Эта тема заслуживает отдельного внимания по причине того, что Средняя Азия в годы раскола являлась «главной цитаделью» обновленцев и многие из их числа через покаяние влились в ряды Патриаршей Церкви. Но болезненные последствия обновленческого раскола еще долго проявлялись в жизни Русской Православной Церкви.

Одной из значимых фигур обновленческого раскола в Средней Азии был протоиерей Григорий Брицкий — о нем был подробный рассказ в предыдущих статьях.

В 1944 г. протоиерей Григорий Брицкий принес покаяние и был принят в лоно Патриаршей Церкви. В результате противостояния с епископом Кириллом (Поспеловым) настоятель Александро-Невской церкви Ташкента был уволен с должности, а восстановлен епископом Ташкентским и Среднеазиатским Гурием (Егоровым) в декабре 1946 г. Протоиерей Григорий Брицкий скоропостижно скончался в июне 1951 г., по благословению правящего архиерея было организовано «благоговейное погребение» почившего. Так закончился земной путь протоиерея Григория Брицкого, прошедшего через раскольническое отпадение от Церкви, покаяние и воссоединение и успевшего после этого в течение еще семи лет, до последней минуты своей жизни, достойно послужить Церкви Христовой. Несомненно, между епископом Гурием и протоиереем Григорием Брицким существовали отношения взаимного доверия и уважения на протяжении всех лет их знакомства.

Сложный кадровый вопрос в Ташкентской епархии в послевоенные годы решался в том числе и за счет принятия в Церковь бывших обновленческих священнослужителей через покаяние. Но отношение к ним не было однозначным. В феврале 1948 г. епископ Гурий выезжал в Москву для встречи с Патриархом Алексием. Согласно докладу уполномоченного по Узбекистану А. И. Степанова, правящий архиерей, вернувшись 3 марта 1948 г. из Москвы, был вынужден изменить свое отношение к клирикам, побывавшим в обновленческом расколе, поскольку получил от Патриарха упрек в том, что «он, епископ, окружил себя обновленческим духовенством»^[1]. Уполномоченный сообщал: «К бывшему обновленческому духовенству до последнего времени епархиальный архиерей относился с некоторой терпимостью вследствие того, что оно, как правило, выделяется от остального духовенства большей культурностью, грамотностью и наличием больших организаторских способностей. Если ранее и отмечалось стремление приблизить к себе духовенство, не примыкающее к обновленчеству, путем концентрации лучших из них в кафедральном соборе, на должностях благочинных, то лучшая часть из обновленческого духовенства также не отдалялась»^[2].

По словам уполномоченного Степанова, в связи с замечанием Патриарха Алексия об обновленческом окружении ташкентский архиерей наметил в епархии «организационные мероприятия» по отношению к другим представителям обновленческого раскола. Но, как заметил Степанов, реакция бывшего обновленческого духовенства дала себя знать еще до встречи епископа Гурия с Патриархом в феврале 1948 г. Отрицательное впечатление на них произвела речь Святейшего на хиротонии «некоего епископа» для одной из прибалтийских епархий. Текст речи был напечатан в «Журнале Московской Патриархии», и в нем Патриарх Алексий призывал вновь назначенного архипастыря к борьбе с обновленцами. По мнению уполномоченного, Патриарх таким образом обозначил новый курс относительно бывшего обновленческого духовенства и призвал архиереев Патриаршей Церкви следовать его указаниям^[3].

По всей видимости, имелась в виду речь Патриарха Алексия, произнесенная на хиротонии епископа Таллинского и Эстонского Исидора (Богоявленского) 22 июня 1947 г., в которой было сказано о нелегком долге епископа, потому что сильно «расшаталось сословие пастырей». Первосвятитель произнес слова напутствия: «Многие, и очень многие, не “вышних смотряют”, но ищут “своих си”; многие не сохранили и не хранят врученный залог “цел и невредим”; многие без должного внимания и благоговения проходят служение свое, не назидая паству, а паче внося в нее смущение и соблазн. Еще недавно мы переживали расколы и разделения в Церкви нашей, и среди них — худший из всех бывших расколов — раскол обновленчества; худший потому, что он презрел все самое священное в Церкви, нарушил все церковные Правила; вся деятельность раскольников была предательством Церкви; как язва, как червь подтачивала она тело церковное; носила на себе печать Иудина окаянства, печать хулы на Духа Святаго... Благодарение Богу, окончилось это тяжкое для Православной Церкви время; “огонь погас, но дым остался…”, как некогда сказал о подобных временах св. Феодор Студит. Остались еще и прозябают семена этого раскола в некоторых пастырях, которые пришли от раскола не столько по сознанию его гибельности, сколько по соображениям житейских удобств. И вот епископу надо иметь острый и зоркий глаз, чтобы видеть и пресекать поползновения подобных пастырей. Тяжелый долг епископа, если не действует мирное увещание клириков, — брать бич и изгонять из Церкви Божией торгующих в ней святыней и совестью»^[4].

Протоиерей Алексий Микулин

Следующим в ряду бывших обновленцев стоит протоиерей Алексий Микулин, пребывавший в годы раскола уполномоченным ВЦУ по Туркестану. По версии Степанова, именно события марта 1948 г. дали основание для перевода бывшего «епископа» Алексия Микулина из Ташкента в Ашхабад и назначения его на должность настоятеля местного Никольского храма и благочинного церквей Туркмении. Ташкентский уполномоченный дал ему следующую характеристику: «Микулин с семинарским образованием, в священническом сане с 1901 г. В 1922 г. присоединился к обновленцам и, отличаясь всесторонней грамотностью и развитием, был возведен в 1930 г. в сан архиепископа и назначен Управляющим Дальневосточной митрополией. В 1931 г., служа в Москве в храме Христа спасителя, закончил службу в связи с закрытием храма и вышел в отставку, проживая на иждивении детей. <…> В 1946 г. принял решение возвратиться к церковному служению. Микулин, представлял ценность для епархиального управления, как наиболее культурный и грамотный священник в епархии, редактировавший информационный бюллетень епархиального управления, и перевод в Ашхабад его был вынужденным вследствие предложения патриарха епископу Гурию освободиться от обновленческого окружения»^[5].

К сведениям, приведенным уполномоченным, можно добавить, что в 1908 г. священник Алексий Микулин был арестован по обвинению в политической неблагонадежности, но за недоказанностью был освобожден и переведен в военную церковь Коканда. В 1909–1910 гг. — личный секретарь епископа Туркестанского Димитрия (Абашидзе), священник кафедрального собора и благочинный в городе Верном. В 1913 г. архиепископом Иннокентием (Пустынским) был переведен на должность настоятеля городского прихода в городе Скобелеве, а также благочинного и законоучителя двух женских гимназий. В 1918 г. священник Алексий Микулин был возведен в сан протоиерея. В 1922 г. уклонился в обновленческий раскол. В 1922–1924 гг. — уполномоченный ВЦУ по Туркестанской митрополии, в 1927 г. возведен в сан «епископа Ферганского». В 1929 г. переведен в Москву на должность настоятеля храма Христа Спасителя, преподавал в обновленческой духовной академии, был награжден саном «архиепископа». В 1929 г. назначен управляющим Дальневосточной митрополией, в 1930 г. освобожден по собственному желанию, назначен «архиепископом Пятигорским». В 1931 г. назначен на должность ключаря храма Христа Спасителя в Москве. После закрытия храма Христа Спасителя уволен на покой по собственному желанию и с 1 сентября 1931 г. «прекратил работу в обновленчестве». В сентябре 1945 г. с благословения Патриарха Алексия епископом Воронежским Иосифом (Ореховым) воссоединен с Православной Церковью в сане протоиерея. В 1946 г. епископом Кириллом (Поспеловым) назначен священником в Александро-Невский храм Ташкента^[6].

Митрополит Мануил (Лемешевский) в «Каталоге русских архиереев-обновленцев» ошибочно указал, что «архиепископ» Алексий Микулин после увольнения с должности настоятеля храма Христа Спасителя в сентябре 1931 г. «много лет проживал в Москве, занимаясь пчеловодством. С Московской Патриархией общения не имел, скончался в 1954 г.»^[7]. Эту ошибку воспроизвел протоиерей Валерий Лавринов: в его книге «Обновленческий раскол в портретах его деятелей» также отсутствуют данные о протоиерее Алексие Микулине с 1938 г., не упомянуто его воссоединение с Патриаршей Церковью в 1945 г. и дальнейшее служение в Ташкентской епархии. Дата смерти (1954 г.) указана неверно^[8].

На самом деле ситуация развивалась следующим образом. Протоиерей Алексий Микулин, проживая на покое в Липецке, в апреле 1946 г. написал прошение на имя епископа (по ошибке — архиепископа) Кирилла: «Ныне, воссоединившись с Православной Патриаршей церковью, я пришел к решению о благовременности возобновить служение Св[ятой] Церкви. На днях я получил письмо от группы верующих ферганцев с выражением желания, чтобы я вернулся в их приход, где я некогда служил с 1913 г. по 1929 г. Возвращение на церковную службу, а именно — в Фергану, было бы великой милостью Божией ко мне»^[9].

Епископ Кирилл дал согласие, но назначил его в Александро-Невский храм. На протяжении нескольких лет протоиерей Алексий Микулин продолжал служить в Ташкенте, хотя и на имя епископа Кирилла, и на имя епископа Гурия поступали письма от православных верующих Ферганы с просьбой назначить Микулина к ним настоятелем^[10]. У самого же епископа Гурия, отрицательно относившегося к обновленческому расколу, по принятии епархии вызвало недоумение наличие в ней бывшего обновленческого «архиерея». Он сообщал по этому поводу в Патриархию: «Еще до меня был принят в число священнослужителей епархии и приписан к Ташкентскому Кладбищенскому храму прибывший из Липецка прот[оиерей] Алексий Микулин. Когда-то он был в Фергане обновленческим митрополитом^[11]. Нашлись люди, которые стали просить меня назначить его настоятелем Ферганского храма. Узнав об этом, многие верующие Ферганы обратились ко мне с просьбой не смещать имеющегося настоятеля, пользующегося большим уважением паствы; они попутно указали мне, что прот[оиерей] Микулин — второбрачный»^[12].

На момент знакомства с протоиереем Алексием Микулиным епископ Гурий относился к нему с большой осторожностью из-за его пребывания в обновленческом расколе, но за ошибками прошлого всегда старался увидеть в человеке личность. В числе бывших обновленцев, принятых в лоно Патриаршей Церкви, были грамотные священники дореволюционного рукоположения, и пренебрегать ими ташкентской архиерей не мог. В то же время решения по вопросам, связанным с бывшими обновленцами, епископ Гурий принимал только с одобрения Патриарха Алексия.

Протоиерей Алексий Микулин в июне 1947 г. направил в Патриархию очередное письмо, в котором сетовал, что два его предыдущих обращения были оставлены без ответа. Сообщил он о себе и своем положении: «Многие из людей, одинакового со мною положения в обновленчестве, ныне епископствуют; я же обречен на ежедневное служение панихид. Мне 69 л[ет], но я не только бодр, но и не по возрасту энергичен. Я не лишен способности неплохо проповедовать. В прошлом я был далеко не рядовым священнослужителем. И мне хотелось бы конец своей жизни посвятить более серьезной и ответственной работе, чем трафаретная служба кладбищенского батюшки. Находясь в разводе с женой уже 19 лет, я считаю себя вправе числиться одиноким <…> если бы это понадобилось, готов принять монашество»^[13].

Данное письмо, согласно резолюции Патриарха, было переслано на отзыв преосвященному Ташкентскому^[14]. В архиве Ташкентского епархиального управления сохранился черновик ответа Патриарху Алексию, написанный рукой епископа Гурия: «Я получил письмо прот[оиерея] Алексея Микулина, в котором он просит о более широкой деятельности, точнее, арх[иерейской] благодати. Вашему Святейшеству было угодно направить это письмо мне на отзыв. Протоиерей Микулин священствует в Кладбищенском храме г. Ташкента всего второй год, с июня 1946 г. Но в Средней Азии он — старожил. Еще до революции он был секретарем Туркестанского архиерея; приблизительно в то же время он редактировал “Туркестанские Епархиальные Ведомости”. Сейчас я привлек его для редактирования “Информаций по Средне-Азиатской епархии”, первый номер коих был доставлен летом Вашему Святейшеству, а сейчас печатается (на машинке) 3-й выпуск и готов к печатанию 4-й. Когда будет отпечатан 3-й выпуск, постараюсь немедленно доставить Вашему Святейшеству»^[15].

Епископ Гурий сообщил Патриарху, что протоиерей Алексий Микулин обладает отличительными способностями «литературно излагать свои мысли». В Александро-Невском храме он неплохо проповедовал «в смысле изложения и обработки», но его проповеди напоминали «проповедь способного семинариста, сказанную в семинарском храме — нет “своей” мысли»^[16]. Правящий архиерей отметил, что Микулин исполнителен в поручениях, всегда вежлив и приветлив в обращении с людьми, но как человек — замкнутый. Далее он привел сведения, что на его имя из Ферганы поступило письмо за 60 подписями с просьбой о назначении протоиерея Алексия Микулина настоятелем местного храма. В то же время старожилы Ферганы, знавшие Микулина как обновленческого «архиепископа», обратились к правящему архиерею с просьбой не назначать его к ним. По всей видимости, на основании этого черновика (хотя и незаконченного) было написано ответное письмо Патриарху. Этот текст показывает осторожное отношение епископа Гурия к протоиерею Микулину в 1946–1947 гг. именно по причине его обновленческого прошлого.

В Ашхабаде, куда был переведен протоиерей Алексий Микулин, тот проявил себя с лучшей стороны во время землетрясения и после него. В июне 1949 г. указом епископа Гурия благочинный Туркменского округа и настоятель Никольского храма Ашхабада был назначен настоятелем Свято-Троицкого молитвенного дома. Так состоялось его знаменательное возвращение в Ташкент. Уполномоченный Степанов сообщил об этом в Совет: «[Микулин] в первом квартале 1948 года в порядке освобождения архиерейского окружения от обновленцев по рекомендации патриарха был переброшен в Ашхабад настоятелем Ашхабадской церкви и благочинным Туркменского округа. Вследствие его героического поведения во время Ашхабадского землетрясения 1948 года (с точки зрения епископа) Микулину было предоставлено право возвратиться в гор. Ташкент, где он назначен настоятелем Троицкого молитвенного дома»^[17].

Но в силу различных причин у протоиерея Алексия Микулина не сложилось служение на новом месте. В сентябре 1949 г. он просил епископа Гурия о переводе из Свято-Троицкого молитвенного дома по причине неприспособленности помещения для богослужений в зимнее время. Ссылаясь на возраст (71 год) и старческие недуги, Микулин просил перевести его в Успенский кафедральный собор на вакантное место^[18]. В октябре 1949 г. из канцелярии Епархиального управления поступил ответ на его прошение с резолюцией правящего архиерея: «Когда о. Алексей Микулин просил перевода из Ашхабада в Ташкент, мы сговорились с ним, на каких условиях это будет сделано. Я обещал его сделать настоятелем Троицкого молитвенного дома и постараться выхлопотать митру за труды в Ашхабаде. Это я исполнил. Он обещал наладить церковную работу в Троицком мол[итвенном] доме и работать в нем. Это лежит на его совести. О[тец] Алексей сам признает, что работа церковного совета в некоторых отношениях неудовлетворительна. Не приняты меры к дозволенному утеплению навеса. Да и вообще о. Алексей обещал работать именно в Троицком мол[итвенном] доме, где для налаживания [приходской] жизни потребуются годы терпеливой работы. О[тец] Алексей еще не исполнил своего обещания. Напомню старинное: Рцы слово твердо»^[19].

По всей видимости, увещание епископа подействовало на настоятеля Свято-Троицкого молитвенного дома, и он продолжил служить по месту своего назначения. «Видный ташкентский митрофорный протоиерей» Алексий Микулин, как о нем отозвался епископ Гурий, умер в мае 1952 г. в возрасте 74 лет. Правящий архиерей сообщил о его упокоении в Патриархию и отметил, что тот после своего возвращения в лоно Православной Церкви в 1945 г. сделал немало полезного для Среднеазиатской епархии: «В отличие от многих б[ывших] обновленцев, протоиерей Микулин никогда не проводил обновленческих взглядов ни в своих словах, ни на деле. Он наладил неорганизованную [до того] приходскую жизнь в Ашхабаде, перенес там разрушительное землетрясение и после него твердо стоял на своем посту, утешая скорбящих в потере близких людей. Он построил новый молитвенный дом вместо разрушенного храма. Перейдя в Ташкент, протоиерей Микулин настоятельствовал в Св[ято]-Троицком молитвенном доме г. Ташкента. В это время он своими письмами в Ашхабад продолжал оказывать хорошее влияние на свой прежний приход. О[тец] Микулин был очень хорошо осведомлен в истории Ташкентской епархии, как древней (II–XV вв.), так и новейшей, и писал статьи на эту тему. Смерть о. Микулина — чувствительная потеря для нашей епархии»^[20].

Протоиерей Александр Рябцовский

Третьим в этом ряду находится протоиерей Александр Рябцовский, также бывший обновленческий «архиерей». Александр Васильевич Рябцовский родился в 1881 г., в 1902 г. окончил Костромскую духовную семинарию, после рукоположения в том же году во иерея был направлен в с. Березники Костромской губернии. Согласно автобиографии в 1925 г. уклонился в обновленческий раскол. В 1931 г. состоялась хиротония состоящего в браке Рябцовского во «епископа Владимирского», в 1935 г. он был назначен управляющим Северной обновленческой митрополией в звании «архиепископа Архангельского»^[21]. В марте 1937 г. в журнале «Безбожник» была опубликована заметка о снятии с себя сана «бывшим архиереем» Александром Рябцовским, в которой он заявил: «С раннего детства до старости я был активным церковником. В детстве, отрочестве и юношестве — как чтец и певец, в дальнейшем, в течение 34 лет — как служитель церкви. Семья, школа и среда глубоко внедрили в мое сознание идею церковности. Я не мыслил возможности устроения справедливой и радостной жизни вне церкви. Самую жизнь я понимал как царство божие. С упрямой настойчивостью отстаивал я это понимание и благодаря природной находчивости умел защищать свою позицию и при начавшейся после революции церковной разрухе. Это выдвинуло меня на церковный верх, я был назначен архиереем, встал в ряды “правящей церкви”. Здесь вместо идейного, пламенного горения нашел пустоту, чиновничество, бюрократизм, честолюбие, властолюбие и противную духу церковного учения жизнь. Во мне начался переворот, поскольку царство божие обдало меня запахом мертвечины, так сказать, из своего нутра. В то же время царство социализма, победоносно овладевающее жизнью и наполняющее все поры ее своей живой и светлой идейностью, самым своим бытием поставило передо мною вопрос: где же правда? Я, смотря в церкви на сотни богомольцев, думал: “А ведь неоспоримо правильно будет, если эти праздные молитвенные часы обратить в трудодни”. Критическая мысль углублялась… В итоге получился вывод: жизнь под властью советов, на началах социализма, есть настоящее, единственно нужное царство человеческое. Рядом с ним не нужно никакого другого царства, и в особенности так называемого царства божьего. Когда же был обнародован документ беспримерной исторической важности — проект Сталинской Конституции, его величие и полнота поразили меня, и я сказал себе: вот все, что нужно для благоустроения человеческого общества. Вот единственный закон, способный дать человечеству удовлетворение, радость и счастье. И я дал себе слово порвать навсегда с церковностью и отдать остаток дней и сил на устроение жизни на началах новой Конституции. Это слово я выполнил. Накануне утверждения величайшего акта, вменяющего каждому гражданину СССР в обязанность труд и предоставляющего каждому право на труд, оставил навсегда нетрудовые ряды церковников и перехожу в ряды трудящихся. Рябцовский Александр Васильевич, бывший архиепископ. Ноябрь, 26 дня [1936 г.]. Калуга, Московской области»^[22].

Однако здесь, в Киргизии, произошла «духовная реинкарнация» Рябцовского. 27 декабря 1944 г. он написал прошение на имя епископа Ташкентского и Среднеазиатского Кирилла: «Принося искреннее раскаяние в долголетнем пребывании в обновленческом расколе, прошу Вас, Владыка, принять меня в общение с Патриаршей Православной Русской Церковью и благословить на служение в сане протоиерея при общине верующих города Фрунзе, в открываемом в названном городе храме, в должности настоятеля храма»^[23]. Подписался он — «протоиерей Александр Рябцовский». К прошению был приложен текст покаяния: «Я, нижеподписавшийся, исповедую Господу моему Иисусу Христу, и Его Пречистой Матери, и всем Святым, и тебе, Святейший Владыко, и вам всем, боголюбезнейшие отцы и братие, мое великое согрешение: в 1925 г. я уклонился в обновленческий раскол и в течение пяти лет состоял обновленческим епископом. В 1932 г. принимал участие в рукоположении женатого протоиерея во епископа. За время епископства второбрачных во священника и диакона не поставлял. Неправду обновленчества глубоко осознал, когда получил распоряжение перекрещивать крещеных священниками Патриаршей церкви и не допускать таковых к Св[ятому] Таинству Причащения. Этого распоряжения я не выполнял и от подведомственного мне духовенства не требовал его выполнения. О своем пребывании в обновленческом расколе глубоко сожалею и искренне раскаиваюсь. Навсегда отрекаюсь от всякого общения с обновленческим сборищем, отвергаю полученные от них награды. Клятвенно обещаюсь до последнего моего издыхания быть верным и послушным служителем Святой Патриаршей Русской Церкви, в общение с которой принять меня усердно прошу и молю. Прости меня, Святейший Владыко, и благослови и помолись о мне грешном»^[24]. Епископ Кирилл 27 декабря 1944 г. своим указом определил: «Присоединяю в сане иерея с назначением на должность настоятеля к молитвенному дому гор. Фрунзе»^[25].

О покаянии и назначении священника Рябцовского докладывал в Совет уполномоченный по Киргизии А. М. Соловьев в отчете за 1-й квартал 1945 г.: «Поскольку кандидат на должность настоятеля Фрунзенского молитвенного дома, будучи обновленцем, нуждался в выполнении ритуала покаяния, его пришлось направить в Ташкент к епископу Кириллу, который и оформил процедуру воссоединения и снабдил покаявшегося указом о назначении настоятелем Фрунзенского молитвенного дома. Этим лицом является Рябцовский А. В., б[ывший] обновленческий епископ, а до обновленчества протоиерей, низведенный теперь епископом в сан иерея, т. е. с понижением на одну ступень»^[26].

Остается вопрос, почему же никто в 1940-х гг. не вспомнил про публикацию 1937 г. в «Безбожнике». Пройти незамеченной в свое время она не могла, поскольку это был массовый журнал, и такое событие, как отречение «архиепископа», пусть даже обновленческого, не было совсем уж заурядным. Однако ни сам Рябцовский (что понятно), ни представители Патриархии, ни уполномоченные Совета по делам РПЦ в известных на данный момент документах про «оставление навсегда нетрудовых рядов церковников» бывшим «архиепископом» и его «переход в ряды трудящихся» не упоминали.

Поскольку Соловьев предложил епископу Кириллу создать благочиннический округ на территории Киргизии, а также указал «достойную», по его мнению, кандидатуру бывшего обновленческого «архиепископа» Рябцовского, можно с определенной вероятностью утверждать, что уполномоченный намеревался взять на себя большую часть функций правящего архиерея и управлять округом в «тандеме» с благочинным Рябцовским^[27].

В этих должностях протоиерей Александр Рябцовский пребывал и при епископе Гурии, сопровождал его в поездках по приходам республики и на встречах с местным уполномоченным. Епископ Гурий отмечал Рябцовского в числе образованных священников и хозяйственников: «Это крупный администратор, честно трудящийся в деле устроения Церкви Божией и искоренения недостатков и пороков в духовенстве своего благочиния. Он, не жалея себя, неустанно посещает многочисленные приходы Киргизии»^[28].

По сообщению уполномоченного Соловьева, епископ Гурий информировал его при посещении 11 января 1947 г. о том, что предоставил полную свободу благочинному Киргизского округа протоиерею Александру Рябцовскому в вопросах, связанных с подбором кандидатур и назначением настоятелей во вновь регистрируемые приходы в Киргизии. Причину своего благожелательного отношения и доверия к протоиерею Рябцовскому правящий архиерей объяснял тем, что считал его наиболее порядочным и интеллигентным человеком среди духовенства епархии. Уполномоченный отметил, что с этим благочинным епископ Гурий в дальнейшем вел дружескую переписку не только служебного, но и личного характера^[29].

В то же время Рябцовский злоупотреблял доверием епископа Гурия, согласовывая кандидатов не с правящим архиереем, а за его спиной с местным уполномоченным. Об одном из таких случаев Соловьев докладывал в Совет: «20 октября во Фрунзе прибыл епископ Гурий. Еще до его приезда мы с благочинным [Рябцовским] согласовали вопрос о предстоящих перемещениях в ряде приходов настоятелей ввиду неприязни к ним со стороны местных властей по причинам личного свойства. Не упоминая о состоявшейся договоренности по указанному вопросу, благочинный представил намеченные мероприятия как бы от себя, с тем чтобы Гурий осведомил о них Уполномоченного. <…> 21 октября епископ Гурий в сопровождении благочинного Рябцовского был у меня на приеме. <…> В руках епископа появилась бумажка, справившись по которой он предложил согласовать перемещения священников. <…> Вопрос об указанных перемещениях уже был предрешен мною с благочинным, как раз в этом смысле, поэтому я выразил согласие, оговорившись, что, хотя намеченные мероприятия всецело в компетенции епископа, со своей стороны я считаю их вполне разумными»^[30].

В 1947 г. в Патриархию поступило коллективное письмо от прихожан г. Фрунзе с жалобой на местного настоятеля и благочинного. Заявители писали, что «священник Рябцовский — бывший обновленческий епископ с семилетним стажем, по своим личным качествам порядочно алчный, очень тщеславный и весьма гордый, и мстительный»^[31]. Из Патриархии препроводили жалобу в Ташкент с резолюцией Патриарха Алексия: «Прошу Преосвященного Ташкентского войти в это дело, разобрать его и сообщить мне свое решение»^[32]. Епископ Гурий обещал Патриарху разобраться лично в этом вопросе на месте — во Фрунзе — и не преминул отметить: «О[тец] Рябцовский — один из лучших благочинных нашей епархии, строитель Фрунзенского Собора, личность скромная, энергичная и бескорыстная, насколько мне известно. У него немало врагов из тех, кого он отстранил от денежного ящика, как сомнительных людей, или — из среды духовенства, кого он порицает за жизнь, недостойную звания священника»^[33].

После личного расследования от преосвященного Ташкентского 25 октября 1947 г. последовал подробный доклад Патриарху Алексию, который, к сожалению, не обнаружен в личном деле Рябцовского. На этот доклад Святейший 8 ноября наложил свою резолюцию: «Читал. Очень обстоятельный разбор всей “конъюнктуры” около дела о. Рябцовского. По-видимому, кроме темного пятна — пребывания в обновленчестве, о. Рябцовскому нельзя поставить в вину тех обвинений, какие ему предъявляют сами пребывающие в тине пороков бессовестные обвинители»^[34]. Иными словами, на тот момент претензии к протоиерею Александру Рябцовскому со стороны правящего архиерея не были предъявлены.

Уполномоченный Соловьев в 1948 г. сообщал в Совет о якобы безразличном отношении местных священников к епископу Гурию по причине нахождения резиденции вне пределов Киргизии. По всем вопросам местное духовенство обращалось не к епископу, который был «далеко», а к благочинному как его заместителю по Киргизии^[35]. Соловьев отмечал: «В глазах местного духовенства большее значение имеет благочинный священник Рябцовский, который имеет частое общение с настоятелями, выезжает в приходы для разбора разных дел, и от которого в значительной степени зависит то или иное решение вопросов, касающихся быта и служебного положения местного духовенства. Лишь в вопросах назначения настоятелей на вакантные места епископ Гурий напоминает о своем существовании и бывает особенно категоричен, если у него имеется под руками какой-либо безработный монах. Вообще же, связь епископа ташкентского и ср[едне]-азиатского с православным духовенством зиждется главным образом на регулярных денежных отчислениях приходами в кассу епархиального управления, присылке указов о назначениях и перемещениях священнослужителей и личной переписке с благочинным Рябцовским. Каких-либо посланий епископа к духовенству и верующим до сих пор не поступало»^[36].

По всей видимости, уполномоченный не до конца понимал управленческую структуру епархии. Правящий архиерей при такой обширной территории не имел возможности лично контролировать многочисленные приходы и все духовенство епархии. Для этого и назначались благочинные, которые являлись помощниками епископа в округах и были «выразителями» его воли. Епархиальные же отчисления всегда существовали и были необходимы для поддержания бесперебойной работы аппарата Епархиального управления. Другое дело, если благочинный халатно относился к своим обязанностям, не выполнял волю своего епископа или же брал на себя его функции без какой-либо санкции. Соловьев отмечал, что благочинный Рябцовский не скрывал своего недовольства по поводу частых наездов епископа, так как его встреча, содержание, путешествия и проводы доставляли ему много хлопот и требовали больших расходов за счет церквей благочиния^[37]. По всей видимости, свое недовольство Рябцовский перед епископом Гурием не выказывал, но открыто признавался в этом в общении с уполномоченным. И видимо, тому была причина, связанная с личностью самого благочинного. Вполне вероятным могло быть и то, что Соловьев планомерно «продавливал» вопрос создания отдельной епархии на территории Киргизии, а в лице Рябцовского видел будущего «фрунзенского епископа», имевшего за плечами «архиерейский» опыт.

Не оставался уполномоченный в стороне и от финансовых вопросов Церкви. Так, в июне 1949 г. он докладывал в Совет: «Ввиду значительной задолженности приходов по взносам в епархию благочинный [Рябцовский] просил епископа Гурия эту задолженность, как безнадежную, списать и вообще снизить норму обложения приходов. В ответном письме епископ категорически отказал удовлетворить ходатайство, ссылаясь на тяжелое положение, в котором оказалась епархия в связи с необходимостью взноса большой суммы в 700 тыс. [рублей] налога по свечной мастерской, которую были вынуждены закрыть»^[38].

Действительно, финансовая ситуация на тот момент была непростой: оставались долги по неправомерно начисленным налогам, были повышены отчисления в Патриархию. Поэтому епископ Гурий не мог пойти на уменьшение отчислений из приходов и списание долгов. Исключения были только в крайних случаях: например, последствия землетрясения в Ашхабаде, наводнение в Милютинской и др.

Уполномоченного Соловьева, вероятно, очень волновал вопрос изъятия денежных средств из приходов, расположенных на территории Киргизии, в пользу Ташкентского епархиального управления. Это следует из его доклада в Совет: «Церковный совет с. Кагановичи Фрунзенской области получил от епископа распоряжение — немедленно перевести в епархию 10 тыс. рублей как “единовременный целевой взнос в помощь бедным приходам епархии”. Одновременно с этим благочинному было дано указание — предупредить все приходы Киргизии в том, чтобы на ремонт и строительство церковных зданий испрашивалось разрешение епископа и предоставлять сведения о суммах денег, предназначенных общинами на указанные цели. По мнению благочинного, такое мероприятие епископа направлено к тому, чтобы под соусом “помощи бедным приходам епархии” изымать у приходов в пользу епископа суммы, накопленные для ремонта, как это получилось в отношении прихода с. Кагановичи. На предложенный мне вопрос благочинным, “как избавиться от подобного вымогательства”, я выразил мнение, что вопросы религиозные подлежат компетенции духовной иерархии, дела же хозяйственные общин зависят от усмотрения самих общин и их выборных исполорганов, как это явствует из положения об управлении русской православной церкви. Что же касается строительства церковных зданий, то решение этого вопроса входит в компетенцию Совета по делам русской православной церкви при Совете Министров СССР и его Уполномоченных на местах, а не епископа. Выслушав меня, благочинный заметил: “Видно, придется подсказывать церковным советам, чтобы они не давали в епархию денег из церковных доходов, кроме тех отчислений, которые вносятся приходами по раскладке на содержание епископа и патриархии”»^[39].

По всей видимости, фрунзенский уполномоченный был для Рябцовского лучшим советником, нежели правящий архиерей, в том числе и в финансовых вопросах. Позже Рябцовский воспользовался советом Соловьева, когда в докладе епископу Гурию сослался на слова уполномоченного, противопоставившего епископу приходскую «двадцатку».

Уполномоченный по Киргизии докладывал в Совет по делам РПЦ о посещении епископом Гурием города Фрунзе 30 октября 1949 г., во время которого в Воскресенском соборе он совершил архиерейскую службу с рукоположением. Соловьев отметил со слов благочинного: «В этот приезд во Фрунзе епископ, вопреки обычной с Рябцовским откровенности, был крайне сдержан и не делился, как ранее, откровенными высказываниями. Признаком известной холодности к нему со стороны Гурия благочинный склонен видеть в том факте, что, несмотря на его заметную деятельность по руководству духовенством в Киргизии, он умышленно был обойден наградой, в то время как многие священнослужители епархии в 1949 г. получили награды от патриарха по представлению епископа Гурия. Далее Рябцовский намекнул мне — “не может ли Председатель Совета тов. Карпов при удобном случае замолвить патриарху слово о желательности отметить выдающуюся патриотическую деятельность протоиерея Рябцовского, отмеченную в отзывах Уполномоченного Совета по Киргизии, соответственной наградой по духовной линии”. Конечно, никаких обещаний на этот счет Рябцовскому я не дал, но, если такая возможность имеется, желательно было бы удовлетворить его просьбу, так как деятельность благочинного Рябцовского весьма полезна, и не только в духовной сфере»^[40].

Это еще раз свидетельствует о «близких отношениях» уполномоченного Соловьева и благочинного Рябцовского, в котором еще, по всей видимости, был жив «обновленческий дух». Он постоянно подробно докладывал Соловьеву о состоянии дел в благочинии и в епархии, сообщал подробную информацию о ташкентском епископе. С определенной долей уверенности можно сказать, что в лице Рябцовского фрунзенский уполномоченный имел осведомителя, «полезного не только в духовной сфере», почему и просил Карпова способствовать награждению Рябцовского «сверху», без участия правящего архиерея.

В последующие годы случаи противления Рябцовского воле правящего архиерея участились. Так, епископ Гурий, приводя в отчете в Патриархию за 1951 г. сведения, связанные с известными священнослужителями Среднеазиатской епархии, отметил и протоиерея Александра Рябцовского как «крупную фигуру в ряду духовенства епархии». Правящий архиерей дал высокую оценку его администраторским способностям, особенно проявившимся при строительстве Воскресенского собора во Фрунзе, но при этом подчеркнул: «При всех достижениях о. Рябцовского в его действиях нередко сказывается обновленец, склонный к произволу и самоволию. Как правило, он просит утверждения Епископа на крупные расходы по строительству только после израсходования средств на это строительство. В своих самочинных действиях он ссылается обычно на своего Уполномоченного (по Киргизии). Как пример опрометчивых действий о. Рябцовского я могу привести следующее: Уполномоченный будто бы сказал ему, что, по мнению Уполномоченного, верховная власть в решении хозяйственных дел прихода и расходов принадлежит двадцатке прихода, и Епископ не имеет права отменять решения двадцатки. Мне думается, это мнение принадлежит не Уполномоченному, а о. Рябцовскому… Он задумал строить бассейн с фонтаном на церковном дворе, чтобы можно было выходить “на источник” для освящения воды. Замысел — прекрасный, но приступил к его исполнению о. Рябцовский, не спросив моего совета и разрешения. Только после некоторой переписки он прислал мне смету и чертежи бассейна, и я получил возможность дать проект на рецензию специалиста-инженера. Когда инженер рассмотрел чертежи, обнаружилось, что 12 кранов, из которых верующие должны получать святую воду, вовсе не соединены с тем бассейном, в котором освящается вода, а идут прямо из водопроводной сети. Если бы проект в том виде, как он был задуман, был осуществлен, верующие получали бы не освященную воду, хотя и из бассейна как будто. Мое вмешательство предотвратило обман. Он переделал систему водоснабжения и имеет смелость хвалиться, что его идея хороша. В этом году, несмотря на мое предупреждение, о. Рябцовский проектирует ремонтные и хозяйственные работы на сумму свыше 100 000 рублей в год, что, как известно, допускается Вашим Святейшеством только в исключительных случаях, и притом с Вашего согласия. Я ценю о. Рябцовского как полезного церковного работника, но мне приходится следить за ним внимательно»^[41].

В архиве Ташкентского епархиального управления были обнаружены заметки епископа Гурия, сделанные в ответ на запрос Рябцовского в январе 1951 г. по поводу приходских «двадцаток» и исполнительных органов. В этом письме правящий архиерей сообщил благочинному церквей Киргизии, что Ташкент посетил заместитель председателя Совета по делам РПЦ С. К. Белышев и, таким образом, появилась возможность обсудить с ним «не спеша все интересующие вопросы».

Епископ Гурий задал Белышеву три вопроса: 1) как формируется церковная «двадцатка», 2) о перевыборах членов церковного совета и ревизионной комиссии, 3) кто является руководителем финансовой деятельности прихода, кто утверждает сметы на крупный ремонт и строительство, кто разрешает расходование крупных сумм на приобретение автомашины и т. п. Белышев дал «определенные ответы, близкие к практике в Средней Азии и целиком совпадающие с тем, как принято в Узбекистане». Епископ Гурий описал, как формируется и пополняется «двадцатка» и производятся перевыборы членов исполнительных органов. К сожалению, в черновике отсутствует ответ на третий вопрос — о руководстве финансовой деятельностью прихода, об утверждении смет и расходовании крупных сумм^[42].

В том же архиве обнаружен еще один интересный документ — письмо епископа Тульского и Белевского Сергия (Ларина), адресованное епископу Ташкентскому и Среднеазиатскому Ермогену (Голубеву) в декабре 1953 г. В этом письме епископ Сергий интересовался бывшими обновленцами, проживавшими в Средней Азии, и запрашивал о них информацию: «В Вашей епархии есть несколько бывших обновленческих архиереев, так: о. Гавриил Ольховик, о. Алексий Микулин и еще какой-то в гор. Фрунзе. Да говорят, что последний очень важно себя держит, просто “по-архиерейски”»^[43]. Этим «архиереем» был настоятель Воскресенского собора и благочинный церквей Киргизии протоиерей Александр Рябцовский. И хотя в своей покаянной речи Рябцовский клятвенно обещал «до последнего издыхания быть верным и послушным служителем Святой Патриаршей Русской Церкви», обновленческое прошлое все же проявлялось в различных его делах и поступках.

Священник Гавриил Ольховик

Следующий в списке — священник Гавриил Ольховик, которого епископ Сергий (Ларин) знал не понаслышке, назвав его бывшим обновленческим «архиереем». Будучи священнослужителем с 1915 г., иерей Гавриил Ольховик в 1923 г. примкнул к обновленческому расколу. В сентябре 1931 г. в Москве он был хиротонисан в обновленческого «епископа». В 1931–1932 гг. Ольховик служил «епископом» в Калинине, Ржеве, Алексине, Покрове (Московской области), в 1933–1934 гг. управлял обновленческими епархиями (Борисоглебской, Старо-Оскольской). В 1935–1937 гг. служил в Актюбинске Казахской ССР. В октябре 1937 г. Ольховик был приговорен к десятилетнему заключению по ст. 58 п. 10 УК, освобожден в ноябре 1943 г.

Прибыв в 1943 г. в обновленческую Ташкентскую епархию в распоряжение «епископа Ташкентского и Самаркандского» Сергия Ларина, Гавриил Ольховик был назначен настоятелем молитвенного дома с. Октябрьского Джалал-Абадской области Киргизской ССР^[44]. «Епископ» Ольховик до последнего был верен обновленческому расколу и своему «первоиерарху» Александру Введенскому. В 1944 г. он, пребывая в растерянности, сообщал Введенскому о массовом переходе обновленческих приходов Средней Азии в Патриаршую Церковь. Введенский просил Карпова разрешить назначить Ольховика «архиепископом Средне-Азиатским» с выездом в Ташкент, но председатель Совета в данной просьбе отказал^[45]. Митрополит Мануил (Лемешевский) отмечал, что Ольховик «увольнялся от всех должностей ввиду явной неспособности и малограмотности»^[46]. В момент краха обновленчества он проявил нерешительность, а покаяние принес в безнадежной для обновленцев ситуации.

В книге протоиерея Валерия Лавринова существует неточность: он пишет, что Ольховик принес покаяние Патриарху Алексию в 1948 г., был принят в сане священника и назначен настоятелем Георгиевской церкви в Токмаке Киргизской ССР^[47]. На самом деле, согласно личному делу священника Гавриила Ольховика, его покаяние как обновленческого «епископа» было принято 24 декабря 1944 г. епископом Ташкентским и Среднеазиатским Кириллом (Поспеловым) в присутствии протоиереев Григория Брицкого, Павла Медведева, Александра Щербова и др. В акте о воссоединении была сделана следующая запись: «По совершении положенных молитв обновленческий Епископ Гавриил Ольховик принес Епископу Кириллу покаяние в пребывании в течение 21 года в обновленческом расколе, был принят в сане иерея»^[48].

Священник Гавриил Ольховик был направлен служить в с. Октябрьское Киргизской ССР, но епископу Кириллу поступали сигналы, что Ольховик служил не по иерейскому чину, а «как архиерей», продолжая «изображать из себя Епископа-Владыку»^[49]. После заступления на Ташкентскую кафедру епископа Гурия священник Гавриил Ольховик из-за материальных затруднений (к нему приехала большая семья погибшего на фронте сына) в сентябре 1946 г. просил нового архиерея предоставить ему «более солидное место»^[50]. Епископ Гурий в свою очередь в марте 1947 г. просил благочинного церквей Киргизии протоиерея Александра Рябцовского предоставить священнику Гавриилу Ольховику «лучший приход», в то же время спрашивая мнение благочинного о назначении Ольховика в с. Покровское Иссык-Кульской области^[51]. Но Ольховик отказался от назначения в Покровское, так как туда невозможно было перевезти «шестичленную семью», и поблагодарил епископа Гурия за «отеческую заботу»^[52]. В итоге в апреле 1947 г. священник Гавриил Ольховик указом правящего архиерея был назначен на должность настоятеля молитвенного дома с. Калининского Фрунзенской области Киргизской ССР^[53].

Благочинный Рябцовский в апреле 1949 г., ссылаясь на мнение уполномоченного Соловьева, хлопотал о переводе священника Ольховика, сопроводив прошение положительной характеристикой: «Священник Ольховик поведения трезвого, энергичный и деятельный, умело руководит церковным хозяйством, образцово ведет отчетность, аккуратно представляет отчетные данные, аккуратно уплачивает установленные взносы. За время его служения в с. Октябрьском и в с. Калининском на него не поступило ни одной жалобы от верующих (кроме клеветнических выпадов по проискам Предтеченского). Все вышеизложенное обязывает благочинного признать священника Ольховика достойным кандидатом на Токмакский приход»^[54]. Указом правящего архиерея от 5 апреля 1949 г. священник Гавриил Ольховик был назначен настоятелем Георгиевского молитвенного дома в Токмаке^[55].

Исходя из приведенных свидетельств, можно предположить, что епископ Гурий хотя и с недоверием относился к бывшим обновленцам, но все же не преследовал их из личной мести, как это неоднократно представлял уполномоченный по Киргизии. Так, в частности, Соловьев, предоставляя в 1949 г. в Совет описание ситуации с епархиальными взносами, приводил пример с Ольховиком: «Большим бременем лежат на бюджете общие взносы на епархию. Городские приходы, имеющие более солидные доходы, не так чувствительны в этом отношении, что же касается приходов сельских, то большинству из них приходится туго. Сумма денежных взносов на епархию, по данным от 24 приходов, выражена в 226 987 руб. в год. <…> Кое-кто из настоятелей обращались к епископу Гурию с просьбой об уменьшении суммы взносов, но из этого ничего не получилось, а священники, рискнувшие на это дело, получили “отеческое” внушение — воздерживаться от “критики” мероприятий высших духовных иерархов и снискали себе недоброжелательное отношение. Таким страдательным лицом оказался настоятель калининского прихода священник Ольховик, один из наиболее порядочных, культурных людей из среды местного духовенства. Его выступление на бывшем в апреле 1947 года совещании духовенства во Фрунзе под председательством епископа Гурия, в котором Ольховик затронул щекотливый для Гурия вопрос о взносах и путях использования таковых, вызвало гнев епископа, который с того момента отзывается об Ольховике как о священнике “недисциплинированном”, “малограмотном” и не вполне лояльном в смысле приверженности к подлинному православию, как бывший обновленческий епископ»^[56].

Документов, подтверждающих слова уполномоченного о негативных высказываниях ташкентского архиерея в адрес священника Ольховика, не обнаружено. Более того, епископ Гурий всегда вникал в нужды своих подчиненных, а Ольховик содержал престарелую мать и семью погибшего на войне сына. Прихожане положительно отзывались об этом священнике, благочинный давал хорошую рекомендацию ему, так что Ольховик вполне справедливо был назначен на приход в Токмак. Был награжден камилавкой в апреле 1947 г. к празднику Святой Пасхи «за усердное служение Церкви Божией»^[57].

Протоиерей Даниил Фурман

Можно привести в списке бывшего обновленческого духовенства и протоиерея Даниила Фурмана, который неоднократно отмечался епископом Гурием. Священник Фурман за свои заслуги был переведен в Успенский кафедральный собор, назначен благочинным Ташкентского округа, награжден званием протоиерея, введен в состав Епархиального совета. Нигде не приводились порочащие сведения о его жизни. Изменения произошли в 1951 г., когда епископ Гурий вернулся из Кишинева. Правящий архиерей сообщил в Патриархию: «В октябре 1951 г. мною был упразднен Ташкентский Епархиальный Совет. Практика показала, что в условиях Ташкентской епархии это излишняя и даже тормозящая дело организация»^[58].

Согласно «Положению об управлении Русской Православной Церкви» 1945 г. правящий епископ являлся «ответственным главою вверенной ему епархии». Епархиальный совет не был обязательным, он мог создаваться как коллегиальный орган, учреждение которого зависело от воли самого архиерея. Поэтому епископ Гурий имел право на создание и расформирование Епархиального совета по своему усмотрению.

О причинах действий епископа докладывал в Москву уполномоченный по Узбекистану Тормашев в отчете за 4-й квартал 1951 г. Он сообщил, что епископ Гурий на следующий день после своего возвращения из Кишинева созвал членов Епархиального совета — протоиерея Даниила Фурмана, архимандрита Иоанна (Вендланда) и священника Феодора Семененко, поблагодарил их за помощь в делах управления Ташкентской епархией и объявил им об упразднении совета. Присутствовавшее духовенство, по словам уполномоченного, восприняло данное событие с тревогой, так как епископ Гурий не сообщил им причину роспуска Епархиального совета. Тормашев отметил: «20 декабря с. г. епископ, будучи у меня, решение свое объяснил тем, что епархиальный совет был подобран им неудачно и, несмотря на все хорошие качества бывших членов совета, своего назначения не выполнил. Принять это решение епископа побудила якобы беседа при проезде через Москву с Управляющим делами патриархии — протопресвитером Колчицким, который, расспрашивая о жизни епархии, обратил внимание на слабую работу епархиальных советов в других епархиях. Когда речь зашла о персональном составе Ташкентского епархиального совета, Колчицкий отрицательно характеризовал протоиерея Фурмана как бывшего обновленца, о чем Фурман никогда не говорил епископу. Эта беседа с Колчицким якобы и заставила епископа пересмотреть свое отношение к членам совета и распустить его, как не оправдавшего назначения»^[59].

Ни в годовых отчетах епископа Гурия, ни в его переписке с Патриархией нигде не упоминается обновленческое прошлое Фурмана. Но в личном деле этого клирика были обнаружены документальные свидетельства. Священник Даниил Фурман в послужном списке (последняя запись о назначении благочинным Ташкентского округа 29 ноября 1947 г.), написанном им лично от руки, не сообщил о своем пребывании в обновленческом расколе^[60]. В трех прошениях на имя епископа Гурия (от 21 и 27 января и от 8 апреля 1948 г.) он указал, что «никогда не разделял и не поддерживал обновленческих идей и взглядов»^[61], однако в одном прошении присутствует оговорка: «В период уклонения бывшего моего епископа Подольского и Брацлавского Пимена^[62] находился под его юрисдикцией и в силу этого поминал его»^[63]. В другом послужном списке (последняя запись от 31 января 1956 г.) на вопрос «был ли в обновленческом расколе и когда принят в общение с Православной Церковью?» дан ответ: «В 1924 г. епископа Подольского Пимена поминал, когда он уже перешел в обновленчество, но когда открылась его принадлежность к расколу, перешел под омофор Преосв[ященных] епископов Амвросия^[64] и Варлаама^[65]. В общение с Патриархией принят Святейшим Патриархом Сергием 29/XII-1943 г.»^[66].

В третьем послужном списке (заполнен 15 марта 1962 г.) на тот же вопрос приводится другой ответ: «Был. В общение с Православной Церковью принят Святейшим Патриархом Сергием 29.XII-1943 г.»^[67]. Таким образом, данные документы свидетельствуют о том, что протоиерей Даниил Фурман действительно пребывал в обновленческом расколе, но умышленно сокрыл этот факт. По всей видимости, эти обстоятельства отразились на отношении к нему епископа Гурия.

В той же беседе с уполномоченным М. Н. Тормашевым (назначенным в 1951 г. после смерти А. И. Степанова) правящий архиерей сказал, что другой член совета — священник Феодор Семененко, ведая вопросами подбора кадров епархии, не внес в порученное дело каких-либо улучшений, и потому кадровый вопрос оставался чрезвычайно острым. Из всего этого Тормашев сделал вывод, что решение епископа упразднить Епархиальный совет «действительно подчинено желанию деликатно устранить из него Фурмана и Семененко (архимандрит Иоанн остался секретарем епископа)»^[68].

Обновленческий раскол произошел в сложное для Церкви время. Личности отпавших и вернувшихся в ее лоно были не менее сложными: Брицкий, Микулин, Рябцовский, Ольховик, Фурман... Но бывшим обновленцам были уготованы разные судьбы. Протоиерей Григорий Брицкий, принеся чистосердечное покаяние, хотел остаток жизни провести в родной для себя Александро-Невской церкви и упокоиться у ее стен. На момент воссоединения Брицкому было 74 года, еще целых семь лет он прослужил на благо Церкви в родном для себя храме, и только смерть оторвала его от «кипучей приходской деятельности». Протоиерей Алексий Микулин свой обновленческий грех, помимо принесенного покаяния, «смыл кровью» на развалинах разрушенного землетрясением Ашхабада и до конца жизни был верен епископу Гурию, помогая ему в различных вопросах епархиальной жизни. Священник Гавриил Ольховик под грузом жизненных обстоятельств вернулся к достойному пастырскому служению. Протоиерей Даниил Фурман был удостоен всяческих почестей от епископа Гурия, но сокрытое обновленческое прошлое в один момент перечеркнуло все его достоинства. В то же время протоиерей Александр Рябцовский после воссоединения с Патриаршей Церковью приспособился к новой обстановке и долгое время скрывал свое истинное лицо, войдя в «союз» с уполномоченным и став его негласным осведомителем.

 

Список литературы:

1. Дорофеев Р. «Последний бой» протоиерея Брицкого // Восток свыше. Ташкент. 2016. № 3 (41). С. 59–74; 2016–2017. № 4-1 (42). С. 30–46.
2. Дорофеев Р. «Труды и дни» обновленческого епископа Гавриила Ольховика // Восток свыше. Ташкент. 2017. № 3 (44). С. 15–33.
3. Лавринов В., прот. Обновленческий раскол в портретах его деятелей. М.: Общество любителей церковной истории, 2016.
4. Мануил (Лемешевский), митр. Каталог русских архиереев-обновленцев (1922–1944) // «Обновленческий» раскол. Материалы для церковно-исторической и канонической характеристики / Сост. И. В. Соловьев. М.: изд. Крутицкого подворья, 2002.
5. Соловьев И. В. Краткая история т. н. «обновленческого раскола» // «Обновленческий» раскол. Материалы для церковно-исторической и канонической характеристики / Сост. И. В. Соловьев. М.: изд. Крутицкого подворья, 2002.

 

Сайт, посвященный митрополиту Гурию (Егорову): https://guriyegorov.ru/

 

^[1] ГА РФ. Ф. 6991. Оп. 1. Д. 409. Л. 10.

^[2] Там же. Л. 9.

^[3] См.: Там же. Л. 10.

^[4] Речь Святейшего Патриарха Алексия, произнесенная при вручении жезла новопоставленному епископу Таллинскому и Эстонскому Исидору в Никольском соборе в г. Ленинграде // ЖМП. 1947. № 7. С. 50.

^[5] ГА РФ. Ф. 6991. Оп. 1. Д. 409. Л. 4.

^[6] См.: АТЕУ. Оп. 1 л/д. Д. 246. Л. 5–8, 10–12.

^[7] Мануил (Лемешевский), митр. Каталог русских архиереев-обновленцев. С. 652–653.

^[8] См.: Лавринов В., прот. Обновленческий раскол в портретах его деятелей. С. 92–93.

^[9] АТЕУ. Оп. 1 л/д. Д. 246. Л. 13 об. – 14.

^[10] См.: Там же. Л. 16, 19.

^[11] Здесь неточность — в Фергане Алексий Микулин пребывал обновленческим «епископом».

^[12] АТЕУ. Оп. 1. Д. 3. Л. 6.

^[13] Там же. Оп. 1 л/д. Д. 246. Л. 26–27.

^[14] См.: Там же. Л. 25.

^[15] Там же. Л. 28.

^[16] Там же. Л. 28 об.

^[17] ГА РФ. Ф. 6991. Оп. 1. Д. 567. Л. 24.

^[18] См.: АТЕУ. Оп. 1 л/д. Д. 246. Л. 162.

^[19] Там же. Л. 164.

^[20] Там же. Оп. 1. Д. 29. Л. 42.

^[21] См.: Там же. Оп. 1 л/д. Д. 346. Л. 2.

^[22] Снимаю сан // Безбожник. 1937. № 3 (март). С. 19.

^[23] АТЕУ. Оп. 1 л/д. Д. 346. Л. 1.

^[24] Там же. Л. 1 об.

^[25] Там же. Л. 4.

^[26] ГА РФ. Ф. 6991. Оп. 1. Д. 52. Л. 216 об.

^[27] О «тандеме» Соловьева и Рябцовского также см.: Дорофеев Р. «Последний бой» протоиерея Брицкого. 2017. № 4–1 (42). С. 35–37.

^[28] АТЕУ. Оп. 1. Д. 12. Л. 18.

^[29] См.: ГА РФ. Ф. 6991. Оп. 1. Д. 260. Л. 8.

^[30] Там же. Д. 403. Л. 71–72.

^[31] АТЕУ. Оп. 1 л/д. Д. 346. Л. 21.

^[32] Там же. Л. 24.

^[33] Там же. Л. 23.

^[34] Там же. Л. 32.

^[35] См.: ГА РФ. Ф. 6991. Оп. 1. Д. 403. Л. 14.

^[36] Там же. Л. 54.

^[37] См.: Там же. Л. 53–54.

^[38] Там же. Д. 562. Л. 28–29.

^[39] Там же. Л. 62–63.

^[40] Там же. Л. 64–65.

^[41] АТЕУ. Оп. 1. Д. 26. Л. 41–42.

^[42] См.: Там же. Оп. 1 л/д. Д. 346. Л. 63–65.

^[43] Там же. Оп. 1. Д. 34. Л. 7.

^[44] См.: Там же. Оп. 1 л/д. Д. 285. Л. 5–6, 108–109.

^[45] См.: Соловьев А. И. Краткая история т. н. «обновленческого раскола». С. 56.

^[46] Мануил (Лемешевский), митр. Каталог русских архиереев-обновленцев. С. 722.

^[47] См.: Лавринов В., прот. Обновленческий раскол в портретах его деятелей. С. 197.

^[48] АТЕУ. Оп. 1 л/д. Д. 285. Л. 19.

^[49] Там же. Л. 20.

^[50] Там же. Л. 35 – 35 об.

^[51] См.: Там же. Л. 39–40.

^[52] Там же. Л. 44.

^[53] См.: Там же. Л. 46.

^[54] Там же. Л. 83 – 83 об.

^[55] См.: Там же. Л. 84. Также биографию священника Гавриила Ольховика см.: Дорофеев Р. «Труды и дни» обновленческого епископа Гавриила Ольховика. С. 15–33.

^[56] ГА РФ. Ф. 6991. Оп. 1. Д. 562. Л. 11–12.

^[57] АТЕУ. Оп. 1 л/д. Д. 285. Л. 47.

^[58] Там же. Оп. 1. Д. 27. Л. 12.

^[59] ГА РФ. Ф. 6991. Оп. 1. Д. 834. Л. 73.

^[60] См.: АТЕУ. Оп. 1 л/д. Д. 405. Л. 40–47.

^[61] Там же. Л. 50–54, 55–56, 60–61.

^[62] Пегова.

^[63] АТЕУ. Оп. 1 л/д. Д. 405. Л. 60.

^[64] Полянского.

^[65] Козули.

^[66] АТЕУ. Оп. 1 л/д. Д. 406. Л. 21 об.

^[67] Там же. Л. 107 об.

^[68] ГА РФ. Ф. 6991. Оп. 1. Д. 834. Л. 74.

 

Источник: Богослов.Ru