12 декабря на сайте «Благодатный огонь» была опубликована статья анонимного автора с разгромной критикой неопубликованного еще документа «Упорядочение практики совершения приходского богослужения»[1], который якобы готовится к принятию на Архиерейском соборе. Ссылки на сам документ на сайте нет, но в статье в большом количестве есть цитаты из него. И эти цитаты, если только они аутентичны, внушают очень большой оптимизм.

Несмотря на то, что тема принятия приходского устава очень интересна сама по себе, мы все-таки считаем некорректным разбирать официальный документ до его публикации. Однако вполне возможно проанализировать те процессы, которые в принципе делают возможным появление подобных официальных текстов. Ни в коей мере не приписывая авторам документа своих собственных взглядов и не навязывая им своего виденья, мы полагаем, что появление такого документа вызвано постепенным укреплением в Русской Православной Церкви принципа, который мы называем литургическим творчеством.

Что такое литургическое творчество?

Понятие «литургическое творчество» существует в русской богословской мысли и традиционно обозначает созданные чадами Русской Церкви в разные моменты ее истории богослужебные тексты. О литургическом творчестве в этом значении пишет преподаватель Свято-Сергиевского богословского института в Париже Ф.Г. Спасский: «Наши славянские богослужебные тексты миней в большинстве своем состоят из древних греческих переводных служб. Меньшая часть текстов принадлежит творчеству славянскому и русскому. <...> Этот труд был на нашей почве нелегким в силу многих причин и не сразу далось нашим русским творцам дерзновение присоединить свои труды к ранее накопленным»[2].

Мы предлагаем расширить обозначенное понятие. По выражению того же Спасского, необходимо «пополнение сокровищницы, накопленной талантливыми мастерами литургического творчества»[3], и пополнение это сегодня не должно ограничиваться только минеями, но призвано охватить и иные богослужебные книги (в первую очередь служебник, требник и часослов).

Литургическим творчеством мы предлагаем называть то отношение к полноте литургического наследия Церкви, которое свободно от довлеющего влияния обычаев и движимо Святым Духом, а Он, как известно, Сам создает себе формы в синергии с верными чадами Церкви. На практике это выражается как в «пластичности» имеющихся литургических форм, так и в создании новых.

Сразу оговоримся: это вовсе не означает «богослужебной анархии». Рамками в таком случае является Предание Церкви во всей его полноте. При таком подходе приветствуется многообразие литургических форм, которые свой источник черпают в многовековой традиции христианской Церкви. Для преобладания такого подхода необходимо осознание как священством (в первую очередь), так и мирянами того простого факта, что действие Духа Божиего не зависит от внешней формы, принятой в том или ином месте. Святой Дух есть дух творчества, Он всегда действует в Церкви. Значит, в Церкви всегда есть место творчеству.

Что мы имеем сегодня?

Обычно формуляр того или иного таинства (то есть само его чинопоследование, включающее как молитвы, так и рубрики для священнослужителей, а также нерегулируемые богослужебными книгами традиции, ставшие общепринятыми) часто является условием восприятия этого таинства как действительного и действенного. То есть как такого литургического акта, который по определению должен иметь духовный результат[4].

Что это значит в своем практическом применении? С точки зрения священнослужителя это означает, что на нем лежит ответственность якобы за верное совершение таинства в его внешнем проявлении. То есть следование формуляру есть непременное условие того, что таинство действительно совершается и имеет благодатное действие на человека. Поэтому, например, цель ставленнического сорокоуста – как раз научить ново-рукоположенного священнослужителя верному совершению таинств (и вообще богослужений), то есть внешней форме. Обычно в качестве места прохождения сорокоуста избирается кафедральный собор как образцовый храм, где внешний вид совершения различных чинопоследований должен быть безукоризненным. Такой явный «перекос» приводит к тому, что в небрежении остаются очень важные аспекты пастырского служения: правильное и рассудительное ведение исповеди, грамотная проповедь, организация служения милосердия или приходского просвещения.

Таково в общих чертах самое распространенное восприятие совершения таинств. Обратная сторона такого укоренившегося подхода – весьма своеобразное отношение к богослужению. Иными словами, на выходе мы имеем своего рода «церковную магию», когда правильное совершение определенных действий обязывает Бога дать человеку просимую благодать. Отношения «магизма» необязательно касаются исключительно просьб о чем-то материальном. На самом деле грубый народный магизм («поставил свечку – получил удовлетворение своей просьбы») питается магизмом священническим («прочитал все молитвы – выполнил рубрики требника – получил освященную материю»), когда правильные действия во время священнослужения становятся условием схождения Святого Духа. Показательна следующая пространная цитата: «Пресуществление Святых Даров происходит, по вере Христовой Церкви, лишь на правильно совершённой евхаристической службе (выделение прот. К.Б. – прим. авт.). Благодать Святого Духа не действует там, где сознательно идут на каноническое преступление. Таинство совершается в Церкви только при условии благоговейного соблюдения её канонических правил, а не там, где попирается богослужебный Устав. Никто не заставит православных людей веровать, будто на антиуставной литургии хлеб и вино пресуществляются в Тело и Кровь Христовы»[5].

Откуда такое убеждение? Из весьма странного отношения к Типикону. Как написал анонимный автор с портала «Благодатный огонь»: «Типикон должен восприниматься христианами как правило веры и камертон православной молитвы; как символическая книга, запечатлевшая богослужебный опыт Вселенской Церкви; как самое главное и ценнейшее выражение церковного Предания; как бриллиант, веками хранившийся Святыми Отцами и достигший совершенства формы (sic!); как великий и священный дар Божий Церкви (sic!)»[6]. Фактически, здесь проводится параллель между Уставом и ветхозаветным законом («Устав, как и ветхозаветный Закон, не выполняет никто!»). В такой картине мира даже смысл проповеди Христа встает с ног на голову и превращается в призыв следования заповедям закона Моисеева («Вспомним, за что обличал книжников и фарисеев Спаситель: Не дал ли вам Моисей Закона? И никто из вас не поступает по Закону (Ин. 7, 19). Соблюдение заповедей Торы оказалось для евреев непосильной задачей»). И далее: «Если уж, по слову апостольскому, ветхозаветный Закон свят (Рим. 7, 12), то насколько более свят Устав, предписывающий совершение не кровавых жертвоприношений, а бескровной литургической Христовой Жертвы!». Как мы видим, смысл новозаветного благовестия кардинально изменен. Закон, по мысли апостола Павла, свят не потому, что он регламентирует храмовое богослужение, а потому, что дарован Богом и содержит в себе главную заповедь о любви к Богу и ближнему. Неудивительно поэтому, что, по логике автора разбираемого текста, Типикон занимает место жреческих постановлений Пятикнижия. Подобные ложные предпосылки присутствуют и ниже в тексте, при толковании слов «Сила греха – Закон».

Дальше – больше. Невыполнимым объявляется все новозаветное учение. «Подчеркнём, что невыполнимыми для человека являются не только требования Православного Устава, но всё новозаветное учение. … В Нагорной проповеди Господь ублажает нищих духом, чистых сердцем, кротких… Однако, никто не может эти слова по праву приложить к самому себе, поскольку все мы далеки от этих "недостижимых" добродетелей». Поскольку, по мысли автора статьи, между нами и Богом постоянно стоит какое-то препятствие, которое никак не устранить, то остается только верно соблюдать внешние предписания, чтобы обеспечить хотя бы внешнее следование тому, что автор считает христианством.

Очень важно при всем при этом осознавать тот парадоксальный факт, что практически всегда внешний вид таинств регулируется не столько Типиконом, сколько общепринятой традицией. Богослужебной традицией называется у нас набор внешних действий, о которых Типикон может вообще не упоминать или которые могут не быть отмечены в рубриках богослужебных книг, но которые стали общепринятыми в том или ином регионе. Именно следованию этим традициям учат ставленников во время сорокоуста. Показательно, что если написанное в рубриках противоречит богослужебной традиции, то приоритет остается за последней[7].

Неудивительно, что при таком подходе в жизни мы получаем очень и очень много богослужебных практик, в деталях различающихся друг от друга. То есть происходит парадоксальная вещь: декларируемая верность Типикону, чаемое «богослужебное единство», к которому нужно стремиться, на проверку оказывается «лоскутным одеялом» из разных региональных обычаев. В свою очередь региональная традиция складывается из разных приходских традиций, которые сами могут опираться на что угодно (по известному бурсацкому выражению «аще изволит настоятель, творим беззаконие»). Но проблема не только в этом. Нынешний подход приводит к грубому выхолащиванию смысла, укоренению магизма в церковной ограде, а также зоркой слежке за тем, как совершается служба, и церковным прещениям на этой основе[8]. Кажется, что в таких условиях никакое литургическое творчество в принципе невозможно.

Как обстоит дело с литургическим творчеством сейчас?

Однако, все не так плохо. Возможность литургического творчества на уровне Поместных Церквей все-таки повсеместно признается нормой. Можно рассуждать об особенностях греческой, болгарской, сербской и прочих церковных традиций. Даже следующий шаг – допустить разнообразие в рамках одной Поместной Церкви – тоже уже по факту сделан, хотя и не до конца осознан и принят. Проблема еще и в том, что некоторые богослужебные традиции в среде малообразованных церковных людей несут на себе маркер «обновленчество»[9].

Сейчас особенно остро стоит вопрос даже не столько о том, чтобы устранить это досадное недоразумение и вернуть термин «обновление» в нормальный церковный обиход, сколько о том, чтобы приучить верных чад Русской Православной Церкви к литургическому многообразию, в рамках которого есть место и миссионерским инициативам, и литургическому творчеству, и синодальным традициям, и дониконовскому обряду, и щепетильному следованию Типикону. В Русской Церкви сложилась весьма благоприятная обстановка для этого. На приходах Русской Церкви и в ее духовных школах имеет место весьма разнообразная литургическая практика, которая может послужить закваской для прорастания этих благих идей на обычном приходском уровне. Примеры такого разнообразия, которое существует уже сейчас: служение древних Литургий (Литургии ап. Иакова, ап. Марка, свт. Григория Богослова), служение «открытой Литургии»[10], возвращение на свое место богослужений суточного круга и Литургии Преждеосвященных Даров, восстановление чина «оглашенных», возвращение мирянам роли активных совершителей богослужения, их участие и понимание богослужения, и пр., и пр. Может быть, масштабы Русской Православной Церкви не позволяют пока что оценивать это как устойчивую тенденцию, но интерес и практическое его воплощение очевидны.

Творчество или ревизия?

В качестве аргумента против литургического творчества ревнители говорят о якобы происходящей «ревизии священного предания»[11]. Логика рассуждений такова: если кто-либо не принимает сложившуюся ситуацию во всей ее полноте, тот призывает пересмотреть Предание Церкви. Соответственно, восстановление утраченных литургических традиций как минимум отдает «вкусовщиной», а как максимум – является апостасией («Рассмотренный Проект не просто "плох" или "неудачен". Он несёт в себе разрушительный антихристов дух»[12]). Традиция ставится во главу угла, верность традиции отождествляется с верностью Христу (ведь, по мнению автора, остальное в учении Христовом невыполнимо). При этом традиция воспринимается исключительно статически, как что-то, что не меняется или может быть изменено только с разрешения высшей церковной власти[13].

Чтобы понять, насколько это верно, разберем один показательный пример. Каждый, кто когда-либо совершал Литургию Преждеосвященных Даров, знает, что в определенный момент священник, держа в руках свечу, лицом к народу возглашает «Свет Христов просвещает всех». Этот обычай восходит к обряду внесения светильника в молитвенное собрание. Постепенно этот обряд превратился в простую «демонстрацию» свечи с соответствующими словами, и именно в таком виде он зафиксирован в служебнике. Вот что мы читаем в авторитетных «Богослужебных указаниях» на 16 марта 2016 год: «Иерей, взяв обеими руками кадило и свещник со свечой, стоя лицом к престолу, начертывает ими знак Креста и произносит велегласно: “Премудрость, про́сти”. После этого, обратясь на запад, к народу, он воздвигает свечу с кадилом и возглашает: “Свет Христов просвещает всех”». К этому тексту следует сноска №9: «В некоторых местах в соединении с этим обрядом сохраняется древнехристианский обычай внесения вечернего светильника в молитвенное собрание. Иерей святыми вратами износит из алтаря выносной подсвечник, стоявший перед жертвенником, и оставляет его на солее»[14]. Эта маленькая сноска, на которую не все обратят внимание, является очень важным знаком. Литургические практики, восходящие к древней Церкви, могут быть возвращены в современное приходское богослужение без сложной процедуры принятия этих изменений Архиерейским собором, а просто по факту своего совершения.

Сегодня, как и 100 лет назад, актуальны слова иерея Димитрия Силина: «Кто говорит: “рушатся наши древние обычаи – конец вере, конец Руси”, <…> тот, очевидно, чужд живой веры и благодати, тот язычествует. Обычаи, и обряды, и язык прейдут, а вера и любовь пребудут, Христос вовеки один и тот же, и Церковь Его, основанная на Нем, как на вечном камне, не поколеблется. <…> Развивается дух, неизбежно должна развиваться и форма. Форма нужна именно самая близкая к существу предмета, а не искусственно от него удаленная»[15].

Что нас ждет в будущем?

Сегодня мы проживаем переходный этап в церковной жизни. Этап творчества, переосмысления, возвращения к исходным смыслам и практикам. И хотя до подлинного церковного обновления еще далеко, но явно намечено движение в эту сторону.

К чему же мы призываем? К литургическому творчеству, основанному на возвращении к многообразию христианской литургической традиции, как основному принципу богослужебной жизни. Как результат – к оживлению церковной жизни, вовлечению в нее людей разных образовательных и культурных уровней. Как писал тот же о. Димитрий Силин, «одно войдет, будет принято в церковную жизнь, привьется к ней, другое — нет, как всегда бывало при общенародном и церковном творчестве».