«Из далекого прошлого». Воспоминания Никифора Ильинского
Воспоминания Никифора Александровича Ильинского. Глава 2
Воспоминания Никифора Александровича Ильинского. Главы 3 и 4
Воспоминания Никифора Александровича Ильинского. Главы 6 и 7
Воспоминания Никифора Александровича Ильинского. Глава 7 (продолжение)
Воспоминания Никифора Александровича Ильинского. Глава 8
Воспоминания Никифора Александровича Ильинского. Глава 9
Воспоминания Никифора Александровича Ильинского. Глава 9 (продолжение)
Воспоминания Никифора Александровича Ильинского. Глава 10
Воспоминания Никифора Александровича Ильинского. Глава 10 (продолжение)
Воспоминания Никифора Александровича Ильинского. Список преподавателей Вологодской семинарии
Воспоминания Никифора Александровича Ильинского. Тетрадь 2
Воспоминания Никифора Александровича Ильинского. Тетрадь 2 (окончание)
Л. 106
В усадьбе
(На память мое супруге Вере Кирилловне)
Я посетил места родные
И вспомнил годы молодые,
Когда в июльский знойный день
Вдвоем с тобой в саду сидел.
Передо мной сидела ты
В душевном блеске красоты,
Кругом была там жизнь и радость,
Благоухание и сладость.
На предложение мое
Дала согласье ты свое,
Ты руку смело подала,
Сказав: «Навеки я твоя».
Прошло уж тридцать семь годов…
От той усадьбы нет следов…
В ней все поломано, побито
И паутиною покрыто.
Скамейки той теперь уж нет,
Потерян к ней давно и след.
Дорожки заросли травой
И сад давно уж стал пустой.
Л. 106 об.
Свидетелей былых времен –
Березок старых след сметен,
Стоит свидетель лишь немой,
Времен дедовских старый дом.
Не видно лиц уж дорогих,
Тогда веселых, молодых…
Теперь кругом там все уныло,
Для нас с тобой там все постыло.
1929 г[од], июль.
Л. 107
На память Боре[1]
Поезд отходит, пыхтя и свистя,
И Борю увозит в чужие края.
Как птичка залетная, был он у нас,
Теперь же надолго он скрылся из глаз.
В поезде занял он задний вагон,
На нижней скамейке сидит теперь он.
В вагоне заметен мерцающий свет
И мысленно шлет он последний привет.
С Богом, голубчик, в путь дальний спеши,
Приедешь на место, поклон всем скажи,
Скажи, что мы счастье в детях находим
И в думах о них наше время проводим.
Что мама постом вас опять навестит,
О чем своевременно вас известит,
Что Нонночку[2] хочет она повидать
И крепко сердечно ее целовать.
Володе скажи, что ему напишу,
Когда я письмо от него получу.
Теперь же поклон всем от нас передай
И чаще нас в мыслях своих вспоминай.
Январь, 1931 г[од].
Л. 107 об.
А. Н. Воскресенскому
Не мастер я писать стихи,
Поэтом не был никогда,
Но ради некоей утехи
Пишу я вирши иногда.
Что делать? Старческая слабость!
И в этом нахожу я сладость.
Ведь надо время убивать
И чем-нибудь его занять.
Сижу за письменным столом,
Мечтаю, думаю, гадаю
И старческим своим умом
Не все теперь и понимаю.
Настало новое житье,
С ним ум не может примириться,
Повсюду слышно лишь нытье,
Что прошлого пришлось лишиться.
Теперь свободный гражданин
И точно прежний дворянин
Или, как важная персона,
Брожу по улицам Насона.
Л. 108
Но все ж я больше домосед…
Есть, правда, у меня сосед,
Теперь уж старец он почтенный
И сединой убеленный,
Товарищ юности моей
Мой милый друг о. Андрей.
Вот с ним то вечером, то днем
Ведем беседу о былом.
В беседах этих вспоминаем
События минувших дней.
Конечно, в них не забываем
Давно почивших уж друзей.
Теперь уж многих нет из них,
Когда-то милых, молодых.
В гробу для них отрадней спать,
Чем жизнь такую испытать.
В таких вот беседах проводим мы дни,
Когда за столом сидим мы одни.
И в лампе тоскливо огонь так горит,
О горестях жизни он нам говорит.
В душе переносим мы много страданья
И часто мы слышим одни лишь рыданья.
С трудом изживаем мы боль накипевшую
И видим мы горечь, у всех наболевшую.
Л. 108 об.
По улице ходишь… у всех вид унылый
И город родимый для нас стал постылый,
В нем слышаться жалобы, горе и муки
И разные тяжко-печальные звуки.
С истерзанным сердцем приходишь к тебе
И все забываешь в любезной семье.
Так будем, мы видно, свой век коротать,
О прошлом лишь только с тобой вспоминать.
Весна нашей жизни давно уж прошла,
Зима лишь печали одни принесла.
Живи же, мой друже, на радость семьи,
И будьте все счастливы долгие дни.
Февраль, 1931 г[од].
Л. 109
Привет ленинградцам
Предисловие:
Посылаю вам вирши для прочтения своего сочинения,
С просьбой дать заключение о таком приключении.
Пожелание:
Соберитесь все вы в кучку,
Аля[3] пусть возьмет и внучку.
И прослушайте привет,
Шлет который дальний дед.
Вам старец скромный, не поэт,
Шлет издалека свой привет.
Христос Воскресе! восклицает
И всем великих благ желает.
В порядке возраста и лет
Тебе, старушка, мой привет.
Живи спокойно, без сомнений,
Напрасных избежишь волнений.
Л. 109 об.
Гуляй по Невскому проспекту,
Но без особого эффекта,
Любуйся чудною Невой
С ее могучею волной.
Забав подчас ты не чуждайся
И с внучкой милой забавляйся.
Спой ей песню «как девица,
За водой поутру шла.
Спой ей песню, как синица
Тихо за морем жила».
И под звуки бай-бай-бай
Лишь сама не засыпай.
Пусть твою узнает ласку
И, закрывши свои глазки,
Мирным сном она заснет,
И покой во сне найдет.
Порядок свой чтоб соблюсти,
Теперь с кем речь свою вести?
В порядке возраста и лет
Я Лене шлю второй привет.
Л. 110
Сказали мне, но на ушко,
Что он отрастил уж брюшко
И что заметно облысел
Как бы библейский Елисей.
Похвально это или нет,
Одно приятно: он не хилый,
Экономист наш – Леня милый.
То он любезен, то серьезен,
Но не слыхал, чтоб был он грозен,
С супругой ласков бесконечно
И что всем нравится, конечно.
А теперь об Але речь…
Поплотней старайтесь сесть,
Рассудишь о ней хоть строго,
В ней прекрасных качеств много.
Умна, сердечна, молода,
Со всеми ласкова она.
В делах хозяйских хлопотлива,
Ко всем внимательна; учтива.
С супругом счастливо живет,
Хороший всем пример дает.
Таких супружеств ныне мало,
Лишь в прошлом все это бывало.
Л. 110 об.
А теперь кончаю с вами
И займусь я молодцами –
Борей, юношей усердным,
И Володенькой примерным.
Как вы юноши, живете,
Как дела свои ведете?
Шлю сердечный вам привет
И даю такой совет:
Чтобы не было вам скуки,
Устремите взор к науке.
«Науки юношей питают,
Отраду старым подают!» –
Сказал великий наш поэт,
Каких теперь в помине нет.
На этом ставлю точку я,
Не забывайте же меня.
Другой же бабушке, моложе,
Я шлю привет усердный тоже.
В великий праздник Воскресенья
Желаю радости, веселья.
Л. 111
Что сказать еще девицам,
Милой Алечки сестрицам?
Ведь с год назад, должно быть в марте,
Играл усердно с ними в карты.
Нередко их я вспоминаю,
Поклон усердный посылаю.
А у милой моей внучки
Горячо целую ручки.
Чтоб росла и хорошела,
Никогда бы не болела,
Папу, маму забавляла
И нас всех бы утешала.
Сижу теперь я в тишине,
Скребутся мышки лишь одне,
А лампа гаснет и мигает,
О сне она напоминает.
Однако, будет и болтать,
Давно пора ложиться спать.
Во сне, быть может, вас
Увижу я в полночный час.
И если будет интересно,
То сообщу я вам поспешно.
Огонь почти уже угас,
Целую всех сердечно вас.
14/04, 1931.
Л. 111 об.
Продолжение предыдущего
Чтоб написать сие посланье,
Я к музам делаю воззванье,
Они, быть может, вдохновят,
Меня немного подбодрят.
Я спал без всяких сновидений
И утром встал я без волнений,
Но забота все же есть –
Что мы будем ныне есть.
Справку сделал, есть ли мясо,
Круп довольно ли на кашу,
Чтоб порядок соблюсти,
Нужно ль в очередь идти?
Оказалось, все в порядке,
Есть яичко даже всмятку,
С аппетитом его съел
И писать посланье сел.
Прежде в Пасху объедался,
Иногда и напивался,
А теперь уже не то,
Стало дорого вино.
Л. 112
Не та пора уже теперь,
Живем без этих мы затей.
Ведь ныне случаи нередки,
Когда едят и в Пасху редьку.
А если в супе есть навар,
Да в лавках худенький товар,
То все с восторгом говорят:
Так вот как нам благотворят.
Язык мой ныне стал болтлив,
Нередко даже и блудлив.
От жизни праздной иногда
В башку ползет все ерунда.
Сказать же правду должен я,
Что стихотворного огня
Ни капли я ведь не имею,
Об этом думать и не смею.
А так от дум, да и от скуки
Беру перо нередко в руки.
В письме я время убиваю,
Душой на этом отдыхаю.
Л. 112 об.
Ну, что же буду вам писать?
Пойду-ка в город погулять…
Итак, скажу вам «до свиданья».
А попишу после гулянья.
И вот, с гулянья возвратясь,
Я продолжаю свой рассказ.
Ходил почти до утомленья,
Имел свои я наблюденья.
Везде тоскливо и уныло,
Не то, что в Пасху прежде было.
Где очередь, там слышна брань:
«Куда ползешь, такая дрянь!»
Кричала гражданка одна,
Почтенных лет уже она.
Одна кричит: «Давай мне соли!»,
Другая: «Ты наступила на мозоли».
Но вот и шумный спиртотрест.
Бывало, здесь не перечесть
Числа любителей вина,
Стоявших с раннего утра.
Теперь не видно оживленья,
Достойно это удивленья.
Один лишь парень молодой
Вблизи лежал на мостовой.
Л. 113
Да баба с виду пожилая,
Стояла, горестно вздыхая,
Куда идти, на что смотреть,
Ей-ей же, можно одуреть.
И кончил я свою затею
И поспешил к о. Андрею.
Сидел он в кресле у стола,
Когда явился к нему я.
Навстречу мне он приподнялся,
Тотчас со мной поцеловался,
Спросил меня о новостях,
О том, где был вчера в гостях.
Потом старинку мы встряхнули,
Добром ее мы помянули.
И в задушевных разговорах
Мы речь вели и о невзгодах.
Чайком затем побаловался,
С отцом Андреем распрощался.
У старца был у Рукина[4],
Ему приказано вчера,
С квартиры чтоб он убирался,
Иначе штрафу подвергался.
Пожитки он свои сбирал
И тяжело так все вздыхал.
Л. 113 об.
Утешить старца не решился
И с ним я скоро распростился.
Пошел я к третьему лицу,
Весьма почтенному отцу.
Он тяжко, видимо, страдает,
С отрадой смерти ожидает.
Худое вынес впечатленье,
Когда закончил обозренье.
Визиты кончил неудачно,
И на душе так стало мрачно,
Да вот какое затменье –
Еще ходил на погребенье:
Елены Викторовны маму[5]
Сегодня опустили в яму.
Старушка добрая была,
Она от рака умерла.
Отец Садоков[6] отпевал
И до могилы провожал.
Вчера Сережа[7] заходил,
Он в этот день свободен был.
Поклон просил всем передать
И от себя, и от ребят,
От Ани[8], женки миловидной
И по комплекции солидной.
Л. 114
Вас больше нечем уж увлечь,
Пора и кончить свою речь.
Однако есть порыв души,
Чтоб побеседовать в тиши.
Но речь об этом отлагаю…
Почти я сидя засыпаю.
Часы уже двенадцать бьют,
В постель давно меня зовут.
17/06, 1931.
Е. Ф. Бабушкиной[9]
На день ее именин 24 ноября 1931 г[ода]
Имениннице прелестной
Шлю привет я свой сердечный.
Да будет счастлива она,
Здорова, весела всегда.
Я день сей часто вспоминаю
И от избытка чувств желаю,
Чтоб в день сей веселы Вы были
И мирно, счастливо все жили.
Сижу с своими я мечтами
И сквозь замерзлое окно
Смотрю унылыми очами
На все знакомое давно.
Вот церковь с снятыми крестами,
В местах с разбитыми стеклами,
В ней прежде в день Екатерины
Неслись молитвы в именины.
И пред иконой храмовой
Молились часто со слезой,
И свечи пылали там ярким огнем,
И чинно все шло там своим чередом.
Молящихся массы там чинно стояли
И пастыри с чувством акафист читали.
И тихий нередко там плач раздавался,
И с голосом певчих он часто сливался.
Теперь и глав на храме нет,
Один заметен жалкий след,
А храм скорей на хлев похож,
Лишь для свинарника пригож.
В душе тоска, одни страданья,
Едва придут воспоминанья,
О днях давно минувших дней,
Когда жилось нам веселей.
Л. 115
Не будем, впрочем, горевать,
А станем лучше вспоминать,
Как в этот день мы пировали
И все на свете забывали.
Вот Петр Большой, но не Великий,
Хозяин милый, красноликий
Заздравный тост провозглашал
И мигом чарку осушал.
И гости были все в ударе,
Нередко даже и в угаре.
Графины быстро осушались,
Хозяйкой снова подливались.
Зачем, однако, грех таить,
Любили в этот день попить.
Теперь уж старческие годы,
Кругом нас больше все невзгоды.
Итак, ликуйте, веселитесь,
Душой и телом прибодритесь,
А я облизываться буду
И в этот день вас не забуду.
Хотел бы я на этот раз
Особый Пете[10] дать наказ,
Чтоб был он весел, не сердит
И пусть во сне увидит гриб.
Л. 115 об.
Затем приснится пусть Починок
И много маленьких картинок –
Как – долы, горы и леса,
Ведь в них вся летняя краса!
Пишите, как вы пировали
И нас, быть может, вспоминали,
Вперед спасибо говорю,
Теперь спокойно я засну.
Л. 116
Ленинградцам на новый год
Вот новый год уж наступает
И много дум он вызывает.
Бывало, в святочные дни
Все веселились до зари.
Собранья, клубы, вечера,
Где танцевали до утра.
На тройках маски разъезжали
И всех костюмами пленяли.
Любил и я маскироваться…
Чему же, впрочем, удивляться?
И я когда-то был ведь молод,
С тех пор прошло уже лет сорок.
Теперь какие вечера?
И молодежь уже не та,
В ней нет изящества былого,
Напротив, много в ней смешного.
У ней особый лексикон
И странный слышится жаргон.
Слова «евонный», «до сколька»
Почти услышишь там всегда.
Л. 116 об.
А обращенья «Сашка, Машка»,
Или какая-нибудь «Глашка»
Теперь в обычном обиходе,
Быть может, впрочем, и по моде.
Теперь пройдемся на базар,
Посмотрим, что там за товар.
Мясные туши всех видов
До мяснорядских вплоть рядов
В былое время там стояли,
На выбор мясо предлагали.
Теперь на праздник Рождества
Картина вовсе уж не та.
Чтоб получить кусок конины
Или какой другой скотины,
Весь рынок быстро пробежишь,
В конце получишь только шиш.
Бывало, елок без конца
Из деревень везли с утра.
Толпы детей их окружали,
С веселым криком закупали.
А сколько было в магазинах
Или в каких-либо витринах
Игрушек разных и забавных,
Для детворы всегда желанных.
Л. 117
Теперь не те уже картины,
Стоят пустыми все витрины.
Есть в них помада, есть духи,
Есть пудра, ленты и цветы.
Для милых маленьких детей
Уже не будет светлых дней,
Их водят только лишь в кино…
Как надоедливо оно.
Пройдут немногие года,
И не останется следа
От детских праздников веселых!
О вечно елочках зеленых.
Лишь из рассказов матерей
Иль старших возрастом детей
Узнают, как когда-то жили,
Как детский праздник проводили.
А как же с Нонночкой-то быть,
Ее-то чем повеселить?
Совет от деда и от бабы,
Чтоб не лишить ее забавы:
Пусть будет куплена ей елка.
Для ней и это ведь обновка.
Пускай попрыгает, поскачет,
С Володей, Борей пусть попляшет.
Л. 117 об.
Хорошо бы, в этот раз
Снимок сделали для нас.
Есть у вас и мастера –
Двое дядей – хоть куда!
Шлю привет вам новогодний,
О делах же посторонних
Говорить не собираюсь:
Устарел я, утомляюсь.
Одно еще вам пожеланье,
И кончу тем свое писанье.
Пусть в вашем гнездышке семейном,
Уютном, милом и любезном
Веселье, поцелуи, смех,
Что не считаю я за грех,
Сопровождают вас всегда,
А я же всем кричу «Ура!»
У стариков всегда болтливость,
Бывает часто и игривость.
Прошу за это извинить
И строго старца не винить.
28/12, 1931.
Л. 118
На письмо Володи[11] от 30 декабря
Старый год не провожали,
Новый год мы не встречали.
В новогодние собранья
Выражают пожеланья,
Чтобы счастливо все жили,
Ни о чем бы не тужили.
А теперь какое счастье?
В жизни лишь одно ненастье.
Кто имеет кусок хлеба
Да селедку для обеда,
Тот и счастливо живет,
В остальном на все плюет.
Счастье все теперь лишь в брюхе,
В куске хлеба иль в краюхе…
Прежде новый год встречали
И изрядно выпивали.
Подойдешь к столу, бывало,
Ешь всего ты до отвала.
Сыр, пирог и колбаса,
Осетрина, ветчина,
Л. 118 об.
С чаем разные варенья,
Торты, всякие печенья…
Бутылок вин не сосчитать.
И в конце пойдешь плясать.
Вместо торта теперь хлеб,
О вине и речи нет.
При таких-то перспективах,
Перегибах и загибах
Провели мы встречу года,
Но подобная невзгода
Не коснулась, видно, вас.
Что же, други, в добрый час!
В вашей жизни ведь весна,
А для нас она прошла.
С новым годом поздравляем
Всяких радостей желаем.
Л. 119
Привет из Ленинграда
Привет вам шлю из Ленинграда.
Моя старушка будет рада,
Что я живу здесь хорошо
И время провожу умно.
Встаю, как дома, очень рано,
Брожу по улицам немало,
Знакомых также навещаю
И у родных своих бываю.
Ходил в собор к богослуженью
И к своему я удивленью
Здесь встретил даже вологжан
И всех, конечно, их узнал.
Был на Мытнинской у старушки,
Твоей по Вологде подружки.
Живет она, не унывает,
Своих знакомых вспоминает.
На днях Акимова[12] была
И в гости всех к себе звала.
Ходил два раза и в театр,
На днях сбираюсь в маскарад.
Л. 119 об.
Питаюсь здесь я преотменно
И в весе прибыл несомненно,
Усердно кормят, угощают,
Немало тем меня смущают.
Ты испытала ведь сама,
Когда в гостях ты здесь была
Любезность, ласку и привет,
Которых часто в детях нет.
Теперь со внучкой мы друзья,
Играю с ней и в прятки я.
Приходит, деда поздравляет
И утра доброго желает.
А в магазинах здесь не густо,
В иных и очень даже пусто.
Игрушки, кофе и вино,
Пожалуй больше ничего.
Чтоб получить конфект иль рыбы,
С утра стоят все у витрины.
Картина та же, что у нас,
И не удивит она вас.
Получат корюшку, леща
И рады, рады без конца,
На Невском тоже суета,
При встречах даже толкотня.
Л. 120
Писать не буду о погоде,
О здешней северной природе.
Она немного оживает
И взор пленяет и ласкает.
Заметно травка зеленеет
И с полдня солнце очень греет.
В газетах здешних сообщают,
Что холода уж наступают.
Под цвет черемухи всегда
Ведь наступают холода.
Пока прости и будь здорова
Теперь до случая другого.
IV/V, 1932.
Хоть солнце весело сияет,
Но воздух мало нагревает,
Перепадают и дожди,
Как надоедливы они.
Хожу, по-прежнему гуляю
И часто брата[13] навещаю.
Скорбит, что скоро уезжает
Своих родных здесь оставляет.
Л. 120 об.
А ехать надо… Вот беда,
Знать, такова уже судьба.
Над ним крест жизни тяготеет,
И даже думать он не смеет,
Что в Устюг съездит он счастливо,
Там для него уж все постыло,
Так, видно, жить нам суждено,
Такое время, знать, пришло.
Недавно ездил в Дет[ское] село
И видел красоты его.
В дворцах обоих побывал
И в мыслях все я вспоминал –
Цари, царицы как в них жили
И как в них время проводили.
Я ездил также и в Лесное,
Хоть расстояние большое
От Ленинграда до него,
В нем побывать хотел давно.
Там Леня мудрости учился,
Теперь персоной очудился
Живет в палате трехэтажной
И с виду ныне очень важный.
Вот вместе с Леней и женой,
Его супругой молодой,
Л. 121
Я был в гостях у Петуховой,
Своей племянницы веселой.
Там угощали нас вином
И вкусным очень пирогом.
Добавить должен я при этом:
Почти объелся винегретом.
Хозяйку мы благодарили
И поздно в город уж отбыли.
Пора бы кончить эту повесть,
Да вот какая еще новость:
Сегодня штраф я заплатил,
Как площадь я переходил.
Домой унылым возвратился –
За что же рублика лишился?
Пишу последнее письмо,
Закончу прозой я его.
Л. 121 об.
Сереже в день его рождения 6 января
Прошло уж тридцать девять лет,
Как появился ты на свет.
С днем рожденья поздравляю,
Всяких благ тебе желаю.
В стихах хочу изобразить,
Какие страхи пережить
Пришлось мне в этот день с утра,
Их не забыть мне никогда.
Сидел, как помню я, на кресле
С своей унылой тещей вместе.
Я то Евангелие читал,
То взор к иконам обращал.
Ходили тихо, все молчали,
Заметен след был и печали.
Лишь стоны в спальне раздавались
Да вздохи тещи учащались.
В таком томленье мы сидели
И друг на друга лишь глядели.
В душе лишь скорбь переживали,
На милость Бога уповали.
Л. 122
И вдруг раздался страшный крик,
Он очень звучен был и дик.
Я с кресел вмиг один поднялся
И, кажется, бежать собрался.
Куда, не помню и не знаю,
Одно лишь я припоминаю:
Что детский плач я услыхал
И в спальню к маме прибежал.
С улыбкой милой и счастливой
Она приветствовала с сыном…
Мои исполнились мечты –
И этот сын, СЕРЕЖА, ТЫ.
Тревога кончилась, от сердца отошла,
В грядущем жизнь казалась мне светла.
Что в эту ночь так тяготно томило,
Теперь же было весело и мило.
Огонь пред иконою тихо мерцал
И сердце любовью ко всем согревал.
Так вот как прошла ночь шестого числа,
Тревог и забот принесла без конца.
О всем, что вспомнил старый дед
Из времен минувших лет
Супруге милой прочитай
И нас почаще вспоминай.
Л. 122 об.
Моих же маленьких внучат,
Таких хорошеньких ребят,
Я крепко-крепко обнимаю,
Учиться успешно обоим желаю.
О новостях писать не стану,
А то, пожалуй, и устану.
Ведь я уж старый-старый дед,
И мне за семьдесят уж лет.
Янв[арь], 1933.
Хотел бы кой-что пописать…
С чего, однако же, начать?
Хоть наблюдений очень много,
Но отношусь теперь к ним строго.
Решил писать еще вчера,
Но отложил я до утра,
А утром к Музам обратился
И наконец писать решился.
Но Музы только улыбнулись,
А вслед за тем и отвернулись.
Я беспомощен оказался,
Писать, однако же, собрался.
Л. 123
О чем писать теперь в стихах,
Когда во всех почти речах
О корке хлеба говорят
И без разбора всех бранят.
С уныньем граждане все ходят
И разговор один заводят,
Что голод страшный настает,
Что много граждан перемрет.
Такая масса впечатлений!
В них мало роз, но много терний.
Кошмар какой-то, кутерьма,
Один лишь крик: «Беда, беда!»
Душа становится мрачней
Осенних бурь и мглы ночей.
И видя все, что здесь кругом,
Я вспомнил с грустью о былом.
Отрадно вспомнить иногда
Давно минувшие года,
В них горечь жизни забываешь,
Умом и сердцем отдыхаешь.
В душе лиризма уже нет,
Не мил мне стал и Божий свет.
В область минувшего все отошло,
Тайной болью оно лишь полно.
Л. 123 об.
Страшно взглянуть мне вперед,
Жизнь промелькнула, как сон,
Сумрак могильный зовет,
Боже мой, близок уж он.
Что же, и пожил довольно,
Лишь умереть бы спокойно;
В тягость себе и другим бы не быть –
Лучше на свете уж этом не жить.
Быстрыми темпами мчится все вдаль
Снежный, свирепый и месяц февраль.
Вот и зима к концу уж подходит,
Спокойствия сердце мое не находит.
В прежнее время начало весны
Иные в душе вызывало мечты.
О жизни спокойной в деревне мечтал
И мыслью об этом себя утешал.
Ныне вопрос этот очень тревожен
И выезд в деревню едва ли возможен.
В деревне теперь почти все голодают,
С заметным трудом себя сами питают.
Л. 124
Ходят с протянутой даже рукой
Иные, за плечами часто с сумой.
Хотелось бы разик еще побывать,
По лесу, пахучим лугам погулять.
Там красного солнышка свет веселей,
Природа и люди гораздо милей.
Там в лунные летние ночи
Задумчивей смотрят и месяца очи.
Там слышны трели соловья
С зари полночной до утра.
В укромной хижине своей
Нередко видишь и детей.
И в доме тесном, необширном
Проводят дни в веселье милом,
И молодой их громкий смех
Приятно действует на всех.
Как видно, с Починком придется проститься
И радостей летних навеки лишиться.
О нем лишь мы будем всегда вспоминать
И с грустью тайною только вздыхать.
Л. 124 об.
Милые дети! Для вас навсегда
Памятна будет эта пора.
Здесь юные годы счастливо вы жили
И радостно, весело жизнь проводили.
Вы все разлетелись по разным местам.
Нечасто теперь и увидишься с вам.
Живите и помните старые годы,
Не знали тогда вы житейской невзгоды.
Как радостна в жизни бывает весна!
И жизнь ваша счастьем пусть будет полна.
Моя лебединая песня пропета,
Горячей любовью ко всем вам согрета.
27 февр[аля] 1933 г[одa].
Л. 125
Пасхальная ночь
Вот и пасхальная ночь наступила…
Как она ныне печальна, уныла!
На улице тьма беспросветная, грязь,
Так и рискуешь в канаву упасть.
Где-то в деревне слышен был звон,
Так необычен теперь уже он.
Сердце печально забилось в груди,
Что-то тревожное ждет впереди.
С трудом мы попали в собор кафедральный
Там певчие пели канон погребальный,
Не долго пришлось и момента нам ждать –
Воскресшего Господа стали встречать.
Зажженные свечи у всех заблестели,
Восторгом и радостью сердце согрели.
Печаль и невзгоды, житейское бремя
С Воскресшим Христом позабыты на время.
Детей и внучат я в уме поздравлял,
Заочно с любовью всех лобызал.
Милые дети от нас так далеко.
С старушкой своей лишь живу одиноко.
Л. 125 об.
Боря лишь временно нас утешает,
Но скоро и он уже нас оставляет.
Но вот мы и дома. Был час за полночь
И сесть за пасхальную трапезу были не прочь.
Кулич наш украшен был даже цветами,
Затем пирожки появились с грибами,
Заметен был также пирог с творогом
И яиц десяток лежали кругом.
Довольны мы были пасхальным столом
Отсутствовал только графинчик с вином.
Закончив трапезу, мы все разошлись
И мирно в постели свои улеглись.
3/16 апреля, 1933 г[од], (Пасха).
Л. 126
Леле Поспеловой
Я не стихотворец, не поэт,
Таких замашек во мне нет,
Но иногда как будто вдруг
Находит стихотворный дух.
Ну вот в такие-то минуты,
А иногда и ради скуки
Бывают всякие грехи,
Как, например, писать стихи.
Сижу теперь один в тиши
И в доме ни одной души,
Читаю разные сказанья,
Пишу свои воспоминанья:
Здесь нет событий чрезвычайных
Или секретов разных тайных,
Все так обычно и серо,
Об этом знаешь ты давно.
Писать не стоит о погоде,
О нашей жизненной невзгоде,
От скуки в карты мы играем,
А иногда кой-что читаем.
Л. 126 об.
Твоя подружка хохотунья,
Подчас большая и шалунья,
Обычно любит погулять,
В постели утром полежать.
Об этом, впрочем, речь кончаю,
Другую речь я начинаю.
Живешь теперь от нас далеко
Да, может быть, и одиноко.
Скучать едва ли можешь ты,
Теперь другие, знать, мечты:
Удачно кончить долг служебный
И отзыв получить отменный.
Живи, лечи, не унывая
И нас изредка вспоминая,
А если будут затрудненья –
Случиться могут без сомненья –
Язык свой высунь поскорей,
Пойдет и дело поспорей,
Почаще в зеркальце смотрись
И пудрой розовой натрись.
Пусть то проделает и Зоя,
Спасаясь от дневного зноя,
Явившись в хижину твою,
Привычку вспомни и свою.
Л. 127
Пореже охай и вздыхай,
Цв-ва чаще вспоминай,
И служба будет весела
И не покажется скучна.
Живи, природой наслаждайся,
В лесок почаще удаляйся,
Там слушай пенье соловья
(Любил когда-то слушать я).
Быть может, сядешь у реки,
Сплетешь из цветиков венки,
В головку русую вплети
Ты бархатистые цветы.
Во всем в деревне теперь сладость,
В ней благоуханье и радость,
В ней солнце светит веселей
И все в ней кажется милей.
Гуляй по рощам, по полям
И по красивым по лугам,
Пиши, какую жизнь ведешь,
Когда ложишься и встаешь.
Клиентов много ли на сплаве
И все ль они в Устьянском крае,
Болезней род какой у них,
И много ль у тебя больных?
Июнь, 1931 г[од].
Л. 127 об.
От Петра Ивановича Успенского получил такого рода стихотворение:
«К тебе желанный друг мой, обращаюсь,
Ищу доверья, ласки, доброты.
Но я открыто, прямо вам сознаюсь,
Что редко где найдешь друзей, как ты.
Бывали скорби в жизни и страданья
В душе темно, не знаешь, как ступить.
Порой гнетут безумные желанья
Расчеты с жизнью дерзко учинить.
Но тут рука твоя меня смиряет.
Я слышу ясно голос твой,
Что все так в мире грешном протекает,
Порядок здесь не может быть иной
Не радости, утехи и богатство
Дает нам этот злой и грешный мир.
В словах, речах лишь только наше братство,
А в нашем сердце есть другой кумир.
Но ты держись святого упованья,
Что скорби в лучший мир нас приведут.
Окончатся тогда и все страданья,
И в нас святые чувства оживут.
Л. 128
Я голос дружбы с верой принимаю,
Привык тебя я в жизни уважать.
И сердце я к твоим словам склоняю
И другом вечно буду почитать».
1935 г[од], 15/5.
8 марта 1936 г[ода] после непродолжительной, но тяжкой болезни скончался бывший архиепископ Тамбовский Петр (в мире Петр Иванович Успенский). Все время, после перемещения его из Вологды в Тамбов, я вел с ним оживленную переписку. О службе его в Вологодской семинарии довольно подробно изложено в моих воспоминаниях. В настоящих строках мне хочется поместить два-три последние письма его ко мне. Приблизительно месяца за три до своей смерти Успенский обратился ко мне с предложением сообщить, не было ли в моей жизни каких-либо особенных событий, заслуживающих внимания. Со своей стороны и он обещался поделиться событиями из своей жизни.
На первый раз я сообщил архиеп[ископ]у Петру о двух своих сновидениях, из которых одно касалось моего товарища по семинарии
Л. 128 об.
Палладия Константинови ча Сергиевского, священничествовавшего в Тобол[ьской] губ[ернии], второе сновидение касалось лично меня.
Первое сновидение было, помнится, в 1929 г[оду], на 17 сентября по стар[ому] стилю. Снилось мне, что я нахожусь в храме и стою на солее у северных дверей алтаря. Неожиданно открываются двери, и в них в полном архиерейском облачении с крестом в руках стоит покойный архиепископ Варшавский Николай (Зиоров). Увидев меня, архиепископ осенил меня крестом и сказал: «Благодарю тебя, мой друг, что ты поминаешь меня и молишься обо мне. (Для поминовения имя архиепископа Николая я записал в свой синодик). Напиши о. Палладию, что дело с постройкой у него кончится благополучно». Сон меня очень заинтересовал, особенно вторая его половина. Утром, не медля ни минуты, я написал Сергиевскому письмо, в коем упомянул о своем сновиденье. На это письмо я получил ответ, но в нем не было никакого намека на мое сновиденье, выходило так, что он как будто не получил его, или, если и получил его, то не придал никакого значения моему сновидению. Однако вышло не так.
Л. 129
Спустя месяца полтора после этого я получаю от Сергиевского письмо, несказанно поразившее меня. Он назвал мой сон вещим и сообщил мне следующее. «Года полтора тому назад, – писал он, – прихожане мои вознамерились построить церковь, но власть делала препятствия и постройку церкви не разрешала. Согласия не давала как местная власть, так и центральная. Всякая надежда на постройку церкви была потеряна. И вот совершенно неожиданно дней пять тому назад получено разрешение построить церковь. Можешь себе представить, насколько поразил меня твой удивительный, поистине вещий сон».
Второй мой сон. Приснилось мне, что я нахожусь в Воронеже и стою у гробницы святителя Митрофана. Приложившись к мощам этого угодника, я направился к выходу, но, чтобы запечатлеть в своей памяти всю обстановку, окружающую гробницу, при выходе еще раз оглянулся назад и вижу: святитель как будто приподнялся и, смотря на меня, провел рукой по своему горлу. Вскоре я проснулся и почувствовал нестерпимую боль в своем горле. Сильный испуг овладел мной. Послал за фельдшером. Явившись ко мне и осмотрев горло, фельдшер сказал, что заметны признаки дифтеритного
Л. 129 об.
налета и что необходимо пригласить врача. Явился и врач и после тщательного осмотра горла подтвердил заключение фельдшера. Были приняты меры, благодаря которым болезнь моя прошла благополучно.
Вот последнее письмо ко мне П. И. Успенского от 17.11 1935 г[ода]. Он писал ко мне:
Дорогой Никифор Александрович!
Приходится сознаться, что Вы у меня единственный друг, с которым люблю доверительно беседовать в письмах. Благодарю за письмо от 1 /11 и особенно за помещенный в нем сон. Оба сна Ваши настолько ярки и вещи, что по-прежнему заслуживали бы оповещения в печати. А теперь будем дивиться им про себя и глубоко умолчим. Читая письма Ваши, по правде, я завидую Вам. При свободном своем положении Вы вращаетесь в кругу многих интересных людей, товарищей, друзей и просто знакомых. Из Вологды ждете к себе Наташу, в Ленинграде беседуете с П. А. Прокошевым. Я лишен этих приятнейших встреч и свиданий. Я давно уже живу одиноко. Никто не ходит ко мне и не навещает меня. Еще когда был правящим архиереем, кое-кто заходили ко мне, но все это по делу, а не по дружбе. Теперь же я всеми
Л. 130
забыт. Знаю только кладбище и живу в своей квартире, как узник. А Вы знаете по прежним опытам жизни, как я всегда окружен был народом, и притом мыслящим, жизнерадостным. Сколько было приятного провождения времени, сколько утех, удовольствий. Вспомним хотя бы наши семинарские театры, наши взаимные перегащивания сослуживцев. Везде, кругом жизнь, разговоры, общение. К одиночеству, по правде сказать, не привык я, оно мне противно. И вот пришлось, однако, испытать его, и притом в последний период жизни своей, когда бы требовалось, кажется, видеть расцвет своей прежней общительности и содружества. Вместо того, при бодрости еще своих сил, мучаюсь теперь, тоскую, скорблю. Мучаюсь прежде всего от этого беспросветного одиночества, и на этом фоне терзают меня и другие мученья, и прежде всего – минуло 76 уже лет, вот-вот близок уже и отход, и тогда прощай все наши письма, все наши дружеские беседы, хотя полон я веры, что этих высоких общений предлежит нам истее причащатися в невечерние дни. Хотелось бы бодриться всегда, но тоскую от проявлений старческой болезненности: слабеет зрение, дают знать по временам головокружение и сердечная астма. Тоскую и от разных метаморфоз и перипетий по службе. Вам известно уже о перемещении моем из Орла в Тамбов. Это было дело большой интриги, которая преследовала меня и дальше. В Тамбове прослужил я лишь 8 месяцев и снят был к настоятельству
Л. 130 об.
при одном из кладбищ, где и служу теперь. Вам хорошо известны мои способности и служебные дарования, и можете ли Вы поверить тому, что сказано было тогда мне в указе: «Управление епархией составляет для меня тяжелое и непосильное бремя». Мучаюсь далее, что и при службе кладбищенской собирают на меня разные затруднения. Ныне выдвигаются к архиерейству не лица высокой квалификации, а пигмеи своего дела, только бы собрать себе более содержания. Я при кладбище был достаточно обеспечен. Но ко мне ныне приписан причт собора во главе с архиереем из пяти человек, и я стал нуждаться. Дальнейшая мечта моих недоброжелателей – как бы лишить меня и этого обеспечения. И тогда где преклоню я свою голову и где напитаюсь? Вот моя скорбная повесть.
Шлю Вам и старушке привет.
Любящий Вас и преданный Вам бывший сослужитель П. Успенский.
Письмо от 28/12 1935 г[ода].
Дорогой незабвенный и нежно любимый мною Никифор Александрович.
Я глубоко удовлетворен, что Вы и открытку мою получили, и сегодня пришел ко мне и ответ Ваш на нее. По-дружески крепко целую и обнимаю Вас, что Вы исполнили сделанные Вам задания. В Ваших сообщениях усмотрел и я крепкую по вере
Л. 131
нашей руку Божию, хранящую нас во всех подробностях нашей жизни. Необыкновенно живо вырисовывается она во всех деталях Ваших сообщений. Есть и у меня немало таких ярких воспоминаний, если только не вся моя жизнь представляет такое водительство Божия провиденья. Но остановимся прежде на текущем моменте наших переживаний. Близятся святые и великие дни. Душа объята трепетом, умиленьем и озарением. Туда, ввысь, стремится она, и там в необъятных пространствах ищет и вспоминает Великого Бога.
Небо святое,
Как ты прекрасно!
Имя благое
Слышу там ясно.
Дума за думой
В сердце приходят,
Взор мой угрюмый
В радость приводят.
Там ведь, у Бога,
Мира и счастья
Всякого много,
Там нет пристрастья.
Нет там и бури,
Нет там ненастья,
В тихой лазури
Море там счастья.
А на землю спустимся,
Что здесь увидим
Дивное чудо
Ныне свершилось.
Бог и Владыка
Песнию чудной
Ангелов лика
В жизни сей студной
Мир возвещает,
Благоволенье…
Зло всем прощает
И… огорченье.
Мы же враждуем,
Кровь проливаем,
Мира не чуем,
Зло продолжаем.
Боже Пречудный!
Силой твоею
Дай нам столь нужный
Мир над землею.
Л. 131 об.
В таком озарении приветствую с великими днями. Да Храни Вас Господь.
А вот и мои благодарные воспоминания. Пред нами 1912 год. Церковно празднуется по распоряжению духовной власти 100-летие французской войны. Предписано совершить праздничное торжественное служение пред Владимирскою иконой Божией Матери с чтением пред нею за всенощной положенного акафиста. Я состою настоятелем Всеградской Богородичной церкви[14], где пребывала Тамбовская широкочтимая икона Богоматери. При церкви два младших по штату протоиерея, один из них служил всенощную службу. Я в сторонке стою у столика и готовлюсь к чтению акафиста. Когда мы собором выходили к чтению акафистов, у нас было принято выходить с открытыми головами. Но тут у меня почему-то явилась неодолимая мысль – надеть мне камилавку или нет, и, находясь в таком размышлении, я как-то инертно надеваю камилавку, сослуживцы мои с открытыми головами. Выходим, сослуживцы мои за мною. Как только спустился я с солеи, последовал от какого-то человека страшный удар по моей голове железною, как оказалось потом, палкой, толщиною не тоньше ручного указательного пальца. Послышался тупой звук. Но удар помял немного лишь камилавку, а болезненности никакой голове не доставил. Немного я отклонился, последовал второй,
Л. 132
cтоль же сильный удар, не нанесший, однако, никакой болезненности моей голове. Служба приостановилась. Я чрез левый придел подбежал к певчим и воодушевил их петь: «Хвалите имя Господне». После того пред иконою Богоматери совершен был краткий благодарственный молебен. Можете представить настроение молящихся и особенно лично мое. Все плакали на коленях и благодарили Господа, что я не только живой, но не получил даже и повреждения. Шедшие за мною священнослужители схватили злоумышленника, вырвали из рук его палку. Он весь дрожал. То оказался сумасшедший, сын одной моей прихожанки-вдовы, которая много с ним видела скорби. Когда он возбужден был, мать обыкновенно отвозила его в дом умалишенных, а когда стихал, ей жалко бывало его и она привозила его домой. В тот злосчастный вечер он почему-то очень разволновался, сорвал лампадку от икон и бросил на пол, а сам убежал. Забежал в церковь к нам, и тут совершилось то, что я описал. Вы, наверное, знаете, что удары сумасшедших бывают очень сильны и крепки, и палка у моего искусителя была очень здоровая. По законам естественным, человеческим, если бы удары пришлись по открытой голове, то вся она вдребезги была бы разбита, и я с того времени не существовал бы уже. Но Бог предохранил меня моей камилавкой. Отсюда понятны и мои тайные лихорадочные размышления: надевать мне камилавку или не надевать. С того времени
Л. 132 об.
вспоминаю сей священный вечер, чудесно приведший меня от смерти к животу. Люди скажут: все это случайность, но Вы судите, милый Никифор Александрович, могут ли совершаться так дела совершенно случайные. Здесь видна прямая, невидимая забота о нас, недостойных. Есть много и других случаев, но пока о них умолчим.
Квартирку имею теплую, покойную и уютную, все как в раю, только Евы нет. Одиночество гложет меня, но смиряюсь пред Божьими путями. Вам не судил Господь принять священство, но зато сохранили живую связь с детьми в своей старости. Я отделен от детей своим положением, они не пишут, и не знаю, живы ли они и где находятся. В случае безработности мне и преклонить голову свою будет не у кого. Но я верю, что Бог укажет свои пути и тогда. Мне хотелось бы при конце своей жизни подарить Вам на память книгу «Святая Земля и Библия» Гейки[15], роскошное прежнее издание. Если можно, напишите, пришлю Вам.
Вас со старушкой по-братски целую.
Неизменно любящий Вас П. Успенский
Последнее письмо П. И. Успенского от 15 января 1936 г[ода] не представляет особенного интереса. В этом письме он уведомляет меня, что обещанную посылку он мне высылает и просит принять ее с любовью.
[Вставка письмо П. Успенского, листы не пронумерованы.]
Л. 1
1936 15/1
Дорогой незабвенный и прелюбезнейший Никифор Александрович.
Первый день нового года по ст[арому] с[тилю]. После всех вечерних служб сижу дома за чаем и осмысливаю ответ Вам на Ваше письмо от 5 января. На душе мирно, радостно, немножко тоскливо от одиночества, но и при нем чувствую в душе какой-то восторг. И первый день Рождества, и нынешний новый год служба у меня прошла с каким-то особенным умилением, даже слеза показалась за службой. Была к тому и внешняя причина. До сих пор служение проходило у меня просто, без певчих. С конца года от ктиторши присланы певчие, которые по
Л. 1 об.
праздникам поют теперь за литургиями весьма хорошо. Вот они-то между прочим и растрогали мое сердце. Дорого было особенно то, что не просил я об этом; но сами лично, по своей инициативе хозяйственные распорядители церкви пришли к моему утешению. Дальнейшие моменты рождественских праздников первых двух дней были нелегки для меня. Мои многочисленные соработники разошлись по приходу, а я, не уходя домой после обедни, нес целодневное дежурство по кладбищу на случай появления посетителей по праздничному времени и для различных
Л. 2
возможных треб. Остался при церкви дотемна и закончил в тот и другой день дежурство свое крестинами на дому у верующих поселян. Тяжеленько было, но когда в душе мир, озарение, ничто не кажется трудным и обременительным, а напротив, везде какой-то мир и душевная радость. Размышляя о всех этих переживаниях, благодарю я Господа Бога, что несмотря на мой преклонный возраст, он не отнял у меня еще разум, позволяет служить, утешаться и даже чувствовать в служении некоторый восторг. Ив[ан] Мих[айлович] Леоферов[16] у меня теперь действительно самый близкий по службе друг и собеседник. Папаша его[17], прежде злейший табакур, а ныне почтенный протоиерей, часто шлет поклоны и благодарит за прежнее руководство.
Л. 2 об.
С Ив[аном] Мих[айловичем] мы часто делаем вылазки в область прошлого, вспоминаем многих, не забываем и Вас. Обещанную посылку готовлю Вам. Дети мои ко мне не близки, я же стар и приближаюсь к конечному исходу. Хочется, чтобы и драгоценные книги мои заблаговременно попали в надежные руки. Ваше настроение я знаю, Вы их с любовью примете. Если же Богу угодно будет призвать Вас к себе прежде Ваших детей, я уверен, что они по расположению к Вам не забросят их и долго будут хранить. Вот именно эта цель мною и руководит. Кибардин до сих пор письма не прислал. Напомните ему, если имеете переписку. Удалось ли в праздники насладиться церковным служением? Братски с любовью целую Вас и старушку.
Неизменно любящий П. Успенский.
Л. 133
О последних днях жизни архиепископа Петра, о его смерти и погребении я получил письмо от 20/ 3 36 г[ода] от протоиерея Ивана Мих[айлови]ча Леоферова, вологодского уроженца, кончившего курс в семинарии в 1911 г[oду] и служившего в течение 16 лет в Степурине, а затем перешедшего на службу в Тамбов.
Он писал:
Дорогой и многоуважаемый Н[икифор] А[лександрови]ч.
Ваши милые и сердечные письма получил. Вполне разделяю Ваши скорбные чувства по отношению к почившему владыке Петру. Теперь сообщаю подробности о его смерти и погребении. Итак, я писал Вам, что накануне смерти в субботу, 7 марта, я позван был к нему на квартиру отслужить молебен Тамбовской Божией Матери. Сразу от всенощной я направился к владыке, взяв с собою акафист его собственного составления. Пришел… Владыка стонет, но в памяти. Я его спрашиваю: «Владыка, Вы узнаете меня?» «Узнаю, Иван Михайлович!» – и крепко обоими руками пожал мне руку. «Тяжело Вам Владыка?». «Тяжело». «А что болит?». «Весь, но больше всего
Л. 133 об.
тяжело и тошно», – и показал на грудь. «Владыка, Вы хотите помолиться со мной Божией Матери, чтобы Она облегчила Ваши страдания?». «Хочу, давайте скорее».
Я начал молебен и чтение акафиста. Владыка лежа молился, стоны прекратились. Прочитал молитву и закончил акафист. Пожелал ему облегчения от болезни. Но тут он опять застонал и стал опять о чем-то просить, но я долго его не понимал, не знал, что ему надо. Лишь только с помощью внучки понял, что просит читать молитву на исход души. «Кратко, кратко», – проговорил он. Прочитал часть канона и молитву. С чувством поцеловал Владыка Св. Крест. Затем с полчаса посидел у него на кровати. Сообщил, что послал Вам письмо о его болезни и он в знак благодарности пожал мне руку. Опять стал стонать и бредить: «Снимите с меня ответственность, снимите с меня регалии» и т[ак] далее. В 11 часов ночи я ушел от него домой. В воскресенье днем мне не удалось быть у него, было сыро и мои галоши были в ремонте. В 5 часов вечера
Л. 134
заходит ко мне диакон Петров[18] и говорит, что меня зовут к владыке ждать его смерти. Пока я сбирался и ждал галош, прошло около часу и уже владыку я не застал живого. Он скончался. Собрался весь причт собора и кладбищенский. Я с его духовником Киреевым раздели покойного, отерли елеем, а затем облачили. По его желанию он был облачен по древнему чину в священническую фелонь с омофором, как он обычно служил по будням. Затем совершили соборне панихиду, и началось чтение Евангелия у тела. После панихиды я ушел домой и сразу стал писать извещение о его смерти. В 11 часов ночи опять пошел в дом покойного и читал с 12 ч[асов] ночи до 5 ч[асов] утра без перерыва. У гроба никого не было, все спали, но я, обычно боявшийся находиться один с покойником, тут ничего не боялся. Вторую ночь чреду чтения я опять взял на себя, желая честно выполнить долг, так как другие сослуживцы под разными предлогами старались уклониться от этой тяжелой обязанности. Вынос тела покойного был во вторник в 4 часа вечера во главе с зашт[атным] епископом Николаем[19] в сопровождении из 8 священников
Л. 134 об.
с соединенном хором певчих соборной и кладбищенской церквей и с крестным ходом при большом количестве почитателей владыки. При прибытии в храм совершена была заупокойная всенощная. Жаль, что наш правящий владыка архиеп[ископ] Николай Чудновцев[20] отсутствовал. Он назначен временным управляющим Воронежской митрополией и был в поездке в Москву и Воронеж. В среду с 9 ч[асов] утра архиерейское служение заупокойной литургии, а затем величественный и трогательный чин погребения. Возглавлял владыка Николай, сослужили 8 священников. Пред погребением владыка Николай произнес прекрасное слово, в котором всесторонне охарактеризовал личность покойного владыки Петра. После прочтения второго евангелия прот[оиерей] Благонадежин[21] в своей речи делился воспоминаниями о покойном владыке, как бывшем его сослуживце и руководителе по тамбовской епархии. Пред пением «Со святыми упокой» я, как вологжанин и сын
Л. 135
его ученика, взял на себя смелость от имени его бывших учеников и воспитанников выразить свои чувства пред почившим. Указал на его 13-летнюю службу на пользу родной семинарии, выпустившую за это время сотни воспитанников, из которых служат церкви Божией до 10 человек в сане епископа и сотни иереев и немало светских, отдавших свои силы на служение родине, связь с которыми он не терял, что свидетельствует о взаимной любви. На могиле говорил прот[оиерей] Великанов. После погребения была трапеза в его бывшей квартире.
Еще одно последнее сказанье
И летопись окончена моя…
В настоящем рассказе я имею намерение сообщить о кошмарном событии, встревожившим не только меня, но и всю мою семью во главе с моей старушкой. Событие это произошло 4 августа 1940 г[ода]. По приглашению своего старшего сына Сережи мы, т[о] е[сть] моя старушка и я, отправились на дачу, где в этот год проводил со своей семьей Сережа[22], наезжая, правда, лишь временами в то селение, где он проводил свободные дни. На любезное его приглашение погостить у него мы охотно согласились, тем более что в это время начался обильный рост грибов. И вот в указанное число августа мы явились туда. Местность, где жил Сережа, нам очень понравилась. Все время недельного там пребывания погода стояла хорошая. Вера Кирилл[ов]на почти с раннего утра отправлялась в лес за грибами. Редко, или, вернее сказать, постоянно она ходила в сопровождении молодежи. Меня для поисков и сбора грибов в лес не тянуло, тем более что я от длительных прогулок чувствовал боли в ногах с частыми в них судорогами. Но оставаться дома было скучно и обидно. Я все-таки решил после ухода в лес Веры Кир[иллов]ны делать краткие прогулки по одному избранному мною направлению по дороге без захода в лес. Так было и 4 августа. Дойдя до мостика, откуда я привык возвращаться обратно, на этот раз меня потянуло в лес, который мне показался подходящим для роста грибов. Впереди довольно далеко бежали ребятишки с довольно большими для них корзинами. Предполагая, что они собирают грибы, я направился к ним. Они, как оказалось, сбирали ягоды, а грибов в двух корзинах было не больше 5–10. Следующий далее лес опять привлек мое внимание, но он же послужил и причиной моего скитания, перехода с одной тропки на другую. Одним словом, я стал приходить в смущение, стал оглядываться на все стороны, чтобы найти тропу, которая привела бы меня на дорогу, ведущую в деревню.
Л. 136
К моему несчастию, блуждая по разным тропинкам, я не встретил при своем блуждании ни одного человека, к которому я мог бы обратиться за указанием, где я нахожусь и как мне пройти в ту деревню, где я временно живу. Мое душевное настроение стало приводить меня в смущение. Я стал буквально теряться, и всякие соображения меня совсем оставили. Шел я долго без определенного направления. Наконец я дошел до реки с крутым обрывистом берегом, услышал голоса людей и воспрянул духом. Но увы! Спустившись с крутого берега, я увидел на берегу реки небольшой дом и около него стоявшего гражданина, мало похожего на обыкновенного дровосека, следившего, как оказалось, за отправкой куда-то дров, сложенных в поленницы. Я подошел к нему. Он, как было заметно, был удивлен моим появлением в таком месте, где он жил, и пригласил меня в свою контору. Я откровенно сообщил ему, кто я и почему я здесь оказался. Название деревни, где я временно живу, я забыл и дать руководящие мне указания он решительно не мог. «Вы, вероятно, видели, что здесь очень много в окружности деревень и, не зная названия той деревни, где вы живете, я теряюсь отправить вас куда-либо наугад». Я начал приходить в отчаянье. Между тем время заметно клонилось к вечеру. Видя мое положение и крайнюю растерянность, этот гражданин, оказавшимся очень внимательным и даже милым, предложил мне отправиться к местному начальнику милиции версты за три. «Он, вероятно, найдет способ вывести вас из затруднения. Я дам Вам лошадь и провожатого». Другого исхода не было. Оставалось с благодарностью принять такое
Л. 136 об.
предложение. Я поехал. Выехали на дорогу, ведущую к железнодорожной станции. Дорога оказалась такой, что по ней можно было ехать только шагом. Что в это время, сидя в телеге, мне пришлось пережить, я и теперь без волнения не могу вспоминать об этом. Время заметно клонилось к вечеру. Мои думы и волнения усиливались особенно о мысли о тех переживаниях, которые в данное время испытывают как моя старушка, так и все живущие с ней. Но вот, наконец, и дом, где живет заведующий участком милиционер. Я вошел в небольшую комнату, очевидно канцелярию начальника участковой милиции. Он сидел за столом и производил впечатление человека средних лет. В канцелярии сидели пять человек мужчин, из коих двое были с признаками значительной нетрезвости и сквернословились без всякого стеснения. Начальник милиции после нескольких замечаний нашел наконец [возможным] удалить их и заключить в отдельное помещение в роде карцера. Когда они были удалены, начальник милиции, не обратив на меня особенного внимания, стал допрашивать оставшихся трех мужчин. Они оказались беспаспортными. Допрос этих лиц продолжался минут сорок. Я взволнованный от своих дум, сидел и не вникал в допросы, какие делал им милиционер и какие они делали ответы. Дело наконец с ними было кончено, и наступила моя очередь. Допросив меня, кто я, милиционер потребовал предъявить ему мой паспорт. Узнав, что паспорта я при себе не имею, что я в 11 часов утра вышел из дома, где я временно живу у своих родных
Л. 137
и что как незнакомый со здешним местом заблудился и направлен сюда в надежде, что начальник милиции примет меры, чтобы препроводить меня в ту деревню, где живет моя семья. «Как называется деревня или хутор?» – спросил милиционер. Вопрос естественный, но меня он поставил в тупик. Я принужден был ответить незнанием деревни. Милиционер видимо стал относиться ко мне с недоверием. Взяв лист бумаги, он стал спрашивать о составе моей семьи с указанием при этом, кто где служит и кто где живет. Когда я стал перечислять членов своей семьи и дошел до Милицы[23], то забыл от растерянности, как ее зовут. Такой казус видимо не послужил в мою пользу. Подозрения милиционера насчет моей особы, по-видимому, усилились, а я еще более стал волноваться. Мысли мои опять обратились в сторону несчастной деревни, название которой я забыл и где моя старушка и все там живущие находятся в настоящий момент в невыносимой тревоге. Волнение мое было настолько сильно и вызывало почти на глазах слезы, что милиционер стал относиться ко мне внимательнее и сочувственнее. «Вы заявили, – обратившись ко мне, сказал милиционер, – что Ваша дочь живет в Ленинграде и что она по временам навещает вас и хорошо знает настоящее место жительства вас и вашей семьи. Чтобы успокоить вашу семью и особенно вашу, как вы говорите, больную старушку, я предлагаю
Л. 137 об.
вам немедленно выехать в Ленинград и отправить вашу дочь в место жительства вашей семьи для ее успокоения. Другого исхода я не вижу. Я дам вам провожатого до станции железной дороги». После минутного колебания я принял это предложение. Осведомившись, что на поезд до Ленинграда деньги у меня есть, милиционер кликнул, как оказалось, своего помощника, которому и дал поручение дойти со мной до станции жел[езной] дороги и посадить меня в вагон. Начинало вечереть. Купив билет и усадив меня в вагон, милиционер простился со мной, решительно отказавшись принять от меня в благодарность деньги. Вот я и в вагоне. Трудно передать о тех волнениях, которые я пережил, сидя в вагоне и предаваясь своим скорбным мыслям. У меня было почти лихорадочное состояние и такое душевное, какое не дай Бог переживать никому. Приехав в Ленинград, я вместо того, чтобы сесть в трамвай и ускорить свидание с Милей, побежал (буквально так), причем мое волнение возрастало при мысли, что Милю может быть дома не застану за выездом ее к кому-нибудь из своих знакомых. Сердце мое усиленно билось при таком предположении. Но вот наконец и наша квартира, поднимаясь в которую по лестнице, я был в полном изнеможении. Позвонил и увидел перед собой Милю. Видя меня в состоянии полного изнеможения, она взяла меня за руку и усадила в комнате на стул.
Л. 138
Я сообщил ей, при каких обстоятельствах я оказался приехавшим в Ленинград, и что в деревне в это время несомненно переживается общий переполох, ища меня в разных направлениях, и что в силу этого ей с наступлением утра необходимо немедленно ехать и успокоить маму и всех там живущих, что я благополучен. Выслушав мою скорбную и жуткую повесть, Миля крайне взволновалась и выразила непременное и немедленное намерение отправиться в деревню с сообщением о моем прибытии в Ленинград. Несмотря на мою просьбу, чтобы она по крайней мере дождалась часов до 3 утра, Миля категорически заявила, что она немедленно считает необходимым выехать и вслед за этим по телефону позвонила одному знакомому ей молодому человеку, не согласится ли он немедленно выехать с ней в деревню, объяснив о необходимости сделать это сейчас же и о случае, происшедшем со мной. Этот молодой человек без всяких отговорок изъявил свое согласие отправиться сейчас же. Была уже ночь. В этот день, день общего смятения и беспокойства, прибыли из Ленинграда Бабушкины Екатерина Федоровна и Петя, а также Садоковы и, конечно, вместе с другими выразили участие и беспокойство. Миля явилась в деревню вместе с молодым человеком, когда все уже легли спать. Другая радостная весть обо мне была
Л. 138 об.
получена в тот же день моим внуком Володей[24], ходившим на станцию железной дороги встречать Ирочку. От одного гр[аждани]на, находившегося на станции, Володя случайно при разговоре с ним узнал от него, что он видел меня на станции, по-видимому, отправляющимся в Ленинград. Таким образом, два отрадных известия о моей пропаже и моем благополучии были получены почти одновременно. Моя старушка на другой день прибыла в Ленинград и передала мне все подробности со всеми беспокойствами и страхами за меня и сказала, что голова ее более, чем наполовину поседела в эту ночь. Этим я заканчиваю мой слабый рассказ о своем печальном случае, происшедшем 4 августа 1940 г[ода].
Л. 139 пустой.
Лист без нумерации.
О здравии:
Еписк. Петра, Прот: Николая, Палладия, Михаила, Иоанна, иереев – Евлогия, Павла, раб. Бож[иих]: Николая, Никифора.
О упокоении:
Архиеписк. Николая, Еписк. Петра, Архиеп. Феодосия, Еп. [незазб.], протоиереев: Иоанна (Лебедева), прот. Иоанна (Кузнецова), прот. Иоанна (Кострова), прот. Феодора (Соболева), прот. Василия (Карпова), прот. Василия (Смелкова), прот. Константина (Садокова), прот. Федора (Ремова), прот. Николая (Малиновского).
Раб. Бож[иих].: Алексея (Хергозерского), Алексея (Попова), Флавия (Скабовского), Николая (Суворова), Евгафа (Прозоровского), Матфея (Орнатского), Георния (Можарова), Василия (Покровского), Николая (Богословского), Иакова (Левитского), Василия (Копылова), Виктора (Лаговского), Василия (Рейпольского), Владимира (Никольского), Константина (Заболотского), Александра (Макарьина), Павла (Хвалынского, Аркадия (Брянцева), Евлампия (Спасского), Иринарха (Попова), Петра (Орнатского), Виктора (Попова), Владимира (Пестерева).
Протоиереев: Василия (Полякова), Александра (Суровцева), Прокопия (Попова), Василия (Углицкого), Димитрия (Люцернова), Алексия (Беляева), Алексия (Чижова), Николая (Панцырева), иереев: Николая (Павлова), Владимира (Малевинского), Александра (Малевинского), Димитрия (Баркова), Алфея (Турова), Викторина (Кулакова), Дия (Турова), Григория (Коржавина), Владимира (Попова), Николая (Доброумова), Николая (Шутова), Аркадия (Дмитриевского), Александра (Жаворонкова), Александра (Юшкова), Димитрия (Кулакова), Александра (Пахолкова), Владимира (Шейбухова), диак. Стефана (Богословского), иерея Алфея (Патокова), иерея Николая (Павлова).
Л. Об.
Раб. Бож[иих]: Николая (Озеркова), Иамвлиха (Попова), Николая (Правдина), Разумника (Попова), Николая (Кедровского), Митрофана (Преображенского), Александра (Славина), Матфея (Попова), Николая (Юлина), Иоанна ([Еводова?]), [Коприя?] (Воронцова), Петра (Прокошева).
[1] Борису Ильинскому – сыну Никифора Александровича.
[2] Внучка Никифора Александровича – дочь сына Леонида.
[3] Алевтина Ильинская – жена Леонида Ильинского.
[4] Возможно прот. Николай Александрович Рукин (1860-24.07.1931). Окончил Вологодскую духовную семинарию (1881), Казанскую духовную академию (1885). С 05.09.1885 учитель Иркутского духовного училище, с 19.11.1885 учитель Никольского духовного училища, с 04.11.1888 помощник смотрителя того же училища. С 07.04.1891 священник Покровской Козленской церкви г. Вологды. С 12.05.1892 сверхштатный, с 09.1894 штатный член Вологодской духовной консистории. С 1903 г. уволен за штат с причислением к Зосимо-Савватиевской церкви г. Вологды. С 1903 г. преподаватель Вологодского духовного училища. См. Клировая ведомость Зосимо-Савватиевской церкви г. Вологды за 1914 г. // ГАВО. Ф. 1063. Оп. 15. Д. 99. Л. 6 об. – 7 об.; Подстаницкий. С. 62.
[5] Шалаурова Анна Михайловна – теща брата Н.А. Ильинского, Василия Никифоровича Ильинского.
[6] Возможно, Александр Андреевич Садоков (1881-02.10.1937). Окончил Вологодскую духовную семинарию (1906). С 27.11.1906 псаломщик Параскево-Пятницкой церкви г. Вологды, с 06.03.1908 псаломщик Покровской Казанской церкви г. Вологды, с 09.06.1908 диакон с оставлением на должности псаломщика той же церкви. См. Клировая ведомость Покровской Казанской церкви г. Вологды за 1917 г. // ГАВО. Ф. 1063. Оп. 29. Д. 158. Л. 7 об.; Александр Андреевич Садоков // Виртуальный музей новомучеников и исповедников земли Архангельской www.arhispovedniki.ru/cardfile/3544; см. о нем также в воспоминаниях прот. А. Резухина.
[7] Старший сын Никифора Александровича.
[8] Анна Павловна Ильинская – жена Сергея Никифоровича Ильинского, в девичестве Садокова. См. Метрическая книга церкви Димитриевской церкви г. Вологды за 1918 г. // ГАВО 496. Оп.60. Д.25. Л.356 об-357.
[9] Екатерина Федоровна Бабушкина (Сысоева), жена брата Веры Кирилловны Ильинской, Петра Кирилловича Бабушкина.
[10] Петр Кириллович Бабушкин – брат жены Никифора Александровича.
[11] Сыну Владимиру Никифоровичу Ильинскому.
[12] Акимова (Бабушкина).
[13] Вячеслав Александрович Ильинский.
[14] Тамбовская Богородичная церковь, называвшаяся еще Уткинская.
[15] К. Гейка. Святая Земля и Библия. СПб., 1894. Книга была подарена прот. Петру Успенскому 01.09.1910 от причта Богородичной Тамбовской церкви ко дню 25-летия служения в священном сане. См. Тамбовские епархиальные ведомости. 1910. № 39. С. 1344.
[16] Архиепископ Иннокентий (Иван Михайлович Леоферов; 28.08.1890–06.09.1971) окончил Вологодскую духовную семинарию (1911). С 1911 г. — псаломщик Богородского храма в Вологде и помощник секретаря епископа Вологодского. С 1912 г. священник Христорождественской Степуринской церкви Грязовецкого уезда. С сентября 1916 по 1918 г. священник при 22-м полевом отдельном артиллерийском дивизионе. С 1923 г. уклонился в обновленческий раскол, служил в Тамбовской епархии. С 1938 по 1943 г. работал счетоводом на Тамбовской электростанции. В 1944 г. принес покаяние. Затем до 1949 г. исполнял обязанности благочинного, позднее секретаря Тамбовского епархиального архиерея. В апреле 1949 г. пострижен в монашество, выполнял обязанности заведующего библиотекой Почаевской лавры. С 1950 по 1953 г. — наместник лавры в сане архимандрита. В декабре 1953 г. возведен в сан епископа Кировоградского и Николаевского, с августа 1958 г. — архиепископ Алма-Атинский и Казахстанский, с ноября 1960 г. — архиепископ Калининский и Кашинский. См. Солодов Н.В., иер. Протоиерей Петр Иванович Успенский: агиограф, инспектор «Плакида», обновленческий архиерей Орла и Тамбова // Вестник Екатеринбургской духовной семинарии. 2022. № 2. С. 160–212.
[17] Михаил Глебович Леоферов (20.10.1864 г.р. – 28.03.1939) – сын диакона Глебовской Николаевской церкви Кадниковского уезда. Окончил Вологодскую духовную семинарию по второму разряду (1889). С 29.10.1889 диакон Важебальской Благовещенской церкви Тотемского уезда, с 22.09.1891 священник Николаевской Бесединской церкви Вологодского уезда, с 15.07.1902 священник Церковницкой церкви, где и похоронен (сведения О.П. Ельцовой). См. Клировая ведомость Церковницкой Богородицкой церкви Вологодского уезда за 1917 г. // ГАВО. Ф. 496. Оп. 4. Д. 139. Л. 226 об. 227.
[18] Алексей Никанорович Петров (06.08.1881 г.р.) – родился в Тамбове в семье мещанина. Диакон Туркестанской епархии. До 1909 г. иподиакон Иосифо-Георгиевского кафедрального собора г. Ташкента. С 31.07.1909 диакон Троицкой церкви с. Никольского-Бистром Козловского уезда. С 30.11.1909 диакон Ильинской церкви г. Козлова. В 1929 г. протодиакон Троцко-Пятницкой церкви г. Козлова. В 1934-1936 гг. протодиакон Троицко-Николаевской церкви г. Тамбова. С февраля 1937 г. протодиакон московской Сорокосвятской церкви. 09.10.1937 арестован и приговорен к 10 годам исправительно-трудовых лагерей. 09.10.1947 освобожден. См. Прот. В. Лавринов. Временный высший церковный совет и его роль в истории Русской православной церкви (1925-1945). М., 2018. С. 465.
[19] Епископ Николай Новоселов (1883 г.р.) окончил начальное училище. Вдов. С декабря 1929 г. студент Богословской обновленческой академии. Обновленческий священник (1930). Епископ Дмитровский, викарий Московской епархии (25.03.1931), епископ Тамбовский (август 1934), уволен за штат (22.08.1935) «за неустойчивость в принципиальных вопросах, непонимание своего положения и задач своего служения». 12.03.1937 согласно заявлению Синод снял с него епископский сан и исключил из рядов обновленческого духовенства (Мануил (Лемешевский), митр. Каталог русских архиереев-обновленцев: Материал для «Словаря русских архиереев-обновленцев» (1922–1944 гг.) // «Обновленческий» раскол: Материалы для церковно-исторической и канонической характеристики. М., 2002. С. 859).
[20] Архиепископ Николай (Чудновцев Николай Александрович; 29.05.1873–11.08.1937) окончил Ставропольскую семинарию (1894), диакон (1894), священник (1895), выпускник КДА (1907). Обучался приватно в Киевском университете. Доцент Одесского университета по кафедре богословия. Уклонился в обновленческий раскол (август 1922), епископ Армавирский (13.07.1924 или 27.01.1925), архиепископ Донской (1927), архиепископ Пятигорский (1929), уволен на покой (1930), архиепископ Вятский (1931), архиепископ Горьковский (1934), архиепископ Тамбовский (1935), архиепископ Ишимский (05.08.1936), уволен за штат (26.02.1937). Арестован (14.04.1937), расстрелян. См.: Мануил (Лемешевский), митр. Каталог русских архиереев-обновленцев… С. 473.
[21] Вероятно, Петр Георгиевич Благонадеждин (1861 г.р.). До революции Борисоглебский уездный миссионер.
[22] Сергей Никифорович Ильинский – старший сын Никифора Александровича.
[23] Милица (Миля) Никифоровна Ильинская – младшая дочь Никифора Александровича.
[24] Владимир Сергеевич Ильинский, внук Н.А.Ильинского, и его жена Ирина.
Источник: Богослов.Ru