Отец Кирилл, Вы проводите исследования в древлехранилище библиотеки Московской духовной академии, где находится большое количество древних рукописей. Могли бы Вы рассказать о наиболее интересных памятниках? И скажите, доступны ли рукописи древлехранилища для сторонних исследователей?
В ХХ веке, когда академия возобновила свою работу (с 1946 года. – Прим. ред.), начало формироваться новое собрание рукописей и старопечатных книг. К слову, значительная их часть имеет экслибрис известного коллекционера Стефана Федоровича Севастьянова (1872–1944). Разобраться, каким образом они попали в академию и как вообще формировалось собрание – отдельная интересная задача для сотрудников Археографического кабинета. Из этих рукописей и старопечатных книг библиотека академии сформировала свое собрание, сейчас это около 450 или 460 разновременных документов, начиная с XV и заканчивая XIX веком. Само наличие такого собрания открывает большие перспективы для академии как в образовательном, так и в научно-исследовательском плане.
Собранием древлехранилища многие интересуются, оно открыто для всех, рукописи часто заказывают. В отличие от центральных библиотек и вообще отделов рукописей, у нас даже не нужны какие-то особые документы, достаточно быть записанным в библиотеку. К нашему собранию уже обращались исследователи, проводилось описание памятников И. В. Поздеевой и А. Д. Дадыкиным. В 2000 г. вышла книга «Бесценное духовное наследие. Кириллические рукописи XV–XVII вв. и печатные книги XVI–XVII вв. библиотеки Московской духовной академии и семинарии. Предварительный список», в которой как раз и представлены результаты работы этих исследователей. Но нужно отметить, что оно достаточно краткое и в него включили только 94 рукописи.
В 2019 г., спустя почти 20 лет, снова появилась возможность поставить вопрос о создании каталога всех кириллических рукописей академической библиотеки. По нашей с А. Е. Соболевой (доцент кафедры филологии МДА, исследователь жития Александра Свирского. – Прим. ред.) инициативе при поддержке заведующего библиотекой игумена Дионисия (Шлёнова), а также заведующего кафедрой филологии В. М. Кириллина приказом ректора, епископа Звенигородского Питирима, был создан Археографический кабинет. Среди задач, поставленными перед сотрудниками Кабинета, безусловно, главными были и остаются создание полного описания рукописей библиотеки, а также проведение практических занятий со студентами магистерского профиля «Русская духовная словесность» по археографии и изучению особенностей языка рукописей XV–XIX вв.
Среди последних мероприятий, организованных Кабинетом, которые хотелось бы отметить, стоит сказать о семинарах с Ю. С. Белянкиным, заведующим сектором изучения особо ценных фондов Центра по исследованию проблем развития библиотек в информационном обществе РГБ. Нам удалось системно поработать со старообрядческой частью собрания и подготовить совместный доклад «Старообрядческие рукописи в современном собрании библиотеки Московской духовной академии: археографический обзор», который мы представили на 47-х Малышевских чтениях, организованных Отделом древнерусской литературы ИРЛИ РАН.
Но вообще нужно сказать, что работа с рукописями у нас только начинается. Слава Богу, что в Московской духовной академии преподаются палеография и другие необходимые дисциплины, вот теперь появилась археографическая практика, на которой студенты могут работать с рукописями, – это большое подспорье. Собственно, я сам именно так и познакомился со всем этим.
Большинство исследователей о нашем собрании, к сожалению, не имеют представления, потому что нет описания – а ведь есть что изучать, и для нас это очень важно. Можно сказать, что для нас это «честь мундира», потому что наш знаменитый ректор, протоиерей Александр Горский, в XIX веке вместе с профессором Капитоном Невоструевым занимались описанием рукописей Синодального собрания, и их трудами исследователи пользуются до сих пор. Или, например, митрополит Антоний (Вадковский, 1846–1912): когда он находился в Казани, то принимал участие в описании собрания рукописей Соловецкого монастыря, которое было передано в Казанскую духовную академию. Поэтому, мне кажется, мы не только можем, но и должны этим заниматься.
С какими сложностями сталкивается исследователь при изучении древних рукописей? И как Вы сами решили заниматься этими исследованиями?
Меня пока сложно назвать состоявшимся ученым. Наверное, какой-нибудь главный библиограф «Ленинки» лучше ответил бы на этот вопрос. Я скажу, что здесь очень важен опыт работы. Вот, например, на что важно обратить внимание при переводе филиграни… Напомню, что филигрань – это такой значок, который наносили при изготовлении бумаги, знак мельниц, на которых изготавливалась бумага. Эти филиграни разделяются по сюжетам, которых огромное количество: например, «Голова шута» или «Герб города Амстердама». Бумага бывает разного качества, и при переводе филиграни исследователь может просто не увидеть какие-то детали, которые важны для того, чтобы соотнести эту филигрань с образцами, которые есть в альбоме с классификацией.
Вообще, исследователю важно владеть комплексом навыков. Один из них – это умение прочесть рукописный текст, он не всегда читается просто, ведь почерк бывает разный. Самое простое деление почерков – это устав, полуустав и скоропись. И одно дело, когда писец достаточно аккуратно и красиво пишет, и текст тебе знаком, и тебе просто его читать; а если текст незнакомый и написан скорописью, то нужно разбираться – человеку неопытному прочесть его будет очень сложно. Поэтому здесь важен опыт и, конечно, профессиональные знания, которые вполне можно получить на магистерском профиле «Русская духовная словесность», где читают курсы по палеографии и истории языка. Большинство из наших преподавателей привлекают для занятий электронные копии рукописей. Меня это очень вдохновило, и я захотел работать с рукописями. Вообще, наверное, этот интерес происходит еще из моего детства.
В детстве я ходил на детскую железную дорогу, и у нас там была библиотека, в которую передали дела юных железнодорожников, ушедших на фронт. Их можно было полистать. И вот когда ты открываешь папку с личным делом, смотришь документы на уже пожелтевшей бумаге – ты как будто прикасаешься к истории, это очень увлекает. Перед тобой жизнь человека: вот он поступает в вуз, вот его принимают в армию, и вот в конце, допустим, его похоронка. И я понимал, что в каком-то смысле являлся его наследником, поскольку тогда на детскую железную дорогу ходил. Это очень интересное чувство. Я немножко помогал в библиотеке и работал с этим архивом, хотя тогда еще учился в школе.
А здесь, в Московской духовной академии, произошла вторая такая встреча – со средневековым манускриптом… За это огромная благодарность моему научному руководителю, доценту кафедры филологии Александре Евгеньевне Соболевой, которая поддержала мое желание работать с рукописями и, собственно, привела меня в древлехранилище академической библиотеки. Мы выбрали тему с подачи Владимира Михайловича Кириллина, который тогда предложил принять участие в издании знаменитых Миней-четьих нашего лаврского книжника иером. Германа Тулупова. Я посмотрел, какие тексты там могли оказаться интересными для меня, и наткнулся на житие преподобного Стефана Махрищского – вот так я и стал им заниматься. Стал искать его списки, проводить текстологическое исследование, уточнять датировку списков и т. д. Видя мой интерес, Александра Евгеньевна предложила мне вести на базе Археографического кабинета один из модулей текстологической практики: описывать со студентами профиля «Русская духовная словесность» рукописи академической библиотеки. Сначала, конечно, были какие-то ошибки – и мне самому не хватало опыта, и под моим руководством работали такие же неопытные люди. Но сейчас мы уже выстроили более-менее определенную схему работы. То, что мы «подросли», видно хотя бы по тем результатам, которые студенты показывают в конце практики. Хочу отметить, что такая работа очень важна для студентов, это замечательная возможность применить знания, полученные в теоретических курсах, на практике и получить хороший опыт, чтобы заниматься исследованиями дальше.
Кстати, расскажите о датировке рукописей: какие еще есть способы, кроме датировки по филиграни?
Обычно рукопись датируется по нескольким приметам: по водяным знакам бумаги, по почерку, по писцовым записям и художественным особенностям документа. Но важно, чтобы эти приметы работали вкупе, датировать, учитывая только один признак, не стоит. Писец, например, мог изменить дату с более древнего списка, неосознанно или, напротив, сознательно удревнить рукопись. Поэтому нужно проверять все.
Влияют ли как-то все эти исследования древних рукописей на наше понимание истории языка?
Конечно! Когда ты производишь пословную сверку нескольких разновременных списков одного произведения, ты видишь, как менялся язык. Другое дело, что надо опять же обладать вполне конкретными знаниями, чтобы верно интерпретировать разночтения. Всему этому учат у нас.
То есть для начала нужно приобрести комплексные знания по истории языка, чтобы вообще начать работать с рукописями?
Чтобы правильно прочесть текст, правильно его интерпретировать, надо обладать определенными знаниями. Например, палеография поможет разобраться с почерком, датировать документ. Понять, в каком состоянии рукопись вообще и в частности какой-либо фрагмент, есть ли какие-то утраты, поможет кодикология и текстология. Потом, если эту рукопись исследователь вводит в научный оборот, он, соответственно, должен уметь ее описать и датировать. Получить начальный уровень этих навыков не так сложно, это вполне осуществимо. А дальше будет копиться ценный опыт, ведь это здорово, когда у тебя что-то получается. Это мотивирует.
Вы уже упомянули преподобного Стефана Махрищского. Это святой XIV века. Вы написали про него статью для «Православной энциклопедии». Почему Вы решили заниматься этой темой? Чем это интересно? И напомните для наших читателей, кто такой Стефан Махрищский, чем сегодня он может быть интересен?
Преподобного Стефана Махрищского называют «спостником и собеседником» преподобного Сергия Радонежского. Такие слова можно встретить о нем в службе. А что это был за святой… Согласно житию, которое было написано в 60-е годы XVI в. по заказу святителя Макария, митрополита Московского, он был пострижен в Киево-Печерском монастыре, где некоторое время и подвизался. Затем он уходит из Киева в Московское княжество из-за притеснений православных латинянами, хотя этот факт оспаривается историками. Есть мнение, что не было никаких притеснений. Можно предположить, что причина в неустроенности жизни, поскольку Киев очень пострадал от монгольского нашествия.
Уже на начальном этапе своего монашеского пути он достаточно преуспел и пользовался уважением у братии монастыря: он был образованным человеком, об этом позаботились его родители; их имена, к сожалению, не известны. Он, как сказано в житии, «извыче божественных книг Писания». Дата его прихода в Московское княжество не совсем ясна: указывается, что он пришел в правление митрополита Феогноста и князя Иоанна Иоанновича Красного, но они практически не пересекались в правлении, поэтому тут тоже большой вопрос: либо он пришел чуть раньше, либо это было чуть позже. Стефан с почестями был принят на великокняжеском дворе, но светская жизнь ему была чужда, и он испрашивает у князя разрешения удалиться куда-то для подвижнических трудов. Он находит место, которое называлось Махрище, недалеко от современного Александрова, и в том числе недалеко от Лавры, и там поселяется. Вокруг него собираются ученики, он основывает монастырь, его самого рукополагают в сан священника.
И затем в житии повествуется, как к нему приходит преподобный Сергий: уходя из своего монастыря из-за конфликта с братом Стефаном, он на некоторое время останавливается у Стефана Махрищского. С Симоном, учеником Стефана Махрищского, знавшим пустынные места, преподобный Сергий уходит в Киржач и там основывает монастырь – в житии преподобного Сергия, кстати, этот момент не описан.
Отдельно в житии говорится об учениках прп. Стефана, прославленных в лике святых. Первым упоминается прпмч. Григорий Авнежский, с которым Стефан вынужден был покинуть основанный им монастырь из-за нападок со стороны юрцовских крестьян. Преподобный смирился и просто ушел из монастыря с Григорием, назначив вместо себя одного из опытных братьев, священника Илью. Уходят они в вологодские леса и поселяются в месте при впадении реки Авнеги в реку Сухону, где основывают Троицкий Авнежский монастырь. Там они строят церковь, и начинает собираться братия. Здесь упоминается и о втором прославленном ученике преподобного – о состоятельном местном жителе Константине Дмитриевиче, которого Стефан постригает с именем Кассиан и который тоже впоследствии станет священномучеником.
Вообще, три ученика преподобного Стефана прославлены в лике святых – Григорий и Кассиан Авнежские, а также прп. Кирилл Белозерский. Собственно, из Авнежского монастыря князь Дмитрий Донской вызывает преподобного Стефана в Москву. Мы можем сделать вывод, что преподобный Стефан был почитаем княжеской властью и ему довольно много жертвовали.
Очевидно, во-первых, за ученость, а во-вторых, за подвижничество?
В житии на этом особенно не акцентируется внимание. Даже бояре удивлялись, что князь Дмитрий Донской много времени уделял общению с преподобным Стефаном. В Москве происходит еще одна важная встреча: услышав о подвижнической жизни Стефана, к нему приходит Козьма, будущий Кирилл Белозерский, которого Стефан, собственно, облачает в монашеские одежды, нарекает ему новое имя и передает в Симонов монастырь, где его и постригают. Это был такой ход, чтобы обойти влияние его дяди Тимофея Вельяминова, окольничего великого князя Дмитрия Донского. В завершении жития говорится о последних годах жизни Стефана в Махрищской обители.
То есть он вернулся в свой монастырь, который основал?
Да, так и происходит. После чего, предчувствуя свою кончину, он причащается, дает наставления своим ученикам и преставляется ко Господу 14 июля по старому стилю 1406 г.
Начало XV века.
Да-да. То есть он немножко пережил преподобного Сергия. Также совсем кратко в житии говорится о положении дел в Махрищском монастыре после смерти прп. Стефана (спустя какое-то время монастырь сильно пострадал от пожара), а также о разорении Авнежской обители.
В XVI веке в Махрищском монастыре появляется молодой подвижник, игумен Варлаам. Монахи тогда жили отдельно, о возобновлении монастырской жизни не было речи, пока не случилось чудо, которое было зафиксировано, – чудо о видении огня на гробе преподобного Стефана. Один монах, столетний старец, как говорится в житии, во время молитвы увидел в окно какой-то свет на гробе преподобного Стефана. Он пригласил тогдашнего игумена монастыря, и они вместе наблюдали это чудо. После этого монастырь посетил Арсений Комельский, тогдашний игумен Лавры: он отслужил на гробе преподобного Стефана первую литургию и установил ему, как говорится в житии, «вселетную память». То есть уже устанавливается местное почитание преподобного Стефана. И, собственно, с этого момента начинается новое возрождение жизни в обители.
Появляется игумен Варлаам, который, возможно, был постриженником этого монастыря – кстати, тоже будущий святой, епископ Суздальский и Тарусский. Он, видя все эти чудеса, стал их собирать, записывать, и на основании разных рассказов составил свое описание жизни преподобного Стефана, с которым пришел к митрополиту Макарию и царю Ивану Грозному. Они заинтересовались этим и назначили нового составителя жития, игумена Иоасафа, из Данилова монастыря. (Есть разные сведения, из какого именно Данилова монастыря, но сейчас наиболее распространенная версия, что это был московский монастырь Даниила Столпника.) Он пишет новое житие, опять же на основании сохранившихся записок и рассказов, и это житие одобряет митрополит Макарий. Собственно, его мы сейчас и имеем в рукописях. Также авторству игумена Иоасафа принадлежит одна из редакций жития свт. Никиты Новгородского, «Сказание об обретении мощей Григория и Кассиана Авнежских», и две службы – как раз Григорию и Кассиану и преподобному Стефану Махрищскому.
Царь Иван Грозный проявляет большое внимание к монастырю, жертвует деньги на постройку каменного Троицкого собора. Тогда же обретаются мощи преподобного Стефана и начинается новый подъем обители. Но потом случилась польская интервенция. Лавру поляки не смогли взять, а вот Стефано-Махрищский монастырь сильно пострадал, поляки его разорили и сожгли. И в 1615 г. игумен Троице-Сергиевой Лавры Дионисий Радонежский вместе с Авраамием Палицыным исходатайствовали у царя Михаила Федоровича разрешения сделать Стефано-Махрищский монастырь приписным.
К Лавре?
Да. После этого начинается развитие рукописной традиции жития Стефана Махрищского. Выделяется отдельная группа списков, которая относится к Лавре и имеет свое основание именно в ней.
Отец Кирилл, расскажите еще про связь Стефана Махрищского с Сергием Радонежским. Как Вы говорите, житие называет его «спостником и собеседником» – то есть, видимо, по переписке. Кроме того, преподобный Сергий у него останавливался, когда уходил в Киржач. Какие-то еще контакты у них были, известно об этом что-то?
Если опираться на житие, то больше нет.
В житии, видимо, решили указать только то, что имело значение с точки зрения составителей?
Да, наверное, так. В житии можно заметить, что они достаточно уважительно друг к другу относились, преподобные Сергий и Стефан. Интересный момент: туда вплетена своеобразная аллюзия на житие Марии Египетской. Случилось, что они друг у друга просили благословения, и никто не решался первым благословить другого – это напоминает историю, как некогда Мария Египетская и старец Зосима в Маюмской пустыне тоже друг от друга благословения просили. В житии преподобного Сергия довольно скупые сведения о встрече со Стефаном. Опять же, может, есть какие-то редакции жития преподобного Сергия, где это есть; вот это одна из моих задач – найти источники этого сюжета. А в житии преподобного Стефана, как я уже сказал, эта история раскрывается более ярко.
В XIV веке у нас на Руси было много святых: Сергий Радонежский, его родители – преподобные Кирилл и Мария, по некоторым сведениям – преподобные Сергий и Герман Валаамские, немного позже – Кирилл Белозерский, о котором мы уже тоже упоминали. С Вашей точки зрения, Стефан Махрищский чем-то выделяется по сравнению с другими подвижниками и основателями монастырей этого периода? Есть в нем что-то такое, что может заслуживать особенного внимания по сравнению с другими? Ученость?
Какой интересный вопрос. На самом деле, если опираться на житие, то про ученость преподобного Стефана там ничего особенного нет. Мне кажется, он был одним из святых в русле традиции преподобного Сергия, то есть исихастской монашеской традиции, которые основывали общежительные Троицкие монастыри. Преподобный Стефан тоже основал монастырь именно в честь Пресвятой Троицы.
Возвращаясь к теме работы с рукописными текстами. Специалист по церковнославянскому языку может заниматься исследованиями древних текстов, редакций различных рукописей… Для чего еще нужен церковнославянский именно в научной сфере? Или не только в научной, а вообще в профессиональной?
Дело все в том, что знание языка – это не самоцель. Мы учим английский не для того, чтобы просто знать, он нам для чего-то нужен. Мы его учим, например, для того, чтобы повысить свои навыки в профессии или чтобы путешествовать. Так же и здесь. Мы изучаем язык, чтобы черпать какие-то смыслы из текстов, которые не изданы, например. Таких текстов можно найти множество: это и жития святых, и редакции разных служб. Даже творчество Симеона Полоцкого – ведь оно же не переведено на русский язык, а оно важно для понимания того, что происходило и в церковной истории, и в богословии XVII века. Собственно, вот для чего нужен язык; то есть это не просто определение каких-то форм: здесь аорист, а здесь имперфект или причастие. Нужно знать эти формы, чтобы понять, о чем пишет автор, верно прочитать текст и его интерпретировать.
Можно ли сказать, что церковнославянский – это искусственно созданный язык церковных текстов, как некоторые считают?
На мой взгляд, нет. Церковнославянский язык – это в какой-то степени часть русского литературного языка. Его первоисточником является старославянский язык. А. И. Соболевский называл церковнославянский литературным языком Московской Руси. Как-то сложно назвать искусственным языком тот, на котором творили свт. Кирилл Туровский, Епифаний Премудрый, Пахомий Серб, Симеон Полоцкий…
Последний вопрос, который хотелось бы сегодня обсудить, – это перевод богослужения с церковнославянского языка на русский. Некоторые считают, что это необходимо, другие – что делать этого ни в коем случае нельзя. До революции в Русской Православной Церкви работала Комиссия по исправлению богослужебных книг под руководством будущего патриарха Сергия (Страгородского), которая занималась редактированием, убирала устаревшие и непонятные слова, корректировала синтаксис, приближая его к нормам русского… В результате были подготовлены осовремененные редакции Триоди и Октоиха, которые в массовое пользование не пошли из-за революции и гонений, однако на некоторых приходах они используются. Святейший Патриарх Кирилл в декабре 2019 г. высказался о возможности чтения на русском языке паремий и апостольских чтений, то есть наиболее трудных для понимания отрывков Писания, в первую очередь на требах. Как Вы считаете, церковнославянский действительно настолько труден для понимания обычного современного человека, без специального образования, или эта проблема преувеличена? И какое у церковнославянского языка будущее?
Мне кажется, надо начать с того, что если человек вообще мало читает, то ему даже Пушкина сейчас очень сложно понять. Вот, например, «энциклопедия русской жизни», роман в стихах «Евгений Онегин» – это достаточно небольшой томик, а Лотман написал к нему гораздо более обширный комментарий. Там столько всего, что человеку приходится искать непонятные ему слова, смотреть их значение. Этот поиск смысла обогащает, поэтому можно сказать, что чтение – это работа. Вот и с богослужением так. Поскольку наша богослужебная жизнь основана на текстах – и достаточно непростых текстах не только в плане языковом, но и смысловом, – это в любом случае «грозит» образованием человеку, который желает воцерковиться и понять, что происходит. Отсюда первое: решить проблему непонимания того, что происходит на службе, только лишь переводом невозможно. Это вопрос комментариев, и все равно вопрос работы над собой, без которой ничего невозможно. Другое дело, что нужно прилагать определенные усилия для того, чтобы люди понимали. Должны быть созданы определенные условия для этого понимания. Не только комментарии на богослужебные тексты и молитвы нужны, они есть; нужно исследовать саму традицию.
Надо отметить, что на самом деле процесс исправления богослужебных книг в истории Церкви был непрерывным. Непрерывно, постоянно старались эти тексты поновлять, сверять, но… Мы сейчас боимся повторить судьбу второй половины XVII века, когда из-за культурной особенности нашей средневековой Руси возникли определенные проблемы, когда пытались по нормам современной грамматики сделать исправление богослужебных текстов. И чтобы не повторить эту печальную историю, когда мы заменим синтаксис и это кого-то оттолкнет, повлечет за собой раскол, Церковь действует крайне осторожно, потому что она умеет учиться на опыте прошлого. Другое дело, что и Святейший высказался в том смысле, что если не возникает никаких противоречий в общине по вопросу чтения Писания на русском языке, то это не возбраняется, скажем так. И повторюсь, одной только русификацией богослужения, попыткой его пояснить, перефразировать полностью проблема не решается.
Запомнился вот такой пример, который привел Александр Михайлович Камчатнов на семинаре в академии. Есть всем известное Евангельское зачало о пастыре добром и наемнике, в котором говорится, что наемник «видит волка грядуща, и оставляет овцы, и бегает, и волк расхитит их, и распудит овцы». В Острожской Библии стоит ударение «бегАет», а это глагол, который обладает семантикой движения в определенном направлении. Грубо говоря, современный аналог – «убегает». А в современной Библии и в Московской Библии 1663 года уже стоит ударение на первом слоге – «бЕгает». У этого глагола нет семы направления, то есть волк пришел, похищает овец, а наемник не убегает, а бегает в непонятном направлении. И это просто различие в ударении.
Беда в том, что к самому церковнославянскому языку студенты относятся как-то снисходительно, что ли, как к чему-то архаичному. Хотя на самом деле это важно, потому что огромное количество богослужебных и житийных текстов написаны именно на церковнославянском. Это действительно дело рук Церкви, должно было бы им быть – а им занимаются светские люди. То есть литургикой занимаются люди, которые иногда даже к Церкви не имеют никакого отношения. Это неплохо, потому что они через это воцерковляются; но, с другой стороны, мы-то об этом не радеем. И методология вся разработана людьми нецерковными. Меня всегда беспокоит этот вопрос, ведь это в каком-то смысле «честь мундира».
Сейчас складывается уникальная ситуация, когда у нас есть возможность не выходя за территорию Лавры работать с рукописными книгами, а студентам – учиться в том числе для того, чтобы для самих себя осознать, что язык – это живая история, тексты – живые, можно сказать, существа, которые обогащались от человека, иногда наоборот – хуже становились, если человек этот был малограмотным. А возвращаясь к вопросу перевода, мне кажется, что поновление так или иначе все равно будет, тем более что создаются новые тексты, и они уже только славянизированы, скажем так.
Славянизированы в каком смысле? На самом деле тексты русские и просто стилизованы под церковнославянский?
Ну, скорее да. На самом деле, даже если говорить про необычные для нас формы церковнославянского языка – то же двойственное число, например, – то в них вполне можно разобраться. Мне кажется, наши церковные люди достаточно расположены к тому, чтобы узнавать что-то и учиться. Вот сами священники не всегда хотят этим заниматься. А ведь это лишний повод для проповеди – как в плане произнесения речи с амвона, так и просто беседы с прихожанами; это возможность лишний раз сказать людям слово, обратить их внимание на то, что надо бы немножко изучать.
Если подводить итог: я не знаю, будет ли церковнославянский язык заменен русским. Просто если мы будем говорить, что это мертвый язык, что это какая-то архаика – тогда да. А если будем рассматривать его как наивысший стиль русского языка, то он вполне сможет жить дальше. Это не значит, что вообще ничего менять не нужно: есть сложные места, которые нужно комментировать, которые, возможно, стоит как-то поновлять.
Вот, кстати, раньше я об этом не сказал: при чтении текстов, созданных в XVI веке, например, той же службы преподобному Стефану Махрищскому, никаких вопросов вообще не возникает. Эти тексты вполне понятны человеку нашего времени. Да, в них есть какая-то устаревшая лексика, например «копием пробол еси», но это потом Симеоном Полоцким спокойно редактировалось: «мечем поразил еси» – вот, пожалуйста.
Возможно, проблема в том еще, что людей внешних, которым может быть интересно христианство, отталкивает язык, который они не понимают? Для людей, которые уже внутри Церкви, в этом проблемы нет вообще, и эти два направления сталкиваются: одни хотят служить на русском, чтобы была миссия, а другим дорого наследие. В итоге и получается какой-то конфликт.
Мне кажется (это мое мнение), что на самом деле конфликта никакого нет. Потому что это возможность лишний раз с человеком поговорить, растолковать ему смысл. Ничего не изменится, если вы переведете на русский язык, допустим, тропарь предпразднства Рождества Христова. Чуть понятней станет, но если человек никогда не слыхал про Вифлеем и не понимает значение этого города в контексте библейской истории, то он и не особо поймет смысл. И почему «древо жизни в вертепе процветает от Девы» – вполне, кажется, по-русски все сказано, по-другому здесь не скажешь. Его придется переделывать? Но это поэтический богословский текст… Приведу аналогию: можно, конечно, с девушками разговаривать так, как разговаривают ребята сегодня, но можно девушке прочесть, допустим, стихотворение Пушкина – и мне кажется, ей будет приятнее, чем если ты будешь общаться с ней на уж совсем разговорном русском языке. То же самое и здесь: для того чтобы возвысить наши отношения с Богом, употребляется поэтическая лексика. Просто надо с этим работать, искать какие-то пути взаимодействия, взаимосвязи, какие-то варианты предлагать.
Спасибо за разговор, отец Кирилл!
Беседовал Александр Карасёв