Проблемы взаимоотношений западных и восточных христиан в течение многих столетий занимали умы великого множества людей. Как известно, в наше время наиболее важным и обсуждаемым вопросом в этой сфере является непризнание православием двух догматических нововведений, принятых Римской Церковью в понтификат Пия IX.

Казалось бы, после эпохи Тридентского Собора развитие католического вероучения в сущности уже завершилось, и нового ничего добавить уже нельзя. Все же при этом папе своеобразный «застой» в латинской догматике был преодолен сразу в двух направлениях – в мариологии и в вопросе о папском верховенстве, что, согласно убеждениям римской курии, было необходимым средством противостояния широко распространившимся идеям либерализма и секуляризации.

Для более глубокого понимания имеющейся проблемы уместно обратить особое внимание на личность главного виновника реформ, тем более что отечественная богословская наука этим вопросом занималась мало. Доказательством этого является недостаточность биографических сведений о данном папе, имеющихся в русскоязычной литературе. Как правило, они представляют собой либо краткий обзор основных моментов его жизни, либо отличаются ярко выраженным критическим характером – до сих пор на русском языке не имеется ни одного научного издания, отдельно посвященного личности Пия IX. Что же касается иностранной литературы, то там наблюдается совершенно иная картина – в связи с обширным интересом к персоне этого папы со стороны западных историков и политологов, в Европе существует значительный объем источников, посвященных этому понтифику.

Совершенно очевидно, что издания, выпущенные Римско-Католической Церковью, желают представить облик «непогрешимого» папы в самом выгодном свете, а протестантская литература преследует прямо противоположные задачи, поэтому для православного автора, пользующегося этими источниками, дать беспристрастную оценку деяниям Пия IX достаточно трудно, так как биографические сведения о нем на Западе имеют явно противоречивый характер.

Как известно, 3 сентября 2000 года, после длительного процесса, начавшегося еще в 1907 году, Пий IX был причислен к лику блаженных Римско-Католической Церкви. Какова же реальность этой «святости»? Данный вопрос нуждается в разъяснении даже сейчас – спустя 15 лет после его беатификации. Мы попробуем увидеть этого понтифика таким, каким он был на самом деле.

Начнем с того, что будущий папа, Джованни Мария Мастаи-Ферретти, родился 13 мая 1792 года в городке Сенигаллия Папского государства[1]. Будучи самым младшим из 8 детей, он принадлежал к старинному графскому роду. Согласно традиции, только первенец семьи мог наследовать фамильный титул и состояние, поэтому младшего сына могли ожидать либо армия, либо духовная стезя.

Когда Джованни было 7 лет, войска Наполеона Бонапарта захватили Рим, а Папа Пий VI (1775–1799) был сослан как государственный преступник в Валенцу, где через неделю умер в камере. Эти трагические события не могли не отразиться на будущем понтифике, который всю жизнь будет помнить страшные слова, сказанные при объявлении о смерти своего предшественника: «Умер Пий VI и последний»[i].

Следующим папой был избран родственник семьи Мастаи-Ферретти Пий VII (1800–1823). Учитывая нравы и обычаи того времени, блестящая церковная карьера молодому графу была обеспечена. Именно этот папа предоставит юному Джованни особое разрешение на принятие священства вопреки припадкам эпилепсии, которые начались у Пия IX еще с пятилетнего возраста. Этот индульт, как покажет развитие событий, будет иметь для Церкви самые роковые последствия.

Итак, имея склонность к религии, будущий глава католиков по окончании Римской семинарии принимает священный сан (10 апреля 1819 года). Так началась его служба в Римской курии. В это время он также является духовником детей-сирот в одном из многочисленных приютов «Вечного города», где получил прозвище «няня Джованни».

При новом понтифике Льве XII (1823–1829), близко знакомом с семейством Мастаи-Ферретти, молодой прелат стал главой архиепархии Сполето. Примечательно, что его епископскую хиротонию совершил кардинал Кастильони, ставший преемником Льва XII с именем Пий VIII (1829–1830).

В Сполето будущий папа проявил себя достойным образом: во время восстания карбонариев 1831 года епископ Мастаи-Ферретти предпринял значительные усилия с целью предотвращения кровопролития. Весьма важно отметить, что одним из участников восстания с враждебной стороны был будущий император Франции Наполеон III, арестованный папскими войсками. Его мать, Гортензия Богарне, при активном содействии епископа Сполето добилась освобождения своего сына из заключения. Став императором, Наполеон III не забыл этого шага.

Спасая свой диоцез от ненужного кровопролития, епископ убедил папского генерала быть великодушным и предоставить повстанцам, пожелавшим сдаться, деньги и паспорта[ii]. Этот поступок возбудил уважение к личности молодого прелата в либеральных кругах Италии и сделал его известным далеко за пределами епархии Сполето, что во многом способствовало тому чувству доверия, которое испытывали либералы к личности Пия IX в первые годы его понтификата.

На более престижном месте. в качестве архиепископа Имолы (1832–1846), Мастаи-Ферретти сразу зарекомендовал себя энергичным администратором. Он проявлял попечение о малообеспеченных слоях населения, в епархии при его участии было создано 2 благотворительных общества. Помимо этого для ухода за больными было учреждено братство св. Терентия. Для городской больницы и детского приюта новый архиепископ пригласил из Неаполя сестер милосердия, а для борьбы с безнравственностью из Франции по его приглашению приехали сестры конгрегации Доброго Пастыря[iii]. Однако при всей многочисленности благотворительных обществ, учрежденных в Имоле, достаточно трудно судить об эффективности их работы за неимением необходимых сведений об этом. Все же в ходе беатификационного процесса данные моменты биографии Пия IX были подробно учтены. Здесь стоит отметить, что наряду с положительными характеристиками этого периода биограф Пия IX И. Хэйлс сообщает и прямо обратные факты, касающиеся личной жизни архиепископа Имолы[2].

Через 6 лет после возведения в кардинальское достоинство (1840 год), в результате традиционного для большинства конклавов сговора, кардинал Мастаи-Ферретти стал 255-м епископом Рима (1846 год). Проявляя явно либеральные наклонности, новый папа вызвал неудовольствие австро-венгерского правительства, оккупировавшего часть территорий Папского государства[3]. Вступив в войну с агрессором, а потом отозвав войска с фронта и объявив нейтралитет к враждующим сторонам, Пий IX спровоцировал отступление других итальянских государств во главе с неаполитанским королем. Этот поступок, вызвавший ненависть к персоне понтифика, стал крахом национально-освободительного движения и отсрочил объединение Италии почти на 2 десятилетия.

Потерпев фиаско в политике, Пий IX оставил либеральные идеи и переключился на область догматики, проявив невиданную доселе активность. Так, в 1854 году, motu proprio им был провозглашен догмат о непорочном зачатии Девы Марии, благодаря которому католическая мариология вступила на специфический путь развития, отмеченный «чертами чрезмерности и крайней мистической сентиментальности»[iv]. Папа ясно дал понять, что любая критика новой доктрины, не имеющей никакого основания в Священном Писании и основанной лишь на папском магистериуме, будет расцениваться как каноническое преступление, чем буквально связал Римско-Католическую Церковь, обязав ее веровать в этот «догматический произвол»[v]. Насаждение нового догмата показало полное подчинение Пия IX иезуитским куриальным кругам, убедившим папу в ошибочности прежнего либерального курса и умело игравшим на мистических настроениях этого понтифика, уверенного, что «он выбран для того, чтобы стать пастырем единой христианской паствы будущего»[vi].

В правдивости данного утверждения мы можем убедиться, приведя слова Пия IX, упоминаемые Л.П. Карсавиным, которые наиболее ярко характеризуют личность этого папы – «Я и есть Предание»[vii].

Не менее странными с позиции христианской нравственности нам могут показаться и обстоятельства кончины Пия IX: за 3 дня до смерти у него резко ухудшилось состояние здоровья и когда кардинал, викарий Рима, по этому поводу приказал без перерыва звонить в колокола городских церквей, чтобы объявить о всеобщей молитве о выздоровлении папы, то шум доносящегося до Пия IX колокольного звона вынудил его «пошутить»: «Почему вы мешаете мне идти в рай?»[viii].

Для противоположного примера уместно вспомнить предсмертные часы настоящих христианских подвижников, имевших глубочайшее смирение и осознание собственного недостоинства, несмотря на высоту христианских добродетелей. Слова умирающего Пия IX более чем красноречиво свидетельствуют о преувеличенных представлениях данного папы о своем положении, якобы автоматически гарантирующем святость. Такое весьма специфическое понимание этой категории руководило Пием IX и ранее – в деле провозглашения новых блаженных и святых Римско-Католической Церкви.

Канонизировав униатского архиепископа Полоцкого Иосафата Кунцевича, убитого за свои зверства в отношении к православным в 1623 году, Пий IX показал яркий пример своего негативного отношения к православному христианству. Почитание Иосафата Кунцевича в лике святых стало не только частью традиции Римско-Католической Церкви, но и важным показательным догматическим элементом, связующим современных католиков с историческим бытием Церкви. Сюда также можно отнести и канонизацию Пием IX испанского инквизитора Арагона августинского монаха Педро де Арбуэса, убитого в результате заговора евреев-маранов в 1485 году. Канонизацией этих персон, бывших классическими представителями «…латинской добродетели, то есть религиозной ревности о папе», Пий IX «освятил свирепый фанатизм», так как «фанатизм составляет существо духа и настроение латинской церкви»[ix].

Среди прочих лиц, беатифицированных Пием IX, следует также упомянуть чешского священника Яна Саркандера, замученного протестантами в 1620 году, польского иезуита и апологета Брестской унии Андрея Боболю, убитого казаками Богдана Хмельницкого в Белоруссии в 1657 году и голландских мучеников, повешенных кальвинистами-фанатиками в 1572 году. Учитывая, что неотъемлемым признаком их прославления послужила кончина от рук враждебных к католицизму представителей иных конфессий, в частности православия и протестантизма, можно с уверенностью уличить Пия IX в заинтересованности противопоставить себя и «страдающую» в образе своих мучеников Католическую Церковь конфессиям, антикатолицизм которых является обязательным элементом их религиозной самоидентификации.

В документах беатификационного процесса самого Пия IX образ «страдающего папы» появляется также довольно часто. Одним из таких примеров может служить ситуация, случившаяся 22 октября 1867 г. в Риме, когда в результате взрыва пороха, заложенного в канализацию недалеко от Ватикана, погибло 27 человек. Виновных в терроризме, двадцатилетних Джузеппе Монти и Гаэтано Тогнетти, сразу взяли под стражу, заставив признаться в преступлении. В ходе разбирательства были выявлены каналы финансирования этого взрыва на средства враждебного Пьемонта. После года следствия Пий IX подписал смертный приговор террористам, который был приведен в исполнение. Акты беатификации говорят о моральных страданиях папы, который скорее помиловал бы осужденных, но вынуждено казнил их из-за настойчивых протестов родственников погибших[x]. Таким образом, казнь двух юношей стала скорее поводом, чем препятствием к причислению Пия IX к лику блаженных.

Особо образ «страдальца» проявился после разгрома Франции в скоротечной франко-прусской войне, когда французский гарнизон был отозван из Рима, и 20 сентября 1870 года объединенные итальянские войска, войдя в Рим, положили конец существованию Папского государства. Это событие, официально ставшее завершением национального освобождения Италии и концом эпохи Рисорджименто, послужило для Пия IX поводом публично объявить себя в ноябре того же года «узником Ватикана». Стоит отметить, что это принесло папе ощутимый доход, о чем имеются многочисленные свидетельства.

Не без юмора можно сослаться на письмо настоятеля русской церкви в Риме архимандрита Александра (Кульчицкого), будущего епископа Костромского, жившего в «Вечном городе» с 1871 по начало 1878 года. В переписке с Витебским епископом Саввой (Тихомировым) за 1872 год он писал, что такой образ папы был привлекателен не только для верующих католиков, но и для экзальтированной русской аристократии, подолгу жившей в Италии и считавшей своим долгом как-то утешить «сидящего в клетке» епископа Рима: «…А Папа? Рассказать разве, как он заигрывает с нашими барами и барынями, – как такие-то получили от Папы целый воз цветов, а такая-то – пышный букет, третья же – только ветку оливкового дерева… и пояснить затем: притча сия означает, что такие-то внесли динарий св. Отцу, находящемуся в темнице – 100 тысяч франков русским золотом, такая-то 10 тысяч, а последняя совсем поскупилась…»[xi].

Помимо этого свидетельства профессор Казанской Духовной Академии Беляев Н.А. писал, что даже «составилась нелепая легенда о соломе, на которой будто бы томился несчастный, и эту солому развозили по всей Европе и проливали над ней слезы о мнимых страданиях папы, святотатственно униженного будто бы… до положения последнего колодника»[xii]. Этот автор также сообщает, что «…незадолго до смерти Пия IX первый министр Франции Жюль Симон позволил себе торжественно, в парламенте, подвергнуть сомнению, будто папа действительно в плену и будто положение его и в самом деле так плохо… Пий IX усмотрел в этом личную обиду и с негодованием жаловался французским пилигримам: “Никак я не думал, чтобы министр католической нации осмелился с трибуны назвать меня лжецом”»[xiii]. На самом же деле закон «О гарантиях» от 13 мая 1871 года оставил за Римско-Католической Церковью территорию Ватикана, Латеранский дворец, летнюю резиденцию пап Кастельгандольфо, объявив их экстерриториальность, а также другое недвижимое имущество.

Все эти события, развернувшиеся на фоне принятия еще одного сомнительного догмата о безошибочности пап в вопросах веры и морали, утвержденного I Ватиканским Собором, говорят о личных качествах Пия IX более чем красноречиво. Что же касается роли Vaticanum I в планах Римской курии, то необходимо отметить сразу, что в современной русскоязычной литературе этот вопрос также освещен достаточно скудно. Оставляя подробности, акцент здесь стоит сделать на том, что на момент созыва и во время работы Собора, как свидетельствуют немецкие исследователи Хаслер, Кюнг и прочие авторы, 78-летний папа был настолько болен, что являться автором нового догмата, как это было в случае доктрины о непорочном зачатии, или самостоятельно принимать решения такого масштаба без постороннего влияния он бы не мог. Подобные рассуждения мы можем найти и у профессора Л.Г. Епифановича, утверждавшего, что автором текста новой доктрины, а, по всей видимости, и одним из ее инициаторов, выступал не кто иной, как генерал иезуитского ордена, или «черный папа… патер Бекс»[xiv].

Здесь вновь усматривается очевидная связь между проиезуитскими куриальными кругами, возглавляемыми в это время кардиналом Антонелли, который фактически управлял Римско-Католической Церковью от имени немощного Пия IX, с решениями этого понтифика, чье мистическое ощущение своего особого призвания спасти Церковь искусственно подогревалось иезуитским окружением. Вполне можно предположить, что по причине глубокой старости и прогрессирующей эпилепсии папа все более терял самостоятельность, а молчание католических теологов по поводу безосновательности провозглашенного им ранее догмата о непорочном зачатии, где Пий IX при прямой поддержке курии эффектно продемонстрировал всем свое «непогрешимое» могущество, давало заинтересованным кругам особую уверенность в осуществлении своих планов. Эпилепсия же папы была лишь на руку. Как отмечает уже упоминавшийся А.Хаслер, в результате этой болезни, которая обострилась на фоне революционных событий 70-х годов XIX века, «…Пий IX стал впечатлительным, капризным, импульсивным и непредсказуемым. В том же ключе можно объяснить его мистицизм и повышенную активность»[xv]. Об этом факте имеются и другие свидетельства[4].

Не вызывает сомнения, что именно мистицизм стал главной побудительной причиной в действиях Пия IX на всех этапах его догматических реформ. Позднее, в 1870 году, таким толчком, разрешившим последние «колебания» этого папы, стали «откровения свыше» основателя Салезианской конгрегации Джованни Боско, убедившего Пия IX принять догмат о непогрешимости, «даже если у него было бы только два епископа на его стороне»[xvi].

На этом фоне Пий IX хотел добиться цели при любых обстоятельствах. Следуя намеченному курсу, он был слеп и к опасностям, которые могли возникнуть из этого определения впоследствии. По свидетельству многих участников I Ватиканского Собора, складывалось мнение, что вся его работа представляла обыкновенный фарс, так как всё полностью зависело от папы, проявлявшего «лихорадочное нетерпение, упрямство и слепой фанатизм»[xvii]. Еще более неловко становилось от эпитетов, которыми Пий IX открыто награждал противящихся его определениям. Они варьировались от «осла» и «предателя» до «главы сектантов»[xviii]. Понятно, что в такой напряженной обстановке часть католического епископата, отличавшаяся неустойчивостью взглядов и малодушием, была вынуждена, опасаясь репрессий, принять догмат 1870 года, проголосовав «за». Другие же стали обращаться к правительствам своих стран с просьбой воздействия на Пия IX, однако это только злило неумолимого папу.

Здесь можно привести несколько примеров. Так, епископ Майнца фон Кеттлер 15 июля 1870 года трижды падал на колени перед Пием IX с просьбой остановить катастрофу. Весьма красноречивым был и ответ папы на подобную просьбу епископа Орлеанского Дюпанлу, умолявшего Пия IX накануне провозглашения догмата не делать этого: «Он сумасшедший, или он думает, что сумасшедший – это я»[xix].

Таким образом, подняв учение о безошибочном магистериуме «ex cathedra» на догматический уровень, римская курия с помощью Пия IX запустила настоящую цепную реакцию, апогеем которой стало требование послушания и к так называемому аутентичному учительству Римского первосвященника, что было утверждено II Ватиканским Собором, который признал безошибочность даже частных высказываний пап. Это представляет для Церкви настоящую опасность, так как дает легальную возможность папам навязывать пастве свои личные предпочтения по тому или иному вопросу.

Итак, принятие догмата о папской непогрешимости, будучи своеобразным итогом жизненного пути Пия IX, практически исключило для Римско-Католической Церкви любую легитимную возможность восстановления утраченного церковного единства, поставив под сомнение и сам факт беатификации папы-реформатора, «деяния» которого противоречат одному из основополагающих евангельских принципов – «Да будут все едино…» (Ин. 17, 21), который осуждает не только любое церковное разделение, но и решения, усугубляющие существующий раскол.

Подводя итоги, можно сделать вывод о том, что «канонизация» папизма, произошедшая при этом папе, личности бесспорно неординарной и выдающейся, стала существенным препятствием на пути к церковному единству, стремление к которому теперь особо упирается в означенный стержень латинской теологии.