Отец Павел, чем личность святителя Филарета привлекает современных богословов? Почему спустя столько лет нам всё ещё важно помнить и понимать его богословскую мысль?
Святитель Филарет — вершина русского богословия. Он замечателен прежде всего тем, что актуализировал святоотеческую традицию. Не в том смысле, что то и дело цитировал святых отцов, как это зачастую стали понимать позднее, а в том, что сумел говорить на их языке от своего лица — от лица человека XIX века, человека Нового времени. Не случайно его так любил отец Георгий Флоровский — ведь святитель, этот сын коломенского диакона, был настоящим эллином в русском богословии. И когда мне нужно проверить ту или иную современную богословскую концепцию на согласие с Преданием, я обращаюсь прежде всего к святителю и чаще всего нахожу у него ответ на свой вопрос.
В плане образования и становления как богослова святитель Филарет прошёл путём, обычным для сословного общества своего времени. Выходец из семьи священнослужителя, учился в духовной семинарии и остался в системе духовного образования как преподаватель и администратор, принял монашество, впоследствии стал епископом. Часто богословско-образовательную систему XVIII и XIX веков критиковали за схоластичность, безжизненность. Дескать, палочная система воспитания в семинариях давала такое же богословие: боязливое, отвлечённое от потребностей жизни. Как Вы относитесь к таким оценкам? И применительно к святителю Филарету: было ли его богословское видение «схоластичным»?
На вопрос, было ли богословие святителя Филарета «схоластичным», я, кажется, уже ответил — конечно, нет. Что же до духовной школы того времени, то она для меня представляет некоторую загадку. На первый взгляд, всё, что Вы говорите, справедливо. К этому можно было бы добавить ещё то, что поступали в духовную школу представители сословия, далёкого, как сказали бы мы сегодня, от всяких культурных запросов, а для того чтобы успешно учиться, им для начала приходилось осваивать латынь — язык европейской культуры, абсолютно чуждый русской и, более того, восточнохристианской традиции в целом. Но результат оказался прямо противоположным ожидаемому. Русское богословие вдруг заговорило — и достигло высот, которых никогда не достигало ранее.
Святитель Филарет был причастен к становлению системы духовного образования в Российской империи в начале XIX века, участвовал в реформировании учебных программ. Могли бы Вы рассказать об этой стороне его деятельности? В чём была идея реформ, каким хотел видеть богословское образование и богословие вообще святитель Филарет? Каким должен быть богослов и богословие по мысли святителя?
Святитель был активным участником реформы духовных школ 1809–1814 гг. и основным автором тогда же принятого устава духовных академий, который просуществовал до 60-х годов XIX в. Именно в результате этой реформы сложилась сохранившаяся до сих пор трёхуровневая структура духовного образования — училище, семинария, академия — и были заложены основания для развития богословской науки в будущем. Целью обучения в академии стала не только подготовка будущих преподавателей или кандидатов на архиерейские должности из среды учёного монашества (то есть из числа тех студентов, которые принимали постриг прямо в академии), но и «духовная учёность» — освоение выпускниками академии широкого спектра богословских наук. На фундаменте этой «духовной учёности» в последней трети XIX в. выстраивается и складывается уже специализация в отдельных областях богословского знания — специализация, давшая ряд блестящих имён в русской богословской науке конца XIX — начала ХХ вв., таких как В. В. Болотов, И. В. Попов, Н. Н. Глубоковский, А. А. Дмитриевский и другие. Если же говорить о том, какие требования святитель предъявлял к богословию, то я бы сказал, что прежде всего это точность и ответственность. Выдвигая тот или иной богословский тезис, мы должны ясно понимать, как он отзовётся на всех, если можно так выразиться, «горизонтах» богословия. Не приведёт ли то, что кажется нам вполне убедительным на уровне, например, триадологии, к неразрешимым проблемам в антропологии и т. д. Другими словами, это можно было бы назвать чувством целостности богословского знания, чувством, которое у самого святителя было развито необычайно остро и составляло одно из важнейших достоинств его мысли. А отсюда вытекает ещё одно качество его богословия — неангажированность. Ведь попытка выдвинуть какую-нибудь подвёрстанную под сиюминутные потребности богословскую теорию всегда приводит по понятным причинам к нарушению целостности и единства Предания.
Святитель был сторонником перевода Священного Писания на русский язык и даже двигателем процесса появления всем известного Синодального перевода. Почему он этим занимался?
Насколько я понимаю, на первом месте для него не стояла просто задача сделать текст Писания общепонятным. Во-первых, надо помнить, что время святителя — это время раздвоения русской жизни на две культуры: светскую и народную. Если сам он в своём коломенском детстве учился грамоте по Псалтыри, то его современник император Александр I впервые прочитал Евангелие на французском языке. Оказалось, что у христианской нации, какой осознала себя Россия в войну 1812 г., нет единого для всех христианского языка. Очевидно, что им мог стать только русский. Во-вторых, надо помнить о том мистическом значении, которое святитель придавал силе слова вообще, и в особенности — слова Писания. Уже в поздние годы своей жизни он составил несколько тропарей для канона равноапостольным Кириллу и Мефодию и в одном из них писал так: «Исполнися тысяща лет, отнележе истина Христова и Евангельский дух жизни вниде в слово и писмя словенское, твоим, богомудре Кирилле, служением». Иными словами, перевод Евангелия на тот или иной язык сообщает ему животворную силу, скрытую в слове Писания. Вот это-то и было, как мне кажется, самым важным для святителя. Ведь мы не только говорим — мы мыслим словом. С этой точки зрения сделать русский язык евангельским означает христианизировать изнутри мышление русского народа.
Может быть, святитель выступал и за перевод текстов богослужения с церковнославянского на русский или, скажем, за их редактирование, чтобы тексты были более понятны?
Нет, святитель был сторонником сохранения богослужения именно на церковнославянском языке. Мне неизвестны его конкретные высказывания о необходимости редактирования богослужебных текстов, но, кажется, его позиция понятна из следующего замечания: «Сколь нужно для веры и назидания народа то, чтобы язык богослужения был понятен: столь же нужно стараться о том, чтобы язык славенский, как богослужебный, продолжал быть понятным народу, и не сделался мёртвым». Иными словами, его целью было просвещение народа, а не перемена языка.
Частный вопрос, который периодически поднимается в периодике, связан с отношением святителя к масонству. Входил ли сам святитель в это сообщество? А другие епископы и священники? Как к масонству относилось священноначалие в эпоху святителя?
Святитель никогда не был масоном, но, конечно, не мог не общаться с масонами, к числу которых тогда принадлежали очень многие в русском обществе. Надо учитывать при этом, что масонство Александровской эпохи было гораздо более «воцерковлённым», чем позднее. Из новикóвской типографии выходили не только масонские труды, но и сочинения отцов Церкви. Первый русский духовный журнал «Сионский вестник», который с одобрением встретили почти все церковные иерархи (в том числе митр. Платон), издавал известный масон А. Ф. Лабзин, бывший добрым знакомым святителя Филарета. Безусловно, в глубине души масоны (во всяком случае находившиеся на высокой степени посвящения) именно орден считали истинной «внутренней церковью», чтобы убедиться в этом, достаточно почитать хотя бы сочинения другого крупного масона того же времени, И. В. Лопухина, – однако святителя это не затронуло никак. Он был слишком церковен, чтобы соблазниться такими вещами. Да, мы можем найти в его проповедях следы знакомства со многими сочинениями, входившими в круг чтения масонов того времени, но в том-то и заключается уникальность филаретовского гения, что даже из этого «песка» эпохи он творил безупречное «золото» своего богословия. Тех, кому интересно, как это конкретно ему удавалось, я отсылаю к своей монографии «Святитель Филарет Московский: богословский синтез эпохи».
Приходится слышать, что святителя Филарета записывают в ряды «консерваторов-охранителей», то есть к типу церковных администраторов, которые резко противятся всему новому. Есть ли поводы к этому обвинению в биографии святителя? Мы знаем, как иные критики склонны записывать каждого богослова либо в традиционалисты, либо в модернисты. Что можно ответить таким «судьям» на примере свт. Филарета?
Я думаю, богословие и богословов нельзя оценивать с помощью политических категорий, потому что истинное богословие не может быть партийным. В ту же Александровскую эпоху так называемые «ревнители» готовы были записать святителя в модернисты за его приверженность переводу Писания на русский язык, а позднее сторонники «прогресса» упрекали за то, что он будто бы не давал свободы развитию богословской мысли. Но он лишь оставался собой, оставался верным своему девизу: πράττειν τα ἑαυτά (делать своё). То правда, что чаще всего он не ждал успеха от внешних реформ, а полагался более на внутренние изменения, но важнее всего для него всегда было не отступить от истины, какой бы — «модернистской» или «консервативной» — ни казалась она кому-то в тот или иной исторический момент.
Святитель Филарет во всё время своего служения был знаменит как проповедник. Его проповеди изысканны по стилю, часто сложны для восприятия, содержат глубокие экзегетические и богословские экскурсы. Когда их читаешь сейчас, невольно удивляешься: понимали ли слушатели святителя? И, конечно, напрашивается вопрос: нужно ли сейчас проповеднику подражать свт. Филарету?
Да, святитель не очень считался в этом смысле с аудиторией, но если бы меня спросили: к кому же он тогда обращался? — я бы ответил: к Церкви. И именно поэтому его слово актуально для нас и сегодня. Подражать ему в глубине мысли и красоте стиля, конечно, невозможно. Отец Георгий Флоровский совершенно справедливо заметил однажды, что проповеди святителя настолько хороши, что пересказывать их нельзя — их можно только перечитывать. Но помнить об ответственности за произнесённое или написанное слово, о его точности и неслучайности, несомненно, можно и нужно всем нам. К сожалению, сегодня с этим встречаешься не часто.
Какие темы в богословии святителя наиболее востребованы сейчас? А какие интересны лично Вам? Почему?
Я думаю, что сегодня для нас важнее многого другого целостность и вытекающая из неё неангажированность богословия святителя, о которых я уже говорил, — именно благодаря им его мыслью, как на оселке, мы можем проверять наши частные концепции и богословские мнения. Несколько раз мне (по самонадеянности) казалось, что я уже исчерпал основные интенции его богословия. Но потом, занявшись какой-то новой темой, на первый взгляд, побочной для святителя, обнаруживал, что и здесь надо обратиться к нему, и пока этого не сделал, нельзя чувствовать себя уверенно в своих оценках и выводах.
Святитель жил в Синодальную эпоху, то есть когда Русская Церковь управлялась не Патриархом, а коллективным органом, Синодом, под непосредственным контролем государственной власти. Как к этому относился святитель Филарет? Устраивала ли его эта модель управления?
Мнение святителя по вопросу о высшем церковном управлении даёт как раз очень характерный пример его отношения к реформам. В отзыве на одну поданную в Синод записку о восстановлении патриаршества он писал, что, хорошо бы, конечно, чтобы государственная власть с бóльшим уважением и пониманием относилась к власти церковной, но ни из чего не следует, что одного Патриарха будут уважать больше, чем нескольких членов Синода.
Как Вы думаете, как бы он прокомментировал современное положение дел в отношениях православных Поместных Церквей? Я имею в виду проблемы, связанные с расколами, с притязаниями на неправомерное главенство Константинопольского патриархата.
Для него это было бы огромной скорбью прежде всего. А усугубляло бы её, конечно, ещё то, что святитель исходил из представлений о церковном единстве, сформулированных не совсем привычным для нас образом. Сегодня мы говорим, что единство Церкви основано на том, что каждая поместная церковь является такой частью Вселенской Церкви, которая одновременно содержит в себе целое (это следствие, вытекающее из так называемой «тринитарной» экклесиологии). Святитель же смотрел на проблему с другого конца: единство Церкви основано на том, что отпадение той или другой «частной» церкви (такой термин он употреблял, говоря о поместных церквях, в том числе и о греческой, конечно) не умаляет мистической полноты Церкви Вселенской, которая всегда остаётся единой и целостной в себе самой. Частные же церкви свидетельствуют о своей принадлежности к этой неубывающей плероме Церкви прежде всего через общение друг с другом. Поэтому, например, во время греко-болгарской схизмы он не только критически оценивал позиции обеих сторон, считая, что неправы обе, но при этом и заботился, как мог, чтобы связи между церквями не прервались окончательно (понятно само собой, что тогдашняя ситуация существенно отличалась от нынешней).
На базе ПСТГУ действует «Филаретовский проект». Расскажите, пожалуйста, о нём.
Да, это одно из важнейших направлений нашей научной работы. Ушедший год стал для нас важной вехой в этом отношении: мы закончили 8-томное издание «Летописи жизни и трудов святителя Филарета, митрополита Московского» (семь томов хроники, охватывающей всю жизнь святителя, плюс дополнительный восьмой, с аналитическими статьями). Каждый год второго декабря, в день памяти святителя, мы проводим «филаретовскую секцию» нашей богословской конференции, издаём ежегодный «Филаретовский альманах» и по мере наших сил стараемся вникать в неисчерпаемое наследие святителя, которое продолжает открываться перед нами всё новыми гранями.
Беседовал священник Димитрий Артёмкин