Аудиоверсию интервью можно скачать на сайте радиостанции. См. также расшифровку.
Пресвитер Стефан
Циклис: Ваше Высокопреосвященство, сейчас Таинство крещения в нашей Церкви преподается
в основном маленьким детям. Не могли бы Вы немного рассказать о том, как крещение
способно повлиять на жизнь ребенка? Ведь он же еще не имеет сознательной веры в
Бога, а может быть, и вообще ничего еще не знает о Божием существовании.
Митрополит Каллист (Уэр): Интересный вопрос. В целом, есть основания (хотя и не бесспорные) считать, что в древней Церкви практика крещения младенцев существовала уже со времен Нового Завета. Но в то же время вплоть до IV-V веков большинство христиан крестились не в младенчестве, а во взрослом возрасте. Поэтому вполне могу ответить Вам вопросом на вопрос: если ребенок не понимает, что происходит, то зачем его нужно крестить?
Скажу так: никто из нас не может спастись в одиночку. Мы спасаемся, будучи членами общины, живой семьи, и спасение по сути своей предназначено всем, а не только избранным. Мы дополняем друг друга, участвуя в жизни иных людей. Поэтому и новорожденного мы хотим сразу привнести в свою общину веры, в свет Церкви. Мы верим, что ребенку гораздо лучше расти внутри, а не вне церковной ограды; верим, что он должен быть частью семьи с самого начала, а не смотреть на нее со стороны, пока не вырастет. Поэтому мы верим: хотя ребенок и не осознает, что происходит при крещении, но вера общины и, в частности, вера его крестных родителей всё покрывает. А дальше, возрастая, ребенок уже должен будет принять осмысленное решение, принимать ли ему эту веру как свою собственную. Но в самом начале именно вера других поддерживает и окружает ребенка, так что он растет не изолированно от семьи, но будучи окружен верой остальных ее членов.
О. Стефан: Ваше Высокопреосвященство, хочется продолжить беседу вопросом, который сегодня задают многие христиане — возможно ли вообще спасение без Таинства крещения? Что Вы на это скажете?
Митр. Каллист: Безусловно, в Новом Завете есть места, указывающие, что без крещения спастись невозможно. Там говорится, что если человек не рожден заново от воды и Духа, он не может войти в Царство Небесное.
Но я бы не хотел на этом закончить. Ведь только Бог в Своей абсолютной свободе решает, кто будет спасен, а кто — нет. Мы, люди, не можем устанавливать ограничений Божественной свободе. Поэтому, конечно же, Бог может спасти людей и без крещения. Однако здесь применима фраза, которую использует римско-католическое богословие: Бог не привязан к Таинствам, но к ним привязаны мы. И поэтому, что касается нас с вами — то мы должны быть крещены. Мы не имеем права говорить, что крещение необязательно: оно жизненно необходимо. Вместе с тем, Бог не связан необходимостью действовать только через Таинства — Он может спасти кого пожелает и как пожелает. Это глубокая тайна, которую мы не в состоянии понять, и поэтому у нас нет никакого права говорить, что все некрещеные пойдут в ад — Бог вполне может иметь на их счет планы, о которых нам неизвестно.
Зато нам достоверно известно — и это достаточно четко сформулировано в первом Послании к Тимофею — что Бог желает, дабы все спаслись и пришли к познанию Истины. Так что приглашение ко спасению сделано всем, без каких бы то ни было исключений. Никто не предопределен идти в ад, у всех есть возможность спастись. Приглашение Бога носит вселенский характер. Но как люди спасаются — известно Богу, не нам.
О. Стефан: Ваше Высокопреосвященство, не могли бы Вы коротко рассказать о связи между Таинством крещения и Таинством миропомазания (или, как римо-католики называют его, конфирмацией)? Как известно, римо-католики совершают конфирмацию гораздо позже крещения, тогда как мы остаемся верны древнему обычаю совершать крещение и миропомазание вместе, как разные Таинства — но в одном последовании.
Митр. Каллист: До XVII века Православная Церковь не знала ни одного четкого списка Таинств. Святые отцы упоминают различное число Таинств; например, святой Иоанн Дамаскин говорит о двух Таинствах — крещении и Евхаристии. Другие отцы говорят о семи, иные — более чем о семи, причем такие священнодействия, как монашеский постриг или погребение, тоже порой рассматриваются как Таинства.
После XVII века под влиянием римо-католичества мы начинаем исчислять семь Таинств, и в этом перечне крещение и миропомазание понимаются как два Таинства — но на самом деле более целесообразно рассматривать их как одно, единое и неделимое Таинство. В обычной практике крещения миропомазание — составная часть последования; между крещением и миропомазанием нет ни разделения, ни перерыва. Так что я нахожу более уместным рассматривать погружение в воду (в котором мы облекаемся в Христа и разделяем с Ним Его смерть и Воскресение) и следующее за погружением миропомазание (в котором мы запечатляемся печатью дара Духа Святого) как два аспекта, два измерения единого Таинства. Существуют случаи, когда миропомазание совершается обособленно от крещения — например, когда мы принимаем в Православие обратившихся из других Церквей. В соответствии с практикой Вселенского Патриархата, мы не крестим их повторно, а признаем их крещение, если оно было осуществлено во имя Троицы и водой. В таком случае мы принимаем их только через миропомазание.
Но это исключение. В древней Церкви, как Вы и сказали, все эти Таинства было единым целым; крещение, миропомазание (то есть конфирмация) и первое причастие были соединены вместе. Мы продолжаем следовать этой традиции. Если крещение, которое я совершаю, происходит после Божественной литургии, то запасные Дары я использую для преподания причастия ребенку. Если же крещение совершается отдельно, в другое время, то ребенка как можно скорее нужно принести вновь — для принятия святого причастия. Но, в принципе, Таинство христианской инициации представляет собой единое действие, в котором крещение, конфирмация (миропомазание) и первое причастие совершаются вместе.
Первоначально так было и на Западе, и на Востоке, поэтому подобная традиция не является отличительной чертой православного Востока. Просто со временем на Западе появилась новая тенденция, которая и привела к разделению Таинств. Римо-католики стали откладывать первое причастие до тех пор, пока ребенок не будет в состоянии сам осознать, что он делает. Потом стали откладывать и конфирмацию — хотя часто детям все же разрешалось первое причастие и до конфирмации. Англикане еще более ужесточили практику такого разделения, уже в XVI веке сформулировав достаточно четко, что никто не может получить причастие до тех пор, пока не пройдет конфирмацию.
Мы сохраняем древнее единство этих Таинств. И мы учим, что раз благодаря единству веры в Церкви ребенок может быть крещен еще прежде, чем он осознает, что же с ним происходит — то ребенок может получить и святое причастие.
О. Стефан: Ваше Высокопреосвященство, здесь, в церкви Святого Павла, на прошлых выходных Вы говорили еще и о Таинстве исповеди. Зачем нужна исповедь?
Митр. Каллист: Люди часто спрашивают: почему я должен идти в церковь и исповедать свои грехи перед священником? Не могу ли я исповедать свои грехи в моих вечерних молитвах? Разве Бог меня не простит сразу же, как только я искренне исповедую мои грехи? Связано ли прощение исключительно с Таинством исповеди?
Я бы ответил так — да, это хорошо, и мы действительно должны исповедовать наши грехи в наших ежедневных молитвах; как только мы впадаем в грех и осознаем, что мы совершили, мы должны немедленно покаяться и попросить Бога о прощении. И если мы каемся искренне, Бог нас действительно простит.
Зачем же тогда идти на исповедь? Итак, исповедь нам нужна, чтобы углубить наше осознание нашего греха, чтобы углубить искренность нашего раскаяния и принятие нами Божественного прощения.
В исповеди всегда участвуют трое: я-кающийся, священник и Бог. Что делает каждый?
Я — исповедую свои грехи — да, грехи которые я действительно могу исповедать наедине с собой, в моих молитвах дома. Но когда я исповедую мои грехи перед священником — после молитв, в священнодействии Таинства, стоя перед святыми иконами, перед Крестом и Евангелием — то, возможно, произнесение вслух моих грехов перед другим человеком поможет донести до меня реальность того, что я содеял. В слове, сказанном вслух, содержится большая сила, поэтому исповедание моих грехов вдруг заставляет меня по-новому осознать, что же я натворил. Словом, внешняя обстановка исповеди дает мне возможность прийти к более глубокому пониманию себя и к более глубокому чувству раскаяния.
Немаловажно, что в исповеди есть роль и у священника — он дает совет. Быть может, этот совет, если бы мы прочли его в книге, не показался бы нам чем-то особенным. Но на исповеди слова, которые на странице книги могли бы показаться довольно банальными, приобретают гораздо более живой смысл — ведь священник обращает их персонально ко мне, когда мы вместе молимся и ждем Святого Духа. Так что мы должны принять совет священника со всей серьезностью. Может статься, что эти, казалось бы, очевидные слова — это в точности те слова «огня и света», которые мне надо услышать.
Кроме того, священник представляет общину, ведь первоначально исповедь была делом публичным. По мере того, как христианская община росла, публичная исповедь стала смущать людей, поэтому исповедь стала частным делом священника и кающегося. И, как мы знаем, Православная Церковь, как и Римско-католическая, настаивает на тайне исповеди. Священник никогда и никому не должен открывать, что он слышит на исповеди. Если он это сделает, то очень тяжко согрешит.
Да, исповедь стала частной. Но при этом не существует никаких «частных» грехов. Все грехи — это грехи не только против Бога, но и против общины, против моих сестер и братьев во Христе. Мои тайные грехи — даже если другие ничего не знают о них — тем не менее, невидимым образом затрудняют для других следование их христианскому пути. Поэтому я должен быть прощен общиной. И священник нужен при исповеди еще и для того, чтобы представлять общину и простить меня от имени общины.
Священник присутствует на исповеди в первую очередь и как ходатай: во время исповеди он молится за кающегося. Иногда во время исповеди, выслушивая проблемы человека, я испытываю замешательство и начинаю думать — а что вообще я могу ему сказать?.. В таких случаях я просто молюсь за того, кто пришел исповедаться. Даже если мой совет не так силен — я, тем не менее, могу молиться.
Но гораздо важнее того, что делает священник — это то, что делает Бог. Исповедь, как и все Таинства Церкви, имеет объективную силу: Христос прощает меня. Да, Он может простить меня в других обстоятельствах и иным образом, но в этом конкретном случае, на исповеди, Он простирает ко мне Свое прощение с особой силой. Когда священник кладет мне на голову епитрахиль и кладет на епитрахиль свою руку — это рука Христа положена на мою голову, чтобы исцелить меня. Именно Христос прощает меня. Так что в Таинстве исповеди есть объективная сила и благодать. Да, мне нужно иметь веру, чтобы в моей жизни эта благодать имела плоды — но в самом Таинстве действует Бог.
О. Стефан: Ваше Высокопреосвященство, Таинство Евхаристии, Божественная литургия — это сердце и центр церковной жизни православных христиан. Чем отличается понимание Таинства Евхаристии у других существующих христианских конфессий от нашего понимания, и почему христиане других конфессий не могут причащаться, посещая евхаристическое богослужение в Православной Церкви?
Митр. Каллист: Здесь два вопроса.
О. Стефан: Да, безусловно.
Митр. Каллист: Давайте
обратимся к первому вопросу. Православная Церковь учит, что хлеб и вино через призывание
Святого Духа становятся
истинными Телом и Кровью Христовыми. Поэтому мы верим,
что Евхаристия — это не просто поминальная трапеза, на которой мы вспоминаем
Тайную Вечерю: мы верим, что Христос действительно и явно присутствует в
освященных Дарах. В этом состоит четкое различие между Православием и
протестантизмом — ведь речь идет не просто о «воспоминании». В Божественной
литургии воспоминание становится реальностью.
Это тайна. Мы не понимаем, как это происходит, но принятие освященных Даров становится самым важным моментом нашей личной встречи со Спасителем. Многие англикане и епископалы, хотя и не все, могут согласиться с нами, что в Таинстве Евхаристии — истинные Тело и Кровь Христовы. Римо-католики вообще верят в это Таинство все без исключения. Для описания изменения, происходящего с Дарами, они используют слово «пресуществление». В прошлом, начиная с XVII века и далее, православные тоже часто употребляли это слово. Лично я предпочитаю его избегать, потому что это не то слово, которое использовали ранние отцы. Термин «пресуществление» связан с философской системой Аристотеля и Фомы Аквинского, которую православные практически не применяют. Но в фундаментальном смысле здесь между нами и римо-католиками я не вижу особой разницы — мы одинаково верим в реальное присутствие Христа в Таинстве. Мы, православные, делаем несколько больший акцент на участии Святого Духа в освящении Даров, однако на протяжении последних тридцати лет римо-католики тоже акцентируют действие Духа при освящении. Так что я бы не сказал, что в этом мы и римо-католики так уж сильно отличаемся друг от друга.
Но раз уж римо-католики разделяют с нами веру в Евхаристию, да и многие англикане верят точно так же, то почему мы не можем причащаться вместе? Это Ваш второй вопрос.
Я с нетерпением ожидаю того дня, когда все христиане смогут причаститься вместе. Меня глубоко огорчает, что я не могу преподать святое причастие неправославным. Но при всем этом я верю, что православная практика в этом вопросе основана на важных богословских принципах. Причащение — это не просто факт личной биографии, «лично я прихожу к моему Спасителю». Нет, я подхожу к причастию как член Церкви, как член семьи верующих. Не один, но вместе с другими. И когда я подхожу к причастию, я обобщаю и выражаю полноту всей моей христианской веры и моего присутствия в Церкви.
Сегодня православные, римо-католики, епископалы и протестанты разделены. Мы принадлежим к разным «церковным телам», и это больно, но, тем не менее, реальность именно такова. Мы ищем единства, но перед нами лежит очень долгий путь. Пока мы разделены как церковные общины, для нас не представляется возможным причащаться вместе. Причастие выражает наше полное единство в вере и солидарность членов одной церковной семьи. Если наша вера различается, если мы принадлежим к разным церковным семьям — то причащаться вместе было бы попросту нечестно. Причастие нельзя превращать в средство прекращения разделений или достижения большего единства; оно может рассматриваться только как выражение единства, которым мы уже обладаем. Единство — это дар Божий, и до тех пока оно не выражено во всей полноте, мы должны принять невозможность совместного причащения как данность. Иначе это не было бы служением истине и не отвечало бы реальности нашего церковного разделения.
О. Стефан: Ваше Высокопреосвященство, мы верим, как Вы и сказали, что Христос всегда объективно присутствует в Евхаристии. Но может ли Евхаристия со всей силой повлиять на душу человека, который не совершает свое спасение «со страхом и трепетом», по словам апостола Павла? Какова связь между благодатью, даруемой нам в Таинствах, и нашими личными усилиями, то есть синергией?
Митр. Каллист: Вы справедливо указали, что присутствие Христа в Евхаристии объективно. Оно не зависит от веры священника, прихожан или отдельного причастника: Христос присутствует в Дарах, даже если наша вера слаба. Даже если кто-то причащается неискренне и не верит, что перед ним Тело и Кровь Христовы — он, тем не менее, принимает именно Тело и Кровь Христовы. Но если у человека нет веры, он не получит благодати причастия — то есть действия, плодов Таинства. Да, он примет Тело и Кровь Христовы, но если у него нет веры, Таинство будет ему не во исцеление души и тела и не во оставление грехов и в жизнь вечную — оно будет ему в осуждение. Об этом очень четко говорит апостол Павел — что если вы подходите к Таинству, не рассуждая о Теле Господнем, то вы принимаете свое собственное осуждение. Это слова апостола, не мои, но я принимаю то, что он говорит. Так что если мы подходим к Чаше без веры, мы все равно получаем Таинство, но без веры плоды Таинства не будут явлены в нашей жизни.
О. Стефан: Ваше Высокопреосвященство, Вы много писали о преподобном Симеоне Новом Богослове и о личном опыте познания Святого Духа. Не могли бы Вы рассказать чуть больше о тáинственной жизни и опытном познании Христа и Святого Духа?
Митр. Каллист: Конечно. Преподобный Симеон Новый Богослов (как и более ранние отцы — например, преподобный Марк Подвижник) делает очень большой упор на Таинстве крещения. При крещении Христос и Святой Дух поселяются в самой глубине нашего сердца. Может ли существовать больший дар, чем этот — содержать в себе Христа, быть сосудами Духа? Поэтому святые отцы, тот же Симеон Новый Богослов, говорили, что к благодати крещения невозможно что-либо прибавить. При крещении нам дается полнота Божественной жизни. Но мы должны еще обнаружить эту благодать. Она сокрыта в нас с момента крещения в детстве; сокрыта, и мы ее не осознаем. Через исполнение заповедей, через христианскую жизнь, через веру и участие в Евхаристии мы можем постепенно открывать значение благодати крещения и уже вполне осознанно и ощутимо чувствовать постоянное присутствие Христа и Духа. Так что христианская жизнь — это, я бы сказал, путешествие от благодати крещения, присутствующей в нас тайно, то есть тáинственно («мистикóс» — вот слово, которое употребляют здесь отцы) — к осознанному, деятельному и опытному познанию благодати, с полным ее восприятием и уверенностью в ней. Таким образом, все мы призваны познать на опыте то присутствие в нас Святого Духа, которое было даровано нам при крещении. Христианская жизнь может быть обобщена фразой «Стань тем, что ты есть».
О. Стефан: Ваше Высокопреосвященство, многие пятидесятники считают, что говорение на языках крайне важно, да и святой апостол Павел говорит об этом в своем послании к Коринфянам. А что говорение на языках означает для нас? Как мы понимаем этот дар Святого Духа? Однажды я проводил экскурсию по церкви в Сиэтле, и один джентльмен встал и сказал мне: «Если вы не говорите на языках, то вы не спасетесь». Что нужно ответить на это?
Митр. Каллист: Я бы ответил этому джентльмену четко: «Вы неправы, и Ваше утверждение не имеет никакого здравого основания в Священном Писании». Апостол Павел действительно говорит о даре языков, но он нигде не говорит, что это жизненно важный дар. Он нигде не упоминает, что без говорения на языках невозможно спастись; такой мысли вообще нет в Священном Писании. Это лишь частное мнение каких-то людей, которые, на мой взгляд, неверно поняли Писание.
Святой апостол говорит о даре говорения на языках, но он не рассматривает его как наиболее важный из разнообразных даров Духа. Наоборот, он, как мне кажется, отводит ему достаточно низкую ступень. Павел пишет о том, что если вы говорите на языках, но нет никого, кто мог бы их истолковать, то вы, конечно, получаете пользу и назидаетесь, но община не назидается, поэтому вам нужен кто-то, кто истолковал бы языки. Таким образом, апостол считал говорение на языках важным, но вовсе не крайне важным и уж точно не величайшим из всех духовных даров, жизненно важным для спасения.
Сейчас по сравнению со временами святого апостола Павла говорение на языках почти не встречается. Этот дар Святого Духа достаточно быстро исчез — уже к концу I века, но я не думаю, будто причина в том, что Церковь утеряла свое первоначальное рвение. Наверное, Бог предназначил этот дар для первых христиан, но Его воли нет на то, чтобы в более поздние времена говорение на языках осталось в Церкви. Хотя в церковной истории, безусловно, встречаются примеры говорения на языках — такие случаи есть в житиях православных святых. Поэтому меня не тревожит, что в двух последних поколениях некоторые православные имели опыт говорения на языках. Весьма и весьма возможно, что в данных случаях речь идет об истинном даре благодати. Мы, православные, не считаем, будто невозможно кому-либо в наше время говорить на языках — мы лишь имеем в виду, что это большая редкость.
И еще мы помним, что святой апостол Иоанн Богослов говорит нам в своих посланиях: испытывайте духов, от Бога ли они. По моему мнению, говорение на языках может быть истинным даром Духа, но иногда встречаются случаи, когда люди вроде бы говорят на языках, но идет это от бесов — то есть люди находятся во власти духа зла, а не Духа Божия. Так что мы должны испытывать духов.
О. Стефан: Ваше Высокопреосвященство, Вы много говорите и пишете о молитве Иисусовой. Как духовно-практическая дисциплина Иисусовой молитвы соотносится с идеей опытного познания Святого Духа, постоянного и осязаемого Его присутствия?
Митр. Каллист: Иисусова молитва может помочь в двух разных ситуациях. Она может стать частью того ежедневного особенного времени, в течение которого наша единственная цель — это молитва. Я бы назвал это «фиксированным» применением Иисусовой молитвы. А с другой стороны, к Иисусовой молитве можно прибегать в течение дня, когда мы занимаемся нашими обычными делами. Мы могли бы наполнить ею все те моменты, которые в противном случае будут упущены — например, когда просто слоняемся из угла в угол, или ждем автобус, или ведем машину (чего я не делаю), или стоим в пробке. Иисусова молитва — это первое, что мы можем выполнить, когда просыпаемся утром, и последнее, что мы можем выполнить, когда ложимся спать. И даже если ночью мы не можем заснуть — то без труда можем произнести Иисусову молитву.
«Фиксированное» применение Иисусовой молитвы помогает нам создать внутри себя созерцательное состояние. Оно помогает нам создать внутри тишину. Молитва Иисусова — это молитва словами, но поскольку эти слова очень просты и постоянно повторяются, то через эти слова мы проникаем в живую тишину Бога. Иногда во время молитвы мы можем просто ждать Бога и ничего не говорить. Эти моменты очень важны, но если мы будем пытаться делать так регулярно, то можем обнаружить, что на самом деле мы попросту находимся во власти бесконечных блуждающих мыслей. Мы не в состоянии с помощью простого акта воли выключить наш внутренний «телевизор». А Иисусова молитва — это особый вид молитвы, буквально особый практический способ, который может помочь нам собраться и преодолеть блуждание мыслей, чтобы достичь состояния тишины, ожидания и слушания Бога. Вот как я понимаю место Иисусовой молитвы в нашем молитвенном правиле.
Но тут же я добавлю: Иисусова молитва не является обязательной. Я не имею в виду, будто это единственный способ молиться по-настоящему, и даже не говорю, что это лучший способ молитвы. Все, что я хочу сказать об Иисусовой молитве — то, что она помогает очень многим людям. Она помогает мне. Она может помочь и Вам. Но она не является обязательной.
А цель «свободного» применения, как мне кажется — помочь нам находить Христа во всем. В своей замечательной книге «За жизнь мира» отец Александр Шмеман говорит: «христианин это тот, кто — куда бы он не направил свой взор, повсюду находит Христа и радуется». Так что «свободное» применение Иисусовой молитвы помогает нам увидеть Христа всюду. Оно помогает нам ввести Христа в нашу повседневную жизнь, чтобы наше ощущение присутствия Божия не ограничивалось установленным для молитв временем, а наполняло весь день. Чтобы мы, занимаясь привычными делами, совершая их со всем вниманием, могли при этом осознавать, что Христос — с нами, где бы мы ни были и что бы мы ни делали.
Иисусова молитва — это мост между временем молитвы и временем работы; она помогает нам превратить нашу работу в молитву. Святой апостол Павел говорит: «непрестанно молитесь» — не просто утром и вечером, не просто семь раз за день, а непрестанно, непрерывно. Как же это возможно? Наверно, первый шаг — это попробовать часто молиться на протяжении всего дня. Пускай такая молитва и не будет непрерывной, но зато она будет более частой, и так будет положено начало осуществлению слов апостола Павла. Иисусова молитва помогает весь мир превратить в таинство присутствия Божия. Куда бы мы ни шли, что бы мы ни делали, мы чувствуем, что Христос — с нами. Многие люди стремятся к такому «свободному» использованию Иисусовой молитвы, хотя они и не молятся ею в рамках молитвенного правила. Это совершенно нормально. Каждый должен следовать по тому молитвенному пути, к которому он лично склоняется — разумеется, под руководством духовного отца или духовной матери.
О. Стефан: Ваше Высокопреосвященство, можно ли из ощущения присутствия Христа в мире, из представления о мире как о таинстве сделать «экологические» выводы о том, как мы должны жить? И каковы будут эти выводы, на Ваш взгляд?
Митр. Каллист: Безусловно, из этого можно сделать «экологические» выводы. Постоянно, каждый день мы чувствуем, что мир вокруг нас, окружающая среда, материальные предметы, которые мы используем, другие люди в этом мире, животные, деревья, трава, воздух, вода — что всё это дар от Бога. Но мы не безгранично владеем миром и не можем использовать его, как захотим. Мы в ответе перед Богом за то, что делаем с материальным миром, а также за то, как мы ведем себя по отношению к нашим собратьям по человеческому роду. Поэтому ощущение постоянного присутствия Бога в мире, которое Иисусова молитва может помочь вызвать, действительно очень важно при обсуждении темы экологического кризиса. Только путем молитвы мы можем восстановить правильные взаимоотношения с материальным миром вокруг нас. Только путем молитвы мы можем заново открыть мир как таинство. И нам необходимо сделать все это срочно. Эксперты убеждают нас, что может быть уже слишком поздно, и мы уже причинили непоправимый ущерб грандиозному храму, который Бог дал нам для того, чтобы мы в нем пребывали.
Но может статься, еще не слишком поздно — так давайте примемся за работу сейчас. И жизненно важным первым шагом является проведение черты между тем, что мне надо — и тем, что я хочу. Между моими базовыми потребностями, в которые входит всё необходимое для здоровья и активности — и моими желаниями. Для моего благополучия и творческого раскрытия отнюдь не необходимы ни вещи, к которым я испытываю страсть, ни стремление к роскоши и разнообразным удовольствиям. Так что будем начинать с различения того, что мне необходимо — и того, что я просто хочу.
О. Стефан: Ваше Высокопреосвященство, сейчас мы вступаем в Великий пост. Зачастую смысл поста даже православным не совсем ясен. Не могли бы Вы немного рассказать о посте и о том, как он понимается в нашей Церкви?
Митр. Каллист: Конечно. Сейчас мы приблизились к тому, что в литургических книгах Церковь называет — «весна постная». На службах следующей седмицы, предшествующей началу Великого поста, мы будем говорить, что пришло весеннее время поста, и цветок покаяния начал распускаться (стихира на стиховне сырной среды: «Возсия весна постная, цвет покаяния» — прим. ред.). Но Великий пост — это не какое-то время безрадостного самоконтроля. Это время радости перед Богом и обновления внутри нас. Покаяние — это не самобичевание, это распускающийся цветок.
Многие люди при словах «Великий пост» действительно в первую очередь думают о воздержании в еде и питье. И это, без сомнения, существенная часть Великого поста — ведь в посте должен быть реальный элемент жертвы. Мы не должны делать свою жизнь слишком легкой. Мы должны хотеть ради любви ко Христу расстаться с тем, без чего мы не хотим обходиться — дабы мы относились ко всему так, как следует.
Когда пост подходит к концу и я служу пасхальное бдение и Божественную литургию, то порой я думаю — как здорово сейчас будет съесть крутое яйцо и немного сыра! Эта еда кажется довольно обычной. Но если вы постились семь недель, то самая простая еда для вас — настоящее Божие благословение. Пост усиливает наше чувство благоговения перед дарами Божиими. Таким образом, пищевой пост представляет собой существенную часть Великого поста — наряду с земными поклонами и так далее.
Но этим Великий пост не исчерпывается. Пост должен сопровождаться молитвой, Христос говорит об этом как об одном целом. Если мы будем только поститься, но не будем молиться — то станем попросту раздражительными. Ведь как бы строго мы ни постились, всегда есть некто, кто постится гораздо строже нас, поскольку вообще никогда не ест — это дьявол. И пост без молитвы, пост без любви — это пост дьявола. Поэтому пост обязательно должен сопровождаться молитвой. Великим постом мы должны уделять ежедневному молитвенному правилу больше времени и больше внимания, а также стараться посещать особые великопостные богослужения, которые служатся в наших приходах — Литургию преждеосвященных даров и акафисты.
Есть и еще один, третий элемент Великого поста, о котором говорят раннехристианские писатели. На греческом он называется «элеймосини», что часто переводится как милостыня. Однако это слово означает не одну лишь денежную благотворительность; «элеймосини» — это любая форма проявления сострадания к ближним. Жертвование не только денег (хотя это, конечно же, важно), но и времени; готовность отдать не только то, что мы имеем, но и то, что мы сами есть. Например, можно найти время и посетить тех, кто лежит в больнице или не может выйти из дома, или просто людей, которые будут рады нас видеть, но на посещение которых у нас никогда не находится времени. Великим постом я стараюсь, наконец, взяться за письма — но не деловые, а просто личные письма людям, которые были бы рады весточке и хотят поддерживать со мной связь. Так что третьим элементом Великого поста являются дела милосердия. Как говорит святитель Иоанн Златоуст, «дай хлеба — и получи рай».
Таким образом, это триада — пост, молитва и дела милосердия.
О. Стефан: Ваше Высокопреосвященство, спасибо, что Вы были с нами сегодня. Хотели бы Вы сказать что-нибудь на прощание?
Митр. Каллист: Я хотел бы закончить словами праведного Иоанна Кронштадтского, великого русского святого начала XX века: молитва, говорил он, это состояние непрерывной благодарности. Давайте не забывать в наших молитвах о благодарности и радости. Да, в нас должно быть сердечное раскаяние, мы должны искренне горевать о наших грехах. Да, мы должны молиться за других, горевать об их грехах и трудностях, нести их тяготы в наших молитвах. Но прежде всего в молитве мы с благодарностью приносим Богу в дар весь мир — и нас самих вместе с ним. В начале нашего молитвенного правила мы говорим: «Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе». В начале литургии мы говорим: «Благословенно Царство». Мы радуемся перед Богом уже с первых слов литургии — потому что Царство Святой Троицы поистине прекрасно. Так будем же хранить эту частицу радости в наших молитвах. Не пустой оптимизм, не приятную жизнерадостность, но радость, которая часто идет рука об руку с печалью. «Прииде Крестом радость всему миру» — поем на воскресной утрене, ведь Крест — это радость и Воскресение, и поэтому все наши горести могут и должны быть преображены этой радостью.
О. Стефан: Ваше Высокопреосвященство, большое Вам спасибо за то, что были с нами.
Митр. Каллист: Благослови вас Господь.