3 мирянина, от монастыря, духовной школы и воинской части – по одному представителю. В числе важнейших вопросов церковной жизни Украины назывался вопрос об отношении к новоизбранному Патриарху Тихону и, в частности, выдвигалось требование запретить его церковное поминовение на Украине.
В конце декабря 1917 – начале января 1918 года в украинских епархиях проходили выборы делегатов на Собор. Они были двухстепенными: по селам и потом лишь по уездным городам. «Благодаря этому, – пишет владыка, – не смогли процедить «селяков» и заменить их интеллигентами (как это случилось с Московским Собором при трехстепенных выборах). И Киев наполнился делегатами от земли, «дядьками», как обычно называли приятельски украинцев крестьян. Это придало удивительно народный, «мужицкий» характер Украинскому Собору и, можно сказать, спасло все дело…»[1]
Архимандрит Вениамин был избран делегатом на Всеукраинский Собор сразу по трем куриям от Крыма. «Во-первых, – вспоминает митрополит, – меня избрали преподаватели всех духовно-учебных заведений, затем монастыри епархии избрали своим представителем, а кроме всего, епархиальный архиерей Димитрий (Абашидзе) назначил меня своим заместителем на случай его отсутствия. И, следовательно, врагам моим невозможно было подкопаться под мои полномочия, когда они захотят этого. А они очень захотят этого со временем!»[2]
Ввиду поспешности, с которой был организован Всеукраинский Собор, его программа не была разработана и вопросы формулировались в ходе заседаний. В отличие от Всероссийского Собора, Всеукраинский, по выражению архимандрита Вениамина, был «делом не церковной нужды, а политической игрой». Несмотря на это, он стал одним из самых активных участников этого Собора. Архимандрит Вениамин последовательно отстаивал позицию канонической целостности Украинской Церкви и выступал против церковного сепаратизма, находившего поддержку у Церковной Рады. «Да у них и цель-то была не церковная, а исключительно политическо-национальная, притом шовинистическая, крайняя. “Прочь от Москвы!” И как можно дальше! – добавляет он. – Для них не существовало истории, не было кровного братства. Не говорю уже о вере, о Церкви. Была только шумная, бешеная вражда против великороссов, “москалив”»[3].
Владыка Вениамин впоследствии вспоминал, что наступление большевиков способствовало тому, что попытки добиться на Соборе принятия решения об автокефалии Украинской Церкви так и не увенчались успехом. 23 января 1918 года, когда войска большевиков подошли к Киеву, Всеукраинский Собор завершал свою первую сессию. В итоге было решено обсудить вопрос о целесообразности украинизации и автокефалии Церкви на епархиальных съездах в период с января по май 1918 года.
13 февраля 1918 года митрополит Харьковский и Ахтырский Антоний (Храповицкий) доложил Всероссийскому Поместному Собору в Москве о работе первой сессии Собора на Украине и об убиении митрополита Владимира (Богоявленского), дав Всеукраинскому Собору резко негативную характеристику.
Вскоре из Киева в Москву прибыли и другие члены Всероссийского Собора, которые принимали участие во Всеукраинском Соборе. В пятницу, 2 марта 1918 года, в актовом зале Московской духовной семинарии архимандрит Вениамин и протоиерей Константин Аггеев сделали особые доклады о событиях на Украине для делегатов Всероссийского Поместного Собора. Краткое содержание этих докладов было тогда же опубликовано в Прибавлении к «Церковным ведомостям»[4].
Главная мысль архимандрита Вениамина, как уже и было замечено выше, состояла в том, что Всеукраинский Собор был глубоко политизирован и политические события чрезвычайно сильно отражались на настроении его участников. Если в начале Собора нельзя было ничего сказать против автокефалии Украинской Церкви, то с наступлением на Киев большевиков общее настроение поменялось и попытки добиться на Соборе принятия решения об автокефалии Украинской Церкви так и не увенчались успехом. Главное же было в том, что избранный Всероссийский Патриарх в глазах участников Всеукраинского Собора имел гораздо больший авторитет, чем сам Всероссийский Собор. Архимандрит Вениамин был убежден, что на разрыв с Патриархом не пошли бы даже украинофилы.
Тем временем, большевики взяли власть и в Симферополе. 15 февраля 1918 года, в отсутствии ректора Таврической духовной семинарии, педсовет семинарии, согласно декрету № 2 Комиссариата народного просвещения Симферополя, учредил педагогический комитет Таврической духовной семинарии. А 6 марта 1918 года на заседании комитета было заслушано Постановление Комиссариата о закрытии духовной семинарии и духовных училищ. Впрочем, Комиссариат удовлетворил просьбу совета о возможности завершить учебный год при условии изъятия из курса богословских наук.
22 апреля 1918 года Симферополь был занят германскими войсками. Все постановления большевиков были отменены, и ректором семинарии вновь был назначен архимандрит Вениамин.
В конце июня – начале июля 1918 года проходила вторая сессия Всеукраинского Собора. Здесь бывшие члены Церковной рады попытались изгнать архимандрита Вениамина с Собора, так как считали его одним из наиболее опасных противников автокефалии. Они оспорили мандат архимандрита как представителя архиепископа Таврического Димитрия (Абашидзе). Однако большинством голосов его полномочия были признаны действительными. Более того, члены Собора усомнились о законности полномочий делегатов от нецерковных учреждений, по большей части приверженцев Церковной рады. В результате, мандаты значительной группы сторонников автокефалии были аннулированы. После этого работа пошла слаженнее. Был разработан проект об «автономии» церковного управления на Украине со своим Синодом, со своими Соборами, но с подчинением Всероссийскому Патриарху. Большинство соборян проголосовало «за» Патриарха, а не за «самостийную» автокефальную украинскую церковь. «И этому можно было радоваться не только с церковной стороны, – вспоминает владыка, – но и с политико-социальной. Так дело, начатое шесть месяцев тому назад, с явной разрушительно-разделительной целью, кончается блестящим единством! Какое чудо истории!»[5]
Вызвали архимандрита Вениамина и на третью, осеннюю сессию Всеукраинского Собора. Здесь он возглавил монастырскую комиссию. Однако недоумевал, зачем нужно было в столь сложных политических условиях проводить еще одну сессию. И впоследствии вспоминал: «Вдруг в ноябре нас зовут на третью сессию. Я теперь уже не помню, какой именно был исключительный повод, чтобы собирать нас в третий раз в такое трудное время. Неужели мы не все кончили в июне-июле? Или тут были снова свои политические мотивы?»[6] А время наступало действительно трудное. Уже зимой 1918 года в городах чувствовался голод, разруха была по всей бывшей Российской империи.
* * *
Вторая сессия заседаний Поместного Собора проходила с 20 января по 7 (20) апреля 1918 года. К этому времени стало ясно, что большевики в своей деятельности последовательно придерживаются антицерковной политики. Перед самым началом заседаний, 19 января (ст.ст.), Святейший Патриарх Тихон издал Воззвание, в котором обличал гонителей Церкви: «…гонения воздвигли на истину Христову явные и тайные враги сей истины и стремятся к тому, чтобы погубить дело Христово и вместо любви христианской всюду сеять семена злобы, ненависти и братоубийственной брани». Воззвание обращалось к верным: «Заклинаем и всех вас, верных чад Православной Церкви Христовой, не вступать с таковыми извергами рода человеческого в какое-либо общение»[7]. Это Воззвание имело своей целью призвать православных к защите Церкви, но не призывать их к борьбе с большевиками, как позже хотели это представить, как большевики, так и белые эмигранты. Воззвание или послание Патриарха Тихона «Об анафематствовании творящих беззаконие и гонителей веры и Церкви Православной» было намеренно опубликовано до начала заседаний Собора, чтобы уберечь соборян от возможных репрессивных мер со стороны новой власти.
Однако 22 января Собор принял отдельное постановление с одобрением Воззвания и призывом «объединиться ныне вокруг Патриарха, дабы не дать на поругание веры нашей»[8]. Чтобы обезопасить патриаршей престол, Собор 25 января принял резолюцию, которой Патриарху поручалось назвать имена трех лиц, могущих стать Патриаршими Местоблюстителями в случае его смерти до выборов нового Патриарха; имена должны были держаться в тайне и быть оглашены в случае невозможности для Патриарха исполнять свои обязанности. В будущем эта практика будет неоднократно использована и значительно усложнит высшее церковное управление.
Во вторую сессию Собора архимандрит Вениамин принимал активное участие в работе нескольких отделов. В марте-апреле 1918 года жаркая дискуссия развернулась в отделе о церковном суде по докладу «О поводах к расторжению церковных браков». Эта тема мало кого оставляла равнодушным, так как раньше вопрос браков и разводов регулировался не только и не столько Церковью, сколько государством. По сути, поводом к разводу могло быть только прелюбодеяние и безвестное отсутствие супруга. В остальных случаях получить развод было крайне затруднительно.
Большинство членов отдела и юристы считали, что обстоятельства жизни требуют расширения числа поводов к разводам. Противники же, прежде всего крестьяне и миссионеры, считали, что развод противоречит Евангелию и в случае умножения поводов к разводу, произойдет нравственный распад деревни. Обсуждение вопроса затянулось на 10 заседаний.
Архимандрит Вениамин обращал внимание соборян на то, что у интеллигентов сложился свой взгляд на брак, а у народа – свой. И Собор не должен забывать о простых людях. «Крестьян <…> здесь на Соборе мало, – говорил он. – Наш Собор интеллигентный, но с ними (крестьянами) надо считаться, они представители многомилионной массы. Если бы мы были последовательны, то надо бы иметь два законодательства: одно для интеллигенции, другое для народа. Но это невозможно. Что же делать? <…> Чтобы не толкнуть народ в искушение к разводам, мы должны быть особенно осторожны. Я боюсь, как бы послаблением слабости Собор не толкнул народ на путь греха <…>. Если Собор пойдет по пути послабления, то он может посодействовать разложению народа, так как прежде у народа поводов к разложению было очень мало. Особенно повинны будут епископы»[9].
В законопроекте в качестве одного из подводов к разводу указывалось «отвращение» супругов друг к другу. Архимандрит Вениамин, вспоминая своих родителей, очень близко принял к сердцу этот вопрос и даже вынес его на обсуждение в общем заседании Собора. Он говорил: «Никто так не бывает близко друг к другу, как муж и жена. Они должны помогать во всем ко спасению друг друга, а здесь дается не повод к такой помощи, а наоборот. Мы не должны забывать, что в духовной жизни не все так просто, как кажется с первого раза. Отвращение может происходить и происходит не по тем только причинам, а почти всегда здесь действует враг рода человеческого, который ходит как лев иский кого поглотить. Он пользуется поводом, чтобы разрушить любовь между людьми. И действительно это отвращение может быть доведено до непреодолимости, но непреодолимость только с точки зрения человеческой, а с точки зрения благодати Божией нет ничего непреодолимого. Если нельзя говорить о безусловной непреодолимости и по отношению к физическим болезням, то в духовном смысле на точку зрения непреодолимости не может стать Священный Собор. Мы верим в благодать Божию. Я могу сообщить о двух случаях. Мне известен один случай такого сильнейшего отвращения и ненависти между супругами, длившихся целые годы. Оно доходило до того, что жена держала около себя постоянно топор и говорила мужу, что если прикоснешся ко мне, то конец твоей жизни. Но по благодати Божией все это прошло и муж, и жена зажили между собою дружно. Жена стала говорить про своего мужа, что он терпеливец и страдалец. Я, говорила она, приготовила две проповеди на смерть свою и своего мужа. Про свою проповедь я не буду говорить, а про него скажу, что он всю жизнь был терпеливец и страдалец. Это я рассказываю про моих родителей – отца и мать. Они теперь, благодарение Богу, живут дружно, свято. Если бы не было благодати Божией, то что же это была бы за жизнь в супружестве? Здесь во время перерыва заседаний один священник говорил, что он двадцать раз должен был бы развестись с супругою. Вот и еще другой случай. Один о[тец] диакон в течение 18 лет страдал психическим расстройством, бил и гнал из дому детей, терзал жену, делал неприличные, отвратительные поступки, но его жена диаконица — святая женщина, никогда не решалась на то, чтобы отвернуться от мужа, разорвать связь с ним. И тяжко, и больно, говорила она, но до конца понесу крест Господень, чтобы не брать на себя вины развода»[10].
Архимандрит Вениамин напоминал, что Церковь относится к браку как к таинству: что Господь соединил, того человек не может разъединить (Мф.19:6). И апостол Павел повторяет, что Бог сочетал, того не могут разлучить «ни человек, ни иная какая-либо тварь, ни ангелы, ни начала, ни власти» (Рим.8:38–39). Брак свят и его надо стараться сохранять, а не умножать поводов к его уничтожению. Однако у части Собора был свой взгляд на этот вопрос.
Окончательно текст доклада был принят на 114 заседании Собора 8 апреля 1918 года. В то же самое время в высший орган Собора – Совещание епископов, который имел право «вето», архимандритом Вениамином за подписью еще 32-х членов Собора было направлено заявление-протест. Вот как об этом вспоминал сам владыка Вениамин: «Достойно внимания решение Собора об облегчении и умножении поводов к брачным разводам, что защищали интеллигенты, но против чего протестовали письменно члены Собора – крестьяне. Это очень характерно! Здесь сказывалась крепость брака среди народа, и можно предвидеть, что простые люди ненадолго увлекутся «свободной любовью», а возвратятся к прочим здоровым формам единобрачия, как и случилось… Между прочим, эта группа (почти всех) крестьян при подаче письменного заявления-протеста выбрала меня своим лидером, вспоминать об этом мне отрадно и теперь: народ всегда чувствовал доверие ко мне…»[11]
В результате, по этому заявлению первоначальный проект был отклонен. 19 апреля стало известно, что Совещание епископов отвергло его по ряду пунктов и направило на доработку. В августе было заявлено, что отдел согласился с мнением Совещания епископов отвергнуть такие поводы к расторжению брака как алкоголизм, нанесение постоянных оскорблений, но настаивал на сохранении как повода к разводу неизлечимой душевной болезни и злонамеренного оставления. Доработанный доклад был рассмотрен и принят Совещанием епископов в начале сентября 1918 года. И все же «Собор не послушал селян, – вспоминает об этом митрополит Вениамин, – остался при принятом решении о более легких разводах. А политическая власть дала полную свободу в брачных делах»[12].
Другой важный вопрос, в обсуждении которого принял участие архимандрит Вениамин, касался духовного образования. Будучи тесно связан с духовной школой, он отчетливо видел и понимал ее недостатки. «В семинарию шли совсем не для того, чтобы потом служить в Церкви, а потому, что это был более дешевый способ обучения детей духовенства», – вспоминал он[13]. Духовные училища и семинарии представляли собой учебные учреждения закрытого типа, с казарменной бездушной дисциплиной и дети священно-церковнослужителей, за редким исключением, учились в них неохотно. «И нам, начальникам, становилось все труднее и труднее держать дисциплину, а еще более религиозный дух. Приходилось мириться, смотреть сквозь пальцы, страдать и за них, и от них», – продолжает владыка[14].
По окончании учебного заведения священнослужителями становились только 10-15 процентов, а остальные шли в университеты, в разные институты, в учителя и чиновники. Но даже не это являлось главной причиной упадка духовных школ. Главной проблемой было то, что семинария не оправдывала свое название – «духовная». Духовной жизни она не учила и ее не давала.
На Соборе архимандрит Вениамин открыто заявлял: «Я, как ректор семинарии и как бывший семинарист, утверждаю, что семинария не только не развивает веру, не только не способствует духовному опыту, но, как это ни печально, но это факт, — она ослабляет веру, простоту веры в силу Божию, с которой туда приходят, она, если хотите, убивает живой дух. Это мое глубокое убеждение и не мои только слова, а слова проповедника, который умирал при том убеждении, что исцеления в наших семинариях не может быть»[15].
Диагноз, который архимандрит Вениамин ставил дореволюционной духовной школе, был аналогичен тому, что наблюдалось им и в современной жизни Церкви. И в отделе о проповедничестве, и в отделе о духовных школах, и в отделе о церковной дисциплине он постоянно говорил о том, что нужно обращать более внимания не на внешнюю сторону, а на внутреннюю, на духовную составляющую церковной жизни. Не тот проповедник, который обладает большими знаниями и красноречием, трогает сердца слушателей, а тот, кто сам не понаслышке знает, о чем говорит. Кто старается всей своей жизнью подтверждать собственные слова, сказанные с амвона. Кто сам живет или по крайней мере, стремится жить духовной жизнью, тот и имеет силу проповеди.
Даже формулировку отдела о проповедничестве о том, что проповедь является «главнейшей обязанностью пастырского служения» архимандрит Вениамин поправлял. «Пастырь Церкви есть прежде всего совершитель таинств, и это – его главная обязанность. <…> Народ почитает в священнике прежде всего не оратора, а молитвенника. Вот почему ему и дорог о. Иоанн Кронштадтский, как дороги и другие наиболее известные молитвенники пред Богом. Вот почему даже в том случае, когда батюшка в ответ на просьбу о молитве говорит: “Я плохо молюсь”, народ все-таки просит: “Помолитесь за нас, а мы помолимся за тебя”. Проповедь среди пастырских обязанностей в сознании народа стоит только на третьем месте. Где батюшка усердно молится и вообще хорош для народа, там последний и не требует от него ораторских речей»[16].
«Беда заключается в том, что действительный Христос затемнен в жизни, в людях, и не только в мирянах, а и в нас – благовестниках, пастырях и учителях, – продолжал архимандрит Вениамин. – Я знал 50-летнего священника, и он пред смертью с болью в сердце говорил, что не мог вполне отрешиться от скептицизма и маловерия, которое к нему было привито в школе. И вот в нас веры мало, веры в то, что мы проповедуем. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что в проповедях говорится: не пей, не кури, а мало говорится о Христе, о благодати Божией, духовной жизни. Совершенно понятно, почему это так. У наших семинаристов и у нас много недостатков, но не замечается одного недостатка: мы не хотим быть ханжами. И вот мы боимся высказывать то, что не глубоко проникло в душу, и когда думаем произнести проповедь, говорим о том, что нужно быть трезвыми, не убивать и т. п.; это религиозных людей не удовлетворяет, но нам просто стыдно, и мы мало говорим о Христе, благодати Божией, духовной жизни»[17].
Упадок духовной жизни, несомненно, явился одним из следствий революции. Летом 1917 года из разных уголков России приходили известия о снятии с себя сана тех или иных священно-церковнослужителей. В некоторых случаях причиной была поддержка революционных изменений. Однако многие из сочувствующих при этом оставались в Церкви, разделяя революционные убеждения. Еще сентябре 1917 года, анализируя причины и последствия произошедшего, архимандрит Вениамин в отделе о церковной дисциплине говорил: «Два результата всякой революции, особенно же социальной: а) отодвигает религиозные ценности на задний план и б) повышает худые стороны души: гордость, плотскость. (“Царя нет, теперь мы все цари” – слова мастерового). Это, в свою очередь, вызывает ответную борьбу со стороны христиан, действительно дорожащих своей духовной жизнью. И я утверждаю, что это контрдвижение назревает. Начинают объединяться люди на почве исключительно религиозной: организуются братства действительно единодушных церковных людей. Все это видно и на 3-ем отношении[18] к вопросу об отделении Церкви от государства:
а) само государство (правительство) стало на внерелигиозную, гуманитарную, языческую сторону;
б) другие не хотят отделения;
в) а третьи (характерно, что так думали и многие искренно религиозные, духовные люди) – за отделение Церкви от государства, чтобы уже резче провести грань, и чтобы усилилась жизнь подлинно религиозных людей.
Обобщая все это, я высказываю положение: теперь уже не одна Церковь, а, так сказать, Церковь в Церкви, т. е. истинная, подлинная Церковь, действительно живущая во Христе, среди «отступающей», или «внешней», Церкви.
Но, как мне кажется, момент обособления еще не наступил. Сейчас же время брожения, а, следовательно, пока приходится жить в мучительном компромиссе. Но наступит и явное выделение Церкви истинной.
Кажется, сейчас мы доживаем период Сардийской церкви, признаки которой – увлечение материальной культурой (ты думаешь, что богат материально, а в самом деле – беден духовно) и внешнее христианство; а за ним – предпоследний, филадельфийский период, когда подлинная Церковь будет явно немногочисленна и выделится из «Вавилона».
Что же делать теперь Церковному Собору? Это страшный вопрос. Одному лишь Господу Богу все возможно. И, кажется, только великими скорбями Он повелит выйти своей Церкви из сего. И только тогда возможно будет ей жить в чистоте и духовной энергии»[19].
Вот с этой обновленной энергией, в чистоте, архимандрит Вениамин призывал создать и новые духовные школы, которые должны будут воспитывать подлинных носителей духа. В этой связи, он выступал за разделение общего и специального образования и создание так называемых всесословных богословско-пастырских курсов.
Идея эта была не нова. Незадолго до того похожий проект преобразования духовных школ предлагал бывший ректор Тамбовской духовной семинарии и Московской духовной академии архимандрит Феодор (Поздеевский). Схожих настроений были митрополит Антоний (Храповицкий) и митрополит Евлогий (Георгиевский). Создание всесословных богословско-пастырских курсов позволило бы решить проблему недостатка образованных кандидатов в священство. Но, главное, туда будут идти не по нужде, а по призванию.
Свой проект школьной реформы архимандрит Вениамин озвучивал на первых заседаниях отдела о духовных школах еще в сентябре 1917 года. Подавляющее большинство членов тогда проголосовало за проект протоиерея Константина Аггеева, согласно которому на некоторое неопределенное время общеобразовательные и богословские классы семинарии составили бы единое учебное заведение. Хотя в начале доклада и было объявлено о необходимости их разделения в будущем. В конце осени данный проект был передан на рассмотрение в Соборный Совет. Однако заслушан он был его членами только 13 (26) и 15 (28) марта 1918 года. К тому времени бедственное положение духовных школ сменилось и вовсе их полным закрытием по распоряжению новой власти.
20 февраля архимандрит Вениамин призвал отдел к разработке вопроса о пастырской школе в подотделе, а через несколько дней, 23 февраля, предложил перейти к его обсуждению на общих заседаниях отдела. Уже 27 февраля председатель отдела, епископ Иоанн (Смирнов), предложил перейти к обсуждению вопроса о пастырской школе, а архимандрит Вениамин и протоиерей Константин Аггеев зачитали свои доклады: «О пастырской школе» и «О положении учебного дела в Церкви в 1918-1919 гг.». Это открыло в отделе новый виток напряженных дискуссий о типе духовных школ, продолжавшихся в течение почти всего марта.
Архимандрит Вениамин настаивал на разделении общего и специального образования. По заданию отдела ему было поручено подготовить по этому вопросу тезисы. Согласно этим тезисам, в проектируемую пастырскую школу могли поступить все ищущие священства. Далее, путем воспитания и сообщения ученику знаний, «необходимых для пастырского служения и духовного руководства» предполагалось развить в нем уже имевшуюся тягу к священству. Воспитанию при этом отводилось преимущественное значение. Критикуя сторонников полного богословского образования, архимандрит Вениамин мог затронуть и значительных церковных авторитетов того времени, заявляя, например, о том что «стремясь расширить богословское образование, <…> отдел со своим докладом провалится на Соборе так же, как провалился митрополит Антоний (Храповицкий) с единоверием»[20].
15 (28) марта Соборный Совет, спустя почти 4 месяца после подачи документа на рассмотрение, согласовал первую редакцию доклада отдела и постановил включить его в повестку пленарных заседаний. Перед отделом о духовно-учебных заведениях встала задача в краткий срок подготовить новую редакцию.
Проект был подготовлен к 23 марта (5 апреля). Во многом, это стало заслугой архимандрита Вениамина, который предложил компромиссный вариант: подготовить один проект о наилучшем типе духовной школы, по мнению большинства, и приложить к нему отдельные мнения. Так была составлена вторая редакция доклада, в которую наряду с положениями о духовных семинариях с полным образованием в рамках единой школы и отделенных от общеобразовательных классов был включен раздел и о пастырском училище с неполным богословским образованием, а также в качестве приложения мнение меньшинства отдела о создании специальной пастырской семинарии в рамках единой школы, которая должна была воспитывать будущих священников с детства.
26 марта (8 апреля) Соборный Совет постановил напечатать доклад в новой редакции вместе с отдельным мнением и включить в повестку Собора. Обсуждение доклада на общем заседании состоялось через неделю с 2 (15) по 6 (19) апреля. Собор постановил, во-первых, «оставить духовные семинарии и училища в существующем виде с необходимыми улучшениями» и во-вторых согласился с тем, что наряду с семинариями могут быть учреждаемы пастырские училища по соображениям всех местных условий»[21].
Впоследствии митрополит Вениамин вспоминал об этом: «Открылся Московский Церковный собор. И там, между прочим, был прямо поставлен вопрос о закрытии семинарий и создании специальных пастырских училищ. Собор остановился на компромиссе, сохранять прежнее и строить новые школы. Но развитие революции закрыло и то, и другое. Таков был путь Промысла Божия. И я думаю, что оно было своевременно. Требовалось изменение подготовки пастырей. Подобным образом и духовные академии давали лишь около 10 процентов в духовенство. И они были закрыты. За границей уже стали открывать училища со специальным пастырским назначением и духом. На родине же нашей за это время стали подбирать духовенство не по образовательному цензу, а по нравственно-индивидуальному. Это исконный и лучший путь. Но Церковь в свое время хотела бы воссоздать и школы, но с иным духом и строем. Этого мы ждем. Старые школы не умели воспитывать нас»[22].
Тогда же, на Соборе, архимандрит Вениамин выступил по этому вопросу со своим «Отдельным мнением», предположительно составленным около 23 марта (5 апреля). Этот документ не был напечатан в приложении к докладу и остался лежать в архиве[23].
В «Особом мнении» архимандрит Вениамин объясняет мотивы, которые побудили его высказать причины несогласия с компромиссным вариантом, принятым отделом. Он повторяет «был бы дух, а форму он отыщет». И, продолжая заявлять о необходимости создания «свободных пророческих школ», т. е. 2-3-х годичных курсов при монастырях и при епархиальных архиереях для всех «активно религиозных» людей (преимущественно из крестьян, как предполагалось), он призывал Собор решить проблему «радикально» именно в данном направлении. Однако, учитывая сложившееся время, соглашался, что «как это ни тяжело для нас педагогов – лучше сохранять то, что есть»[24].
Архимандрит Вениамин в «Особом мнении» также прорабатывал вопросы поступления в семинарию, внутренний распорядок, расписание, размещение в епархиальных зданиях и источник финансирования. В программу он включал не только широкий круг богословских дисциплин, но и некоторые общеобразовательные предметы. Например, предполагалось изучение современного гражданского законодательства. Но всему этому в ближайшее время не суждено было сбыться. Хотя проект новой духовной школы все же был, отчасти, воплощен в жизнь в 20-х годах XX века настоятелем Даниловского монастыря архиепископом Феодором (Поздеевским) в виде богословских курсов, которые просуществовали, однако, недолго.
Завершение работы Собора и итоги
Всю зиму, лето и осень 1918 года архимандрит Вениамин провел в разъездах по осколкам бывшей Российской империи. Он вспоминал: «…революция покатилась дальше по провинциям: по городам и селам. Прокатился по стране и я, точно для того, чтобы посмотреть для памяти: где что творилось тогда?.. Москва, Тверь, Владимир, Тамбов, Смоленск, Орша, Могилев, Киев, Полтава, Кременчуг, Херсон, Севастополь, Симферополь прошли перед моим взором за эти полгода». Побывал он последний раз и на своей малой Родине. Приехал домой к празднику Пасхи. «Доехал я до Кирсанова… – пишет владыка. – “Мой” город… Крестный отец, бывший управляющий имением, из которого был удален мой отец лет уже тридцать тому назад, М.А. Заверячев, был в то время уже в городе. <…> Имения все были заняты крестьянами; он должен был скрыться в городе со своей женой. <…> С вокзала я и зашел к ним. Был вечер. Мне и себе они сварили уху из большущей рыбы и подали вкусного свежего ржаного хлеба. Боже, какая сладость после Москвы-то! Съел я один ломоть и стыжусь спросить: а можно ли другой? Все же осмелился, спросил. Конечно, можно! Ну, уж я и наелся! Утром я был дома в селе Чутановка. Там тоже хлеба вдоволь»[25]. Недолго оставалось быть тамбовщине сытой хлебами. Вскоре сюда пришла продразверстка, а затем и антоновское восстание, которое огнем и кровью прошло по этой земле, расколов ее пополам.
Навестив в последний раз родителей, архимандрит Вениамин навсегда покидал свои родные края. «Я после Пасхи вынужден был уезжать к себе в семинарию, в Крым, – вспоминает он, – и последних дней Собора не видел. Кажется, они были бледны: членов было уже немного. Революционная междоусобная борьба разгоралась все сильнее, лучше было разъезжаться по домам и там ждать развития сложных политических событий»[26].
В сентябре Собор был распущен и все его материалы изъяты, а место его заседания – Московский епархиальный дом – было реквизировано.
* * *
Подводя итог Собору, можно вновь привести слова самого владыки Вениамина, который писал, что «вне всякого сомнения, Собор имел чрезвычайно важное значение для Русской Церкви, поставив ее на собственные ноги во внутренней жизни и дав ей четкую организацию, начиная Патриархом и кончая простыми женщинами, членами приходских советов»[27].
Сам архимандрит Вениамин оказался на Соборе весьма заметной фигурой, нередко заявлял о своем особом мнении, не боясь пойти против большинства. Можно сказать, что он являлся выразителем чаяний простых людей, в том числе крестьян. Каждое свое высказывание он сверял не с сиюминутными желаниями общественного настроения и политическим моментом, а со Словом Божиим и церковными канонами: «Святые отцы говорили, что грех мысли гораздо тяжелее всех остальных грехов. Если же я, как член Собора, проведу какую-нибудь мысль, которая повредит Церкви, то Господь с меня гораздо строже взыщет, чем за другой мой личный грех», – напоминал он на Соборе себе и другим[28].
Вплоть до созыва очередного Поместного Собора, Собор 1917-1918 гг. наделил всех своих членов полномочиями соборян. Однако собраться новому Собору, который был запланирован на 1921 год, было не суждено. Высший Церковный Совет, сформированный на Соборе, просуществовал недолго. Уже в 1921 году, в связи с истечением трехлетнего межсоборного срока, прекратились полномочия избранных на Соборе членов Синода и Высшего Церковного Совета, и новый состав этих органов был определен единоличным Указом Патриарха в 1923 году. Указом Патриарха Тихона от 18 июля 1924 года Синод и Высший Церковный Совет были распущены. В условиях жесточайших гонений на Церковь о нормальном существовании церковного управления уже нельзя было говорить.
Оказался вскоре в изгнании, за рубежом, уже в сане епископа Вениамин (Федченков). Именно за рубежом долгое время церковные иерархи старались ориентироваться на постановления Собора 1917-1918 гг. и сохранять их как последний завет своей Матери-Церкви и Родины.
[1] Там же. С. 428.
[2] Там же. С. 430.
[3] Там же. С. 426.
[4] См.: Из рубрики: Церковная хроника. Киевский собор. // Прибавления к «Церковным ведомостям», № 11-12. 1918 г. С. 411-414.
[5] Вениамин (Федченков), митр. На рубеже двух эпох. С. 447.
[6] Там же.
[7] Послание Святейшаго Тихона, Патриарха всея России. / Журнал "Богословскiй Вестник", издаваемый Московскою Духовною Академиею. Изд.: Сергиев Посад: "Типография И. И. Иванова", 1918. Т. I. Январь-февраль. С. 74-76.
[8] Просветов Р.Ю. Предпосылки, хронология, итоги Поместного Собора Российской Православной Церкви 1917-1918 гг. С. 76.
[9] Священный Собор Православной Российской Церкви. Деяния. Пг., 1918. Кн. VIII. С. 84.
[10] ГАРФ. Ф. 3431. Оп. 1. Д. 114. Л. 28–30; РГИА. Ф. 833. Оп. 1. Д. 12. Л. 237-239.
[11] Вениамин (Федченков), митр. На рубеже двух эпох. С. 416.
[12] Там же.
[13] Там же. С. 103.
[14] Там же.
[15] Документы Священного Собора Православной Российской Церкви 1917-1918 годов. М.: Изд-во Новоспасского монастыря, 2016. Т. 6. Деяния Собора с 37-го по 65-е. С. 71.
[16] Документы Священного Собора Православной Российской Церкви 1917-1918 годов. М.: Изд-во Новоспасского монастыря, 2016. Т. 6. Деяния Собора с 37-го по 65-е. С. 36.
[17] Там же. С. 71.
[18] Так в документе.
[19] ГАРФ. Ф. 3431. Оп. 1. Д. 316. Л. 51-54 об.
[20] Илюхина О.А. Архимандрит Вениамин (Федченков) о реформе духовных школ на Всероссийском Поместном Соборе 1917-1918 гг. // Сборник студенческих научных работ. М.: Изд-во ПСТГУ, 2017. С. 28.
[21] Там же. С. 29.
[22] Вениамин (Федченков), митр. На рубеже двух эпох. С. 103.
[23] См.: Илюхина О.А. Архимандрит Вениамин (Федченков) о реформе духовных школ на Всероссийском Поместном Соборе 1917-1918 гг. // Сборник студенческих научных работ. М.: Изд-во ПСТГУ, 2017. С. 25-30.
[24] Там же.
[25] Вениамин (Федченков), митр. На рубеже двух эпох. С. 238.
[26] Там же. С. 418.
[27] Там же. С. 416.
[28] Документы Священного Собора Православной Российской Церкви 1917-1918 годов. М.: Изд-во Новоспасского монастыря, 2016. Т. 6. С. 718.