Богословие и – шире – христианство в частности в нашей стране получило возможность открыто и публичного говорить на своем уникальном языке после десятилетий агрессивного подавления. Богословие лишь во вторую очередь является наукой, но в первую – созерцанием самооткровения Божия в истории спасения.
Как мы можем говорить о том, что превышает всякий ум и всякий язык? Должны ли мы молчать о том, о чем невозможно говорить, или напротив – безответственно говорить о чем угодно, скрываясь за маской «научной объективности»? Это самый главный вопрос, который приближает нас к пониманию того, что есть богословие, и к тому, как существует какое-либо слово помимо предвечного Логоса. Центральный вопрос богословия – как существует мир, каково бытие конечного и случайного, не необходимого и произвольного, когда есть бесконечное и самодостаточное бытие – Бог.
В начале был Логос – откровение творческого самосообщения Бога. Откровение имеет в первую очередь эстетический характер, а уже потом – этический и логический. Христос есть истина не интеллектуальная, а жизненная и дающая жизнь; не та, которая достигается человеческим познанием, но та, в которой человек живет, движется и существует. Все, что в богословии исходит от человека, что видимо и существует в мире, воспринимается и истолковывается исключительно в отношении к бесконечному, свободно Воплотившемуся в конечном. Событие Воплощение постигается не исходя из рационально-логических, психологических или культурных предпосылок и условий, но исходя из экзистенциального принятия и ориентации всего конечного существа к Богу. Это и называется верой. Поэтому не может быть нейтральной, абстрактной, гуманитарно-отстраненной теологии.
Идея нейтрального и безличного знания была присуща эпохе модерна с ее верой в универсальный разум, объясняющий реальность и автономию субъекта, порождающего смыслы. Сегодня мы свободны от этой фикции, мы не верим в нейтральность и для нас на первый план выходит феномен, не допускающий безразличия и нейтральности – красота. Красота – не нечто вторично-декоративное или исключительно внешнее, скрывающее смысловой центр, а сама истина, открывающая себя и призывающая к себе. Все области искусства и знания оправданы только в перспективе богословской эстетики – то есть видения красоты мира как аналогии Славы Божией. Для того чтобы видеть красоту, важно иметь способность ее видеть, а она практически утрачена у современного потребителя. Христиане стали слишком современными, слишком замкнутыми на тех вопросах, которые волнуют современного человека, равнодушного к бытию. Они зарываются в психологию, пытаются говорить с миром «на понятном языке», предаются неумеренному активизму, отказываясь от созерцания и считая богословие нелепым пыльным старьем. Дезориентация проявляется и в христианской риторике, в которой преобладают понятия из секулярной философии эпохи Просвещения – смыслы, ценности, нравственность. В условиях кризиса проекта модерна, после осознания того, что все это висит в воздухе и никак не способно дать устойчивых целей и возможностей для процветания человеческой жизни, все эти разговоры звучат горькой насмешкой, если не сказать хуже.
Неудивительно, что все это никак не перекликается со святоотеческой традицией, которая не говорила ни о смыслах, ни о нравственности, ни о ценностях. Отцы говорили об истине, благе и красоте как выражении бесконечных совершенств Бога в творении и человеке. Так мы приближаемся к сущности богословия, которое начинается с распознания бесчисленных идолов и подделок под откровение истинного Бога. Бог психологии, смыслов, внутреннего самокопания или социальной идентичности, гарант традиционных ценностей – это идол, карманный божок, созданный человеком по своему образу и подобию. Как и создавший его человек, он может быть капризным и рассеянным, небрежным и спонтанным, эмоциональным и сентиментальным. Только такого бога готов допустить современный человек – потребитель религиозных услуг и легковесной проповеди. Можно кропотливо и долго разбираться, как это случилось, но лучше констатировать – этот бог не достоин веры, ибо он лишен величия и великолепия, к нему можно прибегать по мере надобности и держать на необходимом расстоянии от «серьезных дел».
Если мы примем предложение современной культуры, то должны перейти от идеи универсальной и объективной истины к анархии и хаосу конкурирующих систем. Интернет как децентрированная сеть, в которой хаотически и беспорядочно вспыхивают сингулярные события и мерцают сообщения, – это универсальная «кислота», растворяющая все стабильные структуры и все более и более поглощающая всю социальную реальность. Сеть полна видимостей и пустых знаков, не отсылающих ни к чему. Это весьма зыбкая почва для проповеди и евангелизации.
На смену тоталитаризму универсального неверующего разума и моральной нормы пришел тоталитаризм отсутствия всяких норм и радикального перспективизма. Но здесь мы подходим к необходимости указания на то, чем христианство отличается от всех прочих мировоззрений. Если мы по старой модерной привычке остаемся в апологетической позиции и стремимся оправдаться перед критикой, показать миру, что христианство «на уровне», оно актуально и приемлемо для пресыщенной, скептической и безразличной ко всему современности, то мы уже проиграли. Вместо этого следует лучше понять, что составляет существо нашей идентичности и что мы может сообщить миру. Для рационалистического модерна и нигилистического постмодерна реальность – это арена борьбы, нескончаемого конфликта и подавления инакового. Христианство в его видении бытия обретает совершенно иное – мирное и без борьбы сосуществование различий. В этом нет никакой наивности, ибо нам прекрасно известна история человеческого общества; в этом нет и утопии, ибо существование без насилия не только возможно, но актуально и парадигмально явлено во Христе.
Скептическая и циническая мудрость нашего века видит во всем обратную сторону и не доверяет нарративам о реальности. Способны ли мы на что-либо в этих условиях, что и как мы должны делать и говорить? Или же мудрость мира сего есть последнее и окончательное слово? Если, говоря о красоте, мы подразумеваем влияние, говоря о благе – интерес, а говоря об истине – власть, то прав Ницше – Бог мертв. Богословие утрачивает само себя, легко становится инструментом пропаганды, а его миссия – живое богопознание – становится интеллектуальной игрой, безответственной и бесплодной. Как только Бог начинает пониматься просто как объект познания или повод для научного изучения, лишенный эстетического великолепия и желания любви, не остается ничего, кроме безжизненного идола.
Используя архитектурные термины, можно описать богословский процесс как возведение на основе старых истин такого здания, которое будет одновременно красивым и устойчивым, в котором будет место и пространство для различий с сохранением несущих конструкций. Каждая богословская задача становится объемной и живой, постигается в полной мере лишь в перспективе целого, в свете исходящего из центра луча тринитарно-христологического откровения. Предельная цель новой евангелизации может быть сформулирована так: являть истину, которая, оставаясь всеобщей, демонстрирует миру четкий и ни с чем не сравнимый образ красоты как Славы Божией.