Макаров Алексей Дмитриевич: Как Вы считаете, св. император Константин I действительно уверовал во Христа или же им руководили чисто политические соображения? Если он искал политическую выгоду, то какую? Ведь христианство исповедовало подавляющее меньшинство населения империи.
Кузенков Павел Владимирович: Конечно, христиан было далеко не «подавляющее меньшинство». Несмотря на нелегальный статус, к началу IV века это была самая мощная религия в Римской империи. Напомню, что т. н. Великое гонение Диоклетиана (которое правильнее было бы связывать с именем его подлинного инициатора, Галерия) в 303 году вспыхнуло из-за того, что христианами оказались многие высшие придворные и военные чины, даже члены императорской фамилии… Короче говоря, Христианская Церковь была внушительной силой, и императоры были вынуждены считаться с ее авторитетом и влиянием в самых разных слоях римского общества. Величие св. Константина в том, что он не присоединился к длинной череде гонителей (среди которых, кстати, были его родственники), а нашел в себе силы и мужество не просто уверовать во Христа, но открыто объявить себя христианином. Я говорю «мужество», потому что мы должны понимать, что такое религия для древнего римлянина вообще и для императора — в особенности. Вся римская государственность держалась на двух китах — армии и религиозном культе: и Цезарь, и Август, и все их наследники были не только императорами (то есть верховными главнокомандующими), но и великими понтификами — по-гречески «архиереями». По представлениям того времени, благополучие всего государства зависело от их личного благочестия и от их умения поддерживать благочестие народа. Именно этим объяснялись и гонения на «новомодные» (говоря современным языком) восточные культы, самым известным — но далеко не единственным — из которых было христианство. И вдруг — такой разворот! Триумфатор Константин входит в Рим — и не идет к Юпитеру на Капитолий, а начинает одаривать еще вчера запрещенную христианскую Церковь. Понятно, что для этого должны были быть веские основания.
Но обвинять первого императора-христианина в преследовании «мирских» интересов исторически совершенно некорректно. Такая постановка вопроса характерна для новоевропейского сознания, с его болезненным отношением к попыткам смешения политики и религии. Заметим, что само по себе это разделение, заповеданное Самим Христом, призвавшим воздавать «кесарю кесарево, а Божие — Богу» (Мф. 22:21), стало возможным именно благодаря св. Константину, который отмел соблазнительные предложения лично возглавить Церковь (вспомним слова у Евсевия Кесарийского: «Ты — всеобщий епископ!») и удовольствовался местом ее внешнего попечителя и защитника. Так была на века задана парадигма «двух правящих начал» (управляющих, исправляющих, направляющих) — государственной власти с ее судебно-карательным аппаратом и церковной иерархии, главные «инструменты» которой — молитва и наставление. Эта «система Константина», закрепившая равноправное и независимое соработничество государства и Церкви, просуществовала 16 столетий и была окончательно разрушена только в начале XX века, после русской революции.
Макаров А.Д.: Летом на портале был опубликован перевод статьи «Никейский собор: формирование системы управления в ортодоксии. Имперское христианство против власти епископов», в которой на основании существующих исследований эпохи императора Константина утверждалось, что монарх играл второстепенную роль в формировании ортодоксальной доктрины и церковного устройства того периода. Согласны ли Вы с этой точкой зрения?
Кузенков П.В.: Конечно, Флавий Константин не был богословом, он был военным и государственным мужем. Но в рамках своей компетенции он, как уже было сказано выше, совершил важнейшее для истории Церкви деяние: закрепил независимость Церкви от государства. А ведь это была настоящая революция! Напомню, что и в древнем мире, и в греко-римской античности религия относилась к «социальной сфере» и была неотторжима от государственной жизни. Фараоны вообще были богами, месопотамские и персидские цари находились в центре религиозных культов, а римские императоры обожествлялись. Даже в Ветхом Завете, с его уникально трезвым отношением к государству и власти, религия рассматривается как национальный закон, а вовсе не как система личных убеждений. Это сращивание мирского и священного было смертельно опасно для человечества, ибо снижало планку сакральности до уровня политики и/или ритуала. Выбраться из этой нравственной пропасти призывали пророки и философы, но только Христос, Бог и человек, Царь царствующих, «приявший зрак раба» (Фил. 2:7), показал путь к спасению человечества. Это был путь духовного высвобождения из-под гнетущей власти «мира сего». И св. Константин пошел именно по этому пути: что бы там ни говорили о пресловутом «византийском цезаропапизме», согласно законам империи и канонам Церкви, император не имел никакого статуса в церковной иерархии, а духовенство не имело права заниматься политикой и другими мирскими профессиями. Более того, Церковь была финансово независима от государства, что и было основой ее авторитета.
Макаров А.Д.: Сколько всего епископов было в ортодоксальной Церкви во времена Константина? Возможно ли назвать их число хотя бы приблизительно?
Кузенков П.В.: В начале IV века в одной только Испании, о которой нам известно лучше других регионов, существовали десятки епископских кафедр. Когда в 325 году Константин пригласил на юбилей своего правления в Никею епископов только что объединенной им Империи (эту встречу мы знаем как Первый Вселенский Собор), их съехалось более трех сотен. Они приехали в основном из восточных провинций, так что с учетом Запада их было не менее пятисот. И это несмотря на столетия гонений! А к концу IV века, в эпоху первого крещеного императора Феодосия (Константин, напомним, принял Крещение лишь на смертном одре — настолько трепетно в те времена относились в этому Таинству!), в империи официально действовал принцип: нет города без епископа. В Римской империи было более 1000 городов (кстати, примерно столько же в Российской Федерации) — то есть столько же епископов. Причем во многих регионах существовали и неортодоксальные (еретические) иерархи, конечно, не столь многочисленные. Известным законом Феодосия «О кафолической вере» еретики были объявлены лишенными статуса христиан-кафоликов, то есть не имели права на публичные богослужения, а за пропаганду своих взглядов отправлялись в ссылку (но, заметим, не на костер и даже не в тюрьму).
Макаров А.Д.: Почему в конце жизни император Константин обратился в арианство? Он поменял свои воззрения на христологию или же действовал из политических соображений?
Кузенков П.В.: История о том, что Константин Великий «обратился в арианство» — яркий пример исторического мифа, если не сказать фейка. Базируется она на сообщениях источников — вполне достоверных — о том, что император, всю жизнь мечтавший принять Крещение именно в водах Иордана, внезапно заболел и на смертном одре был крещен Евсевием Никомидийским, в то время столичным и придворным епископом (он был, кстати, родственником единокровной сестры Константина, Констанции). Евсевий был другом известного Ария, защищал его на Никейском Соборе и вместе с ним был отправлен в ссылку за отказ подчиниться соборному решению. Через три года по просьбе умиравшей на его руках сестры Константин амнистировал обоих смутьянов, разрешил им вернуться в столицу и активно добивался их церковной реабилитации. Евсевий вновь получил статус столичного епископа — уже не в Никомидии, а в построенном в 330 году Константинополе, и обряд крещения он совершал как правящий архиерей на территории своей епархии. Подчеркну, что Евсевий в это время являлся вполне законным епископом — можно было бы сказать, «каноничным», но самих канонов в эту эпоху еще, строго говоря, не существовало: каноническое право только начало оформляться. Арианские взгляды Евсевий если и разделял, то во всяком случае не афишировал и на решения Никейского Собора не покушался. Считать его еретиком могли лишь средневековые историки, задним числом зачислявшие «во врагов Церкви» всех противников догмата о единосущии Бога Отца и Бога Сына. Но напомним, что сам этот догмат в Никее был предложен именно Константином Великим — и он никогда от него не отрекался. Так что и говорить об «арианстве» этого императора не приходится. Уверяю вас, если бы в этом отношении были сомнения, Православная Церковь не прославила бы его в лике святого и равноапостольного. Кстати, католики поверили этому мифу — и в западной традиции Константин не почитается как святой и затеняется фигурой папы Сильвестра, вокруг которого сложился еще один знаменитый миф, о т. н. Константиновом даре — но это уже особая история.
Макаров А.Д.: Соответствует ли симфония Церкви и государства изначальному евангельскому идеалу христианства или является скорее отходом от него?
Кузенков П.В.: Для начала необходимо понять, что такое симфони́я Церкви и государства. В законе 535 года, излагающем условия для назначения на церковные должности, император Юстиниан Великий констатирует, что царство и священство — равные по чести божественные дары для обустройства человеческого общества, и если государственная власть будет справедливой, а церковная иерархия — нравственно безукоризненной, то «наступит некое доброе согласие (симфония), которое обеспечит все какие ни есть блага роду человеческому». Таким образом, музыкальным термином «симфония» Юстиниан называет не систему церковно-государственных отношений — как иногда ошибочно считается, — но результат строгого соблюдения тех самых принципов святого Константина, о которых мы говорили выше. А именно: государство имеет свои задачи и функции, Церковь (а точнее, церковнослужители) — свои; эти две структуры независимы и равночестны, обе имеют божественное происхождение; и только если каждая из них будет соответствовать своему высокому предназначению, можно сказать, без фальши исполнять свою партию в хоре, тогда и их совместная деятельность будет «симфонична», а не звучать какофонией. Это ли не евангельский идеал? «Власти предержащие» носят меч и следят за порядком, наказывая злодеев и поощряя добро (см. Рим. 13:1-7; 1 Петр 2:13-17). А Церковь возносит молитвы «за всех человеков, за царей и за всех начальствующих» (1 Тим. 2:4-1), помня при этом, что «дóлжно повиноваться больше Богу, нежели человекам» (Деян. 5:29).
Макаров А.Д.: Корректно ли употреблять в отношении сложившейся при императоре Константине I системы церковного управления термин «цезарепапизм»?
Кузенков П.В.: Взаимосвязанные понятия «папоцезаризма» и «цезарепапизма» относятся к совсем другой эпохе, к обстоятельствам борьбы между римскими папами и германскими императорами так называемой Священной Римской империи в XI–XII веках. Она происходила в условиях средневековой Европы, не имеющих ничего общего с ситуацией в позднеантичном мире IV века. Более того, сам по себе конфликт между папами и императорами возник в результате грубого искажения «константиновской» модели церковно-государственных отношений. Сначала папство присвоило себе, наряду с духовной, еще и светскую власть — якобы отданную папе Сильвестру императором Константином при его отъезде в Константинополь. Затем германские короли, получавшие императорский венец из рук пап, стали посягать на их назначение по своему выбору, грубо попирая церковные каноны. В итоге папам пришлось буквально «с боями» защищать свою независимость, всеми способами ослабляя власть своих противников (так что в результате Германия и Италия рассыпались на десятки мелких владений и восстановились как государства только 150 лет назад). Короче говоря, покушения государственной власти на церковную иерархию и наоборот надолго привели к дестабилизации всей Западной Европы.
Ничего подобного не было в Римской империи и ее законной наследнице Византии. Да, императоры имели решающее влияние на выбор патриархов — но это было реализацией древнего принципа избрания епископа не только клиром, но и народом, представителем которого и выступал василевс. Да, ряд правителей — особенно иконоборцы VIII века — притязали на статус «царя и священника» и пытались диктовать Церкви догматы и каноны. Но все это воспринималось именно как искажение православной экклезиологии и неизменно осуждалось. Более того, императоры не раз ощущали на себе силу авторитета «непослушных» архиереев и старались не конфликтовать с церковными властями, понимая, что это грозит им потерей легитимности и власти. Но Церковь Православная достигала этого не громогласными ссылками на права патриарха как «наместника Бога на земле», а высоким нравственным авторитетом своих духовных вождей, которые даже в темницах и ссылках выступали суровыми обличителями и грозными соперниками всесильных василевсов.
Макаров А.Д.: В своей статье «Политика и “полития” в византийской традиции» Вы пишите: «Апостольские призывы к покорности властям любого уровня акцентируют представление о власти как богоустановленной системе служения добру». Означает ли это, что проявление непокорности властям, например участие в протестных движениях, противоречат духу апостольской проповеди?
Кузенков П.В.: Давайте вспомним слова самых авторитетных апостолов. Святой Петр в Первом Соборном послании — а это, напомню, обращение ко всей Церкви — наставляет христиан: «Будьте покорны всякому человеческому начальству для Господа: царю ли, как верховной власти, правителям ли, как от него посылаемым для наказания преступников и для поощрения делающих добро, — ибо такова есть воля Божия, чтобы мы, делая добро, заграждали уста невежеству безумных людей, — как свободные, не как употребляющие свободу для прикрытия зла, но как рабы Божии. Всех почитайте, братство любите, Бога бойтесь, царя чтите» (1 Петр. 2:13-17). Ему по сути вторит святой Павел в Послании к Римлянам: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению. А противящиеся сами навлекут на себя осуждение. Ибо начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых. Хочешь ли не бояться власти? Делай добро и получишь похвалу от нее, ибо начальник есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое. И потому надобно повиноваться не только из страха наказания, но и по совести. Для сего вы и подати платите, ибо они Божии служители, сим самым постоянно занятые. Итак, отдавайте всякому должное: кому подать, подать; кому оброк, оброк; кому страх, страх; кому честь, честь» (Рим. 13:1-7).
Какие глубокие слова! Но они не так просты для понимания. Апостолы не просто призывают почитать власть и подчиняться ей, они четко обозначают задачи самой власти: наказывать преступников, поощрять делающих добро и через все это — служить Богу как высшему принципу Истины и Блага. Говорили они, заметим, вовсе не о боголюбивых православных царях, а о довольно мало симпатизировавших христианам римских правителях середины I века — вроде Тиберия и Нерона. Но и они в их глазах — «слуги Божьи», ибо олицетворяют принцип порядка и единоначалия, пронизывающий весь космос.
Но и подчиняться апостолы призывают не слепо и не по-рабски, но «как свободные» и «по совести» (буквально: «сознательно», διὰ τὴν συνείδησιν). При этом они предостерегают от того, чтобы «употреблять свободу для прикрытия зла». В переводе на язык нашего времени это означает, на мой взгляд, примерно следующее. Власть как принцип управления человеческим обществом — полезна и благотворна, и разрушать ее — греховно и безумно. Но не надо путать власть с властителями, которые могут и не отвечать высокому предназначению. В этом случае они неизбежно понесут наказание от Бога, ибо своим недостойным служением оскорбляют именно Его. А если злой правитель вдобавок начинает преследовать Церковь — покорность ему преступна, ибо это означало бы духовное порабощение. Но даже в этом случае сопротивление богомерзким приказам не сопровождается ни «протестными движениями», ни дискредитацией и неуважением к власти. И история показала, как христиане умеют противостоять самым жестоким политическим системам и побеждать своей смиренной верностью Богу самых горделивых земных владык.