Понять вынесенный в заглавие статьи смысл поможет размышление о духовных связях и смыслах, заложенных в русскую историю, прежде всего в историю Русской Церкви в ХХ веке. «Трагическим непониманием» назвала известная германская славистка Фэри фон Лилиенфельд ситуацию, при которой современники XVIII века – великий русский поэт А.С. Пушкин и великий русский святой преподобный Серафим Саровский – не только не знали друг друга, но и не испытывали в друг друге никакой потребности[1]. Как оказалось, у человека, ставшего знаменем великой русской культуры, и у величайшего духовного подвижника Синодального периода Русской Церкви не было общих идеалов, целей, жизненных задач и перспектив. Европеизированная Россия начиная с XVII века шла путем, приведшим ее к революционным потрясениям в начале ХХ века, путем политической борьбы и социальных битв. Русь, которую многие именовали Святой, в лице старцев, наследников Нила Сорского и Сергия Радонежского, звала к преображению через покаяние, внутреннее умиротворение и просветление. Их келейные поучения и были ответом на злободневные вопросы российской действительности.
В дореволюционной России вопросы бытия все решали по-своему: кто-то уходил в мистицизм, кто-то в хлыстовщину, кто-то в революционное движение. В XIX веке в стране происходило размежевание политических и духовно-нравственных сил, обострялись классовые антагонизмы. При внимательном рассмотрении социальная природа каждого была видна без труда: хлыстовство простонародья и великосветское элитарное увлечение мистицизмом Блаватской и лорда Редстока. Следует отметить, что старчество так и осталось периферийным явлением религиозной мысли и аскетического делания. В Русской Церкви оно не стало определяющим. Все течения общественной и религиозной мысли и жизни укладывались в извечные формулы «третьего Рима» и «второго Иерусалима»[2].
Итоги XIX века, века расцвета Оптиной и Дивеева, не были утешительными. Ни старцам, ни иерархам, которые были единомысленны с ними, таким как Феофан (Говоров) и Игнатий (Брянчанинов), ни православно-мыслящей интеллигенции так и не удалось вывести Церковь синодальной эпохи из «паралича». Она оказалась неподготовленной к катаклизмам, которые уготовал для нее ХХ век. Напрасно архиепископ Вологодский Никон (Рождественский) в связи с прославлением многих святых-чудотворцев (в том числе прп. Серафима Саровского) в начале ХХ века предупреждал российскую общественность о грядущих роковых для царства и Церкви событиях[3]. «Бесов революции» в обществе не узнали, несмотря предостережения многих, в том числе и писателей – властителей дум, напр. Ф.М. Достоевского.
Связанная с грядущим владением Константинополем и восстановлением Православного царства надежда стать наконец в начале ХХ века «третьим Римом» была разрушена и сметена волнами нахлынувшей революции. О губительности необоснованных надежд и «великодержавного папизма» предупреждал церковных иерархов архиеп. Антоний (Храповицкий) в 1916 году[4]. А затем даже использование советским государством формулы «третьего Рима» в формате четвертого Интернационала не принесло желаемого успеха в плане реализации планов советской гегемонии в мире. Одной из причин гонений на Церковь в 1960-е годы А. Федотов и вместе с ним другие историки считают провал использования Церкви в качестве инструментария для реализации наступательной международной стратегии СССР в конце 1940-х годов. «Православным Ватиканом» Русская Церковь так и не стала[5].
Очень показательными для понимания смыслового узла Россия – Русь и реализации связанных с ним смыслов являются мысли епископа Романовского Вениамина (Воскресенского, 1871-1932). Откликаясь на проведение в жизнь декрета об отделении Церкви от государства, епископ, как и многие в то время, давал пессимистический прогноз. Он писал, что с отделением Церкви от государства «кончилась Святая Русь», акт отделения являлся, по его мнению, отречением государства от Христа, изгнанием Христа из государственного института, апокалиптическим актом конца прежнего христианского мира. Особенно трагическим по своим последствиям, по его мнению, был акт превращения экономических технологий и отношений (социализм и коммунизм) в атеизм философско-материалистического мировоззрения. Несмотря на трагичность ситуации, он, обращаясь к пастве, ободрял ее, говорил (без ссылки на опыт святых отцов – Д.С.), что при атеизации человечества выходом для христианина может быть созидание внутреннего человека, человека, хранящего принципы как святыни в своем сердце. Только так, по его мнению, можно сохранить Церковь Христову, т. е. организацию, институт. В его размышлениях Россия как государство отступает на второй план – в первую очередь его заботой является человек, его внутренний мир. Ибо хранение и защита Боготворческой эволюции может реализовать замысел Божий о человеке, вести человека посредством истории к спасению. «Верность этого единственного оставшегося пути была засвидетельствована Богом, одарившим многих из них [верующих] сиянием великих духовных дарований, – писал он. – Ибо сказано, что соразмерно искушениям определены и дарования»[6]. Созвучным мыслям епископа Вениамина является написанное в конце 1920-х годов, почти в то же самое время, письмо соловецких исповедников, в котором они просили государственную власть оставить Церковь в покое, предоставить ей следовать путем ее предназначения, путем, обозначенным в историографии как созидание второго Иерусалима, где священство будет иметь царское достоинство благодаря своим внутренним качествам[7]. Вышеприведенные аргументы позволяют нам более вдумчиво рассмотреть картину происходивших событий и места религии в жизни советского человека середины ХХ века.
В конце 1950-х – начале 1960-х годов Русская Церковь испытала на себе очередное гонение, при котором существенно были сокращены ее административные структуры, закрыто и разрушено большое количество храмов, имеющих ценность памятников культурного наследия, решениями партийных постановлений и Архиерейского 1961 г. и Поместного 1971 г. соборов было нарушено при трудном диалоге с властью и компромиссами восстановленное после войны каноническое устройство управления приходскими структурами, при котором настоятель-пастырь стоял во главе церковной общины. Следует отметить, что основным фронтом борьбы с религией, осуществляемой советской властью с педантичным постоянством, был идеологический – тотальное внедрение атеистического воспитания, от детсадов до высших учебных заведений, антирелигиозные лектории во всех хозяйственных субъектах, многотиражные издания антирелигиозной литературы. Данные статистики показывают, что огромные силы и ресурсы страны были брошены на идеологический фронт для воспитания нового советского человека и новой общности – советского народа. Влияние интернациональных идей подразумевало распространение советского влияния по всему миру. Большое внимание в этом вопросе уделялось и Русской Церкви, ее вкладу в «дело мира во всем мире». Наряду с заявленными на XXI и XXII съездах партии успехах в области построения нового, коммунистического общества, рапортами о достижениях в области освоения космоса и научно-технической революции, открывавшими новые перспективы для воспитания безрелигиозного человека и восхищавшими большую часть советских людей, присутствовал иной взгляд, который подразумевал реальную и трезвую оценку достижений общества, целью которого было ликвидация индивидуума и критический взгляд на состояние действительности. Верующие, которые по некоторым оценкам составляли половину населения СССР, оставаясь лояльными по отношению к государственной политике, уходили во внутренний мир, в котором звучала молитва и созидались религиозные ценности. Позицию многих верующих людей озвучил находящийся в эмиграции философ И. Ильин. «Государственная власть не считает личную душу человека самостоятельным источником воли, мысли и дел, – определял он позицию советских властей по отношению к человеку. – Человек [для власти] есть объект произвола, повинный беспрекословным послушанием, он есть трудовой механизм, подлежащий в любой момент уничтожению <...> Мучительства первых христиан и приемы католической инквизиции не просто вернулись, – делает вывод философ о состоянии свободы в советском обществе, – они принципиально включены в самый строй нового государства»[8].
Осознавая реальность происходящего и подтверждая незыблемость своих вековых идеалов, в годы, когда государство притесняло религию, несмотря на свое численное превосходство среди православных Церквей (на тот момент РПЦ состояла из 67 епархий, около 6800 приходов на территории СССР), Русская Церковь заявляла о себе как о части Вселенской Церкви, союзе верующих, «богоустановленном духовном царстве», имеющем задачей «приобщить конечное и временное бесконечному и вечному», т. е. как об институте, живущем не столько внутренним официозом, сколько эсхатологическими парадигмами[9]. Именно благодаря внутренней силе, основывающейся на духовном потенциале народа, воспитанного на вековых традициях православия, верующие люди находили возможность духовной жизни не столько среди обрядности официальной Церкви, сколько искали и находили ее в общинах у старцев и стариц. Следует отметить, что именно в период, когда целые области Казахстана, Западной и Восточной Сибири, Урала и Севера страны были без храмов, в глухих сельских приходах возникло широкое движение духовничества и старчества, которое осуществляли репрессированные в 1930-е годы монахи и монахини, а также покинувшие закрывавшиеся монастыри в 1960-х годах в Молдавии и на Украине монастырские насельники. К ним, преодолевая большие расстояния, ехали люди. Историк Сергей Бычков, вспоминая о своем приходе в общину архимандрита Тавриона (Ботозского), рассказывал, как был поражен тем, как этот монах мог говорить о духовных ценностях жизни. Он вспоминал о «бодрствующей совести» о. Тавриона, качестве, которое помогало тому «сопротивляться конформизму и не склоняться перед тоталитаризмом»[10]. Количество духовных чад у многих старцев превышало тысячу человек. По мнению митрополита Астанайского и Казахстанского Александра (Могилева), у схиархимандрита Саввы (Остапенко) было более 7000 духовных чад, живущих во всех концах тогдашнего Советского Союза[11].
Религиозные дарования открывались через монашествующих, живущих в миру, трудившихся на гражданской службе. По свидетельству многих очевидцев, они несли свою миссию среди народа, являясь его учителями и наставниками[12]. Возникло пусть небольшое по своему количеству, но знаковое движение интеллигентов-неофитов, которые приезжали к старцам и составляли общины духовных чад. Среди них были верующие советские ученые с мировыми именами – Д.С. Лихачев, Л.А. Арцимович, С.П. Королев, М.В. Келдыш. Движение возвращенцев и обращенцев в Церковь из числа бывших комсомольцев 1920-1930-х годов, а также ищущих свободы и идеалов молодых людей дало ей новую кровь, новые силы, которые уже не могли сдержать воздвигнутые государством ограждения гетто. Второй Иерусалим не только сохранил для будущего церковного возрождения 1990-х годов веру в народе, он дал импульс для прихода в Церковь большого количества людей жаждущих, ищущих, людей, которые затем, уже в 2000-е годы, вновь подняли знамя «третьего Рима» – Православного царства, которое должно включить все территории «Русского мира», великодержавной православной России[13].
Основной вывод по итогам гонений на Церковь, который сделал наряду с другим историками Н.П. Петлин, звучит так: не столько официальная Церковь смогла противостоять антирелигиозному наступлению государства, сколько в борьбе между верой и безверием человека в атеистическом государстве победил русский народ. «Православная Церковь была способна выдержать беспрецедентные преследования советской власти в течении 70 лет только потому, – писал он, – что находила самоотверженную поддержку русского народа»[14]. Вызывает интерес в контексте данной статьи об итогах антирелигиозной компании 1960-х годов мнение, озвученное прот. А. Шмеманом, который писал, что истинным поклонникам Бога, поклоняющимся Ему в «Духе и Истине», невозможно навязать материалистическое учение. Он подчеркивал, что борьба советского государства и в первую очередь партийной идеологии с религией была проигрышной, т. к. боролись с суеверием, а не с самими основами религии Богооткровения. Он говорит о том, что как суеверие, как закон, как рабство, религия была нужна была государству для превращения свободных людей в винтики, в служителей и рабочих безличного коллектива. «Больше всего на свете они [борцы с религией] боятся, что кто-нибудь узнает о настоящем смысле религии, – восклицал А. Шмеман, – об этих потрясающих, освобождающих словах Христа: “в Духе и Истине”!»[15].
«Поклонение в Духе и Истине» до сих пор является для большинства русских людей неизведанной планидой. Вывод по изложенному в статье материалу остается неутешительным – непонимание Руси Россией по-прежнему остается. Великая русская культура до сих пор остается глуха к голосу наследия св. митр. Филарета (Московского) и митр. Антония (Храповицкого), не говоря уже об опыте внутреннего делания старцев, описанном в «Добротолюбии». «Трагическое непонимание» религиозных основ культуры, да не только культуры, а основ самой религии, всегда будет вносить противоречия смыслов между поклонниками высокой культуры и подвижниками веры, оставляя выбор между «третьим Римом» и «вторым Иерусалимом», между А.С. Пушкиным и прп. Серафимом Саровским. Такой взгляд будет вызывать и вызывает непонимание не только у иностранцев, но и у самих русских, ибо «не плоть, а дух растлился в наши дни…»[16].
[1] Лилиенфельд Ф. Восстановление? Нет – возвращение // Литературная газета. 1988. №15. С. 13.
[2] Сазонов Д., прот. Церковь и государство: на пути к третьему Риму // Романовские чтения. История Российской государственности и династия Романовых: актуальные проблемы изучения. Материалы конференции. – Кострома: КГУ им. Н.А. Некрасова. 2008. С. 25-40.
[3] Никон (Рождественский), архиеп. Мои дневники. Мои дневники. Вып. 1-7. Сергиев Посад, 1914–1916. С. 68-69.
[4] Антоний (Храповицкий), архиеп. Чей должен быть Константинополь? Ростов-на Дону: Типография «Электра», 1916. С. 8-10.
[5] Федотов А.А. Русская Православная Церковь в1943-2000 гг.: внутрицерковная жизнь, взаимоотношения с государством и обществом (по материалам Центральной России). Иваново, 2009. С. 67.
[6] Страж Церкви Христовой: Священномученик Вениамин (Воскресенский), жизненный путь, письма, документы / Сост. – епископ Рыбинский Вениамин (Лихоманов), И.Г. Менькова. М.: Изд-во ПСТГУ, 2018. С. 134.
[7] Регельсон Л. Трагедия Русской Церкви 1917-1945. М.: Крутицкое Патриаршее подворье. 1996. С. 419.
[8] Ильин И. «Наши задачи». Статьи 1948-1954 гг., в 2-х т. Париж: Издание Русского Обще-Воинского союза, 1956. С. 528.
[9] Русская Православная Церковь. Очерки истории 1917-1988гг. Вып.2. М.: Издание Московской Патриархии. 1988. С. 81-83.
[10] Бычков С. Страдный путь архимандрита Тавриона. М.: Издательство «Тэтис Паблишн», 2007. С. 238.
[11] Александр (Могилев), архиеп. «Господи, Имени Твоему дай славу…». Кострома, 2009. С. 52.
[12] Там же. С. 30.
[13] Сила нации – в силе духа. Книга размышлений Святейшего Патриарха Кирилла / сост. А. В. Велько. Минск: Белорусская Православная Церковь, 2009. С. 70-71.
[14] Петлин Н.П. Православие и психология русского народа // Владимирский сборник в честь празднования Тысячелетия Крещения Руси. Монреаль: Издание Братства прп. Иова Почаевского. 1988.
[15]Шмеман А., прот. Воскресные беседы. Paris: YMKA-PRESS, 1989. С. 205-206.
[16] Тютчев Ф. Наш век. Соч. в 2-х т. Т. 1. М.: Изд-во «Правда», 1980. С.129.