.jpg)
«Богослов.Ru»: Отец Сергий, большое спасибо за интервью. Не могли бы вы кратко рассказать о вашей научной работе в данный момент?
Священник Сергий Майнольди: Уже несколько лет я – научный сотрудник университета Салерно в Италии. Я защитил докторскую диссертацию по теме влияния Иоанна Дунса Скотта, или Эриугены, в период зрелого Средневековья и подготовил аннотированное издание De praedestinatione liber. Недавно я также опубликовал книгу о формировании «Ареопагитик», где высказал новую гипотезу об их происхождении (Dietro Dionigi l'Areopagita. La genesi e gli scopi del Corpus Dionysiacum). Таким образом, я занимаюсь патрологией IV – VI веков, в частности Каппадокийцами и Дионисием Ареопагитом, а также восприятием патрологии в Высоком Средневековье, особенно Иоганном Дунсом Скотом, – вплоть до Ансельма Кентерберийского. Также меня интересует онтология и в какой-то степени – экклезиология, поскольку в наше время экклезиологическая мысль переживает расцвет.
Один из главных вопросов в современном православии связан с принципом consensus patrum. Многие полагают, что «согласие отцов» – очевидный феномен и подлинная основа православия, своего рода «третий том» Библии. Первый – Ветхий Завет, второй – Новый, и еще есть огромный третий том, который, скажем так, закрепился в роли катехизиса. Однако современные исследования выявили, что отцы Церкви – и здесь я имею в виду патристику в целом, ведь не все эти авторы считаются отцами – имели весьма разнообразные мнения по многим вопросам, и даже в их собственных текстах есть противоречия, которые демонстрируют развитие мысли и смену точек зрения. Так что же такое consensus partum, по вашему мнению? Это реальный факт, идеология, миф или действительно основа православной веры?
С.М.: Как вы знаете, в прошлом один и тот же текст толковался на нескольких уровнях. Первый уровень – буквальный, исторический, потом идет аллегорический и следом – тропологический. Например, для моего отца Библия – это тропологическое предвидение пришествия Христа. Наконец, есть еще четвертый уровень – анагогический. Эти четыре уровня принадлежат прошлому. С момента «возвращения отцов» подобные разночтения очевидны, и ясно, что ни они, ни даже разночтения в Священном Писании никого не пугали. Возможно, нашей культуре свойственно желание видеть совпадения в утверждениях, ведь мы утратили дух экзегезы. И когда мы говорим о том, что православие полагается на отцов, то всегда упоминаем неопатристику.
Здесь мы возвращаемся к аргументу отца Георгия Флоровского, ведь стало понятно, что необходимо вернуться к экзегезе. Конечно, научный подход тоже важен, но это лишь один из возможных подходов к тексту. Например, читая Библию, вы можете увидеть в нарративе исторические элементы, или эмоционально отреагировать на психологические элементы, или испытать духовные переживания – все это разные уровни. Они не исключают друг друга: духовное прочтение Библии не отрицает исторического толкования. Но необходимо понимать, как свести все вместе, что такое православная экзегеза, как нужно синтезировать. Если мы не видим буквального «согласия отцов», его можно найти в духе. Например, известная формула святителя Кирилла Александрийского о единой природе воплощенного Логоса дала начало монофизитству. Эту формулу приняли и православные, и монофизиты. Но именно экзегетический подход позволил адаптировать формулу к православию и дать ей верную интерпретацию.
Или, например, ὁμοούσιος – один из ключевых терминов в православной и христианской в целом теологии, введенный на Никейском соборе, – пришел из языческого контекста. Отцы на Никейском соборе выступали против этого слова, Маркелл Анкирский избегал его. Однако оно было включено в Символ веры. Согласно подтвержденным научным данным, идея использовать этот термин принадлежит императору Константину, который встретил его в герметической литературе. Таким образом, в нашем Символе веры важнейший постулат о единосущности Отца и Сына выражен термином из языческого контекста. Отцы не приняли это слово. Первым его использовал святитель Афанасий Александрийский, но в целом термин не употреблялся 25 лет. Таким образом, мы видим, что буквальное толкование может вызывать проблемы в связи с историческим происхождением термина, но духовное толкование позволяет увидеть в нем новый смысл и прийти к согласию в духе. Богословие выдержано в духе единения – есть единая Церковь, в которой Святой Дух обеспечивает нам интеллект веры и способность выразить эту веру. Нельзя сказать, един Бог или тройственен, потому что возможности нашего интеллекта и языка никак не позволяют описать Его сущность – она остается загадкой. Но та же божественная благость дает нам возможность, оставаясь в единой Церкви, выразить единый дух, пусть и разными словами.
Мы говорим, что основание нашей Церкви – Священное Предание. Однако мы знаем, что есть Предание, Традиция, а есть разные традиции – со строчной буквы. Многие богословы видят эту разницу, но где пролегает граница между двумя терминами? Сейчас она кажется размытой. Можно ли говорить, что сегодня Традиция препятствует духовной жизни, что это музей, где экспонаты окружены почтением и благоговением, но к ним нельзя прикоснуться? Или же это нечто живое, что продолжает меняться и развиваться?
С.М.: Я думаю, что для православных Традиция – не только исторический музей, или своего рода миф, или идол. Нам необходимо понимать, в чем состоит наша Традиция. Например, для протестантов это сама Библия, само Писание. Но мы считаем таковой духовный опыт чтения Библии, который передается через поколения. Это работа Святого Духа в истории. Как интерпретировать Библию, как выразить суть веры, как развить теологию в соответствии с появившимися проблемами, как сохранить единство Церкви… Традиция – не просто момент в истории, это нечто живое. Мы живем в Традиции, и не стоит бояться, что некоторые темы выходят за границы буквального Предания. Святой Дух даст нам слова, которые позволят их объять. Сейчас наши проблемы отличаются от проблем шестого или четырнадцатого века. Но Святой Дух и тогда, и сейчас помогает включить их в Традицию, не разводя ее с Писанием или со святыми отцами.
Например, возьмем правила святителя Василия Великого. Как вы знаете, одно из самых известных правил – исключение женщины, сделавшей аборт, на десять лет из церковного общения. Кто может применить это правило в пастырском служении сегодня? Многие люди считают аборт нормальной практикой, а не убийством живого человека до того, как он появится на свет. Но Церковь существует для спасения, а не для проклятия. Хотя акривия этого канона очень жесткая, необходимо учитывать культурный контекст, в котором он появился. Два полюса – икономия и акривия – очень важны, чтобы понять, как воспринимать Традицию и как ее применять.
Вы упомянули отца Георгия Флоровского и его неопатристический синтез. Как вы знаете, сейчас многие, особенно на Западе, считают, что это новые основания для дальнейшего развития православия. Его девиз – «Вперед, к отцам». Насколько продуктивно это движение, с вашей точки зрения? То есть как далеко можно уйти, если взгляд обращен назад?
С.М.: Я думаю, эта проблема в наши дни весьма актуальна для православного богословия. Пантелис Калаицидис выразил ее так: может ли православное богословие существовать без отцов? Я думаю, это провокационный вопрос, потому что у нас нет необходимости выбирать. Православный дух свободен – мы можем отправиться в будущее, глядя в прошлое. Мы не должны выбирать, как это сделали другие церкви, которые утратили литургию на традиционных языках, монашескую практику и так далее. Святой Дух направлял этот опыт, так зачем отказываться от плодов его энергии? Если мы понимаем, что история – не просто некий период времени от начала и до конца, но живой контекст, в котором действуют божественные энергии, нас не должно пугать, что какой-то опыт относится к прошлому. Это духовный опыт, а значит, он вечен. Я думаю, учиться у отцов – не значит повторять, словно попугаи, их формулировки.
Однако мы говорим о богословии, а здесь многое сопряжено с вечностью. То, что Святая Троица есть Бог, единый в трех лицах, – вечно. В то же время мы можем адаптировать наследие отцов к новым вызовам, которые ставит перед нами современность. Цель священника – вести людей к спасению, цель Церкви – заботиться о людях, а не выбирать, сохранять ли традицию или презентовать себя миру в качестве крайне современной организации.
Вы только что сказали, что Троица – это вечное, но в христианской истории был период, когда слово «Троица» не существовало. Значит ли это, что мы теперь привязаны к византийскому языку? Можно ли беседовать о Боге без фразеологии поздних веков, без философских коннотаций? Возможно ли православное богословие, основанное на трудах отцов, но без использования византийских слов?
С.М.: Это очень интересный вопрос. История богословской мысли демонстрирует, что новые слова добавлялись, чтобы выразить опыт веры. При этом богословам не представлялось необходимым отказываться от каких-то слов в своих формулировках. Например, эпектазис как движение к последнему Откровению подразумевал, что мы увидим Бога лицом к лицу, а теперь речь идет о некоем зеркале, о загадке. Я думаю, мы можем обогатить себя, не отказываясь от уже существующего. Возможно, в будущем будет найдено слово, которое поможет лучше понять тайну Троицы. Наше богословие имеет апофатическую основу. Но я не вижу проблемы в стремлении менять вещи. Это обычная современная тенденция – что-то менять, чтобы нас не ограничивали рамки прошлого. Например, мы едим хлеб, у которого определенный химический состав, у нас нет необходимости заменять его какой-то другой едой. Однако некоторые люди не усваивают глютен и стараются использовать хлеб с другим химическим составом. Но это специфическая проблема. Поэтому я не стал бы говорить о потребности изменить византийский опыт. Христианство не случайно развивалось там, где говорили на греческом. Очевидно, Бог решил воплотиться именно в этом культурном контексте. И библейская подготовка к Евангелию, совершенная еврейским народом, – это тоже не случайность, но вдохновленное пророками и законом развитие. Мы не можем отказаться от закона (Сам Христос сказал, что ни одна йота и ни одна черта не прейдет из закона), при этом мы больше не действуем по его букве – не забрасываем камнями убийц, прелюбодеев и грешников.
Я думаю, что обогащение – хорошая модель. Например, сейчас, в момент нашего разговора, мы переносим акцент на богословие личности, а личность – традиционное слово. Мы должны ценить старые слова и, возможно, находить в них новый смысл, который доселе не был открыт или выражен.
Большое спасибо. И последний короткий вопрос. Каковы ваши ожидания от этой конференции – для вас лично и для Церкви в целом?
С.М.: Я думаю, существование этой конференции подтверждает привлекательность идеи отца Георгия Флоровского о возвращении к патристике. Хотя этого и нельзя утверждать наверняка. В этом году конференция такая насыщенная, а через пятьдесят лет, возможно, патристику вовсе перестанут изучать. В Италии, например, она не так активно изучается и преподается в университетах. Но мы, как православные христиане, понимаем, что это сокровище, которое необходимо исследовать, и я надеюсь, общий контекст увеличит внимание к патристическим исследованиям. Ранее в Восточной Европе христианская традиция либо оказалась под запретом, либо пережила большие трудности. Но сейчас пришло время ее возрождения. В современной Европе есть тенденция исследовать новые сферы, обсуждать новые темы и развивать новые подходы. Я думаю, что богатейший опыт понимания мира, который оставили нам отцы, может помочь справиться с новыми проблемами, а традиция изучения патристики – подготовиться к встрече с будущим.