О делах церковных
Отец Никифор, как Вы думаете, как изменилась певческая культура нашей Церкви за последние десятилетия с 1000-летия Крещения Руси?
Наверное, в этот период появилось больше мужских хоров в монастырях и на приходах, особенно с появлением на сцене хора о. Матфея. Именно на сцене. Потом пошли какие-то партитуры, песнопения. Это оживило все то, что было традиционным и не то чтобы приевшимся, но уже замыленным. И тут всплеск – эти молодые ребята, которые красиво и здорово поют.
В советское время в основном смешанные хоры были.
Да, смешанные хоры, потому что это было традиционно. Партитуры стояли для смешанных хоров и писали их сами. Взять любой храм – были хоры смешанные.
И мужчин дефицит вообще в храмах был …
Был. У нас в храмах везде платочки, платочки… Как любил говорить владыка Ювеналий: «Платочки спасли нашу Церковь». И вот, собственно, то, что мы сейчас наблюдаем расцвет хорового пения, – как раз следствие того влияния, которое оказал в том числе и о. Матфей. Потому что в то время только вышел в свет его хор из 80 человек, были записаны первые пластинки с песнопениями хора, всего штук семь, ну и сам о. Матфей – фигура, которая объединяла все это звучание. Как сделает взмах руками! Что там говорить, вы же, батюшка (обращается к ведущему), сами пели у о. Матфея. У него «и неумеющий запоет».
Он был достаточно экспрессивным человеком на клиросе. Все мы помним страсти по Матфею, особенно Великим постом. Вы тоже за такие методы управления хором?
Может быть, и не все было оправдано и уместно из того, что он делал, но тут сказывался его темперамент. Может быть, где-то стоило ему быть помягче, но он, видимо, в процессе работы так входил в раж, что темперамент давал о себе знать. Особенно когда слышал фальшь, тогда у него могло резко поменяться настроение.
Каким вообще должен быть регент, на Ваш взгляд?
Регент должен быть образованным – это раз, вежливым – два. За счет того, что ему вверено управление людьми, он должен заслужить и приобрести авторитет в коллективе. Собственно, это и является основным, наверное. А иначе как? Если его только боятся и все держится на страхе, это неправильно. Вспоминаю в связи с этим Марка Харитоновича. Ни разу в жизни, пока я у него был, я не слышал от него какого-либо плохого слова по отношению к хору. Единственное: «Ну что вы, басы, как мыши, пищите там?» Он с Украины.
Мыши, мыши.
Сам грешен: бывало, кому-нибудь случайно заедешь, потому что переживаешь за дело. В основном ведь все ошибки из-за невнимания, то есть человек вроде все знает, но немного отвлекся, не смотрит на руку, не смотрит в глаза – и вот результат.
А что важно из певческого опыта, певческой традиции архимандрита Матфея и Троице-Сергиевой Лавры? Что можно выделить как основное, которое хорошо было бы воспринято и другими регентами?
Человека не повторишь, каждый индивидуален и у каждого свои возможности, способности и реализация этих возможностей. Но что я для себя отметил из опыта о. Матфея – это его специфический метод управления. Он меня учил: «Пой глазами, чтобы глазами притягивать к себе внимание. Возьми зеркало и иди на него». Я долго не мог понять, как это. Но действительно, благодаря этому, наверное, он мог сосредоточить всех на одном жесте. Жест пошел, и все вступили, потом одновременно все сняли.
«Дывысь на мене, а я на тебе – будемо спивати».
Точно, точно. Поэтому такое серьезное и ответственное отношение к делу говорит о том, что он полностью отдавал себя своему служению не ради тщеславия, не ради похвалы какого-то архиерея. Ведь он всегда говорил, что нужно петь так, как будто это твоя последняя литургия. Чувствуя своим сердцем, при помощи Божией, конечно, как песнопение должно звучать, он так всех собирал, вдохновлял, что певчие моментально отвечали на это своим сердцем и своими голосами. Они видели его молящимся и сами входили в эту молитвенную атмосферу. Молитвенное настроение хора – это основное. Тогда хор действительно можно назвать православным. А если в шутку, то раньше, когда меня спрашивали, как отличить церковный хор от нецерковного, я долго не знал, как ответить. Говорил, что первый поет сердцем, а второй так…
Теоретический ответ.
А потом понял вот что. Если при пении хора присутствует не то чтобы небрежение, а некое невнимание к словам, то это нецерковный хор. Возьмем песнопение «Царю Небесный». Спрашиваю у хора: «Дальше какое слово идет? УтЕшителю. А почему вы поете утешИтелю?»
Да, а дальше – дУше…
«Царю Небесный, УтЕшителю душЕ истины…»
Кстати, да, отец Матфей всегда следил за ударными и предударными.
Вот это как раз и есть внимание к тексту. Поэтому необходимо, чтобы текст был на первом месте. Ведь церковное пение – это богословие в звуках. Богословствуй! Если ты этот текст знаешь, петь надо наизусть или, как он говорил, натощак, то есть без помощи нот. Они есть, но ты не в них, а ты при них. Даже когда положено Трисвятое по «Отче наш» читать. У меня был случай: стою в Троицком соборе, приложился и стою. Девушки поют из регентской, у них череда своя. И вот они пропели, и одна из них читает Трисвятое и читает «Отче наш»: «Отче наш, иже еси на Небесех…» И пошла, пошла и дошла до «И не введи нас во искушение». А дальше, слушайте – «Сущую Богородицу, Тя величаем».
Приехали.
Я стою, думаю – может, у меня что-то? И как по команде, весь народ, который стоял в Троицком, на нее обернулся. До нее дошло, бедняжка покраснела вся… Ну что тут скажешь?
В последнее время нередко приходится слышать, будто бы пение не особо важно и не очень нужно, а для священника необходимо знать Писание, учить языки, знать специальные предметы, обладать какими-то компетенциями. А пение где-то там, на третьем-пятом месте. Как Вы считаете, это правильно?
Действительно, к сожалению, пению мало уделяется внимания. В последнее время в связи с какими-то проблемами, в том числе с финансовыми, мы видим сокращение хоров. Это тоже один из признаков того, что…
Это на приходах?
Да, на приходах. Даже в Москве хорики маленькие, замечали?
Больших коллективов сейчас почти нет.
Я точно не знаю всех причин, но вижу, что хоры в основном маленькие. Да, тоже поют, читают, но когда есть полнота богослужения, которая включает и проповедь, и слово, и службу священника, и чтецов, и красивый полноценный хор, – все это очень украшает богослужение. Поэтому часто можно заметить: если в храм приглашают хороший хоровой коллектив, например профессиональный квартет, народ начинает тянуться в храм. Так что, кто бы что ни говорил, пение – это важная часть богослужения. Может быть, эти люди сами не знают или не умеют петь, поэтому так говорят.
Священнику важно петь?
Если батюшка умеет, но не будет петь – это как-то неправильно и непонятно. Даже возглас необходимо уметь правильно и красиво произнести. А величание? Если священник пропоет величание, какие-то песнопения, почему нет? Понятно, если у кого-то не получается, тогда ничего не поделаешь, не дано. Значит, Господь ему другое дал. Может, он прекрасный проповедник.
А если не дал Господь слуха, что-то все-таки можно сделать? Хоть в какой-то степени можно развить у человека слух?
По этому случаю могу привести пример из своей практики преподавания студентам. Был у меня сокурсник, сейчас о. Александр, в Волгограде служит. Обладает великолепным тенором, а как начнет петь, так хоть уши затыкай. Мы с ним потихонечку стали заниматься: иногда я лично с ним работал, иногда он пел у меня в десятке. Уже на четвертый год обучения он эту десятку сам возглавил. Но он, конечно, хотел, очень хотел. Еще был у нас такой студент Рустик, сейчас уже отец Рустик, служит в Дмитрове, не помню его фамилию. Он приходил к нам в хор все годы своей учебы. Петь не умел, но я его терпел. Говорил ему: «Рустик, ноты не поешь, а на “Господи помилуй” стой рядом со мной и баси». Теперь, когда он рукоположился, стал хотя бы держать свою ноточку.
В тон с хором.
Свою соль уверенно – это баритоновая. Так что все зависит от желания. Господь дает по желанию сердца. Но если человек безразличен… Знаете ведь как бывает? Человек отмахнется и говорит: «А я не умею». И ни в какую не хочет развивать свой слух и голос. В таком случае я отвечаю, что так не бывает. Говорю: «Я тоже не знал русский язык, но стал учить азбуку, потом больше, то есть потихонечку можно осилить и это». Так что я считаю, что при желании человеку все дается, однако по усердию и при обращении к Богу.
Хотелось бы все-таки понять, есть ли сейчас проблема с певческой культурой? Ведь объективно сейчас меньше поющих. Или нет?
Знаете, почему объективно можно сказать, что сейчас меньше стало? На Руси как-то менее развито стало традиционное русское народное пение. Даже пение за столом уходит, при котором пели канты, хорошие русские песни. А когда у нас это все было, когда с Украины приходили хористы, где традиции народных песен, колядок еще сохранились, то получалось, что все эти певческие голоса сливались с приходящими из Сибири басами. Все это перемешивалось, и получались хорошие хоры. Сейчас, конечно, Господь тоже не обделяет талантами, но да, уже поменьше. Времена нынче такие, что, быть может, не имея гаджетов, человек и пошел бы иной раз петь в хор, заодно поучился бы там. А он включил, и все.
Вся жизнь там.
И пропоет, и прочитает, и научит – правда, может, не всегда тому, что надо. Вот поэтому, я считаю, такая тенденция у нас. В то же время очень многие люди интересуются, причем интересуются серьезно. Сколько сейчас энтузиастов из народа, которые готовы петь в хоре, учиться этому. Даже на том приходе, где сейчас отец Святослав, батюшка собрал хор из местных: нашлось 20 мужичков, которые к нему ходят, поют ранние по воскресеньям.
Такой народный хор.
Да, народный. Причем говорит, что они сами пришли, по собственному желанию. Стали петь бесплатно, не за зарплату. Так что помимо смешанного хора они создали еще такой хорик на приходе. Все это свидетельствует о том, что неравнодушные люди есть, и из них состоит оформление службы.
Требуются ли какие-то музыкальные навыки для поступающих в духовные школы?
Желательно, потому что без этого труднее человеку во все вникнуть. Без знания элементарных азов студенты не успевают освоить все за время учебы: ему уже служить, а он еще ноту до от ноты ля отличить не может. А когда он уже немного знаком, то ему проще. Такого студента достаточно направить, подсказать ему: «Смотрите в книжечку, вот две ноты. На каком интервале, что это такое?» – «Да, поняли». И мы идем дальше. А так, получается, с азбуки начинать нужно.
Приходится начинать с самой азбуки.
Да, с азбуки.
А как в академии учат студентов?
Есть программы, закрепленные и одобренные Учебным комитетом, которые претерпевают разные реформы и по количеству часов, и по количеству лет. Раньше было три года.
Церковное пение?
Да. На первом году обучения изучались песнопения обихода – тропари и стихиры. На втором году – песнопения знаменного распева и всевозможные величания, а на третьем – песнопения церковного годичного круга. Потом программа сократилась до двух лет. Сейчас и вовсе у нас в неделю одна пара.
Это очень немного.
Да, приходится осваивать программу. Получается, конечно, немножко для галочки. Однако мы стараемся выполнить план, программу, стараемся, чтобы оценки хорошие были у ребят, конечно. Когда я ставлю оценки, говорю: «Оценки – это для администрации, а вы знаете, как вы поете и как должны петь на самом деле». На парах сначала мы пропеваем песнопение все вместе, потом пропеваем по рядам. Они записывают на своих носителях. Я им тоже напеваю, чтобы они записали и заучивали дома. Потом в следующий раз вызываю и прошу по очереди спеть каждого самостоятельно. Говорят: «Батюшка, можно мы втроем споем?» Я отвечаю: «Братья, вы вместе споете в конце учебы. А сейчас я хочу, чтобы вы вышли, как в церкви, и спели перед слушателями. Как выходит диакон, чтец, священник и исполняет перед народом сам». И вот, сначала с трепетом, а потом потихонечку и опыт какой-то уже появляется. Далее прошу: «А теперь попробуй тон задать». Он задает. Что-то получается, что-то не получается, что-то подчищаем. Таким образом мы стараемся, чтобы программа была освоена не просто для галочки, а чтобы что-то осталось. А как потом без этого диакону или священнику дать возглас или произнести ектению? Как разобраться, какая квинта, тоника для какого голоса? Так вот работаем потихонечку.
Ну а студенты сегодняшние Вас радуют?
Я бы не сказал, что прямо уж радуют, но есть среди них и энтузиасты. Некоторые помимо того, что на уроке активно работают, еще и на перемене собирают всех и перед моим уроком повторяют песнопения, пропевают их. Знаете, это приятно, конечно, и радует, что они не просто формально к этому относятся. Хотя среди них есть и такие: «А я не умею». А я говорю: «Может, ты не хочешь?» – «Нет-нет, я хочу, но не умею». Ну, говорю, давайте учиться.
Об Академии
Отче, Вы много лет управляли первым академическим хором, Вашим предшественником был Марк Харитонович Трофимчук. Что-то можете рассказать? Какой опыт Вы от него восприняли? И, может быть, что-нибудь можете рассказать о предыдущих регентах Московской духовной академии?
В первый класс семинарии я поступил в 1980 году и после распределения в хор попал к Марку Харитоновичу. Пел у него в течение года и наблюдал такую картину: стоит, значит, такой старичок – а он 1919 года рождения, но не скажешь, что старичок, он был молод глазами. Благородство его души высказывалось на пении хора. Только он посмотрит – сразу реакция. Марк Харитонович никогда не пел вместе с хором, но всегда держал его сосредоточенно. У него были мощные руки, и когда он по взмаху снимал, то все понимали. Спевки проходили, кстати, в этом зале, где мы находимся сейчас. Что еще можно вспомнить? Марк Харитонович ни разу не опоздал, не пропустил спевку, службу, и только один раз он накануне подошел ко мне и спросил: «Что вы будете делать, если я завтра не приду на службу?» Я говорю: «Марк Харитонович, споем». Мы друг друга поняли. К тому же он мне уже доверял хор, потому что я параллельно обучался в регентском классе, тогда он так назывался. Так Марк Харитонович управлял хором до 1995 года, а меня в 1992 году уже назначили регентом в 3-й хор. И пели мы теперь таким образом: 3-й хор постоянно в академии, а хор Марка Харитоновича на верхнем клиросе, на балконе. Тогда был еще один регент – отец Зотик Якимчук, протоиерей. Марк Харитонович возглавлял 1-й хор, отец Зотик – 2-й, а я – 3-й. Второй хор тоже пел на балконе. По воскресным и праздничным дням 1-й и 2-й хор чередовались: один хор пел в Лавре, а другой в академии. Наш 3-й хор постоянно пел в Покровском храме. Потом появился еще 4-й хор. Из 4-го хора отец Матфей иногда забирал к себе ребят, которые могли что-то спеть, и один из них был протоиерей Николай Забелич, который сейчас в Германии. Он известен был, потом как солист в хоре о. Матфея. Отец Матфей придет и скажет: «Отдайте мне этого юношу». У Марка Харитоновича, не знаю как, но получалось петь очень сложные концерты, которые, кстати, он разучивал с хором совсем недолго. Например, «Да воскреснет Бог». Все получалось. Может, это зависело от того, какой состав хора был, или от того, что он умел так преподнести песнопение, что все понимали, как его исполнить. Непонятно… Светлый человек был, Царствие ему Небесное.
А отец Зотик был более экспрессивный в своем дирижировании. Он, в отличие от Марка Харитоновича, постоянно пел вместе с хором, пел тенором. Всегда любил исполнить что-то новенькое, а это новенькое не всегда было достаточно отшлифовано, поэтому обязательно в этом новеньком какая-то была заноза: «Ай!» – уколет. Он заулыбается: «Ну что вы?» – «Батюшка, простите». Это пример, когда добро, идущее от регента, когда он не поругает за ошибку, а просто так посмотрит и скажет: «Ну что же вы так…», заставляет человека задуматься, взывает к совести лучше, чем если бы его отругали, и он обиделся. Мне кажется, так. И ошибки тогда полезны. Потому что потом, запомнив ее, думаешь: «Вот тут я ошибся когда-то». Так что на самом деле ошибки – это опыт, рост.
Вы такую фразу произнесли, что отец Матфей набирал певцов. А ведь у каждого регента стояла задача выбрать себе певцов, и это непростая вещь – разделить этот «певческий пирог». Правда, что это как-то горячо происходило?
Очень горячо происходило. Происходило это на экзамене, на котором присутствовали академические регенты.
На вступительных экзаменах?
На вступительных экзаменах для абитуриентов по церковному пению. Поступающие сдавали не сложные экзамены, они просто должны были спеть что-то из того, что они знали.
Показать свои данные.
Да, чтобы мы могли по диапазонам и по гамме понять потенциал людей. А у о. Матфея в это время был отпуск, в который он уезжал на родину во Владикавказ, к маме, Анне Леонтьевне. Поэтому получалось так, что на отборе его не было и ему доставались люди, как мы говорили между собой, «по жребию». Это огорчало о. Матфея. Когда он возвращался, то говорил: «Вот, опять по жребию мне дали». Немножко сердился и потом изыскивал варианты, чтобы добавить себе в хор еще людей. Причем таких… Далеко не самых выдающихся… Потом воспитывал, и у ребят получалось. У отца Матфея был талант увидеть в человечке будущего певца.
Когда он еще не раскрыт.
Да. Мне кажется, этот дар ему давал Господь.
Вы участвовали в концертной деятельности объединенного хора Лавры и академии, записи пластинок, дисков?
Первая пластинка, в записи которой я участвовал, – это было шестисотлетие Куликовской битвы, 1980 год. Записывали объединенный хор Лавры и академии, и я попал в этот список. Незабываемые впечатления остались от этих записей. Мы выезжали из Лавры вместе с братией двумя автобусами. Присутствовали, в том числе, покойный о. Вонифатий – тогда первый тенор, о. Ювеналий – наш архидиакон. Они тогда были еще все молодые. И вот, мы такие ребятишки подъезжаем к Московской консерватории. После очередного концерта люди выходят из большого зала, а мы туда заходим. Зрители удивленно говорят: «Это, наверное, фильм снимают».
Необычные люди.
Необычные. Понятное дело, в то время такое увидеть – идет толпа 100 человек, кто в рясе, кто проще... Что интересно, у нас с собой был сухой паек: бутылка минеральной воды и в прозрачном пакетике два яйца, хлебушек и еще что-то. И все несли эти пакетики в руках.
В Большой зал консерватории?
В Большой зал консерватории! Никто не подсказал, за всеми не уследишь. И вот, зашли так, настроили аппаратуру, пошел прогон…
Фирма «Мелодия» писала еще.
Да, фирма «Мелодия» писала. Игорь Петрович Принцев, Елена Алексеевна… фамилию не помню. Знаменитости в то время. Записали что-то и пошли на перерыв. А в перерыве что делать? Надо перекусить. Перекусили, минеральной водой запили и встали на станки. И что вы думаете? У оператора все готово, «мотор», а я слышу у соседа в животе: «Буль, буль, буль». У меня то же самое. А перед нами микрофон. Немножко неловко было, но и весело в то же время. Программа интересная – панихида…
Древних распевов?
Да. Конечно, работа с отцом Матфеем, его энергия, которая передавалась всему составу, поразила меня тогда. Что я там, пришедший с периферии, видел? Ходил до этого в хор из бабушек, а тут попадаю в такое величие звука. Так интересно было! Впечатление такое, как будто ты сам находишься на том поле Куликовом. Отец Матфей перед началом записи для настройки говорит: «Вы представьте: вот оно, огромное поле и вы поете “Со духи праведных скончавшихся”…» Он умел вложить настроение, а когда есть настроение – тогда есть результат. Вот так, едиными усты…
Это титаническая работа была. Получается, он сам из себя выжимал все и из певцов, соответственно?
Он с себя и начинал. Не жалея себя и несмотря ни на что, хотя было видно, что ему нелегко, он добивался такой чистоты, естественности звучания, красоты тембра, которые потом поражали слушателей. А ведь если подумать, то все наши студенты в основном малограмотны в музыкальном плане. Тем не менее отцу Матфею это даже нравилось. Он говорил, что легче научить, чем переучить. Ведь иногда в хор приходил уже состоявшийся солист, который в хор не встраивался, а так, грубо говоря, торчал. И вот отец Матфей причитал: «Пока причешешь его, чтобы все ровно было…» Тяжело это. Ну и тяжело, конечно, когда текучка в коллективе: студент состоялся самостоятельным певцом, а ему уже уходить, выпускаться. Новые поступают, приходят в хор – и опять все заново. Это беда всех учебных заведений такого характера, наверное. Тем не менее это показатель того, что учатся, перенимают друг от друга опыт. Так же и я учился, когда пришел в хор. Сам не знал, как петь баритоновую партию, а сзади стоящий в хоре мне подсказал держать на одной нотке. Я это запомнил и потом мне пригождалось. Еще кто-то что-то подсказал – так и состоялся постепенно.
Старшие учили младших.
Конечно, конечно. Поэтому в хоре так принято, что стоящий спереди слушает стоящих сзади. Хотя новички иногда стесняются и говорят: «Я ничего не знаю, поэтому лучше сзади постою». Я говорю: «Дорогой ты мой, а ты вот это знаешь?»
Сзади стоят опытные…
Это они просто по незнанию.
Иногда говорят о Матфеевской школе. Почему нет прямого преемника? Фактически он же не оставил после себя преемника?
Не знаю, старался ли он оставить преемника. Я в его хоре пел с 1982 года. Как-то мы шли с моим сокурсником, встретили его, и он говорит: «Что праздно ходите, приходите завтра на раннюю». С тех пор стали ходить к нему на раннюю, потому что в академии поздняя.
Можно успеть и в Лавру.
Да, успевали. Со временем он стал доверять мне службу. Каким образом? До «Во Царствии» сам, как он говорил: «Я разогрею хор», а потом меня ставил перед хором и уходил в храм. Стоял в разных местах храма, слушал, как хор звучал, а потом приходил и начинался «разбор полетов». Однажды ушел со спевки, а меня попросил разучить с хором какое-то песнопение. Я увлекся, руки поставил так, что широко локти развел. Увлекся и у меня руки все шире и шире, и вдруг – раз, такой хлопок. Это он мне локти…
Крылья обломал.
Не обломал, но так, помял немного. Я запомнил это на всю жизнь. То есть были такие моменты, когда он учил просто своим бытием. Смотришь, как он делает, а потом наподобие делаешь что-то. Мне нравились его руки. Кто-то его руки не понимал, всякие были мнения, суждения. Мне нравилась его точка начала – эти нюансы, которые… Прямо в глазах стоит.
Жесты у него были необычные, что-то было в них мистическое, передающее характер.
Вот это как раз душа, которая этим живет. Господь так устроил, что через руки, через жест проявляется сущность души, настроение, и все в хоре понимают, считывают. Так что вы говорите о преемстве, но тут уже, наверное, преподобный Сергий как-то сам выбирает и подбирает людей.
Повторить, наверное, это сложно. Это бессмысленное дело – пытаться воспроизвести то, что делал отец Матфей? Это самобытно?
Нет, это просто невозможно. Можно пытаться подражать, но все равно у каждого свое. Я не знаю, я про себя рассказал, что некоторыми советами батюшки пользовался. Но как бы о. Матфей сам сделал…
Все равно некий ключ был дан, и дан многим.
Конечно, как без этого! Я помню его жесты, как он управлял. А как у меня получается, сложно судить самому.
Поскольку мы беседуем в малом актовом зале – в зале Церковно-археологического кабинета, – не могу не спросить о Вашем опыте работы здесь. Вы же были помощником заведующего ЦАК?
Да, в 1982 году руководство академии, владыка Александр Тимофеев, благословил меня нести послушание здесь в качестве экскурсовода. Это послушание я нес до 1986 года, до момента принятия монашеского пострига. Кстати, отец Матфей мне очень помог в этом, рассказав о некоторых экспонатах. У меня даже сохранился блокнотик, в который я с его слов записывал сведения о какой-нибудь иконе из собрания и прочем. Благодаря этому пополнял свои знания. Конечно, сейчас Церковно-археологический кабинет выглядит уже по-другому.
Многое изменилось?
Очень многое, можно сказать, все. Древние витрины, которые можно было увидеть на старых фотографиях, – их сейчас нет. Было интересно то, что приходили большие делегации. Помню, с какой робостью начинал работать в ЦАК, а потом Господь дал сил, стало уже проще. Затем меня назначили помощником заведующего. Заведующим тогда был архимандрит Венедикт Князев. И вот как раз та ночь пожара…
1986 год?
1986 год. Мы здесь все эвакуировали. Над нами горела крыша, над этими сводами. Ее начали тушить, заливать водой. Набралось очень много воды, которая потом, впоследствии, впиталась, и пошел грибок. Здесь пришлось все ремонтировать потом. Трагическая ночь была… Что касается хоров, когда случился пожар, очень пострадал академический храм. Только иконостас не задело, потому что деревянный купол сгорел, купольный крест упал не в проем купола, а рухнул вниз, снаружи. После этого встал вопрос, где будут проходить богослужения. Решили, что академические богослужения будут проходить под Успенским собором, в крипте, а для архиерейской службы Лавра предоставила Смоленский храм. В то время вл. Александр назначил меня регентом, поэтому пришлось собирать небольшой хорик, который пел…
Именно в Смоленской церкви?
Именно в Смоленской церкви как архиерейский хор.
А что еще о пожаре могли бы вспомнить? Действительно была ситуация, когда пожарные тормозили процессы ликвидации?
Когда я бежал из своей келии в северной стене на место работы, в ЦАК, то был свидетелем диалога между пожарными. Они говорили: «Пусть батюшки ноги поджарят».
Это пожарные говорили?
Да. Может, этого и не стоило рассказывать.
Отражение времени и отношения к Церкви.
К сожалению. Царствие Небесное погибшим в пожаре пятерым студентам.
О личном
Почему Вы решили остаться в академии и здесь приняли постриг?
Сказалось, во-первых, общение с о. Матфеем, общение с братией Лавры, с духовником, архимандритом Кириллом (Павловым). Лавра для меня уже с 10 лет была родной. Я родом из Переславля-Залесского Ярославской области, 60 км отсюда, поэтому мы часто здесь бывали, каждый месяц приезжали с мамой, тетушкой и братом. Брат теперь епископ Анатолий (Аксенов). Так вот мы вчетвером… Да, еще с бабушкой Варварой, Царство ей Небесное. Впятером приезжали сюда на службу, на исповедь. На ранней службе причащались и снова возвращались автобусом домой. Так что Лавра была своим дальним приходом. Мама мне рассказывала, что с 4-х лет я с ней ходил в храм. Говорила: «Я тебя молитвам не учила». Сама читала, а я с ней стоял и, что слышал, запоминал, молился. Еще она пела, и я с ней вместе в один голос, детский голос.
Получается, знакомство с пением было с детства?
Да. Образования специального не было, но по наследству, видимо, Господь что-то заложил мне, к тому же эта практика с детства с мамой… Отец тоже обладал хорошим слухом, пел в свое время басом в клубе, не в храме. Бабушка тоже пела. Очень певческая династия у нас. И вот эта красота, великолепие, благолепие лаврской службы, потом знакомство с академией – все это побудило остаться здесь и управлять хором, когда я окончил в 83-м году регентский класс.
Параллельно обучаясь в семинарии…
Да, как раз хочу рассказать. Поступил в 1980 году в семинарию, кстати, одновременно с нашим бывшим ректором вл. Евгением, сейчас митрополитом Таллинским. Поступили вместе и постриг приняли почти что в одно время: я в марте, а он – в августе.
В один год?
Да, в один год. Даже в июле, на св. бл. князя Владимира. Но что-то я ушел от темы…
Регентский класс…
Да, стали учиться и узнали, что в академии существует такой факультатив для учащихся – регентский класс. В регентском классе учились и девушки. Правда, в то время им даже не давали по окончании документы, поэтому учились просто желающие петь в академическом смешанном хоре. Мне все время хочется сказать «в регентской школе», как до последних лет назывался этот факультет. Сейчас уже факультет церковного певческого искусства – новое веяние времени. Все меняется, лишь бы сущность оставалась, правда? Так вот, собирался довольно небольшой хор. Набралось 10 человек студентов из нашей группы. Самое интересное, что с нами учился Саша Соловьев, теперь архимандрит Иеремия из нашей Лавры. Он был старостой у нас, он пошел к руководству академии попросить, чтобы нам дали возможность заниматься в вечернее время, то есть во время вечерней самоподготовки. Расписание регентского так было настроено, что когда у нас свободное время было – там не было занятий. Нам благословили, и благодаря этому мы три года проучились и, слава Богу, окончили. Поэтому, в 1983 году я окончил 3-й курс семинарии и регентский класс. И сразу же получил новое послушание – 3-й хор. Хотя начиналось все даже с 1982 года. Одновременно помогал о. Матфею на службах, спевках, стал писать сборники. О. Матфей свои произведения, которые он сочинял и перекладывал, никому не давал, не делился. И это правильно, ведь есть понятие «репертуар Троице-Сергиевой Лавры». Это достояние Лавры, как он говорил. Мне же хотелось иметь партитуру, и что я делал? Брал у уставщика все партии на ночь, за ночь переписывал, потом возвращал уставщику, и, таким образом, у меня оставалась партитура. Такой, может быть, пиратский способ.
Под спудом.
Да. Благодаря этому у меня появлялся свой архив, из которого были сформированы какие-то сборники.
Огромная работа была произведена.
Сначала они были не очень качественными, зато потом уже появилась возможность их печатать в более качественном формате.
Сейчас этими сборниками вся Церковь пользуется!
Я надеюсь на то, что Господь, по молитвам всех тех, кому пригождаются эти сборники, подаст сил дальше работать. Сейчас продолжаю работы, т. к. материала много. Хочется, чтобы он был по максимуму собран. Если не полностью, то хотя бы тот необходимый объем, который сохраняет традицию лаврского пения и дает нашей службе украшение.
В этих сборниках есть не только произведения, которые были взяты из репертуара о. Матфея, но и Ваши авторские. Вы продолжаете писать музыку?
Не то чтобы я писал сейчас музыку, но если в процессе составления сборника оказывается, что где-то не хватает стихирочки, например, я просто гармонизую их под напев какой-то. Сейчас делаю сборник Богородичных двунадесятых праздников.
А как все-таки для Вас открылось композиторство?
Когда я учился в академии, то наш местный переславский настоятель храма, куда я ходил, на время мне предложил свою фисгармонию. Когда я бывал на каникулах дома, эта фисгармония звучала. И вот звук за звуком появились «Милость мира», «Херувимская». Я их записал, и вот так, до сегодняшнего дня что-то звучит, живет, слава Богу. А настоятелю, о. Иоанну – Царствие Небесное. Потом мы вернули фисгармонию, а память осталась.
Известно, что до семинарии Вы же еще химическом техникуме учились. Получается, не сразу пришло решение поступать в семинарию?
Я окончил школу в 16 лет. Потом нужно было где-то продолжить образование после восьмилетки. В нашем городке был только один техникум.
В Переславле?
Да. Сначала туда поступил двоюродный брат – он старше меня на 1,5 года. Потом я. Окончив техникум, пошел затем в армию. А куда после армии? В семинарию вроде бы хотелось, но и мир прекрасен…
Еще зрело решение.
Конечно, 20 лет всего было на тот момент. И тут, значит, наши знакомые, матушка Валентина, Царствие ей Небесное, и о. Владимир Недосекины – мы у них часто ночевали, когда в Лавру приезжали, – говорят: «А давайте съездим с вами в Ракитное, к отцу Серафиму (Тяпочкину)?» Взяли билет на поезд и поехали к батюшке Серафиму. Приехали под воскресенье. Пришли – я сразу на клирос. Что-то почитал, что-то попел, подошел к исповеди. Хорошо запомнил, что о. Серафим на исповеди взял мою голову так крепко- крепко, а мне в этот момент все легче и легче. А легче от чего? Дело в том, что меня комиссовали из армии по причине высокого давления. Был приступ, после чего меня положили в киевский госпиталь, а потом пришло решение комиссии, что годен в военное время.
Не к строевой службе.
А я до этой поездки как раз размышлял, пройду ли медицинскую комиссию, которая здесь, в семинарии. Здесь же тоже есть определенные требования к состоянию здоровья абитуриента. И вот, после исповеди, когда батюшка благословил, я чувствую, что у меня перестала болеть голова – нормализовалось давление. Но не придал тогда еще этому значения. Потом батюшка пригласил нас на обед. А матушка Валентина и говорит: «Батюшка, вот два отрока не знают, куда им направиться дальше. Вроде бы есть желание поступать в семинарию, но в то же время…» А батюшка говорит: «А что, Господь талантом наградил, куда еще?» Я запомнил эти слова и ехал обратно уже с радостью и с конкретным желанием поступать в семинарию. Приехал на вступительные экзамены, а первое испытание – как раз церковное пение. Прихожу, а там Марк Харитонович, отец Зотик, комиссия. Все хорошо прошло, слава Богу. А на второй день медкомиссия. Ну, думаю, как будет уже. Прихожу, а у меня нормальное давление. Я считаю, что меня о. Серафим исцелил. Во всяком случае, на тот момент. Благословил и исцелил. Все это, знаете, вызвало такую благодарность Богу, что желание сердца исполнилось. А далее пошла эта стезя учебы и работы с хором.
1980 год – это ведь еще задолго до перестройки, еще жесткий контроль. Как вообще поступать-то было в семинарию, насколько это было просто?
Я тогда не ощутил на себе ничего такого, о чем потом многие рассказывали: о проверках через военкоматы, каких-то проблемах… Я, слава Богу, подал документы практически в последний день. Подгадали так.
Это тоже важно было.
Да, это было негласно известно, что лучше в последний денек.
Чтобы избежать контроля?
Подстраховаться лишний раз, а потом уже вызов, и приезжаешь.
Кто-то подсказал, что нужно в последний день? Ведь юноше не так просто сориентироваться самому.
Добрых людей много, добрых и старших. Были такие, понимающие, что к чему. И слава Богу!
Получается, Вы поступили при ректорстве епископа Владимира (Сабодана), а заканчивали образование при епископе, потом архиепископе Александре (Тимофееве)?
Да.
Как поменялась жизнь академии при этой смене ректоров?
Честно сказать, при владыке Владимире для меня все было ново, все интересно, поэтому сложно сравнивать. Владыка Владимир был очень прост – к нему всегда можно было подойти или зайти в кабинет сразу, просто постучавшись.
Приемной тогда не было?
Не было, это все помнят. Кстати, владыка Владимир как-то назвал Марка Харитоновича «Марк Камертонович». После этого за Марком Харитоновичем закрепилось это прозвище. Так что это с его легкой руки, он любил пошутить так, по-доброму. С 1982 года, когда ректором стал владыка Александр, у нас в этом актовом зале стали проводить вечера – концерты, выступления регентского класса. Я набирал хор. Тогда еще не было нот, например, таких как «Слово мама дорогое», «Жило 12 разбойников», то, что сейчас уже поется наизусть…
Канты и песни.
Да. Были только стихи. Отец Владимир Кучерявый, отец Лаврентий напевали мне на магнитофон, а я с их голосов составлял партитуры. В этом состоял наш был дебют здесь. Таким образом, можно сказать, что появление кантовых сборников тоже связано с 1982 годом.
Сейчас кажется, что это было всегда, как данность.
Оно так и бывает… Так как я был экскурсоводом в ЦАК, потому был вхож к о. Владимиру, в кабинет его. Однажды захожу, а он напевает. Говорю: «Батюшка, а что вы такое красивое напеваете?» – «Слово мама дорогое…» Таким образом появлялись ноточки.
Не скучаете сегодня по академическому клиросу?
Здесь, знаете, как Господь благословил. Я уже привык к состоянию служащего батюшки. Тяжело мне было в первые дни, когда понимаешь, что ты уже хором не управляешь, а твое дело теперь – служить. Я не мог сосредоточить свое внимание на молитве, которую произносит священник во время богослужения. Например, во время «Херувимской»: «Никто же достоин от связавшихся …» – а я ловил себя на мысли, что с хором пою, и заставлял себя возвращаться к молитве. Сейчас уже прошло, но первое время очень тяжело было. До этого я не замечал такого, когда приходилось нечасто служить.
Больше на клиросе.
Конечно, когда ты этим занимался почти 40 лет, то скучаешь. Куда же без этого? Поэтому когда есть возможность порегентовать, то я с удовольствием делаю это. Иногда, вот, с ребятами квартетиком… Здорово, что есть, слава Богу, те, кто продолжает это делать.
Вам сейчас всего 62 года – это, в общем-то, расцвет сил по нынешним временам. Есть желаемые планы на будущее?
Ну какие желаемые планы? Дай Бог, чтобы здоровье было и – «Господи, спаси благочестивыя». Господь выше всех обстоятельств и желаний. Как Господь благословит, так и будет. А сейчас все то, что есть, я с этим живу и мне это нравится. Слава Богу за все!
Хотел в завершение еще краткий блицопрос предложить.
Да.
Блиц
Ваш любимый церковный композитор?
Любимых много. Мне по душе Архангельский, потому что практически на нем весь репертуар. Его «Ныне отпущаеши», «Благослови душе моя Господа». То, что могу чуть ли не наизусть спеть, – оно и любимо. Поэтому выделить что-то одно очень трудно. У каждого композитора есть своя изюминка.
Назовите, пожалуйста, три Ваших любимых церковных произведения.
«Не умолчим никогда Богородице».
Тоже Архангельский?
Архангельский. Потом, мне очень нравится концерт «Да воскреснет Бог» Бортнянского. Если его с душой исполнить, а не просто лишь бы прокричать, то там действительно много совпадает с текстом и музыкальным оформлением. Мне приходилось его несколько раз слышать в хорошем, качественном исполнении. Ну и так называемый 7-й номер – это «Херувимская» Бортнянского. Это, конечно, шедевр. Не просто так оно живет до сих пор… Потому что нравится, потому что молитвенно!
Знаменное пение или партесное?
Разумное сочетание и того, и другого. Если знаменный, то качественно, а не просто на одной ноте «Тебе Господи» – и считать это знаменным пением.
Вы когда-нибудь кидали минею в певца?
Нет, не кидал, но грозился.
Чего больше всего боится регент?
Отсутствия ведущих певцов на службе. Бывает по болезни или когда кто-то проспал, кто-то уехал, кого-то назначили на послушание другое. В академии певческое послушание не основное, поэтому у нас были случаи – я сейчас ничего не хочу сказать плохого, просто так было устроено, – когда, например, в столовую в день службы кто-то из студентов назначался старшим, а он мог быть одним из ведущих голосов. Приходилось его как-то заменять. На спевке был, а на службу не пришел. Плохо, когда отсутствует ведущий состав.
Есть ли какое-то церковное произведение, которое Вы бы запретили исполнять, если бы могли?
Мне трудно ответить, ведь каждое песнопение можно исполнить так, что его можно запретить, а можно так, что будешь молиться, восторгаться. Затрудняюсь сказать, но это мое видение.
Главное – исполнение. Какой бы Вы хотели видеть академию через 50 лет?
Хранимой Матерью Божией и преподобным Сергием, чтобы не оскудевали Ее молитвы об этом месте, как Она и обещала преподобному Сергию. Чтобы люди, приходившие сюда, знали, для чего пришли. Чтобы была польза и Церкви от этих людей, и этим людям от пребывания здесь. Польза для их душ. Да хранит Матерь Божия обитель и эту келию, большую келию преподобного Сергия. Дай Бог!
Беседовал священник Анатолий Колот