О делах церковных
Отче, Вы преподаете сравнительное богословие?
Сомнительное (смеется. – ред.).
Сразу вопрос с долей максимализма: католики – еретики?
На языке церковной дипломатии сейчас мы подобные выражения в адрес Католической Церкви, конечно, не используем. Здесь определенную роль сыграло снятие взаимных анафем 1054 года. Это снятие произошло в 1965 году, когда состоялась первая за долгое время встреча Папы Римского и Патриарха Константинопольского. После этого начался так называемый «диалог любви» между католиками и православными. Правда, этот диалог в 2000 году сошел на нет, после печально известной ноты, изданной Конгрегацией доктрины веры во главе с Йозефом Ратцингером, будущим папой Бенедиктом XVI. Он фактически поставил точку в этом диалоге, сказав, что взаимное именование Католической и Православной церквей «церквами-сестрами» не имеет под собой никакого основания. С точки зрения католиков, церкви-сестры – это православные церкви в отношении друг друга, а Римская Церковь – церковь-мать. Учитывая комплекс вероучительных отступлений, которые католики совершили на протяжении всего существования Католической Церкви и тем самым отдалили себя от православия, можно с уверенностью сказать, что Католическая Церковь в тех или иных аспектах своей доктрины безусловно исповедует ересь.
А с протестантами что делать?
С протестантами история, на самом деле, трагическая. Несмотря на все усилия православия в плане ведения диалога с протестантскими конфессиями, итог оказался довольно печальным. Вспоминаю свой опыт участия в диалоге с Евангелической лютеранской церковью Германии: в какой-то момент я ловил себя на мысли, что говорить нам особо не о чем. При имеющемся видимом основании для ведения диалога, когда мы или лютеране, например, говорим: «Писание есть источник вероучения», в данное утверждение мы вкладываем принципиально разное содержание, по-разному его трактуем, по-разному воспринимаем Писание.
А в чем принципиальная разница?
Если совсем упрощать, то разница будет состоять в следующем: мы рассматриваем Писание как собственность Церкви. Писание создано для нужд Церкви. Писание было создано Церковью в пастырских соображениях. Был запрос – сохранить жизнеописание Христа Спасителя, Его учение, сделать так, чтобы апостольское предание, переведенное в письменную форму, досталось уже более позднему поколению православных христиан. В протестантизме отношение к Писанию иное – Писание главенствует над Церковью, и Церковь должна каким-то образом соответствовать тому, подчас довольно позднему и странному представлению о Писании, которое появилось не в I веке, не во II, а в веке XVI, когда сначала Мартин Лютер, а потом и другие деятели Реформации стали применять к Писанию методологию гуманистической науки того времени. Собственно, оправдались жесткие, но правдивые слова Эразма Роттердамского: «Протестанты, отвергнув Папу Римского, возвели на трон папу бумажного».
Что Вы думаете по поводу конфессиональных границ науки? Могут быть православная наука, протестантская наука?
С этим все сложно. Не так давно я писал статью «Сравнительное богословие» для «Православной энциклопедии». Оказалось, что те или иные элементы веры, которые мы считаем исконно своими, на самом деле таковыми не являются. Если посмотреть на XVII–XVIII век, то мы увидим просто поразительные вещи. Примером может быть святитель Петр Могила, который сыграл важную, но неоднозначную роль в истории формирования православной ортодоксии. Чего только стоит его «Евхологий», т. е. требник, в котором порядка 30 чинов были позаимствованы из римского требника, в том числе и чин экзорцизма. Ставленник Петра I и его фаворит, митр. Стефан Яворский, выходец из стен Киевской коллегии, вполне искренне считал, что изучать догматику, богословие, в том числе и полемическое богословие, необходимо по трудам кардинала Роберта Беллармина, создателя римского коллегиума и первого профессора обличительного богословия. Оппонент Стефана Яворского, архиеп. Феофан Прокопович, который стал новым фаворитом Петра I, всячески критиковал Стефана за подобный подход. Он делал радикально иной выбор и настаивал на том, что нужно изучать богословие по лютеранским схоластам, в частности по Герхарду. Об этом замечательно пишет и отец Георгий Флоровский в «Путях русского богословия», и отец Павел Хондзинский в исследованиях по богословию допетровской и синодальной эпохи. Пересечений конфессиональных, научных и богословских в истории более чем достаточно, эти пересечения до сих пор дают о себе знать и вызывают определенного рода вопросы у тех, кто занимается историей русского богословия и влияния инославия на православие.
Что имеет смысл заимствовать сегодня, например, в научной работе?
Уже много чего заимствовано. Если мы посмотрим на «Пространный катехизис» святителя Филарета Московского, то увидим использование формы изложения богословского материала в методологии, придуманной Жаном Кальвином. Это формат, методология. Содержание, безусловно, у нас является самобытным, вернее, мы стремимся к этой самобытности, всячески пытаясь прорваться сквозь два искушения. Искушение католическое – «разложить тайну Божию на составляющие». Это блестящая цитата отца Эндрю Лаута из его эссе, посвященного богословию в системе университетского знания, называется «Расщепляя Тайну». Попытка понять, как действует Благодать Божия – где субстанции, где акциденции, что и каким образом меняется. Это крайность. Другая крайность – общепротестантская. Это сказать: «Мы вообще ничего не знаем, все происходит каким-то неведомым образом, а может быть, вообще не происходит». В духе Цвингли сказать, что Евхаристия есть просто воспоминание о Тайной Вечере, и не более того.
Конечно, история православия трагична. Балканские крестьяне, долгое время находясь под турецким игом, не могли самобытным образом богословски развиваться. У нас провал в советскую эпоху, когда русская богословская традиция на взлете была сбита, уничтожена. Когда случилась революция 1917 года, мы находились на пороге собственного, так называемого модернистского кризиса, который вовсю бушевал в инославии. Ряд богословов, академических исследователей, воодушевившись мифом о всесилии естественнонаучных дисциплин, заявили о необходимости обновить традиционную доктрину, сделать богословие в научном смысле актуальным. Тогда вовсю гремели споры вокруг теории эволюции Дарвина. Создание радио, телефона, появление воздушных видов транспорта – все это вскружило голову, в том числе и западной богословской общественности. Встал вопрос о том, а не применить ли в самом жестком виде историко-критический метод по отношению к библейскому тексту? Не показать ли, например, что первые главы книги Бытия – это абсолютный миф в самом плохом смысле этого понятия, что там нет никакой сердцевины Откровения? У нас все подобное, на самом деле, начиналось, причем здесь, в стенах Московской духовной академии. Начинался этот спор между отечественными модернистами. Стоит упомянуть Михаила Михайловича Тареева, последнего главного редактора «Богословского вестника» до революции. С ним спорил профессор Алексей Петрович Лебедев, наш блестящий историк. Тогда не преодолев из-за революции этот вызов модернизма, мы в полной мере столкнулись с ним в 90-е и 2000-е годы. Этот кризис мы переживаем до сих пор, идут ожесточенные споры: «Сколько дней творения и что они из себя представляют?», «Как понимать первые главы книги Бытия?» Подчас звучат диаметрально-противоположные точки зрения на этот счет.
Вы поддерживаете академическую свободу?
Я за то, чтобы с уважением относиться друг другу и следовать выверенным путем: когда мы с бережностью относимся к нашему прошлому, к нашей традиции, когда мы с ответственностью подходим к вопрошанию дня настоящего и не менее ответственно относимся к будущему. Когда мы не просто говорим, а просчитываем последствия того, что мы скажем сегодня, как оно отзовется завтра. По поводу бережного отношения к прошлому, к традиции – с одной стороны, ни в коем случае нельзя традицию отвергать, презирать, с другой стороны, ровно таким же небрежением к прошлому является попытка его просто законсервировать, превратив во что-то неприкасаемое.
Ведь Церковь – живой организм. История Церкви показывает, что было развитие…
Да, безусловно, в этом смысле действует закон соотнесенности, о котором так любил говорить отец Александр Шмеман. Мы всегда должны соотносить то, что исповедуем, с тем, как нашу веру понимает человек сегодняшний, говорим ли мы с ним на том языке, который ему понятен, можем ли мы ему объяснить те тайны Божии, формулировки которых были даны когда-то, действуют ли эти формулировки сегодня или нужны какие-то дополнительные объяснения, пояснения и разъяснения.
У Вас есть любимые католические или протестантские богословы?
В профессиональном смысле, конечно, я обязан уже упомянутому кардиналу Роберту Беллармину. Без него сравнительного богословия просто не было бы. Конечно, многотомник Беллармина «Рассуждения о христианской вере» – это блестящее богословское произведение своего времени, оказавшее огромное влияние на христианство. Беллармин вызвал какую-то бурю вокруг своего труда, среагировали все – и православные, и протестанты, среагировали по-разному. Теодор Беза считал своим долгом написать опровержение на рассуждения Беллармина. «Левиафан» Гоббса появился по итогам дискуссии с Беллармином.
Если говорить о ХХ веке – конечно, Карл Барт, представитель кальвинистского богословия, человек, который во многих своих мыслях очень-очень близок к православию, человек, который попытался примирить фундаменталистов и либералов в западной богословской среде, создав так называемую диалектическую теологию.
Конечно, это Максим Исповедник ХХ века для запада – Ханс Урс фон Бальтазар с его теоэстетикой, теодраматикой, теологией. Это, конечно же (но при некоторых оговорках), Роуэн Уильямс, бывший архиепископ Кентерберийский, представитель англиканского богословия, человек, владеющий русским языком, написавший докторскую диссертацию о Владимире Николаевиче Лосском и замечательную монографию о Достоевском.
Это профессиональный интерес, а в личном плане вдохновляет ли кто-то?
Антоний Падуанский. Знаменитая молитва Антония Падуанского: «Господи, помоги мне вспомнить то, о чем я забыл». До XVII века Антоний был в наших святцах, потом, в результате более поздней ревизии в связи с тем, что большая часть его жизни была уже после Великого раскола, Антония из святцев удалили. Конечно, восхищают представители схоластического богословия Католической Церкви – в смысле того, какое влияние они оказали на научную методологию. Это знаменитые пять столпов схоластики: Ансельм Кентерберийский, Пьер Абеляр, Петр Ломбардский, Альберт Великий, Фома Аквинский. Если посмотреть на то, в какой форме мы пишем научные работы, даже самые простые, бакалаврские, то это надо поклон делать перед Петром Ломбардским, создателем знаменитых сентенций. Интересно, что в западноевропейских университетах домашние задания давали не преподаватели студентам, а студенты давали домашнее задание преподавателям. Преподаватель приходил на занятие, делил аудиторию на две части и говорил: «Вы защищаете тезис, вы – антитезис». Собирал аргументы с обеих сторон, уходил домой, на следующее занятие предлагал сентенцию – то есть опыт выведения дискуссии на новый уровень. Этого нам подчас и не хватает, когда мы играем в такой пинг-понг – черное, белое, черное, белое. Звучат «еретик», «еретик» со всех сторон – вместо того чтобы сесть, в уважительном ключе осуществить аргументированный диалог с желанием выслушать сторону, понять аргументацию, мотивацию, а не просто поставить крест на человеке и на этом закончить.
Нынешний период развития Католической Церкви связан наибольшим образом со II Ватиканским собором. Как Вы относитесь к «Второму Ватикану» как к явлению?
Здесь вспоминаются слова одного замечательного представителя русского зарубежья: «Второй Ватикан – это перенесение тупика вдаль». Безусловно, были определенного рода положительные изменения в смысле восстановления какого-то подобия соборности, отступления от средневекового представления о Церкви как о пирамиде, во главе которой находится римский епископ. Некоторый шаг в сторону православия на «Втором Ватикане», безусловно, был сделан. При этом Католическая Церковь так и не отважилась поставить под сомнение главный элемент своей доктрины, который и служит камнем преткновения в нашем с католиками диалоге, – учение о главенстве римского епископа, его безошибочность. Мы видим в конституции Lumen Gentium, догматической Конституции о природе Церкви, огромное желание «Второго Ватикана» подчеркнуть роль епископата, роль синодальной соборной власти в Церкви. Одной рукой поддерживают соборность, другой – ее топят, говоря о том, что папская безошибочность проявляется уже в формате, когда папа выступает с личными словами. В этом случае Церковь должна дочерне повиноваться своему пастырю. «Второй Ватикан» – явление неоднозначное.
Сегодня мы видим, что по прошествии нескольких десятков лет Католическая Церковь вновь заинтересовалась темой соборности и внутри нее начался «синодальный процесс». Папой Франциском был поставлен вопрос о том, имеются ли в Католической Церкви на данный момент сильные горизонтальные связи или же все по-прежнему выстраивается вокруг вертикали.
Сегодняшние тенденции современного мира – однополые браки, женское священство, легализация разводов в церкви. Звучат опасения, что католицизм придет и к этому. Насколько они обоснованы?
Не знаю. Кодекс канонического права Католической Церкви имеет абсолютно однозначные формулировки. Это не какой-то средневековый свод канонов, это – кодекс, возникший в 90-е годы, когда Католическая Церковь уже имела дело с перечисленными вещами, но в нем очень четко прописано: «Брак – это союз мужчины и женщины», «Носителями апостольской благодати, в силу замысла Христа Спасителя, являются мужчины», «Брак есть таинство нерасторжимое», «Нет никакого развода». Конечно, Католическая Церковь лукавит, потому что развода нет, но есть процедура аннуляции. Если посмотреть на Кодекс канонического права в отношении изложения содержания Таинства брака, то мы увидим огромное количество формулировок, которые могут быть использованы в плане аннуляции очень даже эффективно.
Как Вы относитесь к экуменизму?
Если подразумевать под экуменизмом то, что имели в виду пионеры экуменического движения 20-х, 30-х, даже 40-х годов, то, конечно, отрицательно. Ни о каком создании единой, новой церкви, построенной на каком-то вероучительном компромиссе, речи быть не может. Если речь идет об экуменизме в формате, который описал в том числе отец Георгий Флоровский в Торонтской декларации, участие в создании которой он принимал, что экуменизм есть движение по диалогу, по взаимному аргументированному общению представителей разных христианских конфессий, – почему нет? Почему мы не можем говорить, вести диалог, излагать свою точку зрения, пытаясь, в том числе, перевести ее на тот понятийный аппарат, который используется в той или иной традиции?
А совместные молитвы, например, православных и католиков, протестантов?
Нет, конечно. С точки зрения канонического права это вещь недопустимая и, в общем, предосудительная. Интересно вспомнить замечательное совещание 1998 года в Салониках – уникальное мероприятие, когда приехали не просто представители Православных Церквей, а представители Православных Церквей, принимающих участие в экуменических диалогах. На данном собрании подводился промежуточный итог того, чего достигла или не достигла Православная Церковь в плане участия в экуменическом движении. Там было сказано, что, безусловно, результаты неутешительны, проповедь православия на экуменических площадках не слышат, не замечают, подчас игнорируют. Но формат, который, в частности, использует Всемирный совет церквей, когда в протоколы заседаний Православная Церковь имеет право вносить свое nota bene, особое мнение, – это замечательно. То, что нас не принуждают к вероучительным компромиссам, – тоже замечательно, что никто не заявляет о необходимости участия в экуменических евхаристиях по принципу intercommunion – это тоже хорошо. Потом был зафиксирован еще такой интересный итог: за все время участия Православной Церкви в экуменическом движении ни один из представителей Православной Церкви, участвовавших в экуменическом диалоге, не перешел в инославие.
Не работает.
Да, потому что, на самом деле, экуменизм как явление сейчас находится в довольно серьезном кризисе, это продемонстрировала Генассамблея в Пусане 2013 года. Протестанты воодушевились возможностью совершения евхаристии по принципу intercommunion, то есть без достижения догматического единства. Представьте ситуацию: стоят за одним престолом лютеранский служитель, кальвинистский, англиканский. Стоят, служат вместе, совершают евхаристию. Но что при этом каждый из них думает о себе самом? Англиканин, представитель высокой церковной традиции: «Я носитель апостольской благодати». Лютеранин: «Я, конечно, избран общиной, но, тем не менее, есть и избрание свыше». А кальвинистский пастор: «Я просто администратор прихода. Просто мне делегировали право стоять здесь, я ровно такой же мирянин…»
«Не так, как думает вот этот англиканин».
Да. И они стоят, друг на друга смотрят и не понимают, кто из них кто и почему они стоят вместе. Наступает момент благословения хлеба и вина, англиканин думает: «Я в пресуществление по католическому образцу не верю, но все равно это и есть Тело и Кровь Христовы». Лютеранин смотрит на Евхаристические Дары и думает про себя: «Эти дары по принципу соприсутствия, хлеб и вино соединяются с Телом и Кровью Христовыми по принципу 50 на 50, пропорции выдерживаются на равных». Кальвинист думает: «Как заблуждаются мои соседи! Это просто символы небесной Евхаристии. Кальвин сказал, что это символы, то есть хлеб и вино – как бы ключи к небесной Евхаристии». Как им причащаться вместе? Каждый мыслит Евхаристию совершенно по-разному, по-разному относится к хлебу и вину. И деятели экуменического движения признали в конечном счете, что введение intercommunion не позволило достичь желанного единства, потому что по факту этого единства нет.
Что Вы думаете по поводу устройства поместных православных церквей? Очевидно, что сейчас уже явно наметился кризис в этом устройстве.
Мне кажется, этот вопрос состоит из двух компонентов. С одной стороны, есть вопрос о соотношении веры и национальности. Тут можно было бы отделаться словами апостола Павла, что во Христе нет ни эллина, ни иудея, но по факту мы видим, что православие имеет явную склонность к приобретению национальной оболочки. С одной стороны – прекрасно, нет ничего удивительней, чем национальная самобытность традиции той или иной поместной церкви. Условно говоря, в Троицком соборе Лавры мы слышим суровое монашеское знаменное пение, а посмотрев на то, как живет какой-нибудь православный африканский приход, мы увидим, что прихожане подыгрывают священнику на тамтамах, вместе поют, а после литургии танцуют вместе со священником, потому что это праздник. Важно, чтобы мы не путали средства выражения нашей веры с целью того, что мы исповедуем. Очень легко из культуры как инструмента проповеди создать объект для поклонения: «Есть такая форма, и ее никак менять нельзя». Это мы проходили с Никоновским расколом, этот урок уже получили – когда форма оказалась важнее содержания. В этом отношении Церковь уже выработала очень взвешенную позицию. Была крайность Тертуллиана, когда он в отношении культуры заявлял, что надо все языческое сжечь, вообще культура – вещь вредная и нет ничего общего между Иерусалимом и Афинами. И была другая крайность Оригена, который был готов принести в жертву христианское Откровение только для того, чтобы оно полностью соответствовало лучшим образцам культурного наследия. Но есть святитель Василий Великий с его замечательным трудом «К юношам о том, как пользоваться эллинскими сочинениями». Тут как бы между строк читаем «о пользе чтения языческих писателей». Святитель Василий говорит о том, что есть совершенно блестящее наследие, актуальное для своего времени, которое грех не использовать для проповеди Христа.
Быть пчелой, которая собирает все лучшее.
Да. Когда мы говорим о национальных поместных православных церквах, с одной стороны, здорово, что христианская вера имеет варианты национального самовыражения. Самое главное, чтобы эти формы национального самовыражения не возводились в догму и чтобы не происходила такая капсуляция. Ведь не зря же была осуждена ересь этнофилетизма, когда национальность становится важнее вероучения. Если говорить о соборности, то нет ничего сложнее, чем дать определение именно этому свойству природы Церкви, потому что соборность – это и не демократия, и не олигархия.
Это очень важно.
Да, соборность проявляет себя скорее не благодаря, а вопреки. Можно соблюсти все правила принятые, которые, казалось бы, могут гарантировать проявление этой соборности, но получить антисобор. Примеров в истории предостаточно – это и Собор под Дубом, осудивший Иоанна Златоуста, и Эфесский «разбойничий» собор, который по составу не уступал многим Вселенским Соборам и даже превосходил их.
И у нас в России преподобных в темницу сажали.
Да. И с этим тоже имеются определенные проблемы. Поэтому кафоличность Церкви – это не столько про инструментарий, сколько про желание следовать истине Божией. «Изволися Святому Духу и нам».
Об Академии
Какие у Вас были впечатления, когда впервые переступили порог Московской духовной академии?
Я отучился один год в Свято-Тихоновском университете. Там пришло четкое понимание того, что наиболее короткий путь к рукоположению – именно в Лавре. Отработанный, традиционный путь. Когда я переступил порог академии, я подумал: «Ужас». Этот ужас состоял в том, что ты после вузовской вольности оказался в этой полумонашеской, полумонастырской атмосфере, где все твои действия так или иначе подчиняются уставу. У тебя фактически просто нет свободного времени, все расписано: и подъем, и отбой. А после занятий, которые ни в коем случае прогуливать нельзя, потому что будут жесткие дисциплинарные последствия, нравится тебе или не нравится, еще и хозяйственные послушания. И никого не интересует, успел ли ты домашку по церковнославянскому сделать – те самые карточки заполнить, выучил ли ты спряжение глагола «быть» с тем, чтобы перед славным отцом Дионисием (Шленовым) за 10 секунд (был у него норматив такой) это спряжение произнести. Никого это не волновало. Надо отработать: разгрузить картошечку, капусту, бочки помыть из-под огурцов соленых, а потом иди учись. Не успел вечером? Встань пораньше.
После университета удивительно это воспринималось…
Да, удивительно, и местами, конечно, уныние накатывало. Но потом как-то втянулся, и ничего.
Как думаете, у сегодняшнего абитуриента такие же примерно впечатления, или все уже изменилось?
Не знаю, мне кажется, все познается в сравнении. Я думаю, что некоторые студенты плачутся и по поводу сегодняшних условий проживания и учебы. Но если бы они пожили в чертогах (принятое у студентов название одного из академических общежитий. – ред.), где в то время жили по 20 человек в комнате без двери, я думаю, они как-то иначе посмотрели бы на условия своего проживания в новом общежитии.
У Вас есть законченное высшее светское образование?
Нет.
Это проблема для преподавателя академии?
С моей точки зрения, нет. Более того, это вообще не проблема даже для светских высших учебных заведений. Я преподавал в Свято-Тихоновском университете, в Московском государственном лингвистическом университете. Абсолютно везде диплом Московской духовной академии котируется, степени, звания котируются, и никаких проблем, вопросов.
Академия дает достаточную базу знаний для того, чтобы потом развиваться как преподаватель, как ученый?
Никакой вуз не дает такой достаточный набор знаний. Задача любого хорошего вуза – научить человека учиться и любить науку. Мне кажется, это самое важное. И мне думается, что Московская духовная академия с этим вполне справляется. У нас каждый год выпускаются ребята, которые не испытывают отвращения к чтению святоотеческих книг и каких-то новых научных изысканий. Люди по окончании учебы стремятся к тому, чтобы не останавливаться на достигнутом, а развиваться.
Хотел бы процитировать отца Валентина Асмуса. Он вспоминает: «Я помню, как покойный протоиерей Владимир Рожков начинал свои лекции по католичеству в Московской духовной академии, в начале первой лекции говорил: “Вы должны забыть все, что читали о католичестве. Все, что вы читали, – это или старо, или просто неверно”». Сегодняшний взгляд внутри православного общества на католичество адекватен реальности?
Определенный набор мифов, безусловно, присутствует. Если говорить о взгляде обывательском, то, конечно, люди подчас оперируют событиями в лучшем случае из века XV. Символом Католической Церкви для многих является Александр VI Борджиа, небезызвестный папа. Давно это было, и уже все очень и очень сильно поменялось. При этом говорить о том, что Католическая Церковь полностью отказалась от тех или иных элементов самовосприятия, которые были характерны для нее в том же XV веке, нельзя. Например, открыв новейший катехизис Католической Церкви или Кодекс канонического права, мы обнаружим формулировки, которые вполне могли звучать где-нибудь в залах заседания Тридентского собора. Здесь нужно соблюдать золотую середину. Не нужно верить слухам и мифам. Если хочешь в чем-то разобраться, бери одобренные самой Католической Церковью тексты, изучай, и на основании изучения этих текстов делай определенные выводы. С другой стороны, нужно понимать, что официальные тексты – это, безусловно, верная база для осуществления анализа, но также нужно иметь определенные сведения о внутренней жизни, внутренних дискуссиях Католической Церкви. Например, она не отступила от догмата 1870 года о папской безошибочности. Кстати, хороший пример.
Мы подчас для того, чтобы описать эти особенности служения римского епископа в Католической Церкви, используем термин «непогрешимость», который вызывает совершенно неправильные ассоциации в том смысле, что папа безгрешен в морально-бытовом смысле. Это не так. Речь идет о возможности римского епископа без собора провозглашать новые элементы доктрины, имеющие отношение как к вероучениям, так и к нравоучениям, но, опять же, с определенного рода оговорками, которые в деталях не прописаны в официальных текстах, но имеют место быть в жизни Католической Церкви. Папа не придумывает что-то новое, от себя самого исходящее, а удобства ради не созывает собор, но при согласовании с епископатом, который делегирует ему данные полномочия, провозглашает новый элемент вероучительной и нравоучительной системы. И опять же, не все с этим согласны. Недавно умерший скандально известный богослов Ханс Кюнг, однокашник Йозефа Ратцингера (Бенедикта XVI), еще в 1970-е годы поставил под сомнение догмат о папской безошибочности. Объявили его еретиком? Нет. Да, лишили лицензии на преподавание догматического богословия, но он совершенно спокойно остался преподавателем экуменического богословия в Тюбингенском университете, и никто его на костре инквизиции не сжег. Поэтому все, действительно, изнутри выглядит несколько иначе, чем при чтении пособий по обличительному богословию XIX века.
Какую задачу перед собой Вы ставите в курсе сравнительного богословия?
Показать, что есть те точки опоры, которые можно получить при чтении официальных, одобренных самой Католической Церковью текстов. Есть официальная позиция Католической Церкви, но также существуют и иные мнения. Их нужно учитывать при ведении диалога с католиками. Задачей курса сравнительного богословия является следующее: показать, что на той стороне не какие-то зашоренные еретики. Во-первых, люди готовы к ведению диалога, во-вторых, в задачу диалога входит не обличить и сжечь, а донести православную позицию. Мотивацией при ведении этого диалога должны быть слова Григория Богослова: «Мы добиваемся не победы над братьями, отделенными от нас, но возвращения их, потому что разлука с ними терзает нас».
Есть интерес студентов к сравнительному богословию?
Да. Я думаю, что, как в любом другом предмете, играет определенную роль интерес самого преподавателя к той дисциплине, которую он преподает. Можно даже самую интересную дисциплину «засушить» таким образом, что взвоет и студент, и в конечном счете и преподаватель. Например, откуда взялось русское слово «ерунда»? Это же от герундия – настолько измучены были дореволюционные студенты духовных школ латынью и вообще древними языками, что «герундий» превратился в «ерунду». И до революции здесь был этот знаменитый обряд – сжигание конспектов по латыни после выпускного экзамена на Келарских прудах. Торжественное сожжение конспектов. Мне самому интересно заниматься исследованием инославия, я надеюсь, что этим интересом какая-то часть студентов проникается.
Много у Вас дипломников или тех, кто пишет диссертации?
В этом году один человек выходит на защиту кандидатской диссертации и три дипломника.
А над чем работаете сейчас?
Хочется написать большую работу по концепции католического экуменизма. Католики же не вошли в экуменическое движение, а представили свою собственную концепцию понимания экуменизма и начали практическим образом реализовывать ее после II Ватиканского собора. Сейчас занимаюсь исследованием этой темы – природа концепции католического экуменизма как явления и практическая реализация этого феномена в диалоге католиков с протестантскими конфессиями.
О личном
Как Вы пришли к вере?
Моя семья, не будучи церковной, была религиозной. То есть для меня редкий поход в храм один или два раза в год не был чем-то искусственным, странным. С бабушкой всегда молились простой крестьянской молитвой по памяти, не по молитвослову, такие самобытные крестьянские молитвы: «Шёл Христос через девять небёс, нёс Христос животворящий крест…» До сих пор эти слова где-то в памяти живут, поэтому тогда это было вполне естественным. Толчок к чему-то более осознанному дал Свято-Тихоновский университет. Даже не сам университет, а подготовительные курсы перед поступлением. Изначально я хотел поступать на филологический факультет. Желание стать священником было, но было ощущение, что я к этому не готов, может, стоит сначала гуманитарным наукам каким-то поучиться, а потом уже подумать о богословском образовании. Очень сильно воодушевило, когда я пришел на первое занятие подготовительного отделения при тогда еще ПСТБИ и увидел, что православная вера – это не бабушки в моей Жилинской церкви, это огромная аудитория на 200 человек и там все мои ровесники, все православные и адекватные. И гамбургеры даже едят. Это очень воодушевило, и пришло осознание того, что я не какой-то фрик в религиозном смысле. Потому что в школе, где я учился, единомышленников по вере я не находил. Если и были такие ребята, они свои религиозные убеждения скрывали. Даже когда мы в храме встречались, впоследствии не было желания обсуждать эту встречу, чтобы не получить насмешки.
Были какие-то мысли по поводу других конфессий?
Нет, никогда.
Откуда профессиональный интерес к сравнительному богословию?
Надо отдать должное, сказать спасибо нашему преподавателю отцу Максиму Козлову, нынешнему председателю Учебного комитета. Я был в хорошем смысле восхищен отцом Максимом, у него были очень интересные лекции, было видно, что он сам с большим интересом и профессиональной любовью относится к избранной тематике. В какой-то момент захотелось этому посвятить свое время, свои силы, диплом и кандидатку. Под руководством отца Максима и писал.
Кто еще ориентир для Вас в богословии?
Нам повезло, мы попали в такой период истории академии, когда старцы еще не были совсем старцами. Были и яркие преподаватели более молодого поколения, которые, как мне кажется, на нашем курсе раскрывались по-новому. В плане четкости выражения мыслей, точности формулировок – это Константин Ефимович Скурат. Все говорят, что катехизис – это очень скучно, но наблюдая, как в эти сухие, выверенные формулировки вкладывается живая, искренняя вера, становилось понятно, где происходит здоровый синтез академического богословия и жизненного опыта. Это и упомянутый отец Валентин Асмус. Его лекции по византологи до сих пор вспоминаю с большим теплом и благодарностью. Упомянутый отец Максим Козлов. Конечно, отец Павел Великанов, который у нас на основном богословии просто фонтанировал идеями и образами. Отец Владимир Шмалий с его зажигательными лекциями по философии и догматике. Отец Матфей (Мормыль), который не был в академическом смысле сильным литургистом или библеистом, но у него был авторский, уникальный подход, который за пределами громадной личности отца Матфея не работал. Все, кто отца Матфея знал лично, помнят его прекрасное чувство юмора. Его подача материала была глубокая и остроумная одновременно. Корифеи, конечно: Михаил Степанович Иванов, Алексей Ильич Осипов… Можно перечислять долго. Отец Мелетий (Соколов), который преподавал вспомогательную дисциплину – стилистику, курс риторики Александра Александровича Волкова и курс гомилетики Владимира Викторовича Буреги – все это была школа ясности мысли и четкости выражения своих идей. У нас были замечательные преподаватели.
Да, это правда. Митрополит Платон (Левшин) как-то ответил императрице Екатерине Великой: «Я принял монашество из любви к просвещению». Не было у Вас желания принять монашество из любви к просвещению?
Нет. В этом смысле мне запали в душу слова отца Ефрема, игумена Ватопедского монастыря, которыми он ответил на вопрос, как понять, к чему ты предназначен – к браку или к монашеству. Он сказал: «Если у тебя имеются мысли по поводу семейной жизни и семейного счастья, лучше женись, потому что монашество будет для тебя трудным путем. В монашество нужно идти тогда, когда ты для себя альтернативу не видишь». Я не видел для себя возможности избрать в таком безальтернативном виде монашество. Было четкое понимание того, что именно к семейной жизни я и предназначен.
Вы пишете много текстов, ориентированных на самую широкую аудиторию. Чего не хватает сегодняшней миссии Церкви?
В этом вопросе есть два компонента. Первый – сама миссия, второй – результат этой миссии. С самой миссией у нас все более-менее неплохо обстоит. Во-первых, потому что есть несколько крупных востребованных площадок, которые заинтересовывают людей. Это и радио «Вера», и телеканал «Спас», и проект «Иисус», и проект «Богослов.ru». Это разные по направленности проекты в смысле адресованной аудитории: кому что нравится, тот то и выбирает. Мы видим попытку говорить с людьми на адекватном языке. Это очень важно. При этом нужно стремиться не загонять миссию под какой-то общий, местами искусственный канон, а давать возможность свидетельствовать о Христе тем, кто желает, в том числе, и экспериментировать в плане поиска новых путей коммуникаций, использования нового языка. Пусть будут местами неудачи, пусть. Но давайте говорить, а не обличать и ругать. Давайте пробовать. В этом смысле опыт, который есть у меня в плане взаимодействия с радио «Вера», – низкий поклон редакторам, продюсерам – есть пространство для экспериментов в хорошем смысле. Можно совершенно спокойно апеллировать к разным произведениям культуры – речь идет о литературе, о музыке, о живописи, архитектуре. Главное – поиск новых идей, путей коммуникаций, новых форм, отсутствие боязни получать ответку. Например, в ютуб выкладывают ролик, созданный православными, – не надо отключать комментарии, не надо их редактировать. Да, они не всегда приятны, среди них будут попадаться оскорбительные, но обратная связь очень важна, чтобы понимать, работает или не работает, поняли или не поняли, дошло или нет.
Про результаты миссии. Как бы ни трудился коллектив портала «Богослов.ru», портала «Православие.ru», телеканала «Спас», радио «Вера» в смысле осуществления зажигательной, понятной проповеди Евангелия, если говорить о практических результатах этой деятельности, мы имеем дело со следующим. Человек, почитавший «Богослов.ru», послушавший радио «Вера», посмотревший телеканал «Спас», в конечном счете придет в конкретный храм и встретится там с конкретным священником. И очень важным будет именно в этот момент, что он услышит от этого священника, каким будет лицо Церкви здесь и сейчас. В этом смысле огромна важность духовного образования у тех, кто готовится к принятию священного сана, и какие в итоге священники у нас есть по факту. Важнее этого вопроса нет. Можно сколько угодно говорить о красоте Евангелия, о необходимости воздержания, о недопустимости лжи – о чем угодно можно возвышенно, долго и увлеченно говорить. Но если человек приходит в конкретный храм и там встречает священника, который всему этому не соответствует, ведет себя прямо противоположным образом или вообще не заинтересован в общении, или этого священника интересует лишь содержимое кошелька прихожанина – все, можно ставить крест на всей церковной миссии в отношении данного человека, разочаровавшегося в результате встречи с конкретным священником, который в данный момент представил Церковь. Церковь потерпела неудачу в смысле ведения своей миссионерской деятельности.
Кроме радио «Вера» чем еще занимаетесь в плане просветительских проектов?
Я активно взаимодействую с издательством «Никея» – пишу книги, преимущественно для детей.
Фокус-группой являются свои же дети?
Конечно. Я либо читают вслух, либо даю почитать уже имеющиеся тексты. Если поняли, понравилось – тогда можно отсылать редактору, если не поняли и не понравилось – надо что-то переделать. Почему именно детский жанр очень важен? Во-первых, на самом деле детской литературы нет. Это такой традиционный самообман, который присутствует у взрослых. Взрослые почему-то забывают о том, что они не просто когда-то были детьми, а что детство – это неотъемлемая часть их жизни. На самом деле они родом из детства. И те мысли, идеи, чувства, которые были тогда, – они по-прежнему являются частью твоей жизни. Поэтому нет детской литературы, есть литература в целом. Для детей писать сложнее, чем для взрослых, потому что дети, в отличие от взрослых, очень тонко чувствуют фальшь, когда ты пытаешься уйти от прямых ответов. Когда мне впервые предложили что-нибудь написать для детей, мне казалось, что это очень просто. Оказалось, что это мучение: выжать из себя пару абзацев так, чтобы они, с одной стороны, были интересны, с другой стороны, не отдавали никакой сентиментальностью. Чтобы было настоящим – это очень сложно. В этом смысле призыв Христа «будьте как дети» чувствуется как никогда: действительно, это не про душную сентиментальность, а про четкое понимание, где правда, где ложь.
Откройте, пожалуйста, Ваши дальнейшие планы на жизнь?
Есть желание продолжать регулярную деятельность в смысле преподавания, занятия научной деятельностью по тем темам, о которых уже сказал. Есть желание кое-что написать большое, но тут я распространяться не буду, потому что скажешь «гоп», а потом не перепрыгнешь.
Оставим интригу. В завершение – блицопрос.
Блиц
Чему православные могут научиться у католиков?
Четкости мысли и исполнению тех решений, которые были приняты, а не так, что приняли одно, а живем иначе.
А у протестантов?
Жизнерадостности.
Что категорически нельзя заимствовать у католиков и протестантов?
Нельзя заимствовать идею о том, что святость – это оправдание. Потому что и для католиков, и для протестантов, при огромных различиях, которые между ними имеются, характерно считать, что святой – это тот, кто перед Богом оправдался, либо при помощи собственных заслуг, либо при помощи заслуг Христа. А православие – это не про юридическую оправданность, это про такое природное родство между Творцом и Его творением. Это не про юриспруденцию, это про жизнь.
Лютер или Кальвин?
Если про четкость мысли – Кальвин, если про творческий порыв, то Лютер.
Болонская система или специалитет?
Хорошее качество образования, форма вторична. Главное – наполнение.
Какой бы Вы хотели видеть Московскую духовную академию через 50 лет?
Процветающей, «филаретовской» – в хорошем смысле слова. Именно для святителя Филарета (Дроздова) был характерен выверенный пастырский и научный подход, бережное отношение к прошлому, вменяемое отношение к настоящему, ответственное отношение к будущему. Если три эти составляющие у нас в жизни будут присутствовать и мы на эти ориентиры будем оглядываться при ведении нашей деятельности, то все будет хорошо.
Спасибо за беседу.
Спасибо.
Беседовал священник Анатолий Колот