Нам известны пять, если так можно выразиться, классических житий прп. Паисия. Три из них написаны на румынском языке, а два — на славянском.
Русскоязычному читателю до недавнего времени был известен только текст одного из этих пяти житий — жития, написанного учеником старца, схимонахом Платоном[1], и русский перевод первого жития, написанного еще одним учеником старца Паисия схимонахом Митрофаном[2]. Сведения из жизни прп. Паисия также можно было почерпнуть из многократно издававшейся книги протоиерея Сергия Четверикова[3]. Составляя это жизнеописание, протоиерей Сергий использовал Платоново житие старца и произведения самого прп. Паисия. При этом отец Сергий дважды цитирует «Полемику с Афанасием Молдаванином», известную в его время только на румынском языке. Наконец, в 1986 году увидела свет книга Антона-Эмиля Тахиаоса[4], в состав которой, кроме прочего, вошли первые публикации на языке оригинала «Повести о святем соборе…» (автобиография прп. Паисия) и Митрофанова жития старца.
В настоящее же время нам доступны тексты как двух вышеупомянутых славянских, так и русские переводы трех румынских житий прп. Паисия Величковского[5]. В связи с чем представляется, что заинтересованному читателю будет небезынтересен краткий рассказ об истории написания всех пяти житий старца Паисия, об особенностях их содержания и о том, какой образ преподобного предлагают своему читателю авторы этих житий.
Первое житие прп. Паисия было написано румынским монахом Виталием в конце XVIII века (опубликовано в Нямце в 1807 году)[6]. Это самое краткое житие старца.
Второе житие написано схимонахом Митрофаном, келейником старца, на славянском языке около 1814 года[7].
Братиям из румын это житие по незнанию славянского языка было непонятно, а написанное ранее на румынском языке житие Виталия не удовлетворило их по причине краткости. И они поручают написание нового румынского жития другому румыну, монаху Исааку Даскалу[8], близко знавшему прп. Паисия. Исаак исполнил поручение румынских братий, написав, таким образом, третье житие прп. Паисия (между 1814 и 1817 годами).
Но и на этот раз монахам из румын не понравился слишком большой объем этого жития. И они просят иеродиакона Григория Даскала, будущего митрополита Бухарестского, написать новое, третье румынское житие старца Паисия[9]. Это житие, хотя и пространнее румынского же жития Виталия, но также весьма невелико по объему — немногим в два раза больше жития Виталия.
Но все эти жития по причине их разногласий не удовлетворили братий ни славянского, ни румынского происхождения. Составить новое, пятое и единое для славян и румын, житие было поручено писцу схимонаху Платону. Вскоре после окончании труда Платона это житие было переведено на румынский иеромонахом Кириаком[10]. Платоновское житие было опубликовано И. В. Киреевским в четвертом номере журнала «Москвитянин» за 1845 год[11], а через два года — в книге «Житие и писания молдавского старца Паисия Величковского»[12], с которой началась издательская деятельность Оптиной пустыни.
Какой же образ прп. Паисия рисуют в этих житиях их составители?
Начнем с первого жития — румынского жития монаха Виталия. Виталий рисует перед читателями образ выдающегося подвижника и наставника, равного по добродетелям древним аскетам. К примеру, вот какими словами он описывает жизнь старца на Афоне: «И там благочинно начал подвизаться в делании монашеской жизни, с великой любовью и безмолвием, так что был хвалим, любим и почитаем на всей Святой Горе. И для многих стал чудом и истинным примером во всем монашеском делании»; «Ибо был он полон Божественной любви и очень братолюбив»[13]. А вот его характеристика преподобного уже времен настоятельства в Нямце, в которой Виталий упоминает не только о духовных дарах преподобного, но и о его «внешних дарованиях»: «Ибо был он полон любви духовной, веры и ревности о Божественном, милости ко всем; слезы и смирение всегда сопутствовали ему. Был он почти всегда источником учения и, вкратце, имел все добродетели древних преподобных отцов.
А поскольку и внешние дарования — тоже суть дары Божии, то и ими в совершенстве и без недостатка был он всячески благодатно украшен. И это привлекало всех взиравших на него, так что все любили его и получали пользу от его преподобного вида и устроения, которыми, даже если б ты много смотрел на него, все не мог бы насытиться. И вкратце, весь его облик, честно́й и преподобный (и духовный, и внешний), был живой иконой».
Также Виталий сравнивает преподобного Паисия с двумя Антониями — Антонием Великим, основателем монашества, и Антонием Печерским — основателем Киево-Печерской Лавры.
Главная особенность этого жития, кроме краткости, — отсутствие упоминаний о деятельности преподобного Паисия как переводчика и создателя школы переводчиков и переписчиков. Также в этом житии нет ни одного свидетельства о чудесах старца. Объясняя этот факт, Виталий пишет: «Итак, для памятования и для поминовения такого человека я вкратце [все это] засвидетельствовал, со всяческим тщанием остерегаясь всяких добавлений, соблюдая меру и как смог. И чтобы больше не затягивать, я не описал все случаи и происшествия, хотя бы и видел их лично»; «Я, как уже сказал, написал вкратце, остерегаясь излишних пересудов. И опустив и из известного и истинного, учитывая состояние времени, каково оно сейчас есть».
В целом верно описывая канву жизни прп. Паисия, Виталий тем не менее делает несколько весьма существенных фактических ошибок и дает весьма своеобразные трактовки мотивов некоторых поступков преподобного. Так, он пишет, что старец был пострижен в Киево-Печерской Лавре, и сразу после рассказа о пребывании старца в Киево-Печерской Лавре говорит о его переселении на Афон (минуя путешествие в Валахию и жизнь там), а также указывает причины этого переселения, никак не согласующиеся ни с автобиографией преподобного Паисия, ни с другими источниками: «И, получив рясофорный образ монашества в святом монастыре Печерском, весьма много подвизался и был всеми любим и почитаем за благочестие и добронравие свое. И спустя недолгое время, оставив этот святой монастырь, он вышел из него; во-первых, из-за множества народа, стремящегося поклониться [святым мощам], а во-вторых, поскольку он всем сердцем желал [и жаждал всей душой] пойти на Святую гору Афонскую, что и исполнил». В то время как прп. Паисий получил постриг в Медведовском монастыре, из Лавры уходить никуда не собирался и покинул ее лишь по настоянию своего друга Алексея Филевича. Причем о своем намерении не покидать Лавру преподобный в своей автобиографии говорит не единожды, например, такими словами: «… я от всей души дал себе зарок — пребывать в той святой Лавре безвыходно даже до последнего своего вздоха»[14].
Житие, написанное Григорием Даскалом, — оригинальное произведение, а не редакция текстов предыдущих румынских житий — Виталия и Исаака, хотя Григорий иногда и пользовался сведениями, почерпнутыми из текста Исаака. Например, когда описывал вышеественное воздержание старца от пищи: «И пока он жил в этом монастыре[15], то хотя и [садился] по воскресеньям за стол с отцами, но, блюдя воздержание, в понедельник, среду и пятницу не ел вовсе, а по вторникам и четвергам ел в полдень ржаные сухари. А в субботу снова [садился] за стол с отцами. Вот каково было воздержание преподобного в [необходимой для] жизни пище! И по нему, как говорится, как по когтям о льве[16], можно судить и о прочих его подвигах».
В Исааковом же житии читаем: «Я, чадо[17], когда был молод и пребывал в некоем монастыре, ходил с отцами на послушание на сбор сена и на жатву и трудился по силам. При всем этом еда моя была такова. В воскресенье вечером я ел за столом с отцами, однако воздержно, а в понедельник не ел совсем. Во вторник в полдень ел ржаные сухари, в среду снова не ел, разве только в четверг, снова в полдень, ржаные сухари. В пятницу тоже воздерживался от еды весь день, а в субботу ел за столом с отцами и в воскресенье тоже».
Заметим, что Виталий вообще не упоминает о постнических подвигах преподобного Паисия. Также Григорий в отличие от него рассказывает и о переводческой деятельности старца, и о создании им школы переводчиков и переписчиков, поскольку эта сторона жизни преподобного Паисия — одна из важнейших в его духовном образе. Григорий Даскал единственный из составителей житий старца написал о том, что Паисий «часто сопоставлял славянский Октоих с греческим и, насколько мог понять, видел многие отличия между Октоихами». Более того, Григорий делает в высшей степени интересное замечание, что именно эти различия и желание их понять повлияли на решение старца изучить древнегреческий язык! А не только новогреческий, который Паисий к тому моменту уже знал. Выходя за скобки Григориева жития, скажем, что в результате преподобный сделал собственный перевод одиннадцати канонов и трипеснеца Великой Пятницы[18]. Причем в рукописи эти тексты написаны в два столбца: слева «старый» перевод, а справа новый, сделанный самим старцем. Тема сравнения этих переводов весьма и весьма интересна и требует отдельного исследования, но не имеет отношения к теме настоящей статьи.
Подобно Виталию, Григорий Даскал дает собственную трактовку событий, связанных с уходом юного Величковского из Киево-Печерской Лавры: «Живя в Святой Лавре, [преподобный] очень сильно желал безмолвия и, не в силах стяжать его там, задумал уйти во Влахобогданию[19], особенно из-за того, что получил известия от тех, которые пришли отсюда, из Пояна Мэрулуй, и наставником которых был усопший [ныне] старец Василий»[20]. Как написано выше, преподобный Паисий не собирался покидать Киево-Печерскую Лавру и ушел из нее только по просьбе друга Алексея, а не по причине получения неких известий из Пояна Мэрулуй. С другой стороны, какие-то контакты с Пояна Мэрулуй у прп. Паисия, скорее всего, действительно были, раз он отправился из Киева именно туда.
Повествуя о переселении возглавляемого Паисием братства из Драгомирны в Секу, Григорий пишет, что преподобный «умолил благоверного господаря Григория Гику Воеводу[21], Преосвященного митрополита Гавриила и светлейший диван, чтобы ему дан был другой святой монастырь, под православным владычеством Молдавского княжества. И Его Сиятельство, с общего совета всех, определили ему [для жительства] святой монастырь Секу, в котором празднуется Усекновение честной главы святого славного пророка и Предтечи Иоанна». Все же остальные жития и сам преподобный свидетельствовал, что он не просил (а уж тем более не умолял!) передавать ему Секу, а тамошние отцы сами предложили Паисию переселиться в их монастырь, и старец исполнил их просьбу после того, как Драгомирна оказалась на территории Австрийской империи.
Таким образом, Григориево житие, хотя и более подробно, нежели Виталиево, описывает образ преподобного и факты его биографии, но также несвободно от некоторых искажений и в особенности умолчаний. Вместе же два этих жития — пера Григория и Виталия — по причине своей краткости, сухости изложения и неполноте сообщаемых сведений значительно уступают трем другим житиям старца Паисия, т. е. написанных Митрофаном, Исааком и Платоном.
Одним из двух лучших житий старца Паисия является житие, написанное схимонахом Митрофаном. Достоинства этого жития обусловлены не только тем фактом, что схимонах Митрофан многие годы был келейником старца и одним из старейших его учеников, но и личностью самого автора. Перед нами предстает благоговейно почитающий своего наставника ученик, не скупящийся на восторженные похвалы в адрес преподобного Паисия. Житие начинается с первых абзацев жития прп. Григория Синаита, в котором имя Григорий заменено на имя Паисий. Уже один только этот факт свидетельствует об уровне почитания Митрофаном своего преподобного наставника. Далее Митрофан практически дословно (с немногими сокращениями) переписывает автобиографическую «Повесть о святем соборе превозлюбленных о Господе отец и чад моих духовных…»[22], просто заменяя местоимение «я» на «он». Причем в автографе жития мы видим, что Митрофан порой настолько увлекается рассказом прп. Паисия, что переписывает его текст, даже не меняя местоимений. Повествование же самого Митрофана начинается с ухода прп. Паисия из скита Кырнул на Афон, поскольку автобиография старца обрывается на описании пребывания в этом скиту. Подытоживая подвижнический опыт и стяженные ко времени ухода на Афон духовные дары старца, Митрофан пишет: «Живя там, уподобился он благоразумной пчеле. Ибо та, собирая от различных цветов, делает сладкий мед и полагает его в сокровищницах своих, и скрывает. А блаженный наш отец, собрав от тех святых отцов мед духовный, истекающий из уст их, сам насладился до сытости и, положив его в сокровищницу своего сердца и до времени запечатлев молчанием, потом насыщал и услаждал души прилепившихся к нему по Богу верой и повиновением и вдохновлял их к добродетелям. Там он научился тому, что такое деяние, и ви́дение, и истинное умное безмолвие. Там трезвению, вниманию и умной молитве, совершаемой умом в сердце, он не только научился, но и насладился ее божественного, в сердце вечнодвижущегося действия. Ибо не смог бы он с благодарностью претерпеть всякую скорбь и крайнюю нищету, бывшие у него, когда он жил в безмолвии, и радоваться, что сподобился быть подражателем Владыки, нас ради обнищавшего[23], если бы не разжигалось сердце его к любви к Богу и ближнему от божественной молитвы, начало которой, как божественное семя, имел он с отрочества своего от чтения книг наших богоносных отцов. И в то время, как он жил там с теми истинными подвижниками, это семя взошло от делания Божиих заповедей, от тщательного исполнения нравственных добродетелей и от непрестанной умной молитвы. А поливаемое многими слезами, оно расцвело и заблистало божественным умным светом, наполняя его душу неизреченной радостью, так что она подобно оленю, стремящемуся к источникам вод[24], воспламенялась ревностью к духовным подвигам и к крайнему безмолвию»[25]. Отметим, что об умной молитве Виталий не пишет вовсе, а Григорий Даскал упоминает, лишь рассказывая о том, что преподобный написал апологию умной молитвы[26], а о преуспеянии в ней самого старца не написал ни слова. А ведь умная молитва — центральная тема духовного учения преподобного Паисия!
И далее Митрофан не скупится на слова, эпитеты и краски. Описывая жизнь преподобного на Афоне, он пишет: «Кто же сможет исчислить его коленопреклонения, совершаемые днем и ночью! А воздержание его было таково: ел он единожды в сутки, и то лишь немного самых негодных сухарей! <...> А вот его душевные подвиги: глубокое смирение, всегдашнее самоукорение, за все благодарение, сокрушение сердца и потоку подобные слезы, непрерывная сердечная молитва, любовь к Богу и ближнему, память смертная, псалмопение и чтение Писаний»[27]; «Он был образом добродетельного жития для всей Святой Горы и обновителем обветшавшего общего монашеского жития»[28]. «Обновлением обветшавшего общего монашеского жития» Митрофан называет труды прп. Паисия по возрождению общежительного образа монастырской жизни, начатые им на Афоне и продолженные в Молдавии. Общежительство было установлено прп. Паисием, когда число братий в его общине превысило 12 человек, общежительным был и Ильинский скит, и монастырь Симонопетра во время краткого его настоятельства в этой обители в 1762–1763 годах. В то время как остальные афонские монастыри придерживались идоритма/особножительного устава. В настоящее время все монастыри Святой Горы общежительные. Последним афонским монастырем, принявшим в 1992 году общежительный/киновийный устав вместо идиоритма, был монастырь Пантократор. Возврату на издревле установленный общежительный уклад Святая Гора обязана ученикам прп. Иосифа Исихаста (Спелеота/Пещерника), который, таким образом, явился прямым преемником прп. Паисия в деле возрождения общежительного жития на Святой Горе. Общежительными были и все руководимые старцем Паисием обители Молдавии, на территории которой ко времени прибытия туда прп. Паисия монастырей, придерживающихся общежительного устава, не было, и общее житие стало насаждаться духовными и мирскими властями после прибытия старца в Драгомирну и на основании его устава.
А вот как Митрофан описывает переводческие труды старца: «Весь день блаженный исполнял дела духовные и внешние, а всю ночь писал, трудясь превыше естественных человеческих сил. И если бы не укрепляла его Божия благодать, то невозможно было бы человеческому естеству понести такого труда, к тому же был он немощен и сильно страдал от ран, которые были у него по всему правому боку до ступни и выходили на живот. Удивительно, как он писал: всю ночь, сидя на постели, согнувшись как малое дитя, или лежа, обложившись книгами, среди которых были несколько словарей, Библия на греческом и славянском языках, греческая и славянская грамматика и книга, с которой он переводил, а посреди — свеча.
И в это время забывал он свои болезни и труды и не мог никому ни отвечать, ни чего-либо слышать: ни того, что ему говорили, ни би́ла, ни чего-либо иного из случавшегося вне кельи[29]. Служащий ему брат не допускал тогда к нему никого, а если случалось какое-нибудь важное дело, то келейник, войдя к нему, многократно его спрашивал в ожидании ответа, а тот ничего не слышал. Вынужденный отвечать, он, болезненно охая, едва мог говорить, не в силах отвлечь ума от написанного»[30].
Описание некоторых добродетелей преподобного превращаются у Митрофана в череду восклицаний: «О бесстрастный и святой муж! О чистая, соединенная с Богом душа! Весь он был любовью прилеплен к Богу и всего себя изливал в любви к ближнему, и так соболезновал о каждом, будто бы страдал сам»[31]; «Кто же из имеющих разум не ужаснется, слыша об этом блаженном муже, исполненном от чрева матери своей[32] различных Божиих дарований?! Кто не вострепещет от слов его, действенно учащих деланию Божиих заповедей?! <…> Десятилетний отрок, читающий Священное Писание, Ветхий и Новый Завет, книгу Златоуста “Маргарит” о непостижимых тайнах богословия, Ефрема, Дорофея и прочие книги! Кто не удивится этим словам: “Десятилетний отрок, читающий Писание”?! Пусть вспомнит каждый самого себя: что ты делал в десятилетнем возрасте и какой имел тогда разум? К чему ты склонялся? Разве, и принуждаемый, не убегал ты не только от чтения, но и от другого учения к детским играм?! Он же, затворившись, читал, не желая ни с кем говорить, так что даже мать редко слышала от него и малое слово, а прочие родственники [и вовсе] полагали, что он — неморожденный, ибо никогда не слышали от него и единого слова.
Кто же не поразится, слыша о нем и еще большее этого и чудное: читал он со вниманием и великим усердием, а не абы как! Удивительное дело! Откуда было в ребенке это великое усердие и внимание к чтению Божественного Писания, как не от понимания изложенных в Писании тайн?! Кто же был его учителем? Благодать Пресвятого Духа, вселившаяся в него от утробы матери, найдя его сосудом чистым и избранным!»[33]; «Настолько был одарен Господом блаженный наш отец дарованиями внутренними и внешними, что и описать их никто не в силах, и если бы кто захотел осветить его добродетели, то более затемнил бы их, чем осветил — так был благодатен сей великий муж и весь он был чудом!»[34]. И это лишь малая часть восторженных панегириков Митрофана.
С кем только не сравнивает келейник своего старца: как с древними отцами вообще («Блаженный отец наш был во всем подобен и древним преподобным Отцам, и тем Отцам, что были после них: подобен учением, окормлением братства, духовными подвигами, вышеестественными трудами, Божественной премудростью и разумом, советом и рассуждением, и прочими Божиими дарованиями. Был он украшен и всеми внутренними и внешними добродетелями, как и древние Святые Отцы. Лицо его было светло, словно у ангела Божиего, взор тих, слово смиренно и чуждо дерзости»[35]; «И воистину, сей дивный муж, наш блаженный отец, был во всем подобен древним Отцам, с юности своей возлюбившим Бога и изошедшим из мiра, чтобы поработать Богу в монашестве»[36]), так и с пустынниками и общежительными отцами в частности («И если любовь — совершенство всех Божиих дарований[37], то в нем была она в изобилии, как в чистейшем избранном Божием сосуде. Святые пустынники совершали всенощное бдение, но и он всю свою жизнь проводил ночи напролет в трезвенном бдении, ни в чем не уступая в подвигах тем богоносным отцам. Если же уподобим его древним общежительным Святым Отцам, то увидим в нашем блаженном отце и их неложное подобие. Различные Божии дарования видели мы из Писания[38] в тех великих Святых Отцах, но и в нашем Израиле[39], не из Писания, но собственными своими очами видели мы, и, словно руками, умом нашим осязали все его Божии дарования и величайшие добродетели, будто в сокровищнице Божией невредимо сохраняемые и не бесплодно в ней вечно лежавшие»[40]).
Свидетельствует Митрофан и о прозорливости[41] старца, о его даре предвидения и даре совета:
«Как-то раз, когда я был в келье, он уговаривал одного брата не уходить и в конце разговора сказал ему:
— Брат! Не увидишь ты того места, куда хочешь идти! — и на той же неделе брат умер[42], а блаженный очень плакал о нем»[43]. «Был у него и дар совета, владея которым подавал он всем требующим у него правое и истинное слово по учению Святых Отцов. И с верой принимающие его [советы] пребывали невредимыми от вражьих козней и преуспевали в делании Божиих заповедей»[44].
Кратко говоря, по свидетельству келейника Митрофана, сложней было найти духовный дар, которым не был облагодетельствован прп. Паисий, чем перечислять их: «Какими же добродетелями был он меньше наших древних Святых Отцов?! Если мы рассмотрим этот вопрос без зависти, то увидим и его ни в чем не обделенным, по сравнению с древними Отцами»[45].
А вот как эмоционально проводит Митрофан аналогию между прп. Антонием Печерским и прп. Паисием Величковским: «Божественная благодать приуготовляла его быть подражателем преподобного и богоносного отца нашего Антония Печерского, своего [духовного] прадеда и соотечественника, потому что их обоих взрастила Малороссия[46]. И подобно тому, как преподобный отец наш Антоний, странствуя, пришел на Святую Гору, где и принял святой великий ангельский образ, пожив там много лет, и сподобился великих дарований духовных, и был возвращен Богом в свое отечество насадить там и умножить монашеское житие и сотворить град Небесных жителей, что и случилось, ибо, просветив сущия во тьме[47] своим учением, он принес плод Богу не в сто, а в тысячи тысяч раз больший[48], так и блаженный отец наш пожил там и обогатился Небесным богатством. И, преумножив плод в шестьдесят раз[49], возвращен был благодатью Божией в эти Богом хранимые земли обновить обветшавший монашеский чин, восстановить пришедшее в упадок общее житие и насадить в нем трижды блаженное послушание, просветить во тьме неведения сидящих[50] своим учением и новым переводом с греческого языка на родной отеческих и богословских книг»[51].
Ближе к концу жития Митрофан пишет: «Эта малая “История”, написанная мной, скудоумным, более затемняет, а не описывает добродетели блаженного. Такое дело подобало бы мужу премудрому, но думаю, что и тот затруднился бы попытаться рассказать обо всем, а, скорей всего, и не смог бы этого по причине высоты жизни блаженного. Если же кто-то будет читать о нем с завистью и поносить меня как превзошедшего меру в похвалах своему старцу, то молю немного потерпеть, чтобы услышать о нем лишенные всякой лжи слова (ведь всякая ложь — от диавола[52]). И тогда и он сам не поленится похвалить святого, высшего человеческих похвал мужа, и скажет:
— Дивен Бог во святых Своих![53]
А потом приложит и это:
— Блаженны очи ваши, видевшие его, и уши, слышавшие слова из его уст[54]».
Блаженны очи ваши, видевшие его, и уши, слышавшие слова из его уст — многие ли писатели описывали своих героев этими евангельские словами?
Житие, написанное на румынском языке монахом Исааком, является одним из двух лучших житий прп. Паисия. Хотя оно основано на Митрофановом житии, но значительно расширено автором как за счет частого цитирования произведений преподобного Паисия, так и за счет весьма интересного и информативного авторского текста самого монаха Исаака. Обширные цитаты из творений старца совершенно уместны и оправданны, поскольку большинство своих произведений прп. Паисий написал на церковнославянском языке, а Исаак писал для румын. В результате у Исаака получился текст, рисующий перед читателем, как и у Митрофана, образ поистине великого святого. Особенно ценно то, что Исаак иногда сообщает сведения, которые неизвестны ни по каким-либо другим источникам и получены автором жития либо от других иноков Паисиева братства, либо от самого старца. Так, например, он единственный сообщает о нищелюбии отца преподобного, и даже приводит разговор Иоанна Иоанновича с супругой на эту тему:
«И был отец его, как я слышал из уст самого преподобного, столь милостив и щедр к нищим, что без жалости раздавал свое имущество, за что ругала его жена, говоря:
— [Разве не] знаешь, что дети твои останутся нищими и попрошайками?!
А он, зная, что подающий милостыню не теряет то, что подает, но находит это там, в Царстве Небесном, и здесь зачастую в сто раз увеличенным, отвечал ей:
— О женщина! Что ты препятствуешь мне в такой добродетели, как эта, которая доставляет в сотню раз увеличенные небесные воздаяния, а здесь, в этом мiре, блага земные? Ибо уповающие, по псалмопевцу, на Господа не лишатся всякого блага[55] и в Царстве Небесном. Что ты боишься и так малодушна? Дети мои не будут нищими. Нет! Ибо Бог богат! И я, отдавая это, даю Богу взаймы, и Бог не даст им быть нищими, ибо милосердие к отцу, говорит премудрый Сирах, не будет забыто[56]; и кто поверил Господу и постыдился[57]?
Это и многое другое подобное из Священных Писаний, будучи учен, говорил он жене своей и утешал ее и мысли ее исправлял, ибо и она была очень благочестива и ревностна в добродетелях и любительница и хранительница заповедей Господних».
Часто Исаак добавляет к тексту Митрофана буквально несколько слов или предложений, добавляя к его и так эмоционально весьма колоритному полотну новые, не менее яркие краски.
«Таким образом, у этого дивного мужа еще в возрасте десяти лет была ревность, усердие и благой нрав, так что он заставлял дивиться и славить Бога всех благоразумных, которые, видя его и слыша, говорили:
— Возвышает [Господь] избранного из народа Своего[58]».
«Видите, братия, этого брата, сколько ревности по Богу и пламенного огорчения[59] он имеет? Да будет он вам всем примером к подражанию в усердном вставании и хождении на церковное правило. Ибо он и за малую заповедь Божию (хотя и не по собственной воле случилось ему согрешить) так опечалился душой и так горько и больно ему, что плачет. Итак, молитесь и вы Христу Богу всей душой и старайтесь [исполнить] все заповеди Его, чтобы и вам всем дал Господь такую же ревность и печаль пламенеющую и горящую. О которой блаженный Исаак во многих местах[60] и другие Святые Отцы нам заповедуют молиться и испрашивать нам ее у Господа».
«И он жил[61], занимаясь молитвой и чтением, псалмопением и рукоделием. А в речах был очень утешителен и тем, кто усердно спрашивал его подробно, говорил о страстях душевных и телесных и о страшной и беспрерывной мысленной брани бесов; об их скрытных нападках, непостижимых умом наваждениях и искушениях. И если бы не боролся за преуспеяние верующих истинный Спаситель Христос, человеколюбиво воюя за них, то не спасся бы воистину никакой человек, будь он даже из числа святых, как это подтверждает ясно и святейший Патриарх Константинопольский Каллист II».
«Какие брани он тогда[62] с помощью Божией не поставил против гнева, похоти и гордыни, вздымающейся против премудрости Божией, и против любого монашеского нерадения и других существующих страстей? Каких искушений и злостраданий он не претерпел? То есть: болезни, немощи и скорби душевные и телесные; помимо этого, еще каких недоумений и отчаяний? Каких страшных и лютых мысленных браней от завистников бесов? Но, прилепляясь ко Христу Богу верою, надеждой и любовью, все перенес; ибо это и есть подвиг и брань истинного монаха против отступивших от Бога сил, а грешной душе, желающей через покаяние спастись, необходимо до крови и смерти противостать им и силою Христовою победить. И сколько же из сердца и от всей души пролил он горячих слез и скольких принес благодарений Христу Богу за победу над ними? О, дивное Божие милосердие к душе, истинно кающейся! А коленопреклонения его кто может сосчитать?»
«Он был рукоположен в возрасте тридцати шести лет Преосвященным Григорием Рашкой, который сказал одному из учеников преподобного так:
— Знай, чадо, что блажен этот человек, блаженны и родители, родившие его. Блаженны будут и те, кто будет слушать его, потому что я, когда рукополагал его и возложил руки свои на главу его, в то время, когда говорят: Божественная благодать и прочее[63], ощутил неописуемое благоухание, так что и руки мои каким-то невыразимым образом освятились от возложения их на его главу».
«Все это блаженный отец наш Паисий от богоносных отцов со слезами говорил братиям, понуждая их подвизаться с горячим усердием в делании заповедей Христовых, а в особенности в любви к Богу и ближнему, в смирении и терпении. И говорил, чтобы они крепко хранили себя от злых бесовских прилогов душевных и телесных, чтобы они не превратились в страсти, что бывает, когда они с услаждением задерживаются в душе хоть на один час».
Приводит Исаак и прямую речь старца с поучениями, не известными по другим житиям.
«И не будем внимать горькому окружению в эти времена, по божественному апостолу[64], и устроению каких-либо людей. Но будем держаться преданного святыми Апостолами и соборами Святых Отцов.
И приводил в подтверждение святого Василия Великого, который говорил так: “Все, что издревле предано от святых отцов, достойно почитания; все же новополагаемое не уместно и не может иметь значения”».
«Когда мы припадаем ко Христу Богу с верой, со смирением и слезами, то вскоре душу посещают неописуемые утешения: мир, радость о Господе и горячая любовь к Нему. А свидетелями этого могут быть беспрерывно текущие от любви и с избытком слезы, а также печаль, радость, самоукорение, смирение и ненасытимое благодарение Христу Богу. И в тот час любовь к Богу делает всякого человека нечувствительным к этому мiру. И если кто-то преуспел в этом хотя бы отчасти, то знает, что я говорю истину».
Исаак единственный написал о строительстве старцем женского скита Вэратек и довольно подробно рассказывает о его попечениях о монахинях. Также он единственный упоминает об обычае прп. Паисия удалять из окрестности своих монастырей всех мирян и монашествующих женщин, «чтобы на пути отцов совсем не было женщин и по этой причине отсутствовали бы какие-либо предпосылки для соблазна». При этом всем выселяемым строилось новое жилье за монастырский счет, а в дальнейшем оказывалась духовная и материальная помощь.
Кроме того, Исаак в своем житии переписывает практически весь текст автобиографии старца, «восстанавливая» места, сокращенные Митрофаном. Что опять же было весьма ценно для румынских читателей.
Резюмируя, можно сказать, что Паисий в Исааковом житии не менее велик и одарен, чем в житии, написанном Митрофаном, что не странно, ведь это житие на Митрофановом и основано. Исаак чуть снижает восторженный пафос Митрофана, но добавляет к его повествованию такие краски, которые сближают образ прп. Паисия именно с классическим образом старца в русском понимании этого термина[65] — одаренного Богом духовного наставника и предводителя в бранях со страстями и бесами.
Житие, написанное монахом Платоном, так же как и житие Исаака, основано на Митрофановом и является его сокращенным вариантом, с добавлением лишь некоторых имен, мелких деталей и дат. Самый главный вопрос, который возникает при рассмотрении и сравнении текста этого жития с текстом пера Митрофана: что же сокращал Платон и какой образ прп. Паисия он рисует?
Во-первых, Платон сократил текст Митрофана в плане многих подробностей жизненного пути прп. Паисия. В этой статье мы не будем рассматривать все сокращения Митрофанова жития, сделанные Платоном, а для примера хотя бы посмотрим, что Патон сократил в Митрофановых описаниях событий жизни старца в период сразу после учебы в Киево-Могилянской академии, когда юный Петр Величковский бросил учебу в академии и ушел из Киева, до момента, когда преподобный в него вернулся и стал насельником Киево-Печерской Лавры. Выясняется, что Платон вымарывает приводимые Митрофаном рассказы самого старца о получении им дара спать только три часа в сутки[66] и о попытке отказаться от сна лежа[67], вовсе опускает историю с первой исповедью Петра в Лавре и последовавших за ней искушениях от юных собратий, соблазняющих преподобного выпивать с ними. Нет у него и рассказа о выдающихся подвижниках Лавры и о предсказании одним из них скоро исхода из нее преподобного. Не упоминается даже Алексей Филевич, прямой виновник этого исхода! Дальнейшие сокращения текста Митрофанова жития имеют такой же характер — восторженных восклицаний и эпитетов, цитированных нами выше, за малым исключением, у Платона не найти. А следующее свидетельство Митрофана: «Многие чудеса сотворил наш блаженный отец, а поскольку он и слышать о том не хотел, но все приписывал Пречистой Богоматери и молитвам братии, постольку и я ради этого оставил свою волю, чтоб не поступать против его желания, хотя я и знаю многие его как прижизненные, так и посмертные чудеса»[68], Платон сокращает до: «Отец наш все чудеса и исцеления, молитвами его бывшие, приписоваше Богоматери, якоже и достоит»[69].
Поиск же всех отличий житий Митрофана и Платона, а особенности Платоновых сокращений — задача для отдельного, весьма пространного исследования. А что Платон добавляет в текст Митрофана? Он вычисляет возраст преподобного во время ухода из Валахии на Афон и вставляет в текст Митрофана фразу: «Бе бо тогда блаженному только 24 лета от рождения!»[70], а к рассказу о первом годе жизни старца на Афоне добавляет: «Бе же тогда блаженному 25 лет от роду (1747 г.)»[71]. Чуть дальше уточняет количество насельников Ильинского скита: «более бо уже более пятидесяти собрася»[72], рассказывая о переселении братства старца из Секу в Нямц сообщает, что путь между этими монастырями «занимает два часа»[73]. Еще в рассказ об Афоне Платон вставляет большое, на полторы страницы текста, воздыхание об упадке подвижничества на Афоне[74], начинающееся словами: «Здесь, мало да потерпит слово, дондеже реку некая вкратце, плача и рыдания достойная. Достиг убо отец наш в пристанище жилищь монашеских, радовашеся духом, видя место святое, идеже бе издревле нудничество о с спасении дущи, и непрестанная брань с бесы, ветроград же и жребий Пречистыя Богоматере. Ныне же оная Гора Святая, яже в оно время яки рай цветяше богообразными и духовными старцы и добродетельными подвижниками, уже не вертоград быти является, но вертеп от бедствия и жилище разбойником»[75].
Это не единственные прибавления, сделанные Платоном, но прочие сделаны в том же духе.
Но самым показательным для сравнения образов старца Паисия, рисуемых Митрофаном и Платоном, будет сопоставление повествующих об одном и том же фрагментов этих житий.
Вот рассказ Митрофана:
«Что сказать и о том, что блаженный, сидя в келье и редко куда из нее куда-либо выходя, кроме церкви, знал устроение всех братий, которых никогда не видел воочию?! Однажды я был у него в келье, и во время беседы пришел один из первейших духовников и что-то сказал ему, в ответ на что блаженный произнес:
— Как же вы не знаете устроение братий, каждый день приходящих к вам исповедовать свои помыслы?! Я, сидя в келье, знаю устроение всех братий, а вы не знаете!
Откуда бы ты знал сие, о блаженнейший отче! если бы не открывал тебе этого Святой Дух, вселившийся в твое чистое сердце?!
Были и многие другие подобные случаи, которые я опускаю, избегая слишком продлевать это слово»[76].
А вот как об этом говорит Платон:
«Разсуждение сего пастыря духовного, и чин в соборе его сицевый бяше, яко да всякий духовный отец извещавает его о всяком брате, его-же не можаше сам умиротворити; и о вине смущения его: вины же скорбей случахуся, яко человеком, сия: друг к другу прекословия, укоризны же и досады, и подобная сим. И егда кий либо брат скорбен внидет в келлию старцеву, то он уже уразумеваше, что имать, и вскоре подав ему благословение и предварив его, сам начинаше беседу к нему непрерывну, не дая брату глаголати: и сладчайшими и утешительными словесы своими отвождаше ум его от скорби далече. В беседе же своей рассуждая, разсмотряше брата онаго лице и нрава устроение, разум же и послушание»[77].
Что же мы видим? У Митрофана — чистый сердцем святой молитвенник и прозорливец, а у Платона — матерый администратор, наладивший сбор информации о братиях через подчиненных ему духовников, опытный физиогномист и психолог… Также заметим, что приписываемая Платоном старцу Паисию практика не только предполагает нарушение тайны исповеди, но и непременное поощрение преподобным духовников к совершению этого тяжкого греха и канонического преступления.
В связи со всем вышенаписанным о житиях Митрофана и Платона возникает еще один закономерный вопрос: чем руководствовались отцы Оптиной пустыни и в частности прп. Макарий (Иванов), когда принимали решение об издании именно платоновской редакции жития прп. Паисия Величковского? Версий ответа на этот вопрос может быть несколько[78], но наиболее вероятной представляется та, согласно которой отцы Оптиной просто не знали текст Митрофанова жития, а значит, просто не имели возможности их сравнить. Эта версия основывается на том факте, что в настоящее время в собрании Оптиной пустыни Российской государственной библиотеки хранятся четыре рукописи, содержащих жития прп. Паисия Величковского[79], и все они в платоновской редакции.
Резюмируя можно сказать: житие, написанное Платоном на основе жития Митрофана, рисует перед читателем прекрасный образ великоодаренного святого, ни в чем не меньшего знаменитых подвижников древних и прежних времен, и его публикация Оптиной пустынью стала настоящим открытием личности и деяний прп. Паисия для читающей публики и монашествующих того времени. А некое неприятное послевкусие, возникающее из-за описанных мной выше особенностей платоновской редакции Митрофанова жития, может появится у читателя только после внимательного сравнения двух этих текстов.
В издательстве «Наследие Православного Востока» готовится к печати русский перевод[80] всех известных в настоящее время житий и творений прп. Паисия Величковского (кроме «Премалого сочинения о Знамении Честнаго и Животворящего Креста» и послания Досифею Хереску). Первоначально нами планировалось издание отдельных переводов житий, написанных Митрофаном, Платоном, Исааком, Виталием и Григорием по отдельности, но, когда при сверке этих житий выяснилось, что Исаак и Платон основывались на Митрофановом житии, во избежание утомления читателя трехкратным повторением во многом идентичного текста было принято решение о составлении сводного жития прп. Паисия Величковского на основании Митрофанова жития с добавлениями фрагментов из Платонова и Исаакиева житий и об отдельном издании житий пера Виталия и Григория.
Литература
Паисий 1847 — «Житие и писания молдавского старца Паисия Величковского». Козельская введенская Оптина пустынь. Москва. 1847.
Паисий 2014 — «Преподобный Паисий Величковский. Житие и избранные творения». Наследие Православного Востока. Серпухов. 2014.
Паисий 2017 — «Каталог славянских рукописей монастыря Нямц». Наследие Православного Востока. Серпухов. 2017.
[1] Сведение о его первом издании см. ниже.
[2] Архимандрит Агапит (Беловидов). «Житие молдавского старца Паисия Величковского, составленное схимонахом Митрофаном». Свято-Троицкая Сергиева Лавра: изд. Оптиной пустыни. 1906. Этот перевод не был нам известен при подготовке к печати собственного перевода этого жития.
[3] Первое издание: Протоиерей Сергий Четвериков. «Молдавский старец Паисий Величковский». Печоры. 1938.
[4] Tachiaos A.-E. The Revival of Byzantie Mysticism among Slavs and Romanians in the XVIII-th Centuri. 1986.
[5] О планах издания русского перевода всех этих пяти житий см. в конце статьи.
[6] Рукопись: Vitalie. Arătare în scurt pentru Cuviosul părintele arhimandritul Paisie ce au fost stareţ sfintelor mănăstiri Neamţului şi Secului (Ms. Rom. BAR 952. F. 111–121); современное изд.: Ivan I. O suta şaptezeci ani de la moartea Stareţului Paisie. Mitropolia Moldovei şi Sucevei (1958). Nr. 1–2. P. 131–133.
[7] Рукопись: РНБ. Ф. 573. № 279. Л. 1–139. Перевод на русский язык параллельно со славянским текстом оригинала — см. Серпухов 2014. С. 163–303. В дальнейшем мы цитируем русский перевод Митрофанова жития прп. Паисия по этому изданию.
[8] С Viaţa cuviosului Paisie de la Neamţ. Iaşi: Editura Trinitas, 1997.
[9] Опубликовано: Grigorio Dascălus. Povisterea din parte a vieţii Prea Cuviosului Părintelui nostru Paisie şi arătare pentru adunarea soborului celui împreuna cu cuvioşia sa, care cu pronia lui Dumnezeu şi pe urmă neîmpuţinat se păzeşte. Neamţ. 1817.
[10] Житие блаженнейшего отца нашего старца Паисия. Собранное от многих писателей и сочинено отцом Платоном, схимонахом. Neamţ. 1836. В этом же издании был опубликован румынский перевод этого жития иеромонаха Кириака.
[11] Москвитянин. 1845. № 4. С. 1–76 (добавочн. нумерация).
[12] Житие и писания молдавского старца Паисия Величковского. С присовокуплением предисл. на кн. св. Григория Синаита, Филофея Синайского, Исихия Пресвитера и Нила Сорского, соч. другом его и спостником старцем Василием Поляномерульским, о умном трезвении и молитве / Изд. Козел. Введен. Оптиной пустыни; [сост. Леонид (Кавелин Л.А.)]. М.: Унив. тип. 1847.
[13] Здесь и далее при цитировании румынских источников используется перевод Зинаиды Пейковой под нашей редакцией.
[14] Серпухов 2014. С. 105.
[15] Григорий имеет в виду Медведовский Николаевский монастырь на острове реки Тя́смин.
[16] Ex ungue leonem (pingere) — латинская поговорка: «По когтю изображать льва».
[17] Старец обращается к монаху Исааку, будущему автору одного из своих житий.
[18] Описание рукописи см.: Серпухов 2017. С. 113–114.
[19] То есть в Молдавию.
[20] Имеется в виду прп. Василий Поляномерульский.
[21] Григорий Гика, господарь Молдавского княжества (1774–1777).
[22] Русский перевода полного названия: «Повесть о святом соборе превозлюбленных о Господе отец и чад моих духовных, собравшихся во имя Христово ради спасения души ко мне, недостойному, Промыслом Божиим пребывающему в сих святых и славных обителях: во святой и великой обители Вознесения Господа и Спаса нашего Иисуса Христа, называемой Нямец, и во святой обители честного славного Пророка, Предтечи и Крестителя Господня Иоанна, называемой Секул. Как и почему сие святое братство собралось ко мне, грешному и недостойному». Церковнославянский текст с нашим параллельным переводом см.: Паисий 2014. С. 7–161.
[23] 2 Кор. 8: 9.
[24] Ср.: Имже образом желает елень ни источники водныя, сице желает душа моя к тебе, Боже. Пс. 41: 2. ЦС.
[25] Серпухов 2014. С. 207.
[26] Имеется в виду «Послание иеросхимонаху Агафону», см. Серпухов 2014. С. 376–387.
[27] Серпухов 2014. С. 213–215.
[28] Там же. С. 221.
[29] Исаак об этом же рассказывает так: «И так он писал всю ночь, забывая и немощь своего тела, и тяжкие боли, и усталость, пока полностью не немели у него руки и ноги, и только тогда с великим трудом поднимался, [страдая] от боли во всем теле. А по причине телесной немощи спал он очень мало и только сидя на своем стуле, когда засыпал в то время, как что-нибудь писал; и никто и никогда не видел его спящим на кровати еще с тех пор, как он пребывал на Святой Афонской Горе».
[30] Серпухов 2014. С. 271.
[31] Там же. С. 273.
[32] См.: Ибо он будет велик пред Господом; не будет пить вина и сикера, и Духа Святаго исполнится еще от чрева матери своей. Лк. 1: 15.
[33] Серпухов 2014. С. 275–277.
[34] Там же. С. 279.
[35] Там же. С. 291.
[36] Там же. С. 277.
[37] См.: Более же всего облекитесь в любовь, которая есть совокупность совершенства. Кол. 3: 14.
[38] В данном случае Митрофан называет Писанием не канон Священного Писания, как принято в настоящее время, а весь письменный корпус Священного Предания Церкви.
[39] Митрофан называет прп. Паисия Израилем, потому что имя Израиль у Филона Александрийского, а вслед за ним и в православном Предании толкуется как «Боговидец» или же «ум, видящий Бога».
[40] Серпухов 2014. С. 281.
[41] Цитаты из Митрофана, свидетельствующие о прозорливости прп. Паисия будут даны нами в рассказы о платоновском житии.
[42] Исаак уточняет, что этот брат «на четвертый день умер в дороге».
[43] Серпухов 2014. С. 295.
[44] Там же. С. 281.
[45] Там же. С. 281
[46] Более того, род Величковских, как и прп. Антоний Печерский, происходил из Любеча.
[47] Тропарь Сретения Господня.
[48] См. Мф. 13: 23.
[49] Там же.
[50] Тропарь Сретения Господня.
[51] Серпухов 2014. С. 209.
[52] См.: Ваш отец диавол <…>. Когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи. Ин. 8: 44; Всякая ложь не от истины. 1 Ин. 2: 21.
[53] Пс. 67: 36. ЦС
[54] Ср.: Ваши же блаженны очи, что видят, и уши ваши, что слышат, ибо истинно говорю вам, что многие пророки и праведники желали видеть, что́ вы видите, и не видели, и слышать, что́ вы слышите, и не слышали. Мф. 13: 16–17.
[55] Ср.: Блажен муж, уповающий на Него. Пс. 33: 9. Син.; и: взыскающие же Господа не лишатся всякого блага. Пс. 33: 11. ЦС.
[56] Ср.: Милосердие к отцу не забыто. Сир. 3: 14. Син.
[57] Ср.: Кто верил Господу — и был постыжен? Сир. 2: 10. Син.
[58] Ср. Вознес избранного из народа Моего. Пс. 88: 20.
[59] Так Исаак передает речь настоятеля Медведовского монастыря, когда прп. Паисий проспал начало службы и от горя плакал.
[60] Ср.: «Основание всего доброго, возвращение души из вражеского плена, путь ведущий к свету и жизни — все это заключено в сих двух способах: собрать себя воедино и всегда поститься <…>. Отсюда <…> тот пламень ревности, который попирает всякую опасность и превозмогает всякий страх; та горячность, которая пренебрегает всяким вожделением…» Исаак 1998. С. 374–375.
[61] На Афоне.
[62] Также описывается жизнь старца в первые годы на Афоне.
[63]«Божественная благодать, всегда немощная врачующи и оскудевающая восполняющи, проручествует (имярек), благоговейнейшаго диакона, во пресвитера; помолимся убо о нем, да приидет на него благодать Всесвятаго Духа». Молитва при возложении рук на посвящаемого в священники.
[64] Ср.: Знай же, что в последние дни наступят времена тяжкие. 2 Тим. 3: 1.
[65] В румынском и греческом обиходе старец — это любой глава монашеской общины, независимо от его харизмы и дарований.
[66] «В юности я молился Богу сорок дней, чтоб не спать мне много, и получил это от Господа. Так что довольно было мне на сон трех часов в сутки. Ныне же, если получается у меня поспать три часа, то я считаю это великой благодатью Божией, ибо я часто желаю поспать хотя бы один час, но не могу. А вы по собственной воле предаете себя расслаблению, не желая подвизаться!» Паисий 2014. С. 181–182.
[67] «Когда я был юн и сподобился с неописуемой радостью принять святой монашеский образ, то положил в душе своей такое намерение — никогда не лежать, но весь день быть на ногах, исполняя послушание, а всю ночь стоять на правиле и, стоя, принимать немного сна. Итак, я пребывал в этом [делании] некое время, и ноги мои разболелись так, что я не мог и ходить и был вынужден, хотя и не́хотя, оставить свое намерение» См. Паисий 2014. С. 181.
[68] Паисий 2014. С. 297.
[69] Паисий 1847. С. 68.
[70] Там же. С. 21.
[71] Там же. С. 24
[72] Там же. С. 35.
[73] Там же. С. 57.
[74] Платон посетил Афон в XIX веке, уже после смерти прп. Паисия.
[75] Паисий 1847. С. 21–22.
[76] Серпухов 2014. С. 295.
[77] Паисий 1847. С. 45–46.
[78] Например, «излишняя» пространность Митрофанова жития и цензурные соображения по поводу того, что его эпитеты и похвалы могли показаться цензорам выходящими за благочестивые рамки, какими они им представлялись и предписывались. Чтобы проиллюстрировать невозможность печати в те годы Митрофанова жития по цензурным соображениям, приведем отрывок из записки на имя императора Николая I, написанной издателем Фаддеем Булгариным в 1826 году: «...Вот для образчика несколько выражений, не позволенных нашей цензурой, как оскорбительных для веры: отечественное небо; небесный взгляд, ангельская улыбка, божественный Платон, ради Бога, ей-Богу, Бог одарил его; он вечно занят был охотой и т. п. Все подчеркнутые здесь слова запрещены нашей цензурой, и словесность, а особенно поэзия, совершенно стеснены». Цит. по: Мих. Лемке. Очерки по истории русской цензуры и журналистики XIX столетия. Санкт-Петербург. 1904. С. 380.
[79] Шифры этих рукописей: РГБ 214.198, РГБ 214.199, РГБ 214.200, РГБ 214.220.
[80] Перевод сделан с ц.-славянского, греческого, румынского и латинского языков.