Эту мысль более пространно неделей ранее выразил владыка Иларион (Алфеев):
«Каждый из нас может и должен внести свой вклад в дело преодоления этой опасности. Сейчас очень много говорят о самоизоляции и о социальном дистанцировании. И вот если мы всмотримся в те примеры, которые нам в Великом посте предлагает Церковь, то они очень многому нас научают. Мы в следующее воскресенье будем вспоминать св. Иоанна Лествичника, перечитаем "Лестницу" и увидим, что говорит прп. Иоанн Лествичник о том, что он называет "удалением от мира", что очень созвучно самоизоляции. Потому что "удаление от мира" — это не что иное, как отстранение от обычной жизни, от обычных, привычных для нас контактов и дел. Великий пост предоставляет нам возможность и для этого. Мы услышим в пятую неделю Великого поста о прп. Марии Египетской, которая вела распутную жизнь, но которую Господь посетил, она принесла покаяние, ушла в пустыню и пребывала в этой пустыне, не видя никого из людей, в течение многих лет. Что это, как не самоизоляция и не социальное дистанцирование? Вот вам пример, которому хотя бы временно мы можем сейчас подражать».
Интересно в этих словах то, что такие социальные практики, как самоизоляция и социальное дистанцирование, претворяются в аскетические, наполняются духовным смыслом и обретают измерение внутреннего делания. С одной стороны, может показаться, что владыка Иларион говорит лишь о том, чтобы социальное действие поставить на службу аскетическому просто в силу возникших объективных обстоятельств: дескать, не расстраивайтесь, извлеките из ситуации пользу, и раз уж карантин совпал с Великим постом, то давайте воспользуемся самоизоляцией и поупражняемся в молитве, «удалении от мира».
Но с другой стороны — и именно эта перспектива выглядит, на наш взгляд, наиболее интересной и правильной, — сейчас, когда еще не введены комендантский час или чрезвычайное положение, когда публичное пространство все еще функционирует (хоть и не с прежней интенсивностью, но все же избыточно для текущих условий) и наполнено людьми, каждый призывается к подвигу удаления от мира. И именно само это удаление, дистанцирование, самоизоляция становятся возможностью для личного подвига. В этом сочетании социальной заботы с молитвой и воздержанием, то есть собственно аскетической практикой, эта забота (будучи лишь начатком) претворяется в христианскую любовь. Текущие обстоятельства обнажают истинный смысл всякого поста, который мы часто забываем, подвизаясь скорее во внешнем делании, нежели во внутреннем. Но ведь в конечном счете все подвижничество и аскетика направлены именно на одно единственное: на обретение любви.
Более того, в сложившейся ситуации, меняющей социальные и бытовые условия каждого, мы вынуждены выйти за пределы устоявшихся паттернов поведения, в том числе и религиозного. Мы привыкли мыслить дело нашего спасения определенным образом: читать утреннее и вечернее правило, ходить в храм, участвовать в Таинствах. В общем-то, это плюс-минус все. У всех нас есть определенные схемы, шаблоны, в соответствии с которыми происходит наше общение с Богом, и вот эти схемы рушатся. Но в этой, казалось бы, неоспоримой утрате, мы на самом деле можем только приобрести. Мы получили возможность осмыслить, на чем основана наша вера и наше спасение, когда нет определенной схемы, к которой мы привыкли; возможность понять, в чем для нас смысл духовного подвига, что такое истинное общение с Богом и что оно возможно не только в привычных рамках, но и в иных условиях. Мы принуждены размышлять, осмыслять связь с Богом и то, как она осуществляется, принимать решения и действовать по-новому, творчески, обращаясь к опыту Церкви, к опыту миссионеров, путешествующих, пустынников.
Но лишение хоть и способно стать приобретением, все же остается лишением. И в этом своем качестве оно должно стать для нас испытанием нашей любви, открыть, насколько нам действительно важно богослужение и Евхаристия, насколько наши тоска и нужда окажутся реальными.