Изучение эпохи Константина показывает, что в контексте своего времени император предстает совсем иным, нежели можно было представить прежде. Разнообразие взглядов в этом вопросе вполне естественно, ведь константиновское время в некотором смысле является «точкой сборки» христианской цивилизации. От представлений о нем напрямую зависит не только подход к изучению дальнейшей истории Церкви, но и понимание основных богословских концепций христианства. Константиновская эпоха в жизни Церкви не перестает интересовать современных историков и богословов. В данном обзоре собрана пятерка наиболее интересных, по мнению автора, книг последних лет, посвященных первому императору-христианину и Церкви его времени.
Lenski, Noel (ed.). The Cambridge Companion to the Age of Constantine. Cambridge University Press, 2007.
Ноэль Ленски. Кембриджский сборник по эпохе Константина.
Лучшее современное введение в тематику. Статьи это междисциплинарного сборника подготовлены специалистами в соответствующих областях науки. Особые разделы посвящены политическому контексту эпохи, религиозной жизни (включая христианство и языческие религии), правовой и социальной структуре римского общества, культуре и искусству, военной и дипломатической истории. Первая глава «религиозного» раздела – «Влияние Константина на христианство» – написана ведущим специалистом по данной теме Гарольдом Дрейком, который на момент выхода книги занимал пост профессора истории Калифорнийского университета. В начале своей статьи Дрейк дает критическую оценку прежним подходам к исследованию проблемы. «Некогда, – пишет он, – единственным вопросом (о Константине и христианстве) была степень “искренности” обращения императора» (с. 111). Дрейк не подвергает сомнению сам факт действительного обращения императора в христианскую веру. Однако он указывает на неоправданность представления о Церкви той эпохи как о чем-то монолитном. «Современные историки, – отмечает Дрейк, – согласны, что христианство времен Константина, будучи более организованным по сравнению с античными религиями, по сравнению с более поздней эпохой все еще представляло собой очень рыхлую структуру из локальных общин. Объединяющим фактором были периодические встречи епископов этих общин, однако они заметно отличались между собой не только устройством, но и многими аспектами учения» (с. 112). Таким образом, согласно Дрейку, главный вопрос об обращении Константина заключается в том, какой именно из многочисленных типов христианства своей эпохи он принял.
Чтобы разобраться, автор исследует тему ереси и ортодоксии в константиновскую эпоху. Дрейк убежден, что Константин гораздо серьезнее, чем в прошлом полагали его критики, относился к христианской этике. Именно этическими мотивами он объясняет сравнительно мягкую политику императора даже по отношению к таким социально небезопасным движениям, как донатисты. Однако все это не мешало Константину твердо стремиться к единству Церкви, которое теперь было тесно связано с единством империи. Сочетание сравнительной мягкости с четким целеполаганием его церковной политики легло в основу образа Константина как «святого царя». Даже если оставить в стороне потребности империи, сам факт легализации христианства уже требовал от Церкви шагов к внутреннему единству: ведь у легализации должен быть конкретный субъект. «Защитив права епископов на церковное имущество, Константин повысил их статус и властные возможности; однако стремление императора и результаты, к которым оно привело, не совпадали. Христианство научило Константина, что к правильной вере нельзя принудить силой. Но в ответ Константин невольно научил христиан тому, сколь важна религия в системе римского общества и как щедро общество готово вознаградить религию за эту ее роль» (с. 132). Структуризация Церкви описана в следующей главе сборника. Ее автор, научный сотрудник Крайст-Черч-колледжа Оксфордского университета, патролог Марк Эдвардс, продолжает тему взаимосвязи легализации Церкви и ее консолидации. Консолидация включала в себя два взаимодополняющих пути: объединение тех, кто был к нему способен, и исключение всех прочих. Чем более конкретной становилась субъектность Церкви, тем больше формальных факторов требовалось для ее определения и тем четче должны были быть границы Церкви. Все это требовало намного более высокого уровня взаимодействия между общинами, который был достижим лишь через повышение значимости епископов. «Для Константина, – пишет Эдвардс, – роль епископа в своей епархии, как и роль полководца в своей армии, состоит в том, чтобы вести за собой» (с. 145).
Leithart, Peter J. Defending Constantine: the twilight of an empire and the dawn of Christendom. IVP Academic, 2010.
Питер Лейтхарт. В защиту Константина: Закат империи и заря христианского мира.
Автор книги – популярный британский протестантский богослов и пастор в одной из евангельских церквей Лондона. Поэтому не будет ошибкой сказать, что его книга – знаковый пример ревизионистской школы в контексте традиционно враждебной к Константину протестантской историографии, в чем и состоит ее основная ценность. Главная мысль Лейтхарта состоит в том, что обращение Константина было совершенно искренним, что сближает его с большинством современных исследователей. Идея, которая отличает книгу Лейтхарта, состоит в том, что влияние Церкви на Константина было значительно сильнее, чем влияние Константина на Церковь. Автор убежден, что имперское христианство Константина в историческом контексте было явлением положительным. Лейтхарт отмечает, что этически мотивированные перемены в политике и законодательстве императора не могли быть подиктованы простым расчетом. Что же до тех моментов, когда Константин, по-видимому, отступал от христианских принципов, Лейтхарт объясняет их историческим контекстом и личными особенностями императора. «Как показала дальнейшая история западного права, – отмечает автор, – главной заслугой первого императора-христианина было то, что он позволил Церкви остаться собой, создать собственные правовые структуры, свою систему разрешения конфликтов и наложения санкций» (с. 232). Лейтхарт на принципиальном уровне отрицает то, что часто называют «константиновским переломом» церковной истории. Он убежден, что основная заслуга императора в том, что он позволил разросшейся Церкви сохранить ту меру свободы, которую было возможно сохранить с учетом социального и исторического контекста.
Hoover, Jesse A. The Donatist Church in an Apocalyptic Age. Oxford University Press, 2019.
Джессе Гувер. Церковь донатистов и апокалиптическая эпоха.
В книге профессора Бейлолского университета, США, Джессе Гувера изучается понимание донатистами Окровения Иоанна Богослова. Автор выясняет, насколько богословие этой книги повлияло на движение донатистов и насколько донатистские эсхатологические ожидания отличиались от таковых в среде ортодоксальных христиан. Гувер утверждает, что для Западной Церкви позднеантичного периода ожидание скорого конца времен было достаточно характерным явлением, и то, что в донатистской среде эту ожидание вызывало больше практических выводов, в какой-то момент помогало им заявлять о себе как о самой «истинной» ветви христианства. Автор останавливается на «негативной» роли донатистов в процессе консолидации Церкви в константиновскую эпоху. С одной стороны, это движение вобрало в себя все радикальные элементы, которые могли бы выступить в оппозиции новой системе отношений Церкви и государства. С другой, апокалиптическая ориентация донатистов противопоставляла их социуму, одновременно являясь «самоопровергающимся» пророчеством, ведь никакого конца света так и не случилось. Вместе с тем автор полагает, что донатистский «апокалиптизм» был не изолированным явлением. В более сдержанных формах он был присущ всему западному христианству, во многом вопреки тому, что константиновские преобразования настраивали Церковь, ставшую важной частью социума, на позитивную и даже прогрессистскую оценку исторической перспективы (без чего мотивировать общество на прогресс и борьбу за свою идентичность было бы невозможно).
Edwards, Mark J. Religions of the Constantinian Empire. Oxford University Press, 2018.
Марк Эдвардс. Религии в империи Константина.
Автор работы – уже упоминавшийся британский патролог Марк Эдвардс. В работе анализируются отношения между императором Константином Великим и существовавшими в современном ему обществе религиозными течениями. В первой части автор рассказывает о формировании христианской философии как противовеса господствующему неоплатонизму. Вторая часть посвящена другим (помимо христианства) «негосударственным» религиям Римской империи, многие из которых в константиновскую эпоху столкнулись с сильнейшим кризисом. В третьей части книги автор анализирует перемены в церковной и общественной жизни империи, произошедшие в результате христианизации высшей власти.
Главной и очень важной особенностью книги является охват проведенного исследования. Автор цитирует буквально каждый известный источник, связанный с темой. Это помогает обратить внимание на те обстоятельства, которым прежде уделялось недостаточно внимания. Автор указывает на то, что, с одной стороны, религиозный ландшафт Римской империи времен Константина был очень пестрым – несмотря на то что неоплатонизм представлял собой в известной мере «господствующую философию» (причем это господство принималось и многими христианами); с другой стороны, христианство также было неоднородным – его типы могли колебаться от донатистского эксклюзивизма и отрицания интеллекта до практически полного усвоения «языческой» интеллектуальной, а отчасти и духовной культуры. Автор отмечает, что характерной чертой многих «языческих» религий той эпохи был развитой монотеизм, философскую основу для которого составлял все тот же неоплатонизм. Определение ὕψιστος («высочайший, всевышний»), отмечает автор, «встречается не только рядом со словом “Бог”, но и с именами конкретных божеств, почитаемых в Риме» (с. 130). Но при этом Эдвардс признает, что христиане считали свою веру совершенно несовместимой не только с многобожием, но и с нехристианским монотеизмом, поскольку образ Бога, который предлагал этот монотеизм, и вероучительно, и этически отличался от Бога Библии. Само по себе это отторжение со стороны христиан не препятствовало религиозному синкретизму, если инициатива исходила из нехристианской среды. Различные околохристианские или гностические группы были распространены в Риме этого времени, причем граница между ними и Церковью была нечеткой – ввиду уже упоминавшегося плюрализма мнений среди христиан. Христиане, утверждает автор, были тем не менее более едины, нежели «язычники» – что было одним из факторов обращения Константина. При этом сам характер константиновоской легализации Церкви приводил к дальнейшей ее консолидации; автор полагает, что мотивация Константина в данном вопросе была более нравственной, нежели политической, ведь христиан все еще было сравнительно немного. Согласно Эдвардсу, религиозная политика Константина не нарушала разнообразия и относительно мирного сосуществования различных религий. Однако инструментарий этой политики поощрял формирование крупных, консолидированных структур. Это неизбежно вело к тому, что при менее рассудительных наследниках императора религиозное пространство Рима становилось все более единообразным в отношении как разных религий, так и плюрализма внутри Церкви.
Drake, Harold. Constantine and the Bishops: The Politics of Intolerance. John Hopkins University Press, 2012.
Гарольд Дрейк. Константин и епископы: Политика нетерпимости.
В данной работе профессор Калифорнийского университета Гарольд Дрейк поставил перед собой сложную задачу: доказать стремление Константина обеспечить сосуществование и даже некоторое согласие между религиозными группами Римской империи в контексте его политики предоставления преференций христианам. Дрейк убежден, что христианская вера самого императора включала убежденность в том, что никого нельзя принудить к религии (с. 285). Однако характер его реформ предполагал усиление дисциплины, и Церковь, попав в орбиту этих преобразований, не могла избежать мер Константина по консолидации. Автор разделяет мнение о том, что Церковь эпохи Константина была очень пестрой как по устройству, так и вероучительно. При этом единственный технически возможный способ взаимодействия между ней и государственной властью состоял в признании последней главенства епископов над общинами. Такое главенство существовало и прежде, но его степень могла отличаться от одной поместной Церкви к другой. Теперь же слово «епископ» обретало более конкретное и унифицированное значение, а полномочия епископа определялись не только поместным церковным правом, но и общими принципами государственного признания. Этот процесс, поставивший знак равенства между общиной и епископом, которую он отныне полностью в себе воплощал, неизбежно вел к появлению «неправильных» епископов – как в случае внутриобщинных конфликтов, так и при конфликте между общинами и даже при личных противоречиях. В условиях, когда государственное признание превратилось в важный, если не основной, источник епископской легитимности, разрешение подобных конфликтов не могло обойтись без вмешательства государства с присущим ему аппаратом насилия. «Ответ на вопрос о причинах внутрицерковного насилия, – отмечает Дрейк, – лежит в организации, а не в богословии христианской Церкви» (с. 75).