В 1995 году, в самом начале своей работы, Синодальная комиссия по канонизации святых выработала одобренный священноначалием документ «Историко-канонические критерии в вопросе о канонизации новомучеников Русской Церкви в связи с церковными разделениями XX века», который лег в основу деятельности Комиссии по вопросу изучения подвига новомучеников и исповедников.

Несмотря на закрытость некоторых фондов, епархиальные комиссии по канонизации святых за прошедшее время провели огромную работу по поиску источников, исследованию документов, оценке методов следствия и подлинности протоколов допроса на предмет причастности и вины осужденных.

Исходя из полученного комиссиями материла, можно сделать вывод, что к сегодняшним критериям канонизации следует подходить более вдумчиво.

Канонизация всегда мыслилась церковным сознанием как факт проявления в Церкви святости Божией, действующей через облагодатствованного подвижника. Посему во все времена основным условием прославления было проявление подлинной освященности, святости праведника. Митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий в своем докладе на Поместном Соборе Русской Православной Церкви в 1988 г. излагает следующие признаки святости православных подвижников: мученическая смерть за Христа, чудотворения, народное почитание[1].

Впоследствии одним из качественных аспектов оценки мученического подвига в ХХ веке стал критерий неправомерности считать мучениками всех погибших в ту пору не только мирян, но даже и священнослужителей только на основании самого факта их убийства. В годы гонений испивали чашу страданий и лица, которые пребывали в расколах и разделениях. Слава Богу, детальные исследования источников и анализ материалов помогли отделить «зерна от плевел»: канонизацией митр. Крутицкого Петра (Полянского), митр. Казанского Кирилла (Смирнова), митр. Ярославского Агафангела (Преображенского), архиеп. Угличского Серафима (Самойловича), еп. Екатеринославского Макария (Кармазина) удалось стереть средостения между умершими под омофором митрополита (впоследствии Патриарха – прим. автора) Сергия (Страгородского) и т. н. «непоминающими», некоторых из которых органы НКВД относили к Истинно-Православной Церкви, а значит, к сектантской организации, членов которой необходимо было репрессировать, а саму организацию уничтожить.

Именно при внимательном рассмотрении источников и высказанной по ним оценке стало очевидным, что нельзя ставить в один ряд обновленцев и «церковную оппозицию», т. н. «непоминающих». Стало очевидным, что в действиях оппозиционеров нельзя обнаружить явно злонамеренных, исключительно личных мотивов. Действия многих из них были обусловлены по-своему понимаемой заботой о благе Церкви[2].

Если для канонизаций в 90-х гг. ХХ века первые сведения о репрессированном духовенстве в основном черпали из зарубежных эмигрантских источников, среди которых «Новые мученики Российские» прот. М. Польского, «Трагедия Русской Церкви»[3] Л. Регельсона и другие, то в конце ХХ — нач. XXI вв. немалый вклад в разработку проблемы внесли работы отечественных ученых Н.Ф. Бугая, В.Н. Земскова, Г.М. Ивановой, В.П. Попова и других[4]. В 90-е годы отечественные юристы и историки уже проявляли интерес и изучали вопросы реабилитации, неизбежно связанные с историей репрессий в СССР[5]. Одной из ярких работ по теме реабилитации является предложенный М.Г. Степановым историографический очерк изучения репрессий в СССР, который содержит краткий анализ основных исследований по теме и свидетельствует о ее сложности и масштабности[6].

Западные исследователи также пытаются понять феномен советского строя, акцентируя внимание на терроре и репрессиях[7]. Регулярно проводились и проводятся научные конференции, посвященные теме репрессий, где исследователи делятся открытиями и новыми материалами. В пример можно привести международную конференцию «История сталинизма: репрессированная российская провинция» (Смоленск, 9–11 октября 2009 г.), конференции в ПСТГУ. Печатаются сборники материалов конференций.

В этой связи хочется назвать имена подвижникав, отдавших немало сил, чтобы память о новомучениках была живой памятью Церкви. Среди них, без сомнения, следует назвать имя игумена Дамаскина (Орловского), немало потрудившегося над изучением репрессий духовенства. Он не один десяток лет занимается этой проблемой, а материал начинал собирать задолго до открытия архивов спецслужб[8]. Огромную работу по сбору материала о репрессированных священнослужителях и изданию многотомных сборников проделали Синодальная комиссия по канонизации святых и возглавляемый игуменом Дамаскиным региональный общественный фонд «Память мучеников и исповедников Русской Православной Церкви». Конечно же, издание фондом сборников стало возможно благодаря тому, что для исследователей были открыты архивы спецслужб. Часть следственных дел некоторых архивов ФСБ была передана в государственные архивные хранилища. Например, в Госархиве РФ находится фонд управления КГБ по Москве и Московской области (ГАРФ. Ф. Р-10035), содержащий судебно-следственные дела, из которых выясняются обстоятельства жизни, церковного служения и мученичества многих лиц, относящихся к клиру и мирянам, пострадавших от большевистских репрессий[9].

Конечно же, нельзя не отметить в деле увековечения памяти репрессированного духовенства значительную роль Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, где давно ведет работу над поиском и обработкой материалов по новомученикам XX века целый коллектив исследователей во главе с ректором, протоиереем Владимиром Воробьёвым. На основе многолетнего сбора сведений в архивах ФСБ сотрудником университета Н.Е. Емельяновым (ум. в 2010 г.) была подготовлена база данных «Новомученики и исповедники XX в.» на 21 тысячу персоналий, включая материал по 460 архиереям Русской Православной Церкви и более 6500 священников[10]. Благодаря этой работе стало возможным причислить к лику святых многих новомучеников на состоявшемся в 2000 г. Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви[11].

Однако и по сей день возникают проблемы как с пониманием ситуации в стране, приведшей к репрессированию многих тысяч людей, так и с отношением к репрессированному духовенству. Даже в реабилитирующих документах совершается смешение понятий. Историки и члены комиссии Политбюро по дополнительному изучению материалов, писавшие текст указа Президента СССР от 11 августа 1990 г., толковали “беззаконие” расширительно: для них репрессии были одинаково незаконны как с позиции общечеловеческих норм, так и с точки зрения самих законов 1920–1930-х гг. Другими словами, беззаконие совершалось в том числе и по отношению к самим законам. Другой точки зрения придерживается игумен Дамаскин (Орловский), который целью репрессий в отношении духовенства и верующих считает намерение государственных органов (в соответствии с коммунистической идеологией) ликвидировать институт священства и сам институт Церкви[12].

О репрессированном духовенстве собран огромный фактологический материал, сказано много слов и написано немало комментариев, но все же глубокого анализа причин репрессивной политики государства пока нет. Отсутствуют внятные объяснения природы и сущности высказываний обвиняемых. Какую роль в репрессиях сыграли основополагающие государственные акты? Как стали возможными массовые сфальсифицированные обвинения? Эти и другие близкие по теме вопросы еще предстоит решить исследователям[13].

Вызывает некоторое недоумение, что, наряду с объединением Русской Православной Церкви Московского Патриархата и РПЦЗ и наметившимся позитивным диалогом в отношении канонизации «непоминающих» (канонизация их в РПЦЗ прошла в 1981 году), не произошло автоматического введения в месяцесловы всех канонизированных РПЦЗ новомучеников. Канонизация минула митр. Ленинградского Иосифа (Петровых) и архиеп. Волоколамского Феодора (Поздеевского). Возникает вопрос: в единой Церкви святые тоже должны быть едины? Если такая позиция неприемлема, мы открыто и честно должны говорить, что по тем или иным критериям, руководствуясь неопровержимыми свидетельствами источников о недостойном поведении либо нравственном облике уже канонизированного святого, мы не можем считать новомучениками всех святых, канонизированных РПЦЗ. Оговоримся, что к процессу канонизации, конечно же, нужен взвешенный и продуманный подход. Поэтому так важно не только ясное определение критериев канонизации, выяснение всех обстоятельств жизни и служения, а также обстоятельств мученичества или исповедничества репрессированного духовенства, но и понимание, в каком случае критерии работают, а в каких нет.

В докладе Митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия на Освященном Поместном Соборе Русской Православной Церкви, посвященном 1000-летию Крещения Руси, на тему «О канонизации святых в Русской Православной Церкви» прозвучало, что одним из главных критериев канонизации репрессированного священнослужителя или мирянина должен быть критерий нравственной чистоты кандидата, образцовое поведение его не только в жизни и пастырском служении, но и на следствии. «Поэтому при обнаружении обстоятельств, смущающих христианскую совесть, Комиссия отклоняет предлагаемую к канонизации кандидатуру», — говорится в докладе митрополита[14].

Однако в том же докладе мы читаем: «Во время гонений в XX веке власти предприняли все возможное, чтобы жизнь подвижников имела наименьшее, насколько это возможно, влияние на народ, и сделала практически потаенными обстоятельства следствия, заключения в тюрьме и мученической кончины. <…> Отношение органов репрессивной власти к служителям Церкви и верующим было однозначно негативным, враждебным. Человек обвинялся в чудовищных преступлениях, и цель обвинения была одна — добиться любыми способами признания вины в антигосударственной или контрреволюционной деятельности. Большинство клириков и мирян отвергли свою причастность к такой деятельности, не признавали ни себя, ни своих близких и знакомых и незнакомых им людей виновными в чем-либо. Их поведение на следствии, которое порой проводилось с применением пыток, было лишено всякого оговора, лжесвидетельства против себя и ближних». Конечно же, далее следует само определение критерия: «Малодушие, проявленное ими в таких обстоятельствах, не может служить примером, ибо канонизация — это свидетельство святости и мужества подвижника, подражать которым призывает Церковь Христова своих чад».

Как же так? С одной стороны, говорим о порочности следствия, о его злонамеренном умысле в деле осуждения людей, с другой стороны, мы следствию продолжаем безраздельно верить: все, что оно записало (а каждый протокол — документ), является для нас истиной.

Позиция Синодальной комиссии понятна, но при изучении материалов следственных дел исследователь сталкивается с сомнениями нравственного порядка: как святой должен вести себя под пыткой? С одной стороны, следствие любыми способами (избиение подследственного, фальсификация материалов, намеренная интерпретация слов обвиняемого и соответствующая запись в протокол и т. п.) старалось доказать вину подследственного, и с другой стороны, мы выбрали модель поведения подследственного, которая и должна была правильно зафиксирована в следственном деле: безупречное соответствие выбранной нами модели. Анализируя вопрос и ставя под сомнение истинность и полновесность таковой позиции в отношении обвиняемых, д-р исторических наук, профессор А.А. Федотов в своей статье «Значение подвига новомучеников и исповедников церкви Русской для современной церковной жизни» пишет: «Разве первоверховный апостол Петр не отрекся трижды от Христа за одну ночь даже и без пытки и после покаяния не стал ли вновь апостолом? И разве мы можем забывать о том, что первым христианским святым, которого Сам Христос прославил, был разбойник, который висел рядом с Ним на кресте, но использовал последнее время жизни для покаяния и исповедания своей веры во Христа? Что же такое "образцовый святой"? <…> Кто конкретно видел документы, согласно которым святитель Василий (Кинешемский – прим. Д. С.) "не соответствует требованиям" для канонизации? <...> Я лично, — пишет далее исследователь, — работал в архиве УФСБ России по Ивановской области с несколькими томами его архивных уголовных дел за разные годы, так вот там я не видел ничего порочащего епископа Василия. <...> В стране, где Конституция значила меньше закрытых постановлений, — далее делает вывод автор статьи, — где высшие меры наказания назначали внесудебные органы, где писанные законы легко могли попираться волей тех, кто мог это сделать, перед тем как потом самому стать жертвой этой же машины репрессий, где ложь и предательство были негласными добродетелями — откуда мы можем знать, достоверны какие-то конкретные уголовные дела или нет? Если, например, судебные процессы против бывших первых лиц государства в 1930-е годы носили показательный характер, на них были иностранные журналисты, пресса всего мира свидетельствовала о подлинности их признаний, то кто может подтвердить подлинность признаний безвестных и, в силу этого, "малозначимых" даже с точки зрения современного православного публициста, мучеников и исповедников?»[15] Почему мы должны доверять исследователю, который пишет о вине святителя Василия, якобы оговорившего Тихову? Почему мы должны доверять следователю НКВД? Обратимся к источникам. Например, осужденный И.И. Универ 26.09.1937 года в жалобе прокурору на выбитые и сфальсифицированные показания писал: «На допросе в течении 7 суток с меня следствие требовало только одного ответа, организовывал я контрреволюционную работу или нет. <...> Было заявлено: "Потребуется год, два или три, но до тех пор отсюда не уйдешь, пока не скажешь, что нужно следствию". На замечание, как же я буду врать, было отвечено: "Ври, сколько хочешь, мы разберемся, что правда, что вранье". На мою просьбу, чтобы дали мне самому написать показания, было отвечено: «То, что ты напишешь, можешь отнести в…»[16].

В данном контексте возьмем, казалось бы, безупречную модель прославленных Церковью мучеников с определением «смерти за Христа». При внимательном обращении к источникам оказывается, что далеко не всегда все очевидно. Самый известный пример — первые русские святые мученики Борис и Глеб, канонизированные не позднее 1072 г. С их канонизацией, как известно, не соглашалась Константинопольская патриархия, аргументируя свое несогласие тем, что они мученики, но погибли не за веру. Актуальность этого вопроса сохранилась до нашего времени. Г.П. Федотов в книге «Святые Древней Руси» вынужден был объяснять, что Борис и Глеб пострадали не за Христа, но «вослед Христу», уподобившись Спасителю своим добровольным принятием страданий и смерти[17]. Этот же вопрос о «смерти за Христа» встал и перед Архиерейским собором 2000 г., канонизировавшим императора Николая II и его семью. Вопрос о канонизации оказался настолько дискуссионным и «смерть за Христа» настолько недоказуемой, что самодержец был канонизирован как «страстотерпец» (то есть по факту смиренного, беззлобного принятия кончины), а не как «мученик»[18].

В данном контексте обсуждения небезынтересен материал, представленный научным сотрудником ПСТГУ Лидией Головковой, которая просмотрела более 20 тысяч следственных дел за веру пострадавших, причисленных к лику новомучеников. Она уверена, что судить о святости человека по следственному делу — ошибка[19]. Некоторые дела и вовсе составлялись уже после того, как человек был расстрелян. По информации Головковой, «фальсификацией следственных дел, или, на языке чекистов, «липачеством», занимались все райотделы управления НКВД, в том числе Москвы и Московской области. Доказательства этого были получены автором во время работы со следственными делами 50-60 годов, именно в эти годы судили сотрудников, фальсифицировавших дела в тридцатые»[20].

«Есть отдельные дела, когда не приходится сомневаться, что протокол написан со слов самого обвиняемого или же им самим, — резюмирует далее исследователь. — Такие протоколы для исследователя, может быть, представляют самую большую ценность. Но это редчайшие случаи. А в основном мы абсолютно не можем отличить, где правда, а где нет. Конечно, какие-то дела могут быть сфальсифицированы больше, какие-то меньше. Но и этого мы доподлинно никогда не узнаем. Поэтому мне кажется просто безумием верить этим делам. Мы тем самым как бы продолжаем следовать логике гонителей. Речь ведь не о том, что людей мучили и они выдерживали пытки. Речь идет о прямом обмане. Следственные дела тех лет от первых слов до последних появлялись на свет лишь для того, чтобы оболгать и опорочить ни в чем не повинных людей»[21].

Небезынтересно в плане подробного изучения материала ознакомление со статьей прот. Дмитрий Сазонова «Лихие дни…Террор 37-го. Дело протоиерея Александра Полленского», где на основании многих источников показан механизм репрессий и их заказной характер[22].

Интересно, что архиепископ Берлинский Марк на круглом столе «Критерии канонизации святых новомучеников и исповедников Церкви Русской» высказал сомнение в том, что документы необходимы для прославления: «Очень спорный вопрос, могут ли документы быть определяющими при прославлении святых. Такого в истории не было. Я допускаю, что они могут быть допущены как второстепенные или третьестепенные свидетельства, подтверждающие решение. Но не как основные»[23].

Для наглядности приведем пример. 5 августа 1937 года Ивановским РО УНКВД была «вскрыта и ликвидирована на территории Ивановского (Островского – прим. Д.С.) района контрреволюционно-фашистко-дивверсионно-шпионско-вредительско-террористическая организация церковников (так звучит определение организации в обвинительном заключении по следственному делу № 15099) в количестве 32 человек. В состав вскрытой и ликвидированной к-р организации церковников входили, главным образом, духовенство, монашки и лица церковного скита, будучи враждебно настроенными к политике ВКП(б) и Советского правительства. Еще с 1918 года участники организации встали на путь борьбы с Советской властью <…> В момент коллективизации вели борьбу против колхозного строительства. <…> Систематически срывали хозполиткомпании, проводимые на селе партией и Совправительством.<…>

Позднее в число своих задач участники к-р организации поставили шпионаж в пользу иностранных государств, совершение поджогов культурных очагов, государственных и общественных учреждений деревни, колхозного имущества, а также намечали совершение террористических актов над советскими работниками и активистами села. <…> Cледственное дело направить на рассмотрение на рассмотрение Тройки УНКВД по Горьковской области»[24].

Естественно, после подобного 11 из осужденных были приговорены к расстрелу, другие — к различным срокам заключение в исправительно-трудовых лагерях.

Однако рассмотрим ход ведения следствия и оценим его. Например, следствие в отношении благочинного и настоятеля Рождественской церкви с. Рождественского Ивановского района А.М. Петропавловского. Допрос проведен 9 августа 1937 года.

«Вопрос: Вы арестованы за к-р деятельность, которую Вы проводили среди населения. Признаете ли себя виновным?

Ответ: Виновным в предъявленном обвинении себя не признаю. Никакой контрреволюционной деятельностью я не занимался.

Вопрос: Вы показали, что Вы не вели никакой контрреволюционной деятельности. Следствием установелно, что Вы принимали активное участие в 1935 г. в массовых выступлениях в связи с отбором церковной сторожки. Дайте показания?

Ответ: В 1935 г. во время выступления женщин я никакого участия не принимал. Это выступление возникло стихийно, без моего какого-либо вмешательства»[25].

Как видим, предъявляется обвинение в контрреволюционной деятельности. Допрос 10 августа 1937 года.

«Вопрос: Вам предъявляется обвинение в распространении контрреволюционной агитации. Признаете ли себя виновным?

Ответ: Если следствие считает, что я виновен, выносите какой угодно приговор, а я от дачи показаний отказываюсь»[26].

Как видим, обвинение предъявляется уже не в деятельности, а в агитации.

Допрос 11 августа 1937 года.

«Вопрос: На допросе 9 августа Вы упорно утверждали, что не вели никакой контрреволюционной агитации. Следствием установлено, что Вы систематически высказывали антисоветские проповеди. Дайте показания.

Ответ: Признаюсь, что 2 августа 1937 года по окончании службы я выступил с проповедью, в которой обвинил верующих в богоотступничестве и призывал к укреплению религии. Других каких-либо проповедей антисоветского содержания я не говорил»[27].

В этих словах звучит признание вины. Вчитаемся в них, неужели оно там есть? И какой вины? Но давайте рассмотрим признание вины подследственным, которое прозвучало на допросе 4 сентября 1937 года:

«Вопрос: Вы арестованы как участник организации, проводившей активную к-р деятельность. Материалами следствия установлены факты подрывной работы, совершенные Вами и другими участниками организации. Прежде всего скажите, виновным себя признаете?

Ответ: Виновным себя признаю. Я действительно являлся участником к-р организации церковников. Я вместе с другими участниками проводил активную к-р деятельность, направленную к разрушению колхозов, срыву хозполиткомпаний, полевых работ, трудовой дисциплины. Распространял провокационные слухи о гибели Советской власти, а также проводил подготовку свержения Советской власти»[28].

Налицо признание вины. Но не кажется ли читателю, которому открыты сведения о «липачестве», подлогах, выполнении заказа и прочем, что вышеприведенные слова не принадлежат священнику? Если нет, все остальное не представляет смысла доказывать.

В доказательство заказного и тенденциозного характера следствия приведем выдержки из заявления наркому внутренних дел СССР Берии члена партии с 1905 г., арестованного Костромским отделением НКВД 3 августа 1937 г., осужденного ОСО 23 августа 1938 года, члена президиума Горсовета, обвиненного в членстве контрреволюционной группе правых.

«5 августа меня заставили подписать обвинительное постановление, с визой прокуратора.

17 августа меня заставили подписать другое постановление, объявив, что первое аннулировано.

17 сентября был отправлен в тюрьму, где находился до 26 янв. 1938 г. без допросов. <...> Был лишен передачи и медицинской помощи, несмотря на то что страдал язвой желудка, склерозом сердца, на что имеются у следствия документы.

26 января 1938 г. ночью был взят на допрос к следователю, который продержал меня на стуле 3 суток без перерыва. Первые сутки держал без пищи. Подвергался словесным издевательствам <...>, угрозам не только мне, но и моей семье, которая была выселена из квартиры и оставлена без средств к существованию. Доведя меня до потери сознания, заставили подписать ложный, извращенный материал. После 3-часового отдыха был вызван снова для ознакомления с материалом, в котором нет ни одного моего показания. Я сделал протест на такое следствие, которое не только меня сделало предателем партии, но и обличало других. За этот протетст меня держали целый месяц при НКВД в скотском состоянии. <...>

Заявляю Вам, что в предъявленном обвинении не виновен. Ни в какой контрреволюционной группе не состоял, ни в каких собраниях на квартирах не был.

Прошу Вашего вмешательства и защиты, т. к. с каждым днем чувствую себя совершенно больным. Нахожусь 9 месяцев под строгой изоляцией»[29].

Если кто-то подумал, что представленный материал неуместен, т. к. речь идет не о священнослужителе, а о члене партии, то он ошибается. Точно такие же заявления писались и священномучеником Никодимом (Кротковым), архиепископом Костромским и Галичским, и другими представителями церковников. Партиец-то все равно считался своим, церковники — чужими. Причем священномученик Никодим, по материалам дела, тоже «сознался»[30] Но ведь его канонизировали! Тогда посчитали, что его признание было фактом подтасовки следствия.

А вот рассказ о пытках священника Преображенской церкви села Спас-Васильевского с/с Мантуровского района Н.И. Добролюбова: «Дело наше закончено. Дело оказалось серьезным, хотя мы-то совершенно непричастны к нему, но нас считают членами церковно-фашистской, диверсионно-террористической организации, которая якобы <...> Считается, что [епископ] запутал всех благочинных, а наш благочинный Полленский не устоял на пытке и там почти в бессознании принял на себя эту вину и заявил, что он тоже член организации и получал директивы от Неофита, распространял их среди нас всех с целью проведения их в жизнь, чем сильно нас подвел, что его самого и нас губит. Так пощады ждать нечего, хотя мы ни один не признаемся в участии в этой организации, но поверят ли нашим показаниям. Допросы были тяжелые. Меня допрашивали 11 раз и все под различной угрозой и под матюгами и стоя. Такая пытка. Ставили <...> Я раз стоял 20 часов, не сходя с места, раз стоял 15 часов, а остальные были короче, не дольше 4-5 часов, но все без хлеба, без воды, без курева. Больше меня никто не вызывает, и дольше меня никто не стоял. Стоял только Полленский там же, где он ввалил себя и нас в яму»[31].

Но прот. А. Полленский, как следует из материалов его следственного дела, как и прот. А.М. Петропавловский, сделал такое же «признание», которое заключалось в словах «признаю, что состоял в контрреволюционной организации». А далее выясняется, что он общался со своими подчиненными, и вся вина его заключалась в общении с ними. Следователь применил прием, хорошо знакомый нам по другим следственным делам, а именно, он «рассказал другим, что Полленский сознался», что «он раскрыл всю группу» и т. д. В протоколе записано, что он признался, что «в каждом удобном случае высказывал к-р суждения по отношении к колхозам». «Какая работа была проведена другими священниками, я сказать не могу, — заявляет он следователю, — так как о проделанной работе в этой области они меня не информировали». Характерная черта бросается в глаза в протоколе: «Организации как таковой я не создавал, но в руководстве с попами я высказывал к-р настроения: этим самым я пытался привлечь их к к-р работе»[32]. Скажите, нам представлена характерная речь благочинного, получившего образование и воспитание в начале ХХ века? На мой взгляд, эти слова можно признать словами обвиняемого лишь с большой натяжкой.

Но что мы наблюдаем теперь? Позиция, которую заняла Синодальная комиссия по канонизации святых, в отношении материалов, подаваемых, в частности, Костромской комиссией по канонизации святых, не вполне ясна. Получается, что при рассмотрении, например, подготовленных материалов к прославлению в лике местночтимых святых почитаемой до настоящего дня солигаличской подвижницы, монахини Ангелины (Борисовой), мы увидели пугающую идентичность характеристик советских следователей и представителей комиссии. Итак, в ответе Синодальной комиссии на имя управляющего Костромской епархией епископа (ныне митрополита) о невозможности канонизации монахини Ангелины мы читаем о стилистических ошибках, о «недостоверности ее жития», указано, что «показания самой монахини Ангелины, содержащиеся в архивно-следственном деле, крайне фрагментарны, совершенно не затрагивают вопросов ее веры (А во многих ли следственных делах мы находим свидетельства исповедничества веры? – прим. Д.С.) и религиозных убеждений и характеризуют ее не столько как монахиню, сколько как народную целительницу и знахарку»[33]. В постановлении же сказано, что Борисова «занимается совершением обманных действий на религиозной почве, а главным образом ею обращено внимание на вербовку молодого поколения, которое Борисова уже в большом количестве ввела в такое заблуждение, что лица, посещавшие ее, отреклись от мира, боясь какого-то страшного суда. <…> Кроме того, Борисова занимается приемом больных, коих лечит ото всех болезней травой, делая последнюю комочками, и дает проглатывать внутрь, что явно свидетельствует, что тут обман и ничто иное»[34]. Считать, что при ее аресте не был затронут фактор ее веры (тем более, она принадлежала к т. н. группе «духовных», сложившейся из духовных чад иеромонаха Иоасафа (Сазонова) – прим. Д. С.), а только ее знахарство, — значит считать, что и у большинства канонизированных церковников отсутствует фактор исповедничества, что они были арестованы лишь по политическим мотивам, вмененным им в вину соввластью.

Повторюсь, в наличии широкое народное почитание.

В связи с озвученной темой о расширении критериев канонизации хотел бы обратить ваше внимание на статью ректора ПСТГУ прот. В. Воробьева «Некоторые проблемы прославления к местному и общецерковному почитанию в конце ХХ – начале XXI в.»

Трудно не согласиться с мыслями уважаемого протоиерея Владимира о том, что именно «феномен «народного почитания», как видим, на протяжении столетий являлся базовым основанием для канонизации того или иного подвижника, невзирая на всю крайнюю неопределенность явления этого «почитания» и неясность механизмов его возникновения, существования и развития. Возникающие при этом проблемы можно было бы упростить или вовсе их избежать, усовершенствовав и расширив процедурные возможности канонизации, т. е. предусмотрев новые варианты правил, отвечающие потребностям нашего времени. <...> Отчасти Церковь уже встала на этот путь, — пишет о. Владимир, — прославив в лике святых в 2000 г. на Юбилейном архиерейском Соборе сразу весь Собор новых мучеников и исповедников Российских, ведомых по именам и неведомых, и постановив, что имена новомучеников, выявленные вновь Синодальной комиссией, могут не проходить снова процедуру канонизации, а вноситься в месяцеслов после утверждения на Священном Синоде»[35].

Также интересна в данном контексте статья архим. Георгия (Тертышникова) «Критерии канонизации местночтимых святых в Русской Православной Церкви»[36].

Вышесказанное может быть истолковано как призыв уходить от формализма критериев канонизации и понимать их не в узком смысле написанного и определенного, но в евангельском духе понимания Божественного Промысла.

Вместе с тем, перед епархиальными комиссиями по канонизации святых и исследователями источников, при ознакомлении с жизнью репрессированного священнослужителя или мирянина, память о котором сохраняется в народе, и вера в небесное заступничество которого не вызывает сомнения у жителей местности, где он в свое время подвизался, возникает множество недоуменных вопросов. Например, в связи с отсутствием в списке имен новомучеников, помещенном в православном церковном календаре на 2013 год (и далее), опубликованном Издательским советом Московской Патриархии, имен 36 канонизированных святых новомучеников, кстати, указанных в прежнем календаре. К сожалению, ни от прошедших после события архиерейских соборов, ни от священноначалия не было дано никакого официального ответа на фактическую либо их деканонизацию, смутившую верующих, либо досадную ошибку. Хочется услышать от Синодальной комиссии обоснование решения и подробное объяснение по каждой отдельной личности, лишенной упоминания в календаре, со ссылкой на конкретные документы. Думаю, что выражу не только свое мнение, но и мнение других, что перед епархиальными комиссиями и исследователями возникает дилемма — какими критериями руководствоваться при изучении жизни новомученика и его последующей канонизации, когда вдруг обнаруживается признание им своей вины или «оговор»? Что считать признанием вины, и что признать оговором? Слова: «Да, признаю виновным себя в контрреволюционной деятельности, антиколхозной пропаганде, антисоветской деятельности?» Считаю, что надо всем нам более внимательно вчитываться, в чем же человек себя и других оговорил.

Вот, например, материалы дела прот. А. Полленского. После допросов 12 и 15 октября, когда обвиняемый не признал своей вины, допрос 11 ноября. Вопрос следователя: «Следствием установлено, что Вы являетесь участником церковно-фашистской диверсионно-террористической организации (к обвинению в церковно-фашистской организации добавилось обвинение в диверсионно-террористической деятельности! – прим. автора), проводившей активную к-р. работу, направленную на свержение Советской власти. Признаете ли Вы себя виновным?

Ответ о. Александра Полленского: Виновным себя по предъявленным обвинениям признаю, что действительно являлся участником диверсионно-террористической церковно-фашистской организации, созданной епископом Неофитом Коробовым».

Казалось бы, вот признание вины. Но посмотрим далее, в чем истинный смысл этого признания. За первым вопросом и ответом обвиняемого, признавшего свою вину, следует второй вопрос: «Расскажите обстоятельства вовлечения Вас в к.-р. ц.-ф. д.-т. организацию епископом Неофитом Коробовым?

Ответ: В 1932 году я, будучи у епископа Неофита Коробова, первый раз в качестве благочинного, <…> делал доклады о церковных делах. В разговоре он мне сказал, что я как благочинный должен принять на себя и другие дела <…> контрреволюционного характера, т. е. предложил создать к.-р. ц.-ф. организацию из духовенства с задачей введения к.-р. работы по дискредитации колхозов, которые, в первую очередь, мешали нормальной церковной жизни…

Вопрос: Назовите участников созданной Вами к.-р. ц.-ф. организации?

Ответ: Как таковой организации я не создал, не успел, но в разговорах с духовенством я высказывал к-р. суждения по отношению к колхозам»[37].

Видна ли из этих слов «вина» подсудимого? Где признание, в чем? Кого он оговорил?

Считаю, что есть повод задуматься над такими оговорами и признаниями. Тем более что по этой теме мы находим разномыслие исследователей, среди которых выделяются статьи протод. Андрея Кураева «Деканонизация: горькая правда»[38], прот. Владислава Цыпина «В канонах нет даже слова "деканонизация"»[39], игум. Дамаскина Орловского «Сложности изучения судебно-следственных дел…»[40], Ксении Лученко «Уже несвятые святые»[41], иером. Макария Маркиша «Критический анализ статьи П.Г. Проценко "Посмертная судьба новых мучеников"»[42] и др. Разномыслие, как считаю, полезное в решении задач, определенных полнотой Церкви и священноначалием, считающих подвиг новомучеников и исповедников актуальным для увековечения и подражательного примера[43]. Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл, открывая второе заседание Церковно-общественного совета при Патриархе Московском и всея Руси по увековечению памяти новомучеников и исповедников Церкви Русской 18 ноября 2015 г., сказал: «Новомученики — это герои, а без героев не может существовать народ, не может существовать нация. Сегодня очень часто появляются псевдогерои, — не действительно народные герои, а те, чья популярность обусловлена не более чем модой, — и когда многие, в том числе молодежь, на них ориентируются, это приносит только вред. Но подлинный герой всегда несет в себе высокий нравственный заряд, нравственную силу. Несомненно, именно такова роль героев, которые полагают жизнь свою за Родину, за Церковь, — и новомученики являются такими героями…

В наше время, когда людям трудно оторваться от своей повседневности, поставить под сомнение привычный комфорт, особенно важно во весь голос говорить о наших отцах, братьях, сестрах, которые погибли, но остались верны Господу. Об этом подвиге должны знать все, это наша задача, это наш венок на их могилу. <…> На Архиерейском Соборе 2013 года были отмечены недостатки в работе, направленной на приобщение нашего народа к подвигу мучеников минувшего века, на разъяснение значения подвига новомучеников и исповедников в истории Отечества, в истории Церкви. Тогда стало ясно, что эта недоработка связана прежде всего с отсутствием координации, с наличием в наших митрополиях и епархиях очень разных подходов к вопросу сохранения памяти новомучеников…»[44]

В свете озвученного считаю, что было бы весьма полезным присутствие и право голоса при обсуждении и вынесении определения по той или иной кандидатуре на канонизацию представителей епархии, от которой подаются документы в Синодальную комиссию.

Хотелось бы верить, что проблемы, озвученные в статье, какими бы несущественными они ни казались на первый взгляд, нашли бы понимание в Синодальной комиссии по канонизации.

Подвиг новомучеников очень важен. Ради трех верных Господь готов был помиловать грешный град. Хочется пожелать всем нам, чтобы мы хоть малой толикой явили миру подражание вере тех чад Церкви, канонизированнных или не канонизированных, кто явил эту веру и запечатлел ее «даже до смерти».