Отец Киприан (Керн) (1899–1960) известен русскому читателю как один из виднейших представителей так называемой парижской школы русского богословия, профессор Свято-Сергиевского богословского института, замечательный педагог и духовник. Его учениками и духовными чадами были о.Александр Шмеман, о. Иоанн Мейендорф, о. Борис Бобринский.

К осени этого года автором данной статьи, совместно со Свято-Сергиевским богословским институтом в Париже, будут изданы Иерусалимские дневники о.Киприана (Керна) (около 300 страниц), которые он вел в 1928–1930 гг., будучи начальником Русской духовной миссии в Иерусалиме.

Константин Керн (будущий о. Киприан) родился в 1899 г. в Туле в старой дворянской семье. Был выпускником Императорского Александровского лицея. Став священником, он ежегодно 19 октября служил панихиду по А.С. Пушкину и всем другим почившим лицеистам. В 1917 г. поступил на юридический факультет Петроградского университета, но завершил юридическое образование уже в эмиграции: в 1921 г. Константин Керн окончил юридический факультет Белградского университета. А в 1925 г. – еще и богословский.

Духовным примером был для него в те годы митрополит Антоний (Храповицкий). Константин видел его неоднократно во время Московского собора 1917–1918 гг., а затем в эмиграции, в Константинополе и Сербии. Керн стал одним из множества молодых людей, которые под влиянием митрополита Антония приняли монашество и священный сан и начали заниматься богословием. Именно он навсегда остался для архимандрита Киприана «великим аввой»[1]. Так через своих учеников митрополит Антоний (Храповицкий) опосредованно влиял и на русскую православную молодежь во Франции, не принадлежавшую к «зарубежной» юрисдикции.

В 1927 г., в Лазареву субботу 2 апреля, Константин Керн принял монашеский постриг с именем Киприана. На следующий день – воспоминание Входа Господня в Иерусалим – он был рукоположен митрополитом Антонием в сан иеродиакона, а в Великий Четверг – иеромонаха. Так в Сербии началось священническое служение о.Киприана, длившееся почти четверть века в Югославии, на Святой Земле, во Франции. О. Киприан последовательно, трижды по крайней мере, отказывался от архиерейства: митрополит Антоний и Зарубежный Синод хотели отправить его на кафедру в Новую Зеландию, Сербский Патриарх Варнава предлагал ему быть своим викарием, а позже митрополит Владимир (Тихоницкий) – очень почитаемый о. Киприаном преемник митр. Евлогия (Георгиевского) – просил его быть своим викарием во Франции. Но, как говорит об этом игуменья Покровского монастыря в Бюссии Ольга (Слезкина), хорошо знавшая лично о.Киприана: «И правильно делал, что отказывался. Кабинетного склада человек. Понимал, что никакой епархией он управлять не сможет»[2].

С середины 20-х гг. и до самой смерти о. Киприан преподавал. Исключением стали лишь несколько лет его пребывания на Святой земле. Еще в 1925 г., до пострига и рукоположения, он получил приглашение преподавать в только что открывшемся Богословском институте в Париже. Однако оказался он там лишь в 1936 г. В Югославии о. Киприан неизменно преподавал в семинарии в г. Битоле (сегодня это бывшая югославская республика Македония).

С 1928 по 1930 гг. о.Киприан неожиданно для себя самого оказался на Святой Земле. Во введении к своим иерусалимским дневникам он пишет:

«В заседании Архиерейского Синода Русской Православной Церкви за-границей от 29. II/13.III 1928 г. Постановили предназначить о. иеромонаха Киприана на должность Начальника Русской Духовной Миссии в Иерусалиме.

В заседании Архиерейского Синода от 22.VI/5.VII 1928 г. постановили окончательно назначить иеромонаха Киприана на должность Начальника Миссии.

Митрополитом Антонием 25.VI.1928 (блаж. Кн. Петра и Фовронии Муромских) в русской Церкви Св. Троицы в Белграде иеромонах Киприан возведен в сан архимандрита ».

20 октября (2 ноября) о.Киприан прибыл на иерусалимский вокзал. « Новый, но какой-то захолустный вокзал из серого камня », как писал о нем И.А. Бунин за 20 лет до того[3].

В Иерусалиме о. Киприан провел два года. Вернулся после этого в Сербию (почему? Ответ на этот вопрос можно искать также в его иерусалимских дневниках). И после пяти лет в Сербии переехал в Париж, где и прожил последние 24 года своей жизни, наиболее плодотворные и изученные.

«Одним из результатов его трехлетнего пребывания на Святой Земле,– пишет митр. Иларион (Алфеев), – была монография об архимандрите Антонине Капустине, основателе миссии и выдающемся ученом XIX века»[4]. Эта книга стала наиболее известным результатом иерусалимских трудов о.Киприана. Монография, хотя материалы к ней и готовилась в Иерусалиме, писалась уже в Югославии, после возвращения о.Киприана в Битоль, и была издана в Белграде в 1934 г. До сегодняшнего дня она является главным жизнеописанием его великого предшественника и одного из «отцов» «русской Палестины»[5].

Детали пребывания о. Киприана на Святой земле оказывается возможным узнать из его дневников, которые он вел почти ежедневно в течение многих лет. В том числе – в годы своей жизни на Святой земле. Его иерусалимские дневники – большая серая тетрадь формата A4 и объемом в 284 страницы, полностью заполненная, с общим названием – «Се восходим в Иерусалим». Написанные в Иерусалиме дневники «переехали» вместе с о. Киприаном в Югославию, а затем и в Париж, оказавшись после его смерти в архиве Богословского института. Нет никаких свидетельств о том, чтобы о. Киприан когда-либо собирался издавать свои дневники. Даже его ученикам и духовным чадам (например, о. Борису Бобринскому) их содержание оставалось неизвестным. Возможно, это связано и с тем, что о.Киприану на момент создания дневников было 30 лет, и в последующие годы он их «перерос»? Тем не менее, серая тетрадь вместе со своим автором совершила путь от здания Русской духовной миссии в центре Иерусалима, через Югославию, до его кельи на парижской Сергиевской горке и архива Института. 

В иерусалимских дневниках о. Киприана мы имеем не только подробное свидетельство о внутренней жизни этого человека времен его молодости, но и важнейшее историческое свидетельство о «русской Палестине» и жизни на Святой земле времен Британского мандата. В них описаны и дела миссии и русских монастырей, и еврейско-арабский конфликт тех лет, и многочисленные контакты с англичанами, и связи с Россией и русским зарубежьем. И конечно же, эволюция самого о. Киприана, которого мы во многом знали совсем другим.

Два года пребывания о. Киприана в Иерусалиме совпали с кратким, но очень интересным периодом истории Святой земли – периодом Британского мандата (1917–1948). До этого Палестина была частью Османской Империи и находилась, соответственно, под мусульманской властью. После 1948 г. часть страны оказывается в составе государства Израиль, а часть оказывается вновь под мусульманским управлением (Королевство Иордания, а затем Палестинская автономия). Британское управление – краткое время христианской власти на Святой земле, впервые после византийцев и крестоносцев. Поскольку Палестина не стала Британской колонией, но Англия лишь имела «мандат» на временное управление ею, англичане исполняли в первую очередь полицейские функции. При этом все национальные и религиозные общины на Святой Земле, по крайней мере до начала Второй мировой войны, могли более-менее спокойно развиваться под их управлением: новые еврейские переселенцы, возвращающиеся на историческую родину, арабы, начинающие осознавать себя отдельным народом, а не просто частью большого арабского мира, православные греки, армяне, а также представители иностранных христианских общин вместе со своими институциями, в том числе и Русская духовная миссия, Палестинское общество, монашеские общины и задержавшиеся на Святой земле паломники.

Для русских на Святой Земле англичане были союзниками по прошедшей мировой войне, их королевская семья – родственной погибшей российской императорской семье, и несомненная заслуга англичан в том, что они отказывались даже вести переговоры с Советским Союзом о передаче ему русского церковного и общественного имущества на Святой земле.

В Иерусалиме молодой о. Киприан (Керн) оказывается в таком многонациональном окружении: здесь и родная для него русская среда, и привычная балканская (греки, сербы, румыны), и западноевропейская (англичане, французы, немцы). В его иерусалимских дневниках, написанных, конечно же, на русском языке, содержатся записи его бесед с разными людьми на английском, сербском, французском, немецком языках. По-гречески приводятся лишь небольшие цитаты, так что из дневников неясно, проходило ли его общение с иерусалимским греками по-гречески, или же на других языках. (Из греков его главным другом и частым собеседником был еп. Евдор, многолетний редактор журнала Иерусалимской Патриархии «Новый Сион»).

Контакты о. Киприана с англичанами были постоянными и происходили, конечно же, на английском языке, хотя позже, живя во Франции, о. Киприан и говорил о своем «плохом» знании английского: вероятно, французский и немецкий он знал лучше. Также и вся документация Русской миссии того времени, связанная с государственными учреждениями, была на английском. Это мы видим по архиву РДМ того времени, в том числе и по архивной папке о. Киприана.

Контакты с англичанами были в первую очередь официальными. В дневниках постоянно упоминается британский верховный комиссар и администратор русского имущества: их принимали в Миссии и на русских участках. C англиканским епископом Иерусалима о. Киприан и архиепископ Анастасий встречались на приемах и ходили к нему в англиканский собор св. Георгия (St. George) в Иерусалиме.

Помимо чиновников и официальных церковных лиц, была группа англичан, которые интересовались православием. Так, постоянно упоминается англичанка Miss Carey, которая в последующие годы будет жить в одном из домиков Горненского монастыря. «Вчера В.Н. Цветкова, – пишет о.Киприан в сентябре 1929 г., – говорила о желании англичан, scil- Miss Carey, Alexander, Mellish и rev. Читти устроить какой-то кружок для просвещения себя светом Православия. В.Н. очень почему-то воодушевлена и просит и Владыку содействовать и меня помочь» (7/20.09.1929). И дальше: «Служили обедню в Горней. Потом обычное трапезование с англичанками из штаба Miss Carey» (8/21.09.1929). Так что присутствие англичан на Литургии, как и последующая общая трапеза, было делом обычным. «Вчера служили обедню, – пишет о.Киприан уже о Троицком соборе. – В церкви много английских солдат» (20.08 / 2.09. 1929).

Англичане в те годы встречались на Святой земле практически везде: «В 12 ч. выехали в Галилею. На двух автомобилях. На первой влад.; о. Серафим, о. Аристоклий, я, И.И. Спасский, А.Л. Петров. На второй Е.С. Лукьянова, Цветкова, Криштофович и какой-то английский мальчонка, знакомый Лукьяновых, лет 11-ти» (17/30.07.1929).

Интересно, что для образованных членов РДМ европейцы (и в частности англичане) были одними из наиболее близких собеседников, и то, что для самих англичан контакты с православием в лице русских изгнанников были частью их, к примеру, паломничества по Святой земле: «Литургия. В 3 ч. Встреча англо-католического паломничества. У церкви владыка их встретил словом. Потом краткий молебен. Чай в «Дворянской». Фотографирование» (1/14.04.1929).

Основными собеседниками англичан среди русских были архиепископ Анастасий (Грибановский), будущий преемник митрополита Антония (Храповицкого) в качестве первоиерарха Русской Зарубежной Церкви, о. Киприан и В.Н. Цветкова – будущая игуменья Гефсиманского монастыря. Можно сказать, что в те годы контакты русских православных эмигрантов с инославными на Святой Земле были не меньшей интенсивности, чем в это же время в Западной Европе, вокруг Свято-Сергиевского богословского института в Париже или содружества преп. Сергия и св. муч. Албания в Англии. Они были возможны как из-за образованности и знания русскими иностранных языков, так и из-за интереса к православию среди инославных. В дневниках о.Киприана видно, что если англикане сами приходят к православным, молятся за богослужением, общаются, вместе куда-то ездят, то к католикам о. Киприан скорее идет сам, хотя и у них находит интерес и достаточную открытость со стороны собеседников.

Дружба, или по крайней мере близкие человеческие отношения, у о.Киприана были с Дервасом Читти, автором книги «Град Пустыня»[6], ставшей классическим исследованием о византийском монашестве Иудейской пустыни. Читти был англиканским священником, историком, археологом. Его пребывание на Святой Земле как раз совпало с пребыванием там о.Киприана. В те годы Д.Читти проводил раскопки монастыря св. Евфимия Великого (рядом с нынешним городом Маале Адумим вблизи Иерусалима), и о.Киприан посещал его там. Вместе они ездили по монастырям Святой Земли, о чем Читти пишет в предисловии к своей книге: «Моим постоянным спутником с этих путешествиях по пустыне был молодой русский эмигрант, живой хранитель веры древнего монашества»[7]. После прочтения иерусалимских дневников о.Киприана мы знаем, кто же был этот молодой человек (впрочем, сам Читти был на два года моложе о.Киприана, но предисловие к своей книге он писал уже в 60-е гг.!). Характерно, что о. Киприан (и, шире, православные) воспринимается Читти (и, шире, многими другими инославными) именно как «живой хранитель веры древнего монашества».

Читти поражал о. Киприана глубиной своего интереса к православию: «Он много читал о нас, знает хорошо нашу историю, интересуется специально историей восточной церкви. Знает нашу литургику. То, что изучал все это не только по учебникам и протестантским книгам, а и многое по источникам, святым отцам, литургиям… дало ему верное развитие и направление к православию. Он знаком и продолжает знакомиться с духом и историей нашего монашества и… Он читал Хомякова и Достоевского, что в моих глазах подняло его на недосягаемую для всех англичан высоту. Говорит горячо, с восторгом и увлечением. Вообще на нас производит хорошее впечатление. В нем совершенно нет этого «ах, я так интересуюсь православием» как у всех Хеллиндеров, Кульманов, Лаури, Синадетов, Кери и Бриджманов. Он, как мне кажется, почувствовал истину в православии, где-то глубоко внутри она его озарила и поэтому «интересоваться» им он уже не может…. Владыка о нем говорит очень тепло и считает его много православнее многих из нас» (24.07.1929).

При этом интерес Читти к православию и восточной христианской традиции был не только историко-археологическим. «Меня сегодня умилил Читти, – пишет о. Киприан. – Во время херувимской и Великого Входа становится на колени, и кладет земные поклоны. На «всегда, ныне и присно» тоже кладет земной поклон. Крестится, берет у владыки благословение по-нашему. Он молится за нашей литургией очень истово и проникновенно» (8/21.09.1929).

В годы своей жизни в Иерусалиме Читти думал о присоединении к Православной Церкви. Это также описано у о. Киприана, так же как и причины, не позволившие, по мнению о. Киприана, это осуществить: «Утром сидел долго у владыки Читти. Разговор все шел о возможности, и способе, и времени присоединения англикан к православию. По всему видно, что эти вопросы, а главным образом свое собственное межеумочное положение для самого Читти очень тяжелы. Он несомненно переживает глубокий разлад, ему трудно от того, конечно, что духом и по духовной зрелости он от них оторвался, а привычки, вкусы, все прошлое и кровь и история и так далее тянут его к англиканству. Даже не столько тянут его к англиканству, сколь он боится разрыва и раскола между богословами, клиром и народом. Из слышанного мне стало ясно, что он еще постольку протестант, что для него богословие как теория, как религиозное умствование преодолевает. Ему боязно оторвать народ от богословов, а он не понимает, что гораздо опаснее отравить церковную жизнь и богословие каким-то мудрствованием о Боге, религии, церкви… И опять-таки ему все нужны размеры, то есть обратить их всех, чтобы не было раскола. Как значит для них страшно и непонятно, когда приход к православию совершается не в широких размерах, чуть ли ни в мировых масштабах. «Не бойся, малое стадо»– им непонятно. А в общем мысли здравые, цельные, хорошие» (10/23.09.1929).

Если Читти не стал православным, думая о «широких размерах, чуть ли не в мировых масштабах», то несколькими годами позже этот путь прошли две англиканские монахини, Мария Робинсон и Александра Спрот, ставшие основательницами женской Гефсиманской обители, процветающей до наших дней. Но это было уже в 1933 г., после отъезда о.Киприана. Так что Вифанская обитель (она же чуть позже – Гефсиманская) – живой памятник интересу англикан к православию во время Британского мандата, но также и способности русских того времени на этот интерес ответить.

Из контактов о. Киприана с католиками, помимо очень интересного его описания различных общин и их насельников, интерес представляют его встречи с французским бенедиктинцем о. Ламбертом Бодуэном, основателем монашеской общины в Амей (затем в Шеветони, Бельгия), который в те годы был в Иерусалиме фактически в ссылке за свой интерес к православию. Первое впечатление о.Киприана было скептическим: « Сегодня днем было у меня посещение патеров бенедиктинцев, 4 человека. Двоих я уже давно знаю... С ними двое бенидиктинцев из Амей. Дон Ламберт Бодуэн, плотный, низкий с очень хитрыми глазами и масленым выражением лица, по-видимому большой плут. Вежлив до приторности, речист, за словом в карман не лазит. Другой высокий как жердь, маленький, совершенно бритый, в очках, худой, но должно быть посерьезней, думается, первого – Дом Томас Пике. Сии последние два идут из Бельгии из своего монастыря Амей на восток (в Палестине впервые) для изучения восточных церквей, ознакомления с восточной (а особливо православной) литургией, святоотеческой письменностью, аскетизмом и так далее » (12/25.10.1929). Затем контакты стали постоянными, и о. Киприан не раз посещал различные бенедиктинские обители и духовные школы на Святой Земле.

«Он, по-видимому,– пишет о.Киприан об о. Ламберте через два месяца, – очень верит в свои мысли о «соединении» церквей. Идет на… тактические, методологические уступки, готов искренно признать многое верным у нас, многое позаимствовать, многое м.б. разное сгладить в ихнем учении об infalibilitas, но в душе он папист. Не все ли равно, папист больше или папист меньше. Не все ли равно, крайнее ультрамонтанство или просто латинство, D’Herbigny или кардинал Mercié. В душе они паписты. Это первый и непреодолимый камень преткновения.

Ругает францисканцев за их борьбу с греками в продолжении веков из-за какого-нибудь фонаря или ступеньки в храме Св. Гроба, ругает поляков, Эрбиньи, римские конгрегации, но он верит в соединение «под папой». При всем его хихикании, междометиях и какой-то априорной лукавости, в нем есть искренность и какая-то немного жалкая, но симпатичная отрешенность от всего во имя идеи своей. Он немного в своей внешности забит и несчастненький, но в то же время чувствуешь в нем какую-то скрытую непримиримость и фанатизм » (7/20.12.1929).

Вероятно, именно в Иерусалиме был заложен свойственный о.Киприану и в последующие годы интерес к инославным и их традициям, но без особой симпатии к проблематике «объединения». Так он пишет о своей встрече с одним из немецких католических монахов вблизи Иерусалима: «Дивный старец этот… В белой чесучовой сутане и с голубыми глазами, длинной седой бородой. Он из Кёльна. Мягкий рейнский, певучий говор. Много доброты и любви сквозит в его разговоре. Он тут 29 лет. Проговорили с ним больше часа очень сердечно, искренне о России, о русских паломниках, о Германии, ее страданиях теперь и большевиках... И ни слова о Папе, о “соединении”, о догматах. Как хорошо! И оба мы расстались очень сердечно. (...) И сколько добра и ласки. Милый старичок. Это первый такой католик, которого я вижу. Так и хочется его назвать “батюшкой”» (16/29.09.1929).

На фоне тогдашнего отношения Иерусалимского Патриархата к англиканам (о причинах той «широты» немало рассказывается в дневниках), и даже на фоне архиеп. Анастасия (Грибановского) позиция о. Киприана (Керна) выглядит более канонически строгой: «После обедни с Владыкой и о.иеродиаконом Серафимом ездили по приглашению Vener. Stewart’a в St.George’s Church на поминальную службу по +Архиеп. Кентерберийском Рандаль-Давидсоне.

Владыка облачился в мантию и пошел вперед, заняв место в «олтаре». Я все же предпочел остаться позади, дабы не принимать молитвенного участия с ними и не входить в олтарь еретический. Хотя раньше мне это на первых порах приходилось проделывать и сопровождать туда владыку, но теперь я решил это прекратить. Как никак вход в ихний олтарь во время службы есть уже некоторая форма общения и признания, а облачение, хотя мантии без епитрахили и омофора, все же к чему-то обязывает и подчеркивает эту молитвенную связь с ними. Этого быть не должно в наши лукавые дни, когда так легко сглаживается и теряется чувство церковности и православной каноничности – это особливо неудобно » (19/1.06.1930).

Это интересно, особенно зная о том, что в последующие годы архиеп. Анастасий станет первоиерархом Русской Зарубежной Церкви, а о. Киприан – «парижским» богословом. Здесь дело не просто в эволюции взглядов. Но и в том, что архиеп. Анастасий всегда был действительно одним из наиболее открытых «зарубежных» архиереев, а о. Киприан, со своей стороны, всегда стремился совмещать широту и интерес к другим с верностью догматическому и каноническому устройству Церкви.

Жизнь о. Киприана на Святой земле, его контакты с англичанами и другими европейцами происходили на фоне весьма бурных исторических событий и начинающегося арабо-еврейского конфликта. Достаточно подробно в Дневниках описываются события погромов 1929 г., своего рода первой арабской «интифады». Многое о.Киприан знал благодаря своим контактам с англичанами. «Вчера беспорядки были очень серьезные. Продолжали и поздно вечером вести убитых и раненых… Вчера из Египта прилетело 50 солдат. И еще поездом едет батальон. Войск ведь у англичан тут нету, кроме полиции» (12/25.08.1929). Интересно замечание об отсутствии у англичан войск в Палестине: приходилось ждать их прибытия из Египта. Так же и в описании хевронских беспорядков: «Там полиция пассивно созерцала и ждала, что будет». И опять в Иерусалиме: «…шесть часов вечера. Привозят убитых и обгорелых. Черные все и обуглившиеся, страшные» (12/25.08.1929).

На площади перед Троицким собором происходили сборы британских войск («наша соборная площадь – военный лагерь. Пулеметы, броневики, грузовики, такси, войска. В Николаевском, по-видимому, главный штаб» (13/26.08.1929). В здании Русской Миссии уже тогда помещался суд, где рассматривались дела участников беспорядков.

«В городе как-будто легче. Стало оживленнее на улицах. Но около нас по Яффской только жиды бродят, а арабы не заходят, а жиды в старый город не идут. Несмотря на общее спокойствие, - немало случаев отдельных нападений. На базаре какой-то араб ножом пырнул служащего Оттоманского банка и убежал. Также и на почте, в очереди за марками, ранили какого-то жидовина. Убили одного богатого жида на квартире в одной из колоний. Два араба пришли к нему, позвонили у входной двери. Он им сам открыл и его убили.

Некого миллионера-жидовина Гордона разграбили дом. Он с семьей и русской служанкой (матушкой Стефанидой) оставили все в доме и бежали. Разграбили роскошную обстановку, серебро, ковры.

Власть перешла в городе в руки военной силы, к тому начальнику, что вчера с войсками из Каира прибыл… Странно то, что англичане никаких официальных бюллетеней или телеграмм не дают. Слухи ходят самые дикие. У англичан, кажется, настроение как всегда: I’mverysorry. Allright » (13/26.08.1929).

Отношение о.Киприана к политическим и военным событиям было сродни, судя по всему, отношению англичан: «межплеменной» конфликт, в котором цивилизованному человеку нельзя поддерживать ни одну из сторон. Интересно, что сходным образом будет воспринимать ближневосточные конфликты через много десятилетий ученик о.Киприана – о.Александр Шмеман, впрочем, не бывший их свидетелем: « Война – опять! – на Ближнем Востоке. У меня нет симпатии – глубокой, человеческой – ни к арабам, ни к Израилю… Арабы ненавидят евреев. Евреи ненавидят арабов. Вот это единственная правда... А вся болтовня о «праве» – Израиля на существование, арабов на Палестину – все это чепуха. Евреи пришли и взяли, сказав: «это наше право». А до них арабы пришли и взяли. А до них турки, Византия, Финикия и т.д. И у всех «права». А вопрос всегда и только в силе… Как, должно быть, душевно легко людям, которые всегда с такой необычайной простотой и легкостью знают, «за» кого они и «против» кого. Мне иногда кажется, что за всю свою жизнь я никогда не был стопроцентно на какой-либо стороне, в каком-либо лагере. Отвращение от этой «стопроцентности »[8].

Особая тема в дневниках – жизнь Русской миссии, обителей и организаций на Святой земле. О.Киприан много служил в разных русских и греческих храмах Святой земли, участвовал в официальных мероприятиях, объезжал участки, осматривал русские имущества, отвозил жалованье в монастыри, разбирал конфликты сестер. При нем строился второй этаж Миссии, и о.Киприан также этим занимался. Все это есть в дневниках, хотя он часто оговаривается: «…как всегда избегаю писать о деле служебном» (17/2.03.1930).

Многое в жизни русских женских монастырей было не близко о. Киприану, привыкшему к университетской среде, семинарскому преподаванию и наличию опытных духовных наставников. «Думалось,– пишет он,– что с отъездом Лукьяновых атмосфера елеонских скорбей и смущений рассеялась, но, оказывается, враг силен и весьма опытен. То монашкам неугоден был музей, потому что скоро конец мира будет, и они боялись Лукьянова, что он останется. А теперь нашлось другое: – «идолы». Не знаю, где первопричина, но это и неважно, какая Марья или Дарья это первое выдумала, важно, что это со смаком и удовольствием распространяется. И кем? Добро бы еще какой-нибудь фанатичной м.Поликсенией, которая из-за музея и Лукьянова готова была с аввакумовой ревностью идти чуть ли на костер. Нет, а то ведь главные распространители и разжигатели – это интеллигентные люди. На днях пришла в миссию Вал. Ник. Цветкова, зашла ко мне в кабинет и давай мне среди всей прочей чепухи доказывать: – «Нет, Вы подумайте, отец Архимандрит, ведь это ужасно, на том месте, где вознесся Спаситель, где так молилась Божия Матерь – Вы собираете идолов!». Я спервоначалу не понял, а потом, когда узнал, что это египетские фараоны и боги, всякие Аменхотепы и Озирисы, то не знал, смеяться ли и возмущаться. Так и нельзя разубедить. Вместо того, чтобы разубеждать матушек-кликуш, рассеивать темноту и невежество ханжеского суеверия, они еще их поддерживают. Еще и ссылаются на авторитет какого-то там ее знакомого католического патера, который уверяет всех (ей подобных), что «les diables et les mauvaise esprits s’accrochent ces pierres vertes et morceaux debois» [диаволы и злые духи устремляются к этим мертвым камням и кускам дерева]. Она мне долго толковала про какую-то отравленную атмосферу вокруг этих «идолов».

Вчера уже новая версия и новое кликушество. Копия той головы Ирода, которую так ценил +о. Антонин и которую отправил в Эрмитаж, копия ее стоит на Елеоне в музее. Казалось бы ничего! Ан и тут враг попутал – «вот, говорит, тут в часовне под мозаикой было место первого погребения главы Предтечевой, – а они тут голову Иродову хранят!» (sic!).

В результате Владыка решил сегодня перенести сюда в Миссию идолов и все смущающее строгое благочестие елеонских подвижниц.

Отчего же это (особенно у нас русских!) благочестие и вера так крепко переплетается с ханжеством, кликушеством, истерией?... Под видом благочестия и ревности (но не по разуму) заражают людей какой-то ханжеской суеверной болезнью духа. Как-то тут и не видно здорового трезвого отношения… В результате о. Серафим и А.А. Петров сегодня привезли с Елеона голову Ирода и пять штук идолов. О. Серафим рассказывал о разговорах матушек там по этому поводу. Он их разумно и трезво усовещевал и убеждал, что нужно из своего сердца идолов изгонять, а не на эти мертвые камни внимание обращать – но разве на них это подействует. Ведь они «мнятся службу приносить Богу», своим юродничанием и ханжеством » (11/24.09.1929).

Сам о. Киприан, будучи монахом, архимандритом, в монастыре никогда не жил. В Югославии и во Франции он много преподавал, был приходским священником. Возможно, что опыт общения с русскими женскими обителями в Иерусалиме стал причиной некоторого скепсиса о. Киприана в отношении общежитийных монастырей. «Святую Землю он любил, – вспоминает игуменья Покровского монастыря в Бюсси м.Ольга (Слезкина), – но мне он только рассказывал, как монахини там вытирали сначала рукавом нос, а потом брали его благословение. Больше ничего он мне не рассказал»[9].

Возможно, что большое количество административных дел, отсутствие привычного преподавательского служения и приходской жизни стали одними из причин, которые побуждали о. Киприана уехать из Иерусалима. При этом важно, что над ним постоянно было «начальство» в лице архиеп. Анастасия (Грибановского), при том, что о.Киприан его любил и чтил. «Миновал год иерусалимской жизни, – пишет о.Киприан.– Невесело думаю об этой годовщине » (20/2.11.1929).

И еще за неделю до истечения первого иерусалимского года: «Говорил с Владыкой о серьезных делах. Предупредил его о серьезности моего шага и обдуманности решения и подал ему прошение об отставке. Объяснил ему все мое тяжелое нравственное состояние, все трудности и далее к убежденности его просить об освобождении меня от обязанностей Нач. Миссии. Откровенно ему сказал о тех тяжелых нервных кризисах, которые так мне присущи, и которых я так боюсь. На все мольбы он отвечал просьбой повременить, подождать, в надежде что Бог – Сам все укажет и устроит. Я ему указывал, что я маленький человек, провинциал, мне чужды размахи и великодержавная ширь. Я боюсь всего, я не для борьбы и т.д. и т.п. Прошение не принял и просил подождать, подумать… Был заботлив, любвеобилен, тепл ко мне. Тронул меня сильно. Но вселится ли уверенность и сила и покой? Дал бы Бог» (24.10.1929).

Это прошение об отставке, не принятое архиеп. Анастасием, сохранилось и доехало до Парижа, будучи вложенным в дневники. Оно написано рукой о.Киприана и датировано 20 октября 1929. В нем о.Киприан пишет: «Не чувствуя себя в силах нести обязанности Начальника Русской Духовной Миссии и связанную с этим высоким постом ответственность, почтительнейше прошу Ваше Высокопреосвященство ходатайствовать перед Архиерейским Синодом Русской Православной Церкви за границей об освобождении меня от занимаемой должности с выдачей мне канонического отпуска в юрисдикцию Святейшего Патриарха Сербского».

Предоставляя через год, 12/25 декабря 1930 г., заявление архиеп. Анастасию о сдаче актов об имуществе миссии «по случаю увольнения моего в отставку от должности начальника Русской Духовной Миссии в Иерусалиме», о. Киприан уже подписывается, как «б[ывший] Начальник той же Миссии».

Интересно, что в обоих документах о.Киприан пишет о переходе в юрисдикцию Сербского Патриарха. О том, что, вернувшись в Югославию, он с русским духовенством не служил и с митр. Антонием больше не встречался, мы знаем еще из его воспоминаний. В иерусалимских дневниках о. Киприан очень часто вспоминает Битоль (где служил и преподавал в семинарии), студентов, друзей, природу. По-сербски приводит отрывки бесед с теми или иными людьми. Так что Битоль стал для него «своим» городом, которым для него не смог стать Иерусалим. Возможность возвращения туда стала реальностью после сербского паломничества на Святую землю, в устройстве и приеме которого о. Киприан принимал участие («по поводу письма влад. Иосифа о возможности приезда сюда сербских поклонников несколько дней уже хожу и разузнаю о ценах, пароходах, расписаниях и т.д., трудно с помещением» (8/21.12.1929).

Сербское паломничество оказалось на Святой земле в апреле 1930 г., и во главе его был епископ Охридский Николай (Велимирович), прославленный в 1987 г. в лике святых. Именно в его епархию уехал архим. Киприан со Святой земли. Так что желание покинуть служение начальника Русской духовной миссии и отправиться в Сербию в юрисдикцию Сербской Церкви появилось у о. Киприана по своим причинам, но общение с владыкой Николаем во время паломничества определило пути его возвращения. В дневниках о. Киприан пишет о своем решении взять сербское подданство. В Югославии он служил в епархии владыки Николая и преподавал в семинарии в Битоле, как и раньше. Его второй сербский этап длился 6 лет, и в 1936 г. архим. Киприан (Керн) переехал в Париж, приняв приглашение Богословского Свято-Сергиевского института.

Иерусалимские дневники о. Киприана являются одним из важнейших источников по изучению жизни «русской Палестины» конца 20-х гг. XX в. В этой статье кратко обозначены лишь некоторые из тем. Дневники важны и для понимания о.Киприана в его внутреннем развитии, ведь пока что мы знаем его в основном из его «официальных» сочинений и из воспоминаний друзей, духовных чад, учеников. Если говорить про общую «тональность» его восприятия мира и христианства, то, пожалуй, вот эта цитата наиболее характерна:

«Не мог Посланный ради спасения мира из любви к миру не любить его, не любить красот этого тварного мира, не любоваться этой природой, не наслаждаться ею. Господь Спаситель не уходил от красот этого мира.

Проведя в пустыне 40 дней, искушаемый князем мира сего, Он пошел в мир, чтобы спасти его от власти князя сего.

Он пошел к людям, в жизнь, в природу, к твари, пошел их любить, их спасать, их преобразовывать.

С любовью Содержащий все в Своей руке смотрел на восходы и заходы солнца,

«одевающийся светом яко ризою» смотрел на стройные хороводы светил над Иорданской пустынею,

«Повесивший землю на водах» смотрел на зеленые масличные деревья, на виноградники,

Насадивший Своею десницей виноград сей — Церковь Свою, взирал на желтеющие нивы — на все, созданное Творцом во славу Его.

Он любил все сие, ничего не отвергал, ничего не проклинал, ничего не гнушался, как не гнушался и не отвергал рода людского, валяющегося в пучине грехов и чающего избавления и любви…

Он пошел к людям не для того, чтобы отучить их есть и пить, не для того, чтобы обречь их на постоянный пост и бесплотное житие, но чтобы накормить голодных и напоить жаждущих, благословить их радостные вечери.

Он пошел к людям не для того, чтобы проклясть брак и проповедовать целибат, но для того, чтобы благословить брак и претворить на нем воду в вино — и это было Его первое чудо.

Он пошел к людям, чтобы научить их любить друг друга, чтобы избавить их от греха, чтобы взять их грех на Себя, сораспять его с Собою. Избавить от греха и прославить плоть, а не проклясть ее.

И в струях Иорданских Он принял на Себя грех всего человечества, принял грех Адама и понес тот грех к Своему Кресту. От Иордана Он понес его к Голгофе…

Бог не отвернулся ни от чего Им сотворенного и, продолжая все любить, нам заповедует то же »[10].