Мар Иаков Саругский. Гомилия «На ночь Великой Субботы» (ܕܠܠܝܐ ܕܫܒܬܐ ܡܐܡܪܐ)
Предлагаем вниманию читателей статью преподавателя Киевской духовной академии и семинарии Сергея Васильевича Ковача, посвящённую наследию сирийского церковного писателя Иакова Саругского. В приложении к статье публикуется перевод гомилии Иакова Саругского «На ночь Великой Субботы». Как статья, так и перевод были опубликованы в журнале «Труды Киевской духовной академии» (№ 35. Киев, 2021. С. 65–94). На сайте «Богослов.Ru» эти материалы размещаются с согласия редакции журнала.
Статья

Иаков, епископ Саругский (451–521) — малоизвестный за пределами западносирийской традиции поэт, церковный писатель, проповедник и богослов. Огромное наследие мар[1] Иакова, в числе которого несколько сотен гомилий, десятки посланий и эпитафии, остаётся непереведённым на европейские языки, что в немалой степени обусловлено проблемой авторства приписываемых ему творений. Многие из них могли быть либо подложными, либо прошли цензуру или предвзятое редактирование в интересах той или иной богословской партии, как это, по-видимому, произошло с гомилией против Халкидонского Собора, сохранившейся лишь в достаточно поздней рукописи IX в.[2].

Что касается собственно богословия Иакова Саругского, то до сих пор в среде исследователей не утихают споры о том, к какой именно христологической партии принадлежал автор. Как отмечает историк-востоковед и религиовед А. В. Муравьёв, мнения варьируются от халкидонизма[3] до некоей третьей самобытной («внепартийной») позиции[4], разумеется, не исключая и миафизитства в изложении Севира Антиохийского или Филоксена[5]. Всемирно известный сиролог Себастьян Брок объясняет имеющееся противоречие тем, что мар Иакову, «по сути, не нравился аналитический подход к богословию, имевший место в полемике, что последовала за Собором 451 г. Он отдавал предпочтение богословию символа и парадокса, что характеризовало подход [прп.] Ефрема [Сирина]»[6]. Если признать, что мар Иаков действительно был противником Халкидонского ороса, в свете объяснения Брока вполне оправданным выглядит замечание А. В. Муравьёва о том, что «именно логический принцип чёткого различения двух рождений мешал Иакову увидеть философскую логику Халкидона»[7]. Однако наиболее полное представление об учении мар Иакова можно получить, лишь комплексно проанализировав его аутентичные творения и жизненный путь, и это также задача не из лёгких.

Основными источниками биографии мар Иакова Саругского являются два жития из Ватикана и Британской библиотеки (первое принадлежит авторству Иакова Эдесского), а также похвальная речь ученика мар Иакова — Саругского епископа Григория[8]. Исследователи признают, что каждое из этих жизнеописаний в той или иной мере ангажировано в пользу какой-либо богословской партии, что усложняет объективное изучение личности мар Иакова. Согласно этим текстам, Иаков Саругский родился в 451 или 452 г. в деревне Куртом, на территории провинции Коммагена (бывшее Коммагенское царство). Отцом будущего Саругского епископа был престарелый священнослужитель, что в немалой степени повлияло на выбор его жизненного пути. В 466 г. мар Иаков начал получать образование в одной из школ Эдессы, епископом которой в то время был православный святитель Нонн Илиопольский[9]. Как сообщают отдельные агиографы, мар Иаков учился в Эдессе одновременно с ещё одним великим сирийским богословом и учителем — мар Нарсаем[10]. В 70-х гг. V в. мар Иаков, предварительно дав обет безбрачия (или приняв монашеский постриг?), был рукоположён в сан священника. Согласно хронистам, приблизительно в это же время начинается активная писательская деятельность мар Иакова[11]. Спустя около двадцати лет, в 502 или 503 г., он назначается периодевтом, или же хорепископом, округа Хаура, откуда мар Иаков написал увещевательное письмо к христианам Месопотамии, оказавшимся под угрозой нашествия и гонений со стороны шахиншаха Кавада I. Назначению мар Иакова на должность периодевта, или же хорепископа, предшествовало провозглашение им в присутствии пяти епископов знаменитой проповеди в стихах (мемры) о колеснице, которую в своём видении наблюдал пророк Иезекииль (см.: Иез. 1:4–28). Ангажированность имеющихся жизнеописаний мар Иакова прекрасно иллюстрирует утверждение Григория Бар-Эбрея (XIII в.), который писал о том, что в числе тех самых пяти епископов, исследовавших веру Иакова Саругского, был Севир Антиохийский[12]. В 519 г., когда мар Иакову было 67 или 68 лет, он был избран и рукоположён во епископа города Батнана в Саругском округе. Хиротонию мар Иакова возглавил Павел, епископ Эдесский. Несмотря на жёсткую антимонофизитскую политику императора Юстиниана II, мар Иаков Саругский умирает в 521 году как законный епископ Батнанской кафедры, что свидетельствует как минимум о том, что он не был непосредственно вовлечён в христологические споры того времени[13].

Гомилия «На ночь Великой Субботы» (ܕܠܠܝܐ ܕܫܒܬܐ), русский перевод которой предлагается ниже, является частью цикла гомилий мар Иакова «О Распятии» (ܥܠ ܙܩܝܦܘܬܐ), посвящённых каждому вечеру и дню Страстной седмицы. По своему жанру данная гомилия является мемрой (ܡܐܡܪܐ), т. е. проповедью, произносимой в стихотворной форме[14]. Её аутентичность практически не вызывает сомнений, так как в ней в много формулировок, характерных для христологии и экклезиологии мар Иакова. В тексте данной гомилии Господь Иисус Христос именуется Единородным (ܝܺܚܺܝܕܳܝܳܐ) в обоих рождениях: и в рождении от Отца, и в Своём Воплощении, когда воплотившийся Богочеловек уже висит на Кресте и берёт Себе в жёны Церковь язычников. А. В. Муравьёв отмечает, что особый акцент на понятии ܝܺܚܺܝܕܳܝܳܐ является одним из маркеров христологии Иакова Саругского[15]. Кроме этого, мар Иаков постулирует истинность Боговоплощения, а также подлинность Божества и человечества Господа Иисуса Христа, отталкиваясь от понятия образа, что роднит его с учением прп. Ефрема Сирина, которого Иаков Саругский считал своим идейным вдохновителем и называл «столпом Церкви» и «духовной кифарой»[16]. Ещё одной важной особенностью, которая говорит в пользу аутентичности гомилии «На ночь Великой Субботы», является характерное толкование истекшей из бока Христа Спасителя крови и воды как образа рождения в Церкви духовных людей (ܨܘܽܪܬܳܐ ܕܥܘܸܽܠܷܐ ܖܵܘܽܚܳܢܳܝܷܐ). Профессор Себастьян Брок отмечает, что такое толкование встречается лишь у прп. Ефрема Сирина и мар Иакова Саргуского[17]. Помимо этого, стоит подчеркнуть и многочисленные аллюзии на текст Ветхого Завета и размышления о мессианских прообразах, что в совокупности выступает в гомилии в качестве идейного фундамента и связующего звена между составными частями её идейной композиции. Эта особенность, в свою очередь, характеризует большинство аутентичных гомилий мар Иакова[18]. Несмотря на приведённые нами доводы, в гомилии «На ночь Великой Субботы» присутствуют особые темы, которые требуют более подробного идейного и богословского анализа.

Образ шеола

(ܫܝܽܘܠ)

Центральным событием Великой Субботы, безусловно, является Сошествие Господа Иисуса Христа во ад/шеол, поэтому неудивительно, что тема шеола в рассматриваемой нами гомилии мар Иакова одна из ключевых. Впрочем, Сошествие во ад рассматривалось сирийскими отцами как незаурядное событие и вне размышлений о Великой Субботе, поскольку оно является непосредственной частью домостроительства нашего спасения. Как замечает исследователь Роберт Мюррей, «одной из самых богатых символических тем раннего сирийского христианства, перешедшей в совокупности на весь христианский мир, была драма Сошествия Христа во ад»[19]. Для того чтобы понять, как именно представлял себе шеол мар Иаков, необходимо в первую очередь рассмотреть разнообразные наименования, которые ему присваивает автор: город смерти (ܡܕܺܝܢܰܬ ܡܳܘܬܳܐ), селение мёртвых (ܩܘܽܪܝܰܬ ܡܺܝܸܬܷܐ), страна смерти (ܐܰܪܥܷܗ ܕܡܳܘܬܳܐ), дом мёртвых (ܒܷܝܬ ܡܺܝܸܬܷܐ), плен (ܓܳܠܽܘܬܳܐ), а также имплицитно — могила (ܩܰܒܪܳܐ)[20]. Само сошествие в шеол мар Иаков представляет как разрушение города, неприступные стены которого сокрушаются голосом Богочеловека. Христос сокрушает этот город, ломает его внешние (ܫܘܽܖܵܝܗܿ) и внутренние (ܐܷܣܷܵܝܗܿ) стены, а затем выводит всех пленников на свободу. Особый акцент на неприступности стен города смерти и упразднении последнего наводит на мысль о параллели между разрушением шеола Господом Иисусом Христом и взятием Иерихона Иисусом Навином (Нав. 6:1–19). Данная параллель не нова для сирийской богословско-экзегетической мысли и встречается ранее, например, у прп. Ефрема Сирина[21].

Как и у любой страны, в шеоле Иакова Саругского есть свои собственные законы и правила «пересечения границы». Мар Иаков отмечает, что внутрь страны смерти может попасть только одна душа, то есть пропуск в неё есть не что иное, как печать смерти. Ничто живое в шеол не войдёт. Поскольку Господь Иисус Христос, будучи хоть и вторым, но всё же безгрешным Адамом, собирается попасть в совершенно чуждую для Себя страну, Он намеренно принимает образ мёртвых[22], в каком-то смысле обманывая и в то же время соблюдая законы этой страны. Говоря о принимаемом Христом образе, мар Иаков употребляет заимствованное из персидского слово ܓܳܘܢܳܐ (گؤن), обозначающее «цвет» или «облик». Похожую формулировку мы встречаем и у прп. Ефрема Сирина, который, в свою очередь, употребляет заимствованное из греческого слово ܛܽܘܦܣܳܐ (τύπος). Приводимое ниже сопоставление отрывков из гимнографии прп. Ефрема Сирина и мар Иакова служит прекрасной иллюстрацией уже упомянутой мысли проф. Себастьяна Брока об особом значении символа и образа для христологии и экзегезы Иакова Саругского.

Прп. Ефрем Сирин

Мар Иаков Саругский

«Возьми суму»[23], — сказал Господь, намерившись принять образ мёртвых, которые бездействуют в шеоле[24] (ܢܣܒ ܠܗ ܛܘܦܣܐ ܕܡܝܸܬܐ ܕܒܛܠܘ ܒܫܝܘܠ).

Входя туда, Он облачился в одежду мёртвых (ܠܒܘܫܐ ܕܡܝܸܬܐ) и принял на Себя их облик (ܓܘܢܐ ܕܡܝܸܬܐ), чтобы находиться в стране мёртвых по её закону.

Ещё одним важным моментом, сближающим образы шеола у прп. Ефрема и мар Иакова, является представление о своеобразном «законе тишины», которая царит в стране мёртвых. В гомилии «На ночь Великой Субботы» мар Иаков дважды отмечает, что уста душ усопших до сошествия в загробный мир Христа были закрыты («Некогда закрытыми устами (ܦܘܸܽܡܷܐ ܣܟܺܝܖܷܵܐ) они [т. е. мёртвые] принялись Его славословить за то, что Он их посетил»). В одном из своих нисибинских гимнов прп. Ефрем Сирин от лица усопших говорит следующее: «Наш закон в шеоле таков: соблюдать тишину»[25]. Характерным является то, что первый звук, который нарушает царившую в шеоле тишину, — это рык молодого Льва Иуды, т. е. Христа. Здесь мар Иаков в который раз отталкивается от концепта голоса (ܩܳܠܳܐ), который является проявлением силы Бога Слова.

Однако тишина — не единственное, что характеризует обитателей шеола в представлении мар Иакова, поскольку молчание является одним из частных аспектов бездействия усопших (ܒ݁ܰܛܶܠܘ), которое, как было продемонстрировано выше, подчёркивается прп. Ефремом Сириным. Главной точкой соприкосновения прп. Ефрема и мар Иакова в вопросе осмысления этого бездействия является сравнение душ усопших с ещё не рождёнными младенцами (ܥܘܽܠܷܵܐ)[26]. Если для прп. Ефрема Сирина душа усопшего, подобно младенцу, напрочь лишена чувств[27], то согласно мар Иакову Саругскому эти души, хоть и обитают, подобно младенцам, в «утробе» (в шеоле) и находятся в состоянии бесчувственности (ܠܳܐ ܪܓܺܝܫܺܝܢ), они парадоксальным образом всё равно остаются мыслящими (ܖܵܳܓܘܽܫܷܐ).

Как уже говорилось выше, помимо сравнения шеола со страной или городом, мар Иаков Саругский имплицитно называет шеол могилой (ܩܰܒܪܳܐ), чем отражает собственно ближневосточное представление о загробной жизни. Согласно этому представлению, шеол является обратной стороной могилы, поскольку в представлении древних душа была привязана к останкам своего тела, сохранность которых была своеобразным залогом её бессмертия. Символически это верование нашло отражение и в тексте Священного Писания: Вот Я приложу тебя к отцам твоим, и положен будешь в гробы свои в мире (2 Пар. 34:28). В христианской сирийской традиции, следуя за духом Писания, данное представление также было облечено в форму символа: пристанищем мёртвого тела стала вырытая в земле могила, а пристанищем души усопшего — невидимый шеол, который этой материальной могиле идейно противоположен. В своей гомилии мар Иаков символически называет души усопших «прахом» (ܥܰܦܪܳܐ) и «костями» (ܓܰܖܵܡܶܐ), которые, услышав голос Христа (ܫܰܡܥܷܗ), приходят в движение и «в могиле» устремляются к себе подобным. Как и мар Иаков Саругский, прп. Ефрем Сирин также склонен сопоставлять шеол с могилой, а его обитателей — с костями, характерным примером чего может быть формулировка 36-го гимна «О девстве», где преподобный Ефрем говорит о том, что в ответ на зов Господа Иисуса Христа в шеоле не останется ни единой кости[28].

Наконец, образ шеола в представлении мар Иакова венчается скрытым зооморфизмом, поскольку поражённая Господом Иисусом Христом обитель мёртвых «изблевывает» (ܓܣܰܬ) своих обитателей. Похожее сопоставление мы встречаем и у более ранних православных отцов Церкви. Например, свт. Кирилл Иерусалимский сравнивает шеол с китом, некогда поглотившим пророка Иону. Святитель пишет о том, что Христос добровольно сходит в шеол с тем, чтобы смерть «изблевала» всех, кого она когда-либо поглотила[29]. Зооморфизм шеола свойственен и гимнографии прп. Ефрема Сирина, который, обращаясь ко Гробу Господнему, восклицает следующее: «Блаженно твое лоно, в котором Жизнь навеки преградила ту пасть, что ненасытно пожирала всякого»[30].

Рождение Церкви

Поскольку ночь Великой Субботы начинается уже вечером Великой Пятницы, закономерно, что композиция гомилии выстраивается вокруг Распятия. Среди разнообразных тем, затрагиваемых здесь мар Иаковом, особого внимания заслуживают его рассуждения о Церкви. В гимнографии Иакова Саругского точкой отсчёта в бытии Церкви является не день Пятидесятницы, а сразу два разных события — Крещение в водах Иордана и Распятие Господа на кресте[31]. Здесь можно усмотреть уже упомянутое нами таинство рождения водою и кровью, которое осмысляется мар Иаковом в контексте истолкования Ин. 19:34. Поэтому неудивительно, что сам день Великой Пятницы называется мар Иаковом «Пятницей страданий, госпожой образов, вместилищем тайн».

В системе мар Иакова рождению Новозаветной Церкви предшествует символическая измена законной Невесты Христовой — Ветхозаветной Церкви, избранной из еврейского народа. Распятие обнажило её неверность и стало непреодолимым препятствием для заключения законного брака. В самом начале гомилии мар Иаков называет Ветхозаветную Церковь прелюбодейкой (ܫܳܛܺܝܬܳܐ), в чём идейно следует за прп. Ефремом Сирином, который в гимнах «О Распятии» неоднократно обращается к теме супружеской неверности и распутства Ветхозаветной Церкви. Схожесть формулировок прп. Ефрема и мар Иакова прекрасно видна ниже:

Прп. Ефрем Сирин

Мар Иаков Саругский

Её [дочь Сиона — прим. пер.] отяготила Его славная красота, которая была ей не по нраву. Но Его целомудренность отяготила её ещё больше. Ведь она, подобно матери, привыкла к прелюбодеянию (ܓܰܘܪܴܐ)[32].

Невеста изменила Жениху и распяла Его. И прогневался Его Отец и… обнажил ей голову за то, что невеста изменила (ܫܳܛܰܬ) Главе своего дома. Он сделал её посмешищем, ведь столько раз она изменяла Ему (ܣܶܪܚܰܬ) в синагогах.

На смену неверной невесте Христос избирает на Голгофе и сочетается браком с презираемым евреями языческим народом. Как отмечает в своей диссертации А. Эльхури, образ новой невесты Христовой, некогда слепой безродной дочери, избранной из язычников и спасённой из рабства, формулируется мар Иаковом главным образом на контрасте ослеплённой еврейской синагоги — свободной дочери, некогда просвещённой и освящённой Божественной благодатью и величием откровений[33]. Этот переход из одного состояния в другое, т. е. рождение Церкви, для мар Иакова во многом является эсхатологичным событием, поскольку раскрывается им в свете притчи о Страшном Суде (Мф. 25:31–46). Господь уводит (ܐܰܥܒܰܪ) Свою новую невесту с того места, которое уготовано грешникам (слева), и садит её справа от Себя (ܣܳܡܳܗܿ ܡܶܢ ܝܰܡܺܝܢܶܗ). Говоря о бракосочетании Христа и Церкви, мар Иаков употребляет глагол ܡܟܰܪ, который в древние времена имел значение обмена или же выкупа[34]. Исследователи наследия мар Иакова Саругского усматривают в этом аллюзию на искупление (1 Кор. 6:20) и жертвенную смерть Христа, которую Он принимает ради Церкви (Еф. 5:25)[35].

Изображение Распятия из книги «Hortus Deliciarum», XII век. Композиция прекрасно раскрывает базовое для гомилии мар Иакова противопоставление Ветхозаветной и Новозаветной Церкви: разорванная завеса Храма, слепая синагога верхом на осле и Церковь язычников, вступающая в брак со Христом посредством Его Крови

Ещё одним важным аспектом осмысления Христовой Церкви в гомилии «На ночь Великой Субботы» является имплицитное наименование Церкви «Новой Евой» (по аналогии со Христом — Новым Адамом). Новозаветная Церковь, которая символично называется мар Иаковом «дочерью дня» (ܒܰܪܬ ܐܺܝܡܳܡܳܐ), рождается по образу праматери Евы — из прободенного ребра Христа Спасителя. Тем самым Иаков Саругский, с одной стороны, подчёркивает таинство брака Христа и Церкви (см.: Еф. 5:22–33), а с другой — указывает на то, что рождение от воды и Духа (ср.ܐܷܡܳܐ ܕܝܳܠܕܳܐ ܟܽܠ ܖܵܘܽܚܳܢܷܐ) возможно исключительно в Церкви, ведь с момента Крестной смерти Христа дети Адама в её лице навсегда обретают новую Мать (ср.ܚܠܳܦ ܚܳܘܳܐ ܬܷܗܘܷܐ ܐܷܡܳܐ ܠܱܒܵܢܰܝ ܐܳܕܳܡ).

Перевод гомилии Иакова Саругского «На ночь Великой Субботы» на русский язык выполнен впервые по критическому изданию: Homiliae Selectae Mar-Jacobi Sarugensis. Ed. Bedjan P., Tomus II. Parisiis, 1906. P. 580–598.

Гомилия 7-я.

На ночь Великой Субботы

1) Народ еврейский возненавидел своё достоинство и распял Сына[36]. Сам захотел быть отверженным — и вот, теперь он ни с чем. Вместе с разбойниками на Голгофе прибил Его ко Древу[37] и к злодеям причислил Господа праведности. Злые люди оказались наряду с Сыном Благого[38], и на Голгофе Судия обвинил этот народ в измене[39]. К двум виновным был причтён Невиновный, и все трое были распяты. Один из них был распят на горе, предназначенной Сыну[40]. Хоть и были с Ним распяты двое по правую и по левую руку, но распят был на ней лишь Он один. Он был Судиёй и хотел показать на Голгофе, что Он отделит агнцев и поставит их справа от Себя (Мф. 25:33). Когда в Него уверовал разбойник, что был по правую руку, Он научил мир тому, что всякий, кто уверует в Него, окажется справа [на Страшном Суде — прим. пер.]. Когда несчастный, что был по левую руку, не уверовал в Него, благоразумный разбойник боялся оказаться неверующим, чтобы самому не быть брошенным по левую руку. Помяни мя, Господи, — сказал Ему благоразумный, — во Царствии Твоем (Лк. 23:42), ведь он убедился в том, что Христос есть Царь. Даже будучи растянутым на кресте, обнажённым и страждущим, [разбойник] верует в то, что [Христос] есть Господь и Царь.

2) Этот разбойник, воспевший собой веру[41], поучает и тебя. Чтобы ты не посчитал себя обделённым, увидев его с чем-то малым, наш Господь как справедливый Судия даровал целое Царство тому, кто исповедовал Его, дабы исповедовать Его поспешил каждый. На скрижалях было выбито и написано в книгах о том, что Он есть Царь. Благоразумный разбойник назвал Его Царём, а значит, отныне не только письменно, но и устно было исповедано то, что Он есть Господь и Царь, и Ему принадлежит Сад Эдемский. Хоть Он и стоял посреди богохульств, бесчестия и оскорблений, Его Владычество и Царство остались невредимыми. Пусть даже Его правая рука и была прибита гвоздями ко Кресту, но Он освободил разбойника и ввёл Его в Эдемский сад. Ибо Он вводит в Рай лишь тех, кто его достоин. Взглянув на осуждённого и тяжко страждущего, творение увидело, что Он есть Судия, дарующий жизнь.

3) Каким образом каждый уверовавший в Него обретал Сына Божия? Каким образом кто бы ни искал, тот получал желаемое?[42] Неблагоразумный разбойник не верил и не искал — то был глупец[43], не хотевший принять дар. Тому, кто не хотел принимать, Христос ничего и не дал. А благоразумный разбойник уверовал в Царя и, испросив себе жизнь, получил из царских рук Сад, преисполненный благ. Христос желал как можно скорее помянуть разбойника, когда придёт во Царствие Своё. Уйдя в Рай, Он взял его с Собой, чтобы разбойник был вместе с Ним. Сказав ему: «Ты будешь со Мной там, куда Я пойду», — Он тем самым возжелал помянуть разбойника и показать ему, что Он не забыл о нём. «Если Я забуду помянуть тебя, то Я забыл о тебе. Но Я не забуду, — пойдём со Мной туда, где Я есть, и поспеши, когда Я помяну тебя, придя во Царствие Моё. Иди со Мной сегодня и получи награду за свою веру». И уже вечером Христос дал благую награду тому, кто сотворил благо (хотя даже такой человек, как сам законодатель[44], не нашёл той ночью у Него пристанища[45]). Разбойник исповедал Христа, чтобы быть с Ним, — велика эта награда! Ибо вера явилась в разбойнике, чтобы ты возрадовался с ним. За то, что он верой приблизился ко Христу, Господь, как и подобает Царю, щедро одарил его великим даром. И хлынула милость из моря Его любви; и, подхватив разбойника, вознесла его прочь с Голгофы прямиком в рай.

4) Странно говорить о кафедре Судьи, взирая на крест, или же о власти, когда та являет себя посреди страданий. Повешенный на Древе, Христос даёт в награду за веру сад Эдемский, ведь вера убедила разбойника в том, что Христос может дать ему просимое, что Он тут же и сделал. Этот разбойник получил сад Эдемский, лишь сказав слово веры, не сделав ничего праведного. Злые рабы подняли и распяли его на Голгофе, однако же не добрые рабы, а вера освободила его.

Распят на Голгофе праведный Судия и Царь, свободны от суда те, кто ходят пред Ним непорочно. Он воцарился над разбойником и одарил Царством того, кто этого искал. А неверного, который не уверовал в Него, Он бросил по левую руку от Себя. На Суде Сына вера наследует жизнь, и, как показал Судия, она есть у благоразумного разбойника. Восстав посреди страданий Крестной казни, Он самовластно дарует Небеса. Когда над Ним издевались распинающие Его сыны противления[46], Он устрашал служащие Ему силы. Когда Ему давали пить уксус, чтобы утолить Его жажду, Он даровал сад [Эдемский] тому, кто был распят справа. Когда Христос стоял среди преступников, словно разбойник, Он даровал непреходящее Царство тому, кто уверовал в Него. Вера разбойника умножилась, несмотря на то что Христос не сошёл вопреки тем, кто говорил: Сойди с креста, и мы уверуем в Тебя (см.: Мф. 27:40, 42). Когда Он соизволил быть выставленным на виду у всех и истощиться до смерти, Светильник мира потух, погаснув на возвышенности[47]. Громко воскликнув, Он предал Свой дух в руки Отца, и Отец сотряс творение, чтобы оно восплакало о Единородном. Задрожавшая земля погнушалась своими обитателями, и завопили скалы, и расселись камни, и горы воззвали о помощи, и затрепетали высоты. Поколебались основания мира, чтобы пасть на своих обитателей, но удержал их Христос, ведь Он есть Сила Отца. Отец сотряс мир так, что в нём не осталось бы ничего, но Сила Его оставила мир невредимым и удержала его от обрушения.

5) Солнце померкло, его свет погас, и солнечных лучей не стало. Всё вокруг покрылось мраком, когда был убит Сын. Иссяк день, и посреди бела дня взошла и наступила ночь. И ночь будет вместо дня до тех пор, пока день не оправится[48] и вновь не займёт своё место. Тьма была ширмой обнажённому Царю, чтобы распявшие Его нечестивцы не глядели на Того, Кто был ими распят на виду у всех[49]. Взошла и посреди дня наступила ночь, и день уступил ей место. Она будет укрывать Царя, одежду Которого силой отобрал змий.

Служащее Ему солнце, увидев, что Господь был выставлен на виду у всех, закрыло глаза, чтобы не смотреть на бесчестие Сына. Подобно Симу и Иафету, солнце и луна скрылись, чтобы люди не смотрели на Господа-Ноя, ведь Он был наг. Затмился день, и мрак был такой, что ничего не было видно, дабы кто-нибудь из зевак не увидел бесчестия Сына Божия. О день! Чего ты сбежал? Чего ты спрятался? Что же ты убоялся? Что же ты помрачнел? Где твой свет? И ты, о солнце! О море блеска и света! Кто ослепил тебя и ниспроверг? Кто изгнал тебя туда, где нет ничего, кроме тьмы? О сфера яркого света! Почему ты погасла? Смотри, вот мир погребён во мраке и огорчён из-за тебя. О наполненный светилами небосвод! Где же твоя красота? Ведь это совсем не обычный для тебя триумф[50]. Земля омрачила небо и задрожала из-за Того, Кто внушил вам ужас, ведь красота вашего сотворения стала безвидной и пустой[51]. И вот, творение восстало, чтобы рассказать о своей природе и явить миру, Кто же внушил ему ужас. Солнце говорит: «Как мне показаться творению, когда на Древе великое Солнце Правды? (см.: Мал. 4:2). Или кому воссияет свет дня, если день увидел, что Господь стоит обнажённым среди разбойников?» Да и весь небосвод, усеянный чинами всевозможных светил, завидев на Древе Того, Кто им управляет, померкнул и восстал. Услышав голос Всесильного Бога, земля задрожала, ведь её удерживала Его сила. И если бы Он покинул[52] землю, её бы вовсе не стало. Скалы и камни осознали, что Он — Творец мира, и на подвигнувшейся земле закричал народ, который не уверовал в Него. Велико творение, которое рыдает, словно мать, ведь тогда Сам Господь был поругаем нечестивыми.

6) Ниспроверглись могилы, оттого что их сотряс голос Господа, и вышли мёртвые, чтобы воспеть Ему свою осанну. Город смерти услышал Его голос — и задрожали его ограды, и пали его стены, и сдался он перед Его могуществом[53]. Сотрясся город, расширивший ограды и укрепивший врата, ведь по нему ударил голос Сына, и пал он на своих обитателей. Поднявшись до высот, Его голос погасил всякое светило, а спустившись в шеол, вывел мертвецов из погибели.

Его голос разодрал завесу[54] святого Храма — да будет город священников знаменем того, что умер Первосвященник. Господь Святыни, Которого из её Дома изгнали священники, ударил Своим голосом — и задрожал этот дом, разоблачая самого себя. Завеса Храма жертвоприношений разодрала сама себя, ведь из Голгофы она услышала голос Владыки жертв. Воскликнул Единородный на Древе — и задрожал Ковчег [Завета][55], и вышла сила Его, и разодрала с гневом завесу. Опустел дом, ведь распят Господь дома. А раз он опустел, то и дух Его не захотел в нём оставаться. Покидая дом, дух разодрал завесу, — да будет дом тот пуст, в котором был поруган его Господь.

7) Невеста изменила Жениху и распяла Его. И прогневался Его Отец и, восстав, разорвал на ней [брачную] одежду и отлучил от Своего наследства. Он обнажил ей голову[56] за то, что невеста изменила Главе своего дома[57], и сделал её посмешищем, ведь столько раз она изменяла Ему в синагогах[58]. Завесой [Храма], словно подвенечной вуалью, Он прививал ей целомудрие, ведь на её брачном ложе полагается быть непорочной. Когда она впала в прелюбодеяние, Он разорвал её вуаль и плюнул ей в лицо. Открытая голова будет знаменем её позора на земле. Левиты! Се, оставляется вам дом ваш пуст (Лк. 13:35), без священства и без жертв, отныне и навсегда.

На Голгофе Царский Сын устроил Пир Крови и там взял Себе в жёны Дочь дня[59], чтобы она принадлежала Ему. Царское кольцо перековалось на гвозди в Его руках, а брак был скреплён Его честно́й Кровью. Он взял её в жёны за то, что она полюбила Его, когда Он был бесславен. Забрал её к Себе[60] и посадил справа, чтобы она была с Ним. Повел её за Собой, чтобы привести в Сад [Эдемский], на брачное ложе, уготованное Его Отцом, а Сад встретил Его бывшим там острием клинка. Надзиратель услышал шум, когда она входила в Рай; взволнованный, принёс копьё и встал на свою вахту. Когда [в Рай] входила невеста Царя[61], то поражён был Жених, а поражавшие и не знали, Кого же они уязвили. Ради копья в Своём боку Он принял Невесту и увёл её от надзирателя, а его самого отпустил и открыл врата, чтобы войти туда мог каждый. Открывая Сад, тщательно охраняемый со времён Адама, Господь Сада был уязвлён копьём. Вместо вора[62], который вышел из Рая, в него вошёл разбойник. И уязвлён был Господь разбойника, когда вводил его в Рай; и открыл Господь перед ним Рай. Сад Эдемский снова преградил путь Адаму, а тебе [разбойнику — прим. пер.] позволил войти в Эдем. И уязвлён был Господь того, кто уже не навредит, оказавшись в Раю. Распинавшие встали и подняли копьё на Того, Кто Прекрасен. Пронзили Ему бок, и оттуда истекли кровь и вода.

8) На Голгофе был открыт новый Колодец[63], Который есть благословенный источник Эдема. На четыре стороны света расходится эта великая река, чтобы из неё пило всё творение, мучимое [жаждой]. Моисей жезлом ударил по скале в пустыне, и по великой тайне скала чудесно источила воду. Христос же Сам есть источник, источающий Жизнь, ведь пронзённый копьём, словно [скала] жезлом, Он напоил Землю. Пришёл Небесный Адам, второй из Отчего дома[64]. Он уснул на Кресте, и от Него произошло Крещение. Пронзён был во сне бок уснувшего Жениха, и Он породил Невесту, словно Еву по образу Адама. На Кресте Он упокоился сном смерти, и от Него произошла Мать, рождающая всех духовных людей[65]. Господь Адама во время Своего сна породил новую Еву, чтобы та вместо [старой] Евы стала матерью детям Адама. Кровь и вода служат для образования духовных младенцев[66]. Кровь и вода истекли из бока Живого и в то же время Мёртвого, чтобы Он оживил Адама. Умерший удивительно являет Себя живым после Своей смерти, ибо из Него истекает кровь, показывая, что Он жив. Истекает из Него и вода, удостоверяя, что Он мёртв. Истекает из Него кровь, чтобы снова научить тому, что, будучи мёртвым, Он всё равно жив.

Кого одновременно видели умершим и живым[67], если не нашего Господа? Пустослов, удержи свой язык от того, чтобы исследовать это! Кто из вас видел мёртвое Тело, источающее жизнь? Кого из распятых вы видели колеблющим землю под её обитателями? Какой мертвец от века удерживал вожжи мира и, словно конницу, вёл его куда хотел? Какой мертвец сотряс мёртвых и те вышли из могил? И пали пред Ним стены шеола, когда Он в него входил. Кто так поразил шеол, что он изблевал мертвецов? Кто опустошил некогда процветавшую страну мёртвых? Кто же Он, если, будучи связанным и распятым среди разбойников, Он из тьмы выводит пленных на свободу? Кто это, будучи мёртвым, давал новую жизнь? И вот, напугано Им селение мёртвых, ведь Он вознамерился в него войти. Кто же это, если прах мёртвых услышал Его и зашевелился? И вот, напуганные Им кости устремились к себе подобным. Кто это с теми сильными[68], что разорили землю? Зло и смерть Он связал их собственными силами. Кого распяли, возложив терновый венец? И вот, Он лишает смерть её короны, чтобы она впредь не воцарилась. Устыдись, иудей, и познай, что Сын Божий есть Бог. И впредь не говори вздор, называя день ночью[69]. Даже демоны, и те хоть до Голгофы и не знали, кто Он, но там, когда стихии содрогнулись от Его голоса, они узнали, что Он — Бог. Явив началам и властям[70] То, Что не было видно под плотью[71], Он посрамил их, когда те познали при распятии, Кто же Он есть. Разве Крест не указывает на то, что Он Сын? Ведь на Кресте Он был прославлен, и Его познал каждый. А иудей не хочет взглянуть хотя бы на демонов, ведь даже демоны познали, что Он — Сын, тогда как иудей противится тому, чтобы познать Его. Своей болезнью Он явил силу Своего Могущества, а Своим распятием отнял почитание у богов. Там, где падали все сильные, Он восстал и прославился, а смертью, которая бесславила всех победителей, Он возвеличился. Онемевшие силы природы были Ему свидетелями и возвещали Его. От них-то Земля и узнала, Кто же умер [на Кресте]. Посреди дня опустилась тьма и сокрыла под собой Землю. От тьмы Земля узнала, Кто же управляет светилами. На закате недели[72] свет померкнул, чтобы возвестить о Том, Кто на самом деле является Светом. Вселенная осознала, что Сын Божий есть сияние [славы Отца — прим. пер.[73]]. Пятница страданий, госпожа образов, вместилище тайн, — мне не хватит слов рассказать обо всём, чем ты услужила.

9) Шестой день! Ты разрушаешь и строишь, ниспровергаешь и восстанавливаешь[74]; изгоняешь и выдворяешь, открываешь и впускаешь[75], — кто совладает с тобой? В шестой день Адам был изгнан из Рая, и в тот же день Распятый ввёл в него благоразумного разбойника. В середине дня вкусил Адам от древа — и встал с дрожью и трепетом, ощущая стыд из-за совершённого им греха. В середине дня на Кресте перед всеми был выставлен Сын[76]. Он громко воскликнул — и затрепетал змий, убивший Адама. От шестого часа до девятого сделалась тьма (см. Лк. 23:44) — это тот самый период времени, на протяжении которого Адам стоял раздетым под смоковницей. В девятый час Адам был изгнан из Рая, и в тот же девятый час [в него] вошёл разбойник, чтобы унаследовать жизнь. На исходе дня было сказано: Где ты, Адам? (ср.: Быт. 3:9); и на исходе дня покаялся разбойник, унаследовав Эдем. В девятый час встал надзиратель и огненное копьё, которое, вращаясь, охраняло путь к древу жизни[77]. И в тот же девятый час уязвлён был копьём Господь Эдема. Раной в Своём боку Он взломал и открыл некогда крепкий Эдем. Конец мучений [Сына Божия — прим. пер.] вернул Адама к его наследству, — благодаря смерти Сына изгнанный Адам вернулся обратно в Рай. Кончиной Адама по приговору Судьи стала смерть, а ради кончины Сына Божия ему воссияло воскресение.

10) Иосиф, который испрашивал тело Сына Божия, возрадовался тому, что Адаму вновь была дана жизнь[78] и тот вернётся в Эдем. Он увидел на Кресте Плод жизни и возжелал Его. Испросил Его и получил, сорвал Его и положил к себе, чтобы Им насладиться. Обвил тело и положил его в новом гробе. Девственный Гроб для славного рождества Непорочного Сына[79]. В имени Иосифа ушедший [из Рая] Адам услышал весть о том, что Господь снова ввёл его в покинутый им Эдем. Иосиф, как написано, был из Аримафеи, ведь Адаму свыше[80] вновь была дана жизнь. Будучи погребённым в саду, Господь там же спускается на поиски Адама, который и спрятался от Него в саду среди деревьев. В Саду затерялся Адам, а потому в саду и искал его Господь, пусть даже зная, что Он пострадает, прежде чем его найдёт. Рядом с Голгофой Иосиф приобрёл свой сад и в нём новый гроб, чтобы в Саду Христос нашёл того, кто там затерялся. Великий Садовник Эдема сошёл туда за Своим слугой, но увидел, что среди деревьев его нет.

11) После того как Адам сошёл во гроб, вслед за ним сошёл и Господь. Он перевернул вверх дном землю мёртвых, ища его среди погибших. Поиски забросили Его туда, где обитают мёртвые, но Ему не было стыдно умереть ради Своего любимого раба. Идя на поиски раба, Господь Сам уподобился рабу: Он умер и вошёл в шеол; разыскал его, освободил и вывел из тьмы. Он не послал за ним ни ангела, ни посланника, потому что ангелу не были под силу столь великие поиски. Образ Божий затерялся в шеоле, а потому Сын спустился туда, чтобы найти потерянный образ Своего Отца. Никто из слуг не проделал бы путь Царя, ведь слуге по нему не пройти. Смерть воцарилась и собрала под своей короной народы. И этой короны её не мог лишить слуга. Потому-то в страну смерти пришёл наш Господь, — чтобы умертвить смерть и лишить её власти. Входя туда, Он облачился в одежду мёртвых и принял на Себя их облик, чтобы находиться в стране мёртвых по её закону. Чтобы посетить эту страну, Он уподобился её жителям. Увидев Его, они задрожали, но над тьмой взошёл Его свет и ободрил их. Некогда закрытыми устами они принялись Его славословить за то, что Он их посетил. И зарычал в шеоле молодой Лев[81], и смерть Его услышала. И содрогнулась несчастная, и её корона упала во тьме. В лоне шеола Адам услышал Его голос и взыграл перед Ним, словно Иоанн в утробе (Лк. 1:41). Он встретил младенца [Иоанна Крестителя — прим. пер.] там, где обитают младенцы, — в утробе своей матери. А мёртвых Он встретил там, где обитают мёртвые, — в лоне шеола. Младенец взыграл, когда к нему пришёл Христос, ведь Он и Сам был младенцем. И мёртвые устремились к Нему из погибели, ведь Он и Сам был мёртв. Но младенцы не осознают, что их навещают, равно как и мёртвые никого не признают, кто бы ни пришёл их навестить[82]. Христа же признали и мёртвые, и младенцы, ведь сокрытая в Нём сила напугала их до дрожи. Его услышали и разумные, и неразумные: услышали скалы, горы и камни; услышали младенцы и мёртвые.

12) Все семена чувствуют из-под земли, когда проливается дождь, и каждый их вид устремляется из праха земного ему навстречу. На землю шеола наш Господь пролил дождь жизни, пробудил мёртвых, словно семена, и они обрадовались Ему. Он сошёл к мёртвым, как Спаситель к пленным, и пока пленительница[83] дрожала в трепете, освободил пленников. Со всех заключённых спали их узы и оковы, и послышался гул славословия Спасителю. К Нему отдельно подошёл каждый чин, каждое поколение, каждое племя и каждый народ — все по своему обычаю. Погибшие, которых Он нашёл благодаря Своему распятию, преподнесли Ему венцы славы и поклонения. Первым к Нему подошёл Адам — великий образ [Божий — прим. пер.]. Затем прекрасный Сиф и поколение Ноя вместе с Авраамом. Пришли праведники, отцы и князья народов; священники и цари, пленённые луком той, что держала в страхе шеол[84]. Поклонился Ему Моисей и весь сонм пророков; первосвященник Аарон и все священники-левиты. Поклонился Ему Авель, который прообразовал Его жертву, и Мелхиседек, который уподобился Его священству. Встали из своих могил праведники, отдельно каждый их лик и каждый чин, и с гуслями воспели Ему славу. Исповедаются Тебе, Господи, закрытые уста за то, что Ты их открыл, и языки за то, что Ты освободил тех, кого сковала смерть. Да исповедаются Тебе низвергнутые, ведь Ты поднял их из погибели! Да прославят Тебя мёртвые, ведь Ты посетил их жилище! Да прославит Тебя всё поколение мёртвых, ведь Ты, будучи жив, стал одним из них![85] Ты Сын Божий и Сын Девы — так Кто же дал низвергнутой Еве увидеть Тебя здесь и Тобою утешиться?[86] Распятый Сын раздавил аспида и исцелил язву[87]. Адам! Возвращайся обратно в Эдем, в некогда покинутое тобой жилище! И ты, Ева, ведь Я многое претерпел за тебя! Вот, Я освободил тебя от долгового обязательства[88], что убивало тебя. Рабы отвергли Меня, а Я претерпел ради вас страдания и открыл вам Сад [Эдемский], — идите, войдите и владейте им! Сын Божий рад был утешить в скорбях первую чету — Адама и Еву. Они ушли из Сада [Эдемского], а Господь Сада пришёл к ним и вывел их из тьмы к свету Эдема.

И царь Давид, божественный арфист, поклоняется Ему в шеоле, воспевая свои псалмы. Царь и пророк натянул свои струны и громко начал петь о том, что обитель мёртвых распущена Тем, Кто свободен Сам. «Если раб, коим был оступившийся Адам, умер за то, что согрешил, то что Ты, свободный, делаешь в мире мёртвых?» И сын Иессея погрузился в свою песню, и пока он говорил, вся земля прославила Христа. Она прославила Господа за совершённое Им великое чудо, ведь что это, как не чудо, если обитель мёртвых распустил Тот, Кто свободен Сам?

ܡܺܐܡܪܳܐ ∙ܙ∙

ܕ ܠܶܠܝܳܐ ܕܫܰܒܬܳܐ

 ܐ) ܒܰܪ̱ܬ ܥܶܒܪ̈ܳܝܶܐ ܣܢܳܬ ܐܺܝܩܪܳܗܿ ܘܠܰܒܪܳܐ ܙܶܩܦܰܬ܇ ܘܰܒܺܨܶܒܝܳܢܳܗܿ ܗܘܳܬ ܡܰܣܠܰܝܬ݁ܳܐ ܘܗܳܐ ܚܰܪܺܝܒܳܐ܀ ܦܟܰܪܬܶܗ ܒܩܰܝܣܳܐ ܥܰܡ ܓܰܝܳܣܶܐ ܥܰܠ ܓܳܓܽܘܠܬܳܐ܇ ܘܥܰܡ ܥܳܘܵܠܶܐ ܡܢܳܬܶܗ ܠܡܳܪܳܐ ܕܙܰܕܺܩܘܽܬܳܐ܀ ܐ̄ܢܳܫܳܐ ܒܺܝܵܫܶܐ ܥܰܡ ܒܰܪ ܛܳܒܳܐ ܡܶܣܬܰܕܺܝܪܺܝܢ ܗ̱ܘܳܘ܇ ܥܰܠ ܓܳܓܽܘܠܬܳܐ ܒܓܰܢ ܕܰܝܳܢܳܐ ܡܶܢ ܫܳܛܺܝܬܳܐ܀ ܬܖܵܶܝܢ ܚܰܝܳܒܷܵܐ ܥܰܡ ܙܰܟܳܝܳܐ ܡܶܬܚܰܫܒܺܝܢ ܗ̱ܘܳܘ܇ ܙܩܺܝܦܶܐ ܬܠܳܬܳܐ ܘܚܰܕ ܗ̱ܘ ܙܩܺܦܳܐ ܒܛܘܽܪܶܗ ܕܰܒܪܳܐ܀ ܚܰܕ ܗ̱ܘ ܕܰܙܩܺܝܦ ܘܐܶܠܳܐ ܐܶܢ ܚܰܕ ܠܳܐ ܐܺܝܬܘܗ̱ܝ ܗ̱ܘܳܐ܇ ܐܺܝܬ ܗ̱ܘܳܐ ܠܶܗ ܕܶܝܢ ܐܳܦ ܝܰܡܺܢܳܐ ܐܳܦ ܣܶܡܳܠܳܐ܀ ܕܰܝܳܢܳܐ ܗ̱ܘܳܐ ܘܰܨܒܳܐ ܢܚܳܘܶܐ ܥܰܠ ܓܳܓܽܘܠܬܳܐ܇ ܕܗܶܘܝܘܽ ܡܦܰܪܶܫ ܘܰܡܩܺܝܡ ܐܶܡܖܷܵܐ ܡܶܢ ܝܰܡܺܝܢܶܗ܀ ܟܰܕ ܡܳܘܕܶܐ ܒܶܗ ܗܳܘ ܓܰܝܳܣܳܐ ܕܡܶܢ ܝܰܡܺܝܢܳܐ܇ ܝܺܠܶܦ ܥܳܠܡܳܐ ܕܡܳܘܕܶܐ ܒܶܗ ܒܰܪ ܝܰܡܺܝܢܳܐ ܗ̱ܘ܀ ܘܟܰܕ ܟܳܦܰܪ ܗ̱ܘܳܐ ܗܳܢܳܐ ܕܳܘܝܳܐ ܕܡܶܢ ܣܶܡܳܠܳܐ܇ ܕܚܶܠ ܢܶܟܦܘܽܪ ܒܶܗ ܕܠܳܐ ܢܶܗܘܶܐ ܫܕܶܐ ܡܶܢ ܣܶܡܳܠܳܐ܀ ܡܳܪܝ ܐܶܬ݁ܕ݁ܰܟ݂ܪܰܝܢܝ ܐܡܰܪ ܗ̱ܘܳܐ ܠܶܗ ܒܰܪ ܝܰܡܺܝܢܳܐ܇ ܒܡܰܠܟܘܽܬܳܟ ܠܰܡ ܥܰܠ ܕܐܰܫܪܶܗ ܗ̱ܘܳܐ ܕܡܰܠܟܳܐ ܐܺܝܬܳܘܗܝ܀ ܡܬܺܝܚ ܒܰܙܩܺܝܦܳܐ ܐܳܦ ܥܰܪܛܶܠܴܝ ܘܰܡܠܶܐ ܚܰܫܵܶܐ܇ ܘܰܕܡܳܪܳܐ ܗ̱ܘܳܐ ܘܰܕܡܰܠܟܳܐ ܗ̱ܘܳܐ ܡܳܘܕܶܐ ܗ̱ܘܳܐ ܒܶܗ܀

 ܒ) ܘܠܳܟ ܡܰܠܷܦ ܗ̱ܘܳܐ ܗܘܽ ܟܷܢܳܪܳܐ ܕܗܰܝܡܳܢܘܽܬܳܐ܇ ܕܠܳܐ ܢܶܙܥܰܪ ܠܳܟ ܡܳܐ ܕܰܚܙܰܝܬܳܝܗܝ ܒܰܙܥܘܽܖܵܝܳܬܳܐ܀ ܘܐܰܝܟ ܕܰܝܳܢܳܐ ܬ݁ܪܺܝܨܳܐ ܡܳܪܰܢ ܝܰܗ̄ܒ ܡܰܠܟܘܽܬܳܐ܇ ܠܗܘܽ ܕܐܳܘܕܻܝ ܒܶܗ ܕܟܠܢܳܫ ܢܶܚܒܘܽܨ ܥܰܠ ܬܳܘܕܩܝܬܷܗ܀ ܢܩܺܝܫ ܗ̱ܘܳܐ ܦܶܬܩܳܐ ܘܰܟܬܺܝܒ ܗ̱ܘܳܐ ܒܶܗ ܕܗܳܢܳܐ ܡܰܠܟܳܐ ܗ̱ܘ܇ ܘܗܘܽ ܓܰܝܳܣܳܐ ܕܡܶܢ ܝܰܡܺܝܢܳܐ ܩܪܳܝܗܝ ܗ̱ܘܳܐ ܡܰܠܟܳܐ܀ ܐܳܦ ܒܰܟܬܳܒܳܐ ܘܰܕܠܳܐ ܟܬܳܒܳܐ ܐܶܬܬܳܘܕܺܝ ܗ̱ܘܳܐ܇ ܡܳܪܳܐ ܘܡܰܠܟܳܐ ܘܕܕܺܝܠܶܗ ܗ̱ܝ ܓܰܢܬܳܐ ܕܰܥܕܶܢ܀ ܟܰܕ ܩܳܐܷܡ ܗ̱ܘܳܐ ܒܶܝܬ ܓܘܸܽܕܳܦܶܐ ܘܨܰܥܖܷܵܐ ܫܺܝܵܬܶܐ܇ ܠܳܐ ܐܶܬܛܰܠܡܰܬ ܠܳܐ ܡܳܪܘܽܬܶܗ ܘܠܳܐ ܡܰܠܟܘܽܬܶܗ܀ ܟܰܕ ܐܰܣܺܝܪܳܐ ܒܨܶܨܵܶܐ ܫܪܳܐ ܠܓܰܝܳܣܳܐ ܘܐܰܥܠܷܗ ܠܓܰܢܬܳܐ ܕܗܘܽܝܘܽ ܡܰܥܶܠ ܠܰܕܫܳܘܶܝܢ ܠܳܗܿ܀ ܟܰܕ ܚܳܝܪܻܝܢ ܒܶܗ ܡܶܬܬܕܺܝܢܳܢܳܐ ܘܣܳܒܶܠ ܙܳܘܵܥܶܐ܇ ܚܙܰܝܵ ܒܶܪܝܳܬܳܐ ܕܕܰܝܳܢܳܐ ܗ̱ܘܳܐ ܕܝܳܗܷܒ ܚܰܝܸܳܐ܀

 ܓ) ܐܰܝܟܰܢ ܕܐܰܫܪܷܗ ܟܽܠܢܳܫ ܠܰܒܪܳܐ ܡܷܫܟܰܚ ܗ̱ܘܳܐ ܠܶܗ܇ ܘܟܽܠܡܰܢ ܕܰܒܥܳܐ ܐܰܝܟܰܢ ܕܰܒܥܳܐ ܫܩܰܠ ܫܷܐܵܠܳܬܳܐ܀ ܕܠܳܐ ܨܒܳܐ ܕܢܶܣܰܒ ܒܰܪ ܣܷܡܨܠܳܐ ܠܳܐ ܝܰܗ̄ܒ ܗ̱ܘܳܐ ܠܶܗ܇ ܠܳܘ ܗܘܽ ܟܠܳܝܗܝ ܗ̱ܘܳܐ ܐܶܠܳܐ ܣܰܟܠܳܐ ܠܳܐ ܨܒܳܐ ܕܢܶܣܰܒ܀ ܘܒܰܪ ܝܰܡܺܝܢܳܐ ܕܐܰܫܪܷܗ ܡܰܠܟܳܐ ܘܰܫܐܷܠ ܚܰܝܷܵܐ܇ ܐܰܝܟ ܡܶܢ ܐܺܝܕܷܵܐ ܕܡܰܠܟܳܐ ܢܣܰܒ ܗ̱ܘܳܐ ܠܓܰܢܬ ܛܘܸܽܒܶܐ܀ ܒ݁ܳܐ ܕܢܶܬܕܰܟܪܶܗ ܡܳܐܕܐܳܬܶܐ ܗ̱ܘܳܐ ܘܰܕܠܳܐ ܢܳܘܚܰܪ܇ ܕܰܒܪܷܗ ܥܰܡܶܗ ܟܰܕ ܐܳܙܷܠ ܗ̱ܘܳܐ ܕܥܰܡܶܗ ܢܶܗܘܶܐ܀ ܒܥܳܐ ܕܢܶܬܕܰܟܪܷܗ ܘܚܳܘܺܝ ܠܶܗ ܗܘܽ ܕܠܳܐ ܛܳܥܷܐ ܠܶܗ܇ ܟܰܕ ܐܳܡܳܪ ܠܶܗ ܕܥܰܡܝ ܠܰܡ ܬܶܗܘܶܐ ܠܟܰܪ ܕܐܳܙܷܠ ܐ̄ܢܳܐ܀ ܐܶܢ ܐܶܬܕܰܟܪܳܟ ܡܶܛܥܳܐ ܡܳܕܺܝܢ ܛܳܥܷܐ ܐ̄ܢܳܐ ܠܳܟ܇ ܠܳܐ ܛܳܥܷܐ ܐ̄ܢܳܐ ܬܳܐ ܗܘܝ ܠܳܟ ܥܰܡܝ ܐܰܝܟܳܐ ܕܐܺܝܬܰܝ܀ ܡܳܘܚܰܕ ܐܰܢ̱ܬ ܠܳܟ ܐܶܢ ܐܶܬܕܰܟܪܳܟ ܡܳܐ ܕܐܳܬܶܐ ܐ̄ܢܳܐ܇ ܝܳܘܡܳܢ ܬܳܐ ܥܰܡܝ ܣܰܒ ܠܳܟ ܐܰܓܪܳܐ ܕܗܰܝܡܳܢܘܽܬܳܟ܀ ܐܰܓܪܳܐ ܛܳܒܳܐ ܠܦܳܥܠܳܐ ܛܳܒܳܐ ܝܰܗ̄ܒ ܡܶܢ ܪܰܡܫܳܐ܇ ܘܠܳܐ ܒܳܬ ܨܶܐܕܳܘܗܝ ܕܗܳܟܰܢ ܦܳܩܷܕ ܐܳܦ ܢܳܡܘܽܣܳܐ܀ ܕܢܶܗܘܶܐ ܥܰܡܶܗ ܐܶܫܬܳܘܕܺܝ ܠܶܗ ܘܪܰܒ ܗ̱ܘ ܐܰܓܪܳܐ܇ ܕܫܶܩܠܰܬ ܡܶܢܶܗ ܗܰܝܡܳܢܘܽܬܳܐ ܕܥܰܡܶܗ ܬܶܚܕܳܐ܀ ܐܰܝܟ ܡܰܠܟܳܐ ܝܰܗ̄ܒ ܒܺܐܝܪܳܐ ܪܰܒܬܳܐ ܠܗܘܽ ܓܰܝܳܣܳܐ܇ ܡܶܕܶܡ ܪܰܒܳܐ ܥܰܠ ܕܩܪܷܒ ܠܶܗ ܒܗܰܝܡܳܢܘܽܬܳܐ܀ ܓܳܚ ܗ̱ܘܳܐ ܚܢܳܢܳܐ ܡܶܢ ܗܘܽ ܝܰܡܳܐ ܕܪܰܚܡܷܐ ܨܶܐܕܳܘܗ̱ܝ܇ ܘܓܪܰܦ ܐܰܣܩܶܗ ܡܶܢ ܓܳܓܘܽܠܬܳܐ ܠܓܳܘ ܦܰܪܕܰܝܣܳܐ܀

 ܕ) ܬܰܗܪܳܐ ܠܡܷܐܡܰܪ ܟܘܽܪܤܰܝ ܕܻܝܢܳܐ ܒܰܨܠܺܝܒܘܽܬܳܐ܇ ܘܦܳܩܘܽܕܘܽܬܳܐ ܕܡܶܢ ܒܶܝܬ ܚܰܫܷܵܐ ܡܚܳܘܝܳܐ ܢܰܦܫܳܗܿ܀ ܬܠܷܐ ܥܰܠ ܩܰܝܣܳܐ ܡܫܺܝܚܳܐ ܘܝܳܗܷܒ ܓܰܢܬܳܐ ܠܗܰܝܡܳܢܘܽܬܳܐ܇ ܘܥܰܠ ܕܐܰܫܰܪܬܷܗ ܕܡܶܫܟܰܚ ܢܶܬܶܠ ܡܶܚܕܳܐ ܝܰܗ̄ܒ ܠܳܗܿ܀ ܝܰܗ̄ܒ ܗ̱ܘܳܐ ܡܶܠܬܳܐ ܕܗܰܝܡܳܢܘܽܬܳܐ ܗܘܽ ܓܰܝܳܣܳܐ܇ ܘܰܫܩܰܠ ܓܰܢܬܳܐ ܕܠܳܐ ܦܘܽܠܚܳܢܳܐ ܕܙܰܕܺܝܩܘܽܬܳܐ܀ ܥܒܳܕܸܷܐ ܒܺܝܫܷܵܐ ܐܰܣܷܩܘ ܙܰܩܦܘܽܗܝ ܥܰܠ ܓܳܓܘܽܠܬܳܐ܇ ܘܕܠܳܐ ܥܒܳܕܸܷܐ ܛܳܒܷܵܐ ܦܪܰܩܬܶܗ ܗܰܝܡܳܢܘܽܬܳܐ܀

 ܨܠܻܝܒ ܕܰܝܳܢܳܐ ܘܡܰܠܟܳܐ ܟܷܐܢܳܐ ܥܰܠ ܓܳܓܘܦܠܬܳܐ܇ ܘܫܳܪܷܐ ܕܰܝܳܢܳܐ ܕܥܳܐܠܻܝܢ ܩܘܽܕܡܳܘܗܝ ܒܰܬܪܻܝܨܘܽܬܳܐ܀ ܫܰܠܺܝܛ ܗ̱ܘܳܐ ܠܶܗ ܘܠܰܐܝܢܳܐ ܕܰܒܥܳܐ ܝܰܗ̄ܒ ܡܰܠܟܘܽܦܬܳܐ܇ ܘܰܠܟܳܦܘܽܪܳܐ ܕܠܳܐ ܗܰܝܡܷܢ ܒܶܗ ܫܕܳܐ ܠܣܶܡܳܠܳܐ܀ ܒܕܺܝܢܶܗ ܕܰܒܪܳܐ ܗܰܝܡܳܢܘܽܬܳܐ ܝܳܪܬܳܐ ܚܰܝܷܵܐ܇ ܘܗܳܘܝܳܐ ܥܰܡܷܗ ܐܰܝܟ ܕܐܷܫܬܳܘܕܺܝ ܠܒܰܪ ܝܳܡܺܝܢܳܐ܀ ܟܰܕ ܩܳܐܷܡ ܗ̱ܘܳܐ ܒܰܝܢܳܬ ܚܰܫܷܵܐ ܕܰܙܩܺܝܦܘܽܬܳܐ܇ ܗܘܽ ܦܳܩܷܕ ܗ̱ܘܳܐ ܠܰܫܡܰܝܳܢܷܵܐ ܡܳܪܢܳܐܝܺܬ܀ ܟܰܕ ܡܶܬܡܰܝܰܩ ܡܶܢ ܨܳܠܘܽܒܷܵܐ ܒܢܰܝܵ ܣܷܡܳܠܳܐ܇ ܗܘܽ ܡܰܪܗܶܒ ܗ̱ܘܳܐ ܠܚܰܝܵܠܳܘܳܬܳܐ ܥܰܠ ܬܶܫܡܷܫܬܶܗ܀ ܟܰܕ ܝܳܗܒܺܝܢ ܠܶܗ ܚܰܝܠܳܐ ܕܢܶܫܬܷܐ ܒܥܷܕܳܢ ܨܰܗܝܶܗ܇ ܝܰܗ̄ܒ ܗ̱ܘܳܐ ܓܰܢܬܳܐ ܠܗܳܘ ܕܰܙܩܺܝܦ ܗ̱ܘܳܐ ܡܶܢ ܝܰܡܺܝܢܶܗ܀ ܟܰܕ ܐܷܬܡܰܨܰܥ ܐܰܝܟ ܓܰܝܳܣܳܐ ܒܶܝܬ ܥܳܘܵܠܶܐ܇ ܠܗܳܘ ܕܐܳܘܕܺܝ ܒܶܗ ܝܰܗ̄ܒ ܡܰܠܟܘܽܬܳܐ ܕܠܳܐ ܡܷܫܬܰܕܝܳܐ܀ ܟܰܕ ܐܳܡܪܺܝܢ ܠܶܗ ܕܚܘܽܬ ܡܶܢ ܩܰܝܣܳܐ ܘܰܢܗܰܝܡܶܢ ܒܳܟ܇ ܟܰܕ ܠܳܐ ܢܚܷܬ ܗ̱ܘܳܐ ܣܶܓܝܰܬ ܢܶܨܚܰܬ ܗܰܝܡܳܢܘܽܬܶܗ܀ ܟܰܕ ܐܶܬܦܰܪܣܺܝ ܘܰܕܥܷܟ ܕܰܢܡܘܽܬ ܥܰܠ ܕܰܫܦܰܪ ܠܶܗ܇ ܫܪܳܓܶܗ ܕܥܳܠܡܳܐ ܢܦܰܚ ܒܶܗ ܘܰܕܥܷܟ ܒܰܐܬܪܷܗ ܪܳܡܳܐ܀ ܩܥܳܐ ܗ̱ܘܳܐ ܒܩܳܠܳܐ ܘܰܫܒܰܩ ܪܘܽܚܶܗ ܒܺܐܝܕܳܐ ܕܰܐܒܘܽܗܝ܇ ܙܳܥ ܒܷܖܵܝܳܬܳܐ ܕܰܢܒܰܟܝܳܢܵܝܳܗܝ ܠܺܝܚܺܝܕܳܝܳܐ܀ ܪܶܥܠܰܬ ܐܰܪܥܳܐ ܢܳܕܰܬ ܬܶܒܶܝܠ ܐܰܝܠܶܠܘ ܫܘܽܥܷܵܐ܇ ܦܩܰܥ ܗ̱ܘܰܝ ܟܷܐܦܷܐ ܘܒܰܓܶܢܘ ܛܘܽܖܷܵܐ ܘܪܰܬ ܪܳܡܳܬܳܐ܀ ܨܠܳܘ ܥܰܡܘܸܽܕܰܝ ܥܳܠܡܳܐ ܕܢܶܦܠܘܽܢ ܥܰܠ ܥܳܡܘܽܕܳܘܗܝ܇ ܘܰܣܡܰܟ ܐܶܢܘܿܢ ܡܫܺܝܚܳܐ ܕܐܺܝܬܳܘܗܝ ܚܰܝܠܶܗ ܕܰܒܳܐ܀ ܐܰܙܻܝܥܳܗܿ ܗ̱ܘܳܐ ܠܰܐܪܥܳܐ ܕܬܶܫܪܰܟ ܐܨܶܝܕ ܠܳܐ ܡܶܕܶܡ܇ ܘܠܰܒܟܳܗܿ ܬܩܳܘܷܐ ܘܣܰܡܟܳܗܿ ܚܰܝܠܶܗ ܕܠܳܐ ܬܷܦܷܠ ܠܳܗܿ܀

 ܗ (ܚܫܷܟ ܗ̱ܘܳܐ ܫܶܡܫܳܐ ܘܰܥܪܰܩ ܢܘܽܗܪܳܐ ܘܣܳܦܘ ܙܰܠܻܝܵܩܷܐ܇ ܘܠܒܷܫ ܐܳܐܰܪ ܓܳܘܢܳܐ ܟܡܺܝܪܴܐ ܒܩܷܛܠܷܗ ܕܰܒܪܳܐ܀ ܥܪܰܩ ܐܺܝܡܳܡܳܐ ܘܥܰܠ ܩܳܡ ܠܷܠܝܳܐ ܒܡܷܨܥܰܬ ܛܰܗܪܳܐ܇ ܢܡܰܠܷܐ ܕܘܽܟܬܷܗ ܥܰܕ ܡܷܬܠܰܒܰܒ ܘܐܳܬܪܶܗ܀ ܗܘܸܳܐ ܚܷܫܘܽܟܳܐ ܐܰܦܰܝܵ ܬܰܪܥܳܐ ܠܡܰܠܟܳܐ ܕܰܫܠܻܝܚ܇ ܕܠܳܐ ܢܚܘܽܪܘܽܢ ܒܶܗ ܛܰܡܷܵܐܐ ܕܙܰܩܦܺܘܗ̱ܝ ܥܰܪܛܷܠܴܐܝܺܬ܀ ܥܰܠ ܩܳܡ ܠܷܠܝܳܐ ܒܓܳܘ ܐܺܝܡܳܡܳܐ ܘܝܰܗ̄ܒ ܠܶܗ ܐܰܬܪܳܐ܇ ܢܚܰܦܷܐ ܠܡܰܠܟܳܐ ܕܰܚܛܰܦ ܚܷܘܝܳܐ ܠܒܘܽܫܶܗ ܡܶܢܶܗ܀

ܫܶܡܫܳܐ ܥܰܒܕܳܐ ܕܰܚܙܳܐ ܠܡܳܪܷܗ ܕܰܡܦܰܪܣܰܝ ܗ̱ܘܳܐ܇ ܥܰܡܶܨ ܥܰܝܢܳܘܵܗ̱ܝ ܕܠܳܐ ܢܚܘܽܪ ܗ̱ܘܳܐ ܒܨܰܥܪܷܗ ܕܰܒܪܳܐ܀ ܫܶܡܫܳܐ ܘܣܰܗܪܳܐ ܐܰܝܟ ܫܶܝܡ ܘܐܰܝܟ ܝܰܦܶܬ ܡܷܬܚܰܦܷܝܢ ܗ̱ܘܳܘ܇ ܕܰܒܡܳܪܶܗ ܕܢܘܽܚ ܠܳܐ ܢܚܘܽܪܘܽܢ ܒܶܗ ܕܰܡܦܰܪܣܰܝ ܗ̱ܘܳܐ܀ ܓܗܰܪ ܐܺܝܡܳܡܳܐ ܘܰܗܘܸܳܐ ܟܰܡܗܳܐ ܘܠܳܐ ܚܳܙܶܐ ܗ̱ܘܳܐ܇ ܕܠܳܐ ܒܳܥܶܐ ܗܘܳܐ ܕܢܶܚܙܶܐ ܒܨܰܥܪܷܗ ܕܒܰܪ ܐܰܠܳܗܳܐ܀ ܐܰܘ ܐܺܝܡܳܡܳܐ ܡܶܢ ܥܰܪܻܝܩ ܐܰܢ̱ܬ ܡܶܢ ܛܫܺܝ ܐܰܢ̱ܬ܇ ܡܳܢ ܕܰܚܺܝܠ ܐܰܢ̱ܬ ܡܳܢ ܚܷܫܘܽܟ ܐܰܢ̱ܬ ܢܘܽܗܪܳܟ ܐܰܝܟܳܘ܀ ܐܰܘ ܠܳܟ ܫܶܡܫܳܐ ܝܰܡܳܐ ܕܨܶܡܚܷܵܐ ܘܰܕܙܰܠܻܝܵܩܶܐ܇ ܡܰܢܘܽ ܥܳܘܪܳܟ ܘܰܣܚܰܦ ܥܰܓܢܳܟ ܒܶܝܬ ܚܷܫܵܘܽܟܷܐ܀ ܐܰܘ ܐܷܣܦܷܪܳܐ ܕܢܘܽܗܪܳܐ ܪܰܒܳܐ ܠܡܳܢ ܕܰܥܺܝܟ ܐܰܢ̱ܬ܇ ܕܗܳܐ ܒܚܷܫܘܽܟܳܐ ܩܒܺܝܪܳܐ ܬܷܒܷܝܠ ܘܰܡܥܳܩܳܐ ܒܶܟܝ܀ ܐܰܘ ܡܳܘܙܰܠܬܳܐ ܓܺܝܓܰܠ ܢܘܽܗܪܳܐ ܐܰܝܟܳܘ ܫܘܽܦܪܷܟܝ܇ ܕܗܳܕܷܐ ܚܙܳܬܳܐ ܕܰܣܠܻܝܩܳܐ ܠܷܟܝ ܠܳܘ ܕܰܥܝܳܕܳܐ ܗ̱ܝ܀ ܫܡܰܝܳܐ ܕܚܷܫܟܰܬ ܐܰܪܥܳܐ ܕܙܳܥܰܬ ܡܶܢ ܐܰܪܗܷܒܟܷܝܢ܇ ܕܰܠܬܘܽܗ ܘܒܘܽܗ ܢܷܫܪܰܟ ܫܘܽܦܪܳܐ ܕܬܘܽܩܳܢܰܝܵܟܷܝܢ܀ ܗܳܐ ܒܷܖܵܝܳܬܳܐ ܩܳܡ ܕܰܢܡܰܠܸܠܴܢ ܒܰܟܝܳܢܰܝܵܗܷܝܢ܇ ܘܰܢܚܳܘܵܝܳܢ ܠܶܗ ܠܴܥܠܡܳܐ ܡܰܢܘܽ ܐܰܪܗܷܒ ܐܷܢܷܝܢ܀ ܐܳܡܰܪ ܫܶܡܫܳܐ ܐܰܝܟܳܢ ܐܷܕܢܰܚ ܥܰܠ ܒܷܖܵܝܳܬܳܐ܇ ܕܫܶܡܫܳܐ ܪܰܒܳܐ ܕܙܰܕܻܝܩܘܽܬܳܐ ܗܳܐ ܒܰܙܩܺܝܦܳܐ ܗ̱ܘ܀ ܐܰܘ ܐܺܝܡܳܡܳܐ ܒܰܐܝܠܷܝܢ ܐܰܦܷܵܐ ܢܚܳܘܷܐ ܢܘܽܗܪܷܗ܇ ܕܰܚܙܳܐ ܠܡܳܪܷܗ ܕܰܫܠܻܝܚ ܩܳܐܷܡ ܒܷܝܬ ܓܰܝܳܣܷܵܐ܀ ܐܳܦ ܡܳܘܙܰܠܬܳܐ ܡܰܠܝܰܬ ܣܷܕܪܷܐ ܕ݁ܟ݂ܽܠ ܢܰܗܺܝܖܵܝܢ܇ ܠܗܳܘ ܕܰܕܒܺܝܪ ܠܳܗܿ ܚܙܳܬܷܗ ܒܩܰܝܣܳܐ ܘܚܷܫܟܰܬ ܩܳܡܰܬ܀ ܪܷܥܠܰܬ ܐܰܪܥܳܐ ܕܫܷܡܥܰܬ ܩܳܠܶܗ ܕܗܳܘ ܓܰܢ̱ܒܳܪܳܐ܇ ܕܚܰܝܠܷܗ ܛܥܺܝܢ ܠܳܗܿ ܘܐܶܢ ܡܰܪܦܷܐ ܠܳܗܿ ܗܳܘܝܳܐ ܠܰܝܬܷܝܗܿ܀ ܫܘܽܥܷܵܐ ܘܟܷܐܵܦܷܐ ܒܰܡܟܰܝܢܳܢܷܗ ܕܥܳܠܡܳܐ ܐܰܪܓܶܫܘ܇ ܘܥܰܠ ܗܳܝ ܩܳܥܷܝܢ ܕܢܷܒܗܰܬ ܥܰܡܳܐ ܕܠܳܐ ܗܰܝܡܷܝܢ ܒܶܗ܀ ܪܳܒ ܒܷܖܵܝܳܬܳܐ ܕܰܡܒܰܓܵܢܳܢ ܗ̱ܘܰܝ ܐܰܝܟ ܐܰܡܵܗܳܬܳܐ܇ ܡܷܛܠ ܡܳܪܳܐ ܕܡܷܨܛܰܥܰܪ ܗ̱ܘܳܐ ܡܶܢ ܪܰܫܺܝܥܷܐ܀

 ܘ) ܐܶܣܬܰܚܰܦܘ ܗ̱ܘܳܘ ܩܰܒܖܷܵܐ ܒܩܳܠܷܗ ܕܰܐܙܺܝܥ ܐܶܢܘܿܢ܇ ܘܰܢܦܰܩܘ ܡܺܝܸܬܷܐ ܕܰܢܝܰܒܒܘܽܢ ܠܷܗ ܒܐܘܽܫܰܥܢܰܝܵܗܘܿܢ܀ ܡܕܺܝܢܰܬ ܡܳܘܬܳܐ ܫܷܡܥܰܬ ܩܳܠܷܗ ܘܰܪܥܷܠ ܐܷܣܷܵܝܗܿ܇ ܘܰܢܦܰܠܘ ܫܘܽܖܵܝܗܿ ܘܝܶܗܒܰܬ ܐܺܝܕܳܐ ܠܓܰܢ̱ܒܳܪܽܘܬܶܗ܀ ܐܷܬܬܙܺܝܥܰܬ ܗ̱ܘܳܬ ܦܰܬܝܰܬ ܫܘܽܖܷܵܐ ܘܪܳܡܰܬ ܬܰܖܵܥܷܐ܇ ܕܩܳܠܷܗ ܕܰܒܪܳܐ ܒܰܥܛܳܗܿ ܘܢܶܦܠܱܬ ܥܰܠ ܥܳܡܘܽܖܷܵܝܗܿ܀ ܣܠܷܩ ܗ̱ܘܳܐ ܩܳܠܷܗ ܠܪܳܘܡܳܐ ܘܐܰܕܥܷܟ ܟܽܠ ܢܰܗܺܝܖܻܵܝܢ܇ ܘܰܢܚܷܬ ܠܱܫܝܘܽܠ ܘܐܰܣܷܩ ܡܺܝܸܬܷܐ ܡܶܢ ܐܰܒܕܳܢܳܐ܀

ܨܪܳܐ ܗ̱ܘܳܐ ܩܳܠܶܗ ܠܐܰܦܰܝܵ ܬܰܪܥܳܐ ܕܗܰܝܟܰܠ ܩܘܽܕܫܳܐ܇ ܕܬܶܗܘܶܐ ܝܰܕܥܳܐ ܡܕܺܝܢܰܬ ܟܘܽܡܖܷܵܐ ܕܪܰܒ ܟܘܽܡܖܷܵܐ ܡܺܝܬ܀ ܡܳܪܶܗ ܕܩܘܽܕܫܳܐ ܕܛܰܪܕܘܗܝ ܟܘܽܡܖܵܶܐ ܡܶܢ ܒܶܝܬ ܩܘܽܕܫܳܐ܇ ܐܰܪܡܺܝ ܩܳܠܳܐ ܘܙܳܥ ܒܶܝܬ ܩܘܽܕܫܳܐ ܢܦܰܪܣܶܐ ܢܰܦܫܶܗ܀ ܐܰܦܰܝܵ ܬܰܪܥܳܐ ܕܗܰܝܟܰܠ ܕܶܒܚܷܵܐ ܨܪܳܐ ܗ̱ܘܳܐ ܢܰܦܫܶܗ܇ ܕܰܫܡܰܥ ܩܳܠܶܗ ܕܡܳܪܷܐ ܕܶܒܚܷܵܐ ܥܰܠ ܓܳܓܘܽܠܬܳܐ܀ ܝܺܚܺܝܕܳܝܳܐ ܩܥܳܐ ܡܶܢ ܩܰܝܣܳܐ ܘܙܳܥ ܐܳܪܘܽܢܳܐ܇ ܘܰܢܦܰܩ ܚܰܝܠܷܗ ܘܠܰܐܦܰܝܵ ܬܰܪܥܳܐ ܒܪܘܽܓܙܳܐ ܣܰܕܩܷܗ܀ ܚܪܷܒ ܗ̱ܘܳܐ ܒܰܝܬܳܐ ܥܰܠ ܕܰܙܩܺܝܦ ܗ̱ܘܳܐ ܡܳܪܷܐ ܒܰܝܬܳܐ܇ ܘܕܰܚܪܷܒ ܗ̱ܘܳܐ ܠܷܗ ܠܳܐ ܨܒܳܬ ܪܘܽܚܳܐ ܕܰܬܩܳܘܷܐ ܒܷܗ܀ ܘܟܰܕ ܢܳܦܩܳܐ ܗ̱ܘܳܬ ܪܘܽܚܳܐ ܨܪܳܬܷܗ ܠܱܐܦܰܝܵ ܬܰܪܥܳܐ܇ ܕܢܷܗܘܷܐ ܚܰܪܒܳܐ ܒܰܝܬܳܐ ܕܡܳܪܷܗ ܐܷܨܛܰܥܰܪ ܒܶܗ܀

 ܙ( ܟܰܠܬܳܐ ܠܚܰܬܢܳܐ ܫܢܳܬ ܙܩܦܰܬ ܗ̱ܘܳܬ ܘܰܪܓܶܙ ܐܰܒܽܗܝ܇ ܘܥܰܠ ܣܰܕܶܩ ܠܳܗܿ ܡܳܐܢܵܗܿ ܘܛܰܪܕܳܗܿ ܡܶܢ ܝܳܪܬܘܽܬܶܗ܀ ܓܠܳܐ ܗ̱ܘܳܐ ܪܶܫܳܗܿ ܥܰܠ ܕܰܠܪܶܫܳܐ ܕܒܰܝܬܳܐ ܫܳܛܰܬ܇ ܘܥܰܒܕܳܗܿ ܒܶܙܚܰܐ ܒܰܟܢܘܼܵܫܳܬܳܐ ܕܰܟܡܳܐ ܣܶܪܚܰܬ܀ ܒܰܐܦܰܝܵ ܬܰܪܥܳܐ ܐܰܝܟ ܬܰܚܦܺܝܬܳܐ ܕܰܡܟܺܝܪܽܘܬܳܐ܇ ܡܢܰܟܷܦ ܗ̱ܘܳܐ ܠܳܗܿ ܕܬܷܗܘܷܐ ܟܢܻܝܟܴܐ ܠܓܳܘ ܒܰܓܢܘܽܢܳܗܿ܀ ܘܟܰܕ ܣܷܪܚܷܬ ܠܳܗܿ ܨܪܳܐ ܬܰܚܦܻܝܬܳܗܿ ܘܪܰܩ ܠܳܗܿ ܒܰܐܦܷܵܝܗܿ܇ ܘܓܰܠܝܰܬ ܪܷܫܳܐ ܥܰܒܕܳܗܿ ܕܬܷܗܘܷܐ ܩܠܳܠܳܐ ܒܰܐܪܥܳܐ܀ ܗܳܐ ܫܒܺܝܩ ܠܟܘܿܢ ܒܰܝܬܳܐ ܚܰܪܒܳܐ ܐܰܘ ܠܷܘܳܝܷܵܐ܇ ܕܠܳܐ ܟܘܽܡܪܘܽܬܳܐ ܘܠܳܐ ܕܷܒܵܚܳܬܳܐ ܡܷܟܳܐ ܘܰܠܗܰܠ܀

ܚܠܘܽܠܴܐ ܕܰܕܡܳܐ ܥܒܰܕ ܒܰܪ ܡܰܠܟܳܐ ܥܰܠ ܓܳܓܘܽܠܬܳܐ܇ ܘܬܰܡܳܢ ܡܰܟܪܳܗܿ ܠܒܰܪܬ ܐܺܝܡܳܡܳܐ ܕܬܷܗܘܷܐ ܕܺܝܠܷܗ܀ ܥܷܙܩܰܬ ܡܰܠܟܳܐ ܒܨܶܨܸܶܐ ܕܺܐܝܕܳܘܵܗܝ ܡܷܬܚܰܫܠܴܐ ܗ̱ܘܳܬ܇ ܘܰܡܟܺܝܪܘܽܬܳܐ ܒܰܪܡܶܗ ܚܰܣܝܳܐ ܡܶܬܝܰܗܒܳܐ ܗ̱ܘܳܬ܀ ܡܰܟܪܳܗܿ ܬܰܡܳܢ ܥܰܠ ܕܰܪܚܶܡܬܷܗ ܒܶܥܕܳܢ ܨܰܥܪܷܗ܇ ܘܰܐܥܒܰܪ ܣܳܡܳܗܿ ܡܶܢ ܝܰܡܺܝܢܶܗ ܕܬܷܗܘܷܐ ܥܰܡܷܗ܀ ܕܰܒܪܳܗܿ ܕܢܰܥܠܳܗܿ ܠܓܰܢܬܳܐ ܓܢܘܽܢܳܐ ܕܰܐܬܩܷܢ ܐܰܒܘܽܗ̱ܝ܇ ܘܦܷܓܥܰܬ ܠܷܗ ܒܷܗ ܫܢܳܢܳܐ ܕܚܰܪܒܳܐ ܕܺܐܝܬ ܗ̱ܘܳܐ ܬܰܡܳܢ܀ ܫܡܰܥ ܢܳܛܘܽܪܳܐ ܪܓܷܫܬܳܐ ܕܳܥܠܴܐ ܠܓܳܘ ܦܰܪܕܰܝܣܳܐ܇ ܘܐܺܝܬܻܝ ܪܘܽܡܚܳܐ ܕܥܺܝܪ ܗ̱ܘܳܐ ܘܩܳܐܷܡ ܥܰܠ ܡܰܛܰܪܬܷܗ܀ ܟܰܕ ܥܳܐܠܳܐ ܗ̱ܘܳܬ ܟܰܠܱܬ ܡܰܠܟܳܐ ܒܠܱܥ ܠܷܗ ܚܰܬܢܳܐ܇ ܘܠܴܐ ܝܳܕܥܺܝܢ ܗ̱ܘܳܘ ܗܳܠܷܝܢ ܕܰܡܚܳܘ ܡܰܢܘܽ ܕܰܒܠܱܥ܀ ܩܰܒܠܳܗܿ ܒܕܰܦܢܶܗ ܠܪܘܽܡܚܳܐ ܘܫܰܩܠܳܗܿ ܡܶܢ ܢܳܛܘܽܪܳܐ܇ ܘܰܫܪܳܝܗ̱ܝ ܢܶܦܘܽܩ ܘܰܦܬܰܚ ܬܰܪܥܳܐ ܠܟܽܠ ܥܳܠܘܽܠܷܵܐ܀ ܡܳܪܳܗܿ ܕܓܰܢܬܳܐ ܒܠܱܥ ܗ̱ܘܳܐ ܒܪܘܽܡܚܳܐ ܟܰܕ ܦܳܬܱܚ ܠܳܗܿ܇ ܕܰܙܗܺܝܪܳܐܝܺܬ ܡܷܬܢܰܬܪܳܐ ܗ̱ܘܳܬ ܗܳܐ ܡܶܢ ܐܳܕܳܡ܀ ܚܠܳܦ ܓܰܢܳܒܳܐ ܕܰܢܦܰܩ ܡܷܢܳܗܿ ܥܰܠ ܓܰܝܳܣܳܐ܇ ܘܰܒܠܱܥ ܡܳܪܷܗ ܟܰܕ ܡܰܥܷܠ ܠܷܗ ܘܦܰܬܚܳܗܿ ܩܘܽܕܡܳܘܗܝ܀ ܥܷܩܒܰܬ ܐܳܕܳܡ ܗܷܦܟܰܬ ܘܰܦܢܳܬ ܬܷܐܙܰܠ ܠܰܥܕܶܢ܇ ܘܰܒܠܱܥ ܡܳܪܷܗ ܕܗܰܘ ܠܳܐ ܢܰܗܰܪ ܟܰܕ ܥܳܐܷܠ ܗ̱ܘܳܐ܀ ܘܩܳܡܘ ܨܳܠܘܽܒܷܵܐ ܘܐܰܪܡܺܝܘ ܪܘܽܡܚܳܐ ܥܰܠ ܫܰܦܻܝܪܳܐ܇ ܘܰܬܪܰܥܘ ܕܰܦܢܶܗ ܘܰܪܕܳܘ ܡܷܢܳܗܿ ܡܰܝܸܳܐ ܘܰܕܡܳܐ܀

ܚ) ܒܷܪܳܐ ܚܕܰܬܳܐ ܐܷܬܦܰܬܚܰܬ ܗ̱ܘܳܬ ܥܰܠ ܓܳܓܘܽܠܬܳܐ܇ ܕܺܐܝܬܳܘܗ̱ܝ ܗܳܢܳܐ ܗܘܽ ܡܰܒܘܽܥܳܐ ܒܪܻܝܟܳܐ ܕܰܥܕܶܢ܀ ܠܰܐܪܒܰܥ ܦܶܢܵܝܳܢ ܦܰܠܶܓ ܢܰܦܫܷܗ ܢܰܗܪܳܐ ܪܰܒܳܐ܇ ܕܬܷܫܬܷܐ ܡܷܢܻܗ ܟܠܳܗܿ ܒܪܺܬܳܐ ܕܰܐܠܻܝܨܳܐ ܗ̱ܘܳܬ܀ ܡܘܽܫܷܐ ܡܚܳܐ ܗ̱ܘܳܐ ܒܚܘܽܛܪܳܐ ܠܟܷܐܦܳܐ ܒܓܳܘ ܐܰܫܺܝܡܘܽܢ܇ ܘܝܷܗܒܰܬ ܫܷܩܝܳܐ ܠܚܰܝܵܠܳܘܳܬܳܐ ܒܰܐ̱ܪܳܙܳܐ ܪܰܒܳܐ܀ ܗܽܘܝܽܘ ܡܫܺܝܚܳܐ ܗ̱ܘܳܐ ܡܰܒܘܽܥܳܐ ܕܓܳܣܷܐ ܚܰܝܵܐ܇ܕܐܰܝܟ ܕܰܒܚܘܽܛܪܳܐ ܬܰܪܥܻܘܗ̱ܝ ܒܪܘܽܡܚܳܐ ܘܰܐܫܩܻܝ ܠܰܐܪܥܳܐ܀ ܐܬܳܐ ܫܡܰܝܳܢܳܐ ܐܳܕܳܡ ܕܰܬܪܷܝܢ ܡܶܢ ܒܶܝܬ ܐܰܒܳܐ܇ ܕܡܷܟ ܒܰܙܩܺܦܳܐ ܘܢܷܦܩܰܬ ܡܶܢܶܗ ܡܰܥܡܘܽܕܺܝܬܳܐ܀ ܐܷܬܬܰܪܥܰܬ ܗ̱ܘܳܐ ܕܰܦܢܷܗ ܒܫܶܢܬܳܐ ܕܚܰܬܢܳܐ ܕܰܕܡܷܟ܇ ܘܝܰܠܕܳܗܿ ܠܟܰܠܬܳܐ ܐܰܝܟ ܕܰܠܚܳܘܳܐ ܒܛܘܽܦܣܷܗ ܕܰܐܕܳܡ܀ ܢܦܰܠ ܗ̱ܘܳܐ ܫܷܠܝܳܐ ܕܫܷܢܰܬ ܡܳܘܬܳܐ ܥܠܳܘܗ̱ܝ ܒܰܙܩܺܝܦܳܐ܇ܘܢܷܦܩܰܬ ܡܷܢܷܗ ܐܷܡܳܐ ܕܝܳܠܕܳܐ ܟܽܠ ܖܵܘܽܚܳܢܷܐ܀ ܚܳܘܳܐ ܚܕܰܬܳܐ ܐܰܦܪܻܝ ܒܫܷܢܬܷܗ ܡܳܪܷܗ ܕܳܐܕܳܡ܇ ܕܰܚܠܳܦ ܚܳܘܳܐ ܬܷܗܘܷܐ ܐܷܡܳܐ ܠܱܒܵܢܰܝ ܐܳܕܳܡ܀ ܡܰܝܸܳܐ ܘܰܕܡܳܐ ܠܨܘܽܪܬܳܐ ܕܥܘܸܽܠܷܐ ܖܵܘܽܚܳܢܳܝܷܐ܇ ܪܕܳܘ ܡܷܢ ܣܷܛܪܷܗ ܕܗܰܘ ܚܰܝܳܐ ܕܡܺܝܬ ܕܢܰܚܷܐ ܠܳܐܕܳܡ܀ ܡܺܝܬܳܐ ܚܰܝܳܐ ܚܳܘܺܝ ܬܰܗܪܳܐ ܒܳܬܰܪ ܡܳܘܬܷܗ܇ ܕܰܪܕܳܐ ܡܷܢܷܗ ܕܡܳܐ ܕܰܢܚܳܘܸܐ ܕܳܐܦ ܚܰܝܳܐ ܗ̱ܘܳܐ܀ ܪܕܳܘ ܗ̱ܘܳܘ ܡܷܢܷܗ ܡܰܝܸܳܐ ܕܢܳܘܕܰܥ ܕܳܐܦ ܡܺܝܬܳܐ ܗ̱ܘܳܐ܇ ܘܰܕܡܳܐ ܪܕܳܐ ܗ̱ܘܳܐ ܕܬܘܽܒ ܢܰܠܷܦ ܗ̱ܘܳܐ ܕܚܰܝ ܗ̱ܘܳܐ ܟܰܕ ܡܺܝܬ܀

ܠܡܰܢܘܽ ܚܙܷܐ ܠܷܗ ܡܺܝܬܳܐ ܚܰܝܳܐ ܐܷܠܳܐ ܡܳܪܰܢ܇ ܐܰܘ ܕܳܪܘܽܫܳܐ ܙܓܘܽܕ ܠܷܫܳܢܳܟ ܡܶܢ ܥܘܽܩܳܒܷܗ܀ ܐܰܝܟܳܐ ܚܙܷܐ ܠܟܘܿܢ ܫܠܰܕܳܐ ܕܢܳܒܺܥܺܝܢ ܚܰܝܷܵܐ ܡܷܢܳܗܿ܇ ܐܰܘ ܐ̄ܢܳܫ ܕܰܙܩܺܝܦ ܕܰܡܙܺܝܥ ܠܰܐܪܥܳܐ ܥܰܠ ܥܳܡܘܽܖܷܵܝܗܿ܀ ܐܰܝܢܳܐ ܡܺܝܬܳܐ ܦܓܘܸܽܕܰܝ ܥܳܠܡܳܐ ܠܒܰܟ ܡܶܢ ܥܳܠܰܡ܇ ܘܰܐܝܟ ܡܰܪܟܰܒܬܳܐ ܕܒܰܪ ܠܰܒܪܺܝܬܳܐ ܠܰܐܝܟܳܐ ܕܰܨܒܳܐ܀ ܒܰܐܝܢܳܐ ܡܺܝܬܳܐ ܐܷܬܬܙܺܝܥܘ ܡܺܝܵܬܷܐ ܘܩܳܡܘ ܡܶܢ ܩܰܒܖܷܵܐ܇ ܘܰܢܦܰܠܘ ܩܘܽܕܡܳܘܗܝ ܫܘܽܪܷܝܗܿ ܕܰܫܝܘܽܠ ܟܰܕ ܥܳܐܷܠ ܠܳܗܿ܀ ܡܰܢܘܽ ܗܳܢܳܐ ܕܒܰܥܛܳܗܿ ܠܰܫܝܘܽܠ ܘܰܓܣܰܬ ܡܺܝܸܬܷܐ܇ ܘܰܐܪܡܺܝ ܚܰܪܒܳܐ ܒܰܐܪܥܷܗ ܕܡܳܘܬܳܐ ܕܟܰܗܺܝܢܳܐ ܗ̱ܘܳܬ܀ ܡܰܢܘܽ ܗܳܢܳܐ ܕܰܦܟܺܝܪ ܘܰܙܩܺܝܦ ܒܷܝܬ ܓܰܝܳܣܷܵܐ܇ ܘܫܳܪܷܐ ܐܰܣܺܝܪܷܐ ܡܶܢ ܚܷܫܘܽܟܳܐ ܕܢܰܦܷܩ ܐܷܢܘܿܢ܀ ܡܰܢܘܽ ܗܳܢܳܐ ܕܟܰܕ ܡܺܝܬ ܝܳܗܶܒ ܚܰܝܸܶܐ ܚܰܕܵܬܶܐ܇ ܘܗܳܐ ܪܗܺܝܒܳܐ ܒܶܗ ܩܘܽܪܝܰܬ ܡܺܝܸܬܷܐ ܕܚܳܪ ܢܷܥܘܽܠ ܠܳܗܿ܀ ܡܰܢܘܽ ܗܳܢܳܐ ܕܰܥܦܪܳܐ ܡܺܝܵܬܷܐ ܫܰܡܥܷܗ ܘܰܪܦܰܬ܇ ܘܗܳܐ ܪܗܺܝܒܺܝܢ ܒܶܗ ܓܰܖܵܡܶܐ ܕܢܶܒܺܥܘܽܢ ܠܰܐ̱ܚܝܳܢܰܝܵܗܘܿܢ܀ ܡܰܢܘܽ ܗܳܢܳܐ ܕܰܠܓܰܢ̱ܒܳܖܷܵܐ ܕܰܐܚܪܷܒܘ ܐܰܪܥܳܐ܇ ܒܺܝܫܳܐ ܘܡܳܘܬܳܐ ܟܰܦܷܦ ܐܶܢܘܿܢ ܒܐܘܽܚܕܳܢܰܝܵܗܘܿܢ܀ ܡܰܢܘܽ ܗܳܢܳܐ ܕܣܺܝܡ ܠܶܗ ܟܠܻܝܠܴܐ ܕܟܘܸܽܒܷܐ ܘܰܙܩܻܝܦ܇ ܘܗܳܐ ܫܳܪܷܐ ܠܶܗ ܠܬܳܓܷܗ ܕܡܳܘܬܳܐ ܕܬܘܽܒ ܠܳܐ ܢܰܡܠܶܟ܀ ܒܗܰܬ ܝܽܗ̄ܘܕܳܝܳܐ ܘܕܰܥ ܕܰܐܠܳܗܳܐ ܗ̱ܘ ܒܰܪ ܐܰܠܳܗܳܐ܇ ܘܠܳܐ ܬܘܽܒ ܬܷܣܪܘܽܒ ܥܰܠ ܐܺܝܡܳܡܳܐ ܕܠܳܘ ܐܺܝܡܳܡܳܐ ܗ̱ܘ܀ ܐܳܦܠܳܐ ܕܰܝܘܷܵܐ ܝܳܕܥܺܝܢ ܗ̱ܘܳܘ ܠܷܗ ܩܕܳܡ ܓܳܓܘܽܠܬܳܐ܇ ܘܬܰܡܳܢ ܝܰܠܦܘܽܗ̱ܝ ܟܰܕ ܐܸܣܛܘܸܽܟܣܷܐ ܪܥܸܠܘ ܡܶܢ ܩܳܠܷܗ܀ ܒܰܫܠܳܚ ܒܷܣܪܷܗ ܦܰܪܣܺܝ ܠܰܐܖܵܟܘܽܣ ܘܰܠܫܘܸܽܠܛܳܢܷܐ܇ ܘܰܐܒܗܷܬ ܐܷܢܘܿܢ ܟܰܕ ܝܰܕܥܺܘܗ̱ܝ ܗ̱ܘܳܘ ܒܰܙܩܺܝܦܘܽܬܳܐ܀ ܐܷܠܳܐ ܙܩܺܝܦܳܐ ܠܳܐ ܚܳܘܝܷܗ ܗ̱ܘܳܐ ܠܰܒܪܳܐ ܡܰܢܘܽ܇ ܒܰܙܩܺܝܦܳܐ ܓܶܝܪ ܐܷܫܬܰܒܰܚ ܗ̱ܘܳܐ ܘܝܰܕܥܷܗ ܟܽܠܢܳܫ܀ ܝܽܗ̄ܘܕܳܝܳܐ ܕܷܝܢ ܐܳܦܠܳܐ ܒܕܰܝܘܷܵܐ ܨܳܒܷܐ ܕܰܢܚܘܽܪ܇ ܕܝܰܕܥܻܘܗܝ ܠܰܒܪܳܐ ܘܗܘܽ ܠܳܐ ܡܷܬܛܦܺܝܣ ܢܷܐܠܦܷܗ ܡܰܢܘܽ܀ ܒܰܟܪܻܝܗܘܽܬܷܗ ܚܳܘܺܝ ܚܰܝܠܳܐ ܕܓܰܢ̱ܒܳܪܽܘܬܷܗ܇ ܘܒܰܙܩܺܝܦܘܽܬܷܗ ܫܩܰܠ ܣܷܓܵܪܳܬܳܐ ܡܶܢ ܐܰܠܳܗܷܵܐ܀ ܐܰܝܟܳܐ ܕܢܳܦܠܻܝܢ ܟܽܠ ܥܰܫܺܝܵܢܷܐ ܩܳܡ ܘܷܐܫܬܰܒܰܚ܇ ܒܡܳܘܬܳܐ ܕܡܰܒܗܷܬ ܟܽܠ ܓܰܢ̱ܒܳܖܷܵܐ ܒܶܗ ܐܷܬܢܰܨܰܚ܀ ܟܝܳܢܷܵܐ ܚܰܖܵܫܷܐ ܗܘܳܘ ܠܶܗ ܣܳܗܵܕܷܐ ܐܳܦ ܟܖܵܘܙܷܐ܇ ܘܡܷܢܗܘܿܢ ܝܷܠܦܰܬ ܐܰܪܥܳܐ ܕܡܰܢܘܽ ܒܶܥܕܳܢ ܡܳܘܬܷܗ܀ ܒܦܷܠܓܷܗ ܕܷܳܘܡܳܐ ܕܳܠ ܚܫܘܽܟܳܐ ܘܛܰܡܪܳܗܿ ܠܰܐܪܥܳܐ܇ ܘܡܷܢܷܗ ܝܷܠܦܰܬ ܡܰܢܘܽ ܫܰܠܻܝܛ ܥܰܠ ܢܰܗܺܝܖܷܵܐ܀ ܥܪܰܒ ܒܰܥܪܘܽܒܬܳܐ ܢܘܽܗܪܳܐ ܕܢܰܟܪܷܙ ܡܰܢܘܽ ܢܘܽܗܪܳܐ܇ ܘܰܐܪܓܷܫܘ ܥܳܠܡܷܵܐ ܒܒܰܪ ܐܰܠܳܗܳܐ ܕܗܘܽܝܘܽ ܨܶܡܚܳܐ܀ ܥܪܘܽܒܬܳܐ ܕܚܰܫܷܵܐ ܘܡܳܪܰܬ ܛܘܸܽܦܣܷܐ ܘܡܰܠܝܰܬ ܐ̱ܪܳܙܷܐ܇ ܙܥܘܽܪ ܗ̱ܘܽ ܠܶܟܝ ܦܘܽܡܝ ܢܶܬܢܶܐ ܗܳܠܶܝܢ ܕܐܶܫܬܰܡܰܫ ܒܶܟܝ܀

ܛ) ܝܳܘܡܳܐ ܕܷܫܬܳܐ ܣܳܬܰܪ ܒܳܢܷܐ ܣܳܚܷܦ ܘܰܡܩܻܝܡ܇ ܛܳܪܷܕ ܡܰܦܷܩ ܦܳܬܰܚ ܡܰܥܷܠ ܡܰܢ ܡܳܘܦܷܐ ܠܳܟ܀ ܒܝܳܘܡܳܐ ܕܷܫܬܳܐ ܛܰܪܕܘܽܗ̱ܝ ܠܳܐܕܳܡ ܡܶܢ ܦܰܪܕܰܝܣܳܐ܇ ܒܶܗ ܬܘܽܒ ܟܰܕ ܒܶܗ ܐܰܥܠܷܗ ܙܩܺܝܦܳܐ ܠܒܰܪ ܝܰܡܺܝܢܳܐ܀ܒܦܷܠܓܷܗ ܕܝܳܘܡܳܐ ܐܷܬܦܰܪܣܺܝ ܗ̱ܘܳܐ ܒܪܳܐ ܒܰܙܩܺܝܦܳܐ܇ ܘܰܩܥܳܐ ܒܩܳܠܳܐ ܘܙܳܥ ܚܰܪܡܳܢܳܐ ܕܩܰܛܠܷܗ ܠܳܐܕܳܡ܀ ܡܶܢ ܫܷܬ ܫܳܥܵܝܺܢ ܥܕܰܡܳܐ ܠܰܬܫܰܥ ܗ̱ܘܳܐ ܚܶܫܘܽܟܳܐ܇ ܗܳܢܳܘ ܛܳܘܪܳܐ ܕܰܬܚܷܝܬ ܬܷܬܳܐ ܫܠܻܝܚ ܗ̱ܘܳܐ ܐܳܕܳܡ܀ ܒܰܬܫܰܥ ܫܳܥܵܝܺܢ ܢܦܰܩ ܗ̱ܘܳܐ ܐܳܕܳܡ ܡܶܢ ܦܰܪܕܰܝܣܳܐ܇ ܘܒܰܬܫܰܥ ܫܳܥܵܝܺܢ ܥܰܠ ܓܰܝܳܣܳܐ ܕܢܷܐܪܰܬ ܚܰܝܷܵܐ܀ ܒܦܳܢܝܷܗ ܕܝܳܘܡܳܐ ܐܷܬܐܰܡܪܰܬ ܗ̱ܘܳܬ ܐܰܝܟܳܐ ܐܰܢ̱ܬ ܐܳܕܳܡ܇ ܘܒܶܗ ܒܗܘܽ ܦܳܢܝܳܐ ܦܢܳܐ ܓܰܝܳܣܳܐ ܘܝܰܪܬܳܗܿ ܠܰܥܕܶܢ܀ ܒܰܬܫܰܥ ܫܳܥܵܝܺܢ ܩܳܡ ܢܳܛܘܽܪܳܐ ܘܪܘܽܡܚܳܐ ܕܢܘܽܪܳܐ܇ ܟܰܕ ܡܷܬܗܰܦܟܳܐ ܕܢܷܛܘܽܪ ܐܘܽܪܚܷܗ ܕܺܐܝܠܳܢ ܚܰܝܷܵܐ܀ ܘܒܳܗܿ ܒܗܳܝ ܫܳܥܬܳܐ ܒܠܰܥ ܗ̱ܘܳܐ ܒܪܘܽܡܚܳܐ ܡܳܪܳܗܿ ܕܰܥܕܶܢ܇ ܘܬܰܒܪܳܗܿ ܒܕܰܦܢܷܗ ܦܰܬܚܳܗܿ ܠܰܥܕܷܢ ܕܰܐܚܺܝܕܳܐ ܗ̱ܘܳܬ܀ ܦܳܢܝܳܐ ܕܚܰܫܷܵܗ ܠܳܐܕܳܡ ܨܶܝܕ ܝܘܽܪܬܳܢܷܗ܇ ܘܰܦܢܳܐ ܛܪܻܝܕܳܐ ܒܦܳܢܝܷܗ ܕܰܒܪܳܐ ܠܓܳܘ ܦܰܪܕܰܝܣܳܐ܀ ܦܳܢܝܷܗ ܕܳܐܕܳܡ ܒܰܓܙܳܪ ܕܺܝܢܳܐ ܡܳܘܬܳܐ ܝܰܗ̄ܒ ܠܷܗ܇ ܘܰܒܗܳܘ ܦܳܢܝܷܗ ܕܒܰܪ ܐܰܠܳܗܳܐ ܕܢܰܚ ܢܘܽܚܳܡܷܗ܀

ܝ) ܐܳܦ ܗܘܽ ܝܳܘܣܷܦ ܕܰܫܐܷܠ ܦܰܓܪܷܗ ܕܒܰܪ ܐܰܠܳܗܳܐ܇ ܚܕܺܝ ܕܻܐܬܬܳܘܣܰܦܘ ܚܰܝܷܵܐ ܠܳܐܕܳܡ ܢܷܦܢܷܐ ܠܰܐܪܷܗ܀ ܚܙܳܝܗܝ ܒܰܙܩܺܝܦܳܐ ܠܦܷܐܪܳܐ ܕܚܰܝܷܵܐ ܘܷܐܬܪܰܓܪܰܓ ܠܷܗ܇ ܘܫܰܐܠܷܗ ܘܫܰܩܠܷܗ ܘܰܩܛܰܦ ܐܰܚܬܷܗ ܕܢܷܬܒܰܣܰܡ ܒܶܗ܀ ܟܰܪܟܷܗ ܠܦܰܓܪܳܐ ܘܰܒܓܳܘ ܩܰܒܪܳܐ ܚܰܕܬܳܐ ܣܳܡܷܗ܇ ܩܰܒܪܳܐ ܒܬܘܽܠܳܐ ܠܝܰܠܕܳܐ ܫܒܺܝܚܳܐ ܕܰܒܬܘܽܠܘܽܬܳܐ܀ ܒܰܫܡܷܗ ܕܝܳܣܷܦ ܐܳܕܳܡ ܕܰܢܦܰܩ ܡܷܣܬܰܒܰܪ ܗ̱ܘܳܐ܇ ܕܐܳܘܣܷܦ ܡܳܪܷܗ ܘܐܰܥܠܷܗ ܠܰܥܕܶܢ ܗܳܝ ܕܰܐܪܦܺܝ ܗ̱ܘܳܐ܀ ܗܘܽ ܕܶܝܢ ܝܳܘܣܷܦ ܡܶܢ ܪܳܡܬܳܐ ܗ̱ܘܳܐ ܐܰܝܟ ܡܳܐ ܕܰܟܬܻܝܒ܇ ܡܶܢ ܪܘܽܡܳܐ ܓܶܝܪ ܐܷܬܬܳܘܣܰܦܘ ܠܷܗ ܚܰܝܷܵܐ ܠܳܐܕܳܡ܀ ܩܰܒܪܳܐ ܒܓܰܢܬܳܐ ܘܰܢܚܷܬ ܡܳܪܷܗ ܕܢܷܒܥܷܝܘܗܝ ܬܰܡܳܢ܇ ܠܗܳܘ ܕܒܓܰܢܬܳܐ ܐܷܒܰܕ ܡܷܢܷܗ ܒܶܝܬ ܐܺܝܠܳܢܷܵܐ܀ ܩܰܒܪܳܐ ܒܓܰܢܬܳܐ ܘܰܢܚܷܬ ܡܳܪܷܗ ܕܢܷܒܥܷܝܘܗܝ ܬܰܡܳܢ܇ ܠܗܳܘ ܕܰܒܓܰܢܬܳܐ ܐܷܒܰܕ ܡܷܢܷܗ ܒܶܝܬ ܐܺܝܠܳܢܷܵܐ܀ ܒܓܰܢܬܳܐ ܐܷܒܰܕ ܘܰܒܓܳܘ ܓܰܢܬܳܐ ܒܳܥܷܐ ܗ̱ܘܳܐ ܠܷܗ܇ ܟܰܕ ܝܳܕܰܥ ܗ̱ܘܳܐ ܕܣܳܒܷܠ ܚܰܫܷܵܐ ܘܟܷܢ ܡܷܫܟܰܚ ܠܶܗ܀ ܓܰܢܬܳܐ ܠܝܳܘܣܷܦ ܨܶܝܕ ܓܳܓܘܽܠܬܳܐ ܘܩܰܒܪܳܐ ܚܰܕܬܳܐ܇ ܕܰܒܓܳܘ ܓܰܢܬܳܐ ܬܷܗܘܷܐ ܒܥܳܬܷܗ ܕܗܳܘ ܕܷܐܒܰܕ ܗ̱ܘܳܐ܀ ܢܚܷܬ ܗ̱ܘܳܐ ܠܓܰܢܬܳܐ ܗܘܽ ܢܳܨܘܽܒܳܗܿ ܪܰܒܳܐ ܕܰܥܕܶܢ܇ ܒܳܬܰܪ ܥܰܒܕܶܗ ܘܰܚܙܳܐ ܕܠܰܝܬܳܘܗ̱ܝ ܒܶܝܬ ܐܺܝܠܳܢܷܵܐ܀

 ܝܐ) ܘܕܰܢܚܶܬ ܗ̱ܘܳܐ ܠܶܗ ܠܩܰܒܪܳܐ ܐܳܕܳܡ ܒܳܬܪܷܗ ܢܚܷܬ ܗ̱ܘܳܐ܇ ܘܰܗܦܰܟ ܥܰܦܪܳܐ ܕܡܺܝܵܬܷܐ ܘܰܒܥܳܝܗ̱ܝ ܒܷܝܬ ܐܰܒܕܳܢܳܐ܀ ܫܕܳܬܷܗ ܐܘܽܪܚܳܐ ܠܰܐܬܪܳܐ ܕܡܺܝܬܷܐ ܘܠܳܐ ܐܷܨܛܰܡܥܰܪ܇ ܢܷܗܘܷܐ ܡܺܝܬܳܐ ܡܶܛܠ ܥܰܒܕܷܗ ܕܪܳܚܷܡ ܗ̱ܘܳܐ ܠܶܗ܀ ܕܡܘܽܬܳܐ ܕܰܥܒܕܳܐ ܫܩܰܠ ܗ̱ܘܳܐ ܡܳܪܷܗ ܟܰܕ ܒܳܥܷܐ ܠܷܗ܇ ܘܡܺܝܬ ܘܰܥܠ ܘܰܒܥܳܝܗ̱ܝ ܘܰܫܪܳܝܗ̱ܝ ܘܰܢܦܰܩ ܡܶܢ ܚܶܫܘܽܟܳܐ܀ ܠܳܐ ܫܰܕܰܪ ܗ̱ܘܳܐ ܒܳܬܪܷܗ ܥܺܝܖܷܵܐ ܘܠܳܐ ܡܰܠܰܐܟܷܵܐ܇ ܕܰܒܥܳܬܳܐ ܗ̱ܘܳܬ ܪܰܒܬܳܐ ܕܥܺܝܪܳܐ ܠܳܐ ܣܳܦܷܩ ܠܳܗܿ܀ ܨܠܷܡ ܐܰܠܳܗܳܐ ܐܷܒܰܕ ܒܰܫܝܘܽܠ ܘܰܒܪܳܐ ܢܚܶܬ ܗ̱ܘܳܐ܇ ܕܢܷܒܥܷܐ ܘܢܷܫܟܰܚ ܨܰܠܡܷܗ ܕܰܐܒܘܽܗ̱ܝ ܗܘܽ ܕܷܐܒܰܕ ܗ̱ܘܳܐ܀ ܚܰܕ ܡܶܢ ܥܰܒܵܕܷܐ ܐܘܽܪܚܷܗ ܕܡܰܠܟܳܐ ܠܳܐ ܣܳܥܰܪ ܗ̱ܘܳܐ܇ ܕܠܳܐ ܡܩܰܒܠܳܐ ܗ̱ܘܳܬ ܐܘܽܪܚܳܐ ܠܥܰܒܕܳܐ ܕܰܢܗܰܠܷܟ ܒܳܗܿ܀ ܡܳܘܬܳܐ ܐܰܡܠܷܟ ܘܰܩܛܰܪ ܬܳܓܳܐ ܥܰܠ ܫܰܖܵܒܳܬܳܐ܇ ܘܥܰܒܕܳܐ ܕܢܶܫܪܷܐ ܬܳܓܷܗ ܕܡܳܘܬܳܐ ܠܳܐ ܡܷܫܟܰܚ ܗ̱ܘܳܐ܀ ܡܷܛܠܗܳܢܳܐ ܠܰܬܪܷܗ ܕܡܳܘܬܳܐ ܡܳܪܰܢ ܥܰܠ ܗ̱ܘܳܐ܇ ܕܰܢܡܺܝܬܷܗ ܗ̱ܘܳܐ ܠܡܳܘܬܳܐ ܘܢܷܫܪܷܝܘܗ̱ܝ ܡܷܢ ܫܘܽܠܛܳܢܷܗ܀ ܠܒܘܽܫܳܐ ܕܡܺܝܸܬܷܐ ܘܓܳܘܢܳܐ ܕܡܺܝܸܬܷܐ ܫܩܰܠ ܟܰܕ ܥܳܐܷܠ܇ ܕܰܢܗܰܠܷܟ ܒܶܗ ܒܰܐܬܪܳܐ ܕܡܺܝܸܬܷܐ ܐܰܝܟ ܢܳܡܘܽܣܷܗ܀ ܠܰܒܵܢܰܝ ܐܰܬܪܳܐ ܐܷܬܕܰܡܺܝ ܗ̱ܘܳܐ ܟܰܕ ܥܳܐܷܠ ܗ̱ܘܳܐ܇ ܕܢܷܣܥܘܽܪ ܐܰܬܪܳܐ ܘܰܒܵܢܰܝ ܐܰܬܪܳܐ ܙܳܥܘ ܕܰܚܙܳܐܘܗ̱ܝ܀ ܕܢܰܚ ܗ̱ܘܳܐ ܢܘܽܗܪܷܗ ܥܰܠ ܚܶܫܵܘܽܟܷܐ ܘܰܦܨܰܚ ܐܷܢܘܿܢ܇ ܘܝܰܒܷܒܘ ܫܘܽܒܚܳܐ ܦܘܸܽܡܷܐ ܣܟܺܝܖܷܵܐ ܕܰܣܥܰܪ ܐܷܢܘܿܢ܀ ܓܣܰܪ ܗ̱ܘܳܐ ܒܰܫܝܘܽܠ ܓܘܽܪܝܳܐ ܕܰܐܪܝܳܐ ܘܫܰܡܥܷܗ ܡܳܘܬܳܐ܇ ܘܰܪܥܷܠ ܕܳܘܝܳܐ ܘܰܢܦܰܠ ܬܳܓܷܗ ܒܓܳܘ ܚܷܫܘܽܟܳܐ܀ ܫܡܰܥ ܗ̱ܘܳܐ ܐܳܕܳܡ ܩܳܠܷܗ ܕܰܒܪܳܐ ܒܥܘܽܒܳܗܿ ܕܰܫܝܘܽܠ܇ ܘܕܳܨ ܗ̱ܘܳܐ ܠܩܘܽܒܠܷܗ ܐܰܝܟ ܝܘܽܚܰܢܳܢ ܡܶܢ ܓܳܘ ܟܰܪܣܳܐ܀ ܒܰܐܬܪܳܐ ܕܥܘܽܠܷܵܐ ܠܥܘܽܠܳܐ ܣܥܰܪ ܗ̱ܘܳܐ ܒܟܰܪܣܳܐ ܕܷܐܡܷܗ܇ ܘܒܰܐܪܥܳܐ ܕܡܺܝܵܬܷܐ ܠܡܺܝܵܬܷܐ ܖܵܡܰܝܳܐ ܒܥܘܽܒܳܗܿ ܕܰܫܝܘܽܠ܀ ܕܰܗܘܳܐ ܥܘܽܠܳܐ ܥܘܽܠܳܐ ܕܳܨ ܗܘܳܐ ܕܷܐܬܳܐ ܨܶܐܕܳܘܗ̱ܝ܇ ܘܕܰܗܘܳܐ ܡܺܝܬܳܐ ܡܺܝܸܬܷܐ ܣܘܰܚܘ ܠܷܗ ܡܶܢ ܐܰܒܕܳܢܳܐ܀ ܐܳܦܠܳܐ ܥܘܸܽܠܶܐ ܒܟܰܪܣܳܐ ܪܓܺܝܫܺܝܢ ܐܶܢ ܡܶܬܣܬܰܥܪܻܝܢ܇ ܐܳܦܠܳܐ ܡܺܝܸܬܶܐ ܒܐ̄ܢܳܫ ܐܶܢ ܥܳܐܷܠ ܢܶܣܥܘܽܪ ܐܶܢܘܿܢ܀ ܒܰܡܫܺܝܚܳܐ ܕܶܝܢ ܥܘܽܠܷܵܐ ܘܡܺܝܸܬܷܐ ܪܓܺܝܫܺܝܢ ܗ̱ܘܳܘ ܒܷܗ܇ ܕܚܰܝܠܷܗ ܟܰܣܝܳܐ ܐܰܙܺܝܥ ܐܷܢܘܿܢ ܢܷܬܪܰܗܒܘܽܢ ܒܶܗ܀ ܐܳܦ ܛܰܖܵܢܷܐ ܘܫܘܽܥܷܵܐ ܘܟܷܵܐܦܷܐ ܘܩܰܒܖܷܵܐ ܫܰܡܥܺܘܗ̱ܝ܇ ܘܥܘܽܠܷܵܐ ܘܡܺܝܸܬܷܐ ܐܳܦ ܖܵܳܓܘܽܫܷܐ ܘܠܳܐ ܖܵܳܓܘܽܫܷܐ ܀

 ܝܒ) ܒܡܶܛܪܴܐ ܪܓܺܝܫܺܝܢ ܟܽܠܗܘܿܢ ܙܰܖܵܥܶܐ ܕܰܒܓܳܘ ܐܰܪܥܳܐ܇ ܘܡܶܢ ܥܰܦܪܳܐ ܠܩܘܽܒܠܶܗ ܣܳܘܚܺܝܢ ܒܶܐܣܟܶܡܰܝܸܗܘܿܢ܀ ܠܰܐܪܥܳܐ ܕܫܝܘܽܠ ܢܚܶܬ ܗ̱ܘܳܐ ܡܶܛܪܳܐ ܕܚܰܝܷܵܐܡܳܪܰܢ܇ ܘܐܰܥܺܝܪ ܐܷܢܘܿܢ ܐܰܝܟ ܕܰܠܙܰܖܵܥܷܐ ܢܷܬܦܰܨܚܘܽܢ ܒܶܗ܀ ܢܚܶܬ ܨܶܝܕ ܡܺܝܸܬܷܐ ܐܰܝܟ ܦܳܪܘܽܩܳܐ ܨܶܝܕ ܓܳܠܽܘܬܳܐ܇ ܘܙܳܥ ܫܰܒܳܝܳܐ ܘܟܰܕ ܪܳܐܷܬ ܗ̱ܘܳܐ ܫܪܳܗܿ ܠܰܫܒܺܝܬܳܐ܀ ܐܷܬܬܰܒܰܪܘ ܗ̱ܘܳܘ ܟܰܒܵܠܷܐ ܘܣܘܸܽܛܡܷܐ ܕܟܽܠ ܕܰܐܣܺܝܪܻܝܢ܇ ܘܨܶܝܕ ܦܳܪܘܽܩܳܐ ܪܒܳܒܬܳܐ ܕܫܘܽܒܚܳܐ ܡܶܫܬܰܡܥܳܐ ܗ̱ܘܳܬ܀ ܥܰܠܘ ܗ̱ܘܳܘ ܩܘܽܕܡܳܘܗ̱ܝ ܣܷܕܖܻܵܝܢ ܣܷܕܖܻܵܝܢ ܕܳܖܻܵܝܢ ܕܳܖܻܵܝܢ܇ ܫܰܖܵܒܳܢ ܫܰܖܵܒܳܢ ܥܰܡܡܻܵܝܢ ܥܰܡܡܻܵܝܢ ܒܶܐܣܟܶܡܰܝܸܗܘܿܢ܀ ܐܷܬܩܰܪܰܒܘ ܠܶܗ ܟܠܺܝܸܠܷܐ ܕܫܘܽܒܚܳܐ ܘܰܕܣܷܓܵܕܳܬܳܐ܇ ܡܶܢ ܐܰܒܺܝܵܕܷܐ ܕܷܐܫܟܰܚ ܐܷܢܘܿܢ ܒܰܙܩܺܝܦܘܽܬܷܗ܀ ܩܪܷܒ ܩܰܕܡܳܝܳܐ ܣܓܷܕ ܠܷܗ ܐܳܕܳܡ ܨܰܠܡܳܐ ܪܰܒܳܐ܇ ܘܫܷܝܬ ܫܰܦܺܝܪܳܐ ܘܕܳܪܳܐ ܕܒܶܝܬ ܢܘܽܚ ܥܰܡ ܐܰܒܪܳܗܳܡ܀ ܥܰܠܘ ܙܰܕܺܝܵܩܷܐ ܘܰܐܒܳܗܸܳܬܳܐ ܘܖܷܵܫܰܝ ܥܰܡܡܷܵܐ܇ ܟܘܽܡܖܷܵܐ ܘܡܰܠܟܷܵܐ ܕܰܫܒܳܐ ܒܩܷܫܬܷܗ ܛܪܘܽܢܳܗܿ ܕܰܫܝܘܽܠ܀ ܣܓܷܕ ܠܶܗ ܡܘܽܫܷܐ ܘܟܽܠܳܗܿ ܓܘܽܕܳܐ ܗܳܝ ܕܰܢܒܺܝܷܵܐ܇ ܘܰܐܗܪܘܽܢ ܟܳܗܢܳܐ ܘܟܽܠܗܘܿܢ ܟܘܽܡܖܷܵܐ ܒܢܰܝܵ ܠܷܘܳܝܷܵܐ܀ ܣܓܷܕ ܠܷܗ ܗܳܒܷܝܠ ܗܘܽ ܕܰܒܕܶܒܚܶܗ ܨܳܪ ܠܷܗ ܨܰܠܡܳܐ܇ ܐܳܦ ܡܰܠܟܺܝܙܕܷܩ ܕܰܠܟܘܽܡܪܘܽܬܷܗ ܐܷܬܕܰܡܺܝ ܗ̱ܘܳܐ܀ ܩܳܝܡܺܝܢ ܟܷܐܢܷܵܐ ܓܘܸܽܕܺܝܢ ܓܘܸܽܕܺܝܢ ܛܰܟܣܻܵܝܢ ܛܰܟܣܻܵܝܢ܇ ܘܙܳܡܪܻܝܢ ܫܘܽܒܚܳܐ ܒܟܶܢܳܪܰܝܗܘܽܢ ܡܶܢ ܩܰܒܪܰܝܗܘܽܢ܀ ܡܳܘܕܺܝܢ ܠܳܟ ܡܳܪܝ ܦܘܸܽܡܷܐ ܣܟܺܝܖܷܵܐ ܕܰܦܬܰܚܬ ܐܷܢܘܿܢ܇ ܐܳܦ ܠܷܫܳܢܷܵܐ ܕܷܐܣܰܪ ܡܳܘܬܳܐ ܕܰܫܪܰܝܬ ܐܷܢܘܿܢ܀ ܣܚܺܝܵܦܷܐ ܢܳܘܕܘܽܢ ܕܰܐܩܺܝܡܬ ܐܷܢܘܿܢ ܡܶܢ ܡܰܦܘܽܠܬܳܐ܇ ܥܓܺܝܵܢܷܐ ܢܫܰܒܚܘܽܢ ܕܰܣܥܰܪܬ ܐܷܢܘܿܢ ܒܳܐܘܳܢܰܝܵܗܘܽܢ܀ ܟܽܠܷܗ ܓܷܢܣܳܐ ܕܡܺܝܸܬܷܐ ܢܫܰܒܚܳܟ ܥܰܬܻܝܪܳܐܝܺܬ܇ ܕܗܳܐ ܬܷܫܘܝܺܬܳܟ ܒܰܝܢܳܬ ܡܺܝܸܬܷܐ ܟܰܕ ܚܰܝܳܐ ܐܰܢ̱ܬ܀ ܒܪܷܗ ܕܰܐܠܳܗܳܐ ܒܪܳܗܿ ܕܰܒܬܘܽܠܬܳܐ ܡܰܢܘܽ ܝܰܗ̄ܒ ܠܳܗܿ܇ ܠܚܳܘܳܐ ܣܚܺܝܦܬܳܐ ܕܬܷܚܙܷܝܟ ܗܳܪܟܳܐ ܘܬܷܬܒܰܝܐܳܐ ܒܳܟ܀ ܗܳܐ ܕܨܺܝܨ ܓܳܪܣܳܐ ܘܰܥܨܺܝܒ ܫܘܽܚܢܳܐ ܒܰܒܪܳܐ ܕܰܙܩܺܝܦ܇ ܐܳܕܳܡ ܬܳܐ ܠܳܟ ܠܰܥܕܶܢ ܥܘܽܡܪܳܟ ܕܰܨܕܶܐ ܡܷܢܳܟ܀ ܬܳܝ ܠܷܟܝ ܚܳܘܳܐ ܕܣܰܓܻܝ ܒܷܠܥܷܬ ܡܷܛܠܳܬܷܟܝ܇ ܚܰܪܰܪܬܷܟܝ ܡܶܢ ܐܷܫܛܳܪܳܐ ܕܩܳܛܷܠ ܗ̱ܘܳܐ ܠܷܟܝ܀ ܥܰܒܵܕܷܐ ܛܰܠܡܘܽܢܝ ܘܡܷܛܠܳܬܟܘܽܢ ܚܰܫܷܵܐ ܣܷܒܠܷܬ܇ ܘܦܷܬܚܷܬ ܓܰܢܬܳܐ ܕܬܷܐܬܘܽܢ ܬܷܥܠܘܽܢ ܘܰܬܩܰܕܘܽܢܳܗܿ܀ ܫܰܦܺܝܪ ܗ̱ܘܳܐ ܠܶܗ ܠܒܰܪ ܐܰܠܳܗܳܐ ܕܒܰܝܰܐ ܐܷܢܘܿܢ܇ ܡܶܢ ܥܳܩܳܬܵܗܘܽܢ ܩܰܕܵܡܳܝܳܬܳܐ ܠܰܕܒܷܝܬ ܐܳܕܳܡ܀ ܢܦܰܩܘ ܡܶܢ ܓܰܢܬܳܐ ܘܡܳܪܳܗܿ ܕܓܰܢܬܳܐ ܐܶܬܳܐ ܨܶܐܕܰܝܗܘܽܢ܇ ܘܰܕܒܰܪ ܐܷܢܘܿܢ ܡܶܢ ܚܶܫܘܽܟܳܐ ܠܢܘܽܗܪܳܗܿ ܕܰܥܕܶܢ܀

 ܕܰܘܺܝܕ ܡܰܠܟܳܐ ܩܺܝܬܳܪܽܘܕܳܐ ܐܰܠܳܗܳܝܳܐ܇ ܡܣܰܓܷܐ ܗܘܳܐ ܠܷܗ ܒܰܙܡܺܝܖܴܵܬܷܗ ܟܰܕ ܗܘܽ ܒܰܫܝܘܽܠ܀ ܚܳܨ ܗ̱ܘܳܐ ܡܷܢܳܘܵܗ̱ܝ ܡܰܠܟܳܐ ܢܒܺܝܳܐ ܘܐܰܪܻܝܡ ܩܳܠܷܗ܇ ܘܫܰܪܻܝ ܙܳܡܰܪ ܕܗܳܐ ܒܶܝܬ ܡܺܝܸܬܷܐ ܫܪܷܐ ܒܰܪ ܚܷܐܖܷܵܐ܀ ܐܷܢܗܘܽ ܕܳܐܕܳܡ ܥܰܒܕܳܐ ܕܰܐܣܟܷܠ ܡܺܝܬ ܥܰܠ ܕܰܚܛܳܐ܇ ܐܰܢ̱ܬ ܒܰܪ ܚܷܐܖܷܵܐ ܒܰܐܬܪܳܐ ܕܡܺܝܸܬܷܐ ܡܘܽܢ ܥܳܒܷܕ ܐܰܢ̱ܬ܀ ܢܫܰܩ ܒܰܙܡܳܪܷܗ ܗܘܽ ܒܰܪ ܐܺܝܫܰܝ ܥܰܬܺܝܪܳܐܝܺܬ܇ ܟܰܕ ܐܳܡܰܪ ܗ̱ܘܳܐ ܫܰܒܰܚܘ ܠܡܳܪܝܳܐ ܟܽܠܳܗܿ ܐܰܪܥܳܐ܀ ܫܰܒܰܚܘ ܠܡܳܪܝܳܐ ܥܰܠ ܬܷܕܡܘܽܪܬܳܐ ܪܰܒܬܳܐ ܕܰܥܒܰܕ܇

 

[1] В переводе сирийского языка слово ܡܳܪܝ (мар) означает «мой господин», «владыка». В сирийской традиции это общепринятое обращение к епископу или святому.

[2] Урбина И. О. де. Сирийская патрология. Пер. с латыни М. В. Грацианского. М.: Изд-во ПСТГУ, 2011. С. 113.

[3] В частности, православным Иакова Саругского называет пресвитер Тимофей Константинопольский (IX век): «Несториане. Последователи Евтихия и находящийся с ними в общении Диоскор, а также Севир и Иаков (но не [епископ] Батнана, — он православный)» (καὶ Ἰάκωβος, οὐχ ὁ Βάτνων ὁ ὀρθόδοξος) (PG 86. Col. 41). В новейшее время наиболее аргументированно в пользу православия Иакова Саругского выступил бельгийский священник и богослов, болландист П. Петерс (1949 г.).

[4] Известный сиролог и профессор Лейденского университета Тэке Янсма называет предполагаемую позицию мар Иакова «диакриномейством», т. е. позицией сомневающихся (от греч. ὁ διακρινόμενος). Диакриномеи, по-видимому, были теми, кто непосредственно принял или как минимум был лоялен к Энотикону византийского императора Зенона Исавра.

[5] Муравьеёв А. В. Мемра Иакова Саругского о Симеоне Столпнике в контексте истории конфессиональной борьбы на сирийском Востоке V–VI вв. // Символ. Духовная культура сирийцев. 2009. № 55. С. 316.

[6] Brock, Sebastian P. «Ya'qub of Serug» in GEDSH, ed. Sebastian P. Brock et al. (Piscataway, NJ: Gorgias Press, 2011), P. 434.

[7] Муравьёв А. В. Мемра Иакова Саругского о Симеоне Столпнике… С. 318.

[8] Там же. С. 314.

[9] Урбина И. О. де. Сирийская патрология… С. 111.

[10] Муравьёв А. В. Мемра Иакова Саругского о Симеоне Столпнике… С. 314.

[11] Martin, J. P. P. Évêque-poète au V-e et au VI-e siècles: Jacques de Saroug, sa vie, son temps, ses œuvres, ses croyances. Paris. 1876. P. 315.

[12] Ibidem.

[13] Муравьёв А. В. Мемра Иакова Саругского о Симеоне Столпнике… С. 315. Об особом авторитете, который ещё при жизни приобрёл мар Иаков, прекрасно говорят прозвища, данные автору как его современниками, так и последующими поколениями. Исследователь Жан Мартен называет в их числе «Источник Святого Духа», «Кифара веры Святой Церкви», «Духовная колонна» и «Учитель истины». Примечательно, что именование «учитель», согласно тому же Мартену, используется сирийцами преимущественно в отношении Иакова Саругского (Martin, J. P. P. Ibid. P. 316).

[14] Как и большинство гомилий мар Иакова Саругского, мемра «На но́чь Великой Субботы» составлена двенадцатисложным размером с использованием характерных для поэзии автора тропов и фигур речи.

[15] Муравьёв А. В. Мемра Иакова Саругского о Симеоне Столпнике… С. 318.

[16] Урбина И. О. де. Сирийская патрология… С. 58.

[17] Brock, Sebastian P. Fire from Heaven: Studies in Syriac Theology and Liturgy. Ashgate Variorum. 2006. P. 212.

[18] Урбина И. О. де. Сирийская патрология… С. 112.

[19] Murray, R. «The Characteristics of Earliest Syriac Christianity», in East of Byzantium: Syria and Armenia in the Formative Period, N. G. Garsoïan, Mathews, T. F., and Thomson, R. W., Eds. Washington, D. C.: Dumbarton Oaks, Center for Byzantine Studies, 1982, P. 13.

Как отмечает исследователь К. Бак, для сирийских церковных писателей и богословов Сошествие Христа во ад, наряду с Рождеством и Крещением в Иордане, было одним из трёх величайших христианских праздников — Buck, Chr. Paradise and Paradigm. Key Symbols in Persian Christianity and the Bahai Faith. New York Press. 1999. P. 90. В каком-то смысле оно затмевает собой даже Воскресение, что имплицитно следует из рассуждений сирийских авторов о Сошествии во ад. Например, тезис о том, что без смерти Христа не было бы всеобщего воскресения, встречается и в рассматриваемой нами гомилии мар Иакова: «Кончиной Адама по приговору Судьи стала смерть, а ради кончины Сына Божия ему воссияло воскресение (ܢܘܽܚܳܡܷܗ)».

[20] В гимнографии Иакова Саругского есть ещё одно примечательное наименование шеола, которое отсутствует в гомилии «На ночь Великой Субботы»: мар Иаков называет это место морем мёртвых (ܝܰܡܳܐ ܕܡܺܝܸܬܷܐ), куда Христос сходит, чтобы принять ещё одно Крещение (Brock, S. P. Baptismal Themes in the Writings of St. Jacob of Serugh, OCA 199 (1978), P. 335).

[21] «Иисус, сын Навина, убил тридцать царей и наполнил меня — могилы и пещеры. Он разрушил Иерихон и наполнил шеол. Но этот Иисус, Который пришёл, опустошил могилы мёртвых и наполнил вышние города. Так почему же, будучи одинаковы по своим именам, они не одинаковы по своим делам?» (Ephrem the Syrian. Hymns on Our Lord and on Death and Satan // Pereira Rodrigues, A. S. Studies in Aramaic Poetry (c. 100 B. C. E. — c. 600 C. E.). Van Gorcum. 1997. P. 421).

Стоит отметить, что параллель между разрушением шеола и Иерихоном встречается за пределами сирийской традиции. Например, она отображена в армянском апокрифе, повествующем об истории Иисуса, сына Навина: «Подобно тому, как Иисус [Навин] разрушил Иерихон и заклял его строителей, Иисус [Христос] разрушил наш удел шеола и заклял всякого, кто вновь будет согрешать» — Michael E. Stone. Armenian Apocrypha Relating to Biblical Heroes. Atlanta, SBL-PRESS. 2019. P. 98.

[22] Если говорить о смертности человеческого естества, довольно примечательным является сопоставление в тексте гомилии Христа и Адама, особенно в рассуждениях Иакова Саругского о том, что века спустя будет названо первородным грехом. Схожесть между Христом и Адамом мар Иаков усматривает в Воплощении, а именно в том, что плоть Господа Иисуса Христа, согласно автору, была такая же, как и у Адама до грехопадения (подробнее — в гомилии «На Великую Пятницу»): «И воплотился в нём [в Адаме]… и, будучи Богом, стал по плоти вторым Адамом» (ܘܷܐܬܓܰܫܰܡ ܒܶܗ… ܘܰܗܘܳܐ ܐܳܕܳܡ ܕܰܬܪܷܝܢ ܒܰܒܣܰܪ ܟܰܕ ܐܰܠܳܗܳܐ ܗ̱ܘ), «и воплотился в нём [в Адаме], и принял его плоть, и произошёл от него» (ܘܷܐܬܓܰܫܰܡ ܒܶܗ ܘܰܠܒܶܫ ܦܰܓܪܷܗ ܘܰܗܘܳܐ ܡܶܢܶܗ) — Homiliae Selectae Mar-Jacobi Sarugensis. Ed. Bedjan P., Tomus II. Parisiis, 1906. P. 330, 555. Пытаясь держаться в рамках этого сопоставления, автор «концептуально» нивелирует роль Пресвятой Богородицы в деле спасения, так как связывает Воплощение непосредственно с Адамом, а не ведёт его «от Марии Девы». В то же время противопоставление Христа и Адама развивается Иаковом Саругским в контексте Рим. 5:12: до грехопадения Адам был свободным человеком, свободнорождённым (ܐܳܕܳܡ ܥܰܒܕܶܗ ܗܘܳܐ ܒܰܪ ܚܷܐܖܷܵܐ — Адам, раб Его, был свободнорожденным). Смерть, которая является печатью рабства, входит в Адама после совершения им первого греха, характерно именуемого мар Иаковом «глупостью» (ܣܰܟܠܽܘܬܳܐ). Христос сходит в шеол как свободнорождённый (ܒܰܪ ܚܷܐܖܷܵܐ) — второй в Своём роде после Адама.

[23] Аллюзия на слова Господа Иисуса Христа, обращённые к ученикам: И сказал им: когда Я посылал вас без мешка, и без сумы, и без обуви, имели ли вы в чём недостаток? Они отвечали: ни в чём. Тогда Он сказал им: но теперь, кто имеет мешок, тот возьми его, также и суму; а у кого нет, продай одежду свою и купи меч; ибо сказываю вам, что должно исполниться на Мне и сему написанному: и к злодеям причтен. Ибо то, что о Мне, приходит к концу (Лк. 22:35–37).

[24] De Crusifixione III. 17 // Lamy, Tomas Josephus. Sancti Ephrem Syri Hymni et Sermones.Tomus II. Mechlin: H. Dessain. 1882. P. 663.

[25] Nicene and Post-Nicene Fathers: Second Series, Volume XIII: Gregory the Great, Ephraim Syrus, Aphrahat. Ed. by Philip Schaff. New York. 2007. P. 217.

[26] Размышляя о сходстве между нерождёнными младенцами и душами умерших, нельзя не отметить и то, что знаменитая встреча Пресвятой Богородицы и праведной Елисаветы (Лк. 1:41-45), о которой будет упомянуто в тексте гомилии, для мар Иакова является первым и единственным новозаветным прообразом сошествия Христа во ад.

[27] К примеру, это сравнение встречается в гимнах о рае: «Душа всецело похожа на младенца в утробе – он жив, хоть ничего и не чувствует, и не говорит» (ܟܰܕ ܕܳܡܝܳܐ ܟܽܠܴܗܿ ܠܥܽܘܠܳܐ ܒܓܰܘ ܟܰܪܣܳܐ ܕܠܳܐ ܐܺܝܬ ܠܚܰܝܽܘܬܶܗ ܡܶܠܬܳܐ ܘܬܰܪܥܺܝܬܳܐ) – De Paradiso, VIII, 5. Sancti patris nostri Ephraem Syri Opera omnia quae exstant Graece, Syriace, Latine. Vol. III. Romae, 1743. P. 587.

[28] Ephrem the Syrian. Hymns. Translated and Introduced by Kathleen E. McVey, Prefaced by John Meyendorf. Paulist Press. New York. 1989. P. 423.

[29] κατῆλθεν, ἵνα ἐξεμέσῃ τοὺς καταποθέντας ὁ θάνατος — PG 33. Col. 847.

[30] ܗܘܽ ܦܽܘܡܳܐ ܒܳܠܱܥ ܟܽܠ ܕܠܳܐ ܣܳܒܰܥ — De Crusifixione VIII. 12// Lamy, Tomas Josephus. Sancti Ephrem Syri Hymni et Sermones. Tomus II. Mechlin: H. Dessain. 1882. P. 681.

[31] Elkhoury, Armando Badih. Types and Symbols of the Church in the Writings of Jacob of Sarug. Eichstätt, 2017. P. 270.

[32] De Crusifixione I, 3 // Lamy, Tomas Josephus. Sancti Ephrem Syri Hymni et Sermones.Tomus II. Mechlin: H. Dessain. 1882. P. 638.

[33] Elkhoury, Armando Badih. Types and Symbols of the Church in the Writings of Jacob of Sarug. Eichstätt, 2017. P. 300.

[34] В свою очередь, прп. Ефрем Сирин в том же самом контексте употребляет страдательное причастие от глагола ܡܟܰܪ по отношению ко Христу (ܡܟܝܪܗܿ — т. е. помолвленный с ней) — De Crusifixione I, 17.

[35] Elkhoury, Armando Badih. Ibid. P. 223.

[36] Разбиение текста на абзацы сделано автором. Сирийский оригинал подаётся в соответствии с текущим разбиением и не соответствует форме его изложения в критическом издании.

 В своём цикле гомилий на каждый день Страстной седмицы мар Иаков неоднократно называет Господа Иисуса Христа не только Сыном Божиим (ܒܰܪ ܐܰܠܳܗܳܐ), но и просто Сыном (ܒܪܳܐ). Например, в гомилии на день Великой Пятницы мар Иаков пишет, что Иуда предатель «назвал кровь Сына кровью невинной» (ܩܳܪܶܐ ܠܶܗ ܕܡܳܐ ܙܳܟܳܝܳܐ ܠܰܕܡܶܗ ܕܰܒܪܳܐ). См.: Homiliae Selectae Mar-Jacobi Sarugensis. T. II // Pour le Jour du Vendredi-Saint. P. 567.

Кроме того, в оригинале рассматриваемого нами предложения может иметь место игра слов. По-сирийски ܒܰܪ̱ܬ ܥܶܒܪ̈ܳܝܶܐ (еврейский народ) буквально значит «дочь евреев» (т. к. в сирийском языке «народ» женского рода — ܐܽܘܡܬܳܐ). При этом распятый Христос именуется здесь Сыном (ܒܪܳܐ), что также можно понимать как «сын еврейского народа», т. е. соплеменник.

[37] ܦܟܰܪܬܶܗ ܒܩܰܝܣܳܐ — букв.: «привязал Его ко Древу». Здесь важно отметить, что сирийскому языку свойственна особая терминология Христова распятия, которую вполне можно понять превратно. Несмотря на то что существует самостоятельное слово, обозначающее «крест» (ܨܠܺܝܒܳܐ), многие сирийские авторы предпочитают использовать метонимию и называть крест Древом (ܩܰܝܣܳܐ). То же самое происходит и с глаголом «распинать» (ܨܠܰܒ), который заменяется глаголом ܙܩܰܦ (букв. «возносить», «подвешивать»). Поэтому буквальное прочтение иногда может резать слух, поскольку «быть распятым на кресте» также можно перевести, как «быть подвешенным на древе». Эта особенность является общей как для миафизитских авторов, так и для дохалкидонских отцов, например, такой терминологией пользуется прп. Ефрем Сирин.

[38] Т. е. Сын Божий. Сирийским отцам свойственно, опираясь на евангельский текст, именовать Господа Иисуса Христа ܒܰܪ ܛܳܒܳܐ — Сыном Благого, что восходит к словам Самого Христа: Никто не благ (ܛܳܒܳܐ), как только один Бог (ܚܰܕ݂ ܐܰܠܳܗܳܐ) (Мф. 19:17). Подобная евангельская аллюзия может иметь место и в рассмотренном выше случае с именованием Христа просто Сыном, где первоисточником следует считать Ин. 8:35–36: Раб не пребывает в доме вечно; сын пребывает вечно. Итак, если Сын (ܒܪܳܐ) освободит вас, то истинно свободны будете.

[39] ܫܳܛܺܝܬܳܐ — букв.: «обличил изменщицу или женщину легкого поведения». См.: примечания ниже.

[40] ܙܩܺܦܳܐ ܒܛܘܽܪܶܗ ܕܰܒܪܳܐ — букв.: «был распят на горе Сына». По-видимому, мар Иаков делает аллюзию на историю жертвоприношения Исаака, который взошёл для заклания на гору вместе со своим отцом Авраамом (см.: Быт. 22:1–19). Т. е. ܛܘܽܪܶܗ ܕܰܒܪܳܐ или же Голгофа — это именно та гора, где будет принесён в жертву Сын. Ещё одним аргументом в пользу такой аллюзии может быть уже рассмотренная выше формулировка: ܦܟܰܪܬܶܗ ܒܩܰܝܣܳܐ — «привязал Его ко древу», потому что Авраам также связал Исаака: ܘܦܰܟܪܶܗ ܠܐܺܝܣܚܳܩ (Быт. 22:9 / SyrP).

[41] ܟܶܢܳܪܳܐ ܕܗܰܝܡܢܽܘܬܳܐ — букв.: «кифара веры» (кифара — струнный музыкальный инструмент наподобие лиры).

[42] Аллюзия на слова Христа: Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете (ܕ݁ܫܳܐܶܠ ܢܳܣܶܒ݂ ܘܰܕ݂ܒ݂ܳܥܶܐ ܡܶܫܟ݁ܰܚ); стучите, и отворят вам (Мф. 7:7).

[43] ܣܰܟܠܳܐ — ещё одна эсхатологическая аллюзия на неразумных дев (ܣܰܟ݂ܠܳܢ ܒ݁ܬ݂ܽܘܠܳܢ) из притчи о десяти девах (Мф. 25:1–13).

[44] ܦܳܩܷܕ ܐܳܦ ܢܳܡܘܿܣܳܐ — имеется в виду пророк Моисей. Ср.: ܘܰܒ݂ܢܳܡܽܘܣܳܐ ܕ݁ܶܝܢ ܕ݁ܡܽܘܫܶܐ ܦ݁ܰܩܶܕ݂ (SyrP) — Моисей в законе заповедал… (Ин. 8:5).

[45] Глагол ܒܳܬ (ܒܘܽܬ) буквально значит «ночевать», «оставаться на ночь», хотя его более общее значение — «находить пристанище», «быть у кого-то в гостях». Главная идея мар Иакова состоит здесь в том, что первым в рай входит не Моисей, через которого был дан закон, а покаявшийся разбойник, который, быть может, всю жизнь этот закон нарушал.

[46] ܒܢܰܝܵ ܣܶܡܳܠܳܐ от ܒܰܪ ܣܶܡܳܠܳܐ — «тот, кто стоит слева». С одной стороны, это эсхатологическая метафора, которая выражает то, что люди, не уверовавшие во Христа, будут осуждены (см.: Мк. 16:16); с другой стороны, мар Иаков таким образом подчёркивает то, что неблагоразумный разбойник, который также является ܒܰܪ ܣܶܡܳܠܳܐ, олицетворяет собою всех неверующих во Христа. То же самое касается и словосочетания ܒܰܪ ܝܰܡܝܺܢܳܐ — «тот, кто стоит справа», которое в гомилии мар Иакова обозначает как благоразумного разбойника, так и тех, кто на Страшном Суде будет стоять от Спасителя по правую руку.

[47] Перекрёстная аллюзия на Ин. 8:12 и Мф. 5:14–15: Я свет (ܢܽܘܗܪܳܐ) миру — Вы — свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И, зажегши свечу (ܫܪܳܓܳܐ), не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме. Сравнение Господа Иисуса Христа со светильником, который воссиял всем на Голгофе и там же погас, очень распространено у сирийских писателей, в частности, его можно встретить у прп. Ефрема Сирина в гимне о Распятии: «Нечистая, рожденная во мраке [дочь Сиона — прим. пер.], дела которой возлюбили тьму, увидев, что рассеивает мглу греховных дел горящий факел (ܫܪܳܓܳܐ), по слову матери приблизилась к нему, и потушила пламя, о своем радея благе, подсвечник пронеся у многих на виду. Но стало всё иначе: теперь её рука — вновь разожжённый факел. И, вознесенный на пиру, он засиял во мраке, изобличив её измену Жениху» — De Crucifixione I, 8 (перевод автора).

[48] ܡܶܬܠܰܒܰܒ от ܐܶܬܠܰܒܰܒ со значением «вдохновлять», «воодушевлять», «ободрять». В Пешитте данная глагольная порода зачастую употребляется тогда, когда говорится о страхе или сильном душевном волнении (ср.: Мк. 6:50: Ободритесь (ܐܶܬ݂ܠܰܒ݈݁ܒ݂ܘ); это Я, не бойтесь). Тем самым мар Иаков хочет символически подчеркнуть ужас светил, на виду у которых происходит распятие Христа.

[49] Игра синонимов ܫܠܺܝܚ и ܥܰܪܛܶܠ. От последнего образовано то самое наречие, которое использует мар Иаков. В зависимости от контекста оно может переводиться как «в открытую», «напоказ» или же «наголо», «обнажённо».

[50] ܚܙܳܬܳܐ ܕܰܣܠܝܩܳܐ — «явление, которое было вознесено». По всей видимости, мар Иаков называет так полнолуние, ведь день полной луны — это и есть день её триумфа (в то время как новолуние, очевидно, должно восприниматься как её поражение). К тому же луна (ܣܰܗܪܳܐ) женского рода, и во многих культурах она является своеобразным «женским светилом» (отсюда и её красота, о которой упоминает автор). Такую формулировку мар Иакова можно расценивать как иронию по отношению к возвышающемуся, красивому и блистающему светилу-триумфатору. Примечательно, что слово ܚܙܳܬܳܐ, которое встречается в Пешитте единожды (2 Кор. 2:14), употребляется там как раз в значении триумфа: Богу, Который дает нам торжествовать (ܚܙܳܬ݂ܳܐ ܥܳܒ݂ܶܕ݂ ܠܰܢ / τῷ θριαμβεύοντι ἡμᾶς).

[51] ܬܘܿܗ ܘܒܘܿܗ — калька с еврейского תֹהוּ וָבֹהוּ и, соответственно, аллюзия на Быт. 1:2 как составляющая противопоставления неба и земли.

[52] В оригинале мар Иаков использует глагол ܐܰܪܦܶܐ, основное значение которого — «покидать», «оставлять». Примечательно то, что данная глагольная порода образована от корня со значением «быть слабым, мягким» (ܪܦܝ); — за счёт этого автор проводит параллель между смертью Христа как «Силы Отца» (ܚܰܝܠܶܗ ܕܰܐܒܳܐ) и Его смертью как исчезновением силы, которая поддерживает землю.

[53] В критическом издании П. Беджан отмечает, что некоторые рукописи имеют в этом месте разночтения, которые в то же время существенно не влияют на смысл высказывания. Предлагаемое ими прочтение: ܘܝܶܗܒܰܬ ܐܺܝܕܳܐ ܠܓܰܢ̱ܒܳܪܽܘܬܶܗ, букв.: «[город] дал руку Его могуществу/отваге» (т. е. покорился), имеет альтернативный вариант: ܘܝܶܗܒܰܬ ܐܰܬܪܳܐ ܠܓܰܢ̱ܒܳܪܽܘܬܶܗ — «дал место Его могуществу/отваге», что, по сути, одно и то же.

[54] Примечательно, что у мар Иакова слово «завеса» (ܐܰܦ݁ܰܝ ܬ݁ܰܪܥܳܐ) некорректно употребляется в мужском роде и единственном числе, тогда как в сирийских переводах Четвероевангелия оно употребляется в женском роде и множественном числе, как и требует того морфология слова ܐܰܦ̈ܶܐ.

[55] Объективно утверждение о том, что Ковчег Завета во времена Господа Иисуса Христа находился в Святом Святых Иерусалимского храма, является довольно спорным и не разделяется многими современными библеистами. Последнее библейское упоминание о Ковчеге Завета в Иерусалимском храме встречается в 2 Пар. 35:3, т. е. чуть менее чем за 700 лет до Рождества Христова.

[56] На Востоке покрытая голова женщины была указанием на её целомудренность вне брака либо супружескую верность законному мужу. В предписании Чис. 5:12–31, которое содержит описание обряда дознания в супружеской измене, говорится о том, что священник должен обнажить голову подозреваемой в прелюбодеянии (וּפָרַע אֶת-רֹאשׁ הָאִשָּׁה). О значении покрытой головы женщины, в частности, пишет и Филон Александрийский, который называет платок (τό ἐπίκρανον) «символом благопристойности… который по обычаю должны носить совершенно невинные женщины» (τὸ τῆς αἰδοῦς… σύμβολον, ᾧ ταῖς εἰς ἅπαν ἀναιτίοις ἔθος χρῆσθαι) — Philo. Vol. VII, Ed. and trans. Francis Henry Colson, LCL 320 (Cambridge, MA: Harvard University Press, 1937), P. 510.

[57] В других рукописях: «Начальнику жизни» (ܠܪܷܫܳܐ ܕܚܰܝ̈ܶܐ).

[58] Аллюзия на Лк. 21:12: Прежде же всего того возложат на вас руки и будут гнать вас, предавая в синагоги (ܠܰܟ݂ܢܽܘܫܳܬ݂ܳܐ) и в темницы, и поведут пред царей и правителей за имя Мое. Логика мар Иакова довольно проста: если никто не знает Сына, кроме Отца; и Отца не знает никто, кроме Сына (Мф. 11:27), а евреи, противящиеся Евангелию и изгоняющие Христовых учеников из синагог, не познали ни Отца, ни Сына (ср.: Ин. 16:3), то противление Господу Иисусу Христу как Сыну Божию и Мессии и есть прелюбодеяние, ведь уклонение Израиля от истинного богопочитания устами пророка Иезекииля прямо называется Богом супружеской изменой (см.: Иез. 16:15).

[59] Понятие ܒܰܪ̱ܬ ܐܺܝܡܳܡܳܐ занимает особое место в ряду образов и символов, через которые мар Иаков выражает своё учение о Церкви. Нередко оно используется автором наряду с синонимичным ܥܺܕܰܬ ܥܰܡܵܡܶܐ (Церковь язычников), как это можно увидеть в одном из гимнов мар Иакова:ܥܺܕܰܬ ܥܰܡܵܡܶܐ ܒܰܪ̱ܬ ܐܺܝܡܳܡܳܐ ܕܚܰܒܺܝܒܳܐ ܠܳܟ — «Возлюбленная Тобою Церковь язычников, Дочь дня» (цит. по: Elkhoury, Armando Badih. Types and Symbols of the Church in the Writings of Jacob of Sarug. P. 300). Впрочем, стоит отметить, что ܒܰܪ̱ܬ ܐܺܝܡܳܡܳܐ является важной экклезиологической метафорой не только в трудах мар Иакова, но у многих других сирийских писателей. Противопоставление Ветхозаветной и Новозаветной Церквей как дочерей тьмы и света мы находим, в частности, в наследии человека, творениями которого вдохновлялся мар Иаков, — прп. Ефрема Сирина. Преподобный Ефрем в том же ключе называет ветхозаветную синагогу в лице Израиля и Иерусалима «нечистыми, дочерями мрака (ܒܢܳܬ݂ܶܗ ܕܥܰܡܛܳܢܳܐ), дела которых возлюбили тьму» (De Crucifixione I. 8, перевод автора).

[60] ܘܐܰܥܒܰܪ ܣܳܡܳܗܿ ܡܶܢ ܝܰܡܺܝܢܶܗ. Глагол ܐܰܥܒܰܪ буквально означает «перемещать», «переводить кого-то куда-либо», что в сочетании со словом ܝܰܡܝܺܢܳܐ, с одной стороны, подразумевает обращение язычников и временное ожесточение в Израиле (см.: Рим. 11:25). Христос обращает язычников к истинному богопознанию, и те, кто прежде были на «левой» стороне, переходят на «правую», образуя собой новую Невесту Христову — Новозаветную Церковь. С другой стороны, посредством формулировки ܘܐܰܥܒܰܪ ܣܳܡܳܗܿ ܡܶܢ ܝܰܡܺܝܢܶܗ мар Иаков подчеркивает «эсхатологичность» Христовой Церкви, о чём нами уже было сказано выше.

[61] В других рукописях — «невеста света» (ܢܽܘܗܪܳܐ).

[62] Имеется в виду Адам.

[63] Перекрёстная аллюзия на беседу Христа с самарянкой (Ин. 4:7–38) и метафора главной реки Эдема, разделявшейся, в свою очередь, на четыре других: Фисон, Гихон, Тигр и Евфрат (Быт. 2:10–14).

[64] Метафора Отчего дома (ܒܶܝܬ ܐܰܒܳܐ) используется мар Иаковом для того, чтобы сочетать сыновство первого Адама как высочайшего творения Божьего, призванного к обожению, и Сыновство воплотившегося Бога Слова. Кроме того, имеет место противопоставление первого и второго Адама: Первый человек — из земли, перстный; второй человек — Господь с неба (1 Кор. 15:47).

[65] Аллюзия на слова апостола Павла о душевных (ܕ݁ܒ݂ܰܢܦ݂ܶܫ) и духовных (ܪܽܘܚܳܢܳܐ) людях (1 Кор. 2:14–15 / SyrP). Этим самым мар Иаков хочет подчеркнуть, что членам Христовой Церкви надлежит быть именно духовными, а не душевными, и никто не может стать духовным, если только не в Церкви.

[66] В ключе предыдущих размышлений автора образование (ܨܽܘܪܬܳܐ) духовных младенцев есть не что иное, как метафора зачатия Церковью духовных людей, о которых уже упоминал мар Иаков. Известный сиролог и библеист Себастьян Брок отмечает, что подобная интерпретация Ин. 19:34 встречается лишь у двух сирийских писателей — прп. Ефрема Сирина и Иакова Саругского (Brock, Sebastian P. Fire from Heaven: Studies in Syriac Theology and Liturgy. Ashgate Variorum. 2006. P. 212.). Собственно в наследии мар Иакова, помимо гомилии «На ночь Великой Субботы», практически дословное размышление о крови и воде, истекших из пронзённого бока Господа Иисуса Христа, мы находим в гомилии «О трёх Крещениях».

[67] Буквально антиномичность смерти Богочеловека риторически выражается мар Иаковом через оксюморон «живой мертвец» (ܡܺܝܬܳܐ ܚܰܝܳܐ). Идейно размышления автора о смерти Господа Иисуса Христа перекликаются с теми смыслами, которые вложены в православное богослужебное воспоминание о Великой Субботе. Например, очевидна схожесть с формулировкой одного из тропарей Часов Пасхи «Во гробе пло́тски, во аде же с душе́ю яко Бог».

[68] ܠܓܰܢ̱ܒܳܪܷܐ — аллюзия на пророчество Исаии: Я дам Ему часть между великими, и с сильными будет делить добычу /ܘܠܰܥܫܺܝܵܢܶܐ ܢܶܦܠܰܓ ܒܶܙܬܳܐ (Ис. 53:12 / SyrP).

[69] Согласно Беджану, в оригинале есть расхождения между формулировками, но смысл это нисколько не меняет: а) ܥܰܠ ܐܺܝܡܳܡܳܐ ܕܠܳܘ ܐܺܝܡܳܡܳܐ ܗ̱ܘ — «что день это не день», б) ܕܠܳܘ ܢܰܗܺܝܪܳܐ ܗ̱ܘ — «что днём не светло».

[70] Подразумеваются духи злобы. Аллюзия на Еф. 6:12.

[71] ܒܰܫܠܳܚ ܒܶܣܪܷܗ — букв.: «совлекшись плоти», «раскрыв Свою плоть».

[72] В оригинале имеет место игра слов: ܥܪܰܒ — «заходить» (о солнце) и ܥܪܽܘܒܬܳܐ — «пятница», т. е. день на исходе недели (накануне субботы).

[73] Развивая свою мысль в рамках семантического поля слова ܢܽܘܗܪܳܐ («свет»), мар Иаков делает аллюзию на Послание апостола Павла к Евреям: Сей, будучи сияние славы и образ ипостаси Его /ܕ݁ܗܽܘܝܽܘ ܨܶܡܚܳܐ ܕ݁ܫܽܘܒ݂ܚܶܗ ܘܨܰܠܡܳܐ ܕ݁ܺܐܝܬ݂ܽܘܬ݂ܶܗ (Евр. 1:3 / SyrP). Из-за игры слов в сирийском языке, говоря о «вселенной» (ܥܳܠܵܡܶܐ), мар Иаков также подразумевает Послание к Евреям, в греческом тексте которого говорится о «веках» (чрез Которого и веки (τοὺς αἰῶνας /ܠܳܥܠܵܡܶܐ) сотворил, Евр. 1:2). По-видимому, такая же игра слов могла стоять за греческим оригиналом Послания, восходя к еврейскому הָעוֹלָמוֹת.

[74] Данная метонимия, которую использует мар Иаков, содержит в себе аллюзию на слова Христа о том, что Он разрушит храм Своего Тела и за три дня воздвигнет его (см.: Ин. 2:19), которые цитировались на Голгофе распинавшими Его евреями (см.: Мф. 27:40).

[75] В аналогичной метонимии подразумевается открытие Вторым Адамом в день Его Крестной смерти врат рая, которые были закрыты для людей по вине первого Адама.

[76] Мар Иаков проводит параллель между стыдом Адама как следствием греха и позором распятого обнаженным Сына Божия, которому Он подвергается ради победы над грехом. Первый Адам устыдился своей естественной наготы (ܒܰܗܺܝܬ), а Второй был намеренно выставлен голым на виду у всех (ܐܶܬܦܰܪܣܺܝ). Также примечательно, что грех Адама буквально называется мар Иаковом «глупостью», «безрассудством» (сир. ܣܰܟܠܽܘܬܳܐ).

[77] Для того чтобы показать взаимосвязь между Распятием и грехопадением, автор намеренно искажает повествование бытописателя об орудии, которое преграждало путь к древу жизни. Заранее оговорившись, что этим орудием был меч (ܚܰܪܒܳܐ), мар Иаков в который раз подменяет его копьём (ܪܽܘܡܚܳܐ), тем самым усматривая в евангельском сотнике отражение райского херувима.

[78] Как будет следовать дальше из текста, мар Иаков использует игру слов: имя Иосиф (יוֹסֵף/ܝܳܘܣܷܦ) происходит от общего для еврейского и арамейского языков корня [῾sph], в который вложена идея прибавления (И нарекла ему имя: Иосиф (ܝܳܘܣܷܦ), сказав: Господь даст мне (ܢܳܘܣܶܦ) и другого сына (Быт. 30:24 / SyrP). Говоря о том, что Адаму была дана новая жизнь (ܐܶܬܬܳܘܣܰܦܘ ܚܰܝܷܵܐ) взамен той, что была им утрачена в грехопадении, мар Иаков употребляет как раз глагол ܐܰܘܣܶܦ.

[79] ܠܝܰܠܕܳܐ ܫܒܺܝܚܳܐ ܕܰܒܬܘܽܠܘܽܬܳܐ — букв.: «для славного рождества Того, Кто есть Сама Непорочность». В этом высказывании мар Иаков затрагивает несколько аспектов понимания Христова Воскресения, характерных как для сирийских писателей разных традиций, так и для православной гимнографии в целом. Прежде всего, речь идёт непосредственно о сопоставлении Рождества Христова и Его славного Воскресения. Мар Иаков, как и многие сирийские писатели, неоднократно сравнивает Гроб Господень с девственной утробой Богородицы. При этом гроб, по мысли Иакова Саругского, является одним из трёх обиталищ Христа, которые играют первоочередную роль в богословско-экзегетической системе автора: это лоно Божией Матери, воды Иордана и собственно гроб. Образ Рождества Христова для мар Иакова непосредственно отражается в Его погребении: «В рождестве Своём Он был обвит пеленами, как младенец… и в смерти пусть мы не убоимся, ведь встретим Того, Кто есть Воскресение и Победитель смерти», — цит. по: Tadros Y. Malaty, Fr. Virginity and Holy Virgins According to st. Jacob of Serug. Queen Mary & Prince Tadros, Coptic Orthodox Church, 2012. P. 21. Схожее сравнение Гроба Господня с утробой Божией Матери мы можем встретить и у прп. Ефрема Сирина, который в одном из своих гимнов так обращается к Гробу: «Блаженно твое лоно (ܥܘܽܒܳܟ), в котором Жизнь навеки преградила пасть ненасытную, что пожирала всякого без меры» (De Crucifixione VIII, 12, перевод автора). Наименование Христа «Непорочностью» или же буквально «Девственностью» (ܒܬܘܽܠܘܽܬܳܐ), помимо своего буквального значения, несёт в себе отсылку к ритуальной непорочности жертвенного агнца (см.: Исх. 12:5). Оба этих аспекта, затрагиваемые мар Иаковом, осмыслялись и в творениях многих отцов Православной Церкви. Наиболее яркий пример — четвёртая песнь канона Пасхи, составленного прп. Иоанном Дамаскином: «Мужеский убо пол, яко разверзый девственную утробу (ὡς διανοῖξαν, τήν παρθενεύουσαν νηδύν), явися Христос: яко человек же, агнец наречеся: непорочен же, яко невкусен скверны (ἄμωμος δέ, ὡς ἄγευστος κηλῖδος), наша Пасха, и яко Бог истинен, совершен речеся».

[80] Игра слов, которая кроется в оригинальном еврейском звучании Аримафеи — רָמָתַיִים, что можно перевести как «высоты». Оригинальное значение данного топонима сохранилось в Пешитте (ܪܳܡܬ݂ܳܐ), что и позволило мар Иакову провести данную аналогию: Иосиф происходит из Аримафеи (ܕ݁ܡܶܢ ܪܳܡܬ݂ܳܐ /הַרָמָתִי — «тот, кто с высот»), а жизнь даётся Адаму свыше (ܡܶܢ ܪܰܘܡܳܐ).

[81] Аллюзия на пророчество патриарха Иакова: Молодой лев (ܓܘܽܪܝܳܐ ܕܐܰܪܝܳܐ) Иуда… Не отойдет скипетр от Иуды и законодатель от чресл его, доколе не приидет Примиритель, и Ему покорность народов (Быт. 49:9–10).

[82] Сравнение человеческой смерти и жизни младенцев в утробе матери, равно как и отождествление смерти и сна (ср.ܕܡܷܟ ܒܰܙܩܺܦܳܐ ), встречалось и в античной греческой философии. Например, Анаксагор (V в. до Р.Х.) говорил о том, что жизнь до рождения и сон являются двумя уроками смерти (Ἀναξαγόρας δύο ἔλεγε διδασκαλίας εἶναι θανάτου, τόν τε πρὸ τοῦ γενέσθαι χρόνον καὶ τὸν ὕπνον.) Stobaeus Florilegium 4.52b.39.

[83] Имеется в виду смерть (ܡܰܘܬܳܐ).

[84] Буквально мар Иаков называет смерть тираном шеола (ܛܪܘܽܢܳܗܿ ܕܰܫܝܘܽܠ), употребляя заимствованное сирийцами у греков слово ܛܽܘܪܳܢܳܐ (τύραννος).

[85] ܬܷܫܘܝܬܳܟ ܒܰܝܢܳܬ ܡܺܝܵܬܷܐ — букв.: «Твое ложе среди мёртвых».

[86] С одной стороны, этими словами мар Иаков подчёркивает то, что Христос есть истинный Бог и истинный Человек. С другой — обращает внимание на добровольное согласие Девы стать Матерью Бога, что стало исполнением Божественного обетования, данного сразу после грехопадения (Быт. 3:15).

[87] Продолжение аллюзии на Быт. 3:15. Говоря о язве (ܫܘܽܚܢܳܐ), мар Иаков, по-видимому, подразумевает понятие, которое блаженным Августином в дальнейшем будет названо первородным грехом. Наименование Адамова греха «заразой» или же «язвой» встречается у многих святых отцов задолго до халкидонского разделения Церквей, в частности у свт. Киприана Карфагенского (contagium mortis antiquae, PG 44. Col. 1560) и свт. Амвросия Медиоланского (vulnus grande, PL 15. Col. 1248). Иногда это сопоставление содержится имплицитно, например, свт. Кирилл Александрийский пишет о том, что из-за Адама человеческий род заболел тлением (ἐῤῥώστησεν τὴν φθοράν). Примечательно, что у вышеупомянутого свт. Амвросия Медиоланского наряду с понятием «vulnus grande» встречается формулировка «iniquitas calcanei nostri… in quo Adam dente serpentis est vulneratus» — «нечистота нашей пяты… в которую зубами змия был уязвлен Адам» (PL 14. Col. 1158), что очень роднит аллюзию мар Иакова с православным представлением о первородном грехе.

[88] Слово ܐܶܫܛܳܪܳܐ обозначает имеющий юридическую силу документ или расписку. Формулировка мар Иакова перекликается с православной церковной гимнографией, которая также воспевает то, что Христос, будучи решителем «древних долгов» (ὀφλημάτων ἀρχαίων), сошёл во ад и разодрал рукописание грехов (τό χειρόγραφον) его пленников (Акафист Пресвятой Богородице, кондак 12).

 

Источник: Труды Киевской духовной академии

Комментарии ():
Написать комментарий:

Другие публикации на портале:

Еще 9