О делах церковных
Отец Варнава, хотел Вас как иеромонаха спросить – что такое монашество?
Вопрос в лоб. Неожиданно. Я начну издалека. Как-то я был в командировке на Чукотке. Владыка Тихон (Зайцев), тогда благочинный академии, благословил меня на эту поездку в силу моего опыта миссионерской деятельности. На Страстной седмице и на Пасху я помогал чукотскому батюшке. Вспоминается, зашел я в какой-то магазинчик, по виду как деревянная будочка, а там женщина. А они же там все священников, тем более монахов, в первый раз видели. И она, видно, была как-то довольно агрессивно настроена по отношению к мужскому полу, начала: «Все мужики такие-сякие». А потом, немного расспросив, кто я, спросила: «Зачем ты стал монахом?» Так в лоб, как ты сейчас спросил. Зачем ты стал монахом? Что такое монашество? До этого я себе много раз отвечал на этот вопрос. Монахом я стал, конечно же, по убеждению, с радостью. Это было взвешенным желанием, к которому стремился, а тут какое-то время прошло, годы в монашестве, и нужно было заново ответить на этот вопрос. К тому времени у меня появился новый ответ. Я задумался, зачем я стал монахом и что это вообще. И ответ пришел, что это жертва Богу, приношение. Можно по-разному было ответить: что на это решаются из-за любви к Богу, стремлению к чистоте, к ангельской жизни, что это образ Будущего века, ведь в Царствии Божием не женятся, не выходят замуж, что монашество – это чистое христианство, а идеал христианской жизни – жить по-монашески. Однако в этот момент я подумал и о своих родственниках, о своих родителях, о бабушках и дедушках и всех предках. Почему-то мне в этот момент открылось, что моя монашеская жизнь – это жертвоприношение Богу. Может быть, не очень достойная, но жертва.
Когда люди говорят и думают об образе жизни монаха, вспоминают о том, что монах дает обеты, и первое, что приходит в голову – это безбрачие. Но есть еще нестяжание. Что это такое – нестяжание? Что оно предполагает?
Как сказано в последовании, монах обязуется в этом обете ничего не иметь из того, что имеют мирские. Мирские имеют семью, имения, средства труда, чтобы содержать себя, растить детей. С другой стороны, Христос говорит всем, что горе богатым, неудобно им войти в Царство Божие.
Сложно.
Сложно, неудобно. Но и здесь тоже есть ответы, они всем известны, понятны, что мирянин должен иметь самое необходимое, то, что необходимо для содержания семьи, и не стремиться к богатству. Но если оно дано тебе, если оно течет, то не прилагай сердца своего, потому что, как нас учат отцы Церкви, это дар Божий и ты должен им правильно распорядиться. Никто не вправе говорить: «Это мое». Всё Божие. Мы этим временно распоряжаемся.
А эту логику «не прилепляться сердцем» монаху можно так буквально применить? Ну, например, у него есть машина, а он говорит: «Я не прилепляюсь сердцем. Все нормально. Я свободен от нее». Но, тем не менее, это его имущество.
Здесь нужно разобраться сначала, кого по-настоящему называть монахом. Если речь идет об идеальном монашестве, которое строится в общежительном монастыре, когда действительно у всех всё общее, как при коммунизме, – это одно. Когда же речь идет о так называемом «академическом монашестве» или монахах, которым приходится служить на приходах, становиться настоятелями, – это совсем иное.
У древних христиан была общность имущества.
В древней христианской общине всё было общее, каждый пользовался этим по мере необходимости и получал потребное. В монастыре у тебя ничего нет. Дана келия, но она не твоя, а общая, монастырская, дана одежда, как в армии. Мне всегда нравилась эта простота, она действительно тебя освобождает от многих помыслов и забот. В монастыре житейское попечение ложится на игумена, на эконома, на благочинного, а братия в этом плане безмятежна. В этом успех их молитвы, т. к. один из факторов настоящей успешной молитвы – беспопечение.
Свобода от попечений.
Да, ты должен быть свободен. С любой вещью, которую ты приобретаешь, ты приобретаешь кучу проблем. Если ты имеешь машину, то будешь прилагать усилия, чтобы ее содержать. И так с любыми вещами. Надо перед приобретением вещи всегда думать о том, насколько она тебе нужна и поможет в жизни, т. к. потом ты будешь работать на нее.
А в чем специфика академической монашеской общины, о которой Вы сейчас сказали? Есть отличие, например, с лаврской общиной или жизнью любого другого монастыря?
Конечно, есть. Во-первых, именно здесь соблюдаются все монашеские обеты. Мы очень щепетильно к этому относимся. Я не наблюдал тех проблем, которые могут быть в простом монастыре. Академическое монашество всегда слушает священноначалие, весьма трепетно относится к этому и не выходит на конфликты. В монастырях же могут быть различные отношения, и мне самому приходилось однажды разнимать дерущихся послушников в монастыре. Кроме того, у академического монашества возникают отношения и другого порядка – организационного, административного, учебного. Ведь мы служим в учебном заведении, где есть свой определенный порядок, необходимость отвечать за какой-то вверенный участок работы. Монах должен преподавать, выполнять обязанности, которые требуют самостоятельных решений. Это все требует времени, которое ему предоставляется. Также иное финансирование: если питание и жилье предоставляется, то с одеждой сложнее. Мы можем за счет академии пошить себе подрясник, рясу, т. е. монашеское облачение, но все остальное – теплая одежда, обувь, автотранспорт, если он нужен, – уже за свой счет. Мешают ли эти попечения монашеской жизни? Каждый монах сам определяет для себя. В этом и состоят отличия академического монашества. Тем не менее они компенсируются другими преимуществами.
Вопрос Вам как благочинному. Как в целом обстоит дело с благочинием в Русской Церкви в ее богослужебной жизни?
Я много думаю на эту тему, особенно в последние годы. Последние годы, на мой взгляд, нанесли сокрушительный удар по церковному благочинию, по благообразию. Эти события связаны с ковидом, с закрытием храмов и противоэпидемическими мерами. Повлияло, конечно, интернет-пространство, в которое погрузились почти все. Такой образ жизни, отрыв от реального присутствия в храме, конечно, очень сильно вредит церковности, страху Божию, благочестию, желанию молиться и читать духовную литературу. Даже если у наших прихожанок в возрасте нет смартфонов, все равно очень часто мы замечаем, как они забывают выключить рингтон на телефоне, им постоянно звонят внуки и дети во время службы. Быть все время онлайн, когда мы постоянно ожидаем звонка, смс-сообщения – это то же самое, что иметь много вещей. Это вторая серьезная причина, мешающая благочестивой жизни.
Жизнь на поводке.
На поводке, действительно. Как птица, запутавшаяся в интернет-сети, которая не может взлететь, воспарить. Вот это серьезная трагедия, как ее преодолеть – непонятно.
А богослужение может или должно меняться под людей, под современные реалии?
Я считаю, что нет. Церковь призвана не меняться, а менять людей, преображать их сознание, привычки, образ жизни. И то, что Церковь порой выглядит как-то «средневеково» – это очень важно. Для меня принципиально важно, что остаются все те же самые архаичные традиции, архаичные функции. В «Богослужебном уставе» Константина Никольского написано, что в Церкви неприемлемо даже электричество, т. к. оно не отражает дух богослужения. Таким образом, желательны свечи, естественный свет, естественный огонь, естественный фимиам, естественные лампады, естественное пение.
А у нас уже некоторые батюшки отпуст с айфоном произносят вместо служебника.
Да. В академическом храме не так давно появились громкоговорители, усилители звука. Вроде бы стало лучше слышно, но есть свои минусы. Современная тенденция трансляции служб, присутствия средств массовой информации на богослужении, бесконечное фотографирование, особенно вещей сакральных, для меня тоже совершенно непонятна и чужда. Считаю, благочинию и благообразию богослужения этим наносится большой урон, пропадает некая завеса тайны, это мешает духовенству служить, а прихожанам – молиться и быть погруженными в литургию. С одной стороны, пожилые люди порой довольны, что бывают трансляции и они могут помолиться, не имея возможности пойти в храм. Однако, с другой стороны, что помешает им заполучить богослужебные книги, помолиться по ним дома, совершить этот труд?
Выбирают путь наименьшего сопротивления?
Да.
Легче просто посмотреть и ничего не делать при этом.
В период карантина, когда мы лежали в больнице, я все равно не мог воспринимать онлайн-трансляции богослужений. Некоторые отцы, с которыми я лежал в палате, часто слушали трансляцию из Почаевской Лавры, но для меня это было неприемлемо. Было чувство вины за то, что я слушаю лежа на постели или сидя в палате и не могу благоговейно предстать перед Богом на молитву. Я удивлялся отцам, как они при этом с трепетом слушали, молись и крестились.
Как Вы относитесь к литургическим реконструкциям? Сейчас стала популярна тема воспроизведения Типикона, буквы устава. Есть же сложившиеся традиции Русской Церкви, тем не менее кто-то хочет воспроизвести древность в той или иной форме.
На этот случай у меня есть поговорка: каждый борется с унынием как может. Мы можем проследить, что «Настольная книга священнослужителя» и традиции, вошедшие в нее, все давно расписаны. Есть небольшие разночтения, но в целом все известно. В этом плане я тоже недоумеваю, что есть люди, которые пытаются к тому, что мы уже имеем, что дошло до нас в традициях, что-то прибавить.
В сложившийся с годами живой процесс развития богослужения.
Да. Опять-таки, кто-то берется критиковать, находить недостатки и считать, что некоторые традиции возникли в силу ошибочных решений, но усвоились и продолжают существовать. Конечно, может быть и такое, но я бы не спешил с этим, потому что иногда то, что сейчас тебе кажется очевидным, со временем перестает быть таким, открывается что-то новое. К примеру, недавно я совершил такое открытие. Когда-то я думал, что чрезмерное украшение храмов, допустим, зеленью на Троицу, неуместно. Я служил при настоятеле, который любил обильно украсить храм.
Хорошим травяным слоем.
Вырубалась поляна и пересаживалась в храм, в результате на Троицу образовывался просто сеновал в храме. Мне казалось, что это неуместно, допустим, был бы я настоятелем, старался бы украшать храм скромнее. Однако святитель Иоанн Златоуст, упоминая традицию украшения зеленью храмов на Троицу, пишет, что это было время урожая на Востоке, поэтому приношения плодов и зелени в храм были образом возрождения новой жизни. Образ травы, семени и колоса присутствует также в словах апостола Павла о вечной жизни в воскресении. Вот переборщишь со строгостью, подумав, что что-то неуместно, а потом может выясниться, что в этом был глубокий смысл, это не просто народная традиция. Таким образом, всегда нужно очень осторожно относиться к тому, что хранит Церковь. Некоторые сейчас говорят, что нужно убрать из литургии ектению об оглашенных, но ведь это страница истории Церкви, Церковь всегда молилась об оглашенных. Да, раньше их было много, но сейчас они тоже есть, просто Крещение совершается сразу. Поэтому, вместо того чтобы убирать ектению об оглашенных, лучше было бы вернуться в ту традицию и оглашать людей перед Крещением.
Минимальное оглашение у нас уже практикуется.
Я тоже неоднократно проводил беседы с оглашенными и давал им задания перед Крещением почитать Евангелие, Закон Божий, поучить молитвы и прийти на исповедь. Мы также утратили традицию молиться о кающихся. Раньше существовала практика вместе с оглашенными молиться и о кающихся, тех, кто нес епитимью. Я находил в древних чинах и общецерковную молитву об обуреваемых, то есть о тех, кто был одержимым от беса. Это пример не отчитки, но общей церковной молитвы о страждущих. В правилах говорилось: если одержимый не богохульствует, читает «Верую», читает Евангелие, то его можно причастить. Однако, поскольку они могли ввести в искушение других прихожан храма, стать соблазном для осуждения, Церковь их изгоняла вместе с оглашенными, которые тоже могли проявлять некоторое беснование: пока над ними не прочитали заклинательные молитвы чина Крещения, они могли вопить, бегать, приносить в Церковь беспорядок. Поэтому некоторые могут пожелать выкинуть и молитву об оглашенных. Но зачем?
Иногда объясняю себе это так. Церковь – это семья, родственники. Допустим, ты приезжаешь в деревню к бабушке, а в ее доме на стенах портреты висят, как память о предках. Кто-то захочет от них избавиться, выкинуть, но тот, кто любит свое Отечество, свою родню, сохранит их, будет беречь как память. Мы видим такие артефакты и в Церкви, и в богослужебной традиции. Если последовательно отказываться от каких-то традиционных вещей, то можно много чего потерять.
А к литургическим нововведениям Вы тоже с прохладой относитесь? Например, сейчас распространилась практика на Евхаристии наливать сразу несколько чаш и прямо на Великий вход выходить с двумя-тремя потирами.
Ты хочешь, чтобы я ответил?
Хотелось бы…
Я, наверное, не закончил мысль относительно борьбы с унынием. Почему все это происходит? В свое время мне посчастливилось служить литургию так, как я хотел бы служить. Я часто оставался один в алтаре в ночное время или ранним утром. В это время в храме мог быть только один певец и чтец. Таким образом, можно было погрузиться в текст молитв литургии без всяких отвлекающих или тщеславных мыслей, которые возникают, когда в храме стоит много молящихся. Не все было сразу гладко, иногда, чтобы послужить как должно, ощутить сладость Божественной Литургии, «идеже святии Ангели желают приникнуть и наслаждаться Божественной Литургии», необходимо было служить два-три дня подряд. После этого уже приходит умиротворение, внимание, и ты действительно ощущаешь, что весь сочетаешься с Богом и плывешь по этому течению, которое называется божественной службой. Очень важно достигать именно этого состояния полного покоя и отречения, безмятежности и беспопечительности, нелицемерно приносить жертву Богу, не отвлекаясь ни на что. Что касается экспериментов с богослужением, то они мне непонятны. Хочется спросить у этих людей: «Что вам не хватает еще?»
«Зачем?»
«Вы, вероятно, не прочувствовали этого наслаждения и как-то по-своему его ищете». Чин, который мы имеем, – древнейший. Литургия святителя Иоанна Златоуста и Василия Великого не имеет ничего лишнего и ничего утраченного. Только вникай, читай и соответствуй этому. Просто надо быть на высоте этого достоинства.
То есть какая-то доля искусственности есть?
Да. Я занимался исследованиями рукописей, поэтому знаю, что такое реконструкция. Если в музыкальных реконструкциях в той или иной степени можно приблизиться к традиции древнего пения, то, что касается богослужений, там сложнее. Существуют найденные не так давно источники, попытка интерпретации которых чаще всего не законченная. Что касается нескольких чаш… Да, когда богослужение совершается в больших соборах, где много людей, например в академическом храме, мы каждый раз используем четыре дополнительные чаши. Разливаем их согласно той традиции, какой научили нас наши предшественники. Сначала освещаем одну чашу, содержимое которой потом разливаем в другие для того, чтобы ускорить процесс причащения мирян. Такая необходимость возникает в больших храмах. Эту практику связывают всегда с неким неблагоговением. Поэтому я за традицию множества небольших храмов, чтобы, действительно, и паства лучше управлялась, и священников хватало, и от Единой Чаши причащались.
Естественно, есть вопрос литургики и экспериментов. Я, конечно же, тоже был увлечен этим. Больше был увлечен старообрядческим богослужением с его древнерусским пением. Для меня это важно. Я считаю, что многие потери в восприятии богослужений связаны с торопливостью, с шумностью богослужений, с невнятностью. Если бы сохранилась неспешность в произнесении текстов и песнопений, как это было в унисонном пении в древности, это приносило бы больший плод, с моей точки зрения. Однако с годами мы видим, что многие попытки возродить древнерусское знаменное пение не приживаются. До сих пор в каком-то приемлемом виде и в каких-то возможных масштабах этого не произошло. Поэтому я и за то, чтобы просто петь обиход, но не торопливого, а четко и ясно. И стихиры читать членораздельно, ясно, внятно.
«Не так, как пономарь, а с чувством, с толком, с расстановкой».
Да, с чувством, с толком, с расстановкой. Молитва – это же огромный труд, огромное напряжение, при этом она всегда вознаграждается. Я помню, приходилось петь и читать одному в монастыре по 5-6 часов в день. Когда чтение заканчивалось, я был без сил, весь мой состав буквально висел на позвоночнике. При этом хотел остаться еще и продолжить также молиться.
Дух бодр, плоть немощна.
Да. Я ощущал эту силу, а когда богослужение сокращается или исполняется торопливо, то после двухчасового богослужения ты изможден. Такое ощущение, что всю жизнь из тебя высосали. Таким образом, ты не получил ничего, еще и обессилел. Богослужение должно наполнять, и это видно было по тем прихожанкам-бабушкам, которые на Севере приходили к нам на подворье или в монастырь. Они также смело отстаивали с нами монастырские службы без сокращений, их нельзя было выгнать из храма. Они причитали: «Ох, благодать!», и не хотели уходить.
Отче, а что, на Ваш взгляд, главное для совершителя богослужений и таинств?
Пока вспомнился один смешной эпизод. Сразу после рукоположения нас с отцом Иосифом отправили восстанавливать один монастырь, в котором были только монахи. Мы уже служили, а они еще не знали, что такое служба. И один из них, отец Венедикт, который уже стал иеродиаконом, все время нас спрашивал: «Каково это – священником быть?» Мы не знали, что ему ответить, т. к. с диаконским служением это не сравнить. В какой-то момент его тоже рукоположили, он стал иеромонахом, и в первый водосвятный молебен, который ему случилась служить, было удивительно за ним наблюдать. Как только он освятил воду, сразу бросился ее пробовать, хотел почувствовать, как это работает. То есть он освятил и стал пробовать – освятилось или не освятилось. Это была неприкрытая простота верующего, богомольного, искреннего человека. Я думаю, это первое качество, каким должен обладать священник, совершающий таинства. Он должен негорделиво, смиренно ощущать, что стал неким сосудом, каналом благодати, через который эта благодать действует. Благодать реальна, ты убеждаешься в этом на чудесах, которые происходят каждый день: чудо совершения таинств, освящения воды, Крещения, Миропомазания, Елеосвящения, а особенно служение литургии. Если смотреть на наших студентов, то хочется им сказать всегда: чтобы вам быть достойными служителями, нужно любить молитву, богослужение и любить людей. Не говорю любить Бога – это и так понятно.
Само собой разумеется.
Когда вижу, что студент не любит читать по-церковнославянски, не любит молиться, то думаю: как же так, ведь всю жизнь потом будет этим заниматься. Конечно, в какой-то момент может надоесть, каким бы ты благочестивым ни был, можно устать, но у тебя всегда должны быть причины, чтобы это преодолеть. Когда силы тебя оставят или благодать тебя на время оставит в воспитательных целях, ты должен знать, какие у тебя должны быть аргументы, почему ты должен дальше продолжать это дело. А если уже на раннем этапе ты не понимаешь… Как отцы говорили: «Подвиги надо совершать в юности, пока есть силы, потому что к старости уже надо пожинать плоды от этих трудов». В старости ты не сможешь уже так подвизаться. Поэтому человек уже на начальном этапе должен любить молится и любить людей. Ведь священник – это интерфейс. Сейчас поясню, что это. Есть у нас миссионеры, есть у нас иерархи, есть много информации в интернете, но, в конце концов, человек, который от всех концов услышал о Церкви, он приходит в церковь и ищет там интерфейс.
Встречается со священником.
Да, то есть с конкретным лицом, со священником. И важно, чтобы священник был дружественным интерфейсом. Все общение с людьми надо пропускать через себя, вникать, участвовать, но при этом уметь и оставлять это. Речь не о безразличии, а о том, что ты должен передавать это Богу через молитвенную нагрузку. Как в известном мультфильме про Чебурашку. Чебурашка говорит: «Гена, давай я возьму чемодан, а ты возьмешь меня». Так и нас, священников, Господь держит. Он все берет на Себя, а мы, как Чебурашка, глупости какие-то выдумываем, что что-то там несем.
Об Академии
А в чем заключаются обязанности благочинного Покровского храма?
Есть такое хорошее слово «система». Когда я оказался здесь, в стенах академии, я оценил, что многие аспекты жизни здесь заключены в хорошую стройную систему. Мы знаем, что богослужение – это тоже стройная система, можно сказать, математически выверенная, понятная, и в силу моего светского образования понятие системы для меня очень близко.
Вы МИФИ оканчивали?
Да, окончил МИФИ, специальность – инженер-системотехник. Поэтому когда я оказался в стенах семинарии, меня удивляло, что слово «система» от семинаристов я слышал в негативном смысле. А у меня выработался такой принцип, что лучше плохая система, чем ее отсутствие. Ну а что касается обязанностей благочинного… Да, это тоже своего рода выстраивание системы, потому что коллектив большой и всех надо организовать. Важно, чтобы все получали пользу. Конечно, в маленьких семинариях проще. В нашей академии очень много студентов, и всем нужна практика. Даже когда они становятся диаконами, священниками, их как-то надо организовать, чтобы они успевали учиться и в то же время могли приобрести практический богослужебный опыт. Обычно все начинается с составления расписания. Я не сразу стал благочинным, сначала был помощником благочинного, отца Тихона, который, когда уходил в отпуск, поручал мне составлять расписание.
Нынешний архиепископ Рузский?
Да. В то время расписания составлялись на листочке бумаги, карандашом рисовалась таблица, день празднования, храмы, кого куда, и я таким же образом, как отец Тихон, расписывал все это с карандашом и ластиком. Мой первый опыт был в 2003 году, наверное. Даже сохранились эти самые расписания в бумажном виде, потом их отдавали в машбюро, в канцелярию. Они печатали, их подписывал владыка, потом вывешивали.
А в чем еще Вы стремитесь сохранять преемство с вашим предшественником, владыкой Тихоном, или вообще предшественниками в должности благочинного?
Кстати, я интересовался, какие были предшественники. Делал справку из архива.
Интересно.
Однако не хватило времени и усидчивости, чтобы изучить. К тому же не силен в истории, чтобы проанализировать какие-то исторические свидетельства. Что касается вообще должности благочинного, то я, конечно, наблюдал за владыкой Тихоном, и мне была понятна его наносная строгость и молчаливость. К нему подходишь, а он даже не взирает на тебя, задаешь какие-то вопросы и получаешь сухой ответ. Я это воспринимал с пониманием, потому что еще в монастыре на Севере, практически в полевых условиях, будучи еще довольно-таки молодым иеромонахом, мне пришлось побороться с такими страстями, которые нападают, если ты получаешь власть, еще будучи неопытным. Не знаю, насколько я исправился, ведь тщеславие такая вещь, которая умрет последней, – сперва мы умрем, а потом тщеславие, – но эти четыре года на Севере сильно обломали, так скажем, мои рога. Желание быть начальником после этого у меня совершенно отсутствовало. И когда внезапно меня назначают на должность исполняющего обязанности благочинного, с одной стороны, я был в шоке, а с другой стороны, совершенно невозмутим, ведь я этого не хотел. К тому времени я уже знал, что это такое, знал, что такое отношения с людьми. Все время мне вспоминается, как один послушник говорил: «Хватит на нас ставить свои педагогические опыты». Поэтому я видел уже, как тяжело делать замечания или критиковать человека.
Да еще и в алтаре.
Да, тем более в алтаре. Теперь на примере владыки Тихона, я понимаю, что внешне должна присутствовать некая наносная строгость, но сердце должно быть ровным, беспристрастным. Иногда приходится делать такие замечания, которые некоторым могут показаться незначительными. Например, не так перекрестился или не так поклонился. Кто-то даже может роптать, что столько внимания уделяется внешнему благочестию, но если этого не делать, то совсем будет расслабление. Поэтому мне сразу было понятно, что в алтаре обязательно нужно включать режим системы, чтобы не было сбоя, особенно когда много духовенства и студенты заходят для того, чтобы исполнять послушания чтеца или пономаря. Здесь все как в метро: надо организовать это движение, чтобы никто не сбился и никого не сбил по пути.
При этом же стоит задача еще и научить тех студентов, которые участвуют в богослужении?
Да. Поэтому важно быть внимательными, чтобы запомнить порядок действий в любой ситуации, потому что от этого иногда очень много зависит. Например, любое таинство должно быть совершено правильно, и тут без вариантов.
Хотел бы такой, более глобальный вопрос задать. В чем характерные особенности богослужебной традиции Московской духовной академии?
Интересно. Характерные особенности…
Точнее, чем вообще наша богослужебная традиция отличается? В академии же есть своя традиция?
А. Когда я здесь оказался, я уже знал немного местную традицию, хотя в основном приходилось по книгам учиться. Нас рукоположили и отправили в монастырь. Тогда отец Иосиф служил, а я стоял с «Настольной книгой священнослужителя», поправлял его и следил, чтобы он все правильно говорил. Иногда возникали вопросы: допустим, сколько раз креститься, сколько раз поцеловать крест. Поэтому приезжая в Лавру, мы, будучи заочниками, дергали в том числе и отца Тихона. Когда меня перевели в академию служить, меня порадовало наличие системности, порядка и минимизация личных отношений, то есть завязывания всего на какой-то отдельной личности или направлении. Это всегда эмоционально истощает человека.
Главная личность – это сама академия.
Да, уставные отношения. Если человек меняется, всё все равно дальше работает, как часы. Вот что я здесь увидел. Но самое главное – это то, что нет ничего лишнего в местном богослужении. Академическое богослужение оказалось именно таким простым, как написано в книгах. Это некая база, на которую можно потом что-то добавить при желании на своем приходе. Иногда от благоговения или от боязни что-то упустить на местах священники стараются делать лишние действия. Иногда чрезмерно воздевают руки или еще какие-то действия совершают по некому, может быть, неразумению. В академии все это отточено, и при необходимости тебя всегда поправит не только благочинный, но и все отцы: и преподаватели, и администрация. Они живут этой традицией.
Собственно, традиция создавалась еще при Святейшем Патриархе Алексии I. В 1955 году был освящен храм, а Патриарх Алексий подчеркивал, что богослужение Покровского храма Московской духовной академии должно стать образцом приходского богослужения.
Кстати, можно проследить с открытия академии, что устав и богослужение сохраняются. Только изредка ректоры что-то свое привносили, но в целом традиция действительно сохраняется. Кто-то в академической традиции видит даже связь с традицией Киево-Печерской Лавры, ректоры ведь оттуда были.
Отец Константин Ружицкий.
Да. В то же время у нас не монастырская практика. Мы сокращаем богослужение, но сокращаем так, чтобы не нарушить логику уставов. Все это делается разумно, взвешенно. Когда владыка Евгений (Решетников) вступил в должность, пришел запрос из Московской Патриархии касательно устава Московской духовной академии. Я видел докладную записку Святейшему Патриарху Кириллу в ответ на этот запрос. В ней владыка докладывал о том, что, вступив в должность, он собрал членов церковно-практической кафедры и администрацию для обсуждения богослужебного устава. Прошло официальное утверждение устава, были составлены таблички, в которых значилось, сколько поется воскресных стихир, сколько тропарей на канонах. Это стало нормой. И эта норма была адаптирована под приходы, и приходы также ею руководствовались. Впоследствии, году в 2015, пришла резолюция из Патриархии, в которой было указано принять во внимание наш академический устав и рекомендовать наравне с богослужением Храма Христа Спасителя и Богоявленского собора для приходов Москвы и Московской области.
Реализовывается это не сразу.
Очень часто слышишь споры о том, что Типикон – это монастырский устав, а надо бы сделать приходской. Не вижу смысла создавать новый устав. Если на приходе особо ревностные батюшки и прихожане, то этот приход может все совершать по-монастырски, а остальным всегда можно говорить: «Братья и сестры, вы можете не оставаться полностью на богослужение, можете прийти не к началу, но есть главнейшие части, на которых вы должны присутствовать, чтобы соблюсти нормы подготовки к причастию».
В то же время вот, пожалуйста, образец устава.
Да, есть образец устава.
Вы принимаете ставленнический экзамен. Насколько ставленники перед хиротонией бывают подготовлены и на чем Вы делаете акцент?
Не хотелось бы разглашать чужие грехи и слабости, но, что касается ставленнического экзамена в академии, то он может показаться даже более мягким, чем в некоторых епархиях или в Москве. Но в чем различие? Наши студенты изучают разные дисциплины, в том числе литургику, проходят практику, сдают экзамены, зачеты по всем предметам. Поэтому имеют некий багаж знаний уже. Нам очень важно, чтобы ставленник подготовился к хиротонии, первым и самым сложным дням своего нового служения. Чтобы для него были максимально ясны и понятны именно первые шаги. Поэтому когда я подписываю документы после ставленнического экзамена и указываю, что ставленник прошел подготовку к рукоположению, то под этим понимается не весь процесс его обучения в семинарии или академии, а именно то, что он готов к первым действиям в алтаре. В отличие от других мест, мы заставляем ставленников заучивать много молитв, т. е. всё, что им понадобится в первые дни служения, когда порой даже нет возможности открыть служебник.
Просто времени нет.
Дьякону приходится совершать параллельно какие-то действия, и важно, чтобы он уже не отвлекался на что-то другое. Поэтому на заучивание возгласов, молитв, каждений, действий уходит много времени у нас.
Часто не могут сдать?
С первого раза редко кто сдает… Как правило, в первый раз они приходят, чтобы понять, что от них хотят. Я им объясняю, что хочу, чтобы они были собраны, как спецназ, чтобы были готовы ко всему и запомнили, как действовать: куда зайти, откуда выйти, когда перекреститься и т. д. Также обязательно говорю о том, что нельзя произносить церковные тексты служебника как попало, наугад, поэтому эти тексты нужно произносить с буквальной точностью. Всё должно быть максимально точно заученным, потому что вы становитесь носителем традиции. Кроме того, если сразу заучить неправильно, то к старости уже не переучишь. Замечал, что у наших почтенных священнослужителей-старцев есть ошибки, которые они приобрели, вероятно, в самом начале своего служения. Это же священные тексты, потому надо с любовью к ним относиться, изучить как должно. Кому-то может это показаться незначительным, но я уверен: за то, что ты с благоговением и вниманием отнесся к тексту, впоследствии будет награда. Я встречал таких священников, которые стремились выучить литургию и произносить наизусть. Это очень похвально, особенно когда есть стремление все произносить вслух. Даже если ты служишь один, я за то, чтобы произносить вслух молитвы за богослужением, так повышается внимание к словам и ты, проговаривая текст, не упустишь смысл произносимых слов.
А то унести может далеко…
Да. Однажды в монастыре случилось, что я служил один. Кроме меня был еще один певчий на клиросе. Тогда мысленная брань меня настолько сразила, как в патериках описывают. Мысленная перебранка была не помню с кем, с игуменом, кажется… Дошло до того, что я выхожу на вход с Евангелием, стою перед Царскими вратами и тут осознаю, что у меня в руках нет Евангелия. Пришлось возвращаться, чтобы забрать Евангелие.
Удивительно, когда «Известие учительное» читаешь, думаешь: ну как это можно – не подготовить агнец, не налить вина в потир? А вот, пожалуйста.
Да, «Известие учительное» тоже у нас входит в ставленнический экзамен, как бы его не критиковали.
Поздний документ, западное влияние.
Тем не менее традиция диатаксиса, то есть комментария к действиям и наставления священнослужителям, древняя. Да, она как-то преобразовывалась, но ничего не поменялось и ничего плохого там нет. Может быть, более суровые требования там, но это даже хорошо, что планка высокая – все равно не дотянешься, но, может быть, подтянешься. Так что «Известие учительное» надо непременно перечитывать. Там прописано отношение к службе, как относиться к просфорам, к богослужению, к облачению.
Подготовка, отношения с ближними.
Там также сказано, что священнослужитель накануне литургии должен помышлять о Христе, то есть размышлять об этой Великой Тайне. Интересную тему недавно подняли – тему благоговения. Кто-то спросил у молодежи, что такое благоговение. Точнее, не так. «Что такое говение?» Отвечали, что это пост перед причастием. Нет. Слово «говение» шире, оно ближе к понятию благоговения. Говеть – это не просто соблюдать пост, себя в чем-то ограничивать. Говеть – это прилагать усилия, чтобы у тебя появился страх Божий по отношению к святыням
Устроение внутренней почвы.
Да. Я спросил однажды у собрания семинаристов, что значит быть благоговейным. Ну кто-то возьми и сразу ляпни: «Для начала хотя бы с ноги дверь в алтарь не открывать». Говорю: «Ты попал в точку».
Все начинается с малого.
Входить в алтарь нужно так: остановиться, притормозить, задуматься – что я в этот момент делаю, куда я вхожу, перед Кем я окажусь. Как известно, летом приезжают юбиляры – выпускники академии, семинарии прежних лет.
Маститые архиереи, священники.
Да. И как-то приехали давнишние выпускники, выпуск, наверное, старше отца Венедикта (Князева). А я уже в алтаре жду, когда они придут, надо их организовать. Заходит один седовласый старец, и я вижу по походке, по первым шагам, как он входит в алтарь и движется к престолу, что какое-то священнодействие уже началось и благоговейный трепет передается от него ко мне. И то, как он делает земной поклон, как целует престол, как крестится. Потом заходит второй, третий такой же старец. Служба еще не началась, а в алтаре атмосфера уже как будто идет литургия. Меня поразило до глубины души отношение к богослужению этого послевоенного поколения людей. Правильно говорят: если хочешь научиться страху Божию, поселись рядом с тем, кто его имеет. И мы видим, что этого страха нам не хватает. Оправдываем себя, расслабляем.
Вы преподаете предмет, которого у меня, например, в семинарской программе не было, – практика церковного чтения. Неужели у наших студентов или абитуриентов проблемы с этим? Не читают по-славянски?
Оказывается, этот предмет раньше был какое-то время. Потом образовательные реформы его вытеснили, хотя, может быть, просто посчитали, что все и так умеют читать. Ведь действительно, поколение поступало читающее.
Мы вроде читали, были пономарями в храме в детстве.
Да, кто-то с детства в Церкви. Если в 90-е поступали люди в возрасте, сознательно, поэтому уже воцерковленные, читающие, то со временем произошла некая деградация. Скажу, что с каждым годом все слабее и слабее. Я не помню, в каком году, может быть в 2007 г., отец Павел Великанов предложил ввести факультатив по церковному чтению.
Наверное, в 2009-м.
Тогда я как-то краем уха услышал об этом, узнал, что, оказывается, хотят предложить кому-то из лаврской братии этот факультатив. Я прихожу, говорю: «Отец Павел, зачем привлекать людей, отвлекать от молитвенного делания? Мне бы предложили, я бы с удовольствием позанимался с ними, потому что собаку съел на этом, изучая и старообрядческие погласицы и вообще как относиться к тексту».
Вы любите чтение на погласицы?
Да. Но, естественно, с нашими студентами до погласиц и не доходит. Стоит задача хотя бы выровнять их чтение, чтобы оно было фразировками, звучало четко, ясно и в первую очередь на какой-то одной ноте. За год едва успеваем все пройти. Сначала было непонятно, как это организовать, ведь в классе 25 человек сидит. Потом пришло понимание, как ускорить процесс. Теперь иногда хором читаем, скандируем. Это помогает выработать ритмику. Когда ты подстраиваешься под другого человека, ты понимаешь, что в тексте есть четкий ритм, расстановка пауз. За урок обычно все по разу что-то прочитают. Читаем не только псалмы, но и возгласы диаконские, служебник.
Стилистику затрагиваете?
Да, кое-что успеваем, например повествовательные чтения, поучения, житие Марии Египетской и т. п. Подчеркиваю разницу, что существует чтение нараспев, монотонное чтение. В этом плане я стал говорить о том, что хорошо бы прочитывать тайные молитвы священника вслух в алтаре. Обратил внимание, как это делал покойный Патриарх Алексий II, как он неспешно и ритмично читал, при этом молитва не становилась длиннее по времени. Сам старался тоже так делать – тогда совершенно другое пространство образуется, умная внимательная молитва. Ты сам в этом внимании пребываешь, и, конечно, это чувствую те, кто за спиной стоит. В общем, это мы и преподаем студентам – чтение Апостола, Евангелия, паремий, канонов. Моя мечта – читать канон, как положено по уставу, с библейскими песнями. У меня на уроках они хотя бы по разу, но прочитывают канон с библейскими песнями по уставу, на 14. Сначала берем вседневную редакцию, потом праздничную и великопостную. Делимся на две группы и читаем хором. Таким образом, они возглашают стихи, стихословят от «зде начинает», потом читают ирмос, и так, немножко помучившись, к ним приходит осознание того, как же древний канон звучал.
Это же подготовительный курс семинарии?
Да, это подготовка. И в принципе, я рад, что есть возможность на ранних этапах с ними пообщаться.
Для многих это вообще первый опыт, открытие.
Да. Мне рассказывали, когда преподавал отец Георгий (Тертышников), ему задали вопрос: «Батюшка, почему вы не преподаете в академии?» На это он ответил: «В академии уже поздно преподавать. Важно дать информацию на раннем этапе, пока они могут вместить». Также он говорил: «Читайте святых отцов, напитывайте свою душу. Это можно сравнить с тем, как если губку напитать маслом, потом уже никакая вода не вольется». Поэтому он всегда преподавал на младших курсах. Мне тоже интересно работать с младшими курсами. Стараюсь давать им не только сухую теорию, но и практику, когда мы разбираем интересные темы, дающие пищу для размышлений. Богослужение подталкивает к этому. Также люблю задавать вопросы по Псалтири, про какие-нибудь слова-«онагри».
Непонятные слова.
Да, или «елень», или «еродиево жилище», или еще что – чтобы они объяснили, как они понимают это. Из повечерия что-то, например: «Яко не постоянно величество славы Твоея» – как вы понимаете? Чего только не говорят. Ну или совсем банальные вещи. В двупсалмии написано: «Сии псалмы читаются косно». Задаешь вопрос – что значит «косный»? Чего только не отвечают. Я говорю: «Это значит “медленно”. А как будет “быстро”?» Не знаем… Вот такие у нас уроки.
А на богослужебной практике чем занимаетесь?
Это всегда была и есть пономарская практика, практика пения, чтения в «десятках», в певческих группах и проповедническая практика. Все, что им предстоит делать на приходах, они здесь могут пробовать делать под наблюдением опытных наставников. Поскольку у нас не приход и нечасто совершаются требы, то в этом, может быть, есть упущение. Отец Тихон пытался как-то организовывать теоретические уроки, но они неудобны. Также неудобно присутствовать при совершении таинства в храме, потому что совершает другой священник, присутствуют люди, комментарии или замечания делать при них неуместно. Тем не менее я думаю, что это небольшое упущение, потому что студенты все равно получают очень хорошие знания на уроках. Именно то, чего порой не хватает заочникам, которые уже служат и которым приходится набираться опыта от своих собратьев на приходах. В свое время один лаврский старец сказал нам, что монахи должны быть во всем примером, в том числе и в совершении таинств – если уж крестить, то как положено, ничего не сокращая и с погружением. Академия в этом плане также на высоте, здесь плохому не научат, а учат, как правильно. Нет ничего проще совершить все, как положено по книжке, сложнее сокращать и выдумывать.
О личном
Как так получилось, что выпускник МИФИ стал монахом? Расскажите, пожалуйста, о своем пути к вере и монашеству.
Ну, стоит начать с того, что еще в раннем возрасте стали появляться размышления о жизни и смерти. Приход к вере как раз был связан с этими мыслями.
У молодого человека?
Да, мне было лет 11-12, когда стали посещать такие мысли, что бабушка умрет, дедушка, папа, мама, я.
В советское время пытались завуалировать и ничего не говорить на тему смерти.
Никто ничего не говорил.
А Вы где выросли?
В Москве. Помню, дома сидел на диване после учебы, возникли эти мысли и стали во мне жить. Эти размышления привели к тому, что я вспомнил вдруг, что меня крестили перед школой, в 6 лет. Вспомнились обстоятельства крещения, храм в Переделкино, крестик, который мне подарили на крещение, нахлынули воспоминания, не без благодати Божией, конечно. Я понял, что крестика нет уже. Когда мама пришла с работы, я спросил, где мой крестик. Она, конечно, удивилась вопросу. Оказалось, что она его спрятала под матрасом и подушкой, боясь, что я его потеряю когда-нибудь. Я стал носить его, будучи обычным советским школьником, внезапно стал трепетно относиться к нему. Если снимал, иногда что-то происходило. Я всегда обращал на это внимание и боялся уже его снять, всегда носил.
К тому же, когда подошел новый серьезный рубеж, закончилось школьное время, можно сказать, закончилось детство, надо было крепко задуматься о том, как жить дальше. Тем более это был 1991 год – время серьезных перемен в мире и в России. Летом 1991 года я поступил в институт. Выбор для меня был очевидным. Мама сказала: «Я тебя не заставляю, но ты должен учиться. Я не хочу, чтоб ты болтался где-то или ушел в армию». К тому времени я уже увлекался электроникой, у меня отец был электронщиком. В 4-м классе я ездил в Дом пионеров и паял радиоприемники. Когда появились компьютеры, мы сразу переключились на них, и я уже тогда начал программировать. Поэтому когда заканчивал школу, у меня уже был сертификат, что я лаборант-программист 3-го разряда. Хотел в МГУ поступать, но побоялся, так как не был отличником в школе.
МИФИ тоже престижный вуз.
Да, МИФИ всегда считался престижным, но мне помогло то, что я за год или даже раньше поехал в этот вуз на день открытых дверей. Я не помню, как информация о днях открытых дверей распространялась, интернета ведь не было, но мы ездили с товарищем, выбирали. К тому же у нас в школе учились наши старшие наставники, я их знал по туристической секции как мифистов, они были физиками. Очень головастые ребята, умные и серьезные. Да и статус МИФИ всегда очень ценился – после ВМК МГУ, МИФИ был на втором месте. На дне открытых дверей нам показали кафедры, компьютеры, университет. Тогда я решил, что буду поступать сюда, тем более, нам сказали, что можно подтянуть свой уровень, учась на вечерних курсах. Целый год мы приезжали на подготовительные курсы 2-3 раза в неделю и подтянули физику и математику так, что в школе я уже не напрягался. В начале лета нам еще было позволено сдать вступительные экзамены в МИФИ раньше обычного потока, но, естественно, конкурс был на равных условиях с прочими. Так я поступил.
Вы тогда были церковным человеком?
Нет, в том-то и дело. Первый курс был весьма тяжелым, это была для меня неподъемная нагрузка, учитывая, что я с детства испытывал проблемы со здоровьем. Несмотря на мой, как кто-то сказал, цветущий вид, меня беспокоила повышенная утомляемость из-за сосудистой болезненности. Поэтому первый год – это было что-то. Куча событий, много новых друзей и знакомых, которые были уже начитанными, в отличие от меня, поэтому я решил восполнить этот пробел: прочитал много философской и классической литературы за тот год. В школе мне все это было неинтересно. В конце концов мне попалась православная книга – «Крупицы духовной мудрости». Только стал читать – и понял, что нашел свое. До этого я уже начинал читать Новый Завет и понимал, что ничто не сравнится с Библией. Но, естественно, читать Библию без святоотеческого комментария, тогда было сложно – много непонятного. С этого начался мой духовный поиск, который привел к тому, что я стал читать святых отцов. Тогда все открылось. В то время начал посещать храм. Первое место, куда мы с товарищем пришли, был Андреевский монастырь, где сейчас Учебный комитет располагается. Товарищ учился на журфаке, как-то, гуляя по Андреевской, увидел возрождающийся монастырь и решил написать об этом статью. Потом он попросил меня отнести с ним эту статью настоятелю.
Это какой год?
1993-й, наверное.
Начало самое.
Да. Мы пришли, и нас, скажем так, сразу взяли в оборот. Сказали: «Давайте, приходите, помогите что-то, потрудитесь во слава Божию». Тогда мы еще ничего не понимали о жизни в монастыре, о молитве, однако почему-то у нас возник этот порыв потрудиться. Стали приходить в воскресные дни, когда у нас было свободное время, и трудились – разгребали завалы, убирали штукатурку в надвратном Покровском храме, таскали кирпичи, трубы. Запомнился эпизод, когда нас попросили прибраться в крестильной и вылить святую воду в колодец. Я, конечно, еще не понимал, что это, но благоговение уже какое-то было от соприкосновения с этой святыней. Я в тот момент подумал, если стану верующим человеком, то буду ходить в этот храм. Где-то через год это произошло. Во многом повлияло, конечно, общение со священниками. Нас часто приглашали после трудов в столовую, где мы ближе познакомились с ними. Образ священника меня тогда впечатлил, это действительно было какое-то прикосновение…
Интерфейс.
Да, тот самый интерфейс. Я счастлив и благодарен Богу, что оказался именно в этом храме, с этими отцами. Настоятелем тогда был отец Борис Даниленко. Он также был заведующим Синодальной библиотекой, а его заместитель, отец Александр Троицкий, стал моим духовником впоследствии. С отцом Борисом я тоже имел несколько лет общение, когда пономарил у него. Он говорил: «Как же так, ты учишься в институте, а устав никак не можешь постигнуть?» Я говорю: «Батюшка, это другое…» Отец Борис был знаток устава и ценитель академии. Он окончил семинарию и академию, настоящий ученый.
Но я отвлекся. Как все произошло, как я воцерковился? Когда мне попалась книга «Крупицы духовной мудрости», я понял из нее, что надо исповедоваться и причащаться, и пошел впервые на исповедь. Попал к отцу Борису. Потом он рассказывал мне, что увидел в храме, кроме бабушек и женщин, молодого человека, который подходит на исповедь. Говорит: «Вы, вероятно, в первый раз?» – «Да, в первый раз». Он говорит: «Вам надо подготовиться и исповедаться за всю жизнь. Вы крещены в детстве?» – «Да». – «Тогда идите готовьтесь, а в следующий раз придете и исповедуетесь». И дал мне наставление: «Ты пришел в Церковь, тебя явно привела благодать Божия, поэтому принимай все, что тебе дает Церковь, во всей полноте и ни в чем не сомневайся». Также сказал о возможных помыслах, что грех совершается из-за мысли – сначала принимаешь плохой помысел, а потом делаешь на деле. Поэтому посоветовал отсекать такие помыслы. Вообще, эти два священника – отец Борис и отец Александр – стали для меня настоящими учителями. Отец Борис как натянутая струна: «Слава Святей и Единосущней…» – педантично начинает на одной ноте и заканчивает на одной ноте всю службу. Отец Александр, наоборот, служил мягко, расслабленно. Его возгласы вообще без тональности были, но настолько трепетно и благоговейно было. Я мало встречал таких священников, тем более они без диакона служили. Диакон – это была роскошь. Я многое воспринял от них, как они служили, что делали… Для меня это было школой.
Я начал ходить в церковь, параллельно обучаясь в институте. Физику нам преподавали очень сильные ученые. Я еще, слава Богу, застал те годы учебы, 1991-1997, когда у нас все оставалось на местах, советская база еще была, несмотря на развал страны. Потом нашел книгу, называется «Инженер будущего», которую ректора МГУ и МИФИ в соавторстве писали в противовес горбачевским реформам. Горбачев еще в 1986 году хотел изменить образование, перевести его на Болонский процесс, но тогда воспротивились наши ректора и не дали. Поэтому я застал действительно великолепных преподавателей. Хотя мы, конечно, были не идеальные студенты, порой нас штормило во все стороны, как и любое студенчество, но все-таки был интерес, живой интерес к преподаваемым дисциплинам. Однако когда я стал воцерковляться, этот интерес стал угасать. Меня тянуло в Церковь, я хотел бросить институт и уехать на Валаам, потому что начитался валаамских старцев, Серафима Саровского. Уже тогда хотел стать монахом, но духовник и мать убедили меня, что еще рановато.
Разумные советы.
Да, посоветовали закончить сначала институт, а тогда уже решать… Так что я в МИФИ воцерковился и стал ходить в Андреевский монастырь. Во время учебы максимально шифровался, чтобы никто не знал, что я церковный человек. Я еще хотел сказать про профессора физики Бабаджана. После того, как мы прошли с ним квантовую механику и волновую теорию света, он сказал, что далее вопросы к ученым заканчиваются и на этом этапе возникают религиозные вопросы. Также и потом, общаясь с другими преподавателями, замечал, что они не отрицают существования Бога, а порой подтверждают. Был свидетелем занимательной дискуссии, которая развилась на защите моей дипломной работы. Пока я готовился, развешивал материалы на стендах, сидели профессора и обсуждали между собой тему клонирования. Один из них говорит: «Слышал, овцу клонировали. Наверное, скоро и до человека очередь дойдет». На что ему отвечает другой профессор: «Нет, а душу где они возьмут? Душу Творец создал».
Богословский аргумент.
Да. Я тогда уже довольно церковный человек был, опытный. Обрадовался, когда услышал этот диалог. Действительно, впоследствии в МИФИ даже утвердилось целое религиозное движение и закончилось это постройкой храма на территории МИФИ.
Сейчас там служит наш товарищ отец Родион.
Тоже выпускник и МИФИ, и Московской духовной академии.
Да.
Интересно, что следующей страницей Вашей биографии были монастыри Архангельской епархии. Вы все-таки москвич, выпускник МИФПочему не тот же Андреевский монастырь, Лавра или Сретенский монастырь? Почему Архангельская епархия? Это стремление повторить древних русских северных подвижников или что?
Когда я учился в МИФИ и воцерковлялся, то параллельно с моим приходом к вере пришел к вере своим тернистым путем мой школьный товарищ. Мы ничего не знали о духовных поисках друг друга, но потом, по промыслу Божию, это выяснилось. До этого он на какое-то время уехал из Москвы, жил на Кавказе и воцерковился там. Потом захотел испытать себя на предмет принятия монашества, поэтому поехал в Псково-Печерский монастырь на послушание, и ему посчастливилось даже быть келейником у старца отца Иоанна (Крестьянкина). Впоследствии он поступил в семинарию в Лавру, но продолжал на каникулы ездить в монастырь в Печоры. Как-то в один из отпусков он опять поехал в Псково-Печерский монастырь, и ему благословили пожить с отцом Николаем Гурьяновым. В общем, есть чему позавидовать, так как он пожил рядом с такими необыкновенными старцами. Так вот, когда мы связались и поняли, что мы одного духа, я стал приезжать к нему в Лавру и попал к старцам. Когда приходил с товарищем к отцу Науму, он все время, когда нас видел, говорил: «Вот будущие монахи, они хотят стать монахами». И действительно, в сердце я хотел стать монахом, но чувствовал в себе немощь подвизаться с такой силой, как описано было в житиях святых. Понимал, что мне здоровье не позволяет. По окончании института стал вопрос, что делать дальше: поступать в семинарию либо еще как-то двигаться. Хотелось, конечно, поступить в семинарию, но как говорил уже, были сомнения, потяну ли. Однако так случилось, что, когда я защитил диплом в МИФИ, обо мне внезапно вспомнил старец, хотя у него таких, как я, были тысячи. Мне позвонил товарищ из Лавры и сообщил, что меня вызывает батюшка. Как только я приехал, он говорит: «Ну что, институт закончил?» – «Все сдал, но еще диплом на руки не получил». – «Так, ну ничего, ничего. Поезжай вот туда, там по-монашески живут, посмотришь». Речь шла о приходе под Александровом, во Флорище. Пока я ехал туда, простудился, очень сильно заболел. При этом началась мысленная брань: «Куда ты поехал, никому ничего не сказав, практически». Тогда же не было сотовых телефонов. Но, наверное, маме сообщили, что я где-то поживу. Так все и началось. Мне там сразу все понравилось – и послушание по сельскому хозяйству, и приход. Всегда хотел быть ближе к земле. Уставал от городской суеты, рутины, учебы. Помню, после первого курса МИФИ даже попросил однажды родителей, чтобы отправили меня куда-то, где нужно пахать, пахать и потеть.
Хотя выросли в городе.
Да. Просто отучившись год в институте, я понял, что не могу это все выносить, нужна какая-то сильная встряска, резкое переключение на то, чтобы работать физически. Так вот, пожил недолго на приходе, и вновь внезапно пришла весточка от старца, в которой он сообщил, что надо срочно ехать в Архангельск. Я послушался, хотя, конечно, было страшно и непонятно, для чего это. Поехал в Архангельск, в то место, где родился дед старца. Там был храм, который надо было восстанавливать. Мы там потрудились и проявили себя, поэтому нас заметил владыка. Все это довольно быстро происходило, в течение нескольких недель. Потом один из иеромонахов привез нас в епархию, представил владыке Тихону (Степанову) Архангельскому. Кроме меня там еще были будущий отец Иосиф и отец Христофор, который служит в Архангельске сейчас. Старец сказал владыке, если ему нужны образованные ревностные монахи, можно нас постричь. Таким образом и нас благословил на монашество. Мы тут же написали прошение на постриг и буквально в эту ночь в Антониево-Сийском монастыре нас постригли. После этого владыка сказал, чтобы мы поучились монашеской жизни, а потом «посмотрим, что с вами делать». Вот так, сразу после МИФИ, после Москвы оказался в монастыре. Но я был искренне счастлив, хотя было нелегко. Это была настоящая монашеская жизнь, настоящие труды, начиная с мытья туалета, других послушаний, стирки и всего прочего. Также на грядках трудились, картошку собирали. Потом меня келарем назначили на какое-то время. Единственное, наверное, не удалось коров подоить и уздечки сделать для лошадей, хотя мой товарищ и там тоже успел попрактиковаться…
Было тяжело, для меня нагрузки были немыслимыми. Постоянно хотелось спать. Иногда, воткнув лопату в землю, которой нужно было копать, я думал, что сейчас на этой лопате и повисну. Думал, что даже год не продержусь, не то чтобы всю жизнь. Самое интересное, самое знаменательное, что на постриг нам подарили по Типикону каждому. Этот Типикон до сих пор является моей настольной книгой. Это было одно из первых компактных изданий. Обычный Типикон огромный, а этот был компактным, репринт хороший.
Сейчас уже, спустя годы, как Вы оцениваете этот опыт монашеской жизни на Севере? Что он вам дал?
Его нельзя переоценить, так как это реальный, жизненный опыт. Мне рассказывали, как игумен однажды смотрел в окно, а там Варнава идет. Он возьми да скажи: «Смотри, какой радостный. А что он радуется?» А я искренне радовался, что живу по-монашески и разрешился от всех печалей. Почему не Андреевский монастырь? Мне было в Москве тесно и вообще как-то душно. Почему-то меня тянуло дальше, хотелось настоящей подвижнической и отшельнической монашеской жизни. Это жизнь извилистая и трудная, но это необыкновенный опыт возрождения. В то время сложно было найти такое место, даже Троице-Сергиева Лавра…
И то была закрываема.
Да, но даже в то время, когда сюда можно было попасть, все равно была своя специфика, и она до сих пор остается. Лавра является общественным местом, монахом тут жить неуютно. Вспоминаются слова покойного иеромонаха Модеста. Отец Модест в монастыре умнейший человек, он хотел защитить кандидатку, которую вовремя не защитил, преподавал, хорошо разбирался в истории. Лаврский монах, который почил из-за ковида, в тот год, когда много лаврских монахов ушло…
2020-й.
Да. Я его встретил накануне Пасхи, когда Лавра уже была на карантине. Мы разговорились, я спросил: «Наверное, тяжело вам сейчас, ведь совершенно нет паломников». Он же ответил: «Да ты что? Наоборот, все счастливы. Мы теперь живем по-монашески, мы теперь почувствовали себя подвизающимися в монастыре». Он такой просветленный был в тот момент. Господь его забрал, но перед этим дал возможность пожить по-монашески. А в моей жизни эти четыре года на Севере – не только уставная монашеская жизнь. Это был замечательный опыт общения с людьми, широкое поле для миссионерской деятельности, ведь в этой местности после войны не было священников, поэтому нужно было ездить по деревням и проповедовать, крестить, отпевать, венчать, соборовать. Это был такой труд, который привел к тому, что я и так-то здоровьем был не силен, а в конце концов совсем ослаб. До того дошло, что передвигался с тремя передышками, так было сложно. К тому же сильно подкосили личные духовные искушения, и в какой-то момент я пришел к совершенному опустошению за эти четыре года. Тогда обратился за советом к отцу Николаю Гурьянову. Он, конечно, удивительный старец и настоящий прозорливец, с моей точки зрения. Печалюсь о том, что он нас покинул, и мы теперь, как сироты, не знаем, куда…
Плеяда старцев ушла.
Да, и не видно, чтобы появились им равные. Все, что осталось, – это записи. У меня остались личные записи того, что говорил отец Наум, отец Николай. Потом еще познакомился с Алексеем Федоровичем, блаженным старцем, который проживал в Старом Осколе. Он был убогий – не двигался, так как не работали руки и ноги. Не слышал о нем?
Нет.
Его звали еще блаженный Алеша Старооскольский. Отец Николай перед смертью сказал в случае чего слушаться Алешу, однако и Алеша вскоре почил. Теперь мы двигаемся по инерции, но, как говорят, они для нас путеводные столбы, которые дали нам направление. Отец Николай очень утешил меня, когда я был в состоянии опустошения и мог свернуть с пути. Его слова утвердили меня и дали направление, определили вектор на всю жизнь. До сих пор что-то сбывается.
Чем академия Вас привлекла? Что Вы здесь нашли? Почему остались?
В этом тоже был промысел Божий, ведь на самом деле это не было каким-то особым желанием. Желание учиться было, как отец Николай сказал, была только сильная вера, а другого багажа у меня не было. Поступил в семинарию, чтобы пополнить багаж знаний, живя здесь, общаясь с верующими, образованными и опытными людьми. На мое удивление, так получилось, что, когда я думал, что мне надо по гроб жизни оставаться в монастыре и никуда не перемещаться, отец Николай велел мне приехать в Лавру как раз тогда, когда узнал о моем состоянии. Он сказал: «Пусть идет к архиерею, попросится в Лавру для того, чтобы подлечиться, пополнить и восстановить свои духовные и телесные силы. Пусть так скажет». Когда я пришел к архиерею, так прямо ему и сказал. На мое удивление, он тут же отпустил меня, только уточнил, что ходатайствовать за меня не будет: «Хорошо, отпускаю, но только ты сам договаривайся». Получив благословение, какое-то время я был в состоянии неопределенности. К тому времени мама благодаря моим перипетиям тоже воцерковилась и ходила в Андреевский монастырь. И вот однажды при случае отец Борис спросил, как там Варнава. Она ему объяснила ситуацию, рассказала о том, что я хочу в Лавру. «Ну что же он сразу не обратился? Давно бы академию окончил. Что же он поехал на этот Север, зачем?» – ответил маме отец Борис. Он скептически относился к моему спонтанному решению, хотел, чтобы я поступил в семинарию и пошел его путем. Но вышло так, и я все равно не жалею, что получил благословение и пожил по-монашески, вкусил настоящей священнической жизни. Отец Борис пообещал, что походатайствует, чтобы меня взяли в академию, ведь тогда не было принято переводить людей в сане, а я уже был иеромонахом, с заочного на очное. Он поговорил с владыкой Евгением, после чего меня пригласил на собеседование и благословили учиться очно.
А потом и остались.
Да, но в какой-то момент, по каким-то странным обстоятельствам владыка Тихон Архангельский и Холмогорский хотел меня вернуть. Когда я летом приезжал, он вызвал меня и сказал: «Заканчивай учебу и приезжай обратно, тут служить будешь». Я совершенно в этом плане не колебался: «Владыка, как благословите». Если надо, так надо, тем более я очень хотел вернуться. Тянуло туда, Архангельск для меня стал уже как второй дом.
«Назад в Архангельск»?
Да, назад в Архангельск, на север. Кроме того, однажды, приехав в Лавру на преподобного Сергия, владыка Тихон разговаривал насчет меня с владыкой Евгением, и ректор ему ответил: «Что ты к нему пристал? Пусть доучится, защитится, а там посмотрим». Так владыка Тихон оставил меня здесь, а вскоре почил, будучи молодым, к сожалению.
Кроме послушания благочинного Вы несете послушание, связанное с вашим светским образованием. Вы чем занимаетесь? Не тяготит это?
Как я говорил, каждый борется с унынием как может. Когда я оказался в семинарии и перед выпуском надо было писать дипломную работу, выяснилось, что я не могу ее писать без компьютера. В то время уже появились новые требования, что все нужно в цифровом виде. Пришлось задуматься о том, не стоит ли мне приобрести компьютер. Тогда я купил ноутбук и стал его осваивать, вспоминая то, чему нас учили в МИФВ 2012 году возникла проблема – владыке Евгению нужен был человек, который мог бы заниматься проектами, связанными с информатизацией учебного процесса. Меня вызвали и спросили, умею ли я писать таблицы. Я ответил, что умею, но не хотел бы этим заниматься.
Привет из прошлого.
Да, кстати, был еще один эпизод. Как только я перевелся с заочки на очку, меня вызвал проректор по учебной работе Михаил Степанович Иванов и также предложил потрудиться на послушании, где бы пригодилось мое светское образование. Тогда я ответил, что категорически отрекся от этого, принеся монашеские обеты, и отказался работать в этом направлении. Но владыке Евгению не смог отказать, хотя и пытался. Говорил: «Владыка Евгений, это не мое». – «Как не твое? Кроме тебя некому. Давай». И вот с 2012 года я работаю в академии еще и инженером.
По послушанию.
По послушанию. Организация дистанционного образования, устройство материально-технической базы, связанной с нашей аккредитацией, с новыми требованиями к учебному процессу. Этим нужно было заниматься. Но все-таки в какой-то момент, где-то в году в 2014, когда все проекты утихли, финансирование закончилось, я подумал, что могу немножко устраниться. Будучи начальником отдела, я поддерживал ситуацию, но, милостью Божией, уже было время заняться и молитвенным деланием, посвящать больше времени чтению исихастов. Несмотря на обязанности, послушание, суету Лавры, получилось не один год потрудиться по благодати Божией и как-то вернуться к монашескому устроению, искренне молиться и находиться в состоянии созерцания, так скажем. Но, опять-таки, даже старец Иосиф Исихаст пишет, что действие этой благодати не длительное, по его подсчетам, у него оно длилось четыре года – благодать приходила, а потом опять отходила. Так же приблизительно и у меня получилось. В какой-то момент эта благодать ушла, и в тот момент появилась новая задача. Мне поручили, в силу опять-таки новых требований к учебному процессу, создать электронную информационно-образовательную среду (ЭИОС). Молитва тогда не очень шла, поэтому подумал, что займусь рукоделием. Сразу как-то нашлись варианты решения этой задачи, и все получилось. Завершили работу в начале 2017 года, и до сих пор это очень актуально. Система выручила нас во время карантина, когда пришлось переходить на дистанционку. К этому времени мы были во всеоружии и оказались впереди всех.
Оказалось, что это очень нужно.
Да, и до сих пор ЭИОС работает и выручает нас.
А знаменным пением Вы по-прежнему увлекаетесь?
Это моя любовь и, так скажем, боль, потому что не удалось воплотить некоторые мечты и идеи. Как кто-то говорил, чтобы знаменно петь, надо знаменно жить. У меня был товарищ, который сейчас на Афоне, с которым мы начинали петь сначала в Сийском монастыре, а потом Веркольском. Пели, изучали рукописи, ездили в архивы в Питер, общались со знатоками. В силу моего здоровья и не очень сильных вокальных данных я не преуспел как певец, тем не менее по крюкам петь могу, понимаю. В принципе, я даже здесь, в академии, пытался находить возможности петь. Когда отец Леонтий, сейчас епископ Леонтий, и отец Дионисий служили в храме св. Зосимы и Савватия у владыки наместника, то периодически приглашали меня, чтобы я пел по-славянски. В основном у них пели на греческом языке, но они любили и знаменное пение. Особенно отцу Леонтию нравилось, как я пел по скитской традиции, когда один поешь и читаешь. Со временем в академии были попытки организовать кружок или факультатив. Однако даже самых ревностных студентов учеба в итоге перетягивала на свою сторону, поэтому все рассыпалось. Так что я скорблю, что это дело не продолжается в академии.
Может быть, еще все впереди?
Может быть.
Блиц
Отче, хотел бы предложить в завершение краткий блиц-опрос. Дальний строгий монастырь или Покровский храм Московской духовной академии?
Это как у Познера? Хорошо. Не знаю. Я не вижу здесь противопоставления. Отвечу, что готов и так, и так. В этом плане у меня давно нет предпочтений, так как служить Богу нужно там, куда Он призывает и поставляет.
Русская ряса или греческая?
Русская.
Партес или знаменный распев?
Знаменный распев.
Ваши любимые книги?
Светские или духовные?
Любые.
Из духовных предпочтение отдаю преподобному Максиму Исповеднику, всем его трудам, а в особенности «Диспуту с Пирром». Потом, все труды и гимны преподобного Симеона Нового Богослова. Это первое, что пришло в голову.
А светские?
Я пытался к ним возвратиться, перечитать, но они в последние годы как-то не вызывают заинтересованности. Если говорить о прежних увлечениях литературой, тогда можно сказать, что мне нравилась фантастика. Все произведения Рэя Брэдбери зачитаны мною до дыр. Также с интересом в свое время перечитал Толкина, Клайва Льюиса и, как ни странно, «Гарри Поттера». В этой книге есть интересные мысли. Как говорит один мой товарищ, это последнее произведение в сказочном и нравственном формате, которое родилось на Западе.
Электронная книга или бумажная?
Бумажная.
Что-то читаете в свободное время?
Сейчас в свободное время перечитываю Максима Исповедника, «Главы о любви». В силу особенности строения моей памяти могу перечитывать произведения много раз, это доставляет мне некое удовольствие. Также с 2014 года полюбил некоторых греков – Иосифа Исихаста, Порфирия Кавсокаливита и старца Эмилиана Вафидиса, бывшего игумена монастыря Симона Петра, что стало для меня откровением.
А музыку слушаете?
Церковную музыку никогда не мог слушать вне церкви, всегда очень важно, чтобы это было в контексте храма. Не понимаю, как некоторые могут слушать в машине или дома церковные песнопения. На раннем этапе, когда я воцерковлялся, слушал Валаамский хор, но впоследствии это ушло. Когда не было сил бороться с унынием, когда благодать оставляла. Как говорится, если монах упал лицом к монастырю, значит спасен. Что касается светской музыки, то было время, когда я вернулся к прослушиванию музыки, которую раньше любил, – это арт-рок в основном, Pink Floyd и команды 70-х. Они были связаны с классикой и с философией в текстах. В свое время слушал также Стравинского, Чайковского, Прокофьева. Но это было интересно, только когда опустошен. Когда опять возвращался на волну и накрывала благодать Божия, появлялись силы для молитвы, увлечение музыкой отходило на второй план. Тем не менее я интересуюсь тем, что происходит в русской музыке сейчас. Именно в андеграундной музыке, т. к. мне это интересно. И нахожу действительно достойные группы, достойных людей, которые делают что-то светлое, хорошее. Есть ряд команд, ряд исполнителей весьма талантливых. В свое время меня преобразила и совершенно сбила с толку группа Dead Can Dance. Странное название – «Мертвые могут танцевать», но речь идет о музыкальных инструментах. Исполнители – Лиза Джеррард и Брендан Перри, выходцы из Австралии, потомки австралийских миссионеров-англичан. Они воспитывались на форте и создавали музыку, черпая вдохновение от американской и восточной этники, в т. ч. и византийской. Они осваивали музыкальные инструменты разных народов и создавали очень интересный компот. Группа до сих пор существует, но мало кто о них знает в России. Лиза Джеррард озвучивала ряд очень известных фильмов, ее голос звучит в саундтреке к фильму «Гладиатор», например.
Почему не люблю партес? Потому что не люблю, когда сильно упрощают звукоизвлечение. А вот традиционное звукоизвлечение, со всеми мелизмами и особыми приемами, просто пробирает до мурашек. Вот это увлекало. Новые российские группы порой так удивляют. Встречаются вдохновляющие, светлые тексты и музыка, но в основном современным исполнителям и музыкантам не хватает романтики, не хватает света. Все это либо рэп – страшная, грязная музыка, либо тяжелый рок. Есть также группы, которые находятся посередине. Мне было интересно, как работает современная музыкальная индустрия. Если раньше лейблы раскручивали группы, они становились мегапопулярными, то сейчас это не работает и конкуренция даже у суперзвезд огромная. Поэтому раскрутить талант очень сложно. Тем не менее люди находят свою нишу, находят определенный круг слушателей, а слушатели находят своих исполнителей. И мне интересно за этим наблюдать. Но опять-таки, это связано с моим образованием и с увлечением технологиями вообще. Допустим, как выложить музыкальный контент, выложить видеоконтент, на какие платформы, как это работает, какая обратная связь – все это интересно. Это может быть выгодно и вузу, и частному лицу. Поэтому поглядываю за этим. Это всегда пригождается. На самом деле, мои увлечения и эксперименты, в которые я по унынию своему могу увязнуть, потом мне пригождаются. Ставятся какие-то задачи, а оказывается, я их уже проработал и осталось их только употребить.
Какой бы Вы хотели видеть Московскую духовную академию через 50 лет?
Боюсь отвечать, так как очень много спекуляций возникает вокруг этой темы, но я за постоянство. Наверное, я бы хотел видеть ее такой же, как и сейчас. Почему? Объяснить можно по-разному, но опять же, приведу некоторые примеры из жизни. Я в академии уже больше 20 лет нахожусь, и приезжают сюда студенты-выпускники. Они говорят, что им приятно, что академия не изменилась, что все было так, как и при них. И храм, и коридор, и аудитории так же выглядят, все на том же месте. Поэтому, наверное, через 50 лет хотел бы видеть академию такой, какая она есть. Понятно, что можно углубиться в процесс реформирования технологий. Но, наоборот, я бы хотел, чтобы, как мы уже говорили, было постоянство, чтобы было куда возвращаться. Пусть мир меняется, куда хочет, но храм должен быть якорем удерживающим. В академии нет недостатков, на которых как-то бы следовало акцентировать внимание. Это школа, она и должна такой быть. Это люди, которые не меняются. Более талантливые или менее талантливые, но, если они здесь, на то воля Божия, а в целом, конечно, история преобразует жизнь в вузе, что-то добавляется с каждой эпохой, с каждым десятилетием. Ничего страшного. Главное, чтобы она отличалась от мира – как можно меньше мирского привносила, а накапливала церковные традиции, которые не ветшают.
Беседовал священник Анатолий Колот