Иерусалимский дневник о. Киприана 1928–1930 гг. был вновь переиздан в книге «О лицах, событиях встречах. Записки архимандрита Киприана (Керна)», выпущенной издательством Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета в 2021 г. (826 с., илл., «Русские судьбы двадцатого века»). Московское издание фактически повторяет — с необходимыми исправлениями — иерусалимское издание 2011 г. «Се восходим в Иерусалим. Иерусалимские дневники архим. Киприана (Керна), 1928–1930».
Дневник издан по авторской рукописи, хранящейся в архиве Богословского Свято-Сергиевского института в Париже. Это серая тетрадь большого формата (примерно A4) объёмом в 284 страницы, заполненная до самого конца, с общим названием «Се восходим во Иерусалим. Октябрь 1928 — июнь 1930 года». Написанный в Иерусалиме дневник «переехал» вместе с о. Киприаном в Югославию, а затем и в Париж, оказавшись после его смерти в архиве Свято-Сергиевского Богословского института. Именно там он был обнаружен и приготовлен мною к изданию в рамках научной работы в Богословском институте[1]. Неизвестно, вёл ли о. Киприан дневники до и после Иерусалима. Возможно, дневники других лет ещё будут обнаружены, но может быть, что его иерусалимское путешествие воспринималось им как что-то особое, «экзотическое», а поэтому заслуживающее ведения специального дневника.
Дневник представляет собой интересный документ. Благодаря ему мы можем составить представление о жизни о. Киприана на Святой Земле и взглядах, которые были присущи ему в молодые годы. Дневник содержит важнейшие исторические свидетельства о русском присутствии в Иерусалиме тех лет и в целом о Святой Земле времён Британского мандата. Отец Киприан описывает жизнь Миссии и русских монастырей (хотя, по его собственным словам, избегает «писать о делах»), и еврейско-арабский конфликт, и многочисленные контакты с англичанами, и связи с Россией и русским зарубежьем. И, конечно же, по дневникам мы можем проследить эволюцию самого о. Киприана, которого мы по большей части знаем совсем другим, по крайней мере куда более «взрослым» — в своих дневниках он всё-таки ещё достаточно молодой человек, ему 30 лет.
* * *
На Святой Земле о. Киприан оказался неожиданно для себя самого. Во введении к своему иерусалимскому дневнику он пишет: «В заседании Архиерейского Синода Русской Православной Церкви заграницей от 29.II/13.III 1928 г. постановили предназначить о. иеромонаха Киприана на должность Начальника Русской Духовной Миссии в Иерусалиме.
В заседании Архиерейского Синода от 22.VI/5.VII 1928 г. постановили окончательно назначить иеромонаха Киприана на должность Начальника Миссии.
Митрополитом Антонием 25.VI.1928 (благв. кн. Петра и Февронии Муромских) в русской церкви Св. Троицы в Белграде иеромонах Киприан возведён в сан архимандрита».
К месту своего служения о. Киприан ехал из Белграда: до Афин поездом, затем пароходом до Александрии и оттуда опять поездом в Иерусалим. 2 ноября 1928 года он прибыл на иерусалимский вокзал, «новый, но какой-то захолустный, из серого камня», как писал о нём И. А. Бунин за двадцать лет до того[2].
* * *
Русскому читателю иерусалимский период о. Киприана известен в первую очередь благодаря его монографии об архимандрите Антонине (Капустине), который был одним из предшественников о. Киприана на посту главы Русской Духовной Миссии. Считалось, что о. Киприан написал эту книгу во время своего пребывания на Святой Земле. «Одним из результатов его пребывания на Святой Земле, — пишет митр. Иларион (Алфеев), — была монография об архимандрите Антонине (Капустине), основателе Миссии и выдающемся учёном XIX века»[3]. Однако, как показала работа над дневниками и воспоминаниями, монография об о. Антонине в Иерусалиме не писалась и изначально даже не планировалась: в дневниках о её подготовке и вообще об особом интересе к о. Антонину (Капустину) не говорится ничего. При этом о. Киприан интересовался документами архива РДМ. Так, он пишет почти за полгода до своего отъезда: «Ознакамливаясь более основательно с нашим Миссийским архивом, я взял к себе 3 папки дел, относящихся к взаимоотношениям Миссии с Греческой Патриархией тут и со всеми, увы, столь многочисленными и частыми тут с ними столкновениями. Они все прекрасно классифицированы и разобраны трудами И. И. Спасского. Конечно, я не собираюсь сейчас настоящим что-либо из архива извлекать для более систематической разработки, но кто знает, что будет с Миссией и с архивами, со мной, а есть многое и назидательное, и ценное, и, м. б., ещё в будущем годное. Посему кое-что запишу в эту тетрадь, терпящую столько от моего любопытства…» (21/4.V.1930).
К написанию книги о своём знаменитом предшественнике о. Киприан приступил уже после возвращения в Югославию, основываясь на выписках, сделанных в архиве РДМ. Книга была издана в Белграде в 1934 году и является первой — и одной из немногих — монографий, посвящённых о. Антонину (Капустину)[4].
* * *
Два года пребывания о. Киприана в Иерусалиме пришлись на краткий, но очень интересный период в истории Святой Земли — период Британского мандата (1917–1948). До этого Палестина была частью Османской империи и находилась, соответственно, под властью мусульман. После 1948 года часть страны оказалась в составе государства Израиль, а часть — вновь под мусульманским правлением (Королевство Иордания, затем Палестинская Автономия).
Британское правление было недолгим периодом, когда через века после Византии и крестоносцев власть здесь опять принадлежала христианам. Поскольку Палестина не стала британской колонией, Великобритания лишь имела мандат на временное управление ею, англичане исполняли здесь в первую очередь полицейские функции. По крайней мере, до начала Второй мировой войны местные национальные и религиозные общины могли чувствовать себя достаточно свободно: новые еврейские переселенцы, возвращающиеся на историческую родину, палестинские арабы, начинающие осознавать себя отдельным народом, а не просто частью большого арабского мира, православные греки, армяне, а также представители иностранных христианских общин вместе со своими институциями, в том числе и Русская духовная миссия, Палестинское общество, монашеские общины и задержавшиеся на Святой Земле паломники.
Русскими на Святой Земле британское правление воспринималось более чем благожелательно. Англичане были союзниками по прошедшей войне, их королевская семья — родственной погибшей российской императорской семье. К тому же англичане отказывались вести переговоры с Советским Союзом о передаче ему русского церковного и общественного имущества на Святой Земле даже после восстановления дипломатических отношений между Великобританией и СССР в июле 1929 года. Об отношении британских властей к русским эмигрантам свидетельствует следующая выдержка из дневников о. Киприана. Рассказывая о выступлении русского хора в РДМ, он пишет: «Но вот что-то регент им сказал, дал тон и отодвинулся от них — и вдруг все инстинктивно встали и замерли, и полилась могучая, могучая, святая молитва “Боже, Царя храни“. Keith-Roach (британский губернатор — А. З.) стоял, закрывши глаза, всё замолкло, и никаких хлопков, никаких “ура“. Хлопать нечему, “ура“ кричать некому. И так заставили английского губернатора прослушать “Боже, Царя храни“, когда в Лондоне Макдональд заключает союзы с большевиками» (27/9.II.1930).
Контакты о. Киприана с англичанами были постоянными и проходили, конечно же, на английском языке, хотя позже, живя во Франции, о. Киприан и говорил о своём «плохом» знании английского: вероятно, французским и немецким он владел лучше. Вся документация Русской миссии того времени, связанная с государственными учреждениями, велась по-английски. Об этом свидетельствует и деловая переписка о. Киприана, хранящаяся в архиве РДМ.
Контакты с англичанами были в первую очередь деловыми. В дневниках постоянно упоминается британский Верховный Комиссар, губернатор (он же — администратор русских имуществ на Святой Земле) и другие чиновники: их постоянно принимали в Миссии и на русских участках. C англиканским епископом Иерусалима о. Киприан и архиеп. Анастасий встречались на приёмах и ходили к нему в англиканский собор Св. Георгия (St. George) в Иерусалиме.
Помимо чиновников и официальных церковных лиц, была группа англичан, которые интересовались православием. Так, постоянно упоминается англичанка Miss Carey, которая в последующие годы будет жить в одном из домиков русского Горненского монастыря в Иерусалиме. «Вчера В. Н. Цветкова, — пишет о. Киприан в сентябре 1929 года, — говорила о желании англичан, scil. Miss Carey, Alexander, Mellish и rev. Читти устроить какой-то кружок для просвещения себя светом Православия. В.Н. очень почему-то воодушевлена и просит и Владыку содействовать, и меня помочь» (7/20.09.1929). И дальше: «Служили обедню в Горней. Потом обычное трапезование с англичанками из штаба Miss Carey» (8/21.09.1929).
Присутствие англичан на литургии, как и последующая общая трапеза, было делом обычным. «Вчера служили обедню, — пишет о. Киприан уже о Троицком соборе. — В церкви много английских солдат» (20.08/2.09.1929).
Интересно, что не только живущие в Иерусалиме англичане, но и английские паломники, приезжавшие на Святую Землю, имели возможность познакомиться с православием в его русском варианте: «Литургия. В 3 ч. встреча (в Горней — А. З.) англо-католического паломничества. У церкви владыка их встретил словом. Потом краткий молебен. Чай в “Дворянской“. Фотографирование» (1/14.04.1929).
Для образованных членов РДМ европейцы (и в частности англичане) были в числе самых близких собеседников. Англичане, интересовавшиеся православием, общались в первую очередь с архиеп. Анастасием (Грибановским), будущим преемником митр. Антония (Храповицкого) на посту первоиерарха Русской Зарубежной Церкви, о. Киприаном и В. Н. Цветковой — будущей игуменьей Гефсиманского монастыря. Можно сказать, что в те годы контакты русских православных эмигрантов и инославных на Святой Земле были не менее интенсивны, чем в это же время в Западной Европе, вокруг Свято-Сергиевского богословского института в Париже или содружества преп. Сергия и св. мч. Албания в Англии. Эти контакты стали возможны как из-за интереса к православию среди инославных, так и благодаря способности православных русских эмигрантов этот интерес удовлетворить, чему немало способствовали хорошее знание языков и высокий уровень культуры последних.
Дружба или по крайней мере близкие человеческие отношения связывали о. Киприана с Дервасом Читти, автором книги «Град Пустыня»[5] — классического исследования по истории византийского монашества Палестины. Читти был англиканским священником, историком, археологом. Он жил на Святой Земле в те же годы, что и о. Киприан, и занимался раскопками монастыря св. Евфимия Великого (рядом с нынешним городом Маале Адумим вблизи Иерусалима). В Иерусалимских дневниках рассказывается о посещениях раскопок Читти о. Киприаном, об их встречах в Иерусалиме, о том, как они вместе ездили по монастырям Святой Земли. Спустя почти сорок лет Читти упомянет об о. Киприане в предисловии к своей книге: «Моим постоянным спутником в этих путешествиях по пустыне был молодой русский эмигрант, живой хранитель веры древнего монашества»[6]. Характерно, что о. Киприан воспринимается Читти именно как «живой хранитель веры древнего монашества».
Читти поражал о. Киприана глубиной своего интереса к православию: «Он много читал о нас, знает хорошо нашу историю, интересуется специально историей Восточной Церкви. Знает нашу литургику. То, что изучал всё это не только по учебникам и протестантским книгам, а и многое по источникам, святым отцам, литургиям <…> дало ему верное развитие и направление к православию. Он знаком и продолжает знакомиться с духом и историей нашего монашества и патристики. Он читал Хомякова и Достоевского, что в моих глазах подняло его на недосягаемую для всех англичан высоту. Говорит горячо, с восторгом и увлечением. Вообще на нас производит хорошее впечатление. В нём совершенно нет этого “ах, я так интересуюсь православием“, как у всех Хеллиндеров, Кульманов, Лаури, Синадетов, Кери и Бриджманов. Он, как мне кажется, почувствовал истину в православии, где-то глубоко внутри она его озарила, и поэтому “интересоваться“ им он уже не может… Владыка о нём говорит очень тепло и считает его много православнее многих из нас» (24.07.1929).
Действительно, интерес Читти к православию и восточной христианской традиции был не только историко-археологическим. «Меня сегодня умилил Читти, — пишет о. Киприан. — Во время Херувимской и Великого Входа становится на колени и кладёт земные поклоны. На “всегда, ныне и присно“ тоже кладёт земной поклон. Крестится, берёт у владыки благословение по-нашему. Он молится за нашей литургией очень истово и проникновенно» (8/21.09.1929).
В годы своей жизни в Иерусалиме Читти думал о присоединении к Православной Церкви. В дневниках о. Киприана описывается, и почему он собирался это сделать, и почему ему не удалось: «Утром сидел долго у владыки Читти. Разговор всё шёл о возможности, и способе, и времени присоединения англикан к православию. По всему видно, что эти вопросы, а главным образом своё собственное межеумочное положение, для самого Читти очень тяжелы. Он, несомненно, переживает глубокий разлад, ему трудно оттого, конечно, что духом и по духовной зрелости он от них оторвался, а привычки, вкусы, всё прошлое, и кровь, и история и так далее тянут его к англиканству. Даже не столько тянут его к англиканству, сколь он боится разрыва и раскола между богословами, клиром и народом. Из слышанного мне стало ясно, что он ещё постольку протестант, что для него богословие как теория, как религиозное умствование преодолевает. Ему боязно оторвать народ от богословов, а он не понимает, что гораздо опаснее отравить церковную жизнь и богословие каким-то мудрствованием о Боге, религии, церкви… И опять-таки, ему всё нужны размеры, то есть обратить их всех, чтобы не было раскола. Как, значит, для них страшно и непонятно, когда приход к православию совершается не в широких размерах, чуть ли не в мировых масштабах. “Не бойся, малое стадо“ — им непонятно. А в общем мысли здравые, цельные, хорошие» (10/23.09.1929).
Читти не стал православным, но несколькими годами позже путь к православию прошли две его соотечественницы — англиканские монахини Мария Робинсон и Александра Спрот. Под именами Марфы и Марии они основали Вифанскую (Гефсиманскую) обитель, существующую в Иерусалиме до наших дней и по-прежнему находящуюся в юрисдикции Русской Зарубежной Церкви. Это случилось уже в 1933 году, после отъезда о. Киприана. Так, Гефсиманская (Вифанская) обитель в Иерусалиме — живой свидетель интереса англикан к православию, но также и способности русских того времени на этот интерес ответить.
В Иерусалиме молодой о. Киприан (Керн) оказывается в многонациональном окружении: здесь и родная для него русская среда, и привычная балканская (греки, сербы, румыны), и западноевропейская (англичане, французы, немцы). В его иерусалимских дневниках содержатся записи его бесед с разными людьми на их родных языках: английском, сербском, французском, немецком, греческом[7].
* * *
В дневниках о. Киприана описано немало встреч с католиками и посещений им различных католических общин. Если англикане сами приходили к православным, молились вместе с ними, вместе куда-то ездили, то к католикам о. Киприан скорее шёл сам, хотя и у них находил интерес к православию и достаточную открытость.
Интересны его беседы с французским бенедиктинцем о. Ламбером Бодуэном, основателем монашеской общины в Амей (затем в Шеветони, Бельгия), который в те годы был в Иерусалиме фактически в ссылке за свой интерес к православию. Первое впечатление о. Киприана было скептическим: «Сегодня днём было у меня посещение патеров бенедиктинцев, 4 человека. Двоих я уже давно знаю... С ним двое бенедиктинцев из Амей. Дон Ламберт Бодуэн, плотный, низкий, с очень хитрыми глазами и масленым выражением лица, по-видимому, большой плут. Вежлив до приторности, речист, за словом в карман не лазит. Другой высокий как жердь, маленький, совершенно бритый, в очках, худой, но, должно быть, посерьёзней, думается, первого, Dom Thomas Bicquet. Сии последние два идут из Бельгии из своего монастыря Амей на Восток (в Палестине впервые) для изучения восточных Церквей, ознакомления с восточной (а особливо православной) литургией, святоотеческой письменностью, аскетизмом и т. д.» (12/25.10.1929).
Со временем контакты о. Киприана с о. Ламбером и его единомышленниками стали достаточно частыми, и иерусалимские бенедиктинцы, как французские, так и немецкие, заняли своё место среди постоянных собеседников молодого начальника Русской Миссии. «Он, по-видимому, — пишет о. Киприан об о. Ламбере через два месяца, — очень верит в свои мысли о “соединении“ Церквей. Идёт на <…> тактические, методологические уступки, готов искренно признать многое верным у нас, многое позаимствовать, многое, м.б., разное сгладить в ихнем учении об infalibilitas (непогрешимости — А. З.), но в душе он папист. Не всё ли равно, папист больше или папист меньше. Не всё ли равно, крайнее ультрамонтанство или просто латинство, D’Herbigny или кардинал Mercié. В душе они паписты. Это первый и непреодолимый камень преткновения. Ругает францисканцев за их борьбу с греками в продолжении веков из-за какого-нибудь фонаря или ступеньки в храме Св. Гроба, ругает поляков, Эрбиньи, римские конгрегации, но он верит в соединение “под папой“. При всём его хихикании, междометиях и какой-то априорной лукавости, в нём есть искренность и какая-то немного жалкая, но симпатичная отрешённость от всего во имя идеи своей. Он немного в своей внешности забит и несчастненький, но в то же время чувствуешь в нём какую-то скрытую непримиримость и фанатизм» (7/20.12.1929).
Вероятно, именно в Иерусалиме был заложен свойственный о. Киприану и в последующие годы интерес к инославным и их традициям, но без особой симпатии к проблематике объединения, что видно, например, из описания встречи о. Киприана с одним из немецких католических монахов: «Дивный старец этот <…> В белой чесучовой сутане и с голубыми глазами, длинной седой бородой. Он из Кёльна. Мягкий рейнский, певучий говор. Много доброты и любви сквозит в его разговоре. Он тут 29 лет. Проговорили с ним больше часа очень сердечно, искренне о России, о русских паломниках, о Германии, её страданиях теперь и большевиках... И ни слова о папе, о “соединении“, о догматах. Как хорошо! И оба мы расстались очень сердечно. <...> И сколько добра и ласки. Милый старичок. Это первый такой католик, которого я вижу. Так и хочется его назвать “батюшкой“» (16/29.09.1929).
На фоне лояльного отношения Иерусалимского Патриархата к англиканам в 1920–1930-е годы[8] и даже на фоне мягкого отношения к ним архиеп. Анастасия (Грибановского) позиция о. Киприана (Керна) выглядит более строгой: «После обедни с Владыкой и о. иеродиаконом Серафимом ездили по приглашению Vener. Stewart’a в St. George’s Church на поминальную службу по † Архиеп. Кентерберийском Рандаль-Давидсоне.
Владыка облачился в мантию и пошёл вперёд, заняв место в “олтаре”. Я всё же предпочёл остаться позади, дабы не принимать молитвенного участия с ними и не входить в олтарь еретический. Хотя раньше мне это на первых порах приходилось проделывать и сопровождать туда владыку, но теперь я решил это прекратить. Как-никак вход в ихний олтарь во время службы есть уже некоторая форма общения и признания, а облачение, мантия без епитрахили и омофора, всё же к чему-то обязывает и подчёркивает эту молитвенную связь с ними. Этого быть не должно; и в наши лукавые дни, когда так легко сглаживается и теряется чувство церковности и православной каноничности, — это особливо неудобно» (19/1.06.1930).
Любопытно, что в последующие годы архиеп. Анастасий станет первоиерархом весьма консервативной Русской Зарубежной Церкви, а о. Киприан — «парижским» богословом. При этом и в качестве первоиерарха архиеп. Анастасий будет одним из наиболее открытых «зарубежных» архиереев, а о. Киприан, со своей стороны, совместит интерес к другим конфессиям с верностью догматическому и каноническому устройству Церкви.
Читателю, знакомому с биографией и трудами о. Киприана, как одного из столпов «парижского богословия», будет интересно увидеть в авторе иерусалимских дневников адепта Зарубежного Синода. Мирополит Евлогий, управляющий русскими православными приходами в Западной Европе, и вся его митрополия воспринимались тогда о. Киприаном как отделившиеся от Русской Зарубежной Церкви.
Так он пишет о прибывшем на Святую Землю из Праги иеродиакона: «От м. Антония на наш запрос пришла телеграмма об о. Серафиме (Седове) — принять его по прежнему чину с чтением разрешительной молитвы от запрещения (он ведь из Праги от этой ориентации евлогиевской). Сегодня он служил уже с нами» (3/13.III.1930).
Также о. Киприана беспокоил вопрос нового стиля, принятого во многих Православных Церквях с 1923 года, и перспективы общего православного собора в «наше время всеобщего охмеления обновленчеством начиная от Мелетия Метаксакиса и через все его нюансы и виды вроде евлогианства, сергианства и вплоть до митр. Евдокима [Мещерского]» (20.2/II.1930), что было вполне в русле воззрений митр. Антония (Храповицкого). Тем не менее доведённое до крайности «охранительство» не находило у о. Киприана одобрения и тогда. Так он пишет о своём посещении одного из греческих монастырей Святой Земли: «По-видимому, настроение там в известной части иноков совершенно определённое. В них возобладала масономания в сильнейшей степени, они уже ничего не видят, кроме этого, и фанатически, по-аввакумовски, решились страдать. Хотя и умрут, хотя и погибнут, но, главное, докажут своё исповедничество, своё “за азъ страдаю”. Рассуждать тут с ними нет возможности и нельзя. Это особенное настроение совершенно теряющихся людей, которые ничего не хотят, только страдания за истину.
Стоя в церкви там в стасидии в течение трёх дней, видел одну и ту же фразу перед своими глазами и думал о ней. Это на фреске св. Иоанна Молчальника стоит надпись на свитке: “Μειζων παντων των αρετων η διακρισις (превыше всех добродетелей — рассуждение (греч.) — А. З.)”. И вот этого-то διακρισις и нету. Рассуждать не захотят. Ответ уже дан: “Все масоны” — и, следовательно, не о чем и говорить.
Конечно, за разделения, и раскол, и новый стиль понесут наказание не они, а те, кто подняли этот никчёмный, глупый вопрос о каких-то 13 днях. Великое наказание готовится соблазняющим малых сих…» (7/20.V.1930).
По-видимому, на Святой Земле о. Киприан стал постепенно отходить от подобной сосредоточенности на проблематике «модернизма и обновленчества». Повлияло здесь, вероятно, и общение с греческими иерархами, и участие авторитетного для о. Киприана сербского владыки Николая (Велимировича) в афонском предсоборном совещании в 1930 году, и умеренность архиеп. Анастасия. Наверное. Был важен и положительный отзыв архиеп. Анастасия и греческих друзей о. Киприана о новом Вселенском Патриархе Фотии II (1929–1935): «…умеренный модернист и к русским хорошо относится… Владыка Анастасий квалифицирует его как одного из лучших из известных ему иерархов-греков… О. Каллист знает патр. Фотия Цареградского как хорошего и очень образованного архиерея». Именно при патриархе Фотии под покровительством Вселенского Патриархата окажется епархия митр. Евлогия, в которой пройдёт большая часть священнического и преподавательского служения о. Киприана.
* * *
Жизнь о. Киприана на Святой Земле, его контакты с англичанами и другими европейцами происходили на фоне весьма бурных исторических событий и начинающегося арабо-еврейского конфликта. Достаточно подробно в дневниках описываются погромы 1929 года, своего рода первая арабская интифада. Многое об этих событиях о. Киприан знал благодаря своим контактам с англичанами. «Вчера беспорядки были очень серьёзные. Продолжали и поздно вечером вести убитых и раненых… Вчера из Египта прилетело 50 солдат. И ещё поездом едет батальон. Войск ведь у англичан тут нету, кроме полиции» (12/25.08.1929). Интересно замечание об отсутствии у англичан войск в Палестине: приходилось ждать их прибытия из Египта. Также и в описании хевронских беспорядков: «Там полиция пассивно созерцала и ждала, что будет». И опять о Иерусалиме: «…шесть часов вечера. Привозят убитых и обгорелых. Чёрные все и обуглившиеся, страшные» (12/25.08.1929).
На площади перед Троицким собором происходили сборы британских войск («наша соборная площадь — военный лагерь. Пулемёты, броневики, грузовики, такси, войска. В Николаевском, по-видимому, главный штаб» (13/26.08.1929). В здании Русской Миссии уже тогда помещался суд, где рассматривались дела участников беспорядков.
«В городе как будто легче. Стало оживлённее на улицах. Но около нас по Яффской только жиды бродят, а арабы не заходят, а жиды в старый город не идут. Несмотря на общее спокойствие, немало случаев отдельных нападений. На базаре какой-то араб ножом пырнул служащего Оттоманского банка и убежал. Также и на почте, в очереди за марками, ранили какого-то жидовина. Убили одного богатого жида на квартире в одной из колоний. Два араба пришли к нему, позвонили у входной двери. Он им сам открыл, и его убили. Некого миллионера-жидовина Гордона разграбили дом. Он с семьёй и русской служанкой (матушкой Стефанидой) оставили всё в доме и бежали. Разграбили роскошную обстановку, серебро, ковры.
Власть перешла в городе в руки военной силы, к тому начальнику, что вчера с войсками из Каира прибыл… Странно то, что англичане никаких официальных бюллетеней или телеграмм не дают. Слухи ходят самые дикие. У англичан, кажется, настроение как всегда: I’m very sorry. All right» (13/26.08.1929).
Взгляд о. Киприана на политические события в Палестине того времени, судя по всему, был сродни отношению англичан: «межплеменной» конфликт, в котором цивилизованному человеку нельзя поддерживать ни одну из сторон. Видимо, и к арабскому, и к еврейскому населению Палестины о. Киприан относился с некоторым снобизмом, как и его знакомый француз, про которого он писал, что тот «тяготится арабской ленью и жидами».
При чтении дневников бросается в глаза то, что евреи почти всегда — «жиды». Слово «жид» (как и «поп», например) изначально не несло того уничижительного оттенка, который стал присущ ему со временем. В южнорусских говорах «жид» (как и в просторечии «поп») остаётся употребительным до сегодняшнего дня. Так, архимандрит Антонин (Капустин) за 50 лет до о. Киприана использовал это слово без всяких эмоций («жид-кровельщик»)… Но можно сравнить это и с негативным отношением молодого о. Киприана к балканским народам (кроме сербов и греков), которое он, скорее всего, привёз с собой из Югославии: «Давно про румын сказано: “Не нация, а профессия!” Все они, эти болгары, — безнадёжно шовинистический и, думается, тупой народ». «Удивительно тупой и ограниченный народ» — а это уже про американцев.
Когда речь шла о конкретных людях, то они из «жидов» сразу превращались в евреев: «У владыки сегодня при мне пришёл только что приехавший из России молодой человек — Самуил Львович Айзенштадт, еврей, 25 лет, вполне интеллигентный, окончивший Московский университет (теперешний, конечно), но бывший долго в ссылке, в Туркестане и даже на Китайской границе. Говорит совершенно чисто по-русски, безо всякого оттенка и акцента, и даже московским говорком. Очень воспитанный, подтянутый, хорошо одетый, говорит вполне культурно…
Рассказывает много и очень интересно… Но самое приятное он сам. Редко видел таких евреев. У него исключительно милая, добрая улыбка, озаряющая его лицо, и голубые глаза в больших роговых очках. Когда он улыбается, то становится на редкость симпатичным, милым и привлекательным. Что-то в нём показалось мне чистое, и нетронутое, и открытое. Обещал зайти и побеседовать. Живёт пока в Тель-Авиве.
Он социал-демократ, но нового типа и направления. Интересуется философией и религией… Меня поражает его культурность языка и мышления и манера держаться. Он говорит, что много вращался среди профессуры (старой) и образованных людей. Это и видно. Если там ещё есть такие молодые люди — это очень отрадно. Он ведь всецело продукт созревания советского времени. Ему 25 лет, значит в 1917-м ему было 12 лет. Попал сюда как сионист, но он на самом деле совершенно не сионист. Это, понятно, был предлог. “Для меня прежде всего любовь к будущей России — демократической и свободной”» (14/27.V.1930).
Дочь С. Л. Айзенштадта впоследствии вышла замуж за британского офицера и уехала в Англию.
Интересовался о. Киприан и некоторыми аспектами еврейской культуры и быта: «Осматривали с о. иерод. Серафимом еврейский музей “Бецалель” около Ратисбоны на Биркет Мамиле. В общем интересно, но очень специфически еврейское. Довольно любезный еврей с Волыни показывал и объяснял» (1/14.V.1930); «Ездил в Сарону с Ив. Ив. и о. арх. Пантелеимоном. За Сароной прекрасный образцовый сад апельсиновый еврея Исаака Гольдберга. Это самый лучший и культурный в округе сад, да, пожалуй, и во всей Палестине… Видел не хозяина (он отдыхал), а жену — старую, почтенную иудейку, весьма важную. Их сын убит был арабами во время шематы. По-видимому, не последнего пошиба они, т. е., разумею, не атеисты, ибо на косяке входной двери традиционная трубочка с “торой”» (14/27.III.1930).
Арабский мир о. Киприана, судя по всему, не интересовал вовсе: в его дневниках нет ни описаний жизни православных арабских общин, ни встреч с людьми.
* * *
Особая тема в дневниках — жизнь Русской миссии, русских монастырей и учреждений на Святой Земле, хотя о. Киприан часто оговаривается: «Как всегда, избегаю писать о деле служебном» (17/2.03.1930). Он много служил в разных русских и греческих храмах Святой Земли, участвовал в официальных мероприятиях, объезжал участки, осматривал русские имущества, отвозил жалованье в монастыри, разбирал конфликты сестёр. При нём строился второй этаж здания миссии в Иерусалиме.
Многое в жизни русских женских монастырей было не близко о. Киприану, привыкшему к университетской среде, семинарскому преподаванию и наличию опытных духовных наставников. «Думалось, — пишет он, — что с отъездом [археологов] Лукьяновых атмосфера елеонских скорбей и смущений рассеялась, но, оказывается, враг силён и весьма опытен (Лукьяновы занимались описью археологического музея РДМ в Елеонском монастыре — А.З.). То монашкам неугоден был музей, потому что скоро конец мира будет, и они боялись Лукьянова, что он останется. А теперь нашлось другое: “идолы”. Не знаю, где первопричина, но это и неважно, какая Марья или Дарья это первое выдумала, важно, что это со смаком и удовольствием распространяется. И кем? Добро бы ещё какой-нибудь фанатичной м. Поликсенией, которая из-за музея и Лукьянова готова была с аввакумовой ревностью идти чуть ли на костёр. Нет, а то ведь главные распространители и разжигатели — это интеллигентные люди. На днях пришла в миссию Вал. Ник. Цветкова, зашла ко мне в кабинет и давай мне среди всей прочей чепухи доказывать: “Нет, Вы подумайте, отец архимандрит, ведь это ужасно, на том месте, где вознёсся Спаситель, где так молилась Божия Матерь, — Вы собираете идолов!” Я спервоначалу не понял, а потом, когда узнал, что это египетские фараоны и боги, всякие Аменхотепы и Озирисы, то не знал, смеяться ли или возмущаться. Так и нельзя разубедить. Вместо того чтобы разубеждать матушек-кликуш, рассеивать темноту и невежество ханжеского суеверия, они ещё их поддерживают. Ещё и ссылаются на авторитет какого-то там её знакомого католического патера… Она мне долго толковала про какую-то отравленную атмосферу вокруг этих “идолов“.
Вчера уже новая версия и новое кликушество. Копия той головы Ирода, которую так ценил † о. Антонин и которую отправил в Эрмитаж, копия её стоит на Елеоне в музее. Казалось бы, ничего! Ан и тут враг попутал: “Вот, — говорит,— тут в часовне под мозаикой было место первого погребения главы Предтечевой, — а они тут голову Иродову хранят!“ (sic!).
В результате Владыка решил сегодня перенести сюда в Миссию идолов и всё смущающее строгое благочестие елеонских подвижниц.
Отчего же это (особенно у нас, русских!) благочестие и вера так крепко переплетается с ханжеством, кликушеством, истерией? <…> Под видом благочестия и ревности (но не по разуму) заражают людей какой-то ханжеской суеверной болезнью духа. Как-то тут и не видно здорового, трезвого отношения. <…> В результате о. Серафим и А. А. Петров сегодня привезли с Елеона голову Ирода и пять штук идолов. О. Серафим рассказывал о разговорах матушек там по этому поводу. Он их разумно и трезво усовещевал и убеждал, что нужно из своего сердца идолов изгонять, а не на эти мёртвые камни внимание обращать, но разве на них это подействует. Ведь они “мнятся службу приносити Богу“ своим юродничанием и ханжеством» (11/24.09.1929).
Сам о. Киприан, будучи монахом, архимандритом, в монастыре никогда не жил. Возможно, что опыт общения с русскими женскими обителями в Иерусалиме стал причиной ещё большего скепсиса о. Киприана в отношении общежитийных монастырей. «Святую Землю он любил, — вспоминает игуменья Покровского монастыря в Бюсси м. Ольга (Слезкина), — но мне он только рассказывал, как монахини там вытирали сначала рукавом нос, а потом брали его благословение. Больше ничего он мне не рассказал»[9].
* * *
Почему о. Киприан уехал из Иерусалима? Возможно, этому способствовало большое количество административных дел, отсутствие привычного преподавательского служения и приходской жизни. Не исключено, что сыграло свою роль постоянное присутствие «начальства» в лице архиеп. Анастасия (Грибановского), притом что о. Киприан его любил и чтил. Так или иначе, уже осенью 1929 года о. Киприан писал: «Миновал год иерусалимской жизни. Невесело думаю об этой годовщине» (20/2.11.1929).
За неделю до истечения первого иерусалимского года в дневнике появилась следующая запись: «Говорил с Владыкой о серьёзных делах. Предупредил его о серьёзности моего шага и обдуманности решения и подал ему прошение об отставке. Объяснил ему всё моё тяжёлое нравственное состояние, все трудности, и далее к убеждённости его просить об освобождении меня от обязанностей Нач. Миссии. Откровенно ему сказал о тех тяжёлых нервных кризисах, которые так мне присущи и которых я так боюсь. На все мольбы он отвечал просьбой повременить, подождать, в надежде, что Бог Сам всё укажет и устроит. Я ему указывал, что я маленький человек, провинциал, мне чужды размахи и великодержавная ширь. Я боюсь всего, я не для борьбы и т. д. и т. п. Прошение не принял и просил подождать, подумать. <…> Был заботлив, любвеобилен, тепл ко мне. Тронул меня сильно. Но вселится ли уверенность и сила, и покой? Дал бы Бог» (24.10.1929).
Это прошение об отставке, не принятое тогда архиеп. Анастасием, сохранилось и доехало до Парижа, будучи вложенным в дневники. Оно написано рукой о. Киприана и датировано 20 октября 1929 года. «Не чувствуя себя в силах нести обязанности Начальника Русской Духовной Миссии и связанную с этим высоким постом ответственность, — пишет о. Киприан, — почтительнейше прошу Ваше Высокопреосвященство ходатайствовать перед Архиерейским Синодом Русской Православной Церкви за границей об освобождении меня от занимаемой должности с выдачей мне канонического отпуска в юрисдикцию Святейшего Патриарха Сербского».
Предоставляя ещё через год с небольшим, 12/25 декабря 1930 года, заявление архиеп. Анастасию о сдаче актов об имуществе Миссии «по случаю увольнения моего в отставку от должности начальника Русской Духовной Миссии в Иерусалиме», о. Киприан уже подписывается как «б[ывший] Начальник той же Миссии». Значит, в какой-то момент архиеп. Анастасий всё же принял прошение о. Киприана об отставке и переслал его митр. Антонию, и с июня 1930 года (когда завершается дневник) и до начала зимы это прошение было митр. Антонием удовлетворено.
В обоих документах о. Киприан пишет о переходе в юрисдикцию Сербского Патриарха. Возвращению в Югославию способствовало участие о. Киприана в устройстве и приёме сербского паломничества на Святую Землю («по поводу письма влад. Иосифа о возможности приезда сюда сербских поклонников несколько дней уже хожу и разузнаю о ценах, пароходах, расписаниях и т.д., трудно с помещением» (8/21.12.1929). Сербское паломничество было на Святой Земле в апреле 1930 года, во главе его стоял епископ Охридский Николай (Велимирович), прославленный в 1987 году в лике святых. Общение с владыкой Николаем определило пути возвращения.
[1] Особая благодарность священнику Михаилу Насонову (в свое время — студенту Богословского института, а сейчас — священнику Русской Православной Церкви в Дублине, Ирландия), указавшему мне на наличие дневников о. Киприана в архиве института.
[2] Бунин И. А. Тень птицы. Иудея.
[3] Иларион (Алфеев), митр. Православное богословие на рубеже столетий. М., 1999.
[4] Киприан (Керн), архим. Отец Антонин (Капустин). Белград, 1934. Переиздано
в Москве с названием: Отец Антонин Капустин, архимандрит и начальник Русской духовной миссии в Иерусалиме (1817–1894). М., 1997.
[5] Chitty D.J. The Desert a City. Первое издание — 1966. Русское издание: Читти Дервас. Град Пустыня. СПб., 2007.
[6] Читти Д. Град Пустыня. С. 15.
[7] Из греков основным собеседником и другом о. Киприана был архим. Каллист (Милиара), многолетний редактор журнала Иерусалимской Патриархии «Новый Сион».
[8] Так, например, Иерусалимский патриарх Дамиан заявил в 1923 году о признании его Церковью действительности англиканских хиротоний. О причинах такого «широкого» отношения много говорится в дневниках о. Киприана.
[9] Занемонец А, диак. К истории паломничеств в Святую Землю из Русского зарубежья в 50–70-х годах XX века. Памяти епископа Мефодия (Кульмана; 1902–1974). М., 2009. С. 54.
Источник: Богослов.Ru