Едва ли кто-то станет оспаривать факт, что обмирщение духа нынешнего европейского сообщества в течение относительно короткого, не более 100 лет, периода времени внесло глубокие изменения в прежние отношения между Церковью и государством. Причем не только в теоретическом плане, но и в сугубо практическом. Хотим мы признавать или нет, но современное европейское общество решительно идет по пути дехристианизации. Не стала, разумеется, исключением и Россия, за плечами которой целая эпоха богоборчества со всеми вытекающими последствиями.
Однако отказ от прежних органичных отношений с Церковью (в данном случае не важно, говорим мы о Православной, Римо-католической или Реформаторской церквах или вообще о традиционных религиозных сообществах) может быть оформлен по-разному: от крайних выражений, подчеркивающих решительное отречение государства от вообще какой-либо связи с любым религиозным культом, до сохранения религиозных традиций, а также их влияния на публичную сторону деятельности государства при одновременном выделении Церкви в самостоятельную сферу. В этом отношении мы оказались впереди планеты всей, для чего, на самом деле, никаких объективных предпосылок не существовало. Только конъюнктурными причинами и личными симпатиями/антипатиями авторов-разработчиков можно объяснить то факт, что именно в нашем основном законе (как традиционно именовали конституцию ранее) Российская Федерация признана не только «светским государством» (ст. 14 Конституции РФ), но и запрещено существование какой бы то ни было государственной идеологии (ст. 13). Самое «замечательное» при этом, что само понятие «светское государство» не только не является распространенным в конституционных актах других государств, но и содержание его носит весьма неопределенный характер, допускающий множественность толкований в зависимости от взглядов толкующего.
По-видимому, разработчики нашей конституции полагали, будто лишь за счет максимального дистанцирования политической власти от каких-либо религиозных культов, за счет идеологической анархии и может полнокровно реализоваться свобода совести, обеспечиваться мирное сосуществование представителей разных религиозных организаций, господство права и демократических институтов. Очевидно также, что «отцы-основатели» руководствовались сугубо доктринальными и умозрительными рассуждениями, не имеющими никакой связи с прошлым нашего Отечества. И не случайно при чтении нашей конституции остается ощущение, что речь идет не об основном законе конкретной страны – России, а о конституции «вообще», конституции теоретического государства. Как будто перед нами не живой закон, а учебник по праву, в котором изложена очередная теория «справедливого общества». Нет даже намека на понимание того, что на протяжении многих веков русский народ руководствовался в своей жизни конкретными религиозными догматами и традициями, что вся русская культура проникнута православием, а те этносы, которые принадлежат иной вере, также сформировали свою культуру – политическую, правовую, бытовую – на основе собственной религии, а не общетеоретических гипотез.
Почему-то наших правоведов не смутил тот факт, что в подавляющей массе европейские, в частности, государства нисколько не побоялись заявить о своей принадлежности к тому или иному вероисповеданию, оставаясь при этом правовыми, демократическими и свободными. А произошло это потому, что наши конституционалисты безосновательно и ложно отождествили два разных принципа: равенство всех религий перед законом (принцип равнозначности) и принцип равноценности религиозных культов. Если первый носит сугубо формальный характер: для закона все религии равны, если, конечно, они не деструктивны, то второй имеет исключительно содержательный, качественный характер. И допущение всех религий пред лицом закона вовсе не означает, что их нельзя оценивать и сравнивать в контексте исторического наследия и духовной культуры конкретного народа. А потому государство, нисколько не нарушая свободу совести своих граждан, отдает первенство конкретному вероисповеданию, причем законодательное и политическое закрепление преобладающей роли того или иного религиозного культа может быть осуществлено по-разному.
Например, в Англии парламент – тот единственный орган, который устанавливает догматы англиканского вероисповедания. А король (королева) является защитником англиканской веры. Заметим – именно англиканской, но не ислама или иудаизма. Почему? Потому что исторически английский народ в массе своей принадлежал к этому религиозному культу, и его нравственные принципы являлись основополагающими для англичан на протяжении многих столетий и остаются таковыми до наших дней. Греция, отталкиваясь от этого же принципа, торжественно провозгласила православие государственным вероисповеданием (ст. 3 конституции). Болгария признала традиционным для болгарского народа восточно-православное вероисповедание (ст. 13). Дания (ст. 4) и Норвегия (ст. 2) – лютеранство, Монако (ст. 9), и Лихтенштейн (ст. 3 7) – католическую веру. Более того, в соответствии со ст. 4 конституции, Норвежский король обязан исповедовать лютеранство, оказывать ему покровительство и поддержку. Аналогичное требование содержится и в конституции Дании относительно вероисповедания датского короля (п. 5 части II). Замечательный в лучшем смысле этого слова прецедент создала Сербия, в соответствии со ст. 11 конституции которой «Сербия является религиозным государством», но при этом Церковь отделена от государства, и никакая религия не может быть установлена как государственная или обязательная. Особый интерес вызывает конституция Ирландии. Хотя в соответствии с ее ст. 44, государство обязуется не покровительствовать какой-либо религии, в преамбуле тем не менее содержатся следующие строки: «Во имя Пресвятой Троицы, от Которой исходят все власти и к Которой как к нашей последней надежде должны быть направлены все действия человека и государства, мы, народ Эйре, смиренно признавая все наши обязанности перед нашим Священным Господином Иисусом Христом, Который поддерживал наших отцов в столетиях испытаний…» и далее по тексту.
Помимо этого, существует практика «мягкого» разграничения сфер деятельности Церкви и государства. Так, например, ст. 25 конституции Польши гласит: «Отношения между государством и церквами, иными вероисповедными союзами строятся на принципах уважения их автономии, а также взаимной независимости каждого в своей области, равно как и взаимодействия на благо человека и на общее благо». Конституция ФРГ также устанавливает лишь, что «свобода вероисповедания неприкосновенна» (ст. 4). Конституция Австрии закрепляет принцип, что привилегии граждан в зависимости от вероисповедания недопустимы (ст. 7). Аналогичное правило заложено в конституции Португалии (ст. 13), Андорры (ст. 6) и Испании (ст. 14). Конституция Италии говорит о равенстве всех религий перед законом (ст. 8) и определяет, что государство и Католическая церковь независимы и суверенны в каждой из своих областей (ст. 7). И таких примеров множество. С одной стороны, ни в одном из указанных примеров нет прямого определения вероисповедания, господствующего в данном государстве. С другой, отсутствует даже намек на «светскость», т. е. на то, что религия не играет в жизни граждан этих государств никакой роли, как это фактически закреплено у нас.
В свою очередь, страны исламского мира открыто и публично исповедуют веру Мухаммеда. В частности, ст. 7 конституции Объединенных Арабских Эмиратов устанавливает, что ислам является официальной религией союза, а шариат – официальным источником законодательства. Пожалуй, наиболее близки к нам положения конституции Турции, прямо объявившей себя «светской республикой» (ст. 2). Но тут же в ней закреплено, что обучение религии и этике в Турции является обязательным в планах начальных и средних учебных заведений и осуществляется под обязательным контролем государства (ст. 24). Все эти явления более чем объяснимы, потому что как человек не существует «вообще», так и законодательство конкретного государства ориентируется на собственный исторический опыт и совершенно конкретные нравственные принципы, источником которых может выступать исключительно религия. Нас же не удивляет тот факт, что, в частности, семейный, гражданский и уголовный кодексы Российской Федерации основываются на началах, присущих не конфуцианству, но православию? что в России закреплена моногамная семья и запрещено многоженство?
Решительно распрощавшись с религиозными традициями, разработчики конституции РФ следующим шагом столь же демонстративно порвали и с историческим прошлым нашего Отечества, совершенно не желая употреблять в ее тексте термин «русский». И действительно, по нашей конституционной формулировке «многонациональный народ Российской Федерации» (ст. 3) вообще трудно понять – о каком народе и об историческом прошлом какого государства идет речь?!
Между тем, в конституции ФРГ без всяких комплексов упоминается «немецкий народ», который одновременно с этим признает неприкосновенные и неизменные права каждого человека (ст. 1). В преамбуле конституции Испании прямо говорится об «испанской нации», «испанцах» и наряду с ними – обо «всех народах Испании». Очевидно, создатели текста конституции нимало не страшились упреков в национализме. Конституция Польши заявляет о «самобытности польской нации» (ст. 6). В конституции Французской республики говорится о «французском народе», а в преамбуле конституции Болгарии – о «болгарском». Хотя, очевидно, эти государства также являются по своему составу многонациональными. Статья D конституции Венгрии устанавливает, что государство руководствуется «идеалом объединенной венгерской нации». Ст. 1 конституции Сербии говорит о «сербском народе и всех гражданах, проживающих в Сербии». В преамбуле конституции Хорватии речь идет о «национальном государстве хорватского народа и представителей иных народов и национальных меньшинств, являющихся ее гражданами: сербов, мусульман, словенцев, чехов, словаков, итальянцев, венгров, евреев и других, которым гарантируется равноправие с гражданами хорватской национальности». Развивая тему национальной идеи, конституция Словакии (ст. 7а) не просто говорит о словацкой нации, но и декларирует следующий принцип: «Словацкая Республика поддерживает национальное сознание и культурную идентичность проживающих за границей словаков, поддерживает их организации, созданные для достижения этой цели и связи с Родиной».
Оказывается, все государства имеют свое национальное лицо, и только Россия «многонациональна». Наша показная нейтральность к своему прошлому (и национальному, и духовному) особенно четко видна в сравнении, например, с преамбулой конституции Польши: «Мы, польский народ, как верящие в Бога, являющегося источником истины, справедливости, добра и красоты, благодарные нашим предкам за их труд, за борьбу за независимость, за культуру, укоренившуюся в христианском наследии народа, обязанные передать будущим поколениям все то ценное, что добыто более чем за тысячу лет, ощущая ответственность перед Богом и собственной совестью…» и далее по тексту. И конституция Словакии (преамбула) без обиняков говорит о «духовном наследии Кирилла и Мефодия» как основе словацкой нации, хотя и не связывает себя никакой религией (ст. 1).
Когда законодатель пытается уйти от исторического опыта и прошлого своего государства, он неизбежно начинает создать «правовое эсперанто» – новые этические и политические принципы, должные быть положенными в основание принимаемых законов. Как известно, ничего толкового из этого не получается – ведь если Бога нет, то нет и личности, есть лишь одни декларации. И вследствие своей сугубой «материалистичности» и абстрактности, наша конституция лишь мельком, наряду с другими, говорит, например, о государственной поддержке семьи (ст. 7), а также о том, что материнство и детство, семья находятся под защитой государства (ст. 38). К слову, эта же статья устанавливает, что воспитание детей является обязанностью родителей. Как будто общества и государства эта проблема никак не касается. А вот, например, статья 6 конституции ФРГ вся целиком посвящена институту семьи и гарантий прав матери. А статья 7, как ни покажется странным, школьному образованию. К слову сказать, в соответствии с п. 3 этой же статьи преподавание религии в публичных (государственных) школьных заведениях ФРГ является обязательным. Ст. 18 конституции Польши гласит, что «брак как союз мужчины и женщины, семья, материнство и родительство» находятся под особой опекой государства. Статья M конституции Венгрии защищает «институт брака между мужчиной и женщиной, супружеские отношения, а также семью, как основу выживания страны». Точно так же страны Аравийского полуострова в прямом соответствии с догматами ислама оберегают и защищают институт семьи. Ст. 15 конституции ОАЭ торжественно провозглашает принцип: «Семья является ячейкой общества, ее основой выступает религия, нравственность и любовь к родине, а закон призван охранять семейную жизнеспособность и оберегать ее от нравственных отклонений».
Как с очевидностью свидетельствует опыт этих государств, даже отказ от классической «симфонии властей» вовсе не предполагает непременного упразднения традиционных нравственных начал, имеющих характер абсолютных этических принципов, в отличие от «прав» и «свобод», реестр которых без религиозного культа подвержен постоянному изменению как по количеству, так и содержательно. Да, безусловно, сегодня в силу объективных обстоятельств мы почти не встретим государств, открыто признавших свою подчиненность конкретной религии, тем паче христианству. Но это вовсе не означает, что выделение Церкви в особую сферу должно приводить к забвению исторического опыта конкретного народа и Бога.