По наблюдениям М. А. Андрюниной, в последние годы растет научный интерес к изучению кладбищ[1]. Общие правила устройства, функционирования, содержания российских городских кладбищ нашли отражение в трудах С. В. Филипповой[2], С. Ю. Малышевой[3]. Историки Е. В. Миронова[4] и Е. Ю. Акульшина[5] изучили этот вопрос на примере конкретных кладбищ, захватив период конца XIX — начала XX в.: многие описанные ими нюансы взаимодействия церковных и городских властей по «кладбищенскому вопросу» подчеркиваются и расширяются материалами «Епархиальных ведомостей». Авторы сосредоточили внимание на «административной» составляющей: отметили неухоженность кладбищ, малоэффективные взаимодействия между городскими и церковными администрациями по этому вопросу, небрежение «общественности», но оставили в стороне вопрос о том, почему эти факторы сформировались и дали именно такой результат. Т. Г. Леонтьева[6] обрисовала трудности, с которыми сельское духовенство сталкивалось, пытаясь по долгу службы обеспечить порядок на кладбищенской земле, наибольшей трудностью назвав незаинтересованность прихожан. Е. В. Караваева охарактеризовала санитарное состояние кладбищ Томской губернии. Важной причиной неблагоустроенности сельских захоронений исследовательница назвала их самовольное устройство крестьянами с первой половины XIX в. «без участия причта, который должен был отвечать за соблюдение санитарных норм при выборе места» (на фоне конкуренции между таким самовольным кладбищем и церковно-приходским последнее теряло значимость в глазах прихожан, а значит, и их готовность прилагать усилия к уходу за ним)[7]. Другая исследовательница, А. Д. Соколова[8], заметила, что причина «ужасающего и антисанитарного состояния большинства кладбищ, даже в крупнейших городах страны»[9], состояла в «сложной и неоднозначной системе администрирования», то есть в неэффективной организации деятельности церковных и светских властей.
Материальные стороны бытования кладбищ (управление, доходность, благоустройство, противоэпидемические меры) уже изучались в научной литературе, но материалы церковной публицистики использовались редко и только в качестве дополнительного источника. Кладбищенское пространство неоднократно рассматривалось в контексте народной культуры, в то время как специфика ментальности православного духовенства, его идеологические установки и их практическое воплощение, расхождение между идеалом и действительностью, а также объяснение этого факта священнослужителями-современниками, пересечения народного и церковного в представлениях духовного сословия о местах захоронения мертвых не становились предметом специального изучения.
Соответственно, цель данного исследования — на материалах церковной публицистики рассмотреть, как духовенство воспринимало кладбища: их действительный внешний облик (организацию, уровень благоустроенности и порядка) и его соответствие представлениям об идеальном кладбище, а также выявить, было ли это восприятие (и этот идеал) общепринятым в среде духовенства и как оно соотносилось с народными представлениями, как усилиями духовенства проникало в крестьянскую среду.
В качестве источника использованы статьи, опубликованные в епархиальных ведомостях. Для формирования репрезентативной подборки и поиска возможных локальных отличий они выявлялись в журналах различных регионов: в «Тобольских епархиальных ведомостях» за период 1882–1919 гг. (полный жизненный цикл издания), «Пермских епархиальных ведомостях» за 1890–1892, 1895–1896, 1898–1899, 1903–1904, 1909, 1914–1915 гг., «Рязанских епархиальных ведомостях» за 1905–1914 гг., «Вятских епархиальных ведомостях» за 1891–1895, 1900, 1908–1912 гг., «Курских епархиальных ведомостях» за 1891, 1907 г., «Смоленских епархиальных ведомостях» за 1913 г. Всего было выделено 40 публикаций, затрагивающих разные аспекты кладбищенской тематики. Значительная их часть — не оригинальные материалы, а перепечатки из других церковных изданий («Тамбовских, Казанских, Симбирских, Подольских церковных ведомостей», «Душеполезного чтения»). Принимая это во внимание, можно рассматривать содержание епархиальных изданий как вполне единообразное мировоззренческое поле церковной публицистики официальных периодических изданий Российской Церкви.
Статьи-источники могут быть разделены на три категории:
1) выражающие мнение рядового публициста (или автор/инициатор публикации не указан);
2) являющиеся прямым откликом на проповедь церковного иерарха (архиепископа Херсонского Димитрия; архиепископа Японского Николая; епископа Тобольского и Сибирского Антония; епископа Тобольского и Сибирского Варнавы; архиепископа Пермского Андроника; викария Казанской епархии Андрея Мамадышского) или пересказом его слов, оглашением распоряжений;
3) мотивированные постановлениями светских властей.
Епархиальные издания располагают достаточно подробными сведениями об организации православных кладбищ конца XIX — начала XX в.
Типичная характеристика кладбища полицейскими чинами, опубликованная «к сведению приходских Советов», содержит информацию о расстоянии до населенного пункта, наличии или отсутствии ворот, ограды (изгороди), рва (канавы), высаженных деревьев[10]. Кроме того, приметами городских кладбищ служили церковь или часовня, караульная изба, иногда — специальный «покой для хранения тел», «сторожка для трапезников»[11]. Функции охраны и копания могил несли могильщики и сторожа (в роли которых могли выступать одни и те же лица[12]). Подробное описание двенадцати городских кладбищ Тобольской губернии конца XIX в. оставил К. Г-в[13].
Кладбище Тобольска как наиболее благополучное могло похвастаться полным комплектом функциональных помещений: имелись собственная каменная церковь и деревянный двухэтажный дом «для жительства священноцерковнослужителей», неподалеку от церкви — деревянное здание для помещения могильщиков и амбар при нем, у ворот — караульня[14]. С северной и западной сторон оно было обнесено рвом, с южной и восточной — рвом с палисадником, частоколом и земляным валом; «густой и тенистый лес» «освежал» «могильные миазмы»[15]. В 1872 г. эта территория была разбита на участки, обозначенные уже полуразрушенными к 1882 г. столбами, — для «взимания платы за места, занимаемые под могилы»: чем ближе к церкви, тем дороже участок, в промежутке от 5 руб. до 30 коп., хотя бедным участок выделяли бесплатно[16]. Всего из двенадцати упомянутых кладбищ подобная плата за участки взималась на трех — Тобольском, Туринском и Тюкалинском. На Туринском кладбище за захоронение младенцев брали половину от стоимости участка, а на Тюкалинском половина мест осталась бесплатной из-за крайней бедности большинства горожан[17]. Пространство делилось по социально-экономическому статусу и по уровню «освященности» земли (ближе к церкви — более «благостные» и престижные места, обычно отводившиеся для духовенства и дворянства). Социальная иерархия, экономическое неравенство сохранялись и среди покойников в семи разрядах похорон и мест захоронений[18]. Это соответствовало церковному пониманию «правильного порядка» (в частности, один из авторов, «К. Г-в», считал необходимым внедрение дифференцированной оплаты за могильные места на всех кладбищах епархии), а также стремлению Церкви к получению доходов от находящихся в ее юрисдикции кладбищ. Для сравнения, в Петербурге по нормам Положения 1841 г. «О погребении усопших и о вкладах и приношениях за оные» стоимость могил первого разряда составляла 250 руб., а стоимость самого дешевого участка не превышала 1 руб.[19] (в 1905 г. за первый разряд платили 200 руб., за пятый — 5 руб., за шестой — 50 коп., а по седьмому хоронили бесплатно[20]), что существенно отличалось от цен на Тобольском кладбище 1882 г.
Наглядным свидетельством социального разделения служили надгробные памятники: по словам наблюдателя, на могилах «богачей» «памятники казались более изящными», чем хуже места — тем меньше лежало плит, «стояли лишь простые деревянные кресты, какие видим на сельских кладбищах; да и тех было немного»[21]. Каменные надгробия — признак городских кладбищ и некоторого достатка; на сельских же главенствовали деревянные кресты[22] (также на могилах иногда сажали дерево или высевали овес[23]). Кресты и земляные насыпи сохранялись недолго: кресты быстро «разрушались и подгнивали», ветер или «сильная буря» сносили их с могил[24], и вскоре «изглаждались последние следы могилы под ногами проходящих животных», отчего, как жаловался, например, священник Н. Невский, «многие не укажут могил своих родителей, да и не могут указать их»[25]. Небольшие кресты, занесенные снегом, ломали санями, пробираясь к месту свежего захоронения[26]. Критик состояния сельских кладбищ, подписавшийся инициалами «Д. Н. Р.», отметил, что обломки крестов и оградок порой попадали в костры, разжигавшиеся пастухами «около какого-нибудь одинокого каменного памятника»[27]. Со временем ветшали и памятники: по замечанию епископа Пермского и Соликамского Андроника (Никольского), на кладбище во дворе архиерейского дома среди гнилых, кривых или разрушенных крестов памятники стоят «покривившись, а некоторые и вовсе разбросаны на отдельные части»[28]. Кладбище могло пострадать и от целенаправленной порчи: например, на монастырском кладбище Владимирско-Екатерининской женской обители Гжатского уезда «шайка местных хулиганов поломала и раскидала все намогильные кресты»[29].
Существовавшая организация кладбищ не обеспечивала порядок и строгий учет могил. Хоронившие сталкивались с проблемой нехватки мест на старых городских кладбищах. По образному выражению священника Г. Е. Верещагина, обозревшего кладбище города Елабуги, «надгробные плиты, памятники и кресты, равно и неосененные крестами насыпи… теснились между собой, как испуганное стадо»[30]. Знакомый елабужец рассказал ему, что «из-за мест немало бывает пререканий. Возникают иногда даже ссоры. Скоро все кладбище будет занято фамильными решетками… Богачи завладеют. Бедняку и после смерти не будет места»[31]. Места под новые могилы могильщики обеспечивали, сдвигая старые плиты и раскапывая землю под ними вперемешку с костями лежавшего в ней покойника: «Старые кости выбрасывались из могил и потом обратно швырялись с лопаты», будто «навоз»[32]. Об этом другой елабужец отозвался как о понятной и не вызывающей негодования норме: из-за тесноты «нельзя иначе», «надо место всем»[33]. Подобная практика приводила к утрате целостности захоронения, перемешиванию костей: «Старший из могильщиков стал рыть лопатой и вырыл кость, кажется, руки»[34]. По мнению священника, «понимающие» могильщики не бросали вырытые кости вперемешку с землей, а аккуратно собирали (пусть не руками, а лопатами) и клали в угол новой могилы[35] (таким образом в ней оказывались и останки прежнего (или нескольких) погребенных, и тело новой «хозяйки»/«хозяина»).
Об отношении к кладбищу в рамках церковного идеала говорят употреблявшиеся священнослужителями определения: «святое» («священное») место («место покоя святых»)[36]; «нива Божья» («нива Божья, где сеются телеса наши для будущего воскресения», «нива Божья, с которой ангелы некогда соберут великую жатву в житницу Господню»)[37], «обитель мертвых»[38], «хранилище земных останков человечества»[39], «покоище усопших»[40]. Предполагалось, что внешний облик кладбищенской земли должен соответствовать ее месту в ценностной системе. С точки зрения церковных и светских властей, идеальное кладбище должно быть удалено от селения на достаточное расстояние (для соблюдения норм гигиены, сохранения порядка и тишины), иметь исправные ворота и изгородь (и быть тем самым укрыто от животных), а также ухоженные (не редкие, не засохшие) древесные насаждения, предпочтительно фруктово-садовые[41]. В действительности внешний облик большинства сельских и городских кладбищ оставлял желать лучшего: состояние большинства кладбищ, даже в крупнейших городах страны, являлось не иначе как «ужасающим и антисанитарным»[42].
Во второй половине XIX в. ввиду активного роста городского населения кладбища переполнялись, учет и организация захоронений велись плохо[43]. По данным Е. В. Караваевой о погостах Томской губернии, наиболее благоустроенными были монастырские кладбища и захоронения в церковных оградах, далее располагались городские кладбища и в самом низу — сельские[44]. Острота этой проблемы отразилась в частоте ее упоминания на страницах церковных журналов (в 17 публикациях из 40 в нашей подборке). Она подтверждается и соотношением мест упокоения, удостоенных похвалы и критики на основании осмотра полицейскими чинами: из 89 кладбищ только 13 получили одобрение[45]. Почти на каждом кладбище была обнаружена какая-то неприятность: разваливалась или отсутствовала ограда, канава «заровнялась» и не мешала проходить скоту, не высажены деревья (или мало, или засохли), «совершенно неисправны» ворота.
Епископ Тобольский и Сибирский Антоний (Каржавин) считал, что городские кладбища его епархии находятся в плохом состоянии[46]. В конце XIX в. наблюдатель зафиксировал такие свидетельства пренебрежения, как «поломанные кресты и памятники», «сорванные с них образки и цветы», «нечистоты всякого рода», «заваленные полусогнившим лесом дорожки», «грязь летом и снежные заносы зимою»[47]. На Ялуторовском кладбище ров «засорился» и заменен деревянным забором, «древесной растительности» нет; на Ишимском — «порядок и чистота» не соблюдаются из-за отсутствия ограды на северной стороне[48]. В числе прочих недостатков городских кладбищ автор назвал их близость к жилым строениям, вредную с гигиенической точки зрения, рытье могил с нарушением правил — слишком неглубоко и с риском распространения трупной заразы (потенциально и эпидемии), отсутствие помещений для хранения тел, позволивших бы избежать риска погребения заживо в случаях «мнимой смерти», «не совсем-то приятные следы» свободно гуляющего там скота, а также не повсеместное внедрение разрядной системы захоронений[49]. Для сравнения, те же недостатки отмечались на саратовском Воскресенском кладбище в последней трети XIX в.[50]
По описанию священника Н. Невского, «редко огороженные, часто даже и не окопанные как следует, наши [сельские] кладбища своим внешним видом производят на всех и каждого тяжелое впечатление[51]: на кладбищах вы видите мало крестов, а стоят только бесформенные остатки и обломки их, потому что летом почти всегда бродит всевозможный скот: овцы, лошади и др. животные»[52]. Там много «мусора и гнилья», «забытые при закапывании зимой какие-нибудь давние останки человеческого бытия», скрытые зеленью провалы могил, «в которых обитают ящерицы и другие гады» и из которых волки и собаки таскают кости[53]. «Самое ужасное», по мнению очевидца, «иногда даже подле могил истлевает летом падаль, так что невыносимо пройти туда»[54]. Священник села Исетского И. Парфенов сетовал на то, что на старом кладбище «как и где попало» валяются «кости человеческие», «то подмытые водой р. Исети, то выдутые ветром, то вывороченные разными животными». Обрушение могил могло объясняться тем, что зимой крестьяне выкапывали неглубокие могилы и их засыпали оттаявшей по весне мерзлой землей[55]. Отсюда многочисленные требования огородить или окопать кладбища; завалить рытвины и провалы; убрать мусор; высадить деревья; строго следовать нормам глубины могил (три аршина в глубину); устроить дорожки и особые часовни для хранения покойников с комнатой для кладбищенского сторожа[56]. Новым православным кладбищам предлагалось придать «не только не отталкивающий, но даже уютный, конечно, неизбежно все-таки с оттенком меланхолии, вид, каковой имеют обыкновенно протестантские и католические»[57].
Что обусловило плачевное состояние высоко почитаемой словесно «нивы Божьей»? По мнению А. Д. Соколовой, главной причиной беспорядка на кладбищах являлась неэффективная система администрирования. К концу XIX в. привычное разделение сфер ответственности между церковными и гражданскими властями устарело, возникла потребность в обновленной системе взаимодействия городских и церковных властей и частного похоронного дела. Однако созданию таковой препятствовала Церковь, заинтересованная в удержании монополии на управление и благоустройство кладбищ[58].
Проблема управления кладбищами на местах решалась по-разному. В частности, в Саратове в последней трети XIX в. за право заведования Воскресенским кладбищем разгорелся длительный конфликт между городскими властями и духовной консисторией: первые просили передать кладбище в заведование городского общественного управления (после чего город взял бы благоустройство на себя), а епархиальное начальство «не собиралось просто так отдавать кладбище» (но и обеспечить своими силами поддержание там чистоты и порядка не могло)[59]. В данном случае мы видим, что неприглядный вид захоронений побудил муниципалитет выступить с инициативой создания комиссии из гласных для составления особых правил устройства кладбищ и управления ими (процесс этот затянулся на годы)[60].
В то же время в Казани Архангельское кладбище перешло в попечение городской думы не иначе как по инициативе местного духовенства: священник объяснил это тем, что дохода храму оно не приносит, зато обременяет ответственностью за многочисленные нарушения[61]. Такое расхождение, вероятно, было связано с неодинаковой доходностью кладбищ. По данным А. И. Конюченко, кладбищенские церкви крупных городов получали немалые деньги. Например, в 1880-е гг. доход санкт-петербургского Волковского кладбища составлял в год от 30 до 40 тыс. руб. (большая часть этой суммы уходила на духовные училища и семинарию, дом призрения бедных духовного звания, на вдов и сирот духовенства и другое)[62]. Очевидно, что не все кладбищенские церкви могли отчитаться о подобных финансовых успехах.
Из-за распределения доходов в начале XX в. произошел конфликт между Тобольской городской думой и местным духовенством. Священник Градо-Тобольской кладбищенской церкви обратился в думу с просьбой устроить мостки от города до кладбища, в ответ на что городской глава поднял вопрос о деньгах, собираемых кладбищем за отведенные для могил места (эти деньги, по указу Правительствующего Сената от 1906 г., должны были расходоваться на благоустройство). Выяснилось, что 1/6 могильного сбора отчислялась в пользу попечительства о бедных духовного звания (что духовная консистория, в свою очередь, обосновывала более ранним законом): эту практику дума постановила обжаловать в Св. Синоде[63]. Иными словами, обращаясь к городским властям по такому тривиальному вопросу, как устройство прохода по грязи, кладбищенское духовенство само средств на это или не имело, или не находило нужным тратить; городская же дума явно не желала тратиться на то, что считала чужой вотчиной, и утверждала, что духовенство расходует получаемые на содержание кладбища средства с нарушениями, на посторонние цели.
Критика плохого состояния кладбищ ложилась бременем и на плечи гражданских властей, в связи с чем в 1895 г. черниговский губернатор «строго подтвердил чинам полиции», что наблюдение за порядком на кладбищах входит в зону их ответственности[64]. Городскому управлению он «предложил заботиться» об отпуске средств на благоустройство. С точки зрения губернатора, главные причины плохого содержания кладбищ заключались в «отсутствии забот частных лиц о могилах близких им людей и отсутствии ассигнований на этот предмет со стороны городов»[65]. Св. Синод отреагировал на слова губернатора, предписав «духовному начальству» поручить подведомственному духовенству содержать кладбища в приличном виде, расходы на эти работы взяв «пастырским увещанием» с «частных лиц и городских и сельских обществ», «а где окажется возможным, уделять на это часть церковных или кладбищенских доходов»[66]. В Перми вышеуказанное обсуждение вылилось в создание особой комиссии при церковно-приходском попечительстве: ей вменялось в обязанность сделать план кладбища, спроектировать его «распланировку… в виде сада или парка с разделением на кварталы или участки» и найти на это средства[67]. Пример подобного плана опубликован в «Вятских епархиальных ведомостях» в 1906 г.: автор рассчитал, что на десятине земли поместится до 2500 могил (учитывая, что летом, в пору высокой детской смертности, в одну могилу кладут несколько трупов, «при чем даже покапывают бока одной вырытой могилы, чтобы дать место нескольким детским гробикам»)[68].
В отличие от городских, содержание сельских захоронений духовенство не могло переложить на чужие плечи: они считались частью «хозяйственной» деятельности прихода, настоятель обязан был следить за глубиной и расстоянием между погребениями, состоянием могил и памятников, ухаживать за могилами священнослужителей. Притом в ведении священника могло быть сразу несколько кладбищ. Результаты такого присмотра, по замечанию Т. Г. Леонтьевой, «оказывались плачевными»[69].
Важным фактором в благоустройстве являлся финансовый: неслучайно все рекомендации по установке изгороди или высадке деревьев сопровождались уверениями в том, что это окажется посильным с точки зрения затрат. Церковные публицисты признавали, что во многих местах огораживание кладбища «будет стоить весьма дорого» (особенно каменной оградой[70], хотя и деревянную в отдельных регионах «трудно устроить» из-за дороговизны леса[71]), что обзаведение садом (покупка саженцев) — дело недешевое[72].
По словам А. Г. Фот, именно финансовые условия существования духовенства «в наибольшей степени влияли на… его служебное рвение… на осуществление им своей профессиональной и общественной деятельности»[73]. Во второй половине XIX — начале XX в. условия эти были таковы, что в них, «скорее, складывался абсолютно практический, обыденный склад ума, ставящий на первое место житейскую сметку, хитрость и умение выживать в любых условиях»[74]. Особенно бедствовало духовенство сельское[75], а «бытовые условия большинства сельских церковнослужителей ничем не отличались от условий проживания деревенской бедноты»[76]. Вполне объяснимо, что священники не имели ни возможности, ни желания тратить скудные доходы на закупку саженцев для сада, изгородь, рытье рва и пр., и прихожане тоже неохотно на это жертвовали (возможно, пожертвования старались отдавать на кажущиеся более значимыми дела, например строительство или украшение местного храма). К тому же многие элементы кладбищенского порядка находились в прямой зависимости от прихожан: поправка крестов и памятников на могилах родственников, уборка мусора, недопущение скота, священник мог воздействовать на паству разве что убеждением.
«Частные лица» (прихожане, родственники покойных) предпринимали незначительные усилия по обустройству могильного пространства. С чем это было связано? Можно выделить причины как материально-бытового, так и мировоззренческого характера. Уже говорилось, что духовенство воспринимало (по крайней мере с высоты идеала) кладбища как места священные, достойные уважения и внимания, связанные с торжественной и радостной мыслью о бессмертии души и грядущем воскресении, даже в некотором роде поэтические[77]. Следует учесть, что для клириков они были местами осуществления профессиональных обязанностей (служение мертвым, которые мертвы лишь телесно): похороны — дело обыденное, многократно повторенная процедура. Порой эти обязанности таили в себе смертный риск. Так, сорокалетний о. Алексей, провожая покойника до кладбища, «сильно вспотел от ходьбы по рыхлому снегу» и замерз, ожидая, пока могилу закопают, заболел и вскоре скончался[78]. В церковной публицистике мы не находим проявлений священнослужительского отвращения к кладбищу, страха перед ним.
Народное восприятие «земли мертвых» существенно отличалось от церковного. По К. Мерридейл, «церковь пыталась убедить паству в том, что смерть — друг, а не враг, однако обычай неизменно предписывал бояться смерти и избегать ее»[79]. В мифологических представлениях носителей традиционной культуры это место осмыслялось, с одной стороны, как «страшное, опасное, населенное демонами, как вредоносный локус, принадлежащий смерти»[80], а с другой стороны, как локус «чистый» и «святой», отделенный от «профанного» пространства (поскольку эта земля освящалась, располагалась вблизи церкви). Его положение на шкале «дом — природа — потусторонний мир», «культурное — дикое» зависело от обрядового и календарного времени. Наиболее близко к дому и культурному пространству людей кладбище подступало во время погребения, поминок на могиле сразу после похорон и на другой день. Оно ежегодно приближалось к дому и удалялось от него в цикле календарной поминальной обрядности (весенняя уборка; затухание поминальной обрядности осенью; дальше всего от мира живых — зимой: на могилы ходят редко, запрещено убирать, «окультуривать» могилу). В народной культуре существовало представление о «постоянном магическом поле кладбища» и как следствие — «тенденция изолировать пространство смерти, избежать контакта с ним, благотворного в особых ситуациях и опасного в повседневной необрядовой жизни»[81]. Верили, что в неурочное время (не в поминальные дни, вечером, ночью и пр.) туда нельзя ходить: мертвые будут пугать и выгонять нарушителя[82]. Этот тезис прямо подтверждается данными источника: по наблюдению автора «Тамбовских епархиальных ведомостей», «крестьяне считают кладбище местом нечистым и страшным, так как на нем-де особенно много нечистых духов», и женщины особенно «боятся вечером, — а ночью уж и вовсе, — проходить мимо»[83]. С этим церковный публицист связывал то, что они мало заботятся о могилах родственников, крест на могиле — «вот и вся… забота»[84] (ср.: «народ наш (великороссы и малороссы) в этом отношении инертен»[85]).
Здесь явно проявилось мировоззренческое расхождение между священнослужителем и крестьянином: первый, получивший специальное церковное образование, понимал «высшую сторону жизни»[86] (и потому не считал мертвецов нечистыми, а кладбище — опасным), а второй черпал истины в народной мифологической традиции (в церковной трактовке — в «народном суеверии, неведении и непонимании высшей стороны жизни»[87]).
Существовали и более прозаические причины, чем страх перед мертвецами. В сельской местности кладбище ценилось в качестве поля для выпаса скота: «о кладбищах прихожане не заботятся, и всякие увещевания помочь делу остаются без последствий потому, что крестьяне дорожат тем куском земли для выгона скота и свиней»[88]. В праздники там могли заночевать торговцы, приносившие с собой водку, пиво и пироги[89].
Возможно также, что осуждаемое Церковью «небрежение» порядком в некоторой степени проистекало из своеобразного восприятия «порядка» в народной среде. Священнослужители представляли собой деревенскую интеллигенцию: выделялись в массе прихожан образованностью, начитанностью, знакомством с городской культурой, в том числе бытовой. Их идеал кладбищенского облика мог не совпасть с крестьянскими представлениями о должном: иначе говоря, для прихожан скот, пасущийся на погосте, покосившиеся кресты, могильные обвалы могли быть зрелищем привычным, а оттого «нормальным» и не взывающим к радикальным переменам.
Городское население равнодушно относилось к созданию кладбищенской эстетики, вспоминая о могилах родных разве что накануне больших праздников. Притом поведение их было «весьма далеко от христианских образцов»: жители Саратова, несмотря на церковный запрет, каждую «родительскую субботу» устраивали на погосте пиршества («начинали чайком, а затем переходили к закускам»)[90]. По замечанию современника, горожанам не хватает «нравственного чувства веры и долга», чтобы содержать могилы в порядке[91].
Не всегда даже корпоративная солидарность клириков и представление об идеале перебарывали, по выражению епископа Тобольского и Сибирского Варнавы, «неревностное отношение к делу». В Филинском приходе Северного края епископ обнаружил, что «даже могилы похороненных в ограде предшественников-священников находятся в полуразрушенном состоянии и даже не знают [местные служители] их имен»[92]. За этим визитом воспоследовало официальное определение Тобольского епархиального начальства причтам епархии «по поводу небрежного отношения некоторых причтов епархии к охранению могил и надгробных памятников священнослужителей, погребенных близ храмов». В нем разъяснялось, что подобное положение есть «доказательство неуважения не только к памяти отшедших собратий, но и к самому храму», и рекомендовалось употребить на благоустройство «церковные суммы, в случае недостатка других средств»[93].
Подытожим, перечислив основные причины неблагоустроенности кладбищ:
1) неэффективное распределение ответственности и полномочий по уходу за ними;
2) проблема финансирования благоустройства;
3) позиция рядового причта: проблема мотивации (внешний вид кладбища — не приоритетная задача в перечне служебных), нехватка времени, ограниченные возможности побудительного воздействия на паству;
4) позиция прихожан: восприятие существующего положения как нормы (с учетом, что «норма» сельских землепашцев отличалась от «нормы» (и от идеала) представителей образованного городского духовенства), причем не без выгоды для себя (в частности, в выпасе скота на кладбище в летний период);
5) несовпадение образа кладбища в представлениях духовенства и паствы (прежде всего крестьянской): благоговейное отношение к кладбищу как смысловому центру религии (пространству мнимой — физической — смерти) и месту благочестивых размышлений, провозглашенное в церковной идеологии, в крестьянской ментальности сталкивалось с суеверным (традиционным) страхом перед покойниками, с обычаем избегания их покоища.
Совокупное действие этих факторов приводило к невозможности повсеместного воплощения в жизнь идеала «благоустроенного кладбища».
Со своей стороны Церковь разными способами добивалась установления «правильного порядка». Во-первых, принимались административные меры: передача кладбищ на городской баланс, выпуск постановлений, создание особых комиссий наподобие Пермской[94]. Во-вторых, церковные власти посредством призывов, выговоров, рекомендаций обращались к рядовому духовенству, вменяя ему в обязанность активные действия в этом направлении. На священников (собратья по сословию) возлагали вину за недостаток убедительности, пассивность: «Без сомнения, все в этом первичном приходском деле зависит от священника. Пока он не скажет, не потребует, до тех пор никто не устроит... Но лишь только увидят прихожане начало хорошего дела и неуклонную последовательность его выполнения, как сами идут на помощь»[95]. По убеждению викария Казанской епархии, нет ничего действеннее «упорно повторяющегося» пастырского примера, которым «всякий священник мог бы… научить прихожан своих, как следует содержать кладбище»: «в воскресный, в праздничный день взял бы… после вечерни, своих прихожан и пошел бы с ними на кладбище немножко там убрать… Сначала пошли бы, может быть, немногие, а в следующие разы — побольше»[96].
На страницах церковной прессы появлялись практические советы по благоустройству кладбищ, ориентированные на священнослужителей. В соответствующих публикациях разбиралось, какие сорта деревьев лучше высаживать, из чего сделать изгородь. Авторы осознанно делали акцент на том, что улучшения окажутся финансово посильны и не потребуют больших трудозатрат.
В «Вятских епархиальных ведомостях» рекомендовали устройство «живой, растущей изгороди»: лучший вариант — из желтой акации, за 2–3 года образующей «прелестную стенку, которая зарастает так сильно, что ни кошка, ни курица не пролезут сквозь нее», хотя еловая изгородь при должном уходе (подрезке) тоже неплоха[97].
В «Курских епархиальных ведомостях» священник напечатал развернутый план кладбищенского садонасаждения. По его мнению, сад — предприятие само по себе недешевое за счет продажи плодов может принести церкви немалый доход — до 500 руб. ежегодно[98]. Притом — побочная выгода — освященные яблоки можно было бы раздавать прихожанам в день освящения плодов.
В «Рязанских епархиальных ведомостях» (взявших ту же статью в «Вятских епархиальных ведомостях») уточнялось, что цена ограды не должна стать препятствием для ее устройства: «Где, по дороговизне леса, трудно устроить ограду деревянную, там… можно устроить ограду из колючей проволоки, что обходится втрое дешевле». Кроме того, не требуется непременно устраивать сад — достаточно «обсадить каждое кладбище деревьями, которые везде можно достать»[99].
В-третьих, на паству воздействовали напрямую — посредством проповедей. Обосновывая необходимость приведения кладбищ в благолепный вид, апеллировали к совокупности идей и палитре эмоций, предположительно значимых для прихожан:
1) требование благочестия, элемент поведения добродетельных христиан (долг христианина[100]), проявление своего рода духовной просветленности в правильном отношении к кладбищу;
2) напоминание об уважении к мертвым предкам: «родственное чувство оскорбляется»[101]. «Заботы о благоустройстве кладбищ наглядно подтверждали бы учение в школе и церкви о почитании родителей»[102], «религиозное чувство благоговения пред памятью отошедших в вечность»[103], «обязательное в христианах чувство уважения к праху предков и вообще ближних»[104], мысль о том, что «усопшие нуждаются в… частых молитвах»[105];
3) приведение внешнего облика места в соответствие с внутренним ценностным содержанием («святое место»): «Эх, батюшка, жаловалась мне одна добрая старушка, и умирать не страшно, кажется, было, если бы знала, что хотя могилки и креста моего никто бы не трогал… ведь обидно: детки пойдут с могилки, а коровы и лошади на могилку»[106];
4) практическая польза (на хорошо организованном и чистом кладбище легче вести учет могил, соблюдать гигиенические требования, там приятнее гулять);
5) страх перед наказанием свыше;
6) соревновательный мотив — национально-конфессиональное соперничество в области содержания кладбищ.
По словам епископа Тобольского и Сибирского Антония (Каржавина), забота о кладбищах проистекает из уважения к усопшим «братьям и сестрам», к человеческому, не «скотскому» телу, предназначенному для воскресения, памяти о собственном «смертном часе», веры в «поразительные чудеса Божии», которые должны совершиться на каждом кладбище в момент воскресения[107].
Одним из аргументов в побуждении прихожан к благоустройству кладбищ служила апелляция к национально-конфессиональному «патриотическому» чувству: этот мотив встречается в пяти статьях из нашей подборки, причем две из них — перепечатка из одного и того же источника («Вятские» и «Рязанские епархиальные ведомости» в 1911 г. перепечатали статью из «Симбирских епархиальных ведомостей», которые, в свою очередь, взяли ее из «Казанских»).
Епископ Тобольский и Сибирский Варнава (Накропин), отчитывая паству за курение на кладбище, напомнил, что православным христианам должно быть «страшно» («нас накажет за это сам Господь») и «стыдно» («после всего этого взирать на Царицу Небесную») осквернять кладбища так, как не позволяют себе инославные осквернять «татарские, еврейские и др.»[108]. Неравнодушный критик нравов «видел только одно деревенское мусульманское кладбище… и какой контраст с православными кладбищами оно представляло: кругом исправная ограда; старые березы осеняют татарские могилы»[109]. Священник Н. Невский в «Курских епархиальных ведомостях» осудил прихожан за то, что их «небрежность» по отношению к могилам родителей дает повод «людям иноверным и инославным упрекать нас в религиозной холодности»[110]. Архиепископ Японский Николай (Касаткин), осмотрев три японских кладбища, на которых были похоронены скончавшиеся в плену русские воины, «был крайне обрадован и удивлен»: над могилами «самые скромные» деревянные кресты были по воле японского военного министерства заменены гранитными памятниками с указанием имен и чинов покойных солдат и моряков. Он сопоставил проявленное японцами почтение к покойным с открытыми для животных кладбищами России — «позором для пастырей и всех православных» — и подверг критике невнимательность «русских и православных» прихожан[111].
Оригинальный метод убеждения избрал епископ Пермский и Соликамский Андроник (Никольский): в 1915 г. он собрал в своих покоях «совещание по вопросу о приведении в более благолепный вид кладбища [во дворе Архиерейского дома]», к участию в котором пригласил — как лично, так и через «Пермские епархиальные ведомости» — родственников погребенных на нем[112].
От увещеваний пастыри могли переходить к угрозам, напоминая, что за «оскорбление праха усопших» «бывали иногда и грозные вразумления свыше»[113]. Архиепископ Херсонский Димитрий (Муретов), по воспоминаниям сослуживцев, произнес в Туле столь действенную проповедь, что «все граждане ревностно занялись устройством кладбища»[114]. Он обратился к слушателям с мыслью, что мертвые пристально наблюдают за живыми и, вполне возможно, «возопиют, наконец, к Богу: доколе, Владыко господи, не мстиши поругания нашего от живущих на земли?»[115]
Таким образом, церковная публицистика отразила противоречие между церковным идеалом (мертвые почтенны, кладбища святы) и действительностью (неприглядный вид большинства кладбищ). Содержание епархиальных ведомостей не противоречит утвердившемуся в литературе мнению, что этот идеал был неосуществим на практике прежде всего по административным и финансовым причинам, а также позволяет определить отношение к этой проблеме со стороны представителей духовного сословия — как иерархов, так и рядовых священников. В то время как наиболее деятельная часть духовенства разными методами добивалась приведения кладбищ в вид, достойный их места в христианской ценностно-символической картине мира, народ, лишь частично перенявший соответствующее мировоззрение, принимал существующее положение как должное (и даже в некоторых случаях выгодное) и не видел в нем вопиющего непорядка, убежденный, что от мертвецов лучше держаться подальше (за исключением особых случаев — поминаний, похорон), или же просто равнодушный к месту упокоения мертвых. Церковные журналы зафиксировали неоднократные попытки священнослужителей исправить ситуацию административными мерами и разными формами словесного воздействия, однако в начале XX в. состояние погребального пространства по-прежнему считалось неудовлетворительным.
Список литературы
Акульшина Е. Ю. Проблема содержания саратовского воскресенского кладбища в последней трети XIX — начале XX в. // Город и городская жизнь в России XVI–XXI веков:Материалы всероссийской научной конференции, посвященной 430-летию Саратова (Саратов, 26 сентября 2020 г.) / под ред. М. В. Зайцева. Саратов, 2020. С. 161–173.
Андрюнина М. А. Символика пространства в славянской похоронно-поминальной обрядности: этнолингвистический аспект (украинская, белорусская, западнорусская и польская традиции): дис. … канд. филол. наук. М., 2015.
Караваева Е. В. «Лечили словом и делом»: санитарно-просветительная и медицинская деятельность Русской Православной Церкви среди сельского населения во второй половине XIX — начале XX века (по материалам Томской епархии). Новосибирск, 2019.
Конюченко А. И. Тона и полутона православного белого духовенства России (вторая половина XIX — начало XX века). Челябинск, 2006.
Леонтьева Т. Г. Вера и прогресс: православное сельское духовенство России во второй половине XIX — начале XX в. М., 2002.
Малышева С. Ю. Врезано в камень, врезано в память: (вос)производство советской идентичности в пространствах смерти // Диалог со временем. 2016. № 54. С. 181–206.
Мерридейл К. Каменная ночь. Смерть и память в России XX века. М., 2019.
Миронова Е. В. Архангельское кладбище Казани: опыт исторического исследования // Историческая этнология. 2018. Т. 3. № 1. С. 137–148. DOI: 10.22378/he.2018-3-1.137-148.
Седакова О. А. Поэтика обряда. Погребальная обрядность восточных и южных славян. М., 2004.
Филиппова С. В. Кладбище как символическое пространство социальной стратификации // Журнал социологии и социальной антропологии. 2009. № 4. С. 80–96.
Фот А. Г. Повседневная жизнь православного приходского духовенства Оренбургской епархии во второй половине XIX — начале XX века: дис. ... канд. ист. наук. Оренбург, 2017.
[1] См.: Андрюнина М. А. Символика пространства в славянской похоронно-поминальной обрядности: этнолингвистический аспект (украинская, белорусская, западнорусская и польская традиции): дис. … канд. филол. наук. М., 2015. С. 9–10.
[2] Филиппова С. В. Кладбище как символическое пространство социальной стратификации // Журнал социологии и социальной антропологии. 2009. № 4. С. 80–96.
[3] Малышева С. Ю. Врезано в камень, врезано в память: (вос)производство советской идентичности в пространствах смерти // Диалог со временем. 2016. № 54. С. 181–206.
[4] Миронова Е. В. Архангельское кладбище Казани: опыт исторического исследования // Историческая этнология. 2018. Т. 3. № 1. С. 137–148.
[5] Акульшина Е. Ю. Проблема содержания саратовского Воскресенского кладбища в последней трети XIX — начале XX в. // Город и городская жизнь в России XVI–XXI веков: Материалы всероссийской научной конференции, посвященной 430-летию Саратова (Саратов, 26 сентября 2020 г.) / под ред. М. В. Зайцева. Саратов, 2020. С. 161–173.
[6] См.: Леонтьева Т. Г. Вера и прогресс: православное сельское духовенство России во второй половине XIX— начале XX в. М., 2002.
[7] Караваева Е. В. «Лечили словом и делом»: санитарно-просветительная и медицинская деятельность Русской Православной Церкви среди сельского населения во второй половине XIX — начале XX века (по материалам Томской епархии). Новосибирск, 2019. С. 245.
[8] См.: Соколова А. Д. Городская похоронная культура в идеологии и практиках довоенного СССР: историко-антропологический анализ: дис. … д-ра ист. наук: 07.00.07. М., 2021.
[9] Там же. С. 70.
[10] См.: Краткое описание кладбищ гор. Корочи и Корочанского уезда // Курские епархиальные ведомости. 1907. № 33. Отдел неофиц. С. 605–610; № 37. Отдел неофиц. С. 665–671.
[11] Г-в К. Несколько слов о современном состоянии городских кладбищ в Тобольской губернии // Тобольские епархиальные ведомости. 1882. № 9. С. 169–176.
[12] См.: Верещагин Гр. Прикамские юродивые // Вятские епархиальные ведомости. 1909. № 11. С. 284.
[13] См.: Г-в К. Несколько слов о современном состоянии… С. 169–176.
[14] См.: Там же. С. 170–171.
[15] См.: Там же. С. 171.
[16] См.: Там же.
[17] См.: Там же. С. 172, 174.
[18] См.: Филиппова С. В. Кладбище как символическое пространство социальной стратификации. С. 81.
[19] См.: Там же.
[20] См.: Малышева С. Ю. Врезано в камень, врезано в память… С. 183.
[21] Верещагин Гр. Прикамские юродивые. С. 283.
[22] См.: Там же. С. 283; Д. Н. Р. О сельских кладбищах // Тобольские епархиальные ведомости. 1899. № 17. С. 322.
[23] См.: Д. Н. Р. О сельских кладбищах… С. 322.
[24] См.: Там же. С. 321.
[25] Невский Н., свящ. Об охранении и украшении кладбищ // Курские епархиальные ведомости. 1891. № 2. Отдел неофиц. С. 22.
[26] См.: О благоустройстве кладбищ // Вятские епархиальные ведомости. 1906. № 20. С. 677.
[27] Д. Н. Р. О сельских кладбищах… С. 321–322.
[28] Не нужно забывать родных могилок // Пермские епархиальные ведомости. 1915. № 13. С. 412.
[29] Клитин М., свящ. Деревенское хулиганство (Голос пастыря) // Смоленские епархиальные ведомости. 1913. № 8. С. 435.
[30] Верещагин Гр. Прикамские юродивые. С. 282.
[31] Верещагин Гр. Прикамские юродивые. С. 305.
[32] Там же. С. 282, 285–286.
[33] Там же. С. 305.
[34] Там же. С. 285.
[35] См.: Там же.
[36] Невский Н., свящ. Об охранении... С. 22; также см.: Антоний, епископ Тобольский и Сибирский. Воззвание к ревнующим о христианской жизни жителям Тобольской епархии // Тобольские епархиальные ведомости. 1901. № 21. Отдел офиц. С. 371; Д. Н. Р. О сельских кладбищах... С. 322; Вырыпаев Ст. Из села Исетскаго Ялуторовского уезда // Тобольские епархиальные ведомости. 1903. № 3. С. 67.
[37] Невский Н., свящ. Об охранении… С. 22; Антоний, епископ Тобольский и Сибирский. Воззвание... С. 371; Берегите могилки // Пермские епархиальные ведомости. 1896. № 12. С. 278.
[38] Г-в К. Несколько слов о современном состоянии… С. 170.
[39] Д. Н. Р. О сельских кладбищах // Тобольские епархиальные ведомости. 1899. № 17. С. 322.
[40] Вологдин П. А. К вопросу о благоустройстве кладбищ // Пермские епархиальные ведомости. 1898. № 7. С. 127.
[41] См.: Краткое описание кладбищ гор. Корочи и Корочанского уезда // Курские епархиальные ведомости. 1907. № 33. Отдел неофиц. С. 606.
[42] Соколова А. Д. Городская похоронная культура в идеологии и практиках довоенного СССР… С. 70.
[43] См.: Там же. С. 69.
[44] См.: Караваева Е. В. «Лечили словом и делом»… С. 242.
[45] См.: Краткое описание кладбищ гор. Корочи и Корочанского уезда // Курские епархиальные ведомости. 1907. № 33. Отдел неофиц. С. 605–610; № 37. Отдел неофиц. С. 665–671.
[46] См.: Антоний, епископ Тобольский и Сибирский. Воззвание... С. 371.
[47] Г-в К. Несколько слов о современном состоянии… С. 170–171.
[48] См.: Там же. С. 172–173.
[49] См.: Там же. С. 175–176.
[50] См.: Акульшина Е. Ю. Проблема содержания саратовского Воскресенского кладбища в последней трети XIX — начале XX в. С. 166.
[51] Невский Н., свящ. Об охранении… С. 22.
[52] См.: Д. Н. Р. О сельских кладбищах // ТЕВ. 1899. № 17. С. 321–322.
[53] Цит. по: Леонтьева Т. Г. Вера и прогресс: православное сельское духовенство России во второй половине XIX — начале XX в. М., 2002. С. 20.
[54] Вырыпаев Ст. Из села Исетскаго... С. 67.
[55] См.: Миронова Е. В. Архангельское кладбище Казани: опыт исторического исследования. С. 140; Д. Н. Р. О сельских кладбищах... С. 322.
[56] См.: Невский Н., свящ. Об охранении… С. 23–24; Д. Н. Р. О сельских кладбищах… С. 324.
[57] О благоустройстве кладбищ // Вятские епархиальные ведомости. 1906. № 18. С. 609.
[58] См.: Соколова А. Д. Городская похоронная культура в идеологии и практиках довоенного СССР: историко-антропологический анализ. С. 70.
[59] См.: Акульшина Е. Ю. Проблема содержания саратовского воскресенского кладбища в последней трети XIX — начале XX в. С. 161–173.
[60] См.: Там же. С. 167.
[61] См.: Миронова Е. В. Архангельское кладбище Казани: опыт исторического исследования. С. 140.
[62] См.: Конюченко А. И. Тона и полутона православного белого духовенства России (вторая половина XIX — начало XX века). Челябинск, 2006. С. 105–106.
[63] См.: О могильном сборе на городских кладбищах // Тобольские епархиальные ведомости. 1914. № 12. С. 217–219.
[64] См.: Вологдин П. А. Указ. соч. С. 127.
[65] Вологдин П. А. Указ. соч. С. 127.
[66] Там же. С. 128.
[67] См.: Там же. С. 129.
[68] О благоустройстве кладбищ // Вятские епархиальные ведомости. 1906. № 18. С. 613.
[69] Леонтьева Т. Г. Вера и прогресс: православное сельское духовенство России во второй половине XIX — начале XX в. С. 20.
[70] См.: Изгородь для кладбищ // Вятские епархиальные ведомости. 1891. № 12. С. 339.
[71] См.: О состоянии православных кладбищ // Вятские епархиальные ведомости. 1911. № 12. С. 263.
[72] См.: Невский Н., свящ. Об охранении... С. 23, 25.
[73] Фот А. Г. Повседневная жизнь православного приходского духовенства Оренбургской епархии во второй половине XIX — начале XX века: дис. ... канд. ист. наук. Оренбург, 2017. С. 66.
[74] Фот А. Г. Указ. соч. С. 229.
[75] См.: Леонтьева Т. Г. Указ. соч. С. 26–28, 32.
[76] Конюченко А. И. Тона и полутона православного белого духовенства России (вторая половина XIX — начало XX века). С. 166.
[77] См.: Верещагин Гр. Прикамские юродивые. С. 281–282.
[78] П. П., свящ. Некролог // Тобольские епархиальные ведомости. 1914. № 5. С. 93.
[79] Мерридейл К. Каменная ночь. Смерть и память в России XX века. М., 2019.
[80] Андрюнина М. А. Указ. соч. С. 129, 134–135.
[81] Седакова О. А. Поэтика обряда. Погребальная обрядность восточных и южных славян. М., 2004. С. 209; Андрюнина М. А. Указ. соч. С. 210.
[82] См.: Андрюнина М. А. Указ. соч. С. 166.
[83] Д. Н. Р. О сельских кладбищах... С. 322.
[84] Там же. С. 321.
[85] Хоротевский П., свящ. Язычники и Христиане (Параллель) // Рязанские епархиальные ведомости. 1908. № 12. С. 453.
[86] Д. Н. Р. О сельских кладбищах... С. 322.
[87] Там же.
[88] Леонтьева Т. Г. Вера и прогресс: православное сельское духовенство России во второй половине XIX — начале XX вв. С. 20–21.
[89] См.: Мерридейл К. Указ. соч.
[90] Акульшина Е. Ю. Проблема содержания саратовского воскресенского кладбища в последней трети XIX — начале XX в. С. 166.
[91] См.: Г-в К. Несколько слов о современном состоянии городских кладбищ в Тобольской губернии // ТЕВ. 1882. № 9. С. 170.
[92] Макаров М., свящ. Посещение Его Преосвященством, Преосвященнейшим Варнавою, Епископом Тобольским и Сибирским, Северного края // Тобольские епархиальные ведомости. 1915. № 48. С. 792.
[93] От Тобольской Духовной Консистории // Тобольские епархиальные ведомости. 1916. № 2. Отдел офиц. С. 15.
[94] См.: Вологдин П. А. Указ. соч. С. 129.
[95] Хоротевский П., свящ. Язычники и Христиане... С. 453.
[96] О состоянии православных кладбищ // Вятские епархиальные ведомости. 1911. № 12. С. 263–264.
[97] См.: Изгородь для кладбищ // Вятские епархиальные ведомости. 1891. № 12. С. 339–340.
[98] См.: Невский Н., свящ. Об охранении... С. 24–27.
[99] О состоянии православных кладбищ // Вятские епархиальные ведомости. 1911. № 12. С. 263; № 4. С. 177.
[100] См.: Антоний, епископ Тобольский и Сибирский. Воззвание... С. 370.
[101] Изгородь для кладбищ // Вятские епархиальные ведомости. 1891. № 12. С. 339.
[102] Хоротевский П., свящ. Язычники и Христиане... С. 453.
[103] Вологдин П. А. Указ. соч. С. 127.
[104] Там же. С. 128.
[105] О состоянии православных кладбищ // Вятские епархиальные ведомости. 1911. № 12. С. 263.
[106] Невский Н., свящ. Об охранении… С. 22–23.
[107]См.: Антоний, епископ Тобольский и Сибирский. Воззвание к... С. 371.
[108] Епархиальная хроника. Служения Архипастыря // Тобольские епархиальные ведомости. 1914. № 19. С. 317.
[109] О состоянии православных кладбищ // Вятские епархиальные ведомости. 1911. № 12. С. 264; О состоянии православных кладбищ // Рязанские епархиальные ведомости. 1911. № 4. С. 177.
[110] Невский Н., свящ. Об охранении... С. 22.
[111] См.: Хоротевский П., свящ. Язычники и Христиане… С. 451–454.
[112] См.: Не нужно забывать родных могилок. С. 412.
[113] Берегите могилки // Пермские епархиальные ведомости. 1896. № 12. С. 278; Грозное вразумление // Пермские епархиальные ведомости. 1892. № 5. С. 180–181.
[114] Архиепископ Херсонский Димитрий (Муретов), как проповедник // Рязанские епархиальные ведомости. 1911. № 6. С. 239.
[115] Там же.
Источник: Бушуева А. А. «Нива Божья»: организация и благоустройств православных кладбищ конца XIX — начала XX века в отражении церковной публицистики // Вестник ПСТГУ. Серия II: История. Истории Русской Православной Церкви. 2024. Вып. 118. С. 91-109. DOI: 10.15382/sturII2024118.91-109