О делах церковных
Анатолий Алексеевич, что такое церковнославянский язык? Это что, язык церковных славян или как? Как бы Вы объяснили широкой аудитории, не нашей семинарской?
Это один из диалектов славянского языка, общего славянского языка, он употребляется только в Церкви, приспособлен для молитвы и для богослужения. Его назначение таково. Сами составители азбуки и первые переводчики святые Кирилл и Мефодий создавали этот язык именно как богослужебный.
Не для бытовых целей?
Не для бытовых целей, именно для богослужений и молитвы. Они подбирали слова из других диалектов – конечно, те, которые звучали красиво. Я знаю такой факт, что один из учеников святых братьев воспринимал слова на вкус, да. Это не просто мои слова, догадки, это свидетельство историков, которые участвовали в создании фильма «Философ». Этот болгарский фильм вышел в 70-х годах на основании преданий и церковных житий Кирилла и Мефодия. Мы его, кстати, привозили в Академию, показывали, потом спрашивали мнения.
Это давно было?
Да, это в 70-х годах, во времена владыки Владимира (Сабодана). Он тоже присутствовал тогда, смотрел этот житийный фильм, был очень доволен.
А чем отличается церковнославянский от старославянского?
Дело в том, что это один и тот же язык. Старославянский язык более древний, чем церковнославянский. Тот, который оказался под влиянием русского языка, под влиянием всяких исправлений, подражаний греческому языку, – и получили то, что сейчас имеем. Многие архиереи в восторге от переводов, которые сделал (Патриарх. – ред.) Никон, насколько грамотно он их сделал. Не будем судить его по другим делам, по делам богослужебным и прочим…
Вы сейчас говорите о реформе Патриарха Никона?
Да. Он один из участников этих переводов, исправлений и многое сделал хорошо и очень деликатно. Не будучи кандидатом филологических наук, принял такое решение – слово «чудо» писать через «у», а не через «ю», это он решил так. И в школах сейчас так учат. Я начинал учиться еще во времена товарища Сталина – нас учили, что «чудо» надо писать через «у», а не через «ю», но почему и откуда это пошло, в школах почему-то не говорят. В советские времена понятно, а сейчас, видимо, по незнанию.
Большинству современных людей непонятен церковнославянский язык, это так?
Я бы не сказал. Конечно, никто не поднимал такой вопрос: насколько часто появляются непонятные слова. Они, естественно, встречаются, но они вполне объяснимы – нужно не полениться, посмотреть словарь.
А какие-то сложные формы, которые совершенно отсутствуют в современном языке, например двойственное число: «-ваю», «-наю» – как с этим быть?
Ничего страшного в этом нет. Да, мы уже не пользуемся двойственным числом, где-то уже в XIII веке у нас прекратили употреблять его, хотя формы двойственного числа сохранились в русском языке, только мы их воспринимаем сейчас как множественное или единственное число. Вот форма «чета», супружеская чета – она, женский род; на самом деле это двойственное число, потому что подразумевает двух супругов. «Пара» – это тоже двойственное число. И таких слов немало. Кстати, вот два рубля, а на самом деле «рубля» – это не родительный падеж единственного числа, а это двойственное число слова «рубль». Это именительный (падеж. – ред.) двойственного числа.
Ну хорошо, вы меня убедили. А двойной винительный (оборот. – ред.), например, какие-то формы, перешедшие из древних языков – греческого, латинского, они же тоже в современном русском отсутствуют. Как человеку можно понять это, сталкиваясь с церковнославянским языком?
Да, есть заимствования.
Как современному обывателю можно понять эти формы, когда в русском языке ничего подобного нет?
Дело в том, что двойной винительный употреблялся у поэтов XVIII века, они использовали церковнославянский в поэзии. А потом, видите ли, двойственное число не должно нас пугать. Для меня тоже стало откровением, что в современном словенском языке, национальном языке Словении – я могу ошибиться, меня поправит кто-то, – оно в ходу, двойственное число, как вам это нравится?
Интересно.
А в отношении двойного винительного – ну да, необычны, конечно, такие фразы.
Вот, например, сегодняшнего среднестатистического прихожанина спросить, что значит фраза священника: «И сподоби нас, Владыко, со дерзновением неосужденно смети призывати Тебе небесного Бога Отца…», скажут: «Бога – Отца», но никто не подумает, что мы просим Бога сподобить называть Его Отцом. Это все-таки оттенок смысла.
Вы знаете, смысл приходит постепенно – от малого к большому. Тот пример, который Вы дали, он сложен для восприятия – здесь человек должен подумать сначала много-много раз, потом освоить азы, начинать с азбуки, что называется, а не сразу с двойного винительного. Когда навык начинает получать, тогда получается совсем другая жизнь у человека. Я всегда привожу в пример студентов-заочников. Я много преподавал и принимал экзамены у студентов, у меня была такая традиция: я давал на экзамен тексты, которые священники должны были переписать, разобрать и перевести. И, конечно, уметь разъяснить. Соответствующий уровень должен быть. Конечно, это для обывателя абракадабра, это надо признать.
А заочники все-таки, как они?
Я там вопрос задавал: «Как вы считаете, те тексты, которые я даю, практическую пользу приносят или нет?» А я около 30 текстов давал для разбора. И два священника поднимаются и начинают объяснять: «Вы знаете, Анатолий Алексеевич, нам очень даже понравилось. Знаете, какое удовольствие я получил, когда услышал в храме Божием текст, который разбирал. И какое счастье оказалось, что я все понимаю».
Совершенно другое погружение.
Совсем другое погружение: я начинаю понимать, осознаю, что это такое. К такому пониманию хотелось бы и вести студентов. Да, тяжелая работа. Нас отделили от Церкви на 70 лет. И что Вы хотите, чтобы сразу все полюбили церковнославянский? Нет, такого не бывает.
Вы против реформ славянского языка или вообще перевода богослужения на русский язык?
Да, категорически, исключено.
А почему? Главный аргумент за церковнославянский язык?
Это то, что охраняется законом. И попадает под уголовный закон, если что-то нарушает (смеется). Вы же кремлевскую стену не будете переделывать, если вам какой-то угол не понравился? Не будете. Но сначала пойдете в соответствующее министерство спрашивать: «Как вы считаете, может, исправим этот уголок? Он неправильно построен здесь». Что вам скажут? «Пошел подальше». И разговаривать с вами не будут. Мне кажется, такое отношение должно быть и здесь. Люди приходят и аргументируют, что они не понимают. Ну правильно, первый раз пришел в храм Божий – и хочешь понимать все?! Вы приходите, например, в институт технологический – какая там терминология идет! Вы все понимаете? Нет, конечно. И исправить вам не дадут, скажут: «Уже устоявшаяся терминология, разговариваем только на этом языке. А по-другому – ищите другой вуз». А почему здесь позволительно такие вопросы задавать, я не понимаю, зачем это доступным делать? Это устоявшаяся традиция – богослужения совершать именно на этом языке. Я знаю, обновленцы обещали нам создать новый литургический язык. Где он? Его нет. То, что сделано, – только подправили немножечко тексты, которые существуют. Адаптация. А сам язык? Вы представьте его, мы посмотрим, он понравится нам или нет.
Вы очень важную вещь сказали. Действительно, начинать надо с азов, то есть с азбуки. Но что здесь делать современным людям с этим непониманием и отрывом от церковнославянского языка? Какие можно предпринять шаги, чтобы люди учились и открывали богатство этого языка?
Сказать, чтобы издавали книжки подробные – так их не читают.
Да, это проблема. А если о нашей церковной аудитории говорить, о тех, кто только переступает порог храма, – что им делать?
Сейчас у нас немало хороших книг, изданий, те же богослужения с параллельным текстом – славянский и русский перевод. Замечательные издания. Они были, оказывается, и раньше, в царской России, такого карманного типа книжки.
Это какой-то текст с параллельным переводом?
Ну, с параллельным переводом я бы не стал сейчас. Я не уверен, что это адекватный перевод. За дело брались люди, которые оторваны от Церкви. Извините, надо сначала воцерковиться, а потом писать и переводить. Так же, как иконы: сначала надо благословиться. Разрешат – пиши иконы, готов, не благословили – сиди готовься. Такое должно быть отношение. А сейчас, я смотрю, издают учебники даже без рецензии. Как так можно? Так недопустимо. Кто рецензент, кто пропустил этот учебник? Нужно заботиться, какого качества учебники, потому что там большие ошибочки очень большие. Боюсь, что это сознательно делается. Какие аргументы? Вы же не приедете в Англию и не будете говорить: «Ребята, вы что, по-английски говорите? Я ничего не понимаю. Давайте, переходите на русский язык». Вас засмеют, вытолкают из Англии и больше не пустят, скажут: «Такие чудаков больше не хотим видеть». Нечто подобное здесь происходит: ты еще перекреститься правильно не можешь, а уже начинаешь говорить о тексте.
Как Вы относитесь к чтению Священного Писания по-русски? Такая практика сейчас есть: на двух языках читают, сначала по-церковнославянски и после, второй чтец – по-русски, чтобы прихожанин мог сопоставить один текст с другим.
Так можно на Пасху. Мы пасхальное зачало читаем на разных языках и не возмущаемся – на армянском, еврейском и прочих языках. Это даже приятно – на слух угадать, на каком языке он сейчас говорит. Я вспоминаю, в Академии была Пасха. Я был тогда молодым преподавателем, помощником инспектора. Был на службе, рядом стояла делегация, чуть ли не из Англии. Они долго не могли понять, на каком языке читал один священник – а он на английском читал.
А говор был церковнославянский.
А потом на церковнославянском. «А мы думали – на русском языке». Вы знаете, даже иностранцы удивляются тому, что церковнославянский очень похож на русский язык. Это единый корень. Очень сильное влияние церковнославянский получил от русского языка.
А Вы все понимаете, стоя за богослужением?
Кто служит, кто читает…
Допустим, хорошая дикция, хорошее чтение – сам текст понятен на слух?
Вы знаете, лично я плохо слышу вообще текст, потому что стою в толпе, в массе народа. И этот легкий шум всегда присутствует. Сейчас лучше стало: новые храмы, куда я чаще хожу… В храм Державной иконы Божией Матери на Чертановской улице – но и там сложно, я не слышу шестопсалмия, я не слышу часов.
Хотя тексты знакомые.
Да-да, я не могу угадать, какое это место, потому что дикция плохая и акустика слабая. То ли это моя особенность. Но боюсь, что и другие…
Для многих это важно.
К сожалению. Очень важно, кто читает, особенно если это литургия. Какой-нибудь косноязычный служит, и еще с заиканием, с причмокиванием – так сложно воспринимать. И признаюсь, я не понимаю в этом случае, на каком месте шестопсалмия какой псалом читается. Могу не узнать.
Как Вы относитесь к современному литургическому, гимнографическому творчеству – к современным акафистам, канонам, которые сейчас пишутся?
Мне не нравится, когда эти акафисты составляют комсомольцы.
Бывает такое?
Еще как. Каким бы талантливым человек ни был, сказывается отсутствие церковной практики, очень это заметно становится. Я не согласен с таким положением, когда посторонний человек, нецерковный, начинает составлять акафисты, потому что «модно», а священник… Извините, бывают и бывшие комсомольцы. Здесь отрицать нельзя. Он благословляет учительницу, которая преподавала историю СССР и идеологом была, чуть ли не членом партии – она теперь акафисты составляет.
Со всей пролетарской ненавистью.
Они начинают мудрить. Вы знаете, древние тексты составлялись, что называется, от сердца, от души, а душа там христианская. Насыщенный текст, приятно слышать, даже когда встречается двойной винительный, дательный самостоятельный – это приятно слышать, понимаете. Древний текст – ты воссоединяешься с теми, кто жил раньше, до тебя. Как они разговаривали! А здесь что? Я начинаю слушать – серый до уныния текст, будничный, слушать нечего, и в душе ничего не колышется.
А можете привести пример текста, через который можно вдохновиться красотой славянского языка? Или, может быть, Ваш любимый текст по-славянски?
Таких любимых у меня много. Например, «Волною морскою».
Ирмосы.
Да, ирмосы, замечательные ирмосы. Особенно я люблю «завалить» какого-нибудь студента.
Милое дело.
Такое удовольствие получаешь, что больше ничего не нужно. Конечно, это я шучу, специально я не даю… Дело в том, что построение текстов – оно такое же, как и в греческом языке, ведь был сделан буквальный перевод. И это не случайно. Греческий язык очень увлекается всякими фигурами речи. Есть такая фигура – инверсия, когда слова переставляются сознательно. «Святой отец» – мы бы сказали по-русски, «отче святый» – по-славянски, звучит очень красиво, это чувствуется. Эти фигуры речи непонятны становятся человеку, даже посвященному. В большинстве случаев так воспринимают текст «Волною морскою»: «это о том, как евреи переходили Чермное море» и прочее. Это они знают. А чтобы буквально разобрать текст, чтобы каждое слово стояло на своем месте… А там настолько крутая инверсия, что сразу и не поймешь, за что ухватиться. И ухватиться за текст, когда его поют, сложно. Для этого нужно заучить наизусть текст. Эта инверсия не позволяет собрать все слова вместе, воедино. Как будто сознательно создан хаос – перемешали все слова. У греков это обосновано – это поэзия, церковная поэзия. А наши переводчики не хотели отставать от греков. У меня складывается впечатление от переводов на славянский язык – как будто старались сохранить от первоисточника нашего христианства все до последней капли. И даже следование слов сохраняют таким же, как у греков. Это сознательно делалось. Есть еще аргумент в пользу того, что буквальный перевод – это правильный подход. Мы не можем представить язык, который был до нас во времена Кирилла и Мефодия.
Мы очень далеко ушли.
Мы очень далеко ушли и мало материала, чтобы мы могли какой-то вывод сделать. Но есть выводы серьезных отечественных исследователей, которые считают, что язык был такой же, как на берестяных грамотах. А что такое берестяная грамота? Это ситуативный язык. В нем встречаются слова, у которых мы не можем определить значение, в словарях вы их не найдете. От Кирилла и Мефодия до наших берестяных грамот (это где-то XIII–XIV век) не так уж много времени прошло. Язык так быстро не меняется, тем более письменный, и берестяные грамоты показывают нам, какой это был язык. Что такое подлежащее, сказуемое – кто знал об этом? Никто не знал. Запятая, точка не ставились. Что из себя представлял язык? А вот такое, нечто дикое. Это язык не совершенный, народный язык. И правильно поступили первые переводчики, что буквально стали переводить. Видят у греков запятую – и мы поставим запятую, в конце предложения увидели, что точка стоит – и мы поставим точку. Оказывается, есть грамматика, можно изучить язык и грамотно все в систему привести.
Это создало определенный уровень развития нашего языка.
Толчок. У нас барьер – язык берестяных грамот. Мы делаем перевод: «Остромирово Евангелие». Ведь все, даже немцы – а они дотошный народ, они есть-спать не будут, пока не выяснят, почему стоит запятая, – в один голос: «Это литературный язык, старославянский – литературный язык». Мы в один прыжок преодолели ту пропасть, которая была между народным языком и литературным, благодаря буквальному переводу.
Об Академии
А как так вышло, что Вы церковнославянским языком стали заниматься и преподавать его?
На это сподвигла одна учительница. Она не просто учитель была, она – профессор, и не просто профессор, а доктор филологических наук. Бородич Вера Владимировна – гроза всего Московского университета. Ее отправили на пенсию в 55 лет. Что такое для женщин 55 лет? Это самый расцвет для науки. И, конечно, ее подхватили церковные…
Отец Матфей (Мормыль) говорил, что это была первая ласточка из университетской среды у нас в духовных школах советского периода.
Да.
Вы ее уже здесь встретили?
Да, я закончил уже Академию, это было после 1971 года, она пришла где-то в конце 60-х годов. Ей хотели предложить профессорскую должность, но такой должности не было свободной. Она говорит: «Я готова и просто преподавателем быть».
Какое смирение.
Да, действительно, такое христианское смирение. Человек удивительный был, доступный, с ней разговаривать – одно удовольствие. Она простым и понятным языком об очень высоких материях рассуждала, чтобы студент понимал, о чем идет речь. Когда я начал преподавать греческий язык, она, видимо, почувствовала, что подходит конец ее земному бытию и что хорошо бы оставить после себя человека, который мог бы продолжить церковнославянский вести.
Это была ее светская специальность в университете – славянский?
Да, она занималась славистикой и старославянским языком. Она преподавала на первых курсах, где был старославянский язык. Это «русский язык и литература», исторический факультет, «русская история». Она говорила, что церковные тексты не положено было использовать. А какие-нибудь грамоты купли-продажи или юридические – это пожалуйста. Считала, что ее рано уволили за то, что любила часто церковные тексты вставлять в свои объяснения. И она стала преподавать церковнославянский во 2-м классе, там было много часов. А потом она предложила подготовить того, кто бы смог ее заменить. Ректор – мы с ним учились вместе – владыка Александр (Тимофеев) предложил мне. Он знал, что я увлекался старославянским языком. Не то чтобы увлекался – любил писать твердый знак в конце слов. Мне это очень было любо, я даже попал под подозрение: «Ты это переписал, там твердый знак в конце, источник выдал тебя». Потом признали, что все написано нормально. Я персонально занимался не один год. Конечно, это великое счастье.
Кого еще можете вспомнить из преподавателей 60-х годов?
Дмитрий Петрович Огицкий, отец Иоанн Козлов, я его больше всего запомнил по проповеди. Он был миссионером, преподавал сектоведение. Сектоведение, надо признать, не очень красивая тема, в этой грязи копаться. Он нам много разных примеров приводил. Он где-то в в Карелии миссионерствовал и всякие чудачества их рассказывал – как они изображали Божию Матерь и Духа Святого. К человеку, который изображает Духа Святого, можно было приходить на прием: пока посетитель ждет, обустраивается кресло с лампочками, как от елки. И тут разрешается входить просителю. Нажимают кнопку, зажигается сияние, и он в сиянии сидит.
Спецэффект духовный.
Чувствуете? Таких примеров немало… А проповеди он говорил действительно замечательные. Правда, не всегда качественные. Но однажды он говорил час, если не больше, время мы не чувствовали. Как на одном дыхании он сказал эту проповедь. Мы были где-то в другом мире, на седьмом небе. Это впечатление не только мое. Умение владеть словом у старых людей – это удивительно, насколько талантливые были. А мы сейчас косноязычные. Хотел такой пример привести. В свое время какой-то артист говорил: «Когда мы пришли в театр, то для нас Комиссаржевская, Аквин – это аристократы. Они недосягаемы были, а мы – разночинцы. А сейчас приходят пэтэушники…» Нечто подобное и сейчас у нас. Были аристократы, разночинцы, а сейчас пэтэушники...
Может быть, еще будет золотая страница?
Может быть. Но для этого нужна соответствующая культура.
Вы же застали ещё отца Константина Ружицкого в качестве ректора?
Да, застал.
А потом как раз смена – пришел Филарет (Денисенко).
Было такое, да.
Интересно, что-то предвещало такой поворот его судьбы тогда?
У меня самые приятные впечатления от него были. Дело в том, что два Филарета были в это время: Филарет (Денисенко), будущий митрополит Киевский, и Филарет (Вахромеев) – Минский. Минский был инспектором, по воспитательной работе. Они любили вдвоем уезжать на машине в поле в Переславль-Залесский, где-то останавливаться, свободно раздеваться, загорать, в шахматы поиграть. И брали двух студентов. И один раз мне удалось побыть в этой компании, а второй был владыка Вениамин (Пушкарь), он тогда еще Борей был. Смотрим, чтобы как-то прийти в себя, немножечко развеяться, кувырок сделал. Для нас он архиепископ – и вдруг кувыркается. Что это такое?! Доступный был человек, принимал просителей. Я был у него однажды на приеме, разрешение получил того, чего просил. И впечатление такое осталось – доступный и вполне современный человек, нет ничего напускного. Хотя церковная дисциплина накладывает отпечаток, потому что даже в расстриге каком-нибудь все равно виден священник. Эта атмосфера, в которой мы живем, – она дает знать о себе. А здесь именно такой коллектив сложился.
Его уход в украинский раскол – это же трагедия.
Это обида, мне кажется, и ожидания большие. Тем более что он стал митрополитом Киевским. Но когда это касается событий церковных, конечно, это уже недопустимая вещь. Обида здесь может быть? Да, личная обида может быть: «я так старался, а тут у меня не получилось». Видимо, не сумел преодолеть. Видимо, здесь чисто житейские ожидания, которые не осуществились… Кто-то скажет, это мелочь. Это сила борется с человеком, преодолеть себя очень сложно.
Кого из ректоров ХХ века больше всего вспоминаете? При ком в ХХ веке Академия была в наибольшем расцвете?
Вы знаете, до расцвета еще далеко. А так… конечно, Филарет (Вахромеев). Это очень талантливый человек, он администратор, умел хорошо контактировать с людьми. И как-то это незаметно происходило. Он мог на ходу подхватить какого-то студента во время прохаживания по дорожке, поговорить с ним и также уйти от него незаметно, деликатно: «Я сейчас пойду, у меня там дела». Очень деликатный человек. Скажу Вам, что и мне он помог в финансовом отношении – заниматься греческим языком с преподавателями греческого языка университета. Почему я и начинал с греческого языка преподавать. Он пошел на такие траты, не жадничал. При нем многие студенты приезжали, сознательно или нет, без ботинок. «Нет ботинок? Купим тебе ботинки».
Естественно, молва студенческая разносила это быстро.
Да-да. Ружицкий, скажу Вам, немножечко замкнутый был человек и не очень коммуникабельный. Как-то смущался, когда задавал вопросы, а никто не брался отвечать. Он в растерянности искал выход из положения: задал вопрос, а все молчат почему-то. Надо это все уметь делать. Видимо, этого таланта у него не было.
А потом Вы застали и смену Филарета (Вахромеева) на архиепископа Владимира (Сабодана)?
Да. Он не хуже Вахромеева был. Конечно, у каждого владыки есть свои любимцы, без этого никак нельзя. Он достаточно добросовестно свой пост занимал. Объективно рассматривал студентов, если кто-то нарушал, он не доверял помощнику или кому-то, а сам проводил беседу. Это мне нравилось в нем. При нем я начал преподавать и был помощником инспектора. И как-то ближе стал к нему. В 1981 году была возможность посетить Афон, он взял из Московской академии меня, молодого преподавателя. Был еще переводчик при ректоре Борис Александрович Нелюбов. Ездили мы на Афон. Конечно, для меня это было великое счастье. Знаете, за что? Я организовал богослужение на Трех Святителей на греческом языке. Владыка хотел, чтобы все богослужение – и литургия, и всенощная – служились на греческом языке, что и сделали. Как можно организовать чтение или пение на греческом? Не будешь же передавать русскими словами, русскими буквами греческий текст. А он посоветовал: «А вот что сделай: если канон читать, то сколько там тропарей, по тропарю раздай на человека, и пусть учат». Канон читали где-то 24 человека.
Соборное чтение.
Ну, сказано – сделано. Сделали. Видимо, ему понравилось. И чтобы оценить этот труд, так сложилось, что я оказался в той делегации и, конечно, увидел старый Афон. Были еще те камни, на которых сидели такой-то старец, вот здесь отдыхал такой-то старец. И ходили пешком с посохом. Правда, уже была машина – какой-то драндулет, иначе не назовешь. Первое впечатление такое: мы ходили по Афону, по монастырям, и везде нас встречали так – сразу кофе и сладости, рахат-лукум. Мы доходили до того, что от этого кофе уже звенело в ушах. Конечно, нас просто ошарашило то, что мы увидели. По тем временам… Но я недавно был, в 2015 году, одна фирма меня взяла. Приехал я на Афон, а все уже – чуть ли не метро, чуть ли не автобус, маршрутки эти, асфальт, камешки были выложены.
Они еще сопротивляются тому, чтобы провести прямую асфальтную дорогу, а так вообще туда бы полная цивилизация пришла.
Наверное, да. И даже экскурсии женщинам разрешили бы делать на автобусах, не выходя из автобуса.
Вы уже больше 50 лет преподаете в Московской духовной академии. Студенты за эти годы изменились?
Вообще-то, да, заметно.
Где плюсы, где минусы?
Вы знаете, я был студентом в советские времена, в 1973 году я начал преподавать. Это, конечно, очень давно. Как-то более уважительное отношение было к преподавателю. Одно дело – поздоровался, не поздоровался, это еще терпимо. Но никогда не было такого, что окликнешь его, и он, не слыша, ушел бы дальше. Обязательно подойдет, что-то попросишь сделать – обязательно. Исполнительные были ребята, никогда не отказывались, делали все, что просили. Конечно, от преподавателя требовалось в рамках себя держать. Это не значит, что надо портфель таскать. Нет, этого не было.
.jpg)
Вы строгий преподаватель. Как Вам удается дисциплину держать на уровне?
Вы знаете, это как-то само собой пришло. Началось с того, что проявили какое-то неуважение, чуть ли не диктовать начинают мне – сколько текстов задавать, какие тексты давать. «Ах вы так, хотите сесть на меня? Нет, не получится, братцы. Я на вас сяду». Конечно, этого я не говорил, про себя подумал. Ну и начал с того, что узнаю, кто до меня присутствовал на уроке, тот же Скурат (Константин Ефимович. – ред.), тот же Алексей Ильич (Осипов. – ред.). Конечно, никто не спорит, Осипов увлекательно ведет лекцию, настолько, что студенты и во время перемены продолжают еще что-то обсуждать. И даже когда начался следующий урок, они все еще продолжают. Нет, думаю, надо этому конец положить. Ну и решил так: идет молитва, а садиться можно только с разрешения преподавателя, дернулся – псалом будешь писать.
Пятидесятый?
Пятидесятый, да, очень хороший псалом.
Покаянный.
Покаянный. Сначала это серьезно приняли. А потом ребятам так понравилось, Вы знаете, как ни странно, они сознательно говорили: «Я не сделал задание». «50-й псалом». «Хорошо, сделаю. А можно я еще какой-нибудь псалом перепишу?» Это сейчас даже не наказание, а так, немножечко развеяться ребятам от предыдущего занятия. Они здесь уже отвлекаются от предыдущей лекции и настраиваются. И знают, что сейчас кто-нибудь дернется – и, конечно, это вызывает смех. И дружно хохочем – и я, и они, и тот, кто должен будет писать, тоже смеется. Вот это самое лучшее, мне кажется, и так должно быть.
Авторская методика. А Вы по-прежнему задаете делать карточки?
Да, да.
Расскажите об этом методе, это тоже Ваше авторское?
Не знаю. Мне ребята сейчас рассказывают, что были в Сретенском монастыре, а там есть книжный магазин, где продаются карточки церковнославянского языка. «Анатолий Алексеевич, вы должны опротестовать».
Авторские права!
Качать свои права? Да ну что Вы. Вся грамматика у них на карточках, оказывается. Что тут скажешь? На здоровье, если это помогает и видят пользу. Мне кажется, это полезно. Наша память – она такая, вроде бы легко запомнил и легко забыл. Английский как мы учим? 10 слов выучили, на следующий день 10 слов еще учим, а 10 предыдущих, конечно, забыли уже. И каждый день 10 слов не запоминается.
А здесь делается карточка с правилами?
Это персональная карточка, своя личная. Чтобы каждый умел ею пользоваться. Грамматика – она такая же, как и физика, если хотите, как математика – это формулы.
Грамматические формы.
Да, это нужно знать. Знать как – посмотрел и отложил в сторону? Нет, пусть это будет обосновано в карточке. Карманного формата – и держи ее в кармане. Забыл – достань, найди ее, вспомни.
Разрешенная шпаргалка. Для запоминания.
Да, разрешается. Даже на экзамене я разрешал. И ректор владыка Владимир благословил: «Да, пожалуйста, можно». Главное, чтобы они умели пользоваться этой шпаргалкой. Знаете, те же инженеры часто пользуются справочниками, а в справочнике как раз все формулы для расчетов. Думаете, они наизусть все знают? Да, опытные, наверное, знают. Но даже врачи опытные обращаются к справочнику. Нечто подобное здесь должно быть. Это даже лучшее, потому что когда студент чувствует, что что-то не в порядке, упустил какой-то момент – нашел нужную карту и все вспомнил. И каждый раз, когда он вспоминает, остается в сознании все это и в нужный момент всплывает. И уже карточки не нужны становятся. Я просто по себе это знаю. Я преподавал в Угрешской семинарии, там ребята приноровились даже на других предметах тоже пользовать метод карточек.
То есть уже не только в Московских духовных школах, но и…
Я как-то подсчитал, сколько же я преподаю. Если бы пенсию давали за выслугу лет, я бы миллионером стал.
Да, уже существенно.
Потому что, действительно, мне меньше лет, наверное, чем те годы, которые я преподавал: в Угрешской семинарии 12 лет, в Новоспасском монастыре лет 25, не меньше. Как только появился владыка Алексей (Фролов. – ред.), он меня пригласил, и мы организовывали курсы повышения квалификация. Сначала для заочников, для москвичей особенные курсы были, экзамены там же проводились.
А какие годы преподавания в Академии Вы считаете лучшими?
Знаете, я бы сказал, что более ответственно относились те, кто в советские времена учился. Сейчас студент пошел такой: «меня выгонят здесь, а семинария не одна, я в другую поступлю». Это не годится, этого не должно быть. Об этом говорил и владыка Евгений, что нужно вести учет, исключенных из одной семинарии не принимать. Насколько это выполнимо – неизвестно. Конечно, преподавать интереснее даже у девушек. Я преподавал в школе два года – 10–11-й класс, по полной программе. Ребята – они такие, знаете, могут отвлекаться, разговаривать. Девушки сидят, смотрят в рот, чтобы, что называется, не пропустить ни одной буквы, не пропустить ничего.
Позвольте немножко хулиганский вопрос?
Можно.
Вы знаете, как вас за глаза называют студенты?
Знаю («Аорист». – ред.).
Как Вы к этому относитесь?
Положительно.
Да? Почему?
Потому что это время очень красивое – аорист.
В чем красота?
Это одна из часто встречающихся форм в церковнославянском языке. Я говорю: «Почему не узнаете форму аориста в тексте?» Они говорят: «Он такой хитрый». Видимо, я хитрый. Но я за собой хитрости не замечал, сознаюсь, подвохов не строил никогда. Иногда люблю подцепить студента, чтоб немножечко атмосферу подобрее сделать, потому что все время серьезно, серьезно – это, знаете, утомительно, это убивает. А когда немножко юмора еще добавить, будет значительно легче, и они быстрее запоминают, кстати. Любого студента спроси сейчас: если не знаешь какое это время, говори: «Аорист» – не ошибешься. Эта пословица так и осталась по сей день. И заочники знают…
Понятно. То есть Вы это воспринимаете как комплимент?
Да, как комплимент. Но если это было бы что-то другое, конечно, было бы обидно.
О личном
Вы в начале 60-х годов учились в Техническом училище имени Баумана. Почему не пошли дальше по этой стезе и так кардинально изменили жизнь – пошли в семинарию?
В общем-то, да, круто так изменилась жизнь. Дело в крещении. Я родился в 1942 году – немец под Москвой, какое тут крещение, быть бы живым. Конечно, родители на работе, дедушка с бабушкой сидели дома, с ребенком помогали чем-то, и до определенного времени никто и не думал о крещении. Признаюсь, что мама верующим человеком была, но она в храм Божий если ходила, то на Пасху. Не очень религиозная. Мне было 19 лет, 1961 год это, я уже учился в вузе. Что это такое было у нее, я не знаю. Она предложила: «Я хотела окрестить вас с братом. Я боюсь, что ты откажешься, но ты уж сделай милость, покрестись, там ничего страшного нет». Меня не надо было агитировать, кстати, я уже как-то внутренне был готов к принятию Крещения. И удивительно, что дало мне толчок к таким размышлениям – лекции атеиста Осипова.
.jpg)
Это ренегат?
Да. Вы подумали о другом?
Нет, конечно. Это профессор Ленинградской духовной академии, протоиерей бывший.
Да-да. Вы знаете, в нем мне понравилась четкость, осведомленность, профессиональность. Я не смотрел на то, что он уже атеист, отрицает все и что это измена. Но мне очень понравился именно тем, какое ему хорошее дали образование в семинарии. В отношении веры в Бога – она была у меня всегда. Конечно, в школе об этом или где-то еще открыто говорить нельзя было. Ну, наверное, посмеялись бы, и на этом закончилось, но, знаете, не хотелось попадать в такую ситуацию. Я пришел в храм все-таки взрослым, 19 лет мне было. Это храм Казанской иконы Божией Матери, там какой-то цыган служил, священник. Он подошел ко мне: «Вы будете креститься, да?» А тут рядом девчонка, она слушает наш разговор, смотрит на меня удивленно и с ехидством неким: «Такой большой – и креститься будет». Понимаете? А священник: «Да вы не смущаетесь, это очень благородное дело». Он меня немножко приободрил. А дальше поставили меня в таз и из чайника поливали. Я потом у заочников спрашиваю: «Я не знаю, крещен я или не крещен – из чайника меня поливали». «Анатолий Алексеевич, крещен».
Крещен без полного погружения.
Я заметил, что в течение двух лет после крещения у человека появляется мысль – быть священником. Конечно, это не абсолютная цифра – два года, наверное, и раньше, и позже появлялась. Но я встречал несколько человек таких. Был один, он принял крещение, до этого торговал водкой – и вдруг изменился кардинально, через два года становится священником. Вот два года как-то мне запомнились. И я вспоминаю себя. Что толкнуло меня, я не смогу объяснить.
Тоже было желание стать священником?
Нет. Желание поступить в семинарию. Что такое священник, я думал, это узнаю, когда буду там учиться.
А почему не стали священником?
Вы знаете, как-то остро вопрос о священстве не стоял у меня. Очень любил заниматься наукой, хотя самоучка – это не самый лучший способ образования. На моем пути встречались замечательные люди, которые мне помогли и с греческим языком, и с церковнославянским. Про церковнославянский я сказал, что Вера Владимировна Бородич, мы с ней занимались персонально. У кого это можно было, сколько нужно было платить?
Это огромная возможность.
Даже физически просто невозможно было допустить. А тут бесплатно, еще с желанием с той стороны: «Ты завтра обязательно приходи. Чтобы не пропускал». А она женщина строгих правил, чтобы пройти ее в университете, несколько раз нужно было сдавать экзамен. Одна учительница русского языка, не буду говорить имя, была удивлена, когда увидела Веру Владимировну в Академии: видимо, она не один раз сдавала зачет по старославянскому языку. А с греческим языком мне помог отец Марк (Лозинский), он в то время занимался работой о святителе Игнатии (Брянчанинове), материалы смотрел в рукописном отделе. У меня была работа такая – нужно было определить возраст рукописи, фотографии которой хранились в ЦАКе (церковно-археологический кабинет МДА. – ред.). Это я писал работу Огицкому. Нужно было научиться читать рукописи и, конечно, минускульное письмо. Отец Марк говорит: «Подожди». Как-то мы сдружились с отцом Марком, в очень близких отношениях были. «Ты знаешь, в рукописном отделе есть специалисты по греческим книгам, давай я спрошу». И действительно, сосватали меня со специалистом. Это был Фонкич Борис Львович, с мировым именем человек стал в дальнейшем. Я не знаю жив он, нет ли. Последний раз мы виделись в 11-м году. Он мне прочел курс лекций о греческой каллиграфии, тот, который читает в университете. Я ему не платил, естественно. Мне как-то, знаете, везло. Он мне дал такой альбом, такую работу сделать – альбом образцов греческой письменности разных веков, я взял и расписал весь альбом, все рукописи перевел в нормальное письмо, то, что сейчас мы имеем в греческом языке. Научился читать то, что обычно и бралось у нас в основу знания греческой каллиграфии. Там есть особенности: отдельные значки для скорописи, они использовались вместо окончаний, не надо было писать окончания, а просто значок и достаточно – это винительный падеж, уже все, не ошибешься. Эти сложности освоены. А потом он мне сам рекомендовал из Московского университета аспирантку, чтобы пройти университетский курс греческого языка. Мы встречались раз в неделю, тоже оплачивали все это. Спасибо владыке ректору, он помог.
Вот эта дорожка науки – она сама собой складывалась промыслительно, и поэтому вопрос принятия сана как-то и не стоял?
Да-да. Владыка Филарет когда уходил, подарил мне Пятикнижие на греческом языке – критическое издание замечательное с пожеланиями: «Успешно пребывать в стенах Академии, различных успехов». А устно: «Это можно и без сана, если будешь заниматься». И действительно, в течение всей моей академической жизни были постоянно чуть ли не двойные нагрузки, часов было много.
Такое служение требовало много сил и времени.
К тому же если учесть, что приходилось много ездить из Москвы в академию и обратно…
Так на электричке и ездите по сей день?
Да. Я ветеран и в этом отношении. Мне ребята говорят: «Анатолий Алексеевич, а почему не пишете воспоминания?» «Ну какие воспоминания? Всю жизнь в электричке». Я мог только рассказать, как один архиепископ с платформы прыгал.
Тоже Ваш студент?
Нет, учились вместе. Дело в том, что в Загорске был металлический переход, поднимались по переходу и опускались на землю. Сейчас мы по земле проходим, а тогда были вот эти мосты. И кто прыгал вниз с платформы и не хотел подниматься – их ловили и штрафовали. Поэтому надо было знать, когда можно прыгнуть, а когда нет. И вот тот архиепископ, который прыгнул, он знал: перед тем как прыгать, надо посмотреть, нет ли милиции. Он прыгнул. Но я никому не говорил, конечно, кто это. Это так, шутки ради.
Как Вас отпустили из той светской среды? Вас не пытались задержать, сказать, что Вы идете в общество мракобесов?
Попытки эти были. Во-первых, я четыре года уже, как не учился в школе, был в вузе, и вдруг подключилась школа, стала бороться за меня, чтоб я «не погиб». Бывший классный руководитель 10-го класса очень активно взялась. Она парторгом была, поэтому лично была заинтересована, чтобы вернуть. Видимо, не погладили по головке, эта вещь наказуема. А затем приходил на дом человек из общества «Знание». Это общество проводило атеистические беседы, а также рассказывало о международном положении. Это делалось даже на танцплощадках. Мы знали об этом, потому что ходили иногда в летний кинотеатр, там была танцплощадка, и слышали реакцию танцующих, когда останавливали музыку и говорили: «А сейчас лекция о международном положении». Вы представляете, какой свист был? Вот из этой среды пришел человек, который прочел мне лекцию. А родители на время так называемой «лекции» вышли в коридор и спрашивают лектора: «Ну как? А что дальше?» «Ну что же, будет приезжать – пирожки пеките». Он думал, что меня можно взять пирожками. Но этого не случилось. Наверное, рассчитывали, что я увижу, на каком уровне, услышу, пойму и сам вернусь.
Не жалели потом?
Вы знаете, такой внутренний самоконтроль, конечно, присутствовал везде и всегда во времена Страны Советов. Это не делало жизнь хорошей. Да, я говорил, что уровень преподавания немножечко не тот.
Все же для этого делалось. Даже не разрешали здесь работать светским специалистам.
Совершенно верно. Сейчас студенты некоторые в одном вузе учатся и в другом, и я бы с удовольствием, будучи студентом, ездил бы на какие-то занятия, окончил вуз. Нет, решил идти до конца. И потом наступил какой-то момент, когда я переехал в семинарию, уже обосновался, оставил семью, почувствовал, что не воссоединиться уже с тем, что было раньше. Вот такое ощущение. Поэтому уже тут не до сентиментальности, надо серьезно заниматься. Ну и старался это делать. Из-за этого я долго не женился.
В каком возрасте Вы создали семью?
В 39 лет. Это уже преклонный такой возраст.
Осмысленный.
Предельный.
Один вопрос хочу Вам все время задать: Ваш рецепт изучения церковнославянского языка? Что бы Вы посоветовали студентам?
Вы знаете, здесь рецептов больших нет у нас. Святые отцы, которые были до нас, все в один голос говорят: чаще ходи в храм Божий, старайся слушать, что читается, даже учить наизусть Евангелие, Псалтирь. Это многие говорили. Сознаюсь, я это не делал. Молитвы я учил. Но когда поступил в семинарию – как-то уже учить, когда Глухов давал массу текстов по-церковнославянски (он катехизис преподавал), было очень тяжело. Думаю – это не для меня, чтобы еще и Евангелие учить все. Я всегда вспоминаю женщину, которая была уборщицей у нас в спальнях. Она всех нас звала «ангелами». Конечно, никакими мы ангелами не были, такие же обычные люди, такие же хулиганы. Но она хвалилась тем, что она знает родословную Иисуса Христа и любила пересказывать. Вот такого совершенства я не смог добиться.
Спасибо. Ну и в завершение наш традиционный блиц-опрос.
Блиц
Кириллица или глаголица?
Глаголица.
Дораскольные книги или Никоновская справа?
Никоновская справа.
Дореволюционная орфография или советская?
Дореволюционная, есть основания.
Ломоносов или Тредиаковский?
Оба очень талантливых человека, здесь я их не различаю.
Сделать карточку или запомнить?
Карточку.
Какой бы Вы хотели видеть Академию через 50 лет?
Поменьше вольностей. Никаких буфетов. Никаких бутылок для питья на уроках. Никаких «можно выйти из класса?». Никаких врываний в класс, когда еще урок не окончен – это про вторую группу. Во время молитвы никаких разговоров, строгость должна быть. Примерно так. Такие, казалось бы, мелочи делают Академию чище, лучше.
Благодарим, Анатолий Алексеевич.
Беседовал священник Анатолий Колот
При поддержке Международного грантового конкурса «Православная инициатива – 2022»