В последние годы в мировом сообществе православных церквей произошел радикальный поворот к дезинтеграционным процессам – разрывам евхаристического общения между поместными церквами и росту поляризации между и внутри них. Отправной точкой этих процессов стало решение Константинопольского патриарха Варфоломея даровать автокефалию украинским общинам, ранее находившимся в расколе с Православной церковью. Андрей Шишков подводит церковно-политические итоги года и обозначает системные проблемы, подтолкнувшие мировое православие к кризису.

Сегодня с уверенностью можно сказать, что 2018-2019 годы войдут в историю мирового православия как поворотные. В учебниках церковной истории будущего эти годы будут сравнивать с 1054 годом, когда произошел разрыв евхаристического общения между Константинопольским и Римским престолами, или с 1596 годом, когда была провозглашена Брестская уния, давшая начало греко-католичеству в Восточной Европе. Независимо от того, как закончится постигший Православную церковь кризис: примирением сторон или распадом православия на отдельные конфессии, жизнь православных церквей уже никогда не станет прежней.

В апреле 2018 года (уже бывший) президент Украины Петр Порошенко обратился к патриарху Константинопольскому Варфоломею с просьбой рассмотреть вопрос о предоставлении автокефалии поместной церкви на территории этого суверенного государства. Создание Украинской автокефальной церкви, находящейся в общении с мировым православием, стало одним из пунктов предвыборной программы президента Порошенко на предстоящих в 2019 году выборах. Как политик Порошенко реагировал на запрос части общества. Во-первых, той части православных верующих, которая находилась в расколе с мировым православием и ожидала установления евхаристического общения с ним. Существовавшие тогда общины Украинской православной церкви Киевского патриархата (УПЦ КП) и Украинской автокефальной православной церкви (УАПЦ) находились вне этого общения и не признавались ни одной поместной православной церковью. Во-вторых, президент Порошенко реагировал на запрос той части верующих, которая была недовольна тем, что каноническая Украинская церковь является пусть и автономной, но частью Русской церкви. В условиях длящегося с 2014 года российско-украинского конфликта выход Украинской церкви из формального подчинения Москвы был символически важен для этой части православных людей. Забегая вперед, можно сказать, что ставка украинского президента на православный электорат, желающий автокефалии, себя не оправдала. Порошенко проиграл выборы, а значительное большинство верующих Украинской православной церкви Московского патриархата не захотели обрывать связи с церковью-матерью и переходить в новую автокефальную церковь Украины.

Но это стало понятно весной 2019 года, а летом 2018 года Константинополь сделал ряд осторожных жестов, которые были проинтерпретированы сторонниками автокефалии как намек на положительное решение вопроса. Церковная Москва тоже не сидела сложа руки, и 31 августа в Стамбуле состоялась встреча двух патриархов – Варфоломея и Кирилла. Однако, трудные переговоры не привели к какому-либо компромиссу, а, возможно, даже ускорили процесс предоставления автокефалии Украинской церкви. На следующий день после встречи патриарх Варфоломей заявил, что Вселенский патриархат берет на себя инициативу по решению вопроса об автокефалии.

Здесь надо сделать небольшое отступление и объяснить основные принципы церковного устройства, которые до недавнего времени принимались всеми поместными церквами как своего рода status quo. В основании современного устройства Православной церкви лежал принцип признания автокефальных церквей в существующих границах в качестве равных и независимых участников межправославных отношений (к примеру, территория Украины признавалась всеми церквами вплоть до 2018 года частью Русской православной церкви). На этих основаниях, начиная с 1960-х годов, строилось межправославное взаимодействие, когда согласием всех поместных церквей было дано начало всеправославному предсоборному процессу. Автокефальные церкви участвовали в предсоборном процессе как равноправные и независимые субъекты. В том же качестве они должны были участвовать во Всеправославном соборе – эти принципы были зафиксированы в соответствующих регламентационных документах. Именно всеправославный предсоборный процесс зафиксировал существовавший на тот момент консенсус в отношении юрисдикционных границ. Отдельные исключения в виде меж-юрисдикционных конфликтов лишь подтверждали это правило (например, текущий конфликт между Иерусалимской и Антиохийской церквей из-за Катара).

Решение Константинополя восстановить юрисдикцию над Украиной осенью 2018 года было воспринято в Московском патриархате как грубое вмешательство во внутренние дела автокефальной церкви. 14 сентября 2018 года Священный синод Русской православной церкви приостановил молитвенное поминовение патриарха Варфоломея в ответ на направление двух епископов Константинопольского патриархата экзархами в Киев. А 15 октября – разорвал евхаристическое общение с Константинопольской церковью, реагируя на восстановление церковного общения с главами УПЦ КП и УАПЦ, бывшими до того в расколе. Здесь надо отметить, что Русский синод этими двумя решениями в целом исчерпал перечень возможных мер воздействия на Константинополь, и реагировал на более важные с церковной точки зрения события – Объединительный собор в Киеве в декабре 2018 года и дарование патриархом Варфоломеем томоса об автокефалии новосозданной Православной церкви Украины в январе 2019 года – только гневными посланиями.

Весь 2019 год прошел в борьбе сторон за признание/непризнание ПЦУ. Первой новую украинскую автокефалию в октябре 2019 года признала Церковь Греции (Элладская церковь). Спустя месяц к ней присоединился Александрийский патриархат. В ответ Синод Русской церкви принял решение разорвать евхаристическое общение с архиепископом Афинским Иеронимом и теми епископами Греческой церкви, которые признают ПЦУ. Такое же решение было принято в декабре в отношении Александрийского патриархата.

Православный кризис 2018-2019 обнажил целый ряд системных проблем, которые ранее либо скрывались, либо игнорировались, либо находились в маргиналиях православных дискуссий. Здесь я хочу рассмотреть три – наиболее важные, на мой взгляд. Их объединяет вместе тема произвола в принятии решений.

В риторике противостоящих сторон конфликта вокруг украинской автокефалии очень часто звучали апелляции к каноническому праву. Константинополь утверждал, что у него есть дарованное ему священными канонами эксклюзивное право предоставлять автокефалию, а Москва настаивала, что действия Константинополя в Украине – грубое нарушение канонических норм. У неподготовленной аудитории может возникнуть впечатление, что у этого конфликта есть правовое измерение, но это совсем не так.

Эксклюзивное право Константинопольского патриарха единолично предоставлять автокефалию любой церкви не имеет никакого иного источника, кроме его собственной воли, подтвержденной собором Константинопольской церкви. В сентябре 2018 года собор епископов Константинопольского патриархата в очередной раз подтвердил это «право» своего патриарха.

При этом в каноническом праве Православной церкви «право предоставлять автокефалию» отсутствует. Также как в нем в целом отсутствует тема провозглашения автокефалии. Единственное исключение – 8-е правило Эфесского собора, в котором подтверждается автокефальный статус Кипрской церкви. Однако это правило не вводит никаких норм, регулирующих процедуру провозглашения и признания автокефалии, а также критериев, по которым ту или иную церковь можно считать автокефальной. Эксклюзивное «право» константинопольского патриарха на предоставление автокефалии не находит своего основания и в традиции. Представители Константинопольской церкви часто говорят, что это «право» разделяется всеми и является общепринятым. Но, чтобы понять, что и это не так, достаточно обратиться к материалам дискуссий по этому поводу, которые велись на всеправославных предсоборных встречах.

В 1993 году митрополит Швейцарский Дамаскин, секретарь межправославной подготовительной комиссии, которая занималась разработкой темы «Автокефалия и способы ее провозглашения», резюмируя итоги дискуссии отметил, что, несмотря на то, что все автокефальные поместные церкви в своих докладах признают необходимость всеправославного консенсуса в вопросе провозглашения автокефалии какой-либо поместной церкви, существует, как минимум, две тенденции в понимании того, как этот консенсус должен достигаться[1]. В конце концов тема автокефалии была исключена из повестки готовившегося всеправославного собора. Таким образом, невозможно говорить, что это «право», опирается на каноническую традицию и является общепринятым.

Но и утверждение Русской церкви о том, что действия Константинополя – это грубое нарушение канонических норм, также не соответствуют реальности. Дело в том, что характерной особенностью современного православия является отсутствие института права на уровне отношений между автокефальными церквами – аналог международного права. Комментаторы, которые пишут о каноничности/неканоничности тех или иных действий в рамках межправославных отношений, совершают ошибку. Вопрос о каноничности (легальности) может ставиться только тогда, когда существует система права, которая включает в себя не только правовой кодекс, но и практику правоприменения, а также органы следящие за ним. В Православной церкви не только нет правовых институтов и надзорных органов, но даже единого кодекса. Древние каноны представляют собой каноническое предание, а не действующее право. Нередко каноническое предание может использоваться для обоснования властного произвола, что противоречит функции права, которое призвано защищать от произвола.

Существует лишь обычай, признающий существование автокефальных церквей, принадлежность которых к Православной церкви определяется через категорию евхаристического общения. Видимым проявлением этого общения является совместное участие членов разных автокефальных церквей в Евхаристии (как на уровне иерархии, так и – простых верующих). Символом этого общения также становится поминание за литургией, возглавляемой предстоятелем церкви, других предстоятелей автокефальных церквей в согласии со священными диптихами.

В 1960-х годах в рамках всеправославного предсоборного процесса предпринимались попытки создать общую для всей Православной церкви систему права, однако они провалились. Дальше вопроса о кодификации источников права и проектов документов, призванных регулировать отдельные стороны межцерковных отношений, ничего сделано не было. Вопрос об институтах правоприменения на всеправославном уровне даже не ставился. При этом автокефальные церкви демонстрировали постоянное пренебрежение даже теми немногими правилами, которые были приняты, чтобы регулировать всеправославный предсоборный процесс. Например, решения синаксисов предстоятелей автокефальных церквей 2014 и 2016 годов по проведению Всеправославного собора прямо противоречили выработанному в 1986 году регламенту, согласно которому все ключевые решения должны были приниматься всеправославными совещаниями. Это говорит лишь о том, что никто не рассматривал эти правила как действующее право.

В отсутствие системы правового регулирования на всеправославном уровне отношения между автокефальными церквами выстраиваются совсем на другой основе. Источником организации экклезиального порядка становится не общее для всех участников право, а ничем не ограниченная воля автокефальных церквей, которые выступают здесь в роли разнообразных суверенов. Пространство межправославных отношений в этом случае становится пространством «суверенного произвола».

Кризис также обнажил проблему представительства при принятии общецерковных решений (как в рамках всей Церкви, так и в масштабах автокефальных церквей). Этот вопрос поднимался и раньше, например, в связи с форматом проведения всеправославного собора[2]. Насколько легитимно решение, принятое небольшой группой архиереев, влияющее на жизнь всей церкви? К примеру, решение о разрыве евхаристического общения с Константинопольской церковью, а также отдельными епархиями Александрийской и Элладской церквей было принято Священным синодом Русской церкви без обсуждения с другими архиереями, не говоря уже о священниках и мирянах. Между тем, оно касается всех членов церкви. Разрыв евхаристического общения предполагает, что священники не могут сослужить, а миряне причащаться в храмах, принадлежащих тем юрисдикциям, с которыми это общение разорвано.

На практике этот разрыв слабо касается тех верующих, которые живут на территории, где существует только юрисдикция Русской православной церкви – в России, Беларуси и др. Но в православной диаспоре, где в одном городе существует множество православных юрисдикций (как в Западной Европе, например), этот разрыв тяжело переживается верующими. Для обеспечения легитимности такого решения требуется участие в нем, как минимум, всех архиереев автокефальной церкви. Но за год, в течение которого длится острая фаза конфликта, Архиерейский собор в Русской православной церкви так и не был созван. Все ключевые решения принимались исключительно Священным синодом, и нет никаких реальных механизмов для того, чтобы оспорить их. Но сказать, что это особенности управления в Русской церкви, нельзя. Решение о признании ПЦУ в Церкви Греции в октябре 2019 года тоже принималось без участия всех архиереев, что вызвало критику со стороны некоторых из них[3].

Принятие решений по вопросам, касающимся всех верующих, полностью находится в воле привилегированной группы архиереев и никак не защищено от произвола с их стороны. Мнение мирян полностью игнорируется церковными властями, что приводит к еще большему отчуждению между правящей иерархией и церковным народом. Простые верующие не по своей воле оказываются вовлеченными в противостояние между иерархами.

Кто-то скажет, что эта проблема – вовсе не проблема, потому что в православии традиционно вся власть принадлежит епископам, однако мирянам, живущим в современных демократических обществах, средневековые основания этой власти все больше и больше кажутся сомнительными. Это не значит, что в Православной церкви зреет революция против власти епископата. В современных условиях существует множество возможностей для активности верующих вне формальных церковных структур. А если учесть, что у иерархов нет никаких средств контролировать мирян, это будет означать все большую маргинализацию официальной церковной власти, которая будет терять поддержку «снизу», и усиление тенденций к пресвитерианству и лаицизму. Довольно показательной была реакция части активных мирян на решение Синода РПЦ о разрыве евхаристического общения с Константинополем: они просто проигнорировали это решение.

Третья проблема – богословская, она связана с принципом апостольского преемства. Большая часть архиереев новообразованной Православной церкви Украины была возведена в епископский сан, находясь в расколе. В частности, глава ПЦУ митрополит Киевский Епифаний был рукоположен в епископа лишенным сана и анафематствованным в РПЦ Филаретом Денисенко. Константинополь признал всех архиереев бывших УПЦ КП и УАПЦ в сущем сане, без выяснения истории их рукоположения. На эту проблему обратил внимание в своих письмах патриарху Варфоломею архиепископ Албанский Анастасий в январе 2019 года[4]. Сторонники украинской автокефалии объясняют это решение принципом икономии, что в ситуации отсутствия института права – синоним властного произвола. Однако, считать, что только Константинопольская церковь действует по икономии в отношении епископов, рукоположенных в расколе, тоже нельзя. К примеру, в похожей ситуации Русская православная церковь, восстановив общение с Русской православной церковью за границей, приняла всех архиереев, находившихся ранее в расколе, без повторной хиротонии (этот факт, кстати, отмечает в своем ответе архиепископу Анастасию патриарх Варфоломей[5]). Принципиального различия между статусом РПЦЗ и УПЦ КП в период до восстановления общения нет.

Нет в православии и единой нормативной теории таинств, которая бы объясняла, как следует понимать благодатность таинств, совершенных за пределами Православной церкви. Наиболее распространенное объяснение про различение действенности и действительности таинств заимствовано у католиков и противоречит, к примеру, паламитскому пониманию благодати Божьей, которое считается в православии общепринятым. А с точки зрения теории сщмч. Илариона (Троицкого), в упомянутом выше казусе нет вообще никакой проблемы.

Отсутствует в православии и единая практика принятия из расколов и еретических сообществ. Еще в 1940-е годы протопресвитер Николай Афанасьев в своей работе «Границы Церкви» показал, что практика восточных православных церквей в отношении принятия из расколов в достаточной мере произвольна и зависит зачастую от политических факторов. Разработать и принять единые богословские принципы и канонические правила мог бы общецерковный собор, но история с провалом Критского собора как всеправославного показала, что Православная церковь пока не в состоянии объединиться для выработки общих решений по сложным вопросам.

Резюмируя вышесказанное, можно утверждать, что кризис 2018–2019 годов в мировом православии обнажил главную системную проблему – властный произвол в принятии решений. Нет никаких общепринятых правил, по которым можно было бы действовать в пространстве межправославных отношений, нет механизмов обеспечения легитимности решений. Как следствие, у церковных иерархов нет никаких инструментов для совместного обсуждения путей выхода из кризиса. К примеру, инициатива патриарха Иерусалимского Феофила провести встречу в Аммане для обсуждения украинского вопроса провалилась так и не начавшись, потому что официальные Константинополь и Афины отказались в ней участвовать, а средств к их принуждению нет (как не было никаких средств принудить Русскую церковь и еще три автокефальные церкви поехать на Собор на Крите). Единственное, что может стать реальной возможностью начать дискуссию – это инициатива международных православных ассоциаций, не связанных с правящими иерархиями, таких как International Orthodox Theological Association. Церковный народ может перехватить инициативу у князей церкви. Но и эти организации пока не спешат с предложениями.

В целом эта ситуация может стать отправной точкой для обновления православия, но может и привести к потере его конфессиональной целостности и маргинализации. И именно от реакции простых верующих на действия иерархов, ввергших Православную церковь в кризис, сейчас как никогда зависит, по какому пути она пойдет.