В приложении к ранее вышедшей статье историка Александра Клементьева публикуются серия неизданных очерков протоиерея Сергия Четверикова «Финляндская Фиваида» и его переписка с Л. А. Зандером, а также завещание отца Сергия, в котором сохранились многие важные сведения об авторе. Заслуживающие внимания рассказы о его жизни содержатся и в воспоминаниях о нем.

Протоиерей Сергий Иванович Четвериков в Русском студенческом христианском движении и на о. Валаам (1927–1940 гг.)

ПРИЛОЖЕНИЕ

1. 18 писем прот. С. И. Четверикова Л. А. Зандеру публикуются по фотокопиям, полученным нами в свое время от Н. А. Струве.
2. Письмо монаха Иувиана (Красноперова) прот. С. И. Четверикову. (Частное собрание).
3. Текст прот. С. И. Четверикова «Финляндская Фиваида» публикуется по сохранявшимся среди бумаг хорошо его знавшего парижского протоиерея Игоря Верника типографским гранкам не вышедшей в свет брошюры, подготовленной к печати, по-видимому, в конце 1938 — первой половине 1939 гг.
4. Выборка из письма прот. С. И. Четверикова от 28 ноября 1946 г. Составлена монахом Иувианом (Красноперовым). Частное собрание.
5. Текст Завещания прот. С. И. Четверикова предоставлен для публикации его внучкой Е. Ф. Липской.
6. Присланные в Париж из Братиславы неподписанные воспоминания о последнем дне жизни о. Сергия, автором которых, вероятно, была В. Н. Крюковская, неподписанный очерк о его работе в РСХД, автор которого, несомненно, — Л. А. Зандер, и текст выступления Ф. Г. Спасского в Собрании РСХД публикуются по сохранявшемуся среди бумаг прот. Игоря Верника машинописному экземпляру из числа розданных присутствовавшим на собрании памяти прот. С. Четверикова при храме РСХД в Париже в 1947 г.
7. Иллюстрации (программа Пюхтицкого съезда РСХД 1930 г. и исполненный прот. С. И. Четвериковым логотип Пастырского братства в память прот. Иоанна Кронштадтского) и большинство фотографий публикуются впервые.

Документы публикуются согласно правилам современной орфографии с сохранением авторской пунктуации и особенностей в написании отдельных слов, имен собственных и географических названий.

 

I

ПИСЬМА ПРОТОИЕРЕЯ СЕРГИЯ ИВАНОВИЧА ЧЕТВЕРИКОВА

ЛЬВУ АЛЕКСАНДРОВИЧУ ЗАНДЕРУ

(1937–1940 гг.)

№ 1

1937.17.VIII

Sortavala Valamo

Finland.

Дорогой Лев Александрович! Пишу Вам со святого острова Валаама[1], чтобы рассказать Вам прежде всего о своих встречах с движенцами. В Гельсингфорсе, куда я приехал в 5 часов вечера, меня встретили Армфельд и Бутусова, и я провел у них вечер до 11 часов. Туда же собрался их кружок, но не все — человек 10. По их просьбе я рассказывал им о Движении. Они очень горюют, что не имеют никаких сообщений о жизни Движения, не получают циркулярных писем, не получают даже ответов на свои письма. В этом отношении их особенно огорчает Ив[ан] Арк[адьевич][2], живущий по соседству и совершенно их оставивший. В 11 часов они проводили меня на вокзал.

В начале Августа мне удалось побывать в лагере девочек в Kanneljarvi, устроенном по примеру прежних лет Ел[еной] Арс[еньевной] Пражмовской при помощи Ант[онины] Мих[айловны] Жаворонковой и других лиц. Лагерь продолжался месяц. Я провел в нем пять дней. Лагерь помещается в очень удобном месте. Ему предоставлена старая, большая усадьба владельцами усадьбы (около 10 комнат с верандой и террасой) среди большого березового и соснового парка на берегу озера, далеко от проезжих дорог, в полной тишине и уединении. Девочек в Лагере около 30 в возрасте от 6 до 16 лет. В одной из комнат устроена (впервые) церковь с очень красивым иконостасом, вырезанном [sic!] искусно из очень толстого картона Еленой Арс[еньевной]. Все иконы и принадлежности для богослужения предоставлены о. Григорием Светловским[3], и другими лицами. Рядом с церковью комната для приезжающего священника. В церкви бывает утренняя и вечерняя молитва, а по праздникам, если приезжает священник, и литургия. Сами девочки очень хорошо поют и читают под руководством Ант[онины] Мих[айловны] Жаворонковой. Лагерь обзаводится понемногу собственным инвентарем. Девочки спят на кроватях. Все девочки разделяются на три группы — старшей руководит Ел[ена] Арс[еньевна], средней — Ант[онина] Мих[айловна], маленькими — еще одна дама. Кроме воспитательниц — заведует хозяйством мать Ел[ены] Арс[еньевны], и у нее две помощницы по кухне. Наконец, имеется для мужской работы и мужчина — живущий по соседству бывший офицер Георгий Владим[ирович] Стахович, очень симпатичный. Вся эта компания — очень дружная. Работа идет согласно и ровно.

Порядок жизни такой: в 8 ч[асов] у[тра] подъем. Гимнастика. В 9 ч[асов] молитва. После молитвы завтрак — каша с маслом и молоком, чисто и вкусно приготовленная. Уборка помещений. От 11 до 12 беседы. Ел[ена] Арс[еньевна] со старшей группой — о святых женщинах-христианках; Ант[онина] Мих[айловна] со второй группой — по истории Русской церкви. После 12 купанье в озере. В 1 ½ обед из двух блюд. Столовая на веранде. После обеда тихий час. В 4 часа чай. Потом прогулки по лесу — за ягодами или грибами. Снова купанье. В 8 часов ужин. В 9 часов молитва. В 10 укладка спать. Во время своего пребывания в лагере я завел молитву с участием священника, провел одну беседу о преп. Серафиме, совершал литургию в последнее воскресенье перед отъездом, говорил проповедь. В Понедельник 9-го Авг[уста] мы все вместе выехали из лагеря. Лагерь оставил во мне самое светлое впечатление какой-то семейственности и мирной, дружной жизни и сотрудничества.

При мне же приезжали в лагерь о. Григорий Светловский и Борис Ив[анович] Сове[4]. Во время разговоров мне опять приходилось слышать жалобы на одиночество, на недостаток помощи от центра, на отсутствие циркулярных писем и «Вестника», на неудовлетворительное, отвлеченное содержание доходящих № «Вестника». Высказывались пожелания устройства будущим летом съезда в Финляндии при участии эстонцев и латвийцев. Такой съезд мог бы оживить и здешнее, местное Движение, и сблизить отдельные его группы. Конечно, организацию такого съезда естественно должен принять на себя Ив[ан] Арк[адьевич] по соглашению с Еленой Арсеньевной Пражмовской, которая произвела на меня впечатление очень серьезного и ответственного работника.

В настоящее время на Валааме находится группа Валент[ины] Степ[ановны] Хотенко, состоящая из 40 человек молодежи. Вал[ентина] Ст[епановна] работает со своей группой очень самоотверженно, несмотря на собственную болезненность и на тяжелое семейное положение (больная сестра, больная мать, безработный отец). На Валааме к ней и ее группе относятся сочувственно, гельсингфорцы скептически, хотя и признают, что настоящий состав ее группы ведет себя на Валааме лучше прошлогодних. О. Григорий Светловский считает Валю неумелой организаторшей и фантазеркой, но не отрицает ее трудоспособности, большой любви к Движению, и уменья составлять серьезные и интересные доклады. Кажется чего бы еще желать? Между тем, полупренебрежительное отношение к Вале не меняется. Здесь, во время их пребывания, я участвовал в поездках их по скитам, и провел две больших беседы с разрешения о. игумена, который и сам присутствовал на беседах, а также и другие монахи.

Первая моя беседа была на тему: «Религиозное чувство и его место в духовной жизни человека», вторая на тему: «Оптина пустынь и ее значение в русском духовном просвещении». Обе беседы слушались с большим интересом и вызвали, особенно первая, ряд вопросов. Сидели мы от 8 до 10 ½. И по распоряжению игумена даже ворота в монастырь не запирались до конца беседы, так как беседа была вне монастыря. Кажется, это и все, в чем проявилось мое участие в жизни местного Движения, не считая частных разговоров. В общем Движение здесь существует, но оно слабо организовано и не объединено. Прошу Вас ничего из написанного мною о Движении не помещать в «Вестнике», а только сообщите в Секретариате[5].

В заключение письма хочу просить Вас и Валентину Ал[ександровну], мнением которой я очень дорожу, с полною искренностью высказать Ваше мнение о том, находите ли Вы меня пригодным для дальнейшей работы в Движении? Ставить этот вопрос меня заставляет то обстоятельство, что мне уже Семьдесят лет, что последний год я чувствовал такую вялость и омертвелость в себе, такую усталость, что ко всей работе движенской я относился с большим равнодушием, принимал во всем лишь пассивное участие, запустил даже переписку, единственное, в чем проявлялась моя связь с провинц[иальным] Движением, после прекращения съездов и поездок по местам. В лагерях я не принимаю участия, с молодежью не работаю, и вся моя работа сводится почти только к совершению богослужения. Достаточно ли этого для священника Движения, который должен гореть духом и других зажигать? Не вношу ли я своим состоянием только разложение и мертвечину в Движение?

Вот мысль, которая мучила меня всю зиму. Этот вопрос я ставлю не только Вам — я ставлю его и Вас[илию] Вас[ильевичу], и о. Льву и Владыке, всем, кто ответствен за жизнь Движения. Я не считаю себя в праве решать его единолично. Это наш общий вопрос, вопрос Движения. В первом своем письме Движению я писал, что останусь в нем или до смерти, или до тех пор, пока почувствую себя бременем.

Какого-то решительного шага и прошу Вашего общего совета и решения.

Да благословит Вас Господь!

Любящий Вас

Прот. С. Чет[вериков]

№ 2

1937. 9. X.

Sortavala

Valamo

Finland.

Дорогой Лев Александрович! Мне хочется сообщать Вам о начале Движенской работы в Финляндии; я полагаю, что вам об этом еще никто не писал отсюда.

Работа уже началась в Гельсингфорском кружке Елены Акселевны Армфельт, и у Валент[ины] Ст[епановны] Хотенко в Выборге. И с той и с другой группой я нахожусь в постоянном общении. У Елены Акс[елевны] собрания бывают два раза в неделю — по Пятницам и Воскресеньям. По воскресеньям происходят так называемые «рукодельные» собрания, на которых занимаются изготовлением разных вещей для рождественской елки. В это же время слушают чтение (в этом году) Деяний Св[ятых] Апостолов и толкования на них Св[ятого] Иоанна Злат[оуста.] По пятницам бывают собрания с докладами на темы, возникающие при чтении Деяний Св[ятых] Апостолов. Я с своей стороны указал им несколько таких тем. Ел[ена] Акс[елевна] сейчас занята составлением доклада «о Церкви». Более частного его содержания я еще не знаю. В кружке Ел[ены] Акс[елевны] приблизительно около 15 человек.

Сейчас они заняты мыслью о том, чтобы по примеру Выборжцев организовать летом паломничество на Валаам.

В Выборге началась работа в группе Валентины Ст[епановны] Я говорю «группа», а не «кружок», потому что ее собрания носят скорее характер открытых собраний для молодежи, нежели систематически ведущейся работы с определенной группой — кружком. В такой постановке есть своя хорошая сторона. Но в ее группе имеется и некоторое ядро — человек 8–10 постоянных участников.

Когда она приезжала летом сюда, она привезла с собой целую группу молодежи человек в 40, и в этой группе были всякие — и молящиеся, и не молящиеся, просто любопытствующие экскурсанты, но и по свидетельству людей, мало симпатизирующих Вал[ентине] Ст[епановне], заметно, что с каждым годом ее группа все более духовно дисциплинируется, поддаваясь обаянию Валаама и его старцев. В этом направлении хорошо на них влияет настоятель монастыря, о. Игумен Харитон, который, и при приеме их и при прощании, всегда говорит с ними, как с Движенцами, воздавая хвалу их принадлежности Богу и Церкви. Такое хорошее влияние имеет на эту молодежь и их постоянный путеводитель по Валааму, иеромонах Памво, обладающий необыкновенным даром любовью, веселостью, простотою, уменьем подойти к личной жизни каждого, и вместе с тем утешительностью, способностью даже в каждую шутку вложить что-то хорошее и назидательное, чуждое всякого ханжества и елейности — всеми этими чертами овладевать сердцами молодежи до такой степень, что при каждом расставании с ним и с Валаамом, девицы при первых звуках гимна «О, дивный остров Валаам», уже обливаются слезами, и не могут петь от волнения.

Во время пребывания этой группы на Валааме, по их просьбе, с разрешения о. Игумена, который и сам пришел на собрание с другими монахами, я сделал этой группе три доклада: «О религиозном чувстве и его месте в нашей духовной жизни», «Из воспоминаний об Оптиной пустыни», «Значение Валаама и вообще монастырей в духовной жизни русского народа». Все эти доклады были выслушаны с большим вниманием и интересом. Все это показывает, что как ни «сборна» и «случайна» группа Вал[ентины] Ст[епановны] (это ей ставят в упрек), но все-таки ее работу с этою молодежью нельзя назвать бесплодною. Живя здесь, Вал[ентина] Ст[епановна] составила программу своих собраний на наступающую зиму. В программу входят темы религиозного содержания, литературного, исторического, и даже музыкально-вокального, что, кажется, во всем нашем движении является единственной оригинальной особенностью ее кружка, но что, несомненно, заслуживает подражания. Она дала мне просмотреть свою программу. У меня имеется список тем, но он слишком длинный. Если хотите я перепишу его вам. Теперь она пишет мне, что у нее было два собрания — 26го сент[ября] и 3 окт[ября]. На первом собрании было 9 человек, на втором 12. Темой первого собрания была история Валаама до Петра Великого. На втором собрании говорили о значении Валаама и о его истории после Петра. Следующее собрание 10 окт[ября], будет посвящено памяти мученика Русской церкви митрополита Вениамина. После каждого доклада бывает беседа. На последнем собрании, 3 октября, после беседы, Коля Тимофеев, очень хороший музыкант, играл долго на скрипке. Участники собрания прислали мне приветственное письмо за их общими подписями. По моему предложению, Валя будет сообщать мне о каждом собрании — какая была тема, кто делал доклад, какие возникали вопросы, сколько было участников. Я считаю необходимы такие отчеты потому, что ее все время упрекают в том, что у нее нет никакой работы, что она только фантазирует, что никого у нее не бывает, — и даже Ив[ан] Арк[адьевич][6] заразился здесь этим мнением. Поэтому я и считаю очень важным проверять ее работу. О занятиях Елены Арс[еньевны] Пражмовской и Ант[онины] Мих[айловны] Жавор[онковой] у меня еще нет сведений, но лагерь у них был чудесный, о чем я тоже писал Вам.

Валя и ее группа очень просят меня приехать в Выборг к Движенскому празднику, но это совершенно невозможно. Мне неудобны никакие поездки, никакие выступления, тем более доклады или богослужения, вне Валаама, в виду того, что мне разрешено приехать именно на Валам, для научной работы в здешней библиотеке. Даже мое посещение лагеря, где я не выступал, вызвало нежелательные разговоры.

У меня к Вам есть просьба. Вы помните Лялю Фетинг? Она окончила очень хорошо гимназию, и теперь поступает на бухгалтерские курсы, по окончании которых ей очень хочется поехать в Англию для усовершенствования в английском языке. Вы, наверно, могли бы устроить ее в какую-нибудь английскую семью, или сами, или через Ник[олая] Мих[айловича] Зернова. Будьте добры, помогите ей в этом. Вы знаете, что они живут очень небогато.

Вал[ентина] Ст[епановна] Хотенко также очень бедствует. Отец болен, сестра душевнобольная, существуют они сушками, которые пек ее отец, да ее уроками. Сейчас за болезнью отца, она сама и сушки печет, и разносит их, и обед готовит, и уроки дает, и к докладам готовится. Спасибо Вам и Валент[ине] Алекс[андровне] за ваши добрые письма. Любящий Вас П. С. Ч

№ 3

Почтовая карточка французской почты с оригинальной маркой 35 сантимов и почтовой маркой 15 сантимов.

Два одинаковых круглых почтовых штемпеля, один — поверх двух марок:

PARIS 69 2 I 39 10H r de VOUILLÉ

[отправитель]

1. Tchétvérikoff
2. Rue Jeanne

Paris 15.

[получатель]

MmeMr Zander

4. Rue d’Alsace Lorraine

Boulogne s/S

[оборот карточки]

1939. 1. I

Дорогие Валентина Александровна и Лев Александрович! Поздравляю Вас и Машеньку[7] с Новолетием — и да будет на Вас всех благословение Божие, поспешествующее во всем во благая!

Любящий Вас

Прот. С. Четв[ериков]

№ 4

1939.5.I

Дорогой Лев Александрович!

Я слышу, что идет разговор о перенесении общего Съезда на Сентябрь и хочу высказать Вам для Ваших соображений свое мнение по этому вопросу.

Мне кажется, что с Движенской точки зрения правильнее устроить съезд весною. Во 1х такой съезд весною был бы полезен для депутатов едущих на съезды в Амстердам и Югославию в смысле более всестороннего объединения предстоящей им там работы, возможных инструкций, и информирования их о состоянии и настроении Движения на местах.

Во 2х, для меня, как священника Движения, очень важно провести летние месяцы на Валааме, июнь, июль и август, где я встретился бы с движенцами, приезжающими на Валаам из Латвии, Естонии [sic!] и Финляндии. Некоторые такие встречи уже предполагаются.

Если Съезд будет в Сентябре, я или должен оставаться здесь в ожидании Съезда и потерять возможность летних встреч на Валааме; или же я должен приехать на общий Съезд с Валаама, что сопряжено с большими добавочными расходами для Движения.

По всем этим соображениям, я предпочитал бы, чтобы общий Съезд состоялся в Мае.

Ваш Прот. С. Чет[вериков]

№ 5

1939. 27. III. 38. Rue Jeanne Paris 15

Дорогой Лев Александрович! Мне хочется поделиться с Вами своими соображениями по вопросу о настоятельстве в нашей движенской церкви. Мне кажется, что не только в персональном (по отношению ко мне), но и в принципиальном смысле нам следует подумать о разделении двух обязанностей — настоятеля Церкви Движения и духовного руководителя Движения. Эти две должности, по существу, несовместимы одна с другой. Настоятельство требует постоянного пребывания при церкви Движения, где ежедневно должна совершаться литургия о Движении и движенцах; а руководительство требует постоянного перемещения священника от одного района Движения в другой, чтобы повсюду устанавливать и поддерживать личное общение с движенцами разных стран. Прошлым летом и зимою я на опыте узнал, как полезно это пребывание в провинции и для самого священника и для движенцев. Да и Вы это тоже видели.

У меня была даже мысль нынешнее лето провести в пределах Чехо-Словакии, если бы не происшедшие события.

Священник Движения, как и Секретарь его, непременно должен вести кочевой образ жизни, завязывая и поддерживая личные местные связи. Если я еще не потерял чувства своего руководительного положения в Движении, то только благодаря тому, что у меня возникли живые связи с Движенцами в первые годы, когда я каждое лето участвовал в съездах Движения в том или ином месте.

Это — первое соображение, которым мне хотелось поделиться с Вами в надежде, что и после меня разъездной духовный руководитель Движения — будет сохранен в Движении.

С другой стороны — необходим и настоятель Движенской Церкви, потому что необходима сама эта церковь, как постоянный молитвенный центр Движения. Этот настоятель должен быть молитвенником за движение.

Если таково его значение, то, конечно, ни центральный Секретариат, ни Малый Совет не могут относиться безразлично к тому, кто будет настоятелем Церкви Движения. Совет местного Движения может, конечно, иметь свои соображения в данном вопросе, но не он один заинтересован в данном случае, ибо Церковь Движения есть Церковь всего Движения, а не местно только.

Еще менее выбор настоятеля Церкви всего Движения может принадлежать одному Церковному Совету, ибо в составе Церковного Совета могут быть и есть даже не-движенцы, даже недружелюбно настроенные к Движению члены из числа посторонних посетителей храма, готовые считать Движенский храм своею приходскою церковью, и совсем не думающие об интересах Движения. Неужели же Движение может таким людям всецело передать решение вопроса о том, кому быть настоятелем Движенской Церкви?

Поэтому мне и кажется необходимым, чтобы и Секретариат, и Малый Совет имели суждение о желательном кандидате на должность настоятеля Церкви, и о своим желании сообщили Владыке Митрополиту, от которого зависит сделать окончательный выбор. Василий Вас[ильевич] обещал мне, что в Пятницу на Пасхальной неделе Центральный Секретариат обсудит этот вопрос, а в течение Апреля он будет рассмотрен и Малым Советом.

Я очень прошу и Вас, как председателя Секретариата, поставить этот вопрос на обсуждение в ближайшем заседании Секретариата.

Мне хотелось бы, чтобы высказанные мною в этом письме соображения нашли бы сочувствие у Вас и были Вами одобрены.

Передайте от меня сердечный привет Валентине Александр[овне] и поцелуйте Машеньку.

Любящий Вас

Прот. С. Четверик[ов]

1. S. Что касается материального вопроса, то я предлагаю содержание настоятеля храма составить из отчисления от моего жалования и из взноса от Церкви, при обеспечении квартирой от местного Движения. Все это можно провести в частном порядке, если для отчетности необходимо, чтобы содержание священника было закреплено за одним лицом. Я могу приглашать себе помощника по настоятельству и платить ему.

№ 6

1939.23.VII

Valamo

Finland.

Дорогие Лев Александрович

и Валентина Александровна!

Вот уже месяц, как мы с о. Мефодием[8] покинули Париж. Мне хочется написать Вам о наших странствованиях. Приехав благополучно в Берлин мы были там встречены о. Сергием Положенским при помощи которого добрались благополучно до квартиры о. Иоанна[9], где нас водворили. На Германских вокзалах и в самом Берлине нас поразило почти полное отсутствие крашеных женских лиц и общий грустный, серьезный, сосредоточенный вид, какая-то тишина. На другой день по приезде мы втроем служили литургию в нашем Евлогианском храме при очень хорошем пении и чтении любителей. В тот же вечер вели беседы в собрании Сестричества за чаем. Собрание было большое человек 50, исключительно женщины. Каждый из нас (я и о. Меф[одий]) говорили около получаса. Здесь я был очень обрадован встречей с нашей Парижской Движенкой Мариной Левитской, которая с большою любовью вспоминала Парижское Движение, лагерь, Любовь Ив[ановну] Шибаеву. На другой день мы сели на пароход и через день были в Таллинне. В Таллине нам разрешили сойти на пристань, и мы провели там полтора часа. Нас там и встретили — Н. О. Каск, Н. М. Голубева, М. Ф. Малахова, М. А. Чеснокова, Верочка, б. Чеснокова, Ксана Хлебникова, сестры Шелоумовы и другие Движенцы. Все они вас вспоминали, рассказывали о только что закончившемся съезде в Принаровьи, как, как всегда, «оказался лучше всех предыдущих съездов» особенно тем, что имел миссионерское значение, так как происходил в центре местного большевизма, и при горячем сочувствии местного батюшки. Полтора часа промелькнули незаметно. Нас оставляли на сутки, но мы не решились остаться тем более, что нас ожидали в Гельсингфорсе. В Гельсингфорсе нас встретили Армфельд и Бутусова, и мы прямо проехали к Комаровым, где и ночевали. Вечером там собрался весь Акселевский кружок. Мы служили молебен, и о. Мефодий вел беседу. На следующий день, в Субботу, мы были у всенощной, у о. Николая, в их новой церкви, очень хорошо устроенной. После Церкви было собрание у Ел[ены] Акс[елевны] и моя беседа, а потом отправились на вокзал и утром были в Выборге. Там нас встретили Жаворонкова и Хотенко (отношения которых стали сердечнее) и Елена Арсеньевна бывш[ая] Пражмовская, ныне Стахович. С вокзала мы приехали к Жаворонковой и застали там о. Григория, который пригласил меня служить с ним.

После литургии мы завтракали у Светловских, виделись с Бор[исом] Ивановичем, а в пять часов я делал сообщение в Лицее, в Кружке Вали Хотенко. Собрание было небольшое — человек 15, но интересное — задавали много вопросов. Из Лицея мы прошли с о. Григорием к тяжко больному о. Павлу Устьвольскому, а оттуда к Жаворонковой, где собрался ее Старший кружок. У нее теперь по воскресеньям собираются три кружка — младший, средний и старший. У Хотенко собираются два раза в неделю — кружок мальчиков и кружок девочек. Дело не глохнет. Я передал Вале 2 фунта, которые ее очень обрадовали. Спасибо Вам. На Валаам ее группа (ч[елове]к 40) приезжает в половине Августа. Ант[онина] Мих[айловна] со своими девочками 4го Июля уехала в лагерь на Коневец, где им вот уже 2й год предоставляют бесплатно целый скит с храмом.

Проживет она там, кажется, три недели. Вообще, Выборг производит впечатление живой религиозно-литературной работы с подростками разного возраста. И эта работа ведется неустанно семь лет. Елена Арс[еньевна] с выходом замуж отошла от работы, но не столько по своей воле, сколько под давлением мужа.

Соловьев, по-видимому, не поедет на амстердамский съезд. Хотя Валя и хочет этой поездки, но по-видимому Светловские против нее, находя его мало подготовленным, и пристроили его келейником к Коневскому о. Игумену[10] на лето. Мы пробыли в Выборге один день, и на следующий день приехали на Валаам, где были встречены с любовью.

Живем мы (все трое) — о. Никон[11], о. Мефодий и я — внутри монастыря, в одном коридоре. Ходим в церковь, в трапезу, а чай пьем у меня. Мои сожители объехали уже все скиты, всех старцев — и на днях собираются в путь, а я остаюсь один на всю зиму и более.

Вот Вам краткий отчет о нашей поездке. Будьте здоровы и Богом хранимы.

Привет Вашим старикам. Надеюсь, что письмо скоро дойдет до Вас.

Любящий Вас

Прот. С. Четв[ериков]

№ 7

Почтовая карточка финляндской почты.

[получатель]

Mr Zander

4, Rue d’Alsace Lorraine

Boulogne s/Seine

France

Две почтовых марки: 25 и 50 пенни

Два одинаковых круглых почтовых штемпеля — каждый поверх одной марки: VALAMO 11. VIII. 39

1939. 10. VIII

Valamo

Дорогой Лев Алекс[андрович]! Вы меня очень тронули и обрадовали Вашим приветствием из Амстердама. Я хотел ответить о. Кассиану[12], но, вероятно, его нет в Париже. Поэтому пишу Вам. Будет ли подробное описание Съезда? Тогда прошу не забыть прислать мне.

Привет Валентине Алек[сандровне] и Божие благословение всей вашей Семье.

Ваш Прот. С. Четв[ериков]

№ 8

Почтовая карточка финляндской почты.

Две почтовых марки: 25 и 50 пенни

Два одинаковых круглых почтовых штемпеля — каждый поверх одной марки: SORTAVALA 8.XI. 39. 1 5

[получатель]

Mr L. Zander

4, Rue d’Alsace Lorraine

Boulogne s/S[eine]

France

[оборот карточки]

1939.7.X. Valamo. Finland.

Дорогой Лев Александр[ович]! Вчера я получил Вашу открытку. Благодарю Вас за Вашу память и заботу. Мы уже с Ив[аном] Арк[адьевичем] и с Бор[исом] Ив[ановичем] письменно думали и тревожились о материальном положении. Но о себе я должен Вам сказать, что я здесь обеспечен всем необходимым, и все, что мне полагается и будет полагаться, в каком размере окажется возможным, я прошу Вас передавать моей дочери Александре Сергеевне на их семейные нужды. Я очень беспокоюсь об них, так как их источники существования значительно сократились.

Хотя совесть меня и мучает, что в столь трудных обстоятельствах я не переживаю их вместе с Вами всеми, но с другой стороны, хорошо и то, что я не являюсь предметом заботы и тревоги для своих. Еще раз большое Вам спасибо, и прошу вас относительно меня руководствоваться сказанным выше. Я бы хотел больше рассказать Вам о себе, о переписке с Ив[аном] Арк[адьевичем], Ник[олаем] Ник[олаевичем][13], [1 сл. нрзб.] и другими, но [1 сл. нрзб.] это придется отложить. Любящий Вас Пр. С. Чет[вериков]

Привет Вал[ентине] Ал[ександровне], Машеньке и старикам Вашим, также о. Льву[14] и другим.

Где предполагается детский лагерь Никитина?

Как здоровье о. Сергия и Владыки[15]?

№ 9

1939.27.XI

Valamo

Finlande

Дорогой Лев Александрович! Я сегодня с величайшим изумлением и горечью узнал, что Вы лишили мою семью моего содержания. Если жалованье вообще упразднено за невозможностью его выплачивать по отсутствию средств, то я, само собою разумеется, не могу настаивать на уплате жалованья мне. Но если жалованье вообще не упразднено, то оно не может быть упразднено и для меня. Если на Ваш запрос в Августе или Сентябре я ответил, что лично я могу здесь обойтись без моего жалованья, так как имею стол и квартиру, то это не значит, что и моя семья должна быть лишена моего жалованья, ибо наши средства к жизни составляются из совокупности наших отдельных заработков. Я не отказывался от жалованья, а только передоверял Алекс[андре] Серг[еевне] получение моего жалованья. Это не значит, что я передоверял ей мою должность. Свою должность я исполняю и сейчас, а плату за должность передоверяю получать моей семье в лице ее Старшего члена Алек[сандры] Сер[геевны]. И разве это в первый раз? Спросите Ирину Вас[ильевну], и она Вам подтвердит, что так делалось во все мои прежние отлучки. Поэтому и ваша фраза, что «секретариат никаких денег А[лександре] С[ергеевне] не должен» непонятна. Речь идет не о ее деньгах, а о моем жалованьи, на которое, вместе с другими нашими семейными заработками, мы существуем.

Поэтому я очень прошу Вас отменить это несправедливое лишение моей семьи моего заработка, тем более, что сейчас и Ольга Серг[еевна] лишена своей работы. Я сейчас ни о чем другом писать Вам не могу — до такой степени маня расстроила и обидела эта несправедливость. Неужели, по Вашему мнению, было бы правильнее, если бы я в августе попросил Вас высылать мое содержание сюда, и посылал бы его отсюда своей семье, а не просто передоверил его получение Алекс[андре] Серг[еевне]?

Протоиерей Сергий Четвериков

№ 10

Saarijärvi

Lakomäki

Finlande

+

1940. 7. I.

Дорогой Лев Александрович!

Я получил ваше письмо на Валааме, но не мог скоро ответить по особым обстоятельствам. Мы должны были покинуть Валаам ввиду военного времени[16]. Нас перевезли в центральную Финляндию. Всю дорогу о нас заботились, и сейчас поместили очень хорошо, в прекрасном школьном здании, чистом, светлом и теплом. Отлично кормят. Что будет дальше со мною, трудно предвидеть — задержат ли здесь до конца войны, разрешат ли свободно двигаться по Финляндии, или выехать за ее пределы — сейчас ничего нельзя сказать.

Паспорт мой в канцелярии Выборгского губернатора, а выехать без него невозможно. Чувствую я себя очень хорошо — и физически, и духовно. Одно плохо — нет возможности работать, продолжать начатую книгу — оторван от Валаамской Библиотеки и архива. А работа была очень интересная. Не установилась еще связь наша с Борис[ом] Ив[ановичем], ни с Еленой Аксел[евной], ни с Хотенко, ни с Жаворонковой.

Финляндия мне все больше нравится, и если бы пришлось принять Финляндское подданство, я бы не пожалел. Чудная природа! Чудный воздух! И народ хороший!

Перехожу к вашему письму. Простите, что погорячился и написал Вам резко. Вы в этом сами виноваты. Если бы Вы не поставили вопроса о моем личном содержании, не выделяли бы меня от своей семьи, у меня не было бы повода раздражаться. Если бы Вы написали просто, что с 1го Ноября жалованье всем служащим отменяется, а будут выдаваться только по мере возможности пособия, никакого повода к неудовольствию у меня не было бы.

Теперь положение выяснилось и я успокоился. И если будет мне какое-либо пособие, то я прошу Вас или передавать его моим детям, если они будут нуждаться в нем, или обращайте его на покрытие моего долга, по соглашению с ними. А в каком положении вычет из моего жалованья о. Виктору[17]? Очевидно, и он потерял его.

Да, вероятно, вообще приходит конец моей платной работы в Движении. По обстоятельствам времени даже переписка моя происходит с большими затруднениями. И мне кажется, что пора мне искать для себя иного обеспечения, не переставая, конечно, оставаться духовным руководителем Движения, как моего посмертного почетного звания, и, конечно, соответствующего участия в жизни Движения. Поговорите об этом с Вас[илием] Васильевичем, когда явится возможность.

Сердечно приветствую Вал[ентину] Ал[ександровну], и ее папу и маму[18]. Да благословит и хранит Вас Господь!

Любящий Вас Прот. С. Чет[вериков]

И всем вообще — привет.

№ 11

Saarijärvi 21. I. 40.

Lakomäki

Käräjämäen koulu.

Finland

Дорогой Лев Александрович!

Вашу открытку от 17. XII получил сегодня. Большое спасибо за любовь, молитвы и заботы. В Декабре и я послал Вам письмо с Валаама в ответ на Ваше письмо. С Валаама мы выехали благополучно 28. XII, по случаю военных обстоятельств, но выехали не все, а только не подданные финляндские. Живем мы в центральной Финляндии, в Вазасской губ[ернии,] в очень хороших условиях, и пользуемся большим вниманием и заботливостью. Все устроено с истинно-финскою тщательностью и предусмотрительностью. От Еп[ископа] Lehtonen’а[19] по телефону пришел запрос обо мне, не нуждаюсь ли в чем? Наш местный пастор лично приехал навестить меня за 16 километров. Мы дали Епископу самые успокоительные сведения.

Что касается выезда моего из Финляндии, местные власти взяли уже на себя выяснение этого вопроса. Вы, вероятно, не читали сообщения в русских парижских газетах, что выданные до войны заграничные паспорта иностранным подданным потеряли свою силу, и для возвращения во Францию необходимо новое разрешение. Годовой срок моему заграничному паспорту оканчивается в мае или Июне 40го года, а моей карт д’идентите[20] в Декабре 41 г.

Вы можете в префектуре навести справке об их действенности. Я тоже узнаю об этом в Гельсингфорсе.

Перед выездом с Валаама я получил письмо от сына из Братиславы с приглашением приехать к нему и с обещанием выслать мне визу. Я ответил ему и просил выслать визу в Гельсингфорс. Если я попаду в Братиславу, то оттуда мне не трудно уже приехать во Францию через Италию, или Швейцарию. Этот путь спокойнее, чем путь через Северное Море, пароходом ли, или аеропланом [sic!]. При моем направлении Швеция отпадает — я еду через Эстонию, Латвию и б[ывшую] Польшу.

Побывать в Эстонии и Латвии мне бы нужно — повидать там Ник[олая] Ник[олаевича][21] и Ив[ана] Арк[адьевича][22], а в Латвии Бениксона[23] и о. Алексея[24]. Может быть, я даже надолго обосновался бы у сына в Братиславе в виду того, что с прекращением жалованья мне не на что жить в Париже, а у сына я проживу и без жалования. Потеря жалованья меня не смущает (за себя лично) — кроме сына, я со временем могу жить и на Валааме, могу жить, вероятно, и на Афоне, оплачивая и там и там литературным трудом.

В некотором отношении мне даже удобнее быть духовным руководителем без жалованья. Что касается платы за проезд, то если вы укажете мне, к кому мне здесь обратиться в случае необходимости займа — это будет очень кстати.

Кажется, ответил Вам на все, что нужно. Не тревожьтесь обо мне. Все обстоит благополучнее, чем кажется Вам издали. Я жив, здоров, благополучен, бодр, молюсь о Вас всех. Желаю быть достойным своего звания.

Тревожит меня Вас[илий] Вас[ильевич] — Мне кажется, о нем мало заботятся в Париже — Столько друзей — англичан и французов и никакого результата. Передайте всем сердечный привет. Любящий Вас Пр. С. Чет[вериков]

№ 12

Saarijärvi

Lakomäki

Käräjämäen koulu

Finland

1940.

31.I

Дорогой Лев Александрович! Я хочу поблагодарить Вас за Ваши заботы обо мне. Епископ Lehtonen прислал ко мне нашего местного пастора, приехавшего ко мне за 16 км. по глубокому снегу, узнать о моих нуждах. Пастор оказался очень милым и заботливым. Потом я ему отдавал визит и познакомился со всей его семьей, пил у него кофе, слушал радио и прочее. Получил я также телеграмму от Тимченко[25] из[26] Стокгольма с приглашением приезжать туда. Эта телеграмма была переслана мне с Валаама. Отношение финнов ко мне, и вообще к беженцам очень внимательное, предупредительное и заботливое. Мы очень хорошо устроены и ни в чем не нуждаемся.

О своих планах я написал подробно Андрею Вадимовичу. Пишу и Вам. Ехать в Париж я не вижу возможности (хотя прот. Цветаев[27], мой невольный сожитель и едет туда), во 1х потому, что это не по карману — переезд стоит более 5000 ф[инляндских] м[арок], как узнал прот. Цветаев. Во-вторых, мне не на что будет существовать в Париже, в виду прекращения выдачи жалованья, а ехать в Claracq — там я не нужен. Поэтому я намечаю другой план — я хочу переехать в Стокгольм. Это и ближе, и не дорого. Буду жить у Тимченко или у Рубца[28] и помогать им. Возможно, что буду там получать субсидию и от Валаама, так как там возможна некоторая моя работа для него. В получении шведской визы мне могут оказать содействие и Еп. Lehtonen и о. Рубец, которому я уже написал об этом.

Это — первая, ближайшая стадия. Из Стокгольма я могу не торопясь выбрать дальнейшее направление. Если получу от сына визу, как он мне обещает и зовет меня к себе, то, если окажется возможным проехать к нему, поеду в Братиславу, где поживу, сколько окажется возможным, так как жизнь у сына не потребует особых расходов.

Таковы мои планы на ближайшее будущее. Жизнь укажет дальнейшее. Наиболее удобное для меня местопребывание, в смысле бесплатности и необременительности ни для кого — это монастыри — Валаам, Афон, может быть, Ладомирово, может быть, Нямец, или Рыльский монастырь в Болгарии, или что-нибудь в Сербии.

Мне кажется, Ваше участие и содействие во всех этих местах мне очень помогло бы, и я бы имел при этом возможность выполнять и свои перед движением обязанности. В Париже мне негде устроиться, не имея жалованья.

Сердечный привет Валентине Александровне и Вашим старцам[29]. Храни Вас Господь! Сообщите о Вас[илии] Вас[ильевиче][30]. Кланяйтесь о. Сергию[31], Владыке[32]. Любящий Вас Прот. Четв[ериков]

№ 13

Почтовая карточка финляндской почты с оригинальной маркой 1, 25 финляндских марок и три почтовых марки в 25 пенни. Два перевернутых штемпеля Lakomäki поверх марок.

1940.

3.II

[oтправитель]

Exped: S. Tchetverikoff

Saarijärvi

Lakomäki

Käräjämäen koulu.

[получатель]

Mr L. A. Zander

4, Rue d’Alsace-Lorraine

Boulogne s/S[eine]

France

[текст на обеих сторонах карточки]

Дорогой Лев Александрович!

Поздравляю Вас с днем Вашего Ангела, и желаю Вам всего доброго! Так же и Валентину Алекс[андровну] и Машеньку!

Мое положение сейчас в следующем виде. От о. Ст[ефана] Тимченко я получил телеграмму с приглашением приехать в Стокгольм. Написал о. Рубцу и о. Стефану[33] просьбу возбудить ходатайство о визе с целью научной работы в архивах на 1 месяц. Местного нашего пастора просим написать Еп. Lehtonen’у мою просьбу о поддержке моего ходатайства. Елену Аксел[евну] прошу наводить справки о визе в Гельсингфорсе и также поддержать просьбу своим ходатайством. О. Игумена[34] прошу поддержать мою поездку материально, ибо она связана с интересами Валаама. В ожидании решения дела буду сидеть здесь. Еще раз большое Вам спасибо за поддержку и хлопоты. Из Швеции буду стараться попасть к сыну в Братиславу[35]. По последнему сообщению о. Цветаева переезд в Париж аеропл[аном] стоит 7 000 мар[ок] без еды и багажа. Он, кажется, поедет в Литву к м[итрополиту] Елевферию.

Будьте здоровы. Всего доброго. Любящий Вас Пр. С. Ч.

№ 14

Почтовая карточка финляндской почты с оригинальной маркой 1,25 финляндских марок и три почтовых марки в 25 пенни. Два почтовых штемпеля поверх марок не читаются.

1940.

20.II

[oтправитель]

Exped:

1. Tchetvérikoff

Saarijärvi

Lakomäki

Käräjämäen koulu.

[получатель]

Mr L. Zander

4, Rue d’Alsace Lorraine

Boulogne s/S[eine]

France

[текст на обеих сторонах карточки]

Дорогой Лев Александрович!

Хочу сообщить Вам о положении своих дел. Списался с о. Александром Рубец. Завязались сношения с Еп. Лехтонен. Оба обещают всяческое содействие. О. Александр пишет, что он будет действовать вместе с Иогансоном. Таким образом, с моей стороны, благодаря Вам, все идет хорошо. Трудность, которую предстоит преодолеть, заключается в том, что я еще не имею своего франц[узского] загранич[ного] паспорта, отправленного мною в прошлом Сентябре Выборгскому Губернатору для продления срока моей финляндской визы, срок которой истек в Сентябре. Мой нынешний губернатор (Вазасский) затребовал этот паспорт, но я его еще не получил, несмотря на все напоминания. Возможно, что он пропал. Я прошу дать мне, по крайней мере, удостоверение о том, что он был принят от меня. При помощи моей Carte d’identitè я, быть, и получу возможность выехать. Это и есть первый шаг, а иностранные визы — это уже второй шаг. А пока живу здесь и скучаю. Поклон всем. Как Вас[илий] Вас[ильевич]? Передавайте ему поклон.

Любящий Вас

Пр. СЧ.

№ 15

1940. 13/26 II.

Saarijärvi

Lakomäki

Käräjämäen koulu.

Дорогие Лев Александрович и Валентина Александровна!

Поздравляю Вас с минувшими днями Ангелов и прошу простить, что не поздравил вовремя. С радостью получил Ваше большое письмо и благодарю за заботы. Напрасно только писали в газетах обо мне. Все, кто меня знает и обо мне беспокоится, узнали и в церкви. Ваши соображения об устройстве меня в Париже все же не представляются мне достаточно практичными, и носят отвлеченный характер добрых пожеланий — „как-нибудь устроим“ и т. п. Так было и с о. Димитрием Клепининым, когда его оставляли при нашей церкви, и из этого ничего не вышло. Ему пришлось уйти к матери Марии. Нужны более конкретные планы.

Ваш проэкт [sic!] урезывать в мою пользу из содержания других работников — особенно неприемлем. Он приводит к совершенно противоположному выводу, вызывает во мне страх, и является препятствием к моему возвращению в Париж. Вы правильно написали, что Париж для меня духовно тяжел. Я не в силах преодолевать эту тяжесть и изнемогать под ней. В Париже для меня нет никакого духовного питания, нет ничего, что духовно окрыляло бы меня, кроме церковных служб, особенно Великого Поста и Страстной Седмицы.

Но противоположные силы и флюиды подавляют и это влияние. Я чувствую, что для меня нужна уже другая обстановка, другая атмосфера, не деловая, а келейно — и — церковно — молитвенная, Валаам, Афон. Да и годы мои этого требуют. У меня изменилось самое восприятие христианства. Я уже воспринимаю его не как программу жизни, а как ожидание встречи с иным миром, более реальным, чем все наши земные дела и планы. Это не значит, что я равнодушен к практической жизни, но я просто от нее устаю, и боюсь в нее погружаться. Я уже живу не столько будущим, сколько пересмотром и судом прошлого. —

Конечно, Вы правы, говоря о Ладомирских и Афонских трудностях. В Ладомирово и меня не тянет. Но Афонские трудности, может быть, и преодолимы, и не так страшны. Во всяком случае и Афон не оторвет меня от Движения духовно. Я с ним уже связан до смерти. Все же я не представляю себе как бы я мог устроиться в Париже духовно.

Что же касается внешнего устройства, то думаю возможно бы следующее: конечно я должен устроиться при нашей церкви, а не ехать в Claracq, где достаточно и одного о. Виктора. Практически это могло бы быть так: нужно позаботиться об обеспечении меня натурою, а не жалованьем. Мне следовало бы отвести для жительства ту комнату около алтаря, в которой жил Ал. Ив. Может быть можно было бы устроить для меня и питание, или там же, в доме, в кухне, или где-нибудь по соседству, например, у моей племянницы, если она не выехала из Парижа (ее адрес: 3, Lacretelle prolongée, фамилия Tchépourny Катерина Ник[олаевна]), или у Татариновых, или еще у кого. Меню мое несложное: винегрет из свеклы, вареной картошки, моркови и т. п. и молочная каша, рисовая или манная, или гречневая каша с молоком или маслом, или вареный картофель… Мяса ни в каком виде мне не нужно, я в нем не чувствую нужды. Часть расхода я мог бы покрывать из того, что получал бы за требы, а недостающее покрывало бы Движение… Пусть хозяйки вычислят, насколько с финансовой стороны этот план приемлем. Вот единственное практическое решение моего вопроса, свободное от неопределенных пожеланий. Надо ставить вполне конкретную цель, и решать, осуществима ли она? А общие пожелания и благие намерения вопроса не решают.

Когда будете писать Вас[илию] Вас[ильевичу] передайте ему тоже привет. Все время скорблю о нем.

Спасибо Вам за предупреждение о Стокгольмск[их] отношениях. Я надеюсь пробыть там не долго. И там решу окончательно — Афон, Братислава, или Париж. Братислава тоже может быть вторым этапом в моем передвижении.

Вы мне неправильно сообщили адрес о. Рубца. Его адрес следующий — Rådmansgatan 55/V Stockholm Va. Sverige. Он обо мне совещается с Juganson’ом.

Будьте здоровы. Всего доброго. Передайте всем заботящимся о мне сердечный привет и благодарность.

Любящий Вас Прот. С. Ч.

№ 16

1940.20.III

Дорогой Лев Александр[ович]! Спешу сообщить я Вам о своем положении. С переменою обстоятельств открылась мне возможность, по-видимому, ехать в Эстонию, а, может быть, и в Латвию, и повидаться там со своими. Здесь мне оставаться уже нет смысла. Через Ригу проеду в Братиславу, а оттуда, Бог даст, и к Вам. Едва ли придется когда-нибудь вторично повидать всех своих. Поэтому, надеюсь, Вы не упрекнете меня за мой маршрут. Большое Вам спасибо за Ваши заботы и хлопоты обо мне. От Глуховой[36] получил письмо, из которого узнал, что Вы и ей писали обо мне. Слава Богу, наше общение не глохнет. Вот только от В[асилия] В[асильевича] нет никаких вестей. Очень грустно. Я от него получил только одно письмо, да и то из Santé. Будьте здоровы. Привет Валентине Ал[ександровне] и Вашим Старцам.

Ваш Пр. С. Чет[вериков]

о. Рубцу написал, что Швеция отпадает. Он много хлопотал обо мне.

№ 17[37]

9 июня 1940

Idrottsgat[an] 16,1.50

Helsingfors

Дорогой Лев Александрович,

с великой радостью я получил Ваше письмо от 25 мая. Это были первые новости о парижской жизни после моего отъезда из Karajomaen Koulu. Только 30 марта я получил разрешение отправиться оттуда в Гельсингфорс. Таким образом все попытки о. Александра Рубца и епископа Лехтонена помочь мне выехать из Финляндии оказались безрезультатными, но я все же очень благодарен им за их помощь и желание помочь мне. Мой «заграничный Французский паспорт», без которого я не мог выехать из Финляндии, и который был послан мною еще в сентябре 1939 выборгскому губернатору, в [пропуск в тексте] с Валаама [пропуск в тексте] что он может дать мне Финляндский паспорт, я получил только в Гельсингфорсе 2 апреля, и только после этого мог делать необходимые шаги, чтобы получить визы. Во всех моих злоключениях меня очень поддерживала Е. А. Армфельд. Я не мог видеть епископа Лехтонена, мы только переписывались и, можете представить, что я мог понимать его английские письма и отвечать ему по-французски. В начале Норвежской трагедии[38] для меня пропали все возможности отправиться во Францию ближайшими путями. Я мог просто получить Словацкую визу через моего сына, так же, как и все прочие транзитные визы, за исключением Немецкой, о которой до сего дня я веду переписку без какого-либо результата, но с надеждой, что в конце концов я получу также и ее. Ожидая разрешения этого вопроса я уже два месяца живу в Гельсингфорсе в доме Павлы Карловны Бутусовой. Я занят здесь делами Русского С[туденческого] Х[ристианского] Д[вижения]. Каждую пятницу мы проводим собрания в доме Е. А. Армфельд. Мы устраиваем богослужение, а после — беседы. Я провел беседы о Валааме, а другие читали книгу Голубинского «Премудрость и благость Божия»[39]. Все выборгские друзья живут сейчас в Гельсингфорсе и ищут какой-нибудь работы и службы. Борис Иванович[40], Антон Мих[айлович] Явор, о. Григорий[41]. Валя Хотенко живет со своей семьей где-то в центре Финляндии и переписывается со мною. Девушки из Русского СХД из ее кружка и из кружка Ант[онины] Мих[айловны] тоже приходят в дом Елены А[рмфельд]. Елена Арс[еньевна] также живет здесь. Я переписываюсь с Ив[аном] Арк[адьевичем][42] и с другими «Эстонцами». Таня Фомина вышла замуж. Некоторые пытаются уговорить меня ехать в Эстонию, но это мне так же тяжело, как ехать в Словакию. О. Павел больше трех недель ждет здесь эстонской визы, и до сих пор безрезультатно. В Ревельской группе Нина Аникиевна, очень устав, уступила свое место Ксане Хлебниковой. У Алеши Буковского и его жены родилась дочь. Иван А[ркадьевич] очень доволен результатами своей работы с молодежью. Все, что я пишу, Вы, возможно, уже знаете от Ив[ана] Арк[адьевича] или от Пенькина[43]. Валаамцы пытаются мало-помалу возобновить свой монастырь на новом месте. Правительство и население питают к ним огромную симпатию. Архиепископ Виталий[44] просил их приехать в Америку, предлагая им землю, здания и все, что может быть необходимо для их хозяйства, но они не хотят покидать Финляндию, и уже купили участок земли, на котором они будут создавать Новый Валаам. Этим я закончу свое письмо. Пожалуйста, если возможно, перешлите прилагаемое письмо Василию Васильевичу[45] и Александру Сергеевичу. Мое почтение Валентине Алекс[андровне] и если Вы пишете Вашим старикам пожалуйста передайте им мои добрые пожелания. Также о. Льву[46], о. Георгию и всему «Olivier»[47]. Как о. Димитрий Клепинин[48], я ничего не знаю о нем. Владыке митрополиту[49] мое почтение и просьба благословить.

С любовью, Ваш отец Сергий Четвериков.

1. S. Спасибо Вам за деньги, которые Вы послали моим в По.

№ 18[50]

Idrottsgat[an] 16.1.50

Helsingfors (Finland)

13 июля 1940.

Дорогой Лев Александрович,

Я Вам пишу в Женеву, хотя Вы, возможно, вернулись во Францию. Однако надеюсь, что это письмо попадет к Вам.

Я ничего не знаю ни о своих, ни, в общем, о нашем Движении, ни о Церкви, ни о моих близких, ни о Владыке Митрополите, ни о Богословском институте. Если это возможно, напишите мне подробно. Возможно, что в самой Франции все еще находится в полном беспорядке после этого ужасного потрясения.

Сам я, как и прежде, в Гельсингфорсе. Борис Иванович тоже здесь. Мне кажется, мне было бы стыдно приезжать сейчас в Париж после того, как я прожил в относительно хороших условиях тот период, когда в Париже пережили такое ужасное опустошение. Но это не зависит от меня, и дата моего отъезда отсюда до сих пор неизвестна. Мое пребывание здесь не совсем бесполезно: каждую неделю, по пятницам, мы собираемся вместе для молитвы, бесед, чтения и на чай. У меня нет никаких новостей от Ивана Аркадьевича. Валаамские монахи уже собрались в своем новом жилище: большом имении, которое они купили и которое преобразуют в монастырь. Надо сказать, что это имение расположено в чрезвычайно живописной местности, в затерянном уголке, очень далеко от железной дороги. В одной из комнат купленного ими дома они нашли святую икону святых Сергия и Германа, забытую или оставленную бывшими обитателями. В этом знаке усмотрели благословение святых, одобряющее выбор этого нового жилища и это обстоятельство всем придало мужества.

Где теперь Василий Васильевич? Буду признателен Вам, если сможете сообщить все новости. Сейчас я не нуждаюсь в деньгах и, хотя у меня есть долги, но они могут подождать. Поклон от меня Валентине Алекс[андровне], Машеньке и Вашим старикам[51].

Ваш сердечно

С. Четвериков

1. S. Я очень обеспокоен ситуацией Сергея Сергеевича. Мобилизован ли он, где он теперь?

II

ПИСЬМО МОНАХА ИУВИАНА (КРАСНОПЕРОВА)
ПРОТ. С. ЧЕТВЕРИКОВУ

†

Ваше Высокоблагословение,

Всечестнейший о Господе, Дорогой и Глубокочтимый Батюшка Отец Протоиерей! Благословите!

Ваше почтеннейшее и дорогое для меня письмо от 26-VI, 9-VII мною уже давно получено, но отвечаю только теперь, в чем и извиняюсь пред Вами, Дорогой Батюшка, за мою неисправность. Простите меня, Господа ради!

Приношу Вам глубокую благодарность за Ваше письмо и за все то, что в нем выражено, ибо Ваши письма всегда приносят с собою мир и благовестие.

Наши ожидания о скором переселении в новый Валаам, о чем аз грешный делился с Вами, к сожалению не оправдались: явились к этому внешние препятствия, но все же, Бог даст, в свое время это совершится. По-видимому нам придется еще пожить здесь, в Каннонкоски, не только настоящую осень, но может быть и зиму: все это будет зависеть от того, как скоро устранятся внешние обстоятельства, в чем да будет воля Господня.

Ваше доброе пожелание о том, чтобы и по переселении нашем в обитель Валаамскую — сохранился глубокий и ненарушимый мир между всем монастырским братством, искренно и всемерно нами разделяется и, сколько в малых силах и возможностях, осуществляется на деле.

Высказанные по этому поводу Ваши мысли — настолько правдивы, верны, светлы и в истинном христианском духе, что все мы всецело их разделяем и преклоняемся пред их неопровержимостью и непререкаемостью.

Отрадно было мне узнать о том, что Вы, Дорогой Батюшка, вновь собираетесь посетить Ладомирово и погостить там более продолжительное время и вместе с тем напомнить о. Архимандриту Серафиму о высылке мне Вашей статьи о Валааме, многократно просимой мною у о. Серафима и до сего времени не получаемой. Буду глубоко благодарен Вам, если буду иметь счастие получить эту статью: «Исторические судьбы Валаама»[52], написанную Вами, ибо все, что Вы пишете, все это легко и с любовию читается, особенно, если это касается судьбы нашего родного, дорогого, горячо любимого и несравненного Валаама!...

Все, что Вы написали касательно о. Германа, по вопросу о предполагаемом посвящении его в сан иеродиакона, мною выписано для него отдельно и послано ему, остальная часть Вашего письма скопирована особо и послана для сведения о. игумену Харитону.

Спаси Вас Господь, Досточтимый Батюшка о. Сергий, что Вы исполнили смиренную просьбу о. Германа[53]: он давно меня просил доложить об этом Вам и узнать Ваше мнение и совет.

Вместе с сим примите благодарность и от нас грешных за то, что Вы так откровенно поделились Вашим мнением относительно того пастыря, о котором шла речь…

Мне весьма приятно было услышать от Вас о том, что Вы в Г[ельсинг]форсе лично познакомились с о. игуменом Амфилохием[54], который Вам очень понравился: это меня весьма радует, ибо мы с ним одновременно прибыли на Валаам и все последующее время поддерживаем с ним самые добрые, дружественные во Христе отношения. Первые годы нашего житья на Валааме, когда о. Амфилохий жил в монастыре, в воскресные и праздничные дни мы любили с ним совершать паломничества в скит св. Предтечи, где жили тогда такие подвижники, как о. Исаия, о. Никита и другие. Отправлялись мы туда обыкновенно накануне ко всенощной, затем в скиту ночевали, на утро молились за литургией и после обедни с духовным утешением беседовали со скитскими подвижниками, при чем иногда приходилось быть свидетелями их откровений и силы их молитвы. Потрапезовав в скиту, возвращались в обитель, подкрепленные всем тем, что получали в Предтеченском скиту.

Славное это было время!

В монастыре о. Амфилохий оставался не все время: приблизительно в 1910 г. он был назначен экономом Финляндского архиерейского дома, в каковой должности пребывал семь лет, а в 1920 г. был назначен настоятелем Коневского монастыря. На этом поту он оставался до сентября 1925 г., когда за верность православной пасхалии и месяцеслова [sic!] он был «судим» и отстранен от настоятельской должности. Проведению этих зело прискорбных мероприятий много способствовал пресловутый Германос Стринопуло[55], с этой целью приезжавший в Финляндию. Профессор Н. Н. Глубоковский[56] предупреждал нас о приезде этого типа такими знаменательными словами: «едет к вам змий, который жалит не в пяту, а в самое сердце!» И вот этот змий много принес нам вреда, в чем да судит его Бог!

Очень жаль и глубоко прискорбно, что такие светлые личности, как о. Амфилохий, отстраняются от руководства монашествующими и низводятся на степень подсудимых, какую величайшую ответственность пред Богом взяли те лица, которые дерзнули возвести на праведника такое незаслуженное поношение!…

Все это знамение нашего времени, страшного такими деяниями лиц, которые в сущности являются «тяжкими волками, губящими стадо Христово», по справедливому выражению церковной песни!…

Простите, Дорогой и Любимый о Господе Батюшка о. Протоиерей, что сими грустными словами заканчиваю сие письмо! Земно кланяюсь Вам, прошу Вашего благословения и святых молитв. Буду рад получить от Вас ответную весточку. Спаси и сохрани Вас Господь!

Вашего Высокоблагословения

недостойный слуга, глубоко почитающий Вас и в течение 20 месяцев Валаамской жизни имевший счастие совместно с Вами трудит[ь]ся в монастырской письменности — многогрешный инок — М. Иувиан

Каннонкоски, 9–22 августа 1941.

III

ПРОТ. С. И. ЧЕТВЕРИКОВ

ФИНЛЯНДСКАЯ ФИВАИДА

I

Путь на Валаам

Из Парижа на Валаам можно проехать различными путями. Во 1-х — можно ехать по железной дороге через Германию, Латвию, Эстонию до Таллинна (Ревеля), и от Таллинна морем в Гельсингфорс, и от Гельсингфорса по железной дороге через Финляндию до Сортовала [Sic!] (Сердоболь), и оттуда на монастырском пароходе по Ладожскому озеру до монастыря. Во 2-х, можно ехать по железной дороге только через Германию и от Штеттина пароходом до Гельсингфорса, и от Гельсингфорса указанным выше путем до монастыря. Наконец, можно ехать из Парижа по железной дороге до Антверпена (всего четыре часа), и оттуда на финском пароходе Polaris, без пересадки и транзитных виз, прямым путем в Гельсингфорс, и далее. Стоимость проезда через Штеттин и Антверпен почти одна и та же; через Латвию и Эстонию, благодаря особенно визам, дороже.

Я решил ехать морем. Морское, четырехдневное путешествие на хорошем финском пароходе, в хорошую летнюю погоду, очень приятно и успокоительно. Кормят хорошо и обильно. Имеются чистые и удобные каюты 3-го класса.

2-го июля 1937 года, в 8 ч. утра, я выехал с Gare du Nord из Парижа. По Бельгии я ехал не прямым, а кружным путем, через Льеж и Брюссель. Бельгия мне очень понравилась, особенно Брюссель. В этой стране есть что-то тихое, глубокое, спокойное. Люди как будто нашли себя и свой путь. Чувствуется религиозная, крепкая основа жизни. Отношение к другим доброе и приветливое. Одна дама, у которой я в Брюсселе спросил дорогу, остановилась и смотрела мне вслед, так ли я иду, а когда увидела, что я не туда повернул, крикнула мне, как надо идти.

В Антверпене я прожил несколько дней и служил здесь в маленькой, чистенькой русской эмигрантской церкви в праздник Рождества Иоанна Предтечи, пользуясь гостеприимством о. Андрея Насальского и его прихожан, которые помогли мне найти и мой пароход в огромной, мировой антверпенской гавани. Вместо назначенных по расписанию пяти часов дня наш пароход из-за обилия груза отошел от берега только около восьми часов вечера. Мы проходили ряд шлюзов, спустились вниз по Шельде, и только утром вышли в открытое Северное море, где нас на первых порах неприятно покачало, хотя и не было ни значительного ветра, ни волнения. Вскоре однако качка прекратилась, и в течение всех последующих четырех дней мы плыли совершенно спокойно при чудной летней погоде, сопровождаемые с утра до вечера стаями чаек. В нашем 3-м классе все шестнадцать мест в каютах были заняты. Мне удалось получить последнюю свободную койку. В столовой и на палубе все пассажиры скоро присмотрелись друг к другу и познакомились.

Среди них было не мало и русских, ехавших из Франции и Бельгии к родным в Финляндию; были и туристы разных национальностей. В первый же день ко мне подошел на палубе ехавший в первом классе молодой француз, назвавший себя студентом одного из высших учебных заведений в Париже, и предложил мне читать вместе с ним прозу Пушкина, и помогать ему правильно произносить русские слова. В этих занятиях мы проводили почти каждый день время после завтрака, сидя на палубе в лон-шезах. Оказалось, что этот молодой человек, как и я, ехал на Валаам, с целью познакомиться с жизнью православного монастыря. Потом я, действительно, встретился с ним на Валааме, и он мне признался, что он католический священник восточного обряда, готовящийся к миссионерской работе. Я не скрыл от него своего мнения о некрасивом и предосудительном характере этого начинания Римской церкви, но это не помешало нам встречаться, гулять вместе и беседовать о разных вопросах церковной жизни. Прожил он на Валааме более месяца, собирался ехать в советскую Россию, и прислал мне несколько писем из Парижа.

На второй день нашего плавания поздно вечером мы подошли к Кильскому каналу. Красивое зрелище представляли мигавшие во всех направлениях, вблизи и вдали, разноцветные маяки. Медленное плавание по Кильскому каналу, с его безлюдными берегами, было довольно скучным. Несколько раз мы проходили под грандиозными железнодорожными мостами, перекинутыми через канал. Каждый раз казалось, что пароход заденет своими мачтами за нижний край моста, но на самом деле мачты проходили значительно ниже. Кроме железнодорожных мостов мы встречали и паровые паромы, перевозившие автомобили и конные экипажи. Ни населенных мест, ни оживленного движения на берегах не было видно. Только кое-где виден был пасущийся на яркой прибрежной зелени скот.

Пройдя канал, мы вошли в Балтийское море. Вправо от нас далеко уходил в туманную даль немецкий берег, а с левой стороны от нас мы видели берега островов, по-видимому, датских и шведских. На четвертый день плавания, в пять часов пополудни, мы увидели впереди себя берега Финляндии и г. Гельсингфорс. Оставив влево от себя угрюмый Свеаборг, мы приближались к Гельсингфорсу, который широко раскинулся перед нами. Среди множества домов выделялись модерные здания и храмы — православные и лютеранские. На пристани меня встретили друзья, которые помогли мне выполнить обычные таможенные формальности и у которых я провел вечер до отхода поезда в Сортовала [sic!] (Сердоболь) в одиннадцать с половиною часов вечера. У меня было сильное желание пойти в русскую старостильную церковь (это был канун праздника св. Ап. Петра и Павла), но осуществить это желание не удалось.

И вот я, наконец, в поезде финской железной дороги, в спальном вагоне. Вспоминаю прославленную финскую чистоплотность и порядок, и вижу, что это — не пустые слова.

В семь часов утра поезд прибыл в Выборг. Здесь меня тоже встретили друзья. Часовую остановку мы провели в буфете и пили прекрасное кофе с отличным финским маслом.

Когда поезд двинулся дальше, я все время стоял у окна. Сорок три года я не видел Финляндии. Но от тогдашних студенческих впечатлений остались только общие и смутные воспоминания. Сейчас я видел перед собою слегка холмистую, почти сплошь покрытую низкорослыми елями и березками местность, удивительно милую и привлекательную. По местам леса прерывались озерами и речками. Говорят, что в Финляндии 60 тысяч озер. Повсюду виднелся песчаный или каменистый грунт. Железнодорожные станции и служебные при них постройки, низенькие, небольшие, деревянные, производили приятное впечатление удивительною чистотою. Сами финны, небольшого роста, плотные, светловолосые и голубоглазые, с деловитою озабоченностью выполняли свои обязанности. Нигде не было заметно ни излишней спешности, ни бестолковой суетливости, как это бывает иногда в других местах. И при этом образцовая вежливость в обращении. В вагоне, хотя в нем почти все места были заняты, разговоров почти не слышно.

В половине 12-го дня мы приехали в Сортовала [sic!]. Сердоболь, небольшой городок, на берегу глубокой бухты Ладожского озера. В последние годы он, говорят, быстро разрастается и украшается модерными постройками, но все-таки в нем еще много усадеб, с садиками при них, с деревянными чистенькими домами старинной постройки.

В настоящее время Сердоболь является средоточием церковной жизни Православной церкви в Финляндии. Православная церковь пользуется в Финляндии всеми правами, как церковь православного меньшинства. В Сердоболе находится высшее управление Православной церкви и резиденция Архиепископа.

К большому моему удивлению, я увидел, что около вокзала ожидали пассажиров не только автобусы и таксисты, но и извощики старинного образца, на каковом я с большим удовольствием добрался до пристани, проехав через весь город.

У пристани стоял небольшой чистенький монастырский пароход «Otava» (что значит «медведица» — в честь созвездия).

Когда я поднялся на борт парохода, ко мне подошел еще не старый и очень приветливый, располагающий к себе, «хозяин» парохода (на Валааме каждый заведующий тою или иною частью монашеского хозяйства называется «хозяином»), в черном подряснике и скуфейке. Осведомившись о моем имени, он проводил меня в каюту и предложил мне чаю и завтрак, а после завтрака посоветовал отдохнуть до отхода парохода, что я и сделал с большим удовольствием. Когда я проснулся, пароход шел уже полным ходом. Я поднялся на палубу и увидел чудесную панораму: пароход шел по неширокому, но глубокому заливу Ладожского озера. Холмистые и скалистые берега были покрыты хвойным и лиственным лесом, среди которого мелькали дачные и разного рода казенные и служебные постройки. Позади был еще виден живописно расположенный Сердоболь. Пароход двигался среди островов и, наконец, вышел на простор Ладожского озера. Вправо и влево видны были далеко уходящие, покрытые дымкой, берега озера. Под нами плескалась чистая, светлая, прозрачная струя Ладоги. Озеро в некоторых местах достигает глубины 125 сажен, т. е. 300 метров. Был чудный, летний, нежаркий день. Палуба была переполнена пассажирами, большею частью туристами разных национальностей. Слышались слова немецкие, финские, шведские, английские. С биноклями в руках и фотографическими аппаратами через плечо, туристы жадно смотрели во все стороны, делясь впечатлениями. На вершине мачты ярко блестел золоченый крест, победное знамя Христовой веры.

Так прошло около часа, и вдруг среди пассажиров стало заметно особенное оживление. Все столпились в носовой части палубы и направили бинокли вперед. Я пробрался туда же, и стал смотреть: перед нами открылся Валаам. Он был еще далеко. Но мы уже различали на горизонте группу островов, тянувшихся влево, а главное — мы видели на главном, особенно высоком острове, среди густой зелени, высокую Валаамскую колокольню, и на ней — ярко горевший на солнце золоченый крест, с золоченою под ним главкою. Этот вид русской православной святыни был до такой степени трогателен, что меня охватило глубокое волнение, и на глазах навернулись слезы. Я не мог оторваться от этого сладостного, родного зрелища. С каждым движением пароходного винта все яснее и яснее выступали отдельные части Валаамского архипелага, и все отчетливее выделялся главный остров. Но прошло еще около часа, прежде чем мы приблизились к берегу. Пароход входил в узкую и глубокую бухту. С левой стороны от входа в бухту поднимался небольшой остров и на нем виднелась красивая церковь во имя Святителя Николая, а около церкви большой двухэтажный дом — помещение для братии. Это — Никольский скит. В прежнее время, когда монастырь посещался исключительно паломниками, все, находившиеся на пароходе, поравнявшись со скитом, снимали шапки, и пели тропарь святителю.

Теперь мы проехали молча. С правой стороны от нас поднимался высокий, крутой, гранитный берег, покрытый лесом. С левой стороны виднеются различные монастырские хозяйственный постройки и предприятия. Вот мы проезжаем место, где обжигают известь; далее — док для зимовки и починки судов; еще далее — большое каменное здание паровой водокачки. Наконец, на высокой горе начинаются собственно монастырские здания — помещения для братии и различных служб, а внизу под горою видим Покровскую часовню, место упраздненной пристани; далее тянется под горою фруктовый сад, в котором растут яблони, груши, крыжовник, смородина, малина и пр. Вверху, по краю горы, тянется железная ограда, у которой стоят и смотрят на проходящий мимо пароход любопытные. Но вот показалась и пароходная пристань. На пристани видна часовня в честь Божией Матери всех Скорбящих радости, пристанский деревянный барак с навесом, под которым и кругом которого толпятся встречающие; в стороне стоит телега для тяжелых вещей пассажиров, а также пролетки для приехавших почетных лиц. Пароход медленно подходит к пристани, останавливается, закрепляется канатами, ставятся сходни, и начинается спуск пассажиров. «Хозяин» парохода стоит у сходней и отбирает билеты. Слава Богу, приехали! В старину, у часовни служился благодарственный молебен…

II

Первая встреча

Как только я сошел на берег ко мне подошел один из возниц, отвозящих вещи в гостиницу, пожилой, крепкий монах, в черной камилавке и подряснике, в грубых сапогах, и беря из моих рук чемоданы, сказал шутливо: «Ну, и чижолые! Чего наложил-то? Небось, кирпичей!» От этих слов и всей манеры монаха на меня повеяло таким своим, родным, теплым великорусским духом, от которого я совсем отвык в эмиграции, и мне стало очень весело и приятно.

Когда телеги с вещами отъехали, большинство приехавших двинулись пешком вслед за ними. Идти надо было в гору, по широкой дороге, усыпанной крупным коричневым песком, среди густой зелени нависших деревьев. Направо видна была белая Благовещенская часовня и за нею какие-то здания, а мимо часовни, направо, по-над заливом, пошла большая дорога, которая, как я потом узнал, вела в Большой Скит и в другие Скиты. Налево, пройдя мимо ворот нижнего фруктового сада, мы увидели высокую гранитную лестницу, которая вела прямо к святым монастырским воротам. Мы не пошли по ней, а продолжали подниматься по дороге, и вскоре увидели впереди, между деревьями, большое белое, трехъэтажное здание — монастырской гостиницы, а перед нею прекрасный, душистый цветник. Длинная аллея перед гостиницей была обсажена кустами сирени и жасмина, в это время года уже отцветших. Над входом в гостиницу висел образ препп. Сергия и Германа Валаамских. В обширной передней, против входа, также висела большая икона Воскресения Христова и несколько других икон. Широкая, чистая, каменная лестница вела на верхние этажи. Направо и налево тянулись низкие полутемные коридоры первого этажа. Вслед за другими я поднялся на второй этаж и здесь увидел такую картину.

На площадке лестницы, у столика, стоял высокий, прямой, худощавый монах, с строгим, смуглым, постническим лицом, длинными, темными волосами и такою же бородою, с черными, серьезными глазами, в камилавке. Вокруг него стояла большая толпа прибывших с пароходом туристов и паломников, желавших получить помещение. Около монаха стояли его помощники, молодые светские люди (но тоже в подрясниках и скуфейках), переводчики. Они передавали монаху просьбы приезжих. Монах окидывал взором просящих, и давал молодому человеку ключ от той комнаты, которую он назначал просителю. Молодой человек отводил просителя в назначенное ему помещение. Некоторые комнаты давались целой группе приезжих.

Процедура распределения комнат продолжалась довольно долго. Когда все просители были удовлетворены, пришла и моя очередь. Монах (это был о. иеромонах Лука, заведующий гостиницей) подошел ко мне и, осведомившись о моем имени, повел меня вниз и поместил в уютной, светлой, чистенькой комнатке первого этажа, окно которой выходило в цветник. Скоро принесли мои вещи и подали кипящий самовар со всеми принадлежностями для чаепития, и оставили меня одного отдохнуть до начала вечерни, которая начиналась через час.

III

Прошлое Валаамского монастыря

Валаамский монастырь, несомненно, является одною из самых древних, если не древнейшею русскою православною обителью.

Легенда о том, что на Валааме был и проповедовал Евангелие прибрежным язычникам св. Ап. Андрей Первозванный, совсем не так недостоверна, как об этом некоторые думают. На северных берегах Черного моря, задолго до Рождества Христова, существовали греческие колонии и процветала греческая культура. Уже в первые века христианства здесь было много христиан, существовали епархии, и были епископы, известные святостью жизни или мученическою кончиною. Отсюда на север по Днепру шла торговая дорога в «Варяги». Первоначальное насаждение христианства на берегах Черного моря приписывается св. Ап. Андрею. Нет ничего невозможного в том, что он поднялся вверх по Днепру до гор Киевских, и далее на север, до Новгородских пределов и до Ладоги. Недаром не только у нас, русских, но и у других северных народов сохранилось предание о проповеди в их пределах св. Ап. Андрея, и особенно почитается его память.

Когда появилась монашеская жизнь на Валааме, неизвестно, но, как видно, в X-м веке она уже существовала. Основателями монашества на Валааме были преподобные Сергий и Герман, пришедшие туда, по преданию, с Греческого Востока (может быть, со св. Ольгою, а, может быть, еще и раньше). Память их празднуется 28 июня.

В X-м веке на Валааме принял монашество преп. Авраамий Ростовский. Вся последующая история Валаамского монастыря, до XVIII-го века, проходила в очень тяжелых условиях: он подвергался частым нападениям и разорениям со стороны шведов и финнов, и многие годы оставался в запустении.

Св. мощи преп. Сергия и Германа неоднократно переносились в Новгород и обратно в виду неприятельских нашествий. В последний раз они были возвращены из Новгорода, после 17-летнего там пребывания, в 1180 году, 11-го сентября, и на этот раз, во избежание возможного поругания от неприятелей, были глубоко скрыты под землею в осеченной в скале могиле, где почивают и до сих пор.

С этого времени установился и праздник перенесения св. мощей Сергия и Германа 11 сентября.

Несмотря на трудные условия существования, монашеская жизнь на Валааме крепла. Там был целый ряд замечательных подвижников. После Авраамия Ростовского, там подвизался в XII-м веке св. Корнилий, основатель Палеостровского монастыря; в XIV-м веке там жил преп. Арсений Коневский; в XV-м веке преп. Савватий Соловецкий, преп. Евфросин Синоезерский, Геннадий, впоследствии знаменитый Архиепископ Новгородский; преп. Александр Свирский, подвизавшийся на острове, который ныне называется Святым, и где показывают пещеру, в которой подвизался преп. Александр, и могилу в скале, им самим для себя приготовленную. В одно время с преп. Александром на Валааме жили — преп. Афанасий, основатель Сяндемской пустыни, и преп. Адриан Ондрусовский.

В XV и XVI веках Валаамский монастырь настолько прославился, что даже именовался «честною и великою Лаврою».

Но в начале XVII-го века, в смутное на Руси время, на Валаам обрушилось страшное Шведское разорение. Игумен Макарий, многие братья и послушники были убиты, храмы и все постройки сожжены и разорены. Остров опустел. Только св. мощи препп. Сергия и Германа остались нетронутыми в глубине земли, как семя будущего воскресения обители. Спасшиеся от меча и огня шведов, братия бежали на южный берег Ладоги, и там, у устья Волхова, нашли убежище в Ладожском васильевском монастыре, где и обосновались.

Прошло сто лет. После побед над шведами, Петр Великий решил восстановить Валаамский монастырь, и поручил это дело настоятелю Кирилло-Белозерского монастыря, архимандриту Иринарху. В 1715 году началось восстановление обители и ее дальнейшее непрерывное возрастание.

С особенным успехом духовное и материальное процветание монастыря пошло с 1782 года, благодаря покровительству знаменитого Митрополита Гавриила. Для управления обителью он вызывал из Сарова тамошнего подвижника, старца Назария. Саровский настоятель и местный епархиальный архиерей не хотели отпускать Назария, и аттестовали его Митрополиту, как человека «малоумного и неспособного». Уразумев их хитрость, Митрополит ответил: «Своих умников и у меня много, а вы пришлите мне вашего глупца».

Приехав на Валаам, Назарий влил в монастырскую жизнь Саровский дух. А каков был тогда Саровский дух, видно из того, что как раз в это время там воспитывался и возрастал преп. Серафим. Под влиянием старца Назария, на Валааме возрасло [sic!] духовное направление, получило усиленное развитие подвижничество — и появились все виды монашества — общежитие, скитничество и отшельничество, чему положение Валаама и условия его природы весьма благоприятствовали. Не менее плодотворны были труды о. Назария и по внешнему благоустройству обители. До сих пор существуют воздвигнутые им каменные храмы, настоятельские покои и братские корпуса. На расстоянии одной версты от монастыря, в лесу, он построил каменную пустыньку для себя, куда любил уединяться для молитвенного подвига, и где прожил уединенно 4 года после своего удаления на покой.

При преемнике о. Назария, игумене Иннокентии, прибыли на Валаам в 1811 году ученики молдавского старца Паисия Величковского — иеросхимонах Клеопа и схимонах Феодор со своим учеником Леонидом, впоследствии положившим начало старчеству в Оптиной Пустыни.

Из них о. Клеопа скончался в 1816 году и был похоронен в скиту Всех Святых, в котором он проживал, а старцы Феодор с Леонидом по смерти Клеопы переселились в Александро-Свирский монастырь.

При игумене Иннокентии Валаам посетил Император Александр I, и беседовал со схимником Николаем в его тесной келлии, которую и сейчас показывают богомольцам. Недалеко от келлии находится и могила схимника, очень чтимая богомольцами.

Из последующих настоятелей больше всего потрудился для Валаама знаменитый Дамаскин, родом из крестьян Тверской губ. Придя на Валаам в молодых годах, он воспринял там через своего старца Евфимия дух Паисиева подвижничества, несколько лет подвизался в уединении (эта его келья существует и сейчас), а в 1839-м году, по рекомендации известного тогда архимандрита Игнатия Брянчанинова, был назначен игуменом монастыря, и в этой должности оставался 42 года, до самой своей кончины в 1881 году. Ему, можно сказать, Валаам обязан всем своим нынешним благоустройством. Он содействовал развитию на Валааме скитской жизни, воздвиг много святых храмов, и различных хозяйственных сооружений, создал огромную библиотеку, перевез из Старой Ладоги древний храм, устроенный там монахами, бежавшими в XVII веке от шведского нашествия, и поставил его на Предтечевом острове для подвизавшихся там в глубоком уединении отшельников. На этот остров и в настоящее время совершенно закрыт доступ женскому полу. В храме Иоанна предтечи сохраняются многие древние иконы изумительного письма и композиции, но к этому мы еще вернемся в другом месте.

Было бы долго и трудно перечислять все, сделанное игуменом Дамаскиным для Валаама. Куда ни посмотришь, везде видна его мудрая заботливая и любящая рука. Интересующиеся могут узнать подробнее о его деятельности из специальных описаний Валаамского монастыря (Мы рекомендуем книгу «Валаамский монастырь и его подвижники». СПБ. 1903 г.).

Из последних Валаамских настоятелей особенно замечательны игумен Ионафан, строитель Валаамского водопровода, и игумен Гавриил, при котором был закончен и освящен величественный новый собор в честь Преображения Господня, с нижним теплым храмом во имя святых Сергия и Германа Валаамских, где почивают под спудом и их св. мощи.

Такова в кратких и общих чертах история древней Валаамской обители. Обратимся снова к описанию нашего пребывания на Валааме.

IV

Валаамские храмы и богослужение

До начала вечерней службы оставалось еще довольно времени. Выйдя из гостиницы, я шел по аллее, устланной большими каменными плитами, под тенью высоких и густых деревьев, вдыхая чудный, живительный воздух. Я прошел мимо часовни Знамения Божией матери, сооруженной в память посещения монастыря Императором Александром II и его Царской Семьею в 1858 г. От часовни дорожка поворачивает вправо, мимо монастырской лавочки, где можно купить иконы, крестики, поминания, молитвенники, четки, альбомы, фотографии, виды монастыря, духовную литературу и разного рода изделия монахов — горшки, шкатулки, подсвечники и проч. и проч. В лавочке приятно пахнет кипарисом и ладаном. К сожалению, книжная торговля лавочки не развивается, а оскудевает: старые дореволюционные издания синодальные, тузовские, сытинские, фесенковские и др. распродаются, новых ниоткуда не поступает.

Пройдя лавочку, я подошел к св. монастырским воротам, над которыми возвышается храм во имя св. апостолов Петра и Павла. К святым воротам с обеих сторон примыкают длинные двухэтажные монастырские корпуса. Над св. воротами по арке написаны знаменитые слова: «Христе Боже, иже на Тя надѣяйся, никогда же отщетится». На половинках ворот помещены изречения из притчи о блудном сыне. На правой половине — «Бысть гладъ крѣпокъ на странѣ той… Въ себе же пришедъ, рече: воставъ, иду къ Отцу моему и реку Ему: Отче, согрѣшихъ на небо и предъ Тобою…» На левой половинке: «Узрѣ его Отецъ и милъ ему бысть. И текъ, нападъ на выю его, облобыза его…»

Под этими изречениями помещены соответствующие изображения из Евангелия.

И изображения, и надписи — производят глубокое впечатление, сразу указывая смысл и значение монашества.

С внутренней стороны св. врат помещены на них изображения святых, память которых тесно связана с обителью — св. Ап. Андрея первозванного, преп. Сергия и Германа Валаамских, преп. Авраамия Ростовского, преп. Савватия Соловецкого, преп. Александра Свирского, преп. Арсения Коневского, архиепископа Геннадия Новгородского, преп. Евфросина Синеезерского, преп. Афанасия Сяндемского, преп. Адриана Ондрусовского, преп. Корнилия Палеостровского. Над святыми угодниками помещено изображение перенесения св. мощей Сергия и Германа из Новгорода на Валаам в 1180 году.

Пройдя св. ворота, я оказался в переднем монастырском дворе. Здесь тоже было много зелени и цветов. У некоторых монахов имеются здесь небольшие цветнички, за которыми они ухаживают с большою заботливостью. Прямо передо мною находились вторые ворота под вторым двухэтажным братским корпусом, выстроенном игуменом Назарием. В этом корпусе келлии были более тесные и более тяжелые, чем в наружном корпусе. Здесь же, прямо против входа в Собор находятся и настоятельские покои, выстроенные так же игуменом Назарием в конце 18-го века. Мне приходилось бывать в этих покоях много раз. Низенькие комнаты, со сводчатыми потолками, чистенькие, уютные, небольшие, производят впечатление тишины и какого-то устоявшегося, векового уклада благообразной монастырской жизни.

Десятки лет здесь все стоит на своих местах: те же древние благолепные св. иконы, с теплящимися лампадами; те же картины по стенам с видами Валаама (между которыми имеются и Шишкинские лесные пейзажи), та же старинная, тяжелая, мягкая, просторная, удобная мебель, те же величавые портреты бывших настоятелей обители. На окнах, в глубоких нишах толстых каменных стен — горшки с душистым жасмином и другими цветами. Благообразные, скромные келейники неслышными шагами подают гостям на подносах ароматный чай с душистым вареньем, и свежим монастырским белым хлебом, или баранками. О. игумен ведет ласковую, приветливую, назидательную беседу, одаряет книжечками, листочками, крестиками, образками…

Но возвратимся к осмотру внутреннего двора. Он также в значительной своей части зарос деревьями и кустарником. Центральную часть его занимает величественный Спасо-Преображенский Собор несколько тяжеловатой архитектуры, подходящей, впрочем, к общему монастырскому стилю. Собор — двухэтажный. В верхний храм Преображения Господня ведет широкая лестница, расписанная по стенам священными изображениями. Спасо-Преображенский храм поражает обилием света и воздуха. Сверху донизу он ярко расписан золотом, серебром и яркими цветными красками, среди которых особенно преобладают цвета — красный, зеленый, синий, желтый, и весь собор кажется ярко расписанным пасхальным яичком. Стены собора расписаны священными изображениями, не имеющими, впрочем, определенного стиля, и являющимися копиями тех или других известных картин художников последнего времени, русских и заграничных. Вся роспись храма, равно как и его постройка, произведены братией обители. В разных местах храма установлены ценные киоты, иконы в дорогих окладах, и другая ценная утварь: лампады, подсвечники и т. п. Алтарная стена не только уставлена св. иконами со стороны храма, но и расписана со стороны алтаря, что придает алтарю особенное благолепие. В настоящее время в соборе происходит генеральный ремонт купола и стен, производимый братиями обители, или точнее сказать, руководителем живописной мастерской монастыря с его учениками — мальчиками и юношами, и немногими старшими монахами. Эта небольшая группа произвела огромную, сложную и трудную работу, восстановление всей первоначальной росписи храма, пострадавшей от времени и от сырости.

Из верхнего храма мы спускаемся вниз и входим в низкий, сводчатый, довольно сумрачный, нижний храм во имя преп. Сергия и Германа, с боковым приделом во имя Благовещения Божией Матери. В этом нижнем храме, с правой стороны, недалеко от входа, между двумя массивными столпами, поддерживающими своды храма, покоятся под спудом св. мощи преп. Сергия и Германа, основателей обители. Над этим местом воздвигнута величественная сень, под которою стоит художественной работы рака с живописным изображением преподобных над местом их погребения. Над ракою на столпе, в богатой ризе, помещен образ Знамения Божией Матери, перед которым теплится ряд неугасимых лампад. Около раки преподобных непрерывно дежурят по очереди два престарелых схимника, и совершаются в положенное время молебны. В виду ремонта верхнего храма, богослужение в настоящее время, и зимою и летом, совершается исключительно в нижнем храме. Как и наверху, стены нижнего храма расписаны картинами из священной истории Нового Завета и изображениями древних и русских подвижников. Рассматривая эти изображения, внимательный богомолец видит перед собою всю многовековую историю православного монашества, от преподобных Антония и Пахомия Великих, Иоанна Лествичника и Исаака Сирина — до преподобных Сергия Радонежского и Серафима Саровского и других наших отечественных подвижников. Созерцание этих ликов переносит в мир великих трудов и подвигов молитвы, терпения, покаяния, борьбы со страстями, высоких открытий и созерцаний. И не хочется отходить от этих дорогих и поучительных ликов!

В различных местах нижнего храма также установлены по стенам и у столпов различные местно-чтимые святыни, среди которых выделяются величественное Распятие Господа Иисуса Христа с предстоящими, и Валаамская икона Божией Матери во весь рост, писанная местным иконописцем, а также и Тихвинская икона Божией Матери у левого столпа.

В пять часов раздался благовест к вечерне. На Валаамской колокольне находится немалое количество колоколов различной величины, из которых самый большой весит тысячу пудов, и называется Андреевским, в память св. Ап. Андрея, благовестившего здесь христианство. Звон этого колокола широко разносится по Ладоге и достигает берегов в сорока верстах от обители. Я уже не застал в живых прежнего, искусного звонаря-монаха, но и звонивший первое время при мне послушник тоже был мастер своего дела. Мы, русские, давно уже не слыхавшие в эмиграции настоящего русского колокольного звона, не могли никак достаточно насладиться радостно волнующими душу праздничными переливами колоколов. Что же касается иностранцев, то те, подняв головы и раскрыв рты, не отрывая глаз, смотрели на колокольню.

Началась обычная повседневная вечерня. Посреди церкви был прочитан девятый час. Читал старенький монах дребезжащим голосом. Много стареньких монахов было и среди певчих, и среди прислуживающих в храме. Но немало было и среднего возраста, и молодых послушников. И в чтении, и в пении, и в возгласах священнослужителей, и во всем церковном обиходе была какая-то привлекательная простота, отсутствие всякой напряженности. Эта простота, безыскусственность во всем целительно действует на душу приезжающих из больших культурных центров, измученную современною сложностью личной и общественной жизни. Душа отдыхает в этой простоте, и в себе самой начинает ощущать ту же животворную простоту, свежесть, здоровье, радость. Пение гласовое, уставное, с канонархом, на два лика, со своеобразными валаамскими особенностями, со свободным иногда творчеством в напевах: вдруг выделится какой-нибудь голос со своим особенным переливом, которого в другой раз уже и не услышишь.

Конечно, нынешнее валаамское пение не то, что было 40 лет назад: нет тех голосов, нет той силы. И певцов стало вдвое меньше, и голоса ослабели. Но все же и теперь оно производит неизгладимое впечатление даже и на иностранцев. Один американец написал в газете, что слышал много русских хоров, самых знаменитых, но все они бледнеют перед валаамским пением. Нельзя не отметить того обстоятельства, что приезжающие на Валаам туристы — иностранцы — немцы, англичане, американцы, поражаются здесь не только красотами природы, но еще более валаамским богослужением, встречами с монахами и беседами с ними. Многие из этих иностранцев, посетив Валаам, присылают потом письма настоятелю обители и заведующему гостиницей, в которых с волнением и благодарностью пишут о пережитых ими в монастыре религиозных впечатлениях. Не понимая языка, не зная правил православного поведения в храме, они, естественно, не вовремя приходят и уходят, не вовремя садятся, пытаются во время богослужения делать фотографические снимки, но все это они делают не по небрежному отношению к молитве, а по неведению. Монахи строго следят за ними, и не допускают ничего недозволенного, ни в чем им не потакают, и не послабляют. Отец благочинный, величественно распустив свою мантию, от времени до времени медленно обходит храм, и вежливым движением руки приглашает встать тех, кто уселся не в положенное время. Иные охотно, иные с неудовольствием, но все подчиняются знаку о. благочинного. В церковных порядках на Валааме я заметил некоторые мелочи, которыми валаамские порядки отличаются от наших. Так, на Валааме совершенно отсутствуют за богослужением тарелочные церковные сборы, хотя в летние месяцы в храме бывает немалое число православных богомольцев; подаваемые в алтарь просфоры о здравии и за упокой возвращаются назад аккуратно завернутыми в чистую белую бумагу; продаваемые восковые свечи отличаются очень хорошим качеством, душистые, крепкие, сгорают очень медленно, совершенно не текут, легко и прочно прикрепляются к месту. После утреннего и вечернего богослужения у раки преподобных ежедневно совершается очередным иеромонахом общий молебен Божией Матери и святым Сергию и Герману. На Валааме каждый иеромонах, за исключением имеющих специальные послушания или больных и престарелых, выполняет обязательную чреду богослужения, которая тянется несколько недель. В первую неделю он совершает ежедневно вечерню, утреню с полунощницей и позднюю литургию; во вторую неделю служит молебны у раки преподобных; в третью неделю служит ранние литургии в Благовещенском приделе; на четвертой неделе служит в больничной церкви; на пятой и на шестой совершает различные случайные требы, погребения, и молебны по часовням.

К будничной вечерне присоединяется малое повечерие с канонами Спасителю, Божией Матери и Ангелу-Хранителю, и с акафистом Божией Матери перед Смоленской Ее иконой. Мне неоднократно приходилось участвовать в богослужении на Валааме. Несколько раз я совершал раннюю литургию в Благовещенском приделе. Ранняя литургия в будни начинается тотчас после утрени в пять часов утра; а полунощница, за которой следует утреня, начинается в простые дни в три часа ночи, в полиелейные же дни в два с половиною. Эти ночные будничные службы очень умилительны. Впрочем, я не часто бывал на полунощнице, но к ранней обедне ходил ежедневно, и, вернувшись от обедни, пил чай, а в 7 часов утра начинался мой рабочий день — зимою и летом. Нередко я участвовал и в соборном праздничном богослужении, и хотя я и раньше много раз участвовал в соборных службах, но должен сознаться, что никогда раньше я не испытывал при соборном служении такой полноты молитвенного удовлетворения, как на Валааме. Я не знаю, чем это объяснить, но при соборном служении литургии на Валааме я переживал такое чувство, будто я присутствую на Тайной Вечере в Сионской горнице — какой-то особенный мир. Может быть, это происходило от молитвенного настроения сослужащих; может быть, от веками сложившегося порядка и благочиния службы, — идущей неторопливо, благолепно, без малейшей суетливости.

При повседневных службах, когда службы совершает один чередной иеромонах с иеродиаконом, настоятель монастыря, о. игумен, обычно стоит на своем игуменском месте, в храме. Иноки и миряне, проходя мимо него, кланяются и берут благословение, а иеромонахи благословляются с ним в руку.

Чтобы узнать Валаамскую службу во всей ее полноте и красоте, недостаточно видеть одно только повседневное богослужение. Надо видеть и богослужение праздничное и великопостное. Накануне великого праздника бывает малая вечерня с повечерием, канонами и акафистом. Мне, вскоре по моем прибытии в обитель, пришлось участвовать в большом праздничном богослужении в день памяти преп. Сергия и Германа, 11 сентября. Накануне праздника, на малой вечерне читался соборне акафист преподобным, у их раки, благолепно украшенной.

О. Игумену сослужили 12 иереев в одинаковом прекрасном облачении. Увеличенный хор пел особым Валаамским напевом запевы преподобным: «Радуйтесь, Сергие и Германе, отцы преблажении!» Всенощное бдение началось в 7 часов вечера и окончилось в 11 ½. Усталость чувствовалась, но усталость, я бы сказал, не утомляющая, а бодрая и радостная.

Торжественное пение, своеобразные напевы, стихиры с канонархом, отчетливое чтение, своевременное сидение, общее праздничное одушевление производят то, что дивная служба проходит легко и незаметно. Пред началом литургии, как только загудит тысячепудовый «Св. Андрей», священнослужители собираются в храме у западных дверей в ожидании игумена. Игумена встречают «со славой». В день храмового праздника идут даже в его покои, и оттуда провожают в храм со свечами и пением. Войдя в храм, при пении праздничного тропаря или задостойника направляются к царским вратам, и по прочтении входных молитв, идут к раке преподобных и прикладываются к их изображениям, после чего входят в алтарь, прикладываются ко св. престолу и взаимно благословляются со словами «Христос посреде нас», «И есть и будет», после чего облачаются. Игумен служит в митре — это отличие было пожаловано валаамским игуменам Императором Николаем II, — и в драгоценном изумрудном кресте с алмазами, дарованном игуменам Валаама Императором Александром I. За литургией на Валааме священнослужители не полагают земных поклонов. По начальном возгласе — все служащие иереи, попарно, отходят к жертвеннику для поминовения близких им лиц. По причащении все сослужившие взаимно приветствуют друг друга с принятием Св. Таин, а по окончании литургии, при встрече, и другие братия сердечно приветствуют причащавшихся. После праздничной литургии совершается при колокольном звоне торжественное шествие с певчими в трапезную, с Богородичною просфорою, которая, после трапезы, по совершении чина панагии, разделяется братии. Я уже упоминал о красоте и разнообразии Валаамского пения. В течение Великого поста, например, на Преждеосвященных литургиях (а их в посту 16) напев «Да исправится молитва моя» почти не повторялся, и всякий раз отличался своеобразною красотою и умилительностью. А Киевское «Благослови, душе моя, Господи» и «Блажен муж» на праздничных всенощных потрясало своим величавым громогласием. Ведь, одно «Аллилуиа» на «Блажен муж» повторяется 90 раз! Удивительны также по своей красоте антифоны пред Евангелием на воскресных всенощных, и прокимны на будничных вечернях!

Начало Великому посту полагается трогательным чином взаимного прощения перед Св. Четыредесятницею. От аналоя, стоящего посреди церкви со святою на нем иконою, постилается налево вдоль всего храма дорожка, указывающая место, где должны становиться братия. Игумен становится у аналоя и первый испрашивает у всех прощения. Затем, по старшинству, подходят к аналою братия, целуют икону, лобызают в рамена настоятеля и друг друга со словами: «прости мя, отче» или «брате»; «Бог простит; прости и мя», и становятся рядом на дорожку, образуя ровный и длинный ряд; за старшею братиею идут простые монахи, послушники, школьники, миряне… По такому же чину бывает взаимное прощание и в конце св. Четыредесятницы, в Великую среду.

В прощеное воскресение, во время прощания, лики поют пасхальные песнопения.

Великий Пост — это дни строгого воздержания, но вместе с тем и великого духовного утешения. В понедельник, вторник и четверг трапезы не поставляется. Братия довольствуются хлебом, квасом и капустою. В эти дни не благословляется даже и самовар по келлиям наставлять. На 1-й седмице в храме идет неусыпаемое чтение псалтири по умершим. На Страстной неделе полунощница начинается в два часа ночи. В прежние годы все четвероевангелие полностью вычитывалось, согласно устава, на Страстной Седмице. Теперь оно вычитывается на 6-й и на Страстной Седмицах. На 6-й в понедельник и вторник прочитывается все Евангелие от Матфея. В четверг — все евангелие от Марка. В среду и пяток чтения Евангелия не бывает. На Страстной неделе в понедельник и вторник прочитывается все Евангелие от Луки, в среду — Иоанн.

Утреня Великого Пятка (Страсти Господни) и утреня Великой Субботы начинаются, по уставу, в час ночи и оканчиваются около пяти. На вечерне Св. Плащаница сперва полагается на горнем месте, на особом столе, и при начале пения «Тебе одѣющагося», переносится на св. Престол и после каждения, при пении той же стихиры износится священнослужителями из алтаря и полагается на столе среди храма. Прикладываться к плащанице начинают при пении тропаря «Благообразный Иосиф», причем прикладываются только к стопам Спасителя. На утрени Вел[икой] Субботы похвалы читаются священнослужителями у плащаницы, а стихи 17-й кафизмы поет левый лик. Правый лик поет первые стихи похвал. С началом канона «Волною морскою» священнослужители входят в алтарь и царские врата закрываются. На 8-й песне врата отверзаются и священнослужители исходят на средину храма, к плащанице. Начало 9-й песни «Не рыдай Мене, Мати» запевают священнослужители и подняв Св. Плащаницу, царскими вратами вносят в алтарь, и полагают на престоле, после чего совершают обычное каждение. После Великого Славословия, при пении «Св. Боже» священнослужители поднимают Плащаницу и, кругом престола, износят ее из алтаря северными дверями, и направляются к западным дверям храма. Совершается крестный ход вокруг храма при начинающемся рассвете. По возвращении в храм идут с Плащаницею к царским вратам, и по возгласе «Премудрость прости» обращаются назад и полагают Плащаницу на ее место среди храма. По отпусте, при пении «Приидите, ублажим» прикладываются к Плащанице, и читается первый час.

Празднование Св. Пасхи начинается обычным порядком в 12 часов ночи. Во дворе кое-где еще лежит снег. Путь крестного хода густо усыпан хвоей. По углам собора в трех местах ярко горят огромные костры из хвои, освещая путь крестному ходу. Ночь тихая, ясная, теплая. Ярко горят звезды. Торжественно разносится дивная песнь «Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небеси, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити». Колокола громко благовествуют «радость велию». В крестном ходе участвуют 14 священнослужителей, кроме о. игумена, все в белых облачениях. В руке игумена св. крест и трисвещник. Первый священнослужитель несет св. Евангелие, остальные — св. иконы. Пасхальная заутреня (без литургии) продолжается три часа. На каждой песни пасхального канона совершается каждение всего храма двумя священнослужителями. На Валааме не существует электрического освещения ни в храме, ни в жилых помещениях, ни в мастерских, — но множество свечей в четырех больших паникадилах и в подсвечниках и горящие свечи в руках молящихся достаточно ярко и торжественно освещают храм в Пасхальную ночь. На христосованье в конце заутрени вышли до 30 иеромонахов, в белых ризах, с иконами в руках.

После утрени был перерыв до пяти часов. В пять часов началась литургия. Литургию совершал игумен с 14 сослужащими при 4 иеродиаконах. Все 19 читали пасхальное Евангелие, причем, кроме церковно-славянского, евангелие читалось еще на финском, русском, карельском, эстонском, шведском и греческом языках. В 7 часов литургия окончилась и в трапезной состоялось братское разговенье.

V

Монастырские храмы. Больница. Трапезная. Ризница. Библиотека. Живописная. Кладбище. Школьное дело. Духовная жизнь и ее руководящие начала

Спасо-Преображенский храм вместе с нижним храмом во имя преподобных Сергия и Германа, где почивают под спудом и мощи преподобных, являются средоточием повседневной молитвенной церковной жизни как иноков, так и приезжающих в обитель богомольцев. Кроме этих двух храмов, внутри монастыря существуют еще четыре храма, из которых в одном, больничном, во имя Живоносного источника Божией Матери, богослужение совершается также ежедневно, и почти в те же часы, как и в главном храме, а в остальных трех — Успенском, Петропавловском, и Троицком — богослужение совершается не всегда. Умилительное впечатление производит храм во имя Живоносного Источника Божией Матери. Он примыкает к монастырской больнице, где по кельям живут и престарелые, или больные и неспособные к труду иноки. Ежедневное богослужение дает им возможность ежедневно слушать божественную литургию и другие церковные службы. Больничный храм небольшой, теплый, со свойственной домашним церквам уютностью и простотой. Служит очередной иеромонах. Благоговейно поет и читает слабым, дрожащим голосом одинокий чтец и певец, выполняя всякое песнопение и всякое чтение тщательно и внимательно, не спеша, со страхом Божиим. Величаво и благоговейно стоят у стен престарелые, седые, изможденные старцы-иноки и схимники. Глубокая тишина. Особенно немощные помещаются на хорах, где они могут и сидеть. У правого клироса в киоте возвышается большой, прекрасно написанный образ Нерукотворного Спаса и благостно озирает убогих старцев-молитвенников.

К храму примыкает больница и приемный покой, где заведующий больницей иеромонах, «доктор» принимает больных иноков и мирян-богомольцев. Больница помещается в верхнем этаже и состоит из ряда светлых и чистых комнат для нуждающихся в больничном лечении. Здесь же находится большая общая палата, примыкающая к церковным хорам. В ней невстающие с постелей могут слышать церковную службу. В этой палате находится написанная во всю стену огромная картина на Евангельскую тему: «придите ко мне вси труждающиеся и обременении, и Аз упокою вы» (Мф. XI. 28). Заведующий больницей иеромонах сообщил мне много интересных и поучительных рассказов о том, как болели и умирали на его руках многие валаамские иноки.

Из нижнего этажа больницы можно пройти в длинный и темный, довольно мрачный, коридор, в котором помещаются келлии престарелых старцев — схимников, всецело ушедших в молитву и богомыслие. Из них особенно поражает удивительный слепец Пионий, радостный, светлый, с ясными, детскими, голубыми, ничего не видящими глазами, и белыми, седыми волосами, с простыми и мудрыми словами.

Успенский храм является древнейшим храмом монастыря. Первоначально он выстроен был еще при игумене Назарии, в конце 18-го века и окончательно благоустроен игуменом Иннокентием. Его давность и старинные иконы и какая-то глубокая царящая в нем тишина особенно располагают к молитве. К успенскому храму примыкает обширная трапезная, в настоящее время, за уменьшением братии, наполовину пустующая. Трапезная расписана по стенам изображениями святых угодников Божиих и всероссийских святителей — Петра и Алексия, Ионы и Филиппа Московских, Иоанна и Геннадия Новгородских, Феодосия Черниговского и Димитрия Ростовского, Митрофана Воронежского и Тихона Задонского, Иоасафа Белгородского и Иннокентия Иркутского, Сергия Радонежского и Серафима Саровского. Переходя к порядку монастырской трапезы, я кстати расскажу и вообще о распределении монашеского трудового дня. Монашеский день, и зимою, и летом, начинается в 2 ч. 30 м., в 3 часа утра полунощницей, обязательной для всей братии. За полунощницей следует утреня, во время которой братия начинают расходиться по своим послушаниям. На ранней обедне, которая начинается в пять часов, в храме остаются уже немногие иноки на клиросе и на других храмовых послушаниях — пономари, свечник, дежурные у раки преподобных и т. п. Поздняя литургия начинается в девять часов, и после нее, в 10 ч. 30 м., звонят трижды в колокол к трапезе.

Иноки со всех сторон медленно сходятся в трапезную, и усаживаются на своих местах, на скамейках, спиною к столу, в ожидании очередного иеромонаха, который служит позднюю литургию. При входе иеромонаха все встают, и по удару колокола поют молитву. Служащий иеромонах благословляет трапезу, и все садятся на свои места. Каждому полагается тарелка, ложка, два куска вкусного черного хлеба и салфетка. Салфетки меняются раз в неделю, по воскресеньям. По новому удару колокола чтец, помещающийся на кафедре, посреди трапезной, начинает читать житие дневного святого, или поучение св. Иоанна Златоуста, или св. Димитрия Ростовского. За обедом обычно бывает четыре перемены кушанья. За ужином три: отсутствует первое блюдо. Этим первым блюдом обычно бывает разного рода винегрет: свекла с вареным картофелем, солеными огурцами, хреном и квасом; вареный картофель с солеными грибами, и с луком; брюква; вареный горох; иногда селедка; по скоромным дням бывает творог со сметаной. Блюда меняются по звону колокола, с молитвой, в деревянных чашках. В течение всего года неизменно за обедом и ужином подаются ежедневно одни и те же блюда — щи, суп (по-здешнему похлебка), рисовая каша за обедом и гречневая каша за ужином. Я целый год питался этим столом, и эта пища мне не только не надоела, но все более и более нравилась: так вкусно она изготовляется, обильно заправленная разными овощами. По окончании трапезы, по троекратному удару колокола, поется послеобеденная молитва и братия расходится на отдых и на работу.

В пять часов начинается вечернее богослужение, — 9-й час, вечерня и повечерие с положенными канонами и акафистом. После вечернего богослужения бывает вечерняя трапеза, а затем в церкви вечернее правило, состоящее из вечерних молитв, Иисусовой молитвы, поклонов и благословения служащего. Порядок келейной молитвы есть уже личное дело каждого, совершаемое по благословению Старца.

В особом корпусе, недалеко от трапезной, помещаются ризница, библиотека и живописная мастерская. Рядом с библиотекой переплетная мастерская.

Монастырская ризница помещается над монастырской библиотекой. В ней хранится много замечательных предметов, ценных не только по материальной стоимости, но и по их художественному и историческому значению. Таковы, прежде всего, многочисленные старинные церковные облачения из художественной парчи, вклады Императрицы Елисаветы Петровны, Екатерины II-й, Императора Александра I и Александра II-го, одежды на престол и жертвенник, покровы на раку преподобных; искусной работы покровцы и воздухи на Св. Дары и др. Кроме облачений, в ризнице хранятся древние иконы, художественной работы евангелия, сосуды и кресты, и много другой церковной утвари.

Большую ценность представляет и монастырская библиотека, заключающая в себе до 30 000 томов книг, ценных рукописей, старопечатных книг, творений св. Отцов, в издании Migne’а (хотя и не полный комплект) и, наконец, журналов и протоколов всех наших Духовных академий, причем некоторые (напр. «Христианское Чтение») имеются за все годы их существования. Кроме книг духовного содержания, в библиотеке имеется много книг обще-исторического, естественно-научного, философского и технического содержания. Для ознакомления с составом библиотеки и для отыскания необходимых книг, имеются тщательно составленные систематические каталоги. Кроме основной, фундаментальной библиотеки, имеется библиотека меньших размеров, состоящая из книг, коими обычно пользуются братия обители.

Недалеко от библиотеки и от разницы находится монастырская иконописная и живописная школа, в которой под руководством опытного учителя-монаха обучаются иконописи и живописи около пятнадцати мальчиков и послушников. Валаамская иконопись не придерживается старины и является продолжением иконостасной живописи конца прошлого века. Иконы выписываются весьма тщательно и чисто. Среди учеников есть талантливые пейзажисты. Иконописью и живописью занимаются и некоторые из братий — любители, наполняющие этим свое свободное время. Трудами учеников школы, во главе с их наставником — совершен огромного труда подвиг — художественная реставрация верхнего храма, отличающаяся необыкновенною живостью и яркостью красок.

С северо-запада к монастырю примыкает, расположенное по краю обрыва, старое монастырское кладбище. В этом обрыве можно осматривать пещеру, где подвизался в старые годы один из валаамских пустынножителей. Кладбище является любимым местом уединенного молитвенного посещения братий обители. В старину на могилах не обозначали имени погребенного. Но теперь на всех могилах не только указаны имена «зде лежащих», но поставлены кресты и даже воздвигнуты памятники, а на некоторых могилах имеются эпитафии в стихах, составленные местным поэтом-иноком. В центре кладбища возвышается большой мраморный крест, у которого совершаются общие заупокойные молитвы. При входе на кладбище привлекает к себе общее внимание старинная надгробная плита над таинственной могилой, в которой, по преданию, похоронен шведский король Магнус, живший в XIV веке, потерпевший кораблекрушение в Ладожском море, выкинутый волнами на Валаамский берег, подобранный монахами, оказавшими ему заботливый уход. После кораблекрушения и всех перенесенных страданий, король покаялся во всех своих прежних грехах и неправдах, принял православие и монашество, с именем Григория, был облечен в схиму и скончался. Все это произошло в 1371 году. Таково Валаамское предание. А по шведским летописям об этом самом короле рассказывается, что он утонул в море при осаде какой-то северной норвежской крепости в 1372 году. Надпись на могиле короля Магнуса на Валааме гласит следующее:

На сем месте тело погребено, В 1371 году земле оно предано, Магнуса, шведского короля,

Который святое крещение восприя, При крещении Григорием наречен.

В Швеции он в 1336 году рожден, В 1360 году на престол возведен.

Великую силу имея и оною ополчен,

Двоекратно на Россию воевал,

И о прекращении войны клятву давал,

Но, преступив клятву, паки вооружился,

Тогда в свирепых волнах погрузился.

В ладожском озере войско его осталось,

И вооруженного флота знаков не оказалось;

Сам он на корабельной доске носился,

Три дня и три ночи Богом хранился,

От потопления был избавлен,

Волнами к берегу сего монастыря управлен,

Иноками взят и в обитель внесен,

Православным крещением просвещен:

Потом на место царския диадимы,

Облечен в монахи, удостоился схимы,

Пожив три дня, здесь скончался,

Был в короне и схимою увенчался.

На этом же кладбище находится могила Епископа Киприана, известного руководителя церковно-школьного дела среди корельского населения и некоторых настоятелей и чтимых старцев обители.

Все свои нужды монастырь обслуживает своими собственными силами и средствами, насколько позволяет ему это значительно уменьшившийся после войны и революции состав братии. Кроме церковного послушания братия выполняют и все полевые, огородные, лесные и садовые работы, трудятся в монастырской канцелярии, в экономской, в поварне, пекарне, в просфорне, в монастырских — сапожной, портняжной, слесарной, шорной, столярной, бондарной, на водокачке, в бане, на конном дворе, в коровниках, и на разных других послушаниях. В монастыре существует переплетная мастерская, свечной завод, фотография и т. д. Трудно и перечислить все виды монастырского самообслуживания.

И в пределах монастыря, и вне его — на дорогах — всюду поддерживается возможная чистота и порядок: всюду расставлены столбы с надписями на шести языках — финском, русском, английском, шведском, немецком и французском, — указывающими направление дороги, расстояние скитов и других мест, так что туристу и богомольцу легко ориентироваться в местности и самому, без помощи проводников. Но в гостинице имеются и проводники, молодые люди, студенты университета, знающие языки, приглашаемые в монастырь на летние месяцы.

Заботливо поставлено в монастыре и школьное дело, начиная с самого юного возраста. В одном из скитов (Воскресенском) имеется монастырский детский приют для мальчиков дошкольного возраста, сирот и детей бедных родителей из прибрежного населения. Этот приют находится в прекрасном помещении, просторном и светлом, содержится в образцовой чистоте, под наблюдением опытной руководительницы.

Мальчики, достигшие школьного возраста, посещают монастырскую школу с пятилетним курсом обучения, содержимую на средства правительства при помещении и отоплении от монастыря. Для окончивших школу существуют дополнительные вечерние классы. Часть мальчиков-школьников живет в детском приюте; старшие мальчики живут при монастыре, в особом помещении, киновии, под наблюдением одного из иноков. Окончившие школу обучаются разным мастерствам — столярному, слесарному, шорному, сапожному и другим. По достижении известного возраста, научившись тому или другому искусству или мастерству, мальчики могут уходить из монастыря на волю, и там зарабатывать себе хлеб и устраивать свою жизнь самостоятельно.

Если же они пожелают и дальше оставаться в монастыре, то переходят на положение послушников, и несут то или иное монастырское послушание, в мастерских, в живописной, на клиросе и т. д.

Для послушников в зимнее время тоже существуют дополнительные занятия — четыре раза в неделю. Они изучают Священное Писание Ветхого и Нового Завета, аскетику, церковный устав, церковное пение. Но послушничество не есть еще иночество, и послушник, при желании, может снять свой подрясник, надеть пиджак и шляпу, и уйти из монастыря в мир, хотя такой поступок не одобряется и самими послушниками, если он не совершается по обязанности, например, для отбывания воинской повинности. В общем нужно сказать, что валаамские послушники производят благоприятное впечатление своею скромностью, благовоспитанностью и серьезностью, хотя, конечно, нет правила без исключения.

Внешним распорядком жизни и трудами на пользу обители, конечно, не исчерпывается монастырская жизнь братии. Самая глубокая сущность этой жизни заключается в духовном подвиге, всегда индивидуальном, всегда интимном, всегда глубоко-скрытом, ведомом только духовнику и старцу.

Хотя монастырь и называется общежитием, но в сущности это есть собрание уединенных, единолично совершающих свое спасение братий, в подлинном смысле монахов (одиноких), знающих только Бога да себя, себя да Бога, перед единым Богом да своею совестью проходящих свой иноческий путь. Упомянутые мною выше рукописные собрания дневников, выписок из читаемых духовных книг и воспоминаний о замечательных, или просто близких старцах и братиях, свидетельствуют о том, что наряду с внешней, служебной, работой и послушанием, в глубине, под этою внешнею оболочкой, идет еще и иная, незримая, индивидуальная, внутренняя работа духовного подвига, внимания к своему духовному устроению, борьбы с помыслами и страстями, тайной и явной молитвы. Если бы в обители не было этой внутренней невидимой для постороннего глаза работы, внутреннего делания, то, конечно, не было бы и смысла идти в монастырь. Ведь в монастырь влекутся с молодых лет именно этим сердечным порывом к Богу, к спасению души своей от греха, от соблазнов мира, к духовному возрастанию и преуспеянию. И то, что в прославленных и почитаемых старцах вылилось уже в определенный и привлекательный духовный облик святости, то в рядовом монахе живет, как еще продолжающийся процесс внутренней работы, падений и восстаний. Все в монастырь идут одним путем, к одной цели, все восходят на вершину одной духовной горы, но одни идут тверже, упорнее, успешнее, заметнее, другие слабее, труднее, медленнее, с колебаниями, с остановками, с перерывами, с падениями… В обители на самом простом, рядовом монахе, работающем где-нибудь на конном дворе, или в рухольной, или в бане — уже чувствуется влияние монастырской духовной культуры, монастырской традиции — оно чувствуется в его глубоком, сосредоточенном, осмысленном взоре, в его манере обращения, в его отдельных словах и замечаниях. Вы чувствуете в нем простоту и безыскусственность веры, простое, любовное отношение к людям, самоуглубленность, скромность, веселость, приветливость, общительность, заботливость, услужливость без угодничества, чувство своего достоинства без гордости и чванства, все то, что приобретается непрерывным преодолением своего эгоистического «я». Таковы общие черты правильно проходящих монастырскую жизнь. Конечно, бывают всякие личные уклонения и неправильности, но они не меняют общего характера и направления жизни. В деле воспитания такого именно духовного общего монашеского облика имеют большое и руководящее значение два основных принципа монастырской жизни — во 1-х, ничего не делать без благословения, и во 2-х все делать по послушанию. Следование этим двум правилам уничтожает в человеке всякую самость, и всякую внутреннюю нечистоту, не убивая инициативы. Следование этим двум правилам убийственно для всякого тайного греховного замысла и начинания. Греховный замысел, обнаруженный перед Старцем, теряет свою привлекательность и свое обаяние. Только вынашиваемый в тайниках сердца греховный помысл опьяняет человека своею мнимою, воображаемой сладостью. Обнаруженный, он сразу бледнеет, теряет свою обольстительную привлекательность, и человек отрезвляется.

Поэтому истинный монах, или всякий, кто понимает значение благословения и послушания, не осуществляет ни одного своего желания, даже самого благовидного, не получив на это благословения Старца, или, за его отсутствием, даже простого собрата-инока. При всяком деле, совершаемом по послушанию и по благословению, а не по своему только решению, сглаживаются все трудности, неясности и шероховатости дела, все сомнения и все колебания. Все это исчезает, потому что дело делается не за свой страх: собственная личность отходит на задний план, свое «я» стушевывается, дело делается легко и радостно.

Протоиерей Сергий Четвериков

IV

ВЫБОРКА ИЗ ПИСЬМА О. СЕРГИЯ ЧЕТВЕРИКОВА
ОТ 28 НОЯБРЯ 1946 г.

[Составлена монахом Иувианом (Красноперовым) в Спасо-Преображенском Валаамском монастыре в Папинниеми]

«По своему содержанию Иисусова молитва очень однообразна: все „помилуй“ да „помилуй!“ — Но не в этом дело. Ни одна молитва не ставила меня так прямо перед лицем Божиим, как эта молитва.

Другие молитвы имеют каждая свое содержание: утренняя молитва, вечерняя и т. д. У этой молитвы одно содержание: „помилуй меня!“ Она заставляет чувствовать себя стоящим перед лицем Живого Бога, с чувством покаяния и только. Но это стояние перед Богом с чувством покаяния очень много дает, оно дает мне самое нужное — сознание своей неправды перед Богом. Я стою перед Богом с чувством своей неправды, и это делает Бога особенно мне близким — не так ли?

Никакая другая молитва не может заменить ее. Там мы просим о наших нуждах: „хлеб наш насущный даждь нам днес[ь]“ и др. А в ней, в этой молитве, мы только предстоим Богу с сознанием нашего недостоинства. А ведь это и есть главное, что он нас требуется.

В этом и заключается сила и значение Иисусовой молитвы. Нужны, конечно, и другие молитвы. Но они все направлены на удовлетворение тех или других наших нужд, или нужд наших ближних…

Одна только Иисусова молитва исключительно обращена на сознание своего недостоинства перед Богом, то есть научает нас правильному отношению к Богу. А это и есть самое важное. У нас этого обычно не бывает. Мы все чего-нибудь выпрашиваем: здоровья, успеха в делах и т. п. Между тем самое нужное для нас заключается в сознании своего недостоинства перед Богом, а этого-то у нас обычно и не хватает. Разве это не так?

И вот Иисусова молитва научает нас самому важному и самому нужному — она учит нас стоять в правильном отношении к Богу – сознавать Его святость и наше убожество — смиряться. Это я понял, читая и перечитывая изданную Вами книгу: „Беседы о молитве Иисусовой“.

Протоиерей Сергий Четвериков.

V

[ЗАВЕЩАНИЕ ПРОТОИЕРЕЯ СЕРГИЯ ИВАНОВИЧА ЧЕТВЕРИКОВА]

Николаю Леонидовичу Лупандину

Копии: Вере Александровне Верховской

Феодосию Серг[еевичу] Четверикову

Ник[олаю] Павл[овичу] Хирьякову[57]

Мое Духовное завещание,

Составленною мною во избежание всяких затруднений, могущих возникнуть после моей смерти. Настоящим завещанием отменяются все другие, устные и письменные, мои распоряжения, связанные с моею смертью и погребением.

Глубокоуважаемую и дорогую Веру Алексеевну Верховскую, как старшую мою родственницу, прошу сохранить у себя настоящий документ, а когда наступит время, присмотреть за точным и неотложным исполнением моей воли, каковую прошу исполнить моего сына, инженера Феодосия Сергеевича Четверикова, и моих добрых и глубокоуважаемых друзей — инженера Николая Павловича Хирьякова и инженера Николая Леонидовича Лупандина.

Воля моя состоит в следующем.

Во имя Отца и Сына и Св[ятаго] Духа!

Не имея ни денег, ни имущества, как движимого, так и недвижимого, не могу никому завещать никакого ценного материального имущества.

Мою рукопись, Как прошла моя жизнь в России, хранящуюся у Веры Алексеевны Верховской, прошу передать моей старшей за рубежом дочери, Александре Сергеевне Четвериковой после того, как ее прочитает мой сын, Феодосий Сергеевич; Александра Сергеевна передаст ее для чтения другим моим детям; после Александры Сергеевны рукопись останется в семье моей дочери Ольги Сергеевны Верховской.

Все мои другие рукописи и письма, какие окажутся после моей смерти, прошу передать моей дочери Александре Сергеевне Четвериковой, которая и поступит с ними по своему усмотрению согласно надобности.

Похоронить меня прошу как можно проще, в самом простом деревянном гробе, без украшений, на кладбище в Славиемо Удольи, среди русских могил.

Отпевание мое прошу совершить по схимническому чину, как состоящего в келейном схимническом постриге, хотя я и провел всю свою жизнь в деятельном пастырском служении. Впрочем, вопрос в чине погребения предоставляю окончательно решить братьям-сопастырям. Но в конце концов думается, в виду тайности пострига, не обнаруживать его[58], хоронить как священника, каким я и был всю жизнь. Постриг не является моим личным делом, и его не следует обнаруживать, а только положить схиму со мною в гроб.

На грудь мне прошу возложить мой деревянный оптинский крест (на черной ленте), и маленькое черное Евангелие на русском языке, подарок дочери Александры Сергеевны. В изголовьи моем (над подушкой гроба) прошу положить бумажный образок Нямецкой (Румынской) иконки Божией Матери, присланной мне из Нямецкого монастыря, где я написал свою книгу о Старце Паисии Величковском, изданную Нямецким монастырем на румынском языке (полного русского ее перевода не существует), и такой же бумажный образок препп. Сергия и Германа Валаамских, дорогой мне по воспоминаниям о Валааме и моих тамошних литературных занятиях.

На моей могиле прошу поставить простой деревянный осмиконечный[59] крест крепкого дерева. В центре Креста с лицевой стороны прошу врезать под стеклом бумажный образок Успения Богоматери, подаренный мне умиравшим во французском госпитале русским солдатом из г. Камышина Сарат[овской] губ[ернии], которого я посещал и напутствовал перед смертью. Это было его материнское благословение. Перед образом прошу укрепить лампадку в фонарике. Добрые души будут приносить иногда масло и зажигать эту лампадку.

На кресте, в надлежащем месте, прошу сделать надпись: „Здесь покоится прах русского протоиерея Сергия Четверикова, родом из купцов г. Бахмута, Екатеринославской губернии. Родился 10.VI/1867 г. Сконч…….. „Делая добро, да не унываем; в свое время пожнем, если не ослабеем“ (Галат. VI. 9)[“].

Мой наперсный крест, серебряный, вызолоченный, полученный мною в подарок от покойной жены, и принадлежавший ее отцу, протоиерею, прошу хранить в семье моей младшей дочери, Ольги Сергеевны Верховской. Этот крест в свое время был возложен на меня Саратовским Епископом Гермогеном…[60]

Мой серебряный академический крестик, подаренный мне на первом месте моего пастырского служения, оставляю моей дочери Александре Сергеевне, в память наших общих литературных занятий и нашего единодушия в работе.

Мою малую Библию на русском языке, прочитанную мною семь раз, оставляю на память моему сыну Феодосию Сергеевичу и моей невестке Валентине Николаевне.

Все прочие мои вещи — книги, иконы, рукописи, платье и пр[о]ч[ее] прошу моих детей распределить по их усмотрению. Среди рукописей могут иметь особый интерес мои доклады Епархиальным Съездам Духовенства о русском студенческом христианском Движении, мой доклад митрополиту Евлогию о Софианстве, моя публичная лекция об о. Иоанне Кронштадтском, журнальные статьи о разных течениях христианской мысли в эмиграции (полемика с Н. А. Бердяевым). Полученные мною и не уничтоженные мною письма прошу уничтожить.

Имеющаяся у меня на груди бархатная ладонка [sic!], заключающая в себе медальон с частицею Животворящего Древа Креста Господня принадлежит графине Марии Павловне Толстой, и должна быть передана моей дочери Александре Сергеевне для вручения по принадлежности.

Мое богослужебное Евангелие, дар Валаамской обители, завещаю Братиславской церкви с просьбою святых молитв.

Мой большой медный богослужебный Крест, дар духовного сына — пастыря, прошу принять на память и в благодарность за гостеприимство и молитвенный приют — нынешнего настоятеля Братиславского храма, о. архим[андрита] Михаила[61].

Принадлежащую мне келейную исповедническую эпитрахиль [sic!] оптинского старца иеросхимонаха Амвросия, полученную мною в память составления его жизнеописания от настоятеля Оптиной Пустыни о. Архимандрита Ксенофонта, прошу принять на молитвенную память (после моей кончины) и в знак моей благодарности и любви моего духовного отца, о. игумена Филимона, Валаамского постриженика.

Мои карманные часы, служившею мне верою и правдою более сорока лет, прошу принять на память моего внука Алешу — в память наших занятий по Закону Божию.

Мою финляндскую любимую синюю чашку и блюдце оставляю на память моей дорогой внучке Ляле[62].

Принадлежащую мне картину «Кальвария» в Баньской Щавнице, написанную для меня о. Архимандритом Михаилом, оставляю на память доброй Аннушке[63], много для меня потрудившейся.

Моим душеприказчикам, исполнителям и наблюдателям за исполнением всего вышеизложенного, приношу сердечную благодарность, и призываю на них Божие благословение.

Молитвенно призываю Божие благословение и на всех близких и знакомых тружеников и прихожан Братиславского храма, церковного старосту, церковный совет с их семьями, регентшу хора, дорогую мою первоначальную сотрудницу по приходу, Лидию Иосифовну, и певчих, псаломщика Ю. П. Степанова, учащихся детей, и на всех прихожан, приношу всем глубокую благодарность за приют, заботы и доброе ко мне отношение. Да сохранит Вас всех Господь в здравии и благополучии, и возвратит на родную землю! А обо мне, переходящем всем предстоящую роковую грань жизни, и идущему на страшный суд Божий — прошу святых молитв Ваших!

Грешный и недостойный

Протоиерей (иеросхимонах)

Сергий Четвериков

30. XI/13. XII 44.

Братислава.

VI

ВОСПОМИНАНИЯ О ПРОТ. С. И. ЧЕТВЕРИКОВЕ

№ 1

[О кончине прот. Сергия Четверикова][64]

На Рождество о. Сергий заболел, видимо, простудился и слег в постель. Несколько дней была высокая температура, но болезнь так и осталась в виде гриппа, хотя подозрение было на воспаление легких, но уж слишком скоро и без последствий оно прошло.

Недельки через две температура спала, самочувствие у о. Сергия улучшилось, но вставать с постели ему не захотелось и он продолжал лежать и, понятно, чувствовал, что с каждым днем все больше его оставляют силы. На все наши уговоры встать, он уверял, что не может, что у него в бедре такая боль, когда он встает, что он ходить и сидеть не может, что ему лучше и спокойнее лежать.

И вот, однажды утром, во вторник 29-го апреля я пришла к школу и вдруг почувствовала, что не в силах сосредоточиться, что мне нестерпимо и безотложно хочется говорить с о. Сергием. Я попросила коллег меня заменить и поехала. О. Сергий дремал и очень обрадовался, сказавши: «Вот как хорошо, что Вы приехали, а я умираю…»

Конечно, я его в этом разуверяла, спросила, как он себя чувствует, что болит. О. Сергий сказал, что он только слаб, но болей никаких не чувствует, потом заметил: «смешные люди, думают, что умирать страшно». Эту тему мы обобщили и долго разговаривали.

Видя все же, что конец уже близок я спросила о. Сергия если он не хочет что-нибудь мне сказать или нет ли у него какого-нибудь желания? О. Сергий ответил уверенно и без колебаний: «нет, мне хорошо, я теперь дольше всего люблю спать и спать много, а Вы, Вера Николаевна, ничего не хотите мне сказать?» Я признаться растерялась и только попросила о. Сергия помолиться за мужа… Он же мне на это заявил, что хотел бы меня поисповедовать, чтобы я привезла Дары от о. Петра.

Видно было, что разговор все же о. Сергия утомил, я поехала в школу. В половине шестого Валюша телефонировала, что о. Сергий только что скончался… вернее заснул… еще в 5 час. он с Валей разговаривал…

О смерти о. Сергия Феодосий Сергеевич немедленно известил Владыку Сергия[65], он ответил телеграммой, но приехать не смог. Задолго до кончины о. Сергий часто звал к себе нашего нового священника о. Петра, у которого он исповедовался и причащался и которого просил самого его похоронить, никого из духовенства не извещая и не приглашая на похороны.

Похоронен о. Сергий на кладбище за Братиславой, в Соловьиной долине, — такова воля покойного и об этом он неоднократно вспоминает в завещании. Не совсем удачно день похорон пришелся на 1-е мая, когда не ходили трамваи, и старые почитатели не могли за далекостью расстояния все лично присутствовать… Это тем досаднее, что похороны были удивительны и необычайны. Погребение длилось три часа… 6 различных чтецов читали 6 раз Евангелие, прекрасно и стройно пел хор, была масса красивых и больших венков. Два раза выступал со словом о. Петр, и сказал прекрасно, задушевно, тепло. Все как скованы были одним общим чувством и горем, все теряли одинаково близкого и дорогого человека…

Умер и ушел из жизни наш общий молитвенник, наставник, любимый отец и наш друг, к которому каждый из нас нес свои боли и скорби…

№ 2

[Л. А. Зандер]

Отец Сергий Четвериков

29 апреля покинул свое земное жилище отец Сергий Четвериков. В эмиграции вообще богатой выдающимся духовенством — не было и нет священника, равного отцу Сергию по духовному авторитету, по любви к нему его духовных детей и по тем бесчисленным связям, которые соединяли его и с молодежью, и со взрослыми, ищущими его руководства и совета. Но он был огромным авторитетом и для духовенства, — в этом смысле справедливо назвать его старцем старцев. Отец Сергий прошел долгий путь священства, который всем, кто знал его лично представляется ясным и безоблачным, как тихий июньский вечер. В нем была голубиная простота и ясность и раз встав на путь священства (преодолев для этого молодой Sturm und Drang — духовную бурю, — о которой он сам пишет, но которую нам в нем и представить трудно) — он шел по нему спокойно, ровно — воплощая в себе пленительный образ русского пастыря, русского старца.

Удивительным образом сочетались в нем уставность со свободой, строгость с добротой, аскеза с любовью к людям, к природе, к культуре. У него были свои вкусы и убеждения, но у него не было предрассудков; поэтому суждения его были почти всегда неожиданными и новыми: предугадать или предсказать что он скажет и что он сделает было невозможно… Мы знаем его, как молитвенную душу Христианского Студенческого Движения. Он сблизился с ним в 1926 г., будучи настоятелем церкви в Братиславе, помогая возникшему там кружку, навещая съезды, участвуя в Журнале Движения.

В Вестнике РСХД (№ 3 за 1926 г. литографированное издание) появилось замечательное «Письмо русским студентам, участникам Христианского Движения», в котором о. Сергий излагает свое мнение о задачах и целях Движения и об опасностях, стоящих на его пути. Письмо содержат и ряд автобиографических данных и покоряет своею искренностью, простотой и ясностью. За ним последовали статьи: «Отчего мы радуемся в день Св. Пасхи» (№ 6, 1926), «Христианство как рождение новой жизни в душе и как трудничество во имя Христово» (№ 2, 1928), «Задачи Движения» (№ 5, 1928) и др.

Движение очень быстро поняло с кем оно имеет дело и обратилось с просьбой к Владыке Евлогию дать нам отца Сергия. Владыка, конечно, на это согласился. Но удивительно, и типично для о. Сергия было то, как он сам принял это приглашение работать в учреждении нового типа, не вмещающегося ни в какие канонические формы и столь многими подозреваемое.

Вот, что писал он в своем первом письме Движению, напечатанном в № 9 Вестника за 1928 год:

«…Митрополит Евлогий поручил мне пастырское руководство Русским Христианским Студенческим Движением. Я сознаю важность и ответственность этого поручения, сознаю и слабость своих сил, но так как я люблю Движение, считаю его очень важным явлением русской жизни, многого ожидаю от него для православной Церкви и для России, то я охотно готов посвятить ему весь остаток моей жизни, надеясь на помощь Божию и на молитвы всех тех, кому близко и дорого дело совершаемое, Движением…»

Дальше о. Сергий говорит о том, как он понимает свою задачу в Движении: не как администратора (потому что у Движения есть свои органы) и не как духовника (потому что члены Движения рассеяны по всему свету и уже имеют своих духовников): «в чем же в таком случае будет состоять мое отношение к Движению? По моему мнению оно будет состоять в том, что я буду жить с Движением одной жизнью, входить, насколько могу и сумею, в жизнь как отдельных членов Движения, так и в жизнь кружкой и съездов, работать и молиться с ними, теснее связывать Движение с Церковью, помогать ему выяснять и осуществлять его задачи, содействовать его правильному церковному росту и развитию. Конечно, во всех перечисленных мною отношениях можно сделать и очень много, можно и ничего не сделать; можно стать и полезным и нужным Движению, можно оказаться и тяготящим его бременем. Я искренно молю Бога помочь мне быть первым, а не последним…»

О том насколько удалось о. Сергию выполнить свою задачу свидетельствует та горячая любовь, которая сопровождала его во всех его поездках по Движению: а где он только не был! И повсюду у него образовывались крепкие связи, которые влекли за собою огромную, превосходящую воображение переписку. Если о curé d’Ars говорят, что он был мучеником исповедальни, то об о. Сергии можно сказать, что он был мучеником письменного стола.

В Париже на стене около этого стола он накрепил все фотографии съездов, кружков, членов Движения. И снимок с этого угла с сотнями глаз, смотрящих на сидящего перед столом о. Сергия является символ[ом] движения как молитвенного братства, как малой церкви: Ecclesia in episcopo, episcopus in ecclesia.

В этом отношении у о. Сергия был особый дар, который можно назвать «явленной соборностью». Он сам осознавал это, но принимал этот дар как свой долг — в первую голову — молитвенный. Незадолго перед своей смертью он писал в Париж, обращаясь к членам Движения: «расставаясь со всеми вами — и взрослыми и юными — с любовию и молитвой призываю на вас благословение Божие, который давал мне силы носить вас в сердце своем, как некогда он давал силы Моисею носить в сердце своем народ Израильский…» Это ношение в сердце других сказывалось и литургически: в церкви о. Сергия находили себе приют все «бездомные» священники; к церкви Движения Владыка Евлогий неизменно приписывал тех, кто оказывался без приходов. Поэтому бывали такие службы: служит о. Лев Липеровский, на клиросе поет и читает о. Виктор Юрьев; а прислуживает и подает кадило о. Сергий…

Это соборование духовенства в Движенской церкви стало традицией: так часто в ней сослужат и столь многие! «Соборность» о. Сергия видимая и ощущаемая в алтаре и в храме и распространявшаяся на все Движение — им не ограничилась. В его речах и статьях всегда наличествует молитвенная память о русском народе, живая связь с русскими святыми. И уходя от нас он завещал всем постоянно читать ту молитву, где поминается собор святых — вселенских и русских — для того, чтобы самая память о родине была для нас путем вхождения в собор святых…

Мы не можем сейчас говорить подробно о работе о. Сергия в Движении, ни тем более о всей его жизни. Достаточно взять в руки Вестник и пересмотреть те 28 статей о. Сергия, которые в нем напечатаны, чтобы получить впечатление и о значительности, и глубине его работы и его влияния. А к статьям надо еще прибавить Праздничные письма — проповеди (их в моей коллекции документов Движения — 31).

Достаточно просмотреть фотографические альбомы Движения, чтобы увидеть о. Сергия, окруженного Парижанами, Пражанами, Рижанами, Ревельцами, Выборжцами и т. д. … поистине он был протоиереем всея Европы, как назвал его Митрополит Евлогий…

После путешествия на Валаам (в 1930 г.) о. Сергий очень полюбил тишину этого монастыря и неоднократно уезжал туда для литературной и духовной работы. А в 1939 г. отправившись туда, он уже не смог вернуться в Западную Европу. В Сочельник 1940 г. о. Сергий вместе с братией монастыря был эвакуирован внутрь Финляндии и сначала жил во временном помещении монастыря, а потом — чтобы не обременять братию — переехал в Гельсингфорс, откуда перебрался в Братиславу — к своему сыну Феодосию Сергеевичу. Там о. Сергий провел последние годы своей жизни, очень тяготясь тем, что жить ему пришлось в 3 километрах от церкви, которую он по крайней слабости не мог посещать. Незадолго перед смертью он написал своим друзьям и сопастырям большое письмо — оно лучше всякой биографии творит вечную память дорогому почившему.

№ 3

Ф. Г. Спасский

[Текст выступления в Собрании РСХД]

Заранее прошу простить за некоторую неуместность того, о чем я буду даже не говорить, а вопреки своему обычаю читать. Я предпочел сказать об о. Сергие на прошлом собрании в его честь еще при жизни его, отметившем пятидесятилетие его священства: почти четверть этого срока я был при нем псаломщиком. Моя память бережно хранит его образ служащим, связывает его с этим служением и, в особенности, в другом нашем храме — катакомбном на Монпарнасе.

В линию службы при о. Сергие я попал случайно. Я работал по хозяйству на съезде Движения около Амьена в 1928 г., помогая моему однокашнику по Институту Г. А. Бобровскому. На этот съезд приехал о. Сергий с Александрой Сергеевной, серьезной и пылкой движенкой, и Ольгой Сергеевной — она была чуть больше своей Машеньки.

Меня прежде всего поразил внешне подтянутый вид о. Сергия и, в особенности, его взгляд, спокойный и глубокий.

Устроена была, по обычаю, Церковь, И. А. попытался устроить пение, но в силу своих отношений, утонул в огромном количестве любителей пения, ревностных, но не справлявшихся ни с голосом, ни со слухом. О. Сергий был несколько огорчен этим и вечером пришел с И. А. ко мне просить, не мог ли бы я устроить маленький хор. Мне было неудобно и отказать, и неловко перед другом моим И. А. Я и сказал об этом о. Сергию. Он мне просто и спокойно сказал: «Они плохо поют».

Мы с И. А. сразу же организовали малый хор, в который попал и враг по пению И. А. Слепьян — «он белугою ревел», и о. Сергий после службы мимоходом сказал мне: «с Вами удобно служить». Такая его простота и естественность при необычайной его углубленности духа, которую я обрел в его словах на собраниях и, больше всего, в его службе, дали мне первое основание стать его псаломщиком в церкви, которую предполагали открыть при Движении. Когда он предложил мне это, я прежде всего сказал ему, что естественнее этот пост было бы занять кому-либо из движенцев, хотя бы И. А., который легко мог бы совместить это со своей работой. Однако, о. Сергий сказал: «Ничего, Вы будете только в церкви». Этим мое положение его псаломщика вполне определилось.

Здесь произошел наш единственный в жизни длинный разговор — в прошлом нашлись какие-то ниточки, связывавшие служение о. Сергия с моим отцом через службу о. Сергия в наших краях.

Устройство церкви было не легко: дом забит был кружками, клубами и т. д. Никто не соглашался уступить помещение. Наконец, удалось изгнать из гаража чьи-то автомобили и очень быстро устроить там храм. Я работал с большим рвением, на то были у меня субъективные причины, о которых о. Сергий знал. Мой сын умер в соседнем госпитале за год перед тем, как раз в дни устройства Церкви.

Сразу же пошли у нас ежедневные службы. Движенцы их сначала более или менее посещали, пытались устроить дежурства, но очень скоро мне пришлось кипятить теплоту на свечке: это у меня выходило ловко, чему немало дивилась покойная А. Я. Смирнова, после взявшая на себя заботу об этом.

Несмотря на то, что жил я в другом конце Парижа, мне не тяжко было дважды в день ездить на службы, если служил о. Сергий. Когда кто-либо заменял его — а это бывало часто, так как у нас начинали службу под руководством о. Сергия многие молодые священники, я чувствовал нарушение того, что меня так привязывало к о. Сергию. Никогда я не позволял себе задержать его разговором, использовать его время для духовной беседы: его очень мало и так щадили! Я служил при о. Сергие и, думаю, беседы наши и велись в самом богослужении, в особенности, если Церковь была пуста. Правда, пустоты в Церкви при службе о. Сергия я никогда не чувствовал: его «мир всем» при отсутствии молящихся не вызывал мысли о том, что о мире здесь никто не слышит: я думаю, что у священников нередко является такое огорчение из-за покинутости храма.

Служба о. Сергия была внешне и внутренне исполнена церковного ритма, особого духовного естественного изящества. Это был его дар, раз навсегда укрепившийся в нем, как главная часть его жизни. Мало кому из священников просто дается дар ежедневной службы. Даже в монастырях служащие часто меняются. О. Сергий прежде и раньше всего был иереем Бога Вышнего, в службе у него была настоящая, жизненная потребность. Потому так естественна была его служба, потому в нем жило требование, чтобы служба шла ровно, бесстрастно, как он говорил. Я чувствовал в нем это, в меру сил моих и старался так именно и служить ему. И мне кажется, что это мое чувство ему было понятно и известно. Меня он не привлекал к вечерням с молодежью по воскресеньям: это начинание заглохло очень быстро.

Службы наши продолжались в жару и мороз тем же размеренным темпом: о. Сергий никогда не позволял себе опоздать хотя бы на минуту. Опоздание было бы нарушением принятого ритма, и это опоздание было бы одинаково тягостным для него и для меня, отхождением от согласованности. Правда, он никогда не говорил об этом: таково было его правило. Но было у него сдержанное, короткое и сухенькое особое покашливание, которое мне удалось подметить в нем в минуты, когда он что-то не одобрял. Был у него и жест, которым он показывал волнение: особое движение, которым он поправлял так ловко всегда сидевший на нем поясок: этот поясок был частицей того особого внешнего убранства о. Сергия, отражавшего внутренний его лад.

В такой слаженности и значительности богослужений с о. Сергием для меня явился и некоторый соблазн пустить в практику богослужения забытые наши чины, лежавшие в наших книгах и почти никогда не читаемые молитвы. Начал я с последних: о. Сергий поначалу думал, что я что-то талантливо изобрел, но узнав вполне церковное происхождение этих молитв, выразил одобрение. Я тут же предложил ему совершить чин 12 псалмов. Он прочел чин, увлекся. Мы увлекались вдвоем: не трудно было осуществить это увлечение, немало насмешек слышал я из-за этого начинания. О. Сергий знал об этом, но не остановился и уже по его инициативе, совершено было еще 3 старых богослужебных чина.

Наступил 1936 г. когда пришлось переносить храм с Монпарнаса сюда. О. Сергий болезненно переживал разрушение катакомбы на Монпарнасе. Я видел, как приходил он прощаться с нашей Церковью после ее разрушения. Она была такой уютной, намоленной. Помещение переходило к своему прежнему назначению гаража. Все же о. Сергий безжалостно торопил меня с устройством храма здесь. Это удалось сделать рекордно быстро. Но о. Сергий стал печален. Он все чаще и чаще и надолго стал уезжать. Я чувствовал одиночество, понапрасну ждал, что он накрепко вернется. Он часто мне писал, и все больше о богослужении: беседы наши продолжались.

Он писал, что на Валааме служат и поют не так, как у нас, присылал мне ноты с пояснением, как по-Валаамски надо петь, прислал и наивный «О дивный остров Валаам» с просьбой пропеть его на одном из собраний при Митрополите. С огромным трудом, под противлением и насмешками, удалось мне сделать это. Даже Вас[илий] Вас[ильевич], к моему сожалению, отнесся к этому, считаясь с повышенными вкусами движенцев, не весьма одобрительно. Однако, через год, побывав на Валааме, он при встрече со мной утешил меня, сказав, что ему стало понятно желание о. Сергия передать слышанную им там песню (о. Сергий в своем письме мне и не строил себе иллюзий о том, что это уместно в Париже. Прибалтийские движенцы на Валааме плакали: «Наши не заплачут»).

О. Сергий носил в себе, неизбалованный, духовный и простой уют православия в полноте его восприятия, как в необычайной и отточенной тонкости вкуса, так и в непосредственной и безыскусственной простоте. В исповедальне у него висели бумажные иконки целования Елисаветы, Анны перед птичьим гнездом, вскоре после отъезда о. Сергия убранные. Эта простота и безыскусственность характеризовали и его службу, простую, без всякой манерности, но напевную, церковным говорком, изящную в простоте, музыкально ритмичную: для меня праздником было его выпевание величаний. Этого достичь можно было лишь только внутренним соответствием полного восприятия духа православия. Прав о. Василий — Оптина пустынь в о. Сергие [sic!]. Нельзя забывать только, что простой народ шел туда непрерывно, и немногие из наших великих удостоились найти дорогу туда.

Не знаю, заметили ли вы, что, когда в Париже было два о. Сергия, то нашего о. Сергия называли просто по имени, а не менее нашему о. Сергию Булгакову прибавляли для точного определения и фамилию. Это было бессознательным признанием старчества о. Сергия в миру. И все же старчество о. Сергия воспринималось главным образом в его богослужении, бывшем живоносным источником его вдохновения. Это особенно ясно высказал мне о. Д. Клепинин, называвший, кстати, о. Сергия за глаза «старец». О. Димитрию (и А. В. Морозову) было нелегко переносить, что малолетние прислужники в алтаре, которых о. Сергий любил и разводил чрезвычайно, улыбаются, перемигиваются. Я сослался на о. Сергия: «о. Сергию хоть два граммофона поставь, он не заметит», сказал о. Димитрий. Действительно, о. Сергий не замечал, и меня приучил не замечать во время богослужений никаких посторонних обстоятельств и шумов, врывавшихся в тишину богослужения. На Монпарнасе была площадка для игры в мяч перед церковью. Иногда бывало, что вдохновлялись и сильно колотили в дверь. О. Сергий не замечал этого. Так не замечал он ни дыма от печки, ни мороза, ни жары, что там не в малой степени приходилось испытывать, благодаря неприспособленности помещений.

Здесь, например, развелись в церкви одно время мышки — белые, серенькие и одна, запримеченная о. Сергием хроменькая. Мыши пищали, возились, бегали во время службы по иконостасу — это ничуть не отвлекало внимания о. Сергия от богослужения. Он даже поднялся на защиту их, когда одна благочестивая прихожанка, возмущенная таким неблагочинием, собиралась принести мышьяк. «А Вы не знаете выражения: беден, как церковная мышь», — сказал о. Сергий. Правда, была опасность, что мыши могут добраться к Св. Дарам. И, действительно, хроменькая нашла дорогу на жертвенник. Я услыхал, однажды, в начале Литургии в алтаре постукивание, повторяющееся довольно регулярно. Оказалось, что о. Сергий отходил от престола отпугивать мышь постукиванием ножа. Я сменил его в этом и с той поры принял на себя сторожевую службу, чтобы о. Сергий не думал об этом.

Нам обоим легко было служить вместе. Никогда не приходилось сговариваться о службе. Все было раз навсегда налажено и не могло нарушаться. Мне было тяжело в дни праздников и в Воскресенья, когда это все нарушалось нерегулярностью, опаздываниями певчих, лишней суетней прислужников, сборами в церкви…

О. Сергий редко проповедывал. Немного не понимая его отношения к богослужению, мы с А. В. часто просили его сказать слово. Как трудно было его подвигнуть на это. Он, как бы не понимая нас, высылал всегда сослужащего на проповедь. Но зато, если он сам решался говорить (а говорил он всегда в одной позе, держа одну руку в другой на поясе), это было для меня праздником торжества Православия. Я не забуду никогда его слова на отпевании здесь его матушки…

Такая налаженность богослужения иногда неизбежно нарушалась чем-либо непредвиденным. О. Сергий как-то наивно боялся повторения одного и того же. Каждую страстную пятницу он неизменно спрашивал, не перевернет ли Алеша воду с цветами у плащаницы; о. Димитрий, пока был диаконом, получал предостережение каждую службу не задеть лампаду свечей — это ему однажды удалось сделать; перед Пасхой спрашивал он, достаточно ли высоко подвешено традиционное яйцо (в этом году его, кажется, не было) под лампадой перед Царскими Вратами — кто-то из служащих задел его. Когда стараниями Александры Сергеевны наш храм украшался, о. Сергий сиял, радовался, как радуется ребенок обновке.

Мне приходилось часто бывать свидетелем общения о. Сергия с людьми разного положения и в разные моменты.

Помню как бородатые мальчики, его полтавские кадеты, подносили ему адрес по случаю награждения о. Сергия митрой. Они хитро дождались конца ими же заказанного молебна и тогда прочли свой свиток: о. Сергий сказал свое характерное «О! А мне ее, может, и не дадут и носить ее не буду. Зачем она мне?» Все же он потом носил митру и притом архиерейскую — вл. Сергия, после того, как он увенчал о. Сергия собственной митрой. Это была обязательная к приятию награда любви.

Был и такой случай: какой-то из исчезнувшего сословия стрелков, надумавший неприглядный способ обобрать о. Сергия, пришел к нему исповедываться, простоял службу и ушел прихватив с беспризорного свечного столика какие-то франки. Я сказал о. Сергию об этом. Он очень огорчился. Через два дня пришло письмо в неуклюжих стихах в честь Введенской церкви и с подписью. О. Сергий дал мне прочесть его и радостно сказал: «Это он кается, он даже подписался».

Второй случай в той же среде: в столовой для безработных кто-то безобразничал и, главное, обругал Любашу Шибаеву. Бородатый поклонник о. Сергия, бывший офицер, тщетно уговаривал безобразника, и видя неуспех неудачно применил силу, испугавшись затем результатов этого применения, он тотчас же, и в слезах, прибежал к о. Сергию, кое-как рассказал ему и все боялся, не убил ли он. О. Сергий в подрясничке стал его отчитывать так: «Ну, чего ж ты, дурень, ревешь, как маленький? Может ты его и не убил. Пойти, посмотри и выгони его, чтобы он не ругал Любовь Ивановну». Все так и вышло, виновного торжественно он вывел и доложил об этом о. Сергию после вечерни, чинно отстояв ее.

На конференции в Англии, единственной на которую ездил о. Сергий, он, не говоря по-английски, очень долго ходил и беседовал с Fr. Reevs, кое-как понимавшим лишь французский. Я с Димой Клепининым подошел спросить о. Сергия, как они беседуют. О. Сергий сказал: «Он очень хороший человек», а Fr. Reevs тотчас же поцеловал руку о. Сергия. Это тот Fr. Reevs, который в одиночку, без правительства и синдикатов, остановил забастовку портовых рабочих в Англии.

О. Сергий часто покашливал, если к чтению в церкви добирались почитать любители без особой церковной настроенности. Очень любил он чтение покойных Григория Вячеславовича Глинки; псаломщика — подвижника Серафимовской церкви, почти ежедневно заходившего в церковь, и, особенно, А. Я. Смирновой. Когда А. Я. скончалась, он пошел со мной отслужить панихиду. Я остался читать Псалтирь, а о. Сергий сел около нее и так остался около двух часов. Если кто входил в комнату, то тотчас же уходил и затворял дверь, как бы чувствуя, что нарушает какую-то важную беседу. Я сам не чувствовал, что мешаю, даже наоборот; я помню, что прочел седьмую, восьмую и девятую кафизмы. Возможно, что они и были содержанием беседы.

И, наконец, последнее. Почему-то меня о. Сергий называл Григорьевичем, хотя всегда поминал настоящее имя моего отца; на Георгия, не спрашивая меня и не сговариваясь, служил панихиду по отце моем и по сыне. Мне было очень дорого, ему одному только присущее, такое именование меня. Я чувствовал в этом особую, только для меня, ласку. Я знал, что о. Сергий любит меня по-особому, хотя сам я не требовал ответной любви. А он знал мою любовь к нему. Как-то, в приписке на открытке, в которой он излагал какие-то беспокойства по поводу ремонтов церкви, он написал: «у меня в Чернигове был псаломщик — он тоже почему-то любил меня».

8. VI — 47

день мч. Георгия Нового.

Источники

1. А. Н. Съезд Совета Движения (27 мая — 2 июня 1931 г.) // ВРСХД. 1931. № 7. С. 26–30.
2. Архив монастыря преподобного Иова Почаевского. Мюнхен.
3. Архив Валаамского Спасо-Преображенского монастыря. Финляндия.
4. Берлинец. Россия в Саарове // ВРСХД. 1929. № 8–9. С. 50–53.
5. В Пюхтицком монастыре (Съезд Р. С. Х. Движения в Прибалтике) // ВРСХД. 1932. № 8–9. С. 31–33.
6. Выдержки из протокола заседаний Совета Р. С. Х. Движения. Париж. 3–6 февраля 1928 г. // ВРСХД. 1928. № 3. С. 29–30.
7. Государственный Архив Псковской Области (ГАПО). Ф. 499. Оп. 1. Д. 413.
8. «Движенческие дни» (Съезд) в Финляндии // ВРСХД. 1935. № 6–7. С. 27–29.
9. Жизнь Движения // Вестник: Орган церковно-общественной жизни. 1939. № 2. С. 31–32.
10. Жизнь Движения. Финляндия // ВРСХД. 1935. № 12. С. 42–43.
11. Жизнь Движения. Франция // ВРСХД. 1935. № 12 — 1936. № 1–2. С. 40.
12. Жизнь Движения. Франция // ВРСХД. 1936. Вып. II. Декабрь С. 31–32.
13. Жизнь Р. С. Х. Движения. На съезде Совета Движения // ВРСХД. 1935. № 6–7. С. 22–27.
14. Зеньковский В. В. Памяти прот. С. Четверикова // Русская мысль. 1947. № 4. С. 8.
15. Из писем // ВРСХД. 1932. № 8–9. С. 28–30.
16. Из праздничного приветствия Русскому Студенческому Христанскому Движению ко дню его четырнадцатой годовщины и Престольного Праздника Движенской Церкви // Вестник: Орган церковно-общественной жизни. 1937. № 9–12. С. 3–6.
17. Конкурс на роман о большевизме // ВРСХД. 1933. № 4. С. 28–29.
18. Коровицкий А. Местный съезд в Чехоловакии // ВРСХД. 1929. № 10. С. 22–26.
19. Куликов В. После съезда в Менюль // ВРСХД. 1932. № 8–9. С. 26–28.
20. Л. Л. Из жизни Движения. (Международные съезды) // ВРСХД. 1930. № 6. С. 24–27.
21. Лаговский И. В Прибалтике // ВРСХД. 1929. № 12. С. 22.
22. Лаговский И. Первый съезд (София 25 октября — 2 ноября 1931 г.) // ВРСХД. 1932. № 2. С. 25–28.
23. Лаговский И. Почти на родине // ВРСХД. 1930. № 10. С. 23–26.
24. Ломако Г., прот. Еще о Русском Студенческом Христианском Движении // Церковный вестник Западно-Европейской епархии. 1932. № 11. С. 6–9.
25. Львов Л. У студентов-христиан. Валаамская обитель // Возрождение. 1927. № 720 (23 мая, понедельник). С. 3.
26. Мартынов Н. Срытие часовни Иверской Божией Матери // ВРСХД. 1929. № 10. С. 13–15.
27. Никитин А. VIII годичный съезд движения // ВРСХД. 1930. № 11. С. 26–30.
28. Обзор Движения по 5 ноября 1928 г. // ВРСХД. 1928. № 12. С. 17–21.
29. Осипов А. III Прибалтийский съезд Р. С. Х. Движения // ВРСХД. 1930. № 10. С. 26–32.
30. Основные положения Р. С. Х. Движения за рубежом // ВРСХД. 1927. № 10. С. 26–27.
31. [Отчет о работе VIII Общего Съезда Р. С. Х. Движения] // ВРСХД. 1933. № 9–10. С. 3–5.
32. П. С. Ч. Педагогическая работа с девочками и девушками в Румынии // Бюллетень Религиозно-Педагогического Кабинета № 3. Прилож. к: ВРСХД. 1929. № 1–2. С. 8–9 (2-я пагинация).
33. Перешнева К. М. Годовой финансовый отчет Р. С. Х. Движения За Рубежом с 1-го Октября 1926 г. по 30 Сентября 1927 г. // ВРСХД. 1927. № 12. С. 23–26.
34. Помощь безработным в Париже. (Отрывки из письма) // ВРСХД. 1935. № 4–5. С. 35.
35. Послание Митрополита Сергия // ВРСХД. 1927. № 9. С. 22–24.
36. Постановление Совета Прибалтики // ВРСХД. 1932. № 12. С. 27.
37. Пр. С. Ч. Библиография // ВРСХД. 1930. № 2. С. 32.
38. Предполагаемые летние съезды и лагери // ВРСХД. 1929. № 5. С. 28.
39. Приложение к «Спутнику» на Валаам. Вид и описание св. обители. Издание А. А. Анникова. СПб., Типография и Хромолитография А. Траншеля, Стремянная, № 12. СПб., 1886.
40. Приобретайте издания «Путь Жизни» // Вестник: Орган церковно-общественной жизни. 1939. № 1. С. 3 обложки.
41. Притеснение православных на Валааме. [Два документа] // Русский Пастырь. 1927. № 3. С. 42–43.
42. Пьянов Ф. Т. Съезд Р. С. Х. Д. в Нильванже (Франция) // ВРСХД. 1933. № 2. С. 24–28.
43. Разговены для безработных // ВРСХД. 1932. № 6–7. С. 32–33.
44. Религиозно-Педагогический Кабинет в 1929–1930 году (I.X.29 — I.X.30) // ВРСХД. 1931. № 1. С. 20–22.
45. Религиозно-педагогическое совещание // ВРСХД. 1927. № 8. С. 29.
46. Религиозно-педагогическое совещание // ВРСХД. 1931. № 1. С. 23–24.
47. Скобцова Е. Во дни [V] годового съезда Р. С. Х. Д. (Общие впечатления) // ВРСХД. 1927. № 11. С. 12–17; 1927. № 12. С. 18–22.
48. Совещание церковно-общественных организаций Парижа. (Буасси д’Айери, 16–19 Июня) // Вестник: Орган церковно-общественной жизни. 1937. № 5–6. С. 15.
49. Съезд Совета Движения. Резолюции, принятые Съездом Совета Р. С. Х. Движения в Буасси (Франция) 1–4 июня 1935 года. IV. По заявлению о. Сергия Четверикова // ВРСХД. 1935. № 8–11. С. 34.
50. Троицкий Д., прот. Впечатления от поездки в Иерусалим с кадетами Донского Кадетского Корпуса // Церковный вестник Западно-Еропейской епархии. 1928. № 16 (18/31 октября). С. 17–28.
51. У родных святынь. Второй съезд Русского Христианского студенческого Движения в Прибалтике. Печерский монастырь. 3–11 августа 1929 г. / под ред. Л. А. Зандера. Ревель, 1930. [2]+8+[2]+71 с.
52. Федотов Г. П. Третий Клермон // ВРСХД. 1928. № 9. С. 25–28.
53. Хроника Жизни Движения. Члены Совета Движения // ВРСХД. 1927. № 11. С. 28–29.
54. Хроника // Вестник: Орган церковно-общественной жизни. 1937. № 3–4. С. 27.
55. Хроника // Вестник: Орган церковно-общественной жизни. 1938. № 2. С. 24.
56. Хроника // Вестник: Орган церковно-общественной жизни. 1938. № 3. С. 24.
57. Хроника // Вестник: Орган церковно-общественной жизни. 1938. № 4. С. 22.
58. Хроника // Вестник: Орган церковно-общественной жизни. 1939. № 2. С. 29.
59. Хроника. 1. Русское Студенческое Христианское Движение зарубежом // Вестник: Орган церковно-общественной жизни. 1937. № 1–2. С. 23.
60. Хроника. VI общий съезд Русского Студенческого Христианского Движения за рубежом — сентябрь 10–16 1928 г. Замок Савез Франция. Краткие сведения и постановления // ВРСХД. 1928. № 10. С. 25–27.
61. Хроника. Париж // ВРСХД. 1928. № 11. С. 28.
62. Церковь Р. С. Х. Д. // Вестник: Орган церковно-общественной жизни. 1938. № 2. С. 24.
63. Четвериков С., прот. Бог в Русской душе // Церковный вестник Западно-Европейской епархии. 1928. № 12 (17/30 июня). С. 21–24.
64. Четвериков С., прот. Великим постом. Париж, 1926.
65. Четвериков С., прот. Во дни юности. (Чем я обязан митрополиту Антонию) // ВРСХД. 1935. № 8–11. С. 7–12.
66. Четвериков С., прот. Два мира // ВРСХД. 1930. № 3. С. 12–17.
67. Четвериков С., прот. Доклад, читанный в общем собрании парижского Движения 3 февраля // ВРСХД. 1929. № 4. С. 21–24.
68. Четвериков С., прот. Духовный облик о. Иоанна Кронштадтского и его пастырские заветы. [Новый Сад], 1939.
69. Четвериков С., прот. Евхаристия, как средоточие Христанской жизни // Путь. 1930. № 22. С. 3–23.
70. Четвериков С., прот. Еще несколько слов о месте русского студенческого христианского движения в православной церкви. (Ответ прот. о. Григорию Ломако) // ВРСХД. 1933. № 1. С. 23–25.
71. Четвериков С., прот. Еще несколько слов о месте Русского Студенческого Христианского Движения в Православной Церкви // Церковный вестник Западно-Европейской епархии. 1933. № 1. С. 6–9.
72. Четвериков С., прот. Задачи Движения // ВРСХД. 1928. № 5. С. 1–8.
73. Четвериков С., прот. Заметки о Движении // ВРСХД. 1929. № 8–9. С. 2–4.
74. Четвериков С., прот. Из болгарских впечатлений. Первая Конференция Болгарского Студенческого Дружества // ВРСХД. 1929. № 1–2. С. 52–54.
75. Четвериков С., прот. Из жизни и наставлений русских святых. Св. Димитрий, митрополит Ростовский (1651–1709) // ВРСХД. 1929. № 6. С. 6–11.
76. Четвериков С., прот. Из истории русского старчества. I. В поисках пути Христова. (Из истории детства и юности Молдавского старца архимандрита Паисия Величковского) // Путь. 1925. № 1. С. 99–115.
77. Четвериков С., прот. Из истории русского старчества. III. Писания старца Паисия Величковского и его наставника и друга, старца схимонаха Василия, об умной молитве // Путь. 1927. № 7. С. 23–49.
78. Четвериков С., прот. Место Русского Студенческого Христианского Движения в Православной Церкви // Церковный вестник Западно-Европейской епархии. 1932. № 6. С. 14–15.
79. Четвериков С., прот. Мысли о христианской жизни русских старцев подвижников и святых // ВРСХД. 1929. № 1–2. С. 6–8.
80. Четвериков С., прот. Наш праздник // ВРСХД. 1932. № 12. С. 3–5.
81. Четвериков С., прот. Неотложная задача русской зарубежной церкви // ВРСХД. 1928. № 11. Бюллетени Религиозно-Педагогического Кабинета. № 1. С. 2–3.
82. Четвериков С., прот. Несколько слов по поводу моего назначения Священником Русского Студенческого Христианского Движения // ВРСХД. 1928. № 9. С. 1–3.
83. Четвериков С., прот. О вере во Христа. СПб., 1998.
84. Четвериков С., прот. О внутренних препятствиях на пути к Евангелию // Вестник Русского Студенческого Христианского Движения. 1927. № 1. С. 9–11; № 2. С. 6–7; № 3. С. 4–7, № 5. С. 7–9.
85. Четвериков С., прот. О содружестве в движении // ВРСХД. 1929. № 12. С. 5–9.
86. Четвериков С., прот. О трудностях религиозной жизни в детстве и юности // Путь. 1932. № 34. С. 63.
87. Четвериков С., прот. Об индивидуальном и социальном христианстве // Вестник: Орган церковно-общественной жизни. 1937. № 1–2. С. 8–11.
88. [Четвериков С., прот.] Оптинский старец Амвросий и молодежь // ВРСХД. 1929. № 3. С. 4–7.
89. Четвериков С., прот. Перед новым годом // ВРСХД. 1932. № 1. С. 4–6.
90. Четвериков С., прот. По поводу статьи монахини Марии «Испытание свободой». [Письмо В. В. Зеньковскому] // Вестник: Орган церковно-общественной жизни. 1937. № 3–4. С. 21–23.
91. Четвериков С., прот. После Съезда // ВРСХД. 1927. № 11. С. 3–4.
92. Четвериков С., прот. После съезда // ВРСХД. 1932. № 8–9. С. 33–36.
93. Четвериков С., прот. «Православно-миссионерское книгоиздательство» иеромонаха Иоанна. Белая Церковь, в Югославии // ВРСХД. 1929. № 1–2. С. 58.
94. Четвериков С., прот. Православный пастырь и современная молодежь // ВРСХД. 1931. № 8–9. С. 9–12.
95. Четвериков С., прот. Праздник Движения (Еще об идеологии Движения) // ВРСХД. 1931. № 12. С. 5–8.
96. Четвериков С., прот. Работа в Движении, как служение Церкви и России (Доклад на Годичном Съезде Движения) // ВРСХД. 1928. № 11. С. 1–6.
97. Четвериков С., прот. Религиозно-христианское миросозерцание, как основание человеческой жизни и культуры. (Речь, сказанная на годичном собрании. Р. С. Х. Д. в Париже 21.XI/4.XII.1934) // ВРСХД. 1935. № 1–2. С. 7–12.
98. Четвериков С., прот. Русское Студенческое Христианское Движение и Россия // ВРСХД. 1927. № 12. С. 5–8.
99. Четвериков С., прот. Святитель Христов Николай Чудотворец, архиепископ Мѵр Ликийских, в душе русского народа // Церковный вестник Западно-Европейской епархии. 1929. № 12. С. 11–13.
100. Четвериков С., прот. Содружество в Движении // ВРСХД. 1929. № 11. С. 12–16.
101. Четвериков С., прот. Теософия и Христианство // ВРСХД. 1927. № 10. С. 5–8.
102. Четвериков С., прот. Христианство как рождение новой жизни в душе и как трудничество во Имя Христово // ВРСХД. 1928. № 2. С. 5–8.
103. Четвериков С., прот. Христос Воскресе! // Вестник: Орган церковно-общественной жизни. 1938. № 2. С. 2–4.
104. Четвериков С., прот. Церковная жизнь в эмиграции. Русское студенчество и Православная Церковь // Русский Пастырь. 1926. [№ 2]. С. 21–27.
105. Четвериков С., прот. Церковь «Введения во храм Пресвятыя Богородицы» на Монпарнассе // ВРСХД. 1929. № 1–2. С. 56–57.
106. Четвериков С., прот. Что такое церковность, и церковно ли Движение? (Доклад, читанный в Парижском Содружестве 2 мая) // ВРСХД. 1932. № 6–7. С. 5–11.
107. Читателям и друзьям «Вестника» // Вестник: Орган церковно-общественной жизни. 1939. № 2. С. 2 обложки.
108. Cetfericov S., prot. Paisie, stareţul mănăstirii Neamţ Viaţa, învăţătura şi influenţa lui asuprii Bisericii Ortodoxe. Neamţ, 1933, 431 p. (ed. a II-a, Neamţ, 1940, 1943, 416 p.)
109. Eesti Ajalooarhiiv (EAA. Эстонский Исторический Архив, Тарту). Ф. 1655. Оп. 3. Д. 132.
110. III Съезд Движения в Прибалтике // ВРСХД. 1930. № 8–9. С. 44–45.
111. Lockhart J. G. The Russian Student Christian Movement in the Baltic States. [s. l., s. d.], 8 p.
112. Penkin N. Ко всем читателям // Вестник: Орган церковно-общественной жизни. 1938. № 3. С. 2 обложки.
113. Sorbets J. Aux portes de l’U.R.S.S. Valamo, l’archipel aux moines // L’Illustration. 1938. 10 septembre. P. 573–575.
114. Tschetwerikoff S. Das russische Starzentums // Die Ostkirche. (Sonderheft der Vierteljahrsschrift „Una Sancta“). Stuttgart, 1927. S. 63–76.
115. VIII Съезд Р. С. Х. Д. во Франции (11–18 июля 1931 г.) // ВРСХД. 1931. № 10. С. 27–29.

Литература

1. Арбатская Ю. Протоиерей Сергий Четвериков. Симферополь, 2012.
2. Богданова Т. А., Клементьев А. К. Материалы к истории типографского иноческого братства Преподобного Иова Почаевского во Владимировой на Карпатах // Православный путь. Церковно-богословско-философский ежегодник. Приложение к журналу «Православная Русь». 2007–2011 гг. Джорданвилль, 2011. С. 6–155.
3. Голубинский Ф. А., Левитский Д. Г. Премудрость и благость Божия в судьбах мира и человека. (О конечных причинах). СПб., 1906; 2-е изд. СПб., 1907.
4. Клементьев А. К. Материалы к жизнеописанию епископа Печерского Иоанна (Булина) // Вестник Екатеринбургской духовной семинарии. 2019. № 1 (25). С. 155–294. DOI: 10.24411/2224-5391-2019-10109
5. Клементьев А. К. Материалы к истории полемики о творчестве профессора протоиерея Сергия Николаевича Булгакова (1924–1937 гг.) // Вестник Екатеринбургской духовной семинарии. 2019. № 2 (26). С. 275–370. DOI: 10.24411/2224-5391-2019-10213
6. Плюханов Б. В. РСХД в Латвии и Эстонии. Париж, 1993.

 

[1] О. Сергий выехал из Парижа в Финляндию 2 июля 1937 г.

[2] И. А. Лаговский.

[3] Прот. Григорий Светловский организовал в Выборге русский старостильный приход в юрисдикции митрополита Евлогия, в 1926–1945 гг. был настоятелем русского Покровского храма в Выборге.

[4] Уроженец Выборга Б. И. Сове служил в это время доцентом Свято-Сергиевского православного богословского института в Париже. Многократно посещал Валаамский монастырь, в котором приобретал необходимые издания для библиотеки Института.

[5] Это указание вызвано, по-видимому, отсутствием разрешения о. Сергию на какую-либо церковно-общественную работу в Финляндии, куда он приехал как ученый-исследователь для работы в Валаамских библиотеке и архиве.

[6] Далее зачеркнуто разделяет.

[7] Дочь В. А. и Л. А. Зандеров.

[8] Игумен Мефодий (Кульман) — настоятель храма Всемилостивого Спаса в Аньер около Парижа.

[9] Т. е. архимандрита Иоанна (Шаховского) — настоятеля Свято-Владимирской церкви в Берлине.

[10] Т. е. к игумену Маврикию (Сережину).

[11] Т. е. игумен Никон (Греве), священник Александро-Невского собора в Париже.

[12] Т. е. архимандриту Кассиану (Безобразову), пребывавшему в это время в Свято-Пантелеимоновом монастыре на Афонской горе.

[13] Н. Н. Пенькин из города Петсери (Печоры) в Эстонии.

[14] Т. е. священнику Льву Липеровскому.

[15] Т. е. прот. С. Н. Булгакова и митрополита Евлогия.

[16] Частичная эвакуация обитателей острова состоялась 28 декабря 1939 г.

[17] То есть священнику Виктору Юрьеву, 1 июля 1939 г. сменившему о. Сергия в должности настоятеля храма Движения.

[18] То есть прот. Александра Калашникова и его супругу.

[19] Епископ Aleksi Lehtonen (1891–1951) — лютеранский епископ Тампере, доктор богословия, опекавший о. Сергия после его эвакуации с о. Валаам.

[20] Французское удостоверение личности, дававшее, в частности, право проживания лицу без подданства.

[21] Т. е. Н. Н. Пенькина.

[22] И. А. Лаговского.

[23] Диакона из Риги о. Георгия Бенигсена.

[24] Помощника настоятеля Александро-Невского собора в Риге о. Алексея Ионова.

[25] Т. е. от священника Стефана Тимченко, настоятеля Преображенского храма в Стокгольме.

[26] Далее зачеркнуто телегр.

[27] Вероятно, прот. Николай Цветаев, помощник настоятеля храма Трехсвятительского подворья Московского Патриархата в Париже.

[28] Протоиерей Александр Рубец, в это время священник в Стокгольме.

[29] Т. е. родителям В. А. Зандер.

[30] Т. е. о В. В. Зеньковском.

[31] Т. е. прот. С. Н. Булгакову.

[32] Т. е. митрополиту Евлогию (Георгиевскому).

[33] Далее зачеркнуто.

[34] Т. е. игумена Харитона (Дунаева).

[35] Феодосий Сергеевич Четвериков служил в должности начальника городской станции водоснабжения г. Братиславы. В его доме о. Сергий и поселится впоследствии. О достаточно своеобразных условиях жизни о. Сергия в семье сына в 1942–1947 гг. см.: Арбатская Ю. Протоиерей Сергий Четвериков. С. 85–90.

[36] Любовь Глухова — литератор и поэтесса, участница съезда РСХД 1929 г. в Печерском монастыре: «…ее все знают по Печерскому съезду», отмечалось в 11-м циркулярном письме РСХД (10 декабря 1929 г. С. 4 — Машинопись. Частное собрание). 7 февраля 1940 г. она писала Л. А. Зандеру из г. Moreni: «Убедительно прошу сообщить […] где находится о. Сергий Четвериков, и что с ним. Неужели он остался на Валааме и нет возможности его увезти оттуда? А если успел уехать, то смог ли вернуться в Париж или остался еще где-либо? Имеются ли вести от него, как его здоровье? Если возможно ему писать, сообщите пожалуйста его адрес. Очень беспокоюсь о нем. Последние вести от него имела еще осенью с Валаама. Очень очень буду Вам благодарна за сообщение». 26 февраля она сообщала: «От всего сердца благодарю Вас за письмо. Очень оно меня обрадовало. Конечно было бы еще лучше если бы о. Сергий уже бы находился бы где-ниб[удь] на нейтральной почве, но слава Богу и за то, что он хоть не в самом аду — и здоров, и в сравнительно сносных условиях. Лишь бы аэропланы их там не настигли. — Дай Бог ему скорее выбраться в Швецию и дальше к своим. Я написала ему тот час же, но сомневаюсь, чтобы дошло до него. Очень прошу Вас, не откажите сообщить мне два слова открыткой когда узнаете что он благополучно выбрался оттуда. Буду Вам очень благодарна» (тексты писем хранятся в Частном собрании).

[37] Текст письма публикуется в обратном переводе с английского, по машинописной копии. В верхней части листа машинописная отметка: Translation from Russian.

[38] Германия начала военные действия в Норвегии 9 апреля 1940 г.

[39] Голубинский Ф. А., Левитский Д. Г. Премудрость и благость Божия в судьбах мира и человека. (О конечных причинах). СПб., 1906. 320 с.; 1907. 230 с., существуют и другие издания.

[40] Б. И. Сове.

[41] О. Григорий Светловский, основавший в 1926 г. Покровскую общину в Выборге, в юрисдикции Патриарха Вселенского.

[42] Лаговский Иван Аркадьевич — редактор «Вестника РСХД». Расстрелян коммунистами 3 июля 1941 г. В 2012 г. причислен к лику святых Св. Синодом Вселенского Патриархата.

[43] Пенькин Николай Николаевич — организатор РСХД в Печорском крае. Расстрелян коммунистами 3 июля 1941 г.

[44] Архиепископ Виталий (Максименко) — почаевский типограф, создатель журнала «Русский инок» и газеты «Православная Карпатская Русь» (позднее — «Православная Русь»), основатель Русского иноческого Типографского братства и книгоиздательства в Ладомировой, в Словакии, в котором о. С. Четвериков принял монашеский постриг, а также и книгоиздательства в Свято-Троицком монастыре в Джорданвилле.

[45] В. В. Зеньковскому.

[46] О. Льву Липеровскому.

[47] Т. е. всем сотрудникам РСХД, работавшим в доме на 91, rue Olivier de Serres в 15-м округе Парижа.

[48] О. Димитрий Клепинин служил в это время в домовом храме Покрова Пресвятой Богородицы при общежитии на ул. Лурмель в Париже. Умер 9 февраля 1944 г. в немецком лагере Бухенвальд. В 2004 г. причислен к лику святых Св. Синодом Вселенского Патриархата.

[49] Т. е. митрополиту Евлогию (Георгиевскому).

[50] Текст письма публикуется в обратном переводе с французского, по машинописной копии. В верхней части листа машинописная отметка: Copie (traduction du russe).

[51] Валентина Александровна (рожд. Калашникова) — супруга Л. А. Зандера; Машенька — их дочь, прот. Александр Калашников и его жена — родители В. А. Зандер.

[52] Статья не была издана при жизни автора.

[53] Вероятно, речь идет о монахе Германе (Георгии Курникове; 1900–1978).

[54] О. Амфилохий (Кулаков).

[55] Митрополит Фиатирский Германос (Георгиос Стринопулос; 1872–1951).

[56] Глубоковский Николай Никанорович (1863–1937) — профессор Петроградской духовной академии и богословского факультета Софийского университета. См.: Глубоковский Н. Н. «Война и мир» в Финляндской Православной Церкви. София, 1929.

[57] Н. Л. Лупандин, Н. П. Хирьяков — инженеры, активные сотрудники РСХД. Н. Л. Лупандин был похищен сотрудниками «Смерш» и возвратился в Чехословакию после длительного заключения. Н. П. Хирьяков (состоял в браке с сестрой игумена Мефодия (Кульмана)) продолжил работу в РСХД после переезда в США. В. А. Верховская (рожд. Волкова), дочь сенатора Александра Викторовича Волкова, супруга инженера путей сообщения Сергея Владимировича Верховского, мать Сергея Сергеевича Верховского, в браке с которым с 1931 г. состояла дочь о. Сергия Ольга. Ф. С. Четвериков — сын прот. С. Четверикова.

[58] Далее зачеркнуто А.

[59] Далее зачеркнуто «конечный».

[60] Далее зачеркнуто «за», три слова вымараны.

[61] Архимандрит, впоследствии епископ Буэнос-Айресский и Аргентинский Северо-Американской митрополии Михаил (Симеон Петрович Дикий) покинул Словакию при приближении Красной армии.

[62] Елена Феодосиевна Липская, предоставившая текст «Завещания» для публикации.

[63] По сообщению внучки о. Сергия Елены Липской, «Аннушка Замечникова была из очень бедной семьи, они с сестрой жили в маленьком домике с земляным полом. Единственное богатство — коза и кусок поля. Такие девушки уходили в услужение более обеспеченным людям, у нас она жила с 1926 года по 1955-й, была своим человеком, с ней я ездила в евангелическую церковь по воскресеньям на службу. Она была преданным, любящим нашу семью человеком, заботливым и добрым. Она была Аннушка для всех. Я ее помню в национальном костюме, молодой и веселой. Ее все уважали, и папа, и о. Сергий с которым она была очень близка и заботилась о нем. В связи с нашей реэмиграцией в СССР мы отвезли ее домой, а в 1962 еще навестили с братом Алешей, когда были в гостях в Словакии». Ее портрет см.: Арбатская Ю. Протоиерей Сергий Четвериков. С. 86.

[64] По мнению Е. Ф. Четвериковой, «автором этих воспоминаний может быть Вера Николаевна Крюковская (урожденная Хомякова, в первом браке — Орсаг) она была душой религиозной жизни русской Братиславы — организовывала службы и привозила священников в Братиславу. Ее сестра — Валюша — это Валентина Николаевна Четверикова (урожденная Хомякова — супруга Феодосия Сергеевича Четверикова, т. е. невестка о. Сергия). Вера Николаевна после 1945 года осталась одна, ее супруга Николая Васильевича Крюковского похитили сотрудники «Смерш» в мае 1945 г., и она могла об этом говорить с о. Сергием. Н. В. Крюковский возвратился из советского лагеря в 1962 г. — много позже, чем большинство русских эмигрантов».

[65] Т. е. Пражского епископа Сергия (Королева).

 

Источник: Клементьев А. К. Протоиерей Сергий Иванович Четвериков в Русском студенческом христианском движении и на о. Валаам (1927–1940 гг.) // Вестник Екатеринбургской духовной семинарии. 2022. № 37. С. 328.