Иеросхимонах Феодосий (Харитонов), называемый ещё по месту подвигов Карульским, был одним из наиболее известных и почитаемых русских подвижников Афона. Его образ можно сопоставить с образом прп. Силуана Афонского: крестьяне по происхождению, родом из соседних губерний, они оба были почти точными современниками. При жизни о. Феодосий пользовался гораздо большей известностью, чем прп. Силуан, был наставником и духовником многих насельников Святой Горы. Известен случай, когда прп. Силуан направлял монаха для духовного руководства к о. Феодосию. При этом Феодосий (Харитонов) был иереем и получил хорошее богословское образование в Казанской духовной академии, что было исключительным явлением для крестьянского Афона. В силу этого, несмотря на личную скромность о. Феодосия, ему пришлось высказываться по различным церковным и богословским вопросам и за счёт этого сыграть заметную роль в спорах начала XX века, связанных с имяславием, введением нового стиля и катехизисом митр. Антония (Храповицкого).
Своеобразным итогом подвижнических трудов о. Феодосия стал «Молитвенный дневник», написанный им в последние месяцы жизни и впервые опубликованный архиепископом Марком (Арндтом)[1], а после неоднократно переиздававшийся.
В биографиях иеросхимонаха Феодосия встречаются упоминания о том, что и ранее он вёл дневник, часть которого была опубликована. Так, ученик о. Феодосия Никодим (Мушкарин) вспоминал: «Прибыв на Афон, о. Феофан не мог разом успокоиться и войти в ритм афонской жизни. Он начал вести дневник, даже послал его вологодскому владыке Никону, который отпечатал его в своём журнале “Троицкое Слово” под заглавием “На распутье”. В этом “духовном размышлении” запечатлелись его трудности найти себя, узнать волю Божию, утихомириться…»[2].
В этом свидетельстве практически каждая деталь неточна, хотя по-своему и отражает действительно имевшие место события. Дневник действительно был опубликован — и нам удалось его обнаружить, — только не в «Троицком слове», а в «Церковном слове»[3]. Издавался журнал действительно архиепископом Никоном (Рождественским) в качестве приложения к «Вологодским епархиальным ведомостям». Название дневника при публикации было не «На распутье», а «На пути в объятия Отчи». Дневниковые записи делались не на Афоне, а ещё во время учёбы в Казанской академии и несколько последующих лет. Сам о. Феодосий, вероятно, не рассчитывал на публикацию и не посылал рукопись в редакцию. (Реконструкцию того, как рукопись попала в редакцию журнала, мы изложим далее).
Предваряя текст дневника, приведём краткие биографические сведения об иеросхимонахе Феодосии до его отъезда на Афон. Более подробно его биография будет изложена в готовящихся к публикации статьях.
Иеросхимонах Феодосий (в монашеском постриге Феофан, в миру Василий Васильевич Харитонов) родился 4 апреля 1869 года в селе Рязанов Брод (Бобылёвка) Балашовского уезда Саратовской губернии в семье зажиточного крестьянина Василия Матвеевича Харитонова. После обучения в церковно-приходской школе, по рекомендации бобылевского священника Иоанна Павловича Кедрова Василия как особенно способного к обучению отдали в Балашовское духовное училище (окончил в 1884 г.). Далее он учился в Саратовской духовной семинарии. Завершил обучение в 1890 г. первым в разрядном списке и был послан на казённый счёт для обучения в Казанской духовной академии (окончил в 1894 г.) После службы в течение полутора лет надзирателем в родной Саратовской семинарии Василий был назначен в начале 1896 г. преподавателем философии и психологии в Таврическую духовную семинарию (Симферополь). Здесь 31 мая 1896 г. он принимает монашеский постриг с именем Феофан; 2 июня 1896 г. рукоположён в иеродиакона, а 5 июня — в иеромонаха. 29 января 1897 г. иеромонах Феофан назначен инспектором в Вологодскую духовную семинарию, где он служил до марта 1901 г., а потом уехал на Афон. Скончался иеросхимонах Феодосий 15 октября 1937 года.
На пути в объятия Отчи (из дневника инока)
Примечание. Предлагаем вниманию наших читателей отрывки из дневника инока, высокообразованного человека, покинувшего мир и удалившегося на святую гору Афонскую. Мы не называем имени ещё здравствующего автора[4], хотя оно хорошо известно благочестивым жителям Вологды. Эти отрывки тем и дороги, что представляют собою воздыхания души, ищущей Господа. Это — плоды опыта духовного, а такое слово, по учению св. отцов, есть живая вода, утоляющая жажду души, тогда как наше слабое слово есть вода, писанная на стене...
«Господи! даждь ми слезы умиления».
«Жертва Богу дух сокрушен».
«С целью строго следить за собою, за своею внутреннею жизнью, я прежде всего принялся за чтение Свящ. Писания Ветхого и Нового Завета, извлекая из него назидания для себя... Потом я стал вести дневник, в котором записывал свою борьбу с помыслами и страстями, свои покаянные чувства, свои тайные молитвы к Господу и всегдашнюю помощь и защищениe от Него, и свои благодатные чувства ко Господу за избавление от искушений, скорбей и напастей» (слова о. Иоанна Сергиева-Кронштадтского).
1891 год, 19 января. По временам испытываешь, и сам не знаешь почему, какое-то тяжёлое состояние. По-видимому всё благополучно и хорошо, а на душе пусто. Среди такого мучительного состояния хотел бы оставить всю земную жизнь с её интересами и предаться в руки Вышнего, но увы! Душа не имеет крыльев, которыми возлетела бы к Тому, пред Кем нет ни печали, ни воздыхания. Мыслью хотя и пал бы пред Ним в умилённом покаянии, да холодное сердце не откликается на зов мысли. Да! истинно слово Господа: «Яко без Мене не можете творити ничесоже». Душа без благодати, как почва без росы, не даст прозябнуть семени покаяния. А как вспомнишь, сколько раз так пробуждался внутренний человек и всегда опять засыпал, то становится страшно; сознавая свою немощь, невольно воскликнешь с апостолом: «Окаянный я человек!»
20 января. Но иногда посещают и такие благодатные минуты, когда без всякой видимой причины радуешься одному тому, что ты живёшь. Тогда испытываешь чувство ребёнка на лоне улыбающейся матери, а все люди представляются братьями и сестрами, рассыпающими тебе детские ласки. И сама неодушевлённая природа тогда, кажется, сорадуется тебе; сердце тает, как воск, и не находишь слов для выражения чувств к Тому, Кто виновник бытия. Хотелось бы весь мир обнять и с ним погрузиться в лоно Вечного и Всеблагого Бога — и станет отчасти ясно и в высшей степени утешительно слово: «и будет Бог всяческая во всех».
2 февраля. С 25 января прожил разнообразные и глубокие чувства. Сначала было самое радостное настроение: тихое, спокойное чувство доходило под влиянием ясных дней до восторга. Кажется, это потому, что в эти дни мне удавалось сделать небольшие милостыни нищим, попадавшимся во время прогулки. Небольшого стоит копейка, поданная нищему, но сколько она может пролить успокоения в душу благотворителя! Но неизвестно и самому, почему та радость сменилась неопределённо-тягостным чувством; какая-то неудовлетворённость, ко всему холодное равнодушие и даже отвращение, в таком настроении одного желаешь — «забыться и заснуть», как говорит поэт (Лермонтов). Искусство также действует успокоительно — позанимался я немного рисованьем и попилил на скрипке, и грусть чрез это как будто прошла.
3 февраля. Во всё продолжение обедни я испытывал грустное настроение. Происходило это от тяжёлого сознания той непристойности, с какою мы присутствуем при Богослужении: крайняя поспешность, скрадывание слов, песнопений... В Символе Веры слышно бывает только какое-то шипение и гудение… Рассеянность и неуважение к святому месту и делу, разговоры и даже вспышка смеха при всякой ошибке не прекращаются и как будто более усиливаются в такие важные минуты, как совершение страшного таинства Евхаристии. Соблазнительно это для постороннего, и страшно самому становится, когда подумаешь об этом и вспомнишь слово Божие: «Проклят всяк, творяй дело Божие с небрежением».
Февраля 6-го. Чего я хочу? Сам того не знаю. Пока дела идут ещё в порядке, чувствуешь себя спокойно; но лишь только нарушено нормальное течение моей жизни: проведёшь ли время без дела почему-либо, напрасно потрудишься над чем-либо, встретит ли тебя нищий, а ты от него отвернёшься, рассеянно ли помолишься — все эти ненормальности поселяют в моей душе неудовлетворённость обыкновенной жизнью, жажду чего-то — жажду более совершенной жизни. Но чем удовлетворить эту жажду? С чего начать? Выпадает время — нападёшь на счастливую дорогу, но вскоре опять сбиваешься с пути... («Церковное слово». 1907. № 25. С. 386–387).
Марта 10-го. В четверг 7-го исповедался, а 9-го npиoбщился[5] Святых Таин, и весь день этот казался для меня праздничным. Ничего не может быть радостнее для души верующей, как искренно исповедоваться и, по милости Божией, достойно причаститься. Оставив бремя «тяжкое греховное», омывшись во второй «бане пакибытия», она чувствует, как будто спали с неё какие-то оковы, тяготившие её долу. Как выздоровевший от тяжкой и продолжительной болезни начинает замечать в жизни одно только приятное, так и духовно исцеленная душа взирает на мир светлыми очами. Сердце её тогда наполняется благодарностью к вознесшему с Собою на крест грехи её — оковы человека — и отрыгает «слово благо», слово горячей молитвы. Если и перестаёт внешнее слово молитвы, то сердце ни на минуту не перестаёт внутренне вопиять: Ииcyce сладчайший, спаси мя! Ииcyce Сыне Божий, помилуй мя! Теперь она чувствует себя на раме добраго Пастыря, несомою ко Отцу, Который, как прежде, не отвращает Своего лица, а простирает и отверзает ей «объятия Отча». С трепетною радостью она ждёт принять Господа под кров свой. Как Моисей к неопалимой купине, приступает она к Святой Чаше.
Сердце тихо забилось, все более и болеe воспламеняясь огнём любви, чувствуя близкое присутствие Господа, подобно ученикам на пути в Еммаус. Умственное око созерцает Тайную Вечерю... Ухо слышит призыв: «Приимите, ядите, cие есть Тело Мое... Пийте от нея вcи, сия есть Кровь Моя...» Едва заметное движение уст сопровождает беспрестанно повторяемую молитву: «Не отвержи мене от лица Твоего...» Руки готовы обнять, как блудница кающаяся, нозе Господа, но благоговейный страх полагает их крестом на сердце...
Наступает минута, когда душа почти не чувствует себя прежнею, не узнаёт себя: она ли в Господе, Господь ли в ней, она ли приняла Господа под кров свой, Он ли ввёл её в чертог Свой украшенный! «Где я, Господи! Хорошо нам здесь, Господи!» — готова она в умилении воскликнуть. Она чувствует себя восхищённою в неведомый ей доселе мир блаженства. В окружающих, разделяющих с ней Божественную Трапезу, видит не прежних обыкновенных людей, а ангелов, подобно ей преобразившихся существ; во взгляде каждого она читает тихую улыбку блаженства и довольства, и все становятся ей милы, как и она сама себе. Одного она теперь желает: чтобы эта Св. Вечеря любви, единения с Небесным Отцом и всеми людьми никогда не прекращалась. И припомнится ей в это время молитва Спасителя: «Да вcи мы едино будут, якоже Ты, Отче, во мне Аз в Тебе, да и тии в нас едино будут...» (Ин. 17, 21). И другое слово обетования: «И будет Бог всяческая во всех».
Апреля 3-го. Ходил к стоянью[6] в К... церковь[7]. Видел трогательный и глубоко поучительный пример материнского воспитания детей в религиозном духе. Храм Божий — первая и необходимая школа религиозного воспитания детей. Вспомни отроча Иисуса с матерью, ходивших в Иерусалимский храм. Ко всякому дитяти приложимы слова Отрока Иисуса: «Не весте ли, яко в тех, иже Отца Моего, достоит быти Ми»; потому что детям усвояется цapcтвие Божие — «тацех бо есть царство Божие». Божий храм с его благоговейным Богослужением, с священной обстановкой, с усердно молящимися верующими — самая благотворная и могущественная мера воспитания детской души: молитвенное настроение окружающих, и прежде всего матери, сообщается и детям, склонным к подражанию; святые иконы поддерживают молитвенное настроение, а священные песнопения возгревают его («Церковное слово». 1907. № 26. С. 403–405).
1891 года, ноября 30-го. Опять, Господи, Ты меня зовёшь! Опять стучишь в двери сердца моего (Апок. 3, 20)!
Опять, как отрока Самуила, возбуждаешь душу мою от сна греховного! Душе моя, душе моя, востани, что спиши! (Кондак Великого канона.) Может быть, конец приближается, и навеки уснёшь сном неразумия, нерадения; воспряни убо, да пощадит тя Христос Бог. Не утрудися встать с ложа греховных привычек и принять в храм сердца твоего Стучащего Гостя! Слышу, Пастырю Добрый, Твой взыскующий спасительный голос! Я, заблудшее горохищное овча, но беспомощен лежу; простри, как Петру, благодатную руку помощи, возложи мя на рамена Твоя и принеси на пажить избранного стада Твоего!
Но увы мне, Господи! Ибо не понимаю, что делаю, потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю. Ибо знаю, что не живёт во мне, т. е. в плоти моей, доброе, потому что желание добра есть во мне. Но чтобы сделать оное, того не нахожу. Ибо по внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием, но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих! Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти (Рим. 7, 15, 18, 22–24)? Бедный я человек, не могу, как св. апостол, из глубины благодарного сердца воскликнуть: «Благодарю Бога моего Иисусом Христом, Господом нашим!» (Рим. 6, 25). Закон духа жизни во Христе Иисусе освободил его от закона греха и смерти, я же «живу ещё по плоти и о плотском помышляю». Но, Авва Отче, приими «ходатайство Духа Твоего», укрепи нас, чад Своих, умерщвлять плотского человека силою возлюбившего нас Единородного Сына Твоего Господа Иисуса!
24 декабря. Что же, Господи, со мною творится? «Утверди на камени подвигшееся сердце моё!» Я как трость, ветром колеблемая! Тронутый благостью Твоею, на минуту возгораюсь огнём любви к Тебе, на минуту, и только. Представился случай исполнить заповедь Твою о самоотвержении, забываю Тебя и незаметно для самого себя опять склоняюсь по влечению греховной воли. Долго ли я буду так желать одно, а исполнять другое? Не на ложном ли пути я, Господи? Не лицемерно ли моё воздыхание по Тебе, ибо истинная печаль по Бозе «покаяние нераскаянно во спасение соделывает», я же не вижу плодов моего сокрушения. Смотря на кратковременные Твои благодатные посещения души моей, радуюсь (с опасением впасть в тайную гордость); обсуждая же дела, невольно унываю о бесплодии. Но Господи! не посеки бесплодную смоковницу, но подожди и окопай её и огради силой благодати Твоей, да возрастит она плоды. Я прошу Тебя, Господи, о помощи, а какой-то голос говорит: что искушаешь Господа, сам прилагай старание. Он смущает меня: если это голос правого внутреннего человека, то все мои воздыхания лицемерны; если же это голос гордой души, то я не сознал своей слабости и ищу ещё правды своей. Испытай, Господи, сердце моё, не уклони его в словеса лукавствия, научи мя оправданием Твоим! («Церковное слово». 1907. № 29. С. 455–456).
1892-й, 15-е января. Аф. Н[8]. рассказал мне беспокоивший его сон — он запачкал будто престол.
«Смущаться этим не нужно, — утешал я его, — каждая душа христианская есть престол Божий, и каждый из нас своими грехами пачкает этот престол Божий. Эту мысль внушил тебе Ангел-Хранитель, чтобы ты постарался очистить свой престол Божий». «Я, может быть, недостоин лежать здесь, под иконами?» — продолжал с беспокойством Аф. Н. «Нет, — отвечал я ему, — как бы человек ни был грешен, Бог не отвергает его (рассказал и пояснил притчу о блудном сыне). Ограждение себя иконами хорошо: тем оберегаешь себя от внушений диавола».
По-видимому успокоившись, Аф. Н. берёт со стола лампу и начинает рассматривать висевшую над его головою икону Божией Матери. «Вот он, престол, — указывая на икону, говорил мне Аф. Н., — а вот и Владычица на облаках. А это в мантильях цари; да, цари молятся». И он непринуждённо вздохнул. «Видишь, чего делает?» — с непритворным, наивным сожалением указывал Аф. Н. на воина, метавшего копьё в икону. «Как предстанет он на Страшном суде, того не подумает, что даст за это ответ», — продолжал Аф. Н. соболезновать, обращая свои болезненные взоры на меня и как будто ожидая от меня ответа на своё недоумение. «А вон монастырь на горке. У, как хорошо там! А вот деревцо, зелёненькое, и вот деревцо», — с детским наслаждением любовался картинами Аф. Н. «А этот отец что-то ручки растопырил?» «Это он молится, — пояснял я, — так молится священник во время “Иже херувимы”». «Молится!» — вздохнул Аф. Н., поставил лампу на стол, сел на кровать и в полном душевном мире и довольстве продолжал посматривать на угол, уставленный иконами. Глядя на него, и я почувствовал на душе отраду.
20 января. «Не имамы зде пребывающего града, но грядущего взыскуем» (Евр. 13, 14). Во время рассматривания картины Аф. Н. между прочим выразил желание «постранничать». «Пойду нынешней весной опять по св. местам. Церкви Божии посмотришь, с людьми поговоришь», — говорил он. «Зачем так стремятся на Руси к странничеству?» — подумал я.
На другой день, вышедши вечерком погулять около Академии, я размышлял о своём настроении. Как и Аф. Н., мне тоже хотелось «постранствовать» душой. Хотелось обойти всю землю, посмотреть то волнующееся море, то тихий спокойный океан. Хотелось побывать на горных вершинах Кавказа, Гималаев и на ровных зеленеющих долинах тропиков. Хотелось проникнуть мыслью в прошедшее: видеть блаженное жилище Адама, прародителя, видеть пути, по которым шло его потомство, видеть таинственный Египет, жизнерадостную Грецию, римлянина-воина, индуса-мечтателя. Хотелось видеть восходящее Солнце — Христа и следить за светом Его откровения языкам. Хотелось знать настоящее окружающее, проследить те тайные узы, которыми связываются народы, и те цели и пути, куда они стремятся, и чего в конце концов достигнут. Не с человеком только, но с каждою живою тварью, с каждою травкой хотелось побеседовать, выведать ото всего живого, чем оно живёт, чего желает, к чему стремится? Когда бы я узнал жизнь земли, я поднялся бы и в горний мир, спросил бы о жизни солнце, луну и звёзды. Проник бы в ту надзвёздную непостижимую область предполагаемого бесконечного сияния света — там, может быть, я нашел бы разгадку жизни.
Передумавши так, я понял, зачем русские люди стремятся к странствованию. И я, и Аф. Н. в странствованиях чего-то ищем. Он ищет удовлетворения какой-то своей потребности в «храме церковном» и в «добрых людях», я — в храме природы и во всём живущем. Чего же мы ищем? Не знаем определённо. Надеемся только, что в своих странствованиях мы найдём то, чего ищем. О себе скажу, что, желая знать всё живущее, я ищу в нём не знания каждого отдельного существа, а отношения его к Тому Непостижимому, которое, мне кажется, живёт во всём. От шумящего моря я хотел бы получить… Не то что получить, а усилить что-то великое во мне, сродное с волнующимся и спокойно сияющим морем. От высоко парящих звёзд я хотел бы научиться той чистоте, которые они внушают мне. Тот беспредельный надзвёздный мир света притягивает меня к себе.
Ласкаемая ветром травка, распускающийся на солнце цветочек, живо, радостно прыгающее молодое животное будят в душе радостную улыбку и сердцу говорят о неведомом источнике блаженства. Но больше всего занимает меня человек и в особенности более открытая для меня собственная моя душа. Что это она: то исполняется радостью, то о чем-то грустит, то хочет забыться, то всё наблюдать?.. Зачем она вздохи свои направляет кверху, чего она ждёт от неведомого ей надзвёздного мира? Так хочет она воспарить горе и там Кого-то обнять и Кем-то обняться, более того, соединиться с Ним. Подумал я: не то же ли самое чувствует и Аф. Н., когда выражает желание постранствовать? И припомнились мне слова: «Бог от единыя крове создал род человеческий, чтобы они искали Его и осязали Его, как не далече от нас сущаго». И подумал я: не потому ли мне хочется познать всё живое, что во всём этом отражается живой Бог? Должно быть, это так. И решился я подмечать следы Божии во всём живом, больше же в человеке, как образе Божием. Не даст ли это мне успокоения? А Аф. Н. посоветую «постранствовать», авось, и он найдёт пищу для своей души («Церковное слово». 1907. № 31. С. 486–488).
21 января. Отчего это бывает, когда уяснишь какую-нибудь мысль, особенно серьёзную и долго занимающую, — и как будто освободишься от оков и готов всякому встречному человеку улыбаться?
24 января. «Отымите лукавство от сердец ваших», — говорит Господь. Как часто лукавишь (уязвляешь луком ненависти другого) — и сам того не замечаешь. Страшна ярость: она прямо все стрелы свои вонзает в невинную жертву. Страшней лукавство: оно из подполья, незаметно для самого лукавящего, как мышь, гложет его душу. Сначала лукавящий уязвляет, ранит лукавством себя самого, и потом уж израненный, уязвлённый после долгого, тихого и подпольного лукавства с бешенством зверя набрасывается, при удобном случае, на свою жертву. Если редко доходить до высшей своей степени, то в меньшей степени лукавство находится в каждом из нас: как часто мы оскорбляемся одним недовольным (хотя и справедливым) взглядом на нас, и начинается в нас язва лукавства. Благо человеку, если он постарается уврачевать эту страшную язву вначале и не допустит ей поразить всю душу. Пресвятая Владычице Богородице! Святыми Твоими всесильными мольбами отжени от нас смиренных и окаянных вся скверные, лукавые помышления! (Из утренн. молитв.).
8 февраля. «Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче!» Приближается великая Четыредесятница — время поста и молитвы. Вскоре предстоит принять под кров души своей Великого Гостя. Но, увы, обитель для Него не готова! Если Капернаумский сотник при своей вере, подобной которой Сын Человеческий не встречал на земле, говорил: «Господи! Я недостоин, чтобы Ты пришёл под кров мой», что же скажешь ты, душа моя, вместо укрепления чрез веру в такое важное время обуреваемая сомнением, унынием и нерадением? Как можешь обновиться покаянием ты, просвещённая, и вкусившая дара небесного, и соделавшаяся причастницей Св. Духа (Евр. 6, 4), и, несмотря на все это, отпадавшая в своих сомнениях и уныниях? Как обновишься ты, (страшно сказать) «снова распинающая в себе Сына Божия (Евр. 6, 6) и ругающаяся Ему»?
Да, страшно сомнение! Было подобное со мною прежде, но, благодарение Господу, недолго. Но вот опять приближается искушение. И что вина всему? Определённо сказать не можешь. Лишь только почувствуешь, что неосновательно твоё убеждение в одном, как начинаешь идти по пути отрицания до первой причины. Чем дороже становится для тебя всё святое, тем больше страдаешь, когда откуда-нибудь появится сомнение в истинности твоих святых убеждений. Отец небесный, как смущается душа моя, когда облако сомнения застилает Тебя от её сердечного ока! Без Тебя она чувствует себя погибающею среди волн бушующего моря. Как утопающий хватается бессознательно за былинку, так и душа, очутившись в головокружащей бездне сомнения, мятется, как за былинку хватается, ищет всякую мысль, которая привела бы её к Тебе. И как забьётся от радости сердце, какая детская улыбка показывается на устах, когда выплывает из бездны сомнения душа и мыслью и сердцем опять утверждается в Тебе. Тогда, согретая любовью и блаженная, она созерцает Тебя, как дитя на лоне своей матери.
После этого чувствуешь, как страшно грешат против своих ближних те, которые по легкомыслию посевают семена соблазна и сомнения. Язык таких — «неудержимое зло, он исполнен смертоносного яда», отравляющего тихую детскую радость всякой верующей, но слабой души. Христианину, «вкусившему дара небесного и соделавшемуся причастником Святого Духа» (Евр. 6, 4), т. е. такому христианину, который в молитве ли, в размышлении ли или в таинствах ощущал когда-нибудь то невыразимое блаженство, проистекающее от ощущения в себе благодатного присутствия Божия, такому христианину ещё можно бороться с сомнениями: воспоминание о некогда бывших блаженных минутах со временем может обратить его мысль и чувство к вере в Бога, как действительный источник блаженства.
Особенно же сдерживает сомневающуюся мысль нравственный облик Христа Спасителя. Когда вспомнишь Его, распятого за истину (Ин. 18, 37) и всех к себе зовущего: «Приидите ко Мне вси труждающиися и обремененнии и Аз упокою вы» (Мф. 11, 28), когда вспомнишь святое слово Его: «Егда вознесен буду, вся привлеку к Себе», — то невольно измученная сомнениями душа, пока сердцем, а не мыслью, влечётся к Нему, как к «Пути, Истине и Жизни». Затем и мысль, найдя опору в чувстве, постепенно убеждается во всём, что Он проповедовал, убеждается, что «лесть не обретеся во устех Его» («Церковное слово». 1907. № 32. С. 499–501).
9 февраля. Если сомнения до того омрачили душу христианина, что он становится в положение отчаявшегося язычника пред Рождеством Христовым, в состояние отвращения ко всему, то что тогда может извести его душу из мрачного ада? Сама же душа, если она прислушается к замирающему в ней в это время голосу истины, если жажда правды, стремление к истине ещё не заглушены, то не может оставаться в этом противоестественном ей состоянии. Эта жажда правды, как потухающая вечерняя заря, напомнит омрачённой душе о предшествовавшем ей светлом, ясном дне истины. После долгого плавания по волнам безутешного сомнения, в сердце откуда ни возьмись проникнут тихие радости невинного детства, навеянные в нашу впечатлительную душу красотами природы или ласками любви окружавших нас в детстве. Эта-то непотухающая (кажется) при всяком сомнении искра истины, красоты и любви и спасает от падения в безутешную, мрачную, головокружительную бездну сомнения. Омрачённая и истерзанная душа стремится к этому светочу правды и плачет, как плачет путник, умирающий в бесплодной, безлюдной пустыне, вспоминая о своём милом отечестве. Благо тому, кто сохранил в своей душе этот светоч правды — искание истины, красоты и добра. Если он прислушивается к воплю своей души во время сомнений, он будет изведён из ада.
Отсюда так важно развивать в детстве заложенные Самим Творцом семена истины, красоты и любви! Пустив корни в детстве, они не дадут иссохнуть в сомнениях душе, а оживят её, когда она обратится внутрь себя к ним.
18 февраля. (Вторник 1-й нед. Вел. поста). Вся неделя Масленицы прошла у меня в размышлениях по поводу читанного. Главным образом, мысль сосредоточивалась на уяснении заповеди о любви, её духа и разумного основания. Начатое мною в это время чтение Апостольских посланий служило источником размышлений. Какие глубоко назидательные истины начинают теперь открываться в слове Божием, которых прежде и не замечал, вследствие этого самое чтение Апостольских посланий доставляет удовольствие. В них, как в зеркале, начинаешь видеть себя и находить ответы на тревожащие вопросы. Во время чтения и размышления душа умиротворяется и исполняется иногда неведомой доселе радости, находя источник воды живой, утоляющий её жажду.
Немало за эту неделю я останавливал свои мысли и на волнующем в наше время умы Л. Н. Толстом (в это время я читал его сочинение «Анна Каренина»). Прочитанные выдержки из его «Исповеди» (по сочинению А. Ф. Гусева[9]), вероятно, сильно повлияли на меня: вот, уж третий или пятый день я не перестаю не только днём, но и ночью во сне и во время отдыха размышлять о Толстом и по поводу его. Когда я представляю его обольщённым в своём разуме (может быть, для него самого это не заметно) и отыскивающим всю жизнь свою истину, но всё-таки не нашедшим её, то мне кажется, что он и теперь неспокоен душой, не чувствует того счастья в своих добрых делах, которое он испытал бы, будучи истинным христианином. И вот доселе не оставляет меня мысль написать ему письмо, излить пред ним свою любовь (за что — не знаю, вероятно за «русский характер», проглядывающий в его сочинениях), обратить его ко Христу, открыть ему дар небесный, блаженство веры Христовой, которого сам иногда сподобляешься. Господи! обрати его на путь покаяния! («Церковное слово». 1907. № 33. С. 515–516).
20 февраля. (Пред исповедью). «Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче! Небесный Врач предстоит с благодатью исцеления. Но что же я пренебрегаю богатством благости, кротости и долготерпения Божия, ведущего мя к покаянию?» (Рим. 2, 4) Почто сердце моё до сих пор остаётся жестоким и нераскаянным? Господи! если кротость Твоя не трогает жестокое сердце моё, то пригвозди его к страху вечного и страшного суда Твоего. Душа моя! или ты не знаешь, что по бесчувственному упорству своему ты собираеши себе гнев в день гнева и откровения праведного суда Божия? (Рим. 2, 5). Может быть, в последний раз отворяются для тебя двери покаяния. Так запасись же елеем умиления и пободрствуй, встречай достойно врача. Посмотри на Апостола Петра, горько плачущего о своём отречении. Ты же не двукраты и не трикраты отвергалась Господа твоего, но всю жизнь твою и доселе бесчувственна. Если и это тебя не трогает, то пади во прах, жалкая душа, бей себя в перси и взывай: Господи! даждь ми слезы умиления! Пресвятая Владычице моя Богородице, святыми и всесильными Твоими мольбами отжени от меня не-смиренного (но бесчувственного и гордого) и окаянного раба Твоего забвение, неразумие и нерадение! Господи Иисусе! коснись благодатию Твоей каменного сердца моего и изведи из него слёзы покаяния!
Нет, оно и к благодати бесчувственно. Искушаю я Тебя, Господи, как жестоковыйный народ в пустыне, требуя воды из скалы. Я желал бы, Господи, слышать обличение Нафана и Илии Фесвитянина, дабы покаялась душа моя и воззвала к Тебе: помилуй мя, Боже! Душе Святый, обличающий мир о гресе (Ин. 16, 8), прииди обличи и меня! Кто же даст слёзы покаяния, кто за меня оплачет моё бесчувствие? Хочу вспоминать свои грехи, но какой-то сон отягчает око ума и сердца моего. Открываю слово Божие, слово живое и действенное, не пройдёт ли оно чрез грубое сердце моё мечом обоюдоострым? Братие, долготерпите и вы, укрепите сердца ваши, потому что пришествие Господне приближается... Вот Судия стоит у дверей... Злостраждет ли кто из вас, пусть молится (Иак. 5, 8, 9, 13). Итак, эти слова Апостола мне вразумление. Я хотел сам собою вызвать сокрушение. Нет, и это-то зависит не от нас только, но гораздо более дело благодати Божией.
Итак, буду терпеть, молиться, как земледелец ждёт драгоценного плода от земли и для него терпит долго, пока получит дождь ранний и поздний (Иак. 5, 7). Господи, вот нужда заставляет идти неприготовленным во врачебницу. Время настало, «приидите, истяжимся» (Ис. 1, 18), Ты призываешь. Что же я реку? Я безответный, Господи, во всём. Помилуй мя, Боже, помилуй мя! Милостив буди мне грешному! Ты Сам, Господи, знаешь, чем я болен. Весь, Господи, от главы до ног покрыт струпьями греха. Господи, если я не сознаю теперь всей тяжести моих грехов, то одно знаю, что я грешен. Прости меня, остави, ослаби согрешения вольная и невольная, яже словом, яже делом, яже в ведении и не в ведении... (иду на исповедь).
(После исповеди). Благодарю Тебя, Господи, яко очистил мя. В окаменении сердца моего увидел свою немощь. Доселе я как будто считал себя всегда жаждущим спасения, но оказывается, что и этого-то я не имею в себе. Мне еще нужно соделаться нищим духом, т. е. сознать свою нужду в духовной жизни, нужду во спасении, без какового сознания своей неудовлетворённости не может быть прочного начала спасения, как это я и испытал на себе пред самым временем, самым часом божественного посещения. В самом деле, как я мог и могу теперь быть плачущим, иметь истинное сострадание к себе, иметь печаль по Бозе, когда я не сознавал во всей силе своей духовной нищеты. Только при этом сознании я могу быть кротким, т. е. не приписывать себе в гордом самообольщении того, что не имею. Опять, только сознав свою духовную нищету, я могу быть алчущим и жаждущим правды, своего оправдания, примирения с Богом.
Но благодарение Господу Богу! Недолгое Его молчание послужило к моему вразумлению. Мало-помалу при приближении к исповеди я начал приходить в себя (Лк. 15, 17), почувствовал на время некоторый страх, заставивший немного одуматься. Затем по размышлении о своих грехах душа почувствовала благоговейное влечение в «Отчия объятия». Благо есть исповедатися Господеви (Пс. 91, 1). Приходим к Нему в страхе и жалости к себе, а отходим в мире и радости. Где же, милосердный Господи, преграда, разделявшая меня от Тебя? Сердце моё чувствует на себе Твой взор любви и милосердия — то самое сердце, которое пред тем не хотело знать Тебя, а потом, когда приблизился час суда Твоего, сжималось от страха. Пусть отселе оно сжимается, когда в него хочет проникнуть грех, и пусть расширяется для любви к Тебе. Господи, могу сказать, что сердце моё чисто теперь, если же и чувствую некую нечистоту, то это от маловерия моего. Верую, Господи, и чувствую отчасти, что Ты меня очистил, но помози моему неверию. Созижди во мне совершенно чистое сердце и дух прав обнови по утробе моей! («Церковное слово». 1907. № 34. С. 531–533).
22 февраля. (После св. Причащения[10]). Слава Тебе, Боже! Слава Тебе, Боже! Слава Тебе, Боже! Слава Богу: св. Таин приобщился. Удостоил Господь и меня недостойного быть участником Своей Тайной Вечери. «Не бо врагом Твоим тайну повем». Хощет душа тайно вечерять с Господом, Сладчайшим Иисусом. Боится она, чтобы какая-нибудь мысль и чувство греховного мира не вошли в двери её сердца. Всякая нечистая мысль возмущает теперь дух, как присутствие Иуды на вечери возмущало чистые сердца учеников Господних. Душа чувствует себя как возлюбленный ученик на персях Возлюбленного Учителя. Подобно св. Петру, она обещается Господу: аще ми есть и умрети с Тобою, не отвергуся Тебе (Мф. 26, 35). В блаженнейшем общении с Сыном Божиим она с дерзновенною и горячею любовью готова вопросить, подобно Филиппу, вечеряющего с ней Господа: Господи, покажи нам Отца, и довлеет нам (Ин. 14, 8). Блаженство, наполняющее душу, движет её к любви и ходатайству и за греховный мир: она никак не может понять, почему это её блаженство дается ей одной, но не всему миру, а потому и вопрошает: Господи! что это, что Ты хочешь явить Себя нам, а не миру (Ин. 14, 22).
Да, поистине это «вечеря любви»! Божественная Любовь к человеку подклоняет Бога под кров души человеческой, любовь человеческая к Богу стремится на перси Божии и готова для этого на смерть, любовь человека к человеку ходатайствует друг за друга, чтобы Бог явился всему миру и было бы во всем полное единство любви и блаженства: «Да вси едино будут, якоже Ты, Отче, во Мне, и Аз в Тебе, да и тии в нас едино будут» (Ин. 27, 21). И будет Бог всяческая и во всех. Тайная Вечеря, вечеря Любви, Святое причащение есть благодатное предвкушение будущего царства Славы, зерно, из которого постепенно будет развиваться на земле и совершится на небе древо будущей жизни вечной. Но пока это древо будет произрастать на земле, оно будет в своих ветвях много терпеть от зноя, бурь и непогод.
8-й час вечера. Сподоби мя, Господи, как нынешний день, от всего сердца любити Тя и во всем творити благую волю Твою. Как дитя резвится на глазах любящей матери, так и душа моя весь день ликовала пред Тобой, Господи Иисусе! Как Давид, она взывала: «Что бо ми есть на небеси? и от Тебе что восхотех на земли?» (Пс. 72, 25). В избытке блаженного чувства она как бы доходила до забвения себя, одно для неё существовало тогда — любовь. Но засим следовало опять обращение внутрь себя и некоторое даже недовольство на себя за чрезмерное увлечение чувством; являлась потребность возблагодарить за любовь — любовью, послушанием воле Божией, богоугождением. Хорошо пользоваться любовью любимого, но еще лучше, если чувствуешь, что любовь тобою сколько-нибудь заслужена, сколько-нибудь и ты жертвуешь для неё. Но что воздам Господеви о всех, яже воздаде ми? (Пс. 115, 3). Мысль о том, что ныне на вечери с Господом я готов идти за Него на смерть, но придёт время, и не только трикраты, но бессчетно отрекусь от Него, — мысль эта смущает. Но, Господи, если и опять отвергнусь Тебя в искушении, даруй мне тогда слёзы покаянного обращения к Тебе и восстави меня опять в любви Твоей, как Петра! Господи, если опять смутится сердце моё, то не оставь меня сирым, но опять прииди ко мне! («Церковное слово». 1907. № 36. С. 566–567).
28 февраля. (После Литургии Преждеосвященной, в пятницу). В душевном унынии раскрываю св. Евангелие и попадаются слова: «Сказал также Иисус ученикам Своим: невозможно не прийти соблазнам. Но горе тому, чрез кого они приходят» (Лк. 17, 1). Из всех соблазнов соблазн религиозный и притом производимый в храме пагубнейший, посему-то проклят человек, творяй дело Господне с небрежением (Иерем. 48, 10). Смех во время Божественной службы и по поводу тех или других своих же беспорядков в ней, дерзкое богохульство и бесстыдное грубое оскорбление ближних в самом для них дорогом — ничто так не соблазняет, не отталкивает одного из малых, верующих во Христа, как такого рода поистине Иудино предательство и поругание Его св. религии.
Сколь же после этого беспредельно милосердие Божие к нам всем, повинным в подобном грехе! Ты, Самодовлеющий! Которого вся земля величает, Которому вси ангелы, херувимы и серафимы, небеса и вся силы непрестанными гласы взывают: свят, свят, свят Господь Бог Саваоф! Исполнь небо и земля славы Твоея, Которого славит Апостольский лик, пророческое хвалебное число и мученическое пресветлое воинство, Которого исповедует по всей вселенней Святая Церковь, нуждаешься ли Ты в нашей, приносимой от нечистого сердца и скверными устами, хвале? Нет, Ты «не от рук человеческих приемлющий, требуя что, по всем дающий живот, дыхание и вся», Ты, нисшедший до зрака раба, до позорной смерти — смерти крестной, Ты и доселе приносимый в жертву за всех и за вся и предлагающий Себя в снедь, — во всём ищешь не Своего, но меня, «хулящего имя Твоё», меня, лобзанием Иудиным предающего Тебя, меня, своим бесстыдством (как бы) дерзко попирающего святую Кровь Твою, за меня же пролиянную. О, какова же неблагодарность от меня, в своей дерзости жалкого, и каково Твоё милосердие! Если же окаменело сердце моё, не может тронуть его Твоё милосердие, Господи, то остается Тебе разбить его жезлом гнева Твоего, чтобы оно источило хоть каплю покаяния. Но не предаждь нас до конца погибнуть, милосердный Боже!
1892 г., 29-го февраля. Со святыми упокой, Христе, душу усопшего раба Твоего Василия (покойного родителя). В обращении с нами родитель не был слаб, но более строг, поэтому мы больше слушались его, а любили исподтишка, если так можно выразиться, не обнаруживая ему так детские ласки, как матери. Но вот он иногда начинал всячески ласкать нас, а мы, стоя пред ним или сидя рядом с ним (не помню, чтобы он брал кого-нибудь из нас на колени), почему-то не смели смотреть на него прямыми детскими глазами, а все как будто старались скрыть своё лицо, как птичка свою головку под крылышко. Тогда он, бывало, вздохнет и скажет грустно: «Удивительно, что это они не льнут ко мне, диви, уж я их не люблю!» Тогда я не понимал всей грусти, неудовлетворённости родительского любящего сердца, не получавшего ответа. Ах, зачем я тогда не прильнул к его устам, зачем ему не улыбался, зачем не обнимал своими руками его шеи! Как бы я теперь бросился к нему и раскрыл пред ним своё сердце! Но увы! его не стало[11].
Но благодарение Господу за слово утешения: не хочу же оставить вас, братия, в неведении о умерших, дабы вы не скорбели, как прочие, не имеющие надежды. Ибо если мы веруем, что Иисус умер и воскрес, то и умерших в Иисусе Бог приведёт с Ним. Потом мы, оставшиеся в живых, вместе с ними восхищены будем на облаках, в сретение Господу на воздухе, и так всегда с Господом будем (1 Солун. 4, 13, 14, 17). Для любви нет смерти! Для надежды нет будущего, а всё как бы настоящее. Для веры нет невозможного: она уповаемых извещение. Любовь стремится, надежда укрепляет, а вера открывает. Господи, Боже живых! Даруй жизнь вечную в царствии Твоём рабу Твоему, родителю моему и всем сродникам по плоти! («Церковное слово». 1907. № 40. С. 634–635).
7 марта, в субботу после всенощной под Крестопоклонную неделю. Душа моя — ещё не совершенный сосуд благодати. Мир и радость о Дусе Святе после св. Причащения обитали во мне только неделю. Следующую затем неделю душа моя была яко земля безводная. Солнце, пред этим освещавшее её, как будто сокрылось за тучами. Ходил как расслабленный. В церкви и на молитве не только очи ума и сердца, но и телесные очи как-то отяжелевали. Возьмёшь и силою возбудишь в себе внимание к тому, что читается и поётся, но для самого незаметно опять погрузишься в сон, и на лице-то вместо прежней улыбки, всякий раз готово было отразиться раздражение из-за какого-нибудь пустяка. Тут-то и подумаешь, что всё, что доброго, привлекательного бывает в человеке, то дело Божиего влияния на нашу душу, непосредственно ли или чрез внешние обстоятельства. Так я и решил, что этим Господь хочет укрепить во мне мысль, что без Него не можем творить нечесоже. Той есть действуяй в нас еже хотети и еже деяти о благоволении. И много, много требуется, чтобы всегда сохранить благодушное настроение.
Это дар Божий и приобретается трудом. А пока мне нужно с терпением и надеждою всё переносить. Но благодарение Господу, Утешителю нашему! Служба под Крестопоклонную неделю, вынос св. Креста, торжественное пение умилительных стихир пролило на душу опять свет и радость. Крест Христов и для меня, как для подвижников среди трудов, поста и молитвы, оказался сеннолиственным древом, как поётся в стихирах этого дня. Только после минуты некоторых страданий способен бываешь почувствовать в надлежащей степени посылаемые для утешения духовные радости. И только в благодушном состоянии бываешь способен оценить значение предшествующих душевных нестроений... Земная жизнь наша со всеми её проявлениями — школа, в которой мы воспитываемся в мужа совершенна во Христе («Церковное слово». 1907. № 41. С 646–647).
9 марта. Во время благодатного посещения нашей души Господом она как бы забывает о своем нестроении, язвах и пороках, а исполняется миром и радостью, как невинное дитя. Благодать Божия во Христе облекает нашу обнажённую жалкую душу как бы одеждою. Хотя мы по-прежнему и не совершенные, и истаскавшиеся по распутьям мира, но одежда и перстень Небесного Отца скрывают от нас нашу наготу: чрез это, мы, обласканные, ободряемся и почерпаем из взоров и объятий Отеческой любви мир и радость.
С течением времени мы большей частью сами утрачиваем божественное одеяние, а иногда Господь намеренно обнажает нас. И тогда, лишённые одежды, мы снова начинаем страдать от холода сомнений и уныния, от зноя страстей. Сим Господь хочет предупредить нас от самохвальства, притязания на награду, чтобы мы не говорили, подобно старшему сыну: «Вот, я столько лет служу тебе и никогда не преступал приказания твоего» (Лк. 15, 29), чтобы мы не забывали, что довольство наше от Бога, а мы ничего своего не имеем, чтобы мы, получая дар Божий, не предавались, как хотел старший сын, легкомысленному довольству, а старались заслужить дар святости Божией, ввести его в свою природу. Всякий раз, когда мы обнажаемся божественного одеяния, мы должны не унывать (как я часто это делаю), а зорко отыскивать в себе ещё не излеченные язвы, на которые теперь указывает Господь. А когда согреется сердце наше этой благодатной одеждой, когда мы получим «силы ко спасению», стараться отсекать при помощи Божией больные члены нашей души, благодаря Господа...
12 марта (мысли по поводу беседы с В. В. М...м[12]). О вере и неверии. Вот переживаешь благодатное время: всё готов объять в своей любви, ты радуешься и хочешь, чтобы так было всегда. Но вот наступают другие, противоположные минуты: ты холодеешь ко всему, печалишься, не хочешь жить. Когда подумаешь о том, отчего ты вдруг незаметно изменился, окажется, что тебя оскорбил любимый человек, не отвечает за любовь любовью, или начинает казаться, что трудно тебе помогать другим, или для любимого прежде твоего дела требуется во многом отказывать себе, или, наконец, образовалась у тебя слабость, которая начинает тормозить твою прежнюю жизнь. Одним словом, ты замечаешь, что вместо прежней мирной жизни, радостного стремления слиться в чувстве любви со всеми другими, у тебя обнаруживаются другие стремления, находится противодействующая сила, которая тянет в противоположную сторону, — вместо того, чтобы сливаться со всем, гармонировать, ты выделяешь себя из всего, ставишь самого себя средоточием: вместо одного является два — ты и враг твой, благо моё и благо другого.
Это происшедшее так или иначе разделение со всем и в себе самом неприятно, и ты, естественно, желаешь избавиться от него. Но как избавиться? Ты начинаешь оба стремления удовлетворять: то двинешься в одну сторону, то в другую, одного любишь, другого же, тебе противного, отталкиваешь, в одно время поможешь нуждающимся в помощи, а в другой раз, пожалев себя, и оттолкнешь и т. п. Многие живут такою жизнью, живёшь и ты по примеру других. Но если ты обратишься внутрь своего существа, то далеко не удовлетворишься подобною жизнью. Ты чувствуешь себя сугубо несчастным: ты хочешь любить, а лишь вспомнишь об обиде, нанесённой тебе, — страдая, ненавидишь; ты хотел бы доставить себе удовольствие, удовлетворив твою слабость, а над собою видишь обличающий глас и голос совести.
Вот начинаешь чувствовать недовольство жизнью: она для тебя поистине страдание. Ты задаёшь себе вопрос: для чего жить? И начинаешь искать на него ответ. Вера — всеобщий учитель. К ней ты и обращаешься за решением вопроса. Она даёт всегда один ответ: живи для любви Бога и людей — ответ, в котором напоминается о прежней твоей благодатной жизни. Таким образом, живя благодатною жизнью, ты не задавался таким вопросом, жизнь любви делала его лишним: живу так, потому что так нужно, а нужно потому, что это хорошо... Следовательно, если теперь возникает этот вопрос о цели жизни, то она в чем-нибудь нехороша, не удовлетворяет твоему назначению, твоему закону бытия. Как же её сделать хорошею? Как избавиться от терзаний?
Конечно, ты должен избрать одно из двух: или цель жизни поставить по-старому в любви и стремлении ко благу, или в желании прямо угождать себе только. Благо тебе, если ты вспомнишь блаженство первой жизни, послушаешься призывающему голосу Божию, пойдёшь по старому испытанному пути. Но горе тебе, если ты попытаешься избрать второй путь, путь прямых себялюбивых наслаждений! Возвращаясь на старый путь, ты всё более и более будешь чувствовать прежний мир и радость, как бы возвращаясь на родину, к родным и знакомым. Напротив, путь себялюбивых наслаждений не принесет мира и радости: в пресыщенном сердце твоём — точащий червь совести, ещё сильнейший разлад, чем когда ты удовлетворял обе потребности (и себялюбие, и любовь) в одинаковой мере. Чтобы избегнуть этого страдательного разлада, ты, поставивший навсегда целью жизни себялюбие, постараешься совершенно убить прямо осуждающую его совесть и всё, на что она указывает. Совесть выдаёт себя за голос Бога, Судии и Мздовоздаятеля. Ты для уничтожения этого обличительного голоса хочешь уничтожить в своей мысли Того, Кто говорит им. Ты всячески начинаешь успокаивать себя в несуществовании Судии твоего, обольщая себя доводами разума против доводов сердца — это неверие, происходящее от себялюбия или эгоизма. Эгоизм приводит к отрицанию голоса сердца, голоса совести, голоса любви, а вместе с этим к отрицанию Бога — к неверию («Церковное слово». 1907. № 42. С. 660–662).
7 апреля. Случайно услышал фортепианиные звуки малороссийской песни. В душе ожили старинные детские, давно знакомые чувства. Припомнилась покойная сестра[13], подобным же образом, бывало, услаждавшая моё детское впечатлительное сердце. О! если бы она опять ожила и разогрела своею песнью оледенелое от возраста моё сердце! Снова бы возвратилась молодость и любезному и несчастному Прокофию (мужу её). Что это за чувство, пробуждённое музыкальными звуками? Не знаю, но оно святое. Оно способно из каменного сердца источить потоки слёз невыразимого умиления. И зрится под звуки этой песни потерянное блаженство, но не окончательно: печаль, грусть о потере растворяется тихою радостною надеждою на возвращение...
Господи Отче! Тебя по временам ищет жаждущая душа, как дитя свою мать. Христе Иисусе! Твои распростёртые объятия любви влекут человеческую душу, как невесту к возлюбленному жениху. Душе Святый! Утешителю благий! Ты оживляешь, возвышаешь и совоздыхаешь ей в её горнем стремлении. Тройца Святая! Боже любви! всегда дай нам со слезами умиления любить Тебя! Благодарение Тебе, Святая Тройца, за чудную гармонию звуков и возвышающих и ободряющих нас! Все наши человеческие чувства приводят к ощущению Тебя, Бога любви, в Твоей любви находят завершение. Научаясь любить созданный мир от травки до Серафимов, от отца и матери до всего человечества, человеческая душа всё более и более ощущает Твою любовь, а она зажигает в ней ту же любовь. Воспитывать человека, т. е. будить, развивать и питать его стремления, — значит воспитывать члена царствия Божия, сына Божия любимого и любящего Бога.
1892/93 учебный год[14]. «Состояние, в котором человек сознаёт, что Бог истинный есть его Бог и сам он есть Божий, т. е. говорит в сердце своём Богу: Господь мой и Бог мой (Ин. 20, 28), как Апостол Фома и к себе самому: Божий есмь — Божий есмь (Ис. 44, 5), — такое состояние есть единое истинное состояние человека, есть единый решительный признак присутствия в нём начала истинно-нравственной и духовной жизни». (Из «Начертания христианск. нравоучения», епископа Феофана, стр. 36) («Церковное слово». 1907. № 47. С. 739–740).
18 Октября. Давно уж я оставил запись своих чувств и мыслей. Но это не значит, чтобы во мне замерли они. Нет, за прошедшее до сих пор время я много, даже более пережил, чем во всё прошлое. Только жизнь эта была особенного, отличного от прежнего характера — тихая, была постепенным приближением, вкушением того, чего так сильно я желал, к чему стремился, о чем страдал. Благодарение Господу Богу! Я как будто после частых скорбных блужданий по кривым, усеянным то скорбными, то радостными чувствами дорожкам вступил на прямой путь Господень. Апостол Павел в послании пишет, что Христос благовествуется и людьми недостойными (Флп. 1, 18).
Часто Господь и в худе указывает добро. Знакомство моё с неправомыслящими сектантами (баптистами[15]), их живая (а может быть, и лицемерная) вера в Искупителя воспламенили мои религиозные стремления и утвердили мою веру. В святой нашей Православной Церкви, как в благоукрашенном доме Божием, не всякий способен сразу разобраться, что более важно, что менее. Знают её только те, которые постепенно всю жизнь вводились в неё и знакомились с её внутренностью под руководством добрых домохозяев. Гостю же или живущему вне этого дома во дворе (каковых множество у нас) и по временам только засматривающим в него чрез окна, эта палата царская покажется собранием неизвестных украшений, расположенных без всякого порядка, не выражающих собой характера Обитающего в ней Царя. Поэтому из посетителей, смотря по вкусу, одному одно нравится, другому другое, а другому ничего. Но введите гостя вовнутрь этого дома Божия, разъясните ему смысл художественной картины этой царской палаты, тесную связь всех её до мелочи частей, тогда он не захочет, кажется, покинуть её. Эту божественную картину доселе сознавал я смутно, потому что моё внимание рассеивалось по мелочам. Вне дома Божия, от внешних (между сектантами) я увидел во всей красоте её. И вот око моё остановилось теперь на том, что оно отыскивало: баптисты как бы резцом начертали на моём сердце мысль о спасительной вере в Искупителя. От прикосновения их резца к моему сердцу я направил свои мысли и чувства к этой мысли. И вот всё в доме Божием мне становится ясно.
Господи! возвеселился я, придя в дом Твой. Ты дал мне возлюбить благолепие дома Твоего. Лучше приметатися в доме Твоём, нежели жить в селениях грешничих! Теперь, Господи, я чувствую, что нашёл путь Твой святой — веру в Тебя, Искупителя, Освятителя и Спасителя нашего. Теперь я водворяюсь в дому Твоём, в Церкви Твоей Святой православной, которая есть столп и утверждение истины. Научи и укрепи меня, Господи, как ходить в дому Божиему!
[1] Непрестанно молитесь! О молитве Иисусовой. Мюнхен, 1990.
[2] Схимонах Никодим. Старец Феодосий Карульский Святогорец // Русский паломник. № 23. С. 17.
[3] Полный комплект номеров журнала сохранился, по нашим сведениям, лишь в библиотеке МДА.
[4] Иеромонах Феофан (Харитонов) здесь не назван по имени, однако его авторство не вызывает сомнений. В опубликованных в 1909 г. воспоминаниях о. Николая Коноплёва он назван по имени. См. [Николай Коноплёв]. Отец Феофан (воспоминания) // Церковное слово. 1909. №126. С. 412–416.
[5] 9 марта 1891 года – суббота первой седмицы Великого поста. По практически общепринятому обычаю того времени Василий причащался один раз в год.
[6] 3 апреля 1891 г. — среда пятой седмицы Великого поста, стояние Марии Египетской.
[7] Возможно, казанская церковь св. Кирилла и Мефодия, упоминается в записи 26 ноября 1892 г.
[8] Неизвестный. Возможно, странник. Вероятно, Афанасий.
[9] Александр Фёдорович Гусев (1845—1904). В 1892 г. экстраординарный профессор кафедры введения в круг богословских наук Казанской духовной академии. Имеется в виду, вероятно, сочинение А.Ф. Гусева «Гр. Л. Н. Толстой, его “Исповедь” и мнимо-новая вера» (М., 1890) или его журнальный вариант.
[10] Суббота первой седмицы Великого поста.
[11] «Отец его, Василий Матвеевич Харитонов, характера был строгого, хороший хозяин, хотя и неграмотный, а много лет состоял волостным старшиною и церковным старостой. В семье все его почитали и боялись. Бывало, когда возвращался он домой, то кто первый увидит его, всем сказывает: “Идёт”, и прекращали свои разговоры и всё, что не нравилось отцу. Мать, Гликерия Авдеевна, характера была более мягкого, дети с ней жили свободнее. Она и перед отцом часто заступалась за них, говоря: “Что ты всё их грызешь, как тебе не жалко их, ведь они наши дети”», — пишет Никодим (Мушкарин) (Схимонах Никодим. Старец Феодосий Карульский Святогорец // Русский паломник. № 23. С. 15).
[12] Возможно, Василий Васильевич Миротворцев (1838—1891), экстраординарный профессор Казанской духовной академии. Против этого предположения говорит то, что он умер за полгода до даты записи – 21.09.1891.
[13] Возможно, Дарья. См. Схимонах Никодим. Старец Феодосий Карульский Святогорец // Русский паломник. № 23. С. 15, 21.
[14] Был начат позднее обычного в связи с эпидемией холеры и празднованием юбилея Казанской духовной академии (Отчёт о состоянии Казанской духовной академии за 1892-93 учебный год. Казань, 1893. С. 38).
[15] Знакомство с баптистами могло состояться как в Казани, так и на родине, в Балашовском уезде, где имелось немало сектантов.
Источник: Богослов.Ru