Говорить об отце Матфее и легко, и тяжело. Легко, потому что говорить о его необычайно яркой личности — значит говорить о том, что слышали наши уши, что видели наши глаза. Тяжело — потому что чувствуешь, что каждое сказанное слово отдает фальшью неполноты.
Об архимандрите Матфее сказано, написано немало. Даже вышло две книги. Однако и в них, и в отдельных публикациях много сказано неточно и поверхностно. Впрочем, у каждого свое восприятие, каждый хочет поделиться своим видением — настолько ярким и глубоким было общение с ним каждого, даже если оно было кратким. Он оказал влияние на всех, кто с ним хотя бы немного был знаком. А через пение — на десятки тысяч людей.
Родился и вырос отец Матфей на Кавказе, в Архонке, в казацкой станице. Ныне это территория Северной Осетии. Думаю, можно сказать, что этот факт во многом определил его темперамент. Он прожил сравнительно недолго, отойдя ко Господу на 72-м году. Но его энергия была такова, что ее хватило бы на несколько жизней.
Не секрет, что отец Матфей не получил музыкального образования. В общественном сознании этот известный факт получил разную оценку. Некоторые полагали и полагают, что если не было у отца Матфея оконченного музыкального учебного заведения, то и не было его как музыканта. Был просто любитель попеть, и с ним рядом такие же студенты. В этом есть своя правда. Его хор состоял из семинаристов-непрофессионалов, в своем подавляющем большинстве не имевших музыкального образования, разве что музыкальную школу, которую многие оканчивали в Советском Союзе. Но это суждение будет фальшью, если слово «непрофессионально» употреблять как оценку качества.
Другие же использовали личность отца Матфея для уничижительных речений в адрес профессионального музыкального образования. «Что ваша консерватория, вот о. Матфей консерваторий не кончал и великий музыкант», –звучало иногда в лаврских кулуарах, иногда и в адрес не совсем удачных выпускников этих самых консерваторий.
Это противопоставление, однако, было чуждо самому отцу Матфею. Не получив систематического музыкального образования, он, тем не менее, учился почти всю свою жизнь. Он принадлежал к тому типу людей, которые прекрасно обучаются самостоятельно, которые извлекают максимум пользы из общения с людьми, из наблюдений над жизнью и творчеством других, из того контекста, в котором пребывают.
На вопрос: «Учил ли Вас кто-то начальным музыкальным навыкам» он отвечает: «Ноты были дома. Выучить их не составляло труда»[1]. Оказывается, как все просто!.. Уже взрослым, он общался со многими именитыми музыкантами, включая таких мастеров, как Игорь Германович Агафонников, Геннадий Николаевич Рождественский. Он прочитал едва ли не всю музыкальную литературу. Он обладал прекрасным собранием музыкальных записей, включая сделанные за рубежом, многие из которых стали доступны большинству только в 90-е годы. Не следует забывать и о многолетних, в отличие от современности, курсах церковного пения в Ставропольской семинарии и даже Московской академии, о действовавшем тогда музыкальном кружке МДА.
Ясно, что не каждый способен обучаться, творчески развиваться в такой степени, в какой это делал отец Матфей. Он был подлинно одаренным человеком, и это одаренность распространялась и на саму способность развивать эту одаренность. Он был человеком с предельно цепким вниманием, с превосходной памятью, с проницательностью до глубин души собеседника.
Достаточно внимательно прочитать его интервью 1998 г., чтобы понять, что он действительно быстро всему учился и все усваивал на ходу. Он прекрасно описывает музыкальную среду Ставрополя, когда он обучался там в семинарии. Тут были и ученик уроженца Ставрополя Константина Пигрова Белоусов, и Вячеслав Павлович Пестрицкий, сформировавшийся как регент под влиянием прекрасного знатока обихода владыки Гурия (Егорова), и владыка Антоний (Романовский), который в свое время в сане иеромонаха был участником знаменитых «идеальных всенощных» Киевской академии начала XX в. Следует назвать и регента правого хора храма в Ессентуках диакона Павла Звоника, человека необычайно музыкального. (В Ессентуки Лев Мормыль был отправлен летом на послушание в качестве псаломщика и регента). Иной прошел бы мимо всего этого, но только не будущий регент Троице-Сергиевой лавры, для которого все эти люди, включая слепых певчих его родного храма в Архонке, были средой, из которой он черпал, усваивал подлинно церковные распевы. Именно тогда, в молодости, его пленила необычайная распевность церковного обихода, непревзойденным мастером которого он стал.
Поступив в Московскую духовную академию в 1959 г., он знакомится впоследствии с Николаем Васильевичем Матвеевым, с композитором Сергеем Ивановичем Зубачевским, Сергеем Зосимовичем Трубачёвым. Список этот можно продолжать. Но важно, что отец Матфей обогащался и рос как регент, как художник от этого общения. В интервью, которое он дал Н. Г. Денисову, есть замечательное об этом его личное свидетельство: «Очень ценны были встречи с Николаем Дмитриевичем Успенским [литургистом и музыковедом, преподавателем Ленинградской консерватории]. Целые ночи проходили у нас за беседами, когда он сюда приезжал. Общался я и Виктором Степановичем Комаровым, регентом патриаршего хора. Общения эти давали мне возможность проверить себя, на верном ли я пути или нет»[2].
Творческое развитие отца Матфея продолжалось всю жизнь. В свои 60 лет, когда он, казалось бы, уже известный регент, получивший признание не только в России, но и за ее пределами, произносит следующую фразу: «“Ох, удалось!” — редчайший случай. Поэтому всегда должен быть самоконтроль, самопроверка. Идешь как по лезвию бритвы»[3].
Лаврское богослужение, созданное отцом Матфеем, было отражением вечности, и думалось, что так будет всегда. Но его посетили болезни. Пожалуй, началом был инсульт, хотя и не обширный, случившийся вечером 5 января 1998 г. Два месяца он не управлял хором, вышел впервые только к своему 60-летию, на первой седмице Великого поста. Хором эти два месяца полностью управлял один из студентов, с богатым музыкальным прошлым. Да, это был тот же коллектив, тот же репертуар. Но между «хорошо» и шедевром разница небольшая. Подлинное искусство — в едва уловимых нюансах. И эти нюансы создавала личность отца Матфея. Его простое присутствие уже изменяло вокруг себя пространство и, в первую очередь, изменяло пение хора. Даже кратковременное его отсутствие на клиросе в какой-то части богослужения ощущалось молящимися, которые не могли при этом видеть, кто управляет хором. И это происходило каждый раз.
Безусловно, он мог бы почти полностью восстановиться, но последовавшая вскоре кончина его мамы, женщины удивительной, окончательно подорвала его силы. Один взгляд на нее давал понять, что именно благодаря таким людям, таким женщинам Россия выстояла и лагеря, и страшную Великую отечественную, и прочие испытания.
С 2003 г. отец Матфей управляет только сидя. Здоровье его покидало. У него уже не было сил с прежней интенсивностью и энергией проводить спевки, «лепить звук» в процессе богослужения. Именно в эти годы было сделано большинство видео- и аудиозаписей пения его хора за богослужением, которые имеют хождение по интернету. И в этом трагедия наследия отца Матфея. Как известно, он был принципиально против записывания хора во время богослужения, причины чего очень понятны. Во-первых, это предельная ответственность к записанному, которая была характерна не только для отца Матфея, но и для эпохи в целом. И которую почти не может понять тот, кто вырос в эпоху смартфонов, так сильно изменивших нас, когда происходит видео-, фото-, аудиофиксация всего, а отнюдь не только эталонов, как это было прежде. Во-вторых, богослужение было в чем-то продолжением репетиции. В-третьих, это не идеальные условия для записи, когда кто-то из певцов может вдруг совершить оплошность. Но молящиеся не замечали недостатков, благодать сокрывала их, и втайне записывали пение хора еще и в годы крепости сил регента. Писали на все доступные устройства, которые, увы, не могли передать всей полноты красок звучания хора. А главное — не могли передать того духа, который был в пении хора. А он был. Это могут засвидетельствовать все, кто молился за лаврским богослужением. И именно это хорошо описал недавно почивший К. Е. Скурат: «Помолишься на литургии в Академическом храме, позавтракаешь, зайдешь в лаврский храм подать записочку, да так и останешься за второй литургией — захватит пение хора, невозможно уйти».
Причин этого особого звучания хора было несколько, но важнейших, пожалуй, можно назвать две. Первая — это внутренняя сила и дух самого регента. Дух, формировавшийся, питавшийся в подлинной молитве. Если бы отец Матфей не был настоящим монахом, не был подлинно молящимся, не было бы никакого лаврского хора, который на прихожан, паломников оказывал столь сильное, непередаваемое на словах впечатление. Вторая причина — это сами певцы. Разве могли дети прошедших лагеря ради веры во Христа, сами пострадавшие от безбожной власти, без внимания и полной сосредоточенности петь: «Иного бо разве Тебя помощника в скорбех не имеем», «Разумейте язычники, ведь с нами Бог»? Конечно, нет! Дыхание врага-гонителя ощущалось везде. Это было другое время, другие люди, другая Лавра, другая Церковь!
Записи своего хора, если к ним вернуться, отец Матфей, как известно, делал. Первая пластинка, вышедшая в Советском Союзе — это совместная запись 1968 г. с хором Н. В. Матвеева в честь 50-летия восстановления патриаршества. И уже здесь мы должны отметить два важных момента. Первый — это особая любовь отца Матфея к обиходным и монастырским напевам. Казалось бы — твой хор записывает пластинку, какой большой выбор авторских произведений. Но он пишет «Господи, воззвах» и через много лет с радостью делится: «На пластинке 68-го года 1/6 часть — это монастырские напевы». Эта любовь к обиходу была слышна, видна и на богослужении, о ней он сам много говорил. Его с самого детства привлекала распевность обихода. Он был мастером исполнения именно обихода. И второе — уже там слышна особая рука отца Матфея. Действительно, как и большинство талантливых людей, он рано сформировался как музыкант. Прежде говорилось о его регентском опыте в Ессентуках. В 1960 г., когда отец Матфей закончил I курс академии, ему поручают вести богослужебную практику с I, как тогда говорили, «классом» семинарии. Была такая традиция: после Пасхи и до каникул, начинавшихся в начале июня, в Покровском храме за богослужением пели те, кто оканчивал первый класс. В 1961 г., летом на праздник в честь Казанской иконы Богородицы он поступил в лавру послушником. А уже на память прп. Серафима Саровского благочинный отправляет его петь с народным хором. Было и такое явление в жизни лавры, прекратившее свое существование в 90-е годы. А на Покров этого же года 23-летний Лев Мормыль приступает к управлению смешанным хором. Того самого хора, которым управлял С. М. Боскин, впоследствии диакон, и который был сформирован им за богослужением в Ильинском храме Загорска незадолго до открытия Ларвы в 1946 г. К управлению мужским хором отец Матфей приступит уже потом.
Именно с мужским хором он сделает еще не одну запись. И на каждой пластинке мы слышим, что это именно тот же самый лаврский хор, но какая, зачастую, разница окраски его тембра. Главная причина этого проста: коллектив хора постоянно менялся. Хотя он до сих пор называется братским — это предполагает, что в нем поет братия монастыря — хор, как известно, состоит из студентов духовных школ. Братии в монастыре в прежние годы было сравнительно немного, почти все в сане, так что петь, и тем более участвовать в репетициях, не было возможности. Так постепенно хор стал состоять из семинаристов, даже студентов академии было очень немного. Уже женатые, рукоположенные, они тоже не могли принимать участие в лаврском богослужении. Братия обители, академисты, певшие когда-то в хоре, обычно усиливали состав в поездках, на концертах.
Братский хор с конца 80-х годов начал активно выступать с концертами. Их было немало, в том числе и в Европе. Это особая страница в жизни хора. Однако концерты не были средоточием его жизни. Это был исключительно богослужебный хор. Показателен рассказ отца Матфея, как он не находил себе места, как ему не нравился звук хора, пока в здании ЮНЕСКО в Париже, где проходила спевка перед выступлением, не была повешена эмблема 1000-летия Крещения Руси, где изображен и крест, и святой князь Владимир.
Бытует миф, что отец Матфей отбирал для себя лучших певцов из числа поступающих. Но ситуация, за исключением, разве что, последних лет его жизни, была иной. Не все годы, но очень многие, поступление в семинарию проходило в начале–середине августа, когда отец Матфей был в отпуске на родине, на Кавказе. А именно на вступительных экзаменах, а не в начале учебного года, происходило распределение по хорам. И отец Матфей в начале сентября устраивал дополнительное прослушивание, куда приходили, прежде всего, не попавшие в хоры. Лучшие певцы уходили при поступлении, в первую очередь, в академический хор №1, которым управлял М. Х. Трофимчук, певший на балконе Покровского храма. А певчие отца Матфея — это сделанные отцом Матфеем. Попавшие при поступлении в рабочую группу и солирующие при выпуске из семинарии. Это очередное свидетельство его необычайной энергии, педагогической одаренности. И его, безусловно, требовательности к себе и хору. Он прекрасно понимал, что миссия его хора — апостольская. В условиях, когда не издавалась никакая религиозная литература, когда не было и намеков на гимназии, воскресные школы, когда полноценная проповедь была под запретом, пение было едва ли не единственным способом проповеди Церкви. Архимандрит Илья, насельник Лавры, как-то рассказывал теперь уже известную всем историю, как ночью у него на исповеди (братии было мало, исповедников много, вот и исповедовали всю ночь, а потом служили литургию) попросилась присоединиться к Церкви группа катакомбников с Русского Севера. Разумеется, апостольская миссия хора этим случаем не ограничивается. Это было постоянное свидетельство о Христе, о вере в него в стране, где, казалось бы, должна была умереть уже всякая вера по причине сильнейших на нее гонений.
Неповторимая атмосфера лаврского богослужения создавалась, конечно, же большими усилиями ее главного регента. Ни его одаренность, ни серьезность певчих не избавляли от постоянного труда. Отец Матфей был необычайно трудолюбив. Он сам полностью отдавал все силы делу созидания лаврского богослужения, того же требовал и от певцов. И не было никах «будничных служб». Была всегда жертва Христу всех сил и талантов. Неповторимые лаврские службы предваряла огромная репетиционная работа. Запись пластинки, концертная поездка — за каждой стоял месяц ежедневных многочасовых спевок, интенсивность, напряженность которых нельзя просто так передать сейчас словами, аналогов которой нельзя указать в окружающей нас жизни. Разве что в последние годы дело обстояло несколько иначе.
Такая напряженная работа, на спевках прежде всего, оставила в памяти многих лишь мощную длань отца Матфея. Когда обсуждение подробностей спевок происходило среди певчих по свежим впечатлениям, то это очень понятно: эмоции участников рабочего момента пересиливали реальный певческий результат, который достигался. Но рассказы об этом спустя много лет, публично, в отрыве от общего образа, звучат однобоко, есть в них что-то лживое при всей, казалось бы, правдивости деталей… Владыка Феогност в слове перед отпеванием прекрасно отметил, что деятельность отца Матфея, в отличие от многих из нас, проходила у всех на виду. И все недостатки его характера были видны всем и сразу. Но они прощены всеми, кто понял отца Матфея, кто его полюбил. С другой стороны, в одной из книг его образ получился рафинированным, вписанным в шаблон привычных нам житий преподобных. Такое описание лишено историчности, ценность его сомнительна. Сам отец Матфей был против создания вокруг себя какого-то образа святости, елейности.
Кажется, можно сказать, что его требовательность как преподавателя была иной, значительной меньшей. Преподавал он далеко не только литургику. Были годы, когда он преподавал только Новый Завет — Послания ап. Павла. В 1988 г. получил звание профессора. Не нужно думать, что он был кабинетным профессором, который проливает пот над чтением рукописей. Осмелюсь заметить, что он сам был создателем рукописей, пусть и нотных. Был не столько исследователем Традиции и традиций, сколько творцом лаврской традиции, вписанной в Традицию. Остается выразить сожаление, что пение — это искусство, которое плохо фиксируется, особенно в прежние времена.
Трудно было если и не полюбить отца Матфея, то хотя бы проникнуться к нему подлинным уважением. Всех элементов лаврского богослужения, от пения хора до репертуара, от «лаврских» возгласов до устава, коснулась рука неутомимого труженика. Богослужение было стихией, в которой и которой он жил. Но и за пределами богослужения он почти везде присутствовал в жизни Лавры и академии. Он оставил след в жизни каждого, кто с ним соприкоснулся. Если он преподавал, то зайдя на этаж, вы знали, что он преподает. Его резковато-раскатистый голос был отчетливо слышен даже в коридоре, и вы невольно внутренне собирались. Если он был в профессорской за трапезой, то значит — во главе беседы. Он был общительным человеком, человеком быстрого ума и меткого слова. Он любил людей. Многие помнят, как он угощал пришедших к нему в келью. Как он заботился о куличах и пасхах для певчих, а когда-то — о полноценных праздничных трапезах для хора в колокольне. Немногие знают, но он, бывало, помогал нуждающимся и деньгами.
Свидетельством его любви к людям, его значимости для тех, кто у него пел и кто не пел, стало многотысячное собрание прибывших по зову сердца на его отпевание в сентябре 2009 г. Он погребен здесь, в Лавре, недалеко от Преподобного, которого он так любил. У него была особая, тесная с ним связь. И мы верим, что ныне они вместе воспевают песнь Воскресшему Христу: «Нашему Богу слава во веки веков. Аминь».
[1] Матфей (Мормыль), архим. «На чужом основании я никогда ничего не строил» // Рыцарь регентского служения отец Матфей (Мормыль): материалы, воспоминания, исследования / сост. Н. Г. Денисов, Н. Филатов. СПб: Пушкинский дом, 2017. С. 14.
[2] Тм же. С. 21.
[3] Там же.
Источник: Богослов.Ru