С 1837 по 1841 год будущий святитель Феофан обучался в Киевской духовной академии — старейшем высшем учебном заведении Русской Церкви и одном из четырех центров отечественной богословской науки XIX века. Зачислен он был в число студентов Х курса (начиная с 1819 года, курс в Киевской духовной академии составляли студенты, которые зачислялись в Академию один раз в два года: студенты набора 1819 году – I курс, окончили академию в 1823 году; II курс: 1821—1825 года и т.д.; Х курс: 1837—1841 года).

О ректорах академии

Первые два года обучения Георгия Говорова в Академии руководство ею осуществлял епископ Иннокентий (Борисов)[1] — выдающийся проповедник, богослов и историк.

Святитель Иннокентий был весьма разносторонне образованным человеком. По свидетельству современника, на него «с удивлением смотрели профессоры Киевского и Харьковского университетов, приглашавшиеся к нему на вечера для ученых бесед большею частию о предметах всех почти, а не одних богословских наук»[2]. Владыка ректор сам был автодидактом и желал, чтобы его студенты также обладали широким спектром знаний, не ограничиваясь предметами, изучавшимися по программе Академии. Он разными способами побуждал их к самообразованию, особенно собственным примером. Известно его признание студентам Академии: «Я удивляюсь, как вы не дорожите временем и мало делаете! В прошлую сырную и первую неделю Великого поста я написал около 80 листов»[3].

Как ректор Академии, он поднял ее научный уровень как учебного заведения на небывалую высоту. Принимая непосредственное участие в реализации реформы духовного образования 1808—1814 гг., он освободил преподавание богословских наук от схоластики и ввел прежде несвойственный отечественной академической мысли исторический и историко-сравнительный метод изложения. Наряду с этим епископ Иннокентий способствовал введению русского языка на уроках богословия и философии. Также благодаря ему учебная программа Киевской духовной академии была дополнена курсами, соответствующими уровню западной богословской науки того времени.

Как преподаватель, епископ Иннокентий ценил в студентах не столько кропотливость и основательность, сколько умение быстро вникать в сущность вопроса и давать на него вразумительный и красноречивый ответ. Принимая экзамены, он редко дослушивал ответ по билету, предпочитая вести с экзаменуемым живую беседу на указанную в нем тему. Та же черта проявлялась и в домашних заданиях профессора: он имел обыкновение внезапно присылать к студентам своего келейника с темой сочинения или проповеди, и на высокую оценку мог рассчитывать только тот, кто не только лучше, но и быстрее других выполнял задание. Это, по мнению биографа святителя Феофана, «весьма сильно способствовало развитию умственных дарований, быстроты соображения и дара слова, поощряло даровитых, держало всех студентов в постоянном умственном напряжении»[4].

Последние три года ректорства владыка Иннокентий, будучи викарным епископом, уже не читал специального курса, но вел занятия по энциклопедии богословских наук. На этих занятиях он преподавал общие вопросы: о сущности религии и ее происхождении, о воплощении Бога Слова, о смысле страстей и смерти Господа Иисуса Христа, о конечных судьбах человека и всего мира. Его занятия пользовались огромной популярностью среди студентов Академии. Содержательные и наводившие на глубокие размышления лекции епископа Иннокентия часто переписывались и были очень распространены в семинарской среде.

В ноябре 1839 года ректором Академии стал архимандрит Иеремия (Соловьев)[5], близкий друг святителя Иннокентия еще со времени обучения в Орловской духовной семинарии. В отличие от своего предшественника, именитого представителя ученого монашества, архимандрит Иеремия всю свою жизнь стремился быть не столько ученым, сколько монахом. Молитвенник, тяготившийся званиями (довольно показательно свидетельствует об этом его просьба не присваивать ему ученой степени при окончании Санкт-Петербургской академии), он нес церковное послушание – 13 лет на духовно-педагогическом поприще и 14 лет правящим архиереем – как свой монашеский крест, усердно и со смирением. И ему удавалось всегда результативно, с пользой для Церкви исполнять возлагавшиеся на него обязанности.

Как духовный писатель[6], «он обладал редким знанием творений Исаака Сирина, Иоанна Лествичника, преподобного Антония Великого, из русских святителей – Димитрия Ростовского и особенно любимого им Тихона Задонского»[7]. Не случайно именно архимандрит Иеремия совершил монашеский постриг Георгия Говорова, а на следующий день после своей епископской хиротонии рукоположил его в сан иеродиакона, и впоследствии — во иеромонаха. Он был духовным отцом и корреспондентом святителя Феофана[8]. Через полтора года своего ректорства архимандрит Иеремия был рукоположен во епископа Чигиринского, викария Киевской епархии, и оставил служение в Академии.

Вместо него в конце апреля 1841 г. был назначен архимандрит Димитрий (Муретов)[9], который был профессором богословия Академии с сентября 1837 года, а с февраля следующего 1738 года — и ее инспектором. Новый ректор был достойным продолжателем начинаний своего учителя — святителя Иннокентия (Борисова), ярким представителем отечественного богословия и глубокомысленным проповедником. Его проповеди отличались тем, что «говорил он очень просто, но в простых, почти наивных, словах умел выразить всю точность религиозных созерцаний, вскрыть внутреннюю перспективу даже в обыденных мелочах»[10].

По своим личным качествам архимандрит Димитрий отличался глубоким благочестием и трудолюбием. Святитель Феофан высоко ценил этого педагога и, уже в бытность того на Херсонской кафедре, писал, что «самым даровитым по уму, широкому образованию и лучшим по жизни он считал преосвященного Димитрия Херсонского»[11]. Архимандрит Димитрий (Муретов) возглавлял Киевскую духовную академию на протяжении 10 лет (1841—1851), но будущий святитель Феофан во время его ректорства учился в академии несколько месяцев.

О преподавателях академии

Профессором догматического богословия в Академии с сентября 1837 года был архимандрит Димитрий (Муретов) — один из ведущих преподавателей у Георгия Говорова в продолжение всех четырех лет его академического обучения. Смолич пишет, что в 1837 году святитель Иннокентий (Борисов) передал архимандриту Димитрию все свои лекции по догматике, в преподавании которой последний превзошел своего учителя, развивая исторический метод и применяя убедительность философского рассуждения. Его лекции, которые сохранились только в записях его студентов, «отличались глубиной и философской точностью. Их содержание покоилось на добротном историческом фундаменте»[12].

Как преподаватель, архимандрит Димитрий продолжил начатое его учителем освобождение отечественного богословия от схоластики. По свидетельству Г. Флоровского, «в лекциях своих и богословскую проблематику стремился он свести к ее духовным истокам, к духовному опыту. И всегда у него чувствуется вся вопросительность испытующей мысли»[13]. Лекции архимандрита Димитрия (Муретова), наряду с занятиями епископа Иннокентия (Борисова), бесспорно, повлияли на формирование богословия будущего святителя Феофана, а также его сокурсников, особенно будущего митрополита Макария (Булгакова)[14] — известного богослова и историка Русской Церкви.

Во время обучения в Киевской духовной академии на двух двухгодичных отделениях Георгий, помимо богословских наук, был аттестован по философии, чтению Священного Писания, церковному красноречию, церковной истории, всеобщей словесности, математике, а также по еврейскому, греческому и немецкому языкам[15]. Среди преподавателей этих предметов в Академии было немало не только интересных личностей, незаурядных представителей отечественной академической науки, но и людей высокого благочестия, осуществлявших в своей жизни евангельские принципы. Они не только на словах, но и на личном примере учили своих воспитанников деятельному христианству.

Преподавание комплекса философских наук в Киевской духовной академии стояло на самом высоком среди других учебных заведений России уровне. Близкий друг святителя Иннокентия (Борисова) протоиерей Иван Михайлович Скворцов, обладавший подлинно философским умом, преподавал в Академии логику, историю философии и метафизику, а в Киевском университете — церковное право. Обладая обширнейшими познаниями в области философии, он «излагал в лекциях самое существенное и заботился о ясности, простоте и логичности рассуждений»[16].

Помимо него историю философии читал Иосиф Григорьевич Михневич, а психологию — Петр Семенович Авсенев, который в 1844 году принял монашеский постиг с именем Феофан[17]. Про преподавателей философии архимандрит Антонин (Капустин)[18], учившийся в Академии на следующем за Георгием Говоровым XI курсе, писал, что все «они были одушевлены одинаковою ревностию к своему делу и трудились во всю меру своих счастливых способностей; для слушателей же представляли прекрасное и умилительное зрелище добрейших, кротких, смиренных и бескорыстнейших труженников»[19].

Занятия по классу Священного Писания вел иеромонах Фотий (Щиревский), «молодой и даровитый бакалавр»[20], только недавно (в 1838 г.) принявший монашеский постриг.

Большое влияние на становление святителя Феофана как духовного писателя оказал преподаватель церковного красноречия и всеобщей словесности профессор Яков Кузьмич (Иаков Космич) Амфитеатров[21] — писатель, переводчик, публицист, ученый. Его книги посвящены христианской философии языка и русскому стилю церковной проповеди, что дает основание считать его одним из основателей отечественной гомилетики. Писатель В.И. Аскоченский подчеркивал, что в отличие от своих предшественников Я.К. Амфитеатров «заговорил просто, но сильно, принимая за образец бессмертные творения [святителей Иоанна] Златоуста, Василия Великого, Афанасия, Григория и других»[22].

У этого преподавателя студент Говоров не только учился простоте и ясности изложения мысли, но и находил у него моральную поддержку в трудную для себя минуту. Профессор был земляком Георгия Васильевича, человеком открытым и гостеприимным, своим характером напоминавшим студенту его родителей. По сведениям биографа святителя, профессор Амфитеатров «всегда сочувственно относился к нуждам учащейся молодежи, иногда простирая свои заботы до полного устройства судьбы нуждающегося»[23]. Архимандрит Георгий (Тертышников) сообщает о помощи профессора нищему поводырю, которого он встретил на улице. Узнав, что его отец — бедный дьячок, Яков Кузьмич определил мальчика в духовное училище, и тот с успехом окончил все ступени духовной школы, став впоследствии епископом[24]. Яков Кузьмич нередко приглашал Георгия и других студентов к себе домой для общения. В обществе Я.К. Амфитеатрова будущий святитель проводил свои последние в Академии каникулы, находясь в Голосеевской пустыни[25], где располагается скит Киево-Печерской лавры. После смерти родителей и принятия монашеского пострига он нуждался в поучительной беседе со своим наставником.

Еще один преподаватель, общением с которым дорожил Георгий, был преподававший церковную историю Дмитрий Иванович Макаров, бакалавр, а с 1841 года экстраординарный профессор исторических наук в Киевской духовной академии. В 1843 году он принял монашеский постриг с именем Лаврентий и вскоре оставил учебную деятельность[26]. В свои зрелые годы святитель Феофан неоднократно отзывался о нем, как о человеке «предивного нрава»[27], «ума великого», но при этом весьма простого: «посмотреть на него, подумаете: экая простина, деревенщина!»[28].

Главной его отличительной чертой было безгневие: «Образ кротости, — писал о нем епископ Феофан из затвора одному из своих корреспондентов. — Я ни однажды не видал его рассерженным. Иногда он станет будто сердито говорить; но тон речи всегда изменял ему, и показывал, что это он надувается рассерчать, да не умеет»[29]. По воспоминаниям святителя, еще до принятия монашества будущий архимандрит Лаврентий вел уединенный и аскетический образ жизни, но никому не выказывал своих подвигов: подчеркивал свою лень[30] и говорил, что собирается жениться. Окружающие ценили его душевные качества и глубокие познания: «профессоры все относились к нему с уважением… Он был муж совета, — и утешения»[31]. Георгий Говоров с другими студентами Академии любили посещать его в Лавре по воскресным и праздничным дням.

Личные качества и круг общения Георгия Говорова в Академии

Из широкого спектра учебных дисциплин, преподаваемых в Академии, Георгий более и усерднее всего занимался гомилетикой и богословскими науками, из которых особенное предпочтение он отдавал герменевтике[32]. Академию он окончил четвертым по успеваемости в своем курсе[33] при том, что его X академический курс был прославлен многими своими учениками, которые впоследствии стали известными церковными деятелями и учеными.

Самыми выдающимися сокурсниками святителя Феофана были Михаил Булгаков (в будущем — митрополит Московский Макарий) и Андрей Монастырев[34], [35]. Последний прибыл с Георгием из Орловской духовной семинарии[36] и был его ближайшим другом. Вместе с ними на одном курсе в Киевской академии обучались еще три выпускника Орловской семинарии: Дмитрий Жданов[37], Матфей Позднеев[38] и Петр Веселов[39], — все они впоследствии служили Церкви на поприще преподавательской деятельности.

В годы учебы в Академии Георгий по-прежнему отличался любовью к богослужению: «Станет, бывало, в церкви на молитву и во все время службы ноги не передвинет»[40], — вспоминал о нем Дмитрий Жданов. В разрядных списках по различным дисциплинам академического курса наряду с высокой успеваемостью постоянно отмечалось его прилежание к учебе, а в списках поведения он неизменно характеризовался как скромный и благонравный студент, честного поведения, исправный в отношении исполнения своих обязанностей[41].

О скромности и рассудительном отношении студента Георгия Говорова к своим обязанностям свидетельствует случай, переданный его сокурсником. Когда похваливший другим его проповедь юродивый начал при личной встрече упрекать будущего святителя в том, что тот учит старших себя, и запрещать ему проповедовать, то в ответ услышал спокойный ответ, «что это его обязанность, и что он и впредь не отрицается говорить, когда будет на то воля начальства»[42]. Когда же он вышел, его ответ снова вызвал одобрение юродивого. Стоит заметить, что проповеди будущего святителя с интересом слушали студенты, их одобряли преподаватели. На рукописи одной из них поставлена следующая резолюция: «В слове сем много доброго», на другой — «Умно, назидательно и празднику прилично. Доставьте мне список»[43].

В период учебы на высшем двухгодичном отделении Георгий Говоров был назначен старшим по комнате, где с ним проживали еще шесть студентов духовной академии[44]. Подавая им добрый пример собственного поведения, он оправдывал доверие начальствующих[45]. По воспоминаниям однокурсников, вместе со своим другом Андреем Монастыревым будущий святитель «еще до вступления в монашество, были самые строгие подвижники, не вкушавшие и виноградного вина»[46]. О нравственной высоте личности Георгия с восторгом говорил и Стефан Кашменский[47], также учившийся вместе с ним на одном курсе в Киевской духовной академии. По отношению к наставникам он неизменно проявлял почтительность и послушание, а в общении с товарищами был дружелюбным, умея быть назидательным без высокомерия и тени менторства[48].

Корсунский писал, что в студенческие годы святитель Феофан «светил тихим, согревающим и ровным светом, более продолжительно и плодотворно действующим, нежели блеск ярко светящегося, но скоро исчезающего метеора»[49]. Тем самым биограф подчеркивал, что, в отличие от своих однокурсников, более оттачивавших остроту ученой мысли, Георгий Говоров преимущественно заботился об обретении внутреннего просвещения благодатью Святого Духа. Ибо духовный свет, хотя и не так впечатляет окружающих, но действие его более продолжительно и благотворно, поскольку он есть немеркнущий свет Истины, ведущей к спасению.

Закономерным следствием формирования внутреннего мира Георгия по мере тщательного изучения Священного Писания и святоотеческого наследия, которые будущий святитель по-прежнему стремился усвоить не только интеллектуально, но и практически, стал его интерес к аскетическому опыту христианских подвижников. Это нашло отражение в его проповедях, посвященных лестнице добродетелей и противоположных им грехов. Данные проповеди Георгия Говорова, по свидетельству его сокурсника протоиерея В.Ф. Краснитского, отличались оригинальностью[50], что, несомненно, указывает на глубокие размышления святителя над этой темой еще в годы своей молодости.

Это выражалось и в чтении аскетических сочинений во внеучебное время, и в посещении мест молитвенных подвигов древних отшельников, когда Георгий Говоров вместе с другими студентами проводил каникулы в районе загородной слободы Пироговки, где располагался летний дом Киево-Братского монастыря[51]. Тогда по инициативе своего любознательного сокурсника молодые люди обследовали пещеры, выкопанные, по преданию, еще преподобным Феодосием Печерским[52]. Все это свидетельствовало о внутреннем стремлении чистой души к иноческому созерцательному предстоянию перед Богом, не развлекаемому внешней суетой жизни, но насколько это тогда осознавалось самим будущим святителем, сказать трудно.

Возможно, мысль о принятии монашества впервые была ясно осознана им после мистического откровения во время глубокой душевной травмы, когда в короткий срок, всего за две недели, он остался круглым сиротой. Впоследствии, вспоминая скоропостижную смерть своих родителей, святитель писал о том, что, как только он начал горевать, то сразу же реально ощутил, что отошедшие к Господу люди продолжают жить и заботиться о тех, кого они любят. Заключительные слова святителя: «Я верую, что это мне внушил Ангел Хранитель. С тех пор я делюсь этою верою со всеми»[53], — характеризуют его уже не как философа, но как мистика. Ведь философия требует логичных доказательств, а духовная истина часто выглядит лишенной всякой логики с точки зрения разума или человеческого опыта.

На этой внешней алогичности христианства была основана проповедь, сказанная студентом Георгием Говоровым на праздник Вознесения Господня[54]. Начиная со слов: «Расставаясь с теми, коих искренне любим, мы не можем не скорбеть, — проповедник задается вопросом, — Почему же апостолы с Елеонской горы, где они разлучились с Господом, возвращались с радостью великою?» Отвечая на него, он с подобающим проповеди красноречием раскрывает мысль, которая стала ему самоочевидной в разлуке с милыми его сердцу родителями. Впоследствии в переписке он выразит ее лаконичной и по-богословски безупречной фразой, что «видимое бытие разделяется пространством, а невидимое сокращает разделение»^[55].

Монашеский постриг и рукоположение в священный сан

На последнем четвертом году обучения в Академии, осенью 1840 года, в праздник Покрова Пресвятой Богородицы, который по старому стилю приходится на 1 октября, Георгий Васильевич подал прошение о пострижении в монашество. Указав причиной намерения «посвятить жизнь свою монашескому званию» не что иное, как желание соединить в предлежащем служении Церкви свое «постоянное усердие к занятию богословскими предметами и к уединенной жизни»[56].

Для родственников, с детства знавших «Егорушку», он по-прежнему был «кипучий, свежий родник» жизни и энергии, любознательный и всегда имевший широкий круг интересов: даже в Киеве помимо академической науки он с успехом занимался живописью, любил музыку и пение. Им его решение показалось неожиданным. «Никто не мог думать, чтобы этот живой, веселый юноша, так любивший жизнь и общество, выбрал себе тесный, скорбный путь монашеской жизни, трудного высокого подвижничества»[57].

Архимандрит Георгий (Тертышников) пишет, что «собственное душевное настроение, и академическая, и лаврская среда располагали Георгия Васильевича к принятию монашества»; однако «молодой студент смотрел на иночество как на трудный подвиг служения Церкви и окончательно решился на него только после долговременного размышления, пережив тяжелую душевную борьбу»[58]. Доказательством тому, по мнению исследователя, являются свидетельства современников, которые вспоминали, что перед началом последнего года обучения в Академии, когда он решил связать жизнь с монашеским подвигом, Георгий выглядел сосредоточенным и несколько замкнутым; однако стремление посвятить всю свою жизнь без остатка Богу возобладало в душе юноши.

Но, судя по высказываниям самого святителя, причиной его сомнений были вовсе не трудности иноческого пути. Наоборот, его душа жаждала сурового подвижничества, чтобы вновь ощутить благодатные прикосновения Духа. Он всем сердцем стремился в тот иной мир, открывавшийся ему в стенах Киево-Печерской лавры, которую он называл «неземной обителью». Вернее предположить, что опасения вызывало предстоявшее ему служение как одного из представителей ученого монашества, большинство из которых никогда не жили в монастырях, занимаясь всю жизнь учебной деятельностью и церковно-административной работой. Путь ученого монаха уводил от желанного молодым студентом монастырского послушания и молитвенных подвигов на путь подчинения церковно-государственной системе, которая в то время безраздельно управлялась светским чиновником.

Замеченную в тихом и смиренном Георгии Васильевиче замкнутость перед его решением принять иноческие обеты, очевидно, вызывало не условие отказаться от своей воли, а перспектива стать управленцем, добивающимся от подчиненных исполнения человеческих заблуждений вместо Божиих истин. Стремление избежать таковой участи вместе с горячим желанием монашества ради бескомпромиссного служения Христу и Его Церкви потребовали напряженной и сосредоточенной молитвы от будущего святителя.

В это время он больше нуждался в совете и молитвах наставников и единомышленников, нежели в веселом студенческом общении, что не осталось незамеченным его товарищами. Один из них (Д. Жданов) впоследствии вспоминал, что его полушутливый вопрос, заданный Говорову и Монастыреву: «Друзья! Что вам сделал мир, что вы от него отрекаетесь так рано?» — вызвал такое негодование с их стороны, что он не знал, «куда и деваться от их разумнейших обличений»[59]. Настолько обдумано и вымолено было это решение.

Разрешение на пострижение в монашество четырех студентов Киевской духовной академии, в их числе Г. Говорова, и вдового священника Иоанна Лебедева было получено из Святейшего Синода (Указ № 16283 от 9 декабря 1840 года)[60]. В конце зимы, 15 февраля 1841 года, в храме в честь Сошествия Святого Духа Киево-Братского монастыря ректор архимандрит Иеремия совершил монашеский постриг студентов высшего отделения Академии: Михаила Булгакова, Петра Веселова, Георгия Говорова и Андрея Монастырева[61]. Георгий Говоров в постриге был наречен Феофаном в честь преподобного Феофана Сиграинского, исповедника (день памяти — 12 марта ст.ст.)[62] — византийского монаха, основателя монастыря и летописца, автора «Жизнеописания византийских царей».

Во время посещения Киево-Печерской лавры принявшими постриг иноками состоялись две встречи с духовно опытными наставниками, во время которых монах Феофан (Говоров) услышал ответы на все мучившие его сомнения перед решением принять монашество. Это были беседы со святителем Филаретом (Амфитеатровым)[63] и его духовником — преподобным старцем Парфением[64].

Святитель Филарет начал свое слово с необходимости соблюдать во всем умеренность, чтобы хранить чистоту души и тела (ибо «если сохраните вашу чистоту, Господь Иисус Христос вселится в ваше сердце, и тогда вам больше ничего не нужно, ничто не повредит вам, ничто не обременит вас»). Затем он подчеркнул необходимость для монаха совершенно предать себя на волю Божию. «Будьте там, где поставят; будьте довольны тем, что дадут, — укреплял святитель молодых иноков. — Верьте, что доброго монаха Бог никогда не оставит: это невозможно, невозможно! Молитесь как можно чаще, всегда молитесь, если можно, имейте Господа Бога в сердце и на устах — и Он будет с вами всегда»[65]. Последние слова святителя закрепил старец Парфений. Будучи сам делателем Иисусовой молитвы, преподобный увещал новопостриженных непрестанно молиться умом в сердце Богу: «И я с молодых дней этого искал и просил, чтобы никто не мешал мне пребывать непрестанно с Богом»[66]. Получив эти духовные наставления, будущий святитель был готов к предстоящему служению.

В начале апреля того же 1841 года в Успенском соборе Киево-Печерской лавры студент Феофан (Говоров) был рукоположен в сан иеродиакона ректором Академии епископом Чигиринским Иеремией. Хиротония состоялась, согласно одним документам, 7 апреля[67], согласно другим — 6 апреля[68]. Несмотря на то, что последний из приведенных документов более ранний по дате, он содержит, как минимум, одну ошибку: возраст иеродиакона Феофана (Говорова) в 1841 году был 26, а не 28 лет. Это позволяет сомневаться в точности и других приведенных в нем данных. Известно также, что сам ректор был рукоположен в епископский сан 6 апреля 1841 года. Остается вопрос, когда епископ Иеремия рукоположил в диаконы своего воспитанника: в самый день своей хиротонии (6 апреля) или на следующий день (7 апреля).

Подобные разночтения встречаем и в дате священнической хиротонии святителя: 1 июля[69] или 7 июля[70] 1841 года. Доподлинно известно, что исповедь перед рукоположением во иеромонаха и приведение к присяге состоялись, согласно свидетельству об исповеди, 30 июня[71].

На основании подписанного самим святителем Феофаном документа — «Послужного списка Преосвященного Феофана, Епископа Тамбовского и Шацкого», составленного 24 ноября 1859 года, — можно утверждать, что обе его хиротонии были совершены седьмого числа: в иеродиакона 7 апреля и в иеромонаха 7 июля[72].

В следующем месяце иеромонах Феофан завершил обучение в Киевской духовной академии со степенью магистра богословия за сочинение «Обозрение подзаконной религии». Он был причислен к первому разряду выпускников[73], а его сочинение в числе лучших отправлено в Святейший Синод и получило одобрительный отзыв Московского митрополита святителя Филарета (Дроздова)[74].

Именно в Киевской академии в наибольшей степени развился проповеднический и писательский талант святителя Феофана: по утверждению его сокурсника митрополита Макария (Булгакова), «никто лучше его не писал»[75]. Но наиболее существенным следует признать, что к завершению четырехлетнего обучения в Киевской духовной академии окончательно определился жизненный путь будущего святителя. Приняв монашеский постриг, он выбрал стезю ученого монаха, и ему предстояли многие труды на поприще духовного образования и епархиального администрирования.