Византийские источники сообщают, что правление императора-иконоборца Константина V (741-775) было отмечено гонениями на монашество как явление. Именно монахи приняли на себя главный удар иконоборцев. Эта антимонашеская сторона иконоборчества не осталась незамеченной современными исследователями и повлияла на попытку объяснить происхождение и подлинные мотивы иконоборческого движения. Одни историки выдвигали радикальную идею о том, что борьба с иконопочитанием была лишь поводом для уничтожения монастырского землевладения[1]. Другие, более умеренные, считали, что причина гонения на монахов заключалась в том, что из их среды выходили наиболее убежденные защитники иконопочитания, так что иконоборцам нельзя было рассчитывать на успех, не одержав победы над монашеством как таковым[2]. Существует и более комплексный подход, согласно которому и монашество, и иконопочитание представляли в глазах преследователей ошибочные, искаженные формы духовной жизни, грозящие церковными разделениями, сама возможность которых была неприемлемой для Византийского государство, ведущего отчаянную борьбу с исламской угрозой[3]. Но независимо от конкретной оценки того, какую именно роль играли монахи в иконоборческую эпоху, сам факт наличия этой роли признается современными исследователями. Однако при более пристальном рассмотрении данной эпохи возникает необходимость заново взглянуть на, казалось бы, решенные вопросы.
Рис. 1. Монеты с изображениями Льва III Исавра и Константина V
Во-первых, не смотря на уверенность отдельных ученых, не существует ясных свидетельств[4] в пользу того, что иконоборческие гонения 720-х и 730-х годов, предпринятые Львом III Исавром, были направлены исключительно против монахов. То же относится и к раннему периоду правления Константина V. Единственный пример монашеской оппозиции политике этого императора относится ко времени накануне иконоборческого собора 754 года. Хотя это был собор архиереев, нельзя сходу исключать участия в нем монашествующих (как это было на соборе 787 года), тем более, что существует как минимум одно письменное свидетельство в пользу этого[5]. Согласно другому свидетельству[6], более позднему, подписать соборные постановления предложили не только высшему белому духовенству, но и настоятелям крупнейших монастырей, многие из которых, вероятно, согласились это сделать. В любом случае, в тот период не существовало сплоченного монашеского сопротивления иконоборчеству.
В наше время отношения между монахами и императорами-иконоборцами часто оцениваются через призму яркого и подробного описания тех событий в житии преподобномученика Стефана Нового. Этот источник, при всей его ценности, известен своими неточностями в том, что касается хронологии и многих других аспектов. Согласно житию, Константин воздвиг гонение на «идолопоклоннические» монашеские одежды еще до собора 754 года[7]. Стефан уже в тот момент предстает защитником икон и вождем монахов-иконопочитателей. Он твердо отказывается подписать постановления иконоборческого собора вопреки всем попыткам противников иконопочитания убедить, уговорить или принудить его, и в конце концов претерпевает мученическую кончину от рук гонителей. С точки зрения составителей жития, Стефан стал мучеником одновременно за иконопочитание и за монашество. Позже, в IX и X веках жития пострадавших при Константине V породили классический образ монаха-иконопочитателя, противостоящего императору-еретику[8].
Рис. 2. Преподобномученики Стефан Новый, Петр Столпник и Андрей Каливит
Однако, обратившись к более достоверным источникам, рассказывающим о событиях VIII века, мы видим, что не всё было столь однозначно. Во-первых, в летописях ничего не говорится о каких-либо гонениях на монахов до самых 760-х годов, когда в «Хронографии» Феофана Исповедника упоминается о мученической кончине Андрея Кущника (Каливита)[9], Стефана Нового[10] и Петра Столпника[11]. Здесь важно отметить, что в «Хронографии» ничего не говорится о том, насколько Андрей и Петр разделяли убеждения иконопочитателей, а в «Краткой истории» патриарха Константинопольского Никифора основной виной Стефана называется тот факт, что из-за него многих предпочли монашеское подвижничество императорской службе[12]. Действительно, иконоборческих «клятв» от жителей Константинополя стали требовать лишь после казни Стефана, однако в источниках не отмечено причинно-следственной связи между этими событиями, равно как и о каких-либо выступлениях Стефана в защиту иконопочитания там тоже не говорится.
В подробном рассказе «Хронографии» о гонениях на монахов, воздвигнутых доверенным лицом Константина, стратигом Фракисийской фемы Михаилом Лаханодраконом[13], иконоборческая тема вообще не упоминается. В «Краткой истории» Никифора при описании первых гонений на монашество, апогеем которых стала казнь Стефана, об иконоборчестве упоминается лишь мимоходом. Среди жестоких и унизительных наказаний, которым были подвергнуты монахи, Никифор упоминает о том, что их били по головам иконами.
Имеются данные о секуляризации монастырского имущества, особенно в столице. Монастырские постройки, оставленные обитателями, передавались светским лицам или (по крайней мере, частично) разрушались. Однако ни в одном из тех случаев, о которых нам сообщают источники, мы не видим прямой связи между этими процессами и иконоборчеством. Известен пример секуляризации храма св. Евфимии, но здесь речь идет о борьбе с почитанием мощей, а не икон[14].
Гонения на монахов при поборнике иконоборчества Константине V, инициатором которых был лично император, самими иконоборцами не рассматривались как достижение. Кроме того, эти гонения имели очень ограниченный результат, поскольку проходили локально и только при жизни Константина. Уже Лев IV Хазар был вынужден мириться с монашеством. Он назначил верных себе монахов (возможно, придерживавшихся иконоборчества) на епископские кафедры[15]. Многочисленное и сильное монашество, каким мы его видим на соборе 787 года, свидетельствует о провале усилий Константина по борьбе с монастырями.
В IX веке одним из центров борьбы с иконоборчеством стал Студийский монастырь, настоятель которого, Феодор Студит, проявил ум и мужество в качестве фактического вождя иконопочитателей. Однако при иконоборце Льве V сторонники царской политики находились в том числе и среди монахов. Двое из трех патриархов-иконоборцев IX столетия – Антоний I и Иоанн VII Грамматик – до своего поставления во епископы были настоятелями монастырей. В конце правления Никифора I некий «лжеподвижник» Николай со своими сторонниками проповедовал против иконопочитания[16]. Некий монах-предсказатель повлиял на решение Льва V вернуться к иконоборческой политике Исаврийской династии[17]. Правление последнего императора-иконоборца, Феофила, было отмечено страданиями двух палестинских монахов, Феофана и Феодора Начертанных, а также монаха-иконописца Лазаря[18]. При этом окончательная победа над иконоборчеством, как и первоначальное торжество ереси, проходила под эгидой имперской власти и с благословения белого духовенства; «торжество православия» не было торжеством Студийского монастыря и его партии.
Рис. 3. Патриарх Никифор. Миниатюра из Псалтыри Феодора Кесарийского. 1066 год
Следует признать, что известное выражение «иконоборчество в действии – это монахоборчество» не находит себе подтверждения в исторических источниках. В связи с этим порой встречаются рассуждения, что монашеская духовность и иконопочитание суть две стороны созерцательного христианства, которые, как минимум, дополняют и поддерживают друг друга. Но с тем же успехом можно заявлять, что монашеская традиция с ее отрицанием мира, скорее окажется безразличное, а то и вовсе враждебной, к материальным составляющим духовной жизни; что иконоборцы с их призывами к «более духовному» благочестию имели больше шансов найти поддержку среди наиболее строгой части монашествующих[19]. Порой говорят о финансовой связи монашества с иконопочитанием, поскольку именно при монастырях находились крупнейшие иконописные мастерские. Однако если речь идет о временах иконоборчества, то и этот постулат оказывается лишен документальных подтверждений. В период между двумя эпизодами иконоборчества (787-815 гг.) среди монахов было несколько известных иконописцев, и монашеская среда, в целом, была более других заинтересована в восстановлении иконопочитания[20]. Но для VIII века у нас нет свидетельств того, что иконописание находилось в руках монахов; нельзя даже утверждать, что от иконописцев в тот период требовались какие-то особые внутренние качества помимо чисто художественных умений[21].
Так что же, в таком случае, вызвало гонение на монашество? Утверждение, согласно которому Константин стремился заполучить людские и экономические ресурсы монастырей, несмотря на привлекательность в свете более поздних попыток государственной власти ограничивать монастырские богатства и облагать их налогами, не выдерживает критики. У нас попросту нет данных относительно числа монахов и количества монастырского имущества в Византии VIII века. Интересную параллель с византийским иконоборчеством дает происходившее приблизительно в ту же эпоху в Китае гонение на буддийское монашество[22], также сопровождавшееся уничтожением религиозного искусства. В отличие от Византии, здесь основным мотивом была, несомненно, экономика, и в меньшей степени – демография. Государство испытывало нужду в земельных и человеческих ресурсах, что и привело к массовым закрытиям буддийских монастырей в 842-845 годах. Металлические предметы религиозного искусства переплавлялись на монету, но то, что переплавить было нельзя, не разрушалось. При Константине в монастырях и в некоторых храмах устраивали казармы, мастерские, склады; несомненно, часть церковной недвижимости послужила обогащению сторонников императора. Но, в отличие от Китая, упразднение монастырей и конфискация их имущества была в Византии не целью, а приятным для гонителей побочным продуктом императорской политики. Причину же этой политики следует искать в сложной персональной мотивации самого Константина. И речь тут не о скандальных слухах относительно его личной жизни. Больше может сказать увлечение императора скачками и пирами, от участия в которых не освобождались даже приближенные к нему духовные лица. Можно предположить, что успех собора 754 года в сочетании с отсутствием сопротивления его решениям укрепил веру Константина в правоту дела, которое он «унаследовал» от своего отца. В последующие годы убеждения императора стали еще радикальнее. С одной стороны, он начал критичнее оценивать практику почитания святых, а с другой – стал хуже относиться к образу жизни монахов, который радикально отличался от того, как жил сам царь, и казался ему противоестественным. Нелюбовь Константина к монахам вполне разделяло его военное окружение, однако нет никакого смысла искать в среде малоазийских офицеров истоки как антимонашества, так и иконоборчества[23]. Конечно, ученым хотелось бы знать, на какие слои византийского населения опирался император. Существуют предположения, что такой социальной силой стали жители провинции, переселенные в столицу после эпидемии 746-747 годов, что улучшило их материальное положение и укрепило чувство безопасности. Императорам-иконоборцам VIII века было свойственно, порой небезуспешно, искать своим действиям народной поддержки. И хотя, согласно «Краткой истории», Константин призвал рабов доносить на своих господ-иконопочитателей, было бы заблуждением делать из этого выводы о союзе между монархией и низшими классами и о классовом характере гонений на монашество. Радикализм Константина укрепляло желание искоренить порочное, как он считал, влияние монахов и сочувствовавших им в своем окружении. В существовании такой силы императора убеждало, среди прочего, участие монахов – настоящих и бывших – в заговорах против его персоны. Но если говорить о каких-то более дальновидных мотивах, как-то борьба с убылью населения или желание перераспределить материальные блага в пользу армии, то у нас нет доказательств, что они могли служить руководством для Константина; его личные пристрастия значили куда больше. Нет оснований считать, что гонения на монахов или борьба с почитанием икон были для царя способом лишить Церковь ее независимости и водворить власть «государства» во всех сферах человеческой жизни. Спекуляции о связи икон с монахами и о том, что «святого человека» воспринимали как «одушевленную икону», достойную почитания, а сами иконы возводили ум своих почитателей к таким «святым людям», звучат красиво, но не имеют поддержки в исторических источниках. С уверенностью можно сказать одно: Константиновские гонения на монахов были его личным предприятием и закончились с его смертью. Эти гонения надо тщательно отделять от иконоборчества как такового. Церковная и гражданская история эпохи иконоборчества сложна. Ее нельзя понять, подходя к исследованию с заранее подготовленными схемами – и не важно, служат ли эти схемы прогрессистской исторической науки или исходят из якобы верных представлений о существе византийского православия.
Перевод В. Чернова.
Источник: Gero, Stephen. Byzantine Iconoclasm and Monachomachy // The Journal of
Ecclesiastical History. 1977. Vol. 28. P. 241248. C небольшими сокращениями.
[1] Iorga, S. N. Etudes byzantines. Vol. 2. Bucharest, 1940. P. 233.
[2] См. Schwarzlose, K. Der Bilderstreit, Gotha Р. 251. См. также. Meyendorff, J. Byzantine Theology: Historical Trends and Doctrinal Themes. New York, 1974. P. 51.
[3] Brown, P. A Dark-Age crisis: aspects of the Iconoclastic controversy // The English Historical Review, 346 (1973). P. 1-34.
[4] Savramis, D. Die Kirchenpolitik Kaiser Leons III // Sudostforschungen, 20 (1961). P. 15-18.
[5] Alexander, P.J. The Iconoclastic Council of Saint Sophia (815) and Its Definition (Horos) // Dumbarton Oaks Papers, 7 (1959). P. 59, extract no. 2.
[6] Ioannes Zonaras / ed. Büttner-Wobst, vol. 3. Bonn, 1897. P. 274. Lines 10-15.
[7] PG 100, 1116D-1118A.
[8] Vita Pauli (Bibliotheca hagiographica graeca, no. 1471).
[9] Theophanis Chranographia / ed. C. de Boor. Vol. 1. Leipzig, 1883. P. 432. Lines 16-21.
[10] Ibid. P. 436. Lines 26-437. См. также Nicephori archiepiscopi Constantinopolitam opuscula historica / ed. C. de Boor. Leipzig, 1880. P. 72, lines 10-26.
[11] Theophanis Chranographia / ed. C. de Boor. Vol. 1. Leipzig, 1883. P. 442. Lines 18-22.
[12] Ibid. P. 72. Lines 15-18.
[13] Ibid. P. 445-446.
[14] Ibid. P. 71. Lines 18-20.
[15] Ibid. P. 449. Lines 14-17.
[16] Ibid. P. 481-482.
[17] PG 95,369A-371A.
[18] Theophanes Continuatus, Ioannes Cameniata, Symeon Magister, Georgius Monachus / ed. Bekker. Bonn, 1838. P. 102.
[19] Важно отметить, что впервые масштабное сопротивление практике христианского иконопочитания появилось в среде армянского монашества. См. Alexander P. J. An Ascetic Sect of Iconoclasts in Seventh Century Armenia // Late Classical and Medieval Studies in Honor of Albert M. Friend, Jr. / ed. K. Weitzmann. Princeton, 1955. P. 151-160.
[20] Speck, P. Ein Heiligenbilderzyklus im Studios-Kloster um das Jahr 8oo // Actes du XIIe congres international d'etudes byzantines, Ochride, 10-16 septembre 1961, Belgrade 1964, iii, 340.
[21] На этом фоне разительным контрастом выглядят канонические требования средневековой Русской Церкви (Стоглав / ред. Д. Кожаникова. СПб., 1863. С. 150).
[22] Demieville P. L'iconoclasme anti-bouddhique en Chine // Melanges d'histoire des religions offerts a Henri-Charles Puesch. Paris, 1974. P. 18-25.
[23] Kaegi, W. E. The Byzantine Armies and Iconoclasm // Byzantinoslavica, 28 (1966). P. 48-70.