В статье доктор философских наук, профессор кафедры истории философии Российского университета дружбы народов имени Патриса Лумумбы Сергея Анатольевича Нижникова анализируется полемика А. С. Пушкина (1799–1837) с А. Н. Радищевым (1749–1802). За основу взяты произведения «Мысли в дороге» (1835) Пушкина и «Путешествие из Петербурга в Москву» (1790) Радищева. Оценки Пушкиным указанного произведения Радищева основываются на глубоком изучении жизни и творчества последнего (Пушкиным написан также биографический очерк «Александр Радищев») и выглядят взвешенными и лишенными идеологической узости. Пушкин, по сути, выступил с критикой западничества, радикализма и вольтерианства, его суждения носят продуманный и аналитический характер, они обладают новизной и актуальностью. Так как в советский период имя Радищева восхвалялось (как и А. И. Герцена), то пушкинский анализ замалчивался, — о нем знают только специалисты-литературоведы. В этой связи представляется актуальным вновь обратиться к изучению данных произведений и их оценке. Анализ учитывает исторический контекст, связан с рассмотрением деятельности Петра I, просветителей XVIII в., среди которых виднейшее место занимает М. В. Ломоносов (1711–1765), оценки деятельности которого со стороны Пушкина и Радищева доходят до полярных. Отмечается, что позиция Пушкина может быть определена как просвещенный или либеральный консерватизм — идеология, которая будет в дальнейшем развиваться в русской философии (Ф. М. Достоевский, сборник «Вехи» (1909)) и которая столь востребована сегодня.

Радищев в истории русской культуры

После советской эпохи прошло уже более 30 лет, однако многие идеологемы, стереотипы и мифы, созданные в ту эпоху, продолжают тиражироваться учебниках и статьях. Особенно это касается русской культуры и философии. Возьмем хотя бы оценки деятельности Герцена, который с подачи Ленина («Памяти Герцена», 1912) был записан в революционеры-демократы. Известна следующая оценка деятельности Герцена со стороны Ленина: «Чествуя Герцена, мы видим ясно три поколения, три класса, действовавшие в русской революции. Сначала — дворяне и помещики, декабристы и Герцен. Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа. Но их дело не пропало. Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию»[1]. Но, как отмечает М. А. Маслин, Герцен был критиком демократии[2], а революционером он перестал быть, обустроившись на Западе и вкусив все прелести жизни там. «Мы вообще знаем Европу школьно, — писал Герцен, — литературно, т. е. не знаем ее, а судим поверхностно, по книжкам и картинкам… Наше классическое незнание западного человека наделает много бед…»[3]. В этой связи его можно назвать «разочарованным западником»[4]. От критики монархии он перешел к признанию ее значимости («ты победил, Галилеянин» — приписываемое ему обращение к императору).

Похоже обстоят дела и с Александром Николаевичем Радищевым (1749–1802), оценки творчества и деятельности которого необоснованно завышены, а сам он записан в герои, т. к. якобы был ярым противником монархии. Все монархическое критиковалось в советскую эпоху, что продолжается во многом и сегодня в кругах либеральной интеллигенции. Так, И. Кантор, например, полагает, что «если посмотреть непредвзято на текст радищевского “Путешествия”, то станет очевидно: вся книга о возможной гибели Петербургской империи»[5].

Родом Радищев был из Калужской губернии, получил домашнее образование и был отправлен в Лейпцигский университет, где воспринял идеи французских просветителей. После написания своего «Путешествия из Петербурга в Москву» (1790) был приговорен к смертной казни, замененной десятилетней ссылкой, которая была отменена лишь после смерти Екатерины II. В ссылке он написал большое философское сочинение «О человеке, его смертности и бессмертии» (1792–1796), где склонялся к признанию бессмертия души в рамках концепции «естественной религии»: Бог есть природа, которая всемогуща и всесильна. Однако при этом он использовал эмпирико-сенсуалистическую методологию, позаимствованную у французских просветителей. Вместе с тем он допускал возможность порождения живого из неживого, движение рассматривал как атрибут вещественности. В дальнейшем, будучи привлеченным Александром I к законотворческой деятельности, он опять вернулся к некоторым радикальным идеям, на что ему указали, в результате чего он, впав в депрессию и отчаяние, покончил жизнь самоубийством[6] (что оспаривается некоторыми биографами).

Личность и деятельность Радищева оценивают по-разному, но никто, изучая русскую культуру и философию, не может пройти мимо его трагической фигуры и им написанного. Как пишет В. Кантор, «вообще, проблем он поставил множество. До сих пор его и третируют, и апеллируют к нему, и не могут отказаться от него. Он и первый дворянский революционер, и “бунтовщик хуже Пугачева” (Екатерина II), он и первый западник (так его определил Герцен, найдя Радищеву антитезу в лице Михаила Щербатова как предтечи славянофильства), он и первый интеллигент (Бердяев), и первый русский гуманист (Эйдельман), римский стоик (скажем, Биллингтон), первый русский самоубийца (Чхартишвили), “Пугачев из университета”, дворянский Нострадамус»[7].

А. С. Пушкин написал, может быть, лучшую биографию Радищева — «Александр Радищев» (1836), где дал ему следующую оценку: «Университетская жизнь принесла ему мало пользы. Он не взял даже на себя труда выучиться порядочно латинскому и немецкому языку, дабы по крайней мере быть в состоянии понимать своих профессоров. Беспокойное любопытство, более нежели жажда познаний, была отличительная черта ума его. Он был кроток и задумчив. Тесная связь с молодым Ушаковым имела на всю его жизнь влияние решительное и глубокое… Им попался в руки Гельвеций. Они жадно изучили начала его пошлой и бесплодной метафизики. Гримм, странствующий агент французской философии, в Лейпциге застал русских студентов за книгою “О Разуме” и привез Гельвецию известие, лестное для его тщеславия и радостное для всей братии. Теперь было бы для нас непонятно, каким образом холодный и сухой Гельвеций мог сделаться любимцем молодых людей, пылких и чувствительных, если бы мы, по несчастию, не знали, как соблазнительны для развивающихся умов мысли и правила новые, отвергаемые законом и преданиями…»[8].

Традиционно Радищева, вместе с Н. И. Новиковым (1744–1818), относят к наиболее ярким представителям русского гуманизма XVIII в. Высмеивая жестокие нравы русской жизни того времени, они были критиками абсолютизма и с глубокой скорбью писали о тяжком положении русских крестьян. Но прежде чем перейти к рассмотрению заочной полемики Пушкина с Радищевым, который почти уже 200 лет назад осуществил свой интереснейший анализ жизни и творчества Радищева, его достижений и упущений, кратко охарактеризуем эпоху.

Как известно, в результате деятельности Петра I стало интенсивно развиваться русское секуляризованное просвещение. Феликс Разумовский определяет секуляризм как трагический разрыв культуры и религии. XVIII в. в России в этой связи характеризуется вольнодумством, которое исходило прежде всего от т. н. «русских вольтерианцев». Как отмечал В. О. Ключевский, «потеряв своего Бога, заурядный русский вольтерианец не просто уходил из Его храма как человек, ставший в нем лишним, но, подобно взбунтовавшемуся дворовому, норовил перед уходом набуянить, все перебить, исковеркать, перепачкать»[9]. Новые идеи стали нравиться своей скандальностью, освобождали от всяческих государственных и моральных законов. Как и античные софисты, русские вольтерианцы «открыли свободу», но не знали, что с ней делать, поэтому их взгляды полны скептицизма и нигилизма, что способствовало возникновению радикализма — как политического, так и идейного, не знающего никаких авторитетов, склонного к крайностям. В этом течении был популярен не только Вольтер, но и Дидро, другие радикальные мыслители.

Ф. М. Достоевский дал следующую характеристику XVIII в.: «Целое восемнадцатое столетие мы только и делали, что пока лишь вид перенимали. Мы нагоняли на себя европейские вкусы, мы даже ели всякую пакость, стараясь не морщиться… Мы именно должны были начать с презрения к своему и к своим…», которое «все более и более возрастало…»[10].

Известный историк и философ Георгий Федотов пишет еще и о том, что «…мы с ужасом и отвращением думаем о том сплошном кощунстве и надругательстве, каким преломилась в жизни петровская реформа. Церковь ограблена, поругана, лишена своего главы и независимости… Не будет преувеличением сказать, что весь духовный опыт денационализации России, предпринятый Лениным, бледнеет перед делом Петра. Далеко щенкам до льва»[11].

Вместе с тем он отмечает: «Признавая злые плоды петровского культурного раскола, нельзя не видеть и добрых плодов его. Петр разбудил русскую мысль и расковал плененное русское слово. Воспитанная на уроках западной философии и стиля, Россия сначала “на Петра ответила Пушкиным”, потом на Шеллинга — православной философией славянофилов. По-видимому, России неизбежно было пройти путем национального самоотречения, искупая грех лености, чтобы опять вернуться к себе, осознать свое достояние, обогащенное всем опытом европейской мысли»[12].

Согласно крылатой фразе Пушкина из поэмы «Медный всадник», Петр I «прорубил окно в Европу». Однако реформы, осуществляемые им, основывались на усилении крепостного гнета, а концентрация власти в руках императора не предполагала развитие парламентаризма. Но именно этим путем, отличным от деяний Петра, шла Европа. Среди его изречений можно найти и такие: «Сей государь (Иоанн Грозный. — С. Н.) есть мой предшественник и образец: я всегда представлял его себе образцом моего правления в гражданских и воинских делах, но не успел еще в том так далеко, как он. Глупцы только, коим неизвестны обстоятельства его времени, свойства его народа и великие его заслуги, называют его мучителем». «Английская вольность здесь не у места, как к стене горох. Надлежит знать народ, как оным управлять… Доступ до меня свободен, лишь бы не отягощали меня только бездельством и не отнимали бы времени напрасно»[13].

По сути дела, Петр довел начатую Иоанном IV борьбу с боярской элитой за империю до конца. И в этом была необходимость, иначе бы России не выстоять.

Для культуры петровские реформы имели неоднозначные последствия. Некритическое восприятие западных идей привело к возникновению русского вольтерианства. В отличие от их радикализма, В. Н. Татищев, М. М. Щербатов, М. В. Ломоносов, по словам В. В. Зеньковского, «вдохновлялись национальным самосознанием, хотя и искавшим для себя обоснования вне прежней церковной идеологии»[14]. Опираясь на идеи естественного права, примыкая к современным им философским течениям на Западе, некоторые из них строили «новое сознание» секуляризованного человека XVIII в.[15] У первых значительных русских поэтов того времени — Ломоносова и Державина — можно найти секуляризованный патриотизм, соединенный с гуманизмом. Но воспевая величие России, они относят его в основном к эмпирическому бытию, не давая историософского обоснования (В. Зеньковский). Тем не менее здесь уже присутствует реакция против слепого поклонения Западу и пренебрежительного отношения ко всему русскому, что было таким вызывающим у русских вольтерианцев.

А. С. Пушкин полагал, что «влияние чужеземного идеологизма пагубно для нашего отечества»[16]. Как отмечают А. В. Семушкин и Н. С. Кирабаев, Пушкин «разочаровался в атеизме как злотворном учении и осудил практические последствия европейского (французского) просветительского нигилизма, подметив его роковую диалектику утрат и приобретений и оценив его вторжение в духовную атмосферу России как непрошенного и зловещего гостя…»[17].

Согласно Достоевскому (что затем повторил Г. Федотов), в ответ на антинациональные реформы Петра русская культура ответила феноменом Пушкина, в котором преодолевается трагический разрыв интеллигенции и народа. Отрицательные стороны преобразований Петра не смогли остановить развитие духовности, традиция исихазма не пресеклась. Свт. Тихон Задонский, Паисий Величковский и др. подготовили почву для появления прп. Серафима Саровского и Оптиной пустыни и расцвета старчества в XIX в., к которому потянулись лучшие представители русской интеллигенции.

В XVIII в. творил и М. В. Ломоносов, по предложению и плану которого в 1755 г. был открыт Московский университет. Ломоносов превозносит Петра, который, по его мнению, извлек Россию из мрака невежества и способствовал развитию наук. Он также сформулировал то, что Достоевский позднее назовет «русской идеей»: в «сохранении и размножении российского народа» состоит величество, могущество и богатство всякого государства. В его отношении к природе слиты воедино эстетическое любование, научное исследование и религиозное размышление[18]. Природа для Ломоносова — одушевленное проявление Божьего могущества, а Россия — богохранимая страна. С именем Ломоносова связывают «первый русский теоретический опыт объединения принципов науки и религии»[19]. Будучи религиозным по своей натуре, Ломоносов в астрономическом порядке Вселенной видел доказательство божественного могущества. Отталкиваясь от аллегорического метода свт. Василия Великого и ссылаясь на прп. Иоанна Дамаскина, он устраняет противоречия между эмпирическим познанием мира (наука) и его умозрительным постижением (философия и религия): «правда и вера суть две сестры родные, дщери одного всевышнего родителя: никогда между собою в распрю прийти не могут…» Ломоносов заключает: «…физические рассуждения о строении мира служат к прославлению божию и вере не вредны»[20].

И далее читаем: «Создатель дал роду человеческому две книги. В одной показал свое величество, в другой — свою волю. Первая — видимый сей мир, им созданный, чтобы человек, смотря на огромность, красоту и стройность его зданий, признал божественное всемогущество, по мере себе дарованного понятия. Вторая книга — священное писание… Нездраворассудителен математик, ежели он хочет божескую волю вымерять циркулом. Таков же и богословия учитель, если он думает, что по псалтире научиться можно астрономии или химии»[21].

Таким образом, Ломоносову были чужды нападки на религию французских просветителей и близко понимание божественности мира Ньютона.

Пушкин был радикальным критиком Радищева во многих отношениях: и что касается литературного стиля его главного произведения, и что касается его критики самодержавия, понимания прав и свобод, а также жизни крестьян в России. Не соглашался Пушкин также и с радищевской оценкой деятельности Ломоносова: Радищев весьма низко оценивал как исторические, так и естественнонаучные труды Ломоносова[22]. Пушкин следующим образом отзывается об этом: «В конце книги своей Радищев поместил слово о Ломоносове. Оно писано слогом надутым и тяжелым. Радищев имел тайное намерение нанести удар. <…> Ломоносов был великий человек. Между Петром I и Екатериною II он один является самобытным сподвижником просвещения. Он создал первый университет. Он, лучше сказать, сам был первым нашим университетом…»[23].

Хотя в оценке художественной значимости од Ломоносова, его слога Радищев и Пушкин в целом совпали, но историко-культурная значимость этой личности для Пушкина, в отличие от Радищева, была несомненной. Пушкин также отдавал первенство в создании современного русского языка Карамзину. Так, он отмечал, что «Карамзин освободил язык от чуждого ига и возвратил ему свободу, обратив его к живым источникам народного слова»[24]. Восхищаясь естественнонаучными изысканиями Ломоносова, Пушкин тем не менее отрицательно относился к его одам, имея в виду их поэтические достоинства и слог. Однако понятно, что Ломоносов жил еще в другую языковую эпоху.

Пушкин о жизни и творчестве Радищева

Вот основные наиболее интересные фрагменты текста Пушкина (в силу их значимости большие сокращения невозможны, так как это не дало бы понимания личности и творчества Радищева в оценке Пушкина): «Если мысленно перенесемся мы к 1791 году… если подумаем, какие суровые люди окружали еще престол Екатерины, — то преступление Радищева покажется нам действием сумасшедшего… Мы никогда не почитали Радищева великим человеком. Поступок его всегда казался нам преступлением, ничем не извиняемым, а “Путешествие в Москву” весьма посредственною книгою; но со всем тем не можем в нем не признать преступника с духом необыкновенным; политического фанатика, заблуждающегося конечно, но действующего с удивительным самоотвержением и с какой-то рыцарскою совестливостию. <…> Екатерина сильно была поражена. Несколько дней сряду читала она эти горькие, возмутительные сатиры. “Он мартинист, — говорила она… — он хуже Пугачева…” Радищев предан был суду. Сенат осудил его на смерть… Государыня смягчила приговор. Преступника лишили чинов и дворянства и в оковах сослали в Сибирь. <…> Император Александр, вступив на престол, вспомнил о Радищеве… Он определил Радищева в комиссию составления законов и приказал ему изложить свои мысли касательно некоторых гражданских постановлений. Бедный Радищев, увлеченный предметом, некогда близким к его умозрительным занятиям, вспомнил старину и в проекте, представленном начальству, предался своим прежним мечтаниям. Граф З. удивился молодости его седин и сказал ему с дружеским упреком: “Эх, Александр Николаевич, охота тебе пустословить по-прежнему! или мало тебе было Сибири?” В этих словах Радищев увидел угрозу. Огорченный и испуганный, он возвратился домой, вспомнил о друге своей молодости, об лейпцигском студенте, подавшем ему некогда первую мысль о самоубийстве, и … отравился. Конец, им давно предвиденный и который он сам себе напророчил!»[25]

Из повествования Пушкина видно, что Радищев больше всего пленялся учением французских просветителей (Гельвеция), а также любил Гердера и Лейбница. Вбирая в себя радикальные выводы «естественного права», он стал продолжателем революционных идей Руссо. Екатерина, прочитав его «Путешествие», назвала автора «бунтовщиком, хуже Пугачева»[26], ибо он в унисон веку выступал за народовластие, республиканизм, свободу слова и вероисповедания. Екатерина могла терпеть это в устах французских просветителей, но не в Российском государстве. Запрет на издание книги просуществовал в России до 1905 г.

Запрет был неслучаен. В одном из сочинений Радищев назвал самодержавие «наипротивнейшим человеческому естеству состоянием», а в оде «Вольность» (1783) открыто прославлял народное восстание против самовластия, однако призывал ли он действительно к крестьянскому восстанию в России, до сих пор однозначного ответа нет, но что у него было к крестьянам искреннее сочувствие — это действительно так. «Путешествие…» начинается с фразы: «Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человечества уязвлена стала. Обратил взоры мои во внутренность мою — и узрел, что бедствия человека происходят от человека… — я почувствовал, что возможно всякому соучастником быть во благодействии себе подобных. Се мысль, побудившая меня начертать…»[27].

Если Ломоносов «пел оды» власти и прославлял ее, то Радищев превозносил вольность и справедливость. По форме он в данном случае как бы повторяет Ломоносова, а по содержанию — полностью противоречит ему. Его оду «Вольность» называют «первым словом русской революционной поэзии»:

«О! дар небес благословенный,

Источник всех великих дел,

О, вольность, вольность, дар бесценный,

Позволь, чтоб раб тебя воспел.

Исполни сердце твоим жаром,

В нем сильных мышц твоих ударом

Во свет рабства тьму претвори,

Да Брут и Телль еще проснутся,

Седяй во власти да смятутся

От гласа твоего цари»[28].

В Радищеве действительно чувствуется натура сострадательная, чрезвычайно эмоциональная и искренняя. Его «Путешествие…», как бы ни критиковал его Пушкин, до сих пор может читаться с интересом. Что же касается языка, то сложности с его восприятием неслучайны, ведь это была эпоха до Карамзина и Пушкина.

Относительно же оценок Радищевым положения крестьян В. Кантор пишет следующее: «Вся огромная история России, вся ее сложная жизнь сводилась при таком подходе к взаимоотношениям помещиков и крепостных крестьян, в процентном отношении составлявших 37,7% населения Российской империи. Это была важная проблема, но не единственная. Не говорю уж о вынужденности крепостного права, благодаря которому Россия только и могла состояться как государство, ибо земля без крестьян (в России было много земли, куда могли уйти и уходили крестьяне) не имела ни ценности, ни смысла (С. Соловьёв)»[29].

Державин (его авторство, правда, оспаривается) уже в то время так высказался об авторе «Путешествия…»:

«Езда твоя в Москву со истиною сходна,

Некстати лишь дерзка, смела и сумасбродна

Я слышу, на коней ямщик кричит: вирь, вирь!

Знать, русский Мирабо, поехал ты — в Сибирь»[30].

После жизнеописания Радищева Пушкин дает оценку его сочинениям и идеям: «Сочинения Радищева в стихах и прозе (кроме “Путешествия”) изданы были в 1807 году. Самое пространное из его сочинений есть философическое рассуждение “О Человеке, о его смертности и бессмертии”. Умствования оного пошлы и не оживлены слогом. Радищев хотя и вооружается противу материализма, но в нем все еще виден ученик Гельвеция. Он охотнее излагает, нежели опровергает доводы чистого афеизма»[31].

И далее: «”Путешествие в Москву”, причина его несчастия и славы, есть, как уже мы сказали, очень посредственное произведение, не говоря даже о варварском слоге. Сетования на несчастное состояние народа, на насилие вельмож и проч. преувеличены и пошлы. Порывы чувствительности, жеманной и надутой, иногда чрезвычайно смешны. Мы бы могли подтвердить суждение наше множеством выписок. Но читателю стоит открыть его книгу наудачу, чтоб удостовериться в истине нами сказанного.

В Радищеве отразилась вся французская философия его века: скептицизм Вольтера, филантропия Руссо, политический цинизм Дидрота и Реналя; но все в нескладном, искаженном виде, как все предметы криво отражаются в кривом зеркале. Он есть истинный представитель полупросвещения. Невежественное презрение ко всему прошедшему, слабоумное изумление перед своим веком, слепое пристрастие к новизне, частные поверхностные сведения, наобум приноровленные ко всему, — вот что мы видим в Радищеве… Влияние его было ничтожно. Все прочли его книгу и забыли ее, несмотря на то что в ней есть несколько благоразумных мыслей, несколько благонамеренных предположений…»[32].

Во многом Пушкин прав. Однако он ошибся в популярности Радищева и его труда: их будут превозносить революционеры всех мастей, радикальные народники и большевики. «Путешествие из Москвы в Петербург» (в старых изданиях — «Мысли в дороге») написано Пушкиным в 1833–1835 гг. как бы в ответ на «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева. Он так пишет о своем замысле: «Книга, некогда прошумевшая соблазном и навлекшая на сочинителя гнев Екатерины, смертный приговор и ссылку в Сибирь; ныне типографическая редкость, потерявшая свою заманчивость, случайно встречаемая на пыльной полке библиомана… я начал книгу с последней главы и таким образом заставил Радищева путешествовать со мною из Москвы в Петербург»[33]. Вот некоторые его наблюдения из «Путешествия…», которые во многом противоположны радищевским: «Не могу не заметить, что со времен восшествия на престол дома Романовых у нас правительство всегда впереди на поприще образованности и просвещения. Народ следует за ним всегда лениво, а иногда и неохотно». «Взгляните на русского крестьянина: есть ли и тень рабского уничижения в его поступи и речи? О его смелости и смышлености и говорить нечего… В России нет человека, который бы не имел своего собственного жилища. Нищий, уходя скитаться по миру, оставляет свою избу. Этого нет в чужих краях. Иметь корову везде в Европе есть знак роскоши; у нас не иметь коровы есть знак ужасной бедности… Конечно: должны еще произойти великие перемены; но не должно торопить времени, и без того уже довольно деятельного. Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для человечества…»[34].

А. С. Пушкин затрагивает еще некоторые проблемы. Отметим наиболее интересные из них. Следующее, например, он пишет о рекрутстве: «Рекрутство наше тяжело; лицемерить нечего. Довольно упомянуть о законах противу крестьян, изувечивающихся во избежание солдатства. Сколько труда стоило Петру Великому, чтобы приучить народ к рекрутству! Но может ли государство обойтиться без постоянного войска? Полумеры ни к чему доброму не ведут»[35].

Что касается Радищева, то его оценка однозначна: «рекрутской набор был причиною рыдания и слез многих»[36]. Он дает эмоциональную оценку и описывает далее, что в рекрутство иногда шли, чтобы избежать крепостнического угнетения.

Следующий отрывок из Пушкина — о цензуре. Здесь примечательно то, что великий писатель и поэт говорит о ее определенной необходимости, в силу огромной общественной значимости и влияния: «Никакая власть, никакое правление не может устоять противу всеразрушительного действия типографического снаряда. Уважайте класс писателей, но не допускайте же его овладеть вами совершенно»[37]. «Разве речь и рукопись не подлежат закону? Всякое правительство вправе не позволять проповедовать на площадях… Закон не только наказывает, но и предупреждает. Это даже его благодетельная сторона.

Действие человека мгновенно и одно (isolé); действие книги множественно и повсеместно. Законы противу злоупотреблений книгопечатания не достигают цели закона: не предупреждают зла, редко его пресекая. Одна цензура может исполнить то и другое»[38].

Мнение Радищева и здесь противоположно: «Теперь свободно иметь всякому орудия печатания, но то, что печатать можно, состоит под опекою. Цензура сделана нянькою рассудка, остроумия, воображения, всего великого и изящного…»[39]. Он выступает с просветительско-либеральных позиций, полагая, что церковные или государственные ограничения в данной сфере только вредят, что разум сам по себе благоразумен и не допустит ничего порочного: «Пускай печатают все, кому что на ум ни взойдет… Слова не всегда суть деяния, размышления же не преступление[40].

Заключение

Критикуя Радищева, Пушкин фактически выступает с либерально-консервативных позиций — позиций просвещенного консерватизма. Это путь, которым пошли затем виднейшие мыслители отечества (вспомним хотя бы авторов «Вех») и который является спасительным для современной России. Данная идеология могла определяться по-разному: у умеренного западника и истинного либерала второй половины XIX в. Б. Н. Чичерина — «охранительный либерализм», у П. И. Новгородцева — правовая культура и служение общему делу, у С. Н. Булгакова, С. Л. Франка и П. Б. Струве — «либеральный консерватизм»[41], у Ф. А. Степуна — христианский, персоналистический либерализм. Таким образом, известные русские либералы добольшевистской России были и самыми суровыми критиками «уличного либерализма», видели его вырождение, боролись за истинное понимание свободы. И были вместе с тем достаточно наивны: сбылись не их мечты, а то, чего опасался Достоевский. Вот какую оценку, например, дает современный исследователь творчества Радищева: «Попытавшись защититься от европейской свободы московским национализмом, она (Россия как империя. — С. Н.) пошла путем, предложенным Радищевым, — из Петербурга в Москву. На этом пути она и потерпела крах. А Радищев и впрямь оказался пророком Даниилом, этот крах угадавшим»[42]. И действительно, в социально-политической реальности шло не сближение, а поляризация либеральной и консервативной идеологий, что и привело в итоге как к 1917, так и к 1991 г., а именно к развалу страны. Эта поляризация обнаруживается и сегодня. Однако крайние позиции губительны для России. Видимо, сейчас как раз настало время читать не только Радищева, но и «Путешествие из Москвы в Петербург» Пушкина. Стоит отметить, что и Радищев в последние годы жизни изменил свои взгляды — он отказался от революционных идей и не принимал гражданской войны как следствия революции, полагая, что лучше неволя, чем гражданская война. В преобразовании общества он стал рассчитывать на «праведного самодержца».

Наряду с этим стоит отметить, что, хотя временной промежуток, отделяющий жизнь Радищева и Пушкина небольшой, тем не менее они жили в разные века, можно сказать, в разные исторические эпохи. Каждый из них отвечал на нужды своего времени. К тому же у Пушкина есть не только весьма жесткая оценка его оппонента («политический фанатик», «преступник с духом необыкновенным»), но и выражение «бедный Радищев».

Необходимо также сказать, что начиная с XVIII в. в русском идейном пространстве формируются две противоборствующие линии: западническая и славянофильская. На протяжении XIX–XX вв., по настоящий день, они сосуществовали и противостояли друг другу. Вместе с тем всегда осуществлялись попытки «примирения» этих идейных направлений. Об этом заявлял уже И. Киреевский, а продолжили Ф. Достоевский в «Пушкинской речи» и Вл. Соловьёв в своей концепции всеединства. В этом свете А. Н. Радищев и полемизировавший с ним А. С. Пушкин (как Петр I и М. В. Ломоносов, западники и славянофилы, Ф. М. Достоевский и В. С. Соловьёв и др.) есть закономерные и важные звенья одной цепи — истории и идейных исканий России, страны, соединяющей Запад и Восток.

 

Источники и литература

1. Александр Герцен и судьбы России (материалы «круглого стола») // Вестник Вятского государственного гуманитарного университета. 2012. № 1 (1). С. 9–26.
2. Гайденко П. П. Владимир Соловьев и философия Серебряного века. М.: Прогресс-Традиция, 2001. 472 с.
3. Герцен А. И. Былое и думы // Его же. Сочинения в 2‑х томах. М.: Мысль, 1986. Т. 2. С. 183–321.
4. Грот Я. К. Жизнь Державина. М.: Алгоритм, 1997. 685 с.
5. Достоевский Ф. М. Дневник писателя за 1877 г. Январь // Его же. Полн. собр. соч. в 30‑ти томах. Л.: Наука, 1983. Т. XXV. C. 5–36.
6. Зеньковский В. В. История русской философии в 2‑х томах. Т. I. Ч. 1. Л., ЭГО, 1991. 222 с.
7. Кантор В. Откуда и куда ехал путешественник?.. («Путешествие из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева) // Вопросы литературы. 2006. №4. C. 83–137.
8. Ключевский В. О. Исторические портреты. М.: Эксмо, 2008. 164 с.
9. Ленин В. И. Памяти Герцена. М.: Политиздат, 1980. 15 c.
10. Ломоносов М. В. О сохранении и размножении российского народа // Его же. О сохранении русского народа / Сост. и отв. ред. О. А. Платонов. М.: Институт русской цивилизации, 2011. С. 15–34.
11. Ломоносов М. В. Явление Венеры на Солнце // Его же. Избранные произведения в 2‑х томах. М.: Наука, 1986. Т. 1. С. 327–337.
12. Нижников С. А. Мораль и политика в контексте духовных и интеллектуальных традиций. М.: ИНФРА-М, 2011. 333 с.
13. Петр I Великий. [Изречения] // Русская социально-политическая мысль XIX — начала XX века. Антология. Т. I–II. М.: Социально-политическая мысль, 2006. С. 175–176.
14. Попов А. В. Наука и религия в миросозерцании Ломоносова // М. В. Ломоносов: Сб. статей / под ред. В. В. Сиповского. СПб.: Я. Башмаков и К°, 1911. С. 1–12.
15. Пушкин А. С. Александр Радищев // Его же. Критика и публицистика. Статьи и заметки 1824–1836. Собр. соч. в 10‑ти томах. М.: Художественная литература, 1962. Т. 6. С. 210–220.
16. Пушкин А. С. Путешествие из Москвы в Петербург // Его же. Критика и публицистика. Статьи и заметки 1824–1836. Собр. соч. в 10‑ти томах. М.: Художественная литература, 1962. Т. 6. С. 378–405.
17. Пушкин А. С. Собр. соч. в 10‑ти томах. М.: ГИХЛ, 1959–1962. Т. 7. 421 с.
18. Радищев А. Н. Путешествие из Петербурга в Москву // Его же. Путешествие из Петербурга в Москву; Вольность [Ода]. СПб.: Наука, 1992. C. 5–123
19. Семушкин А. В., Кирабаев Н. С. Пушкин и религия // А. С. Пушкин и современность (к 200‑летию со дня рождения поэта). Доклады и сообщения. М., Изд-во РУДН, 1999. С. 8–11.
20. Федотов Г. П. Петр Великий // Его же. Собр. соч. в 12‑ти томах. М.: Sam & Sam, 2014. Т. 7. С. 332–338.
21. Федотов Г. П. Трагедия интеллигенции // Его же. Собр. соч. в 12‑ти томах. М.: Sam & Sam, 2012. Т. 4. С. 23–63.

 

[1] Ленин В. И. Памяти Герцена. М.: Политиздат, 1980. С. 14.

[2] См.: Александр Герцен и судьбы России (материалы «круглого стола») // Вестник Вятского государственного гуманитарного университета. 2012. №1 (1). С. 9–26.

[3] Герцен А. И. Былое и думы // Его же. Сочинения в 2‑х томах. Т. 2. М.: Мысль, 1986. С. 263–264.

[4] Нижников С. А. Мораль и политика в контексте духовных и интеллектуальных традиций. М.: ИНФРА-М, 2011. С. 27.

[5] Кантор В. Откуда и куда ехал путешественник?.. («Путешествие из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева) // Вопросы литературы. 2006. №4. C. 87.

[6] Зеньковский В. В. История русской философии в 2‑х томах. Т. I. Ч. 1. Л., ЭГО, 1991. С. 98.

[7] Кантор В. Откуда и куда ехал путешественник?.. С. 83.

[8] Пушкин А. С. Александр Радищев // Его же. Критика и публицистика. Статьи и заметки 1824–1836. Собр. соч. в 10‑ти томах. Т. 6. М.: Художественная литература, 1962. С. 210–211.

[9] Ключевский В. О. Исторические портреты. М.: Эксмо, 2008. С. 134.

[10] Достоевский Ф. М. Дневник писателя за 1877 г. Январь // Его же. Полн. собр. соч. в 30‑ти томах. Т. XXV. Л.: Наука, 1983. C. 21.

[11] Федотов Г. П. Трагедия интеллигенции // Его же. Собр. соч. в 12‑ти томах. Т. 4. М.: Sam & Sam, 2012. С. 38–39.

[12] Федотов Г. П. Петр Великий // Его же. Собр. соч. в 12‑ти томах. Т. 7. М.: Sam & Sam, 2014. С. 336, 332.

[13] Петр I Великий. [Изречения] // Русская социально-политическая мысль XIX — начала XX века. Антология. Т. I–II. М.: Социально-политическая мысль, 2006. С. 175.

[14] Зеньковский В. В. История русской философии в 2‑х томах. Т. I. Ч. 1. Л., ЭГО, 1991. С. 94.

[15] Там же. С. 87.

[16] Пушкин А. С. Собр. соч. в 10‑ти томах. Т. 7. М.: ГИХЛ, 1959–1962. С. 356.

[17] Семушкин А. В., Кирабаев Н. С. Пушкин и религия // А. С. Пушкин и современность (к 200‑летию со дня рождения поэта). Доклады и сообщения. М., Изд-во РУДН, 1999. С. 10.

[18] Зеньковский В. В. История русской философии. С. 105.

[19] Попов А. В. Наука и религия в миросозерцании Ломоносова // М. В. Ломоносов: Сб. статей / под ред. В. В. Сиповского. СПб.: Я. Башмаков и К°, 1911. С. 2.

[20] Ломоносов М. В. Явление Венеры на Солнце // Его же. Избранные произведения в 2‑х томах. Т. 1. М.: Наука, 1986. С. 334, 335.

[21] Там же. С. 336

[22] Радищев А. Н. Путешествие из Петербурга в Москву // Его же. Путешествие из Петербурга в Москву; Вольность [Ода]. СПб.: Наука, 1992. C. 122.

[23] Пушкин А. С. Путешествие из Москвы в Петербург // Его же. Критика и публицистика. Статьи и заметки 1824–1836. Собр. соч. в 10‑ти томах. Т. 6. М.: Художественная литература, 1962. С. 384.

[24] Там же.

[25] Пушкин А. С. Александр Радищев. С. 211–215.

[26] Там же. С. 219.

[27] Радищев А. Н. Путешествие из Петербурга в Москву. C. 6.

[28] Там же. С. 96.

[29] Кантор В. Откуда и куда ехал путешественник?.. С. 124.

[30] Грот Я. К. Жизнь Державина. М.: Алгоритм, 1997. С. 457.

[31] Пушкин А. С. Александр Радищев. С. 215.

[32] Там же. С. 216–218.

[33] Пушкин А. С. Путешествие из Москвы в Петербург. С. 380.

[34] Там же. С. 396.

[35] Там же. С. 397.

[36] Радищев А. Н. Путешествие из Петербурга в Москву. С. 102.

[37] Пушкин А. С. Путешествие из Москвы в Петербург. С. 402.

[38] Там же. С. 403.

[39] Радищев А. Н. Путешествие из Петербурга в Москву. С. 426.

[40] Там же. С. 427.

[41] Гайденко П. П. Владимир Соловьев и философия Серебряного века. М.: Прогресс-Традиция, 2001. С. 437.

[42] Кантор В. Откуда и куда ехал путешественник?.. С. 135.

 

Источник: Нижников С. А. А. С. Пушкин и А. Н. Радищев: два «Путешествия…», два взгляда на Россию // Труды кафедры богословия Санкт-Петербургской Духовной Академии. 2024. № 2 (22). С. 129–142. DOI 10.47132/2541-9587_2024_2_129