В центре внимания автора различное восприятие темы смерти русскими философами и писателями начала ХХ века. Одни из них воспевали героическую смерть на поле боя, другие относились к ней как к абсурду. Подробно рассматривается отношение к этой теме Л. Андреева и М. Горького.

Духовная культура начала XX века характеризовалась антиномичностью, пересечением старого и нового. Поляризующие тенденции принимали крайние формы. Предельность, максимализм характеризовали эпоху начала XX века. Атмосфера в России в начале ХХ века – это атмосфера кризиса, мятежей, невиданных перемен. Предчувствие социальных катастроф способствовало созданию особого типа мировоззрения. Противоречия в судьбах России «Серебряного века» выразились в разорванности сознания человека. На всех свойствах его мировоззрения лежал отпечаток особой двойственности: высшая самоотверженность превращалась в моральный нигилизм, уважение к достоинству Другого – в пренебрежение к его свободе, готовность к смерти – в страх перед ней.

Первая Мировая война способствовала процессу деперсонализации, нивелировки личности. Умаление человека проявилось в гипертрофии в человеке животных сторон, низших инстинктов, в высвобождении инстинктов разрушения и смерти. Человек низводится до уровня вещи, исчезает и подлинное отношение к Другому. Перед лицом смерти находились тысячи людей. «Иллюзорная» реальность стремительно обнаруживала свою хаотическую, безумную и смертоносную природу. Смерть, гибель России – «больная» тема философов, писателей и поэтов начала XX века.  У последней черты, с точки зрения М.Волошина, стоит народ, страна, её история. Поэт изображает смерти массовые, коллективные, леденящие кровь. У него поют слепые на паперти «про кровь, про казнь, про суд»[i].  Та же тема звучит у З.Гиппиус:

«Смеются дьяволы и псы над рабьей свалкой,
Смеются пушки, разевая рты…,
И скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой,
Народ, не уважающий святынь!»

«Если кончена моя Россия – я умираю», – пишет она в другом стихотворении. В некоторых произведениях русских писателей звучит тема жертвенности, самоуничтожения. Мандельштам ставит в 1917 г. имя «Россия» как бы в один ряд с символами смерти: «Все перепуталось, и сладко повторять: "Россия, Лета, Лорелея"».

В русской философии тема смерти нашла глубокое осмысление, эта тема рассматривается в контексте нравственной философии. Русская литература начала XX века была воплощением философской рефлексии авторов над судьбой человека и мира. Размышления о смерти героев служат, как правило, выражением человеческой идентичности. Эти мысли связаны с темой смысла жизни, судьбы. 

Во многих произведениях Горького – мучительные раздумья о смысле жизни. Герой повести «Жизнь Матвея Кожемякина» чувствует одиночество и страх. Он видит, что и люди похожи друг на друга бесприютностью своей и беспокойством души. Он размышляет: «В каждом из них тлеет огонь и неслиянно будет гореть до конца дней человека или до опустошения его, мучительно выедая сердцевину»[ii]. Горький  решал проблему, поставленную еще Гоголем: есть ли нечто, способное уберечь человека от духовной гибели в мире абсурда, потому что реальность абсурда – это реальность смерти.

В связи с проблемой смерти у писателей часто возникает  целый ряд сопутствующих комплексов: ужаса, одиночества, сострадания, жертвенности, гуманности. Тема смерти часто соприкасается с темой бездны, пустоты,  небытия, взаимопроникновения порядка и хаоса. Тема вырождения самой жизни, ее распада, распада человеческих связей, тема ухода привлекают писателей. Часто писатели изображают «мир мертвых» (ночлежка в пьесе «На дне» М.Горького), духовную смерть героя.

В произведениях философов и писателей начала ХХ века представлены различные модели отношения к смерти: смерть – благо, смерть – подвиг, жертва, смерть как отрицание Другого, бытия, смысла, неприятие абсурдного мира,  смерть – абсолютное зло, «источник бессмыслицы этого мира»[iii].

Для Минского «смерть» была окрашена экстатической надеждой и трепетной тоской по высшему бытию. Русские писатели часто поэтизировали смерть. В.В.Вересаев в своем дневнике пишет: «Смерти… жду как большого, поднимающегося, ослепительного события. Вовсе не в  смысле избавления от жизненной тяготы. Просто сама по себе смерть сияет в сумрачной дали будущего яркою точкою». Л. Карсавиным смерть также не признается  злом. Смерть – это путь к обожению. Тема смерти связана у философа с темой любви. Он называет свое произведение о смерти поэмой – «Поэмой о смерти», и оплакивает в ней свою возлюбленную, переживает кончину любимой[iv].   

С.Булгаков ставит вопрос: что же есть смерть в свете софиологии?  Для него смерть есть «выход из падшего мира ради возвращения в мир обоновленный». Для философа «смерть имеет два лика: один темный и страшный, обращенный к небытию, это есть умирание или собственно смерть. Ради жертвенного его приятия Христос пришел в мир. Другой ее лик – светлый, мирный и радостный, ведущий к свободе, к божественному откровению и грядущему воскресению»[v].  

Размышления о смерти русских религиозных философов были связаны с темой смысла жизни, бессмертия, истинного понимания веры, любви и творчества. Невозможно до конца познать смысл смерти, поэтому трудно понять смысл жизни. «Смертолюбие» русских философов не воспринимается как смирение перед неизбежностью смерти, а как стремление к прорыву из времени в вечность. Русских философов волновал духовный смысл смерти.

Семантически слово смерть восходит к идеям «меры», «умеренности», «смирения». Но русский человек не хочет смиряться, он борец со смертью. Тема противостояния смерти звучит у В.Иванова. Так же, как и Кьеркегор, он  полагал, что человек должен противостоять ужасу, страху смерти, а не отгораживаться и прятаться от него.

В. Иванов пишет:

«И только душ легчайших слух
Незадрожавший трепет ловит
Меж косных глыб, – так Русь моя
Немотной смерти прекословит
Глухим зачатьем бытия…»[vi].

С точки зрения В. Соловьева, неприятие и преодоление смерти – существенное содержание нравственной жизни.

З. Гиппиус пишет о страхе смерти:

«Лишь одно, перед чем я навеки без сил,  –
Страх последней разлуки»[vii].

Необходимо отметить, что страх смерти, страх перед Ничто, абсолютной непостижимостью часто служит у писателей начала ХХ века поводом для поиска более правильной и достойной жизни, пониманию того, что жизнь – это ценность, и этот страх смерти заставляет переосмыслить бытие. Человек переосмысливает свою жизнь и преодолевает страх. О преодолении страха смерти пишет В.П.Фетисов: «Наблюдение за смертью другого усиливает страх, а переживание смерти друга освобождает от страха. Стыдно бояться собственной смерти, если он уже умер»[viii].  Для Мережковского смерть была вызовом, который человек должен каким-то образом принять.

Мысль о противостоянии смерти звучит и в произведениях раннего М. Горького: «Страх  смерти – вот что мешает людям быть смелыми, красивыми, свободными людьми»[ix].

Ранние герои Горького утверждают счастье в борьбе, в смерти на поле битвы, как Сокол и Данко. Писатель изображает героическую смерть. Для него смерть является испытанием духовной стойкости и достоинства человека. «Страх смерти унижает человеческое достоинство», – считает М.Горький. Героическая смерть – критерий духовной цельности личности. Для героев М.Горького честь дороже жизни, а героическая смерть – лучшее, что может ожидать человека. Жизнь без подвигов подобна «рабскому прозябанию в мещанской яме». Подвиг мыслится Горьким как деяние во имя людей. Готовность к самопожертвованию во имя будущего служит мерилом ценности человека. «Есть только две формы жизни: гниение и горение <…>, каждому, кто любит красоту, ясно, где величественное»[x]. Для М.Горького, как и для Гегеля, страх смерти ассоциируется с рабством. Раб в восприятии Гегеля боится смерти. Чтобы ее избежать, он готов потерять свое достоинство, гордость, честь, готов на любое унижение.

Достоинство героев Горького,  как  и «сверхчеловека» Ницше, появляется из преодоления страха смерти. У Горького  гордость и изгнание страха смерти тесно взаимосвязаны.  Для него эти чувства являются одним из способов самоидентификации личности, осознания  собственной уникальности. Хотя, с нашей точки зрения, отсутствие страха смерти не всегда является проявлением высшей доблести. Человек, не ценящий собственную жизнь, не будет сочувствовать и сострадать Другому, не будет ценить и жизнь Другого.

М.Горький воспринял мысль Заратустры: «Что падает, то нужно еще толкнуть». В главе  «О свободной смерти» Ницше так вещал устами Заратустры: «Слишком многие живут и слишком долго висят на своих сучьях. Пусть бы пришла буря и стряхнула с дерева все это гнилое и проточенное червями!»[xi].  М.Горький  по-своему  истолковал слова Ницше.    У Горького  звучит тема: «Умри вовремя!».  М. Горький продолжает эту тему в своих произведениях и публицистических статьях. «Истинно мудрый умирает вовремя», – считает он[xii]. В статье «О цинизме» Горький пишет, что «нужно испытать благодарность к смерти, когда она приходит вовремя и убирает с дороги жизни ветхое, отжившее, уже полумертвое»[xiii]. Горький писал Иванову-Разумнику: «Вопроса «зачем смерть» для меня не существует: благословен закон бренности, вечно обновляющий дни жизни!»[xiv]/1912г./.  Смерть не пугает писателя.

О победе любви над смертью пишет М.Горький в сказке «Девушка и смерть». Он создает персонифицированный образ Смерти, старухи, мечтающей полюбить «огнекудрого» Сатану, «надышаться вволю адским зноем». У М.Горького Смерть способна к состраданию. Она жалеет Девушку, ждущую смерть, разрешает ей встретиться с возлюбленным перед смертью. «Чем буду жить на свете, если люди целоваться бросят?» Единство любви, жизни и смерти – тема произведений не только М.Горького, но и других писателей начала ХХ века. Например, в рассказе «Вымысел» З.Гиппиус подчеркивает «…величие и вечную, грозную пленительность – Смерти, соединенной с Любовью»[xv]. В этом произведении появляется мотив «мертвой жизни», противопоставленный «живой жизни».

По мнению М.Горького, скучный человек, живущий без «огня», без страсти и без всякого оправдания для себя и других, боится смерти. Оправдание жизни может быть в одном – в великом и страстном труде на благо человеку: человек должен оставить после себя памятник трудов своих /«Наваждение»/. Человек, уверенный в своих делах, идущий к поставленной цели, преодолевает смерть, ибо он своими поступками оставляет по себе «тень в жизни» /«Исключительный факт»/. Горького привлекало учение Н.Федорова. Призыв к победе над смертью был созвучен его собственным исканиям. Человек М.Горького – борец со Смертью. Герой пьесы «Егор Булычев и другие» протестует против смерти. И этот протест возвышает Булычева над окружающей средой, делает его Человеком с большой буквы. Булычев обращается к Богу: «Какой ты мне отец, если на смерть осудил? За что? Все умирают? Зачем? Ну пускай – все! А я – зачем?»[xvi].  Герой одинок, он в одиночестве он переживает свое горе, рушатся все его связи с миром. Опыт смерти делает его глубже. Он прозревает, хочет выяснить, какую ошибку он совершил в жизни. 

 М.Горький мечтал о бессмертии. В беседе с А. Блоком он сказал об этом: «Лично мне – больше нравится представлять человека аппаратом, который претворяет в себе так называемую «мертвую материю» в психическую энергию и когда-то, в неизмеримо отдаленном будущем, превратит весь  «мир» в чистую психику».

Эта же тема звучит в пьесе Л.Андреева  «Король, закон и свобода»: «Нет смерти для того, кто любит Родину». Тема бессмертия затрагивается писателем и в пьесе  «К звездам» и в «Повести о семи повешенных».        

Если для Л. Шестова постижение конечности собственного бытия – критерий подлинного существования, а смерть – основа трагического мироощущения, то Л.Андреев в своих произведениях  подчеркивает абсурдность смерти. Для него смерть нечто «бессмысленное, ужасное и непоправимое». Л.Андреев, как и М.Горький, создает персонифицированный образ Смерти, которую он отождествляет с роком, с Некто в Сером. Смерть у него имеет зловещий облик. У него «звонко скачет смерть по опустошенным полям и на безглазом черепе ее, со спокойной усмешкой играют отблески пожаров» («Из глубины веков»)[xvii].  У Л.Андреева   тема смерти   сближается с мотивом бессмысленности, безумия окружающего мира. Смерть не разрешает противоречий этой жизни. На взгляды Л.Андреева определенное влияние оказало творчество Метерлинка. В драме «Вторжение смерти» Метерлинка главная героиня Смерть явно не присутствует на сцене, но ее участие незримо чувствуется в молчании действующих лиц, в их недомолвках, жестах, взглядах. Рядом с будничной жизнью приподнимается завеса вечности.  Каждый непонятный звук – все, что гармонирует с чувствами душ,  – вызывает страшную тревогу. Внешняя, видимая жизнь, феноменальный мир превращается только в отзвук невидимой жизни бесконечного. Метерлинк поставил в своей драме цель – постигнуть отношения между миром видимым и тайной, его окружающей.

Смерть в произведениях Л.Андреева – это «мрак пустоты и ужас Бесконечного», это небытие, абсолютное ничто, великая тайна. Л. Андреев показал невыносимый страх смерти как выражение бессмысленности жизни. Почти все герои Л. Андреева умирают, так и не сумев преодолеть стену отчуждения, одиночества.

Рассказы Ж.П.Сартра «Стена» и Л.Андреева «Рассказ о семи повешенных» посвящены одной теме: ожиданию смертной казни. Этих писателей многое объединяет, но есть и различия. У обоих писателей присутствует образы ночи, тишины, неба, времени («…ночь охватила нас темной, бесформенной массой» у Ж.П.Сартра; у Л.Андреева герои чувствуют «таинственную и грозную сущность ночи»). Эти образы у них – знаки инобытия, космической гармонии, недостижимой на земле. Оба писателя изображают животный страх своих героев перед смертью. У обоих писателей серый цвет передает ощущение удручающего однообразия, неподлинного бытия. У героев – серое, землистое лицо, учащенное сердцебиение. У человека трудно определить возраст, как «у трупа, который уже начинал разлагаться»/Л.Андреев/. Оба писателя помещают своих героев в камеры смертников. Герои обоих писателей кричат, рвут на себе волосы, мечутся по камере, они чувствуют, что она /Смерть/ уже вошла в камеру и ищет свою жертву, «шаря кругом руками»/Л.Андреев/. Вот как описывает страх смерти у своего героя Л.Андреев: «…стало как-то страшно. Точно его оголили всего, как-то необыкновенно оголили – не только одежды с него сняли, но отодрали от него солнце, воздух, шум и свет, поступки и речь. Смерти еще нет, но нет и жизни, а есть что-то новое, поразительно непонятное»[xviii]. Герои воспринимают смерть как нечто такое, что невозможно понять. Герои обоих писателей погружаются в состояние гипноза, когда «давила страшная безумная тяжесть», «все перестало интересовать, но это было ужасное спокойствие»/Ж.П.Сартр/, «всякая мысль – было безумие, всякое движение – было безумие» /Л.Андреев/. Дикий ужас человека, сходившего с ума, испытывает Василий Каширин перед смертью /у Л.Андреева/. «Погасало сознание… Наступило ничего». Человек превратился в «животное, ожидающее бойни, в глухую и безгласную вещь»[xix]. Перед лицом смерти жизнь для него утратила привлекательность. От неприятия смерти герой переходит к неприятию жизни. В «Последнем дне приговоренного к смерти» В.Гюго также представляет в воображении перевернутый мир: небо светится, а звезды превращаются в черные точки на золотом фоне. Смерть для героев Л.Андреева – это отчаяние, раздавление, падение. Бесконечное падение с бесконечной горы видит в своих последних снах герой Л.Андреева Цыганок.

Главный герой Ж.П.Сартра свое положение воспринимает откуда-то со стороны, будто это был не он, а кто-то другой. И его допрос офицерами перед казнью кажется ему потешным, их мелкие заботы кажутся смехотворными. Один из героев Л.Андреева также смеется перед казнью: «Он засмеялся: скрипучим, нелепым, но страшно веселым и радостным смехом. Как будто гусь закричал: Га-га-га!» Эта веселость, – пишет автор, – оскорбляла и тюрьму, и казнь. И делала их чем-то очень страшным, превращала и эту тюрьму, и этот мир в сумасшедший дом. Человек окончательно утрачивает свободу в мире-тюрьме, мире-сумасшедшем доме, перестает быть человеком. Замена имени на кличку – знак обезличивания человека в мире неподлинного бытия.

Главная мысль Ж.П.Сартра: смерть обрывает все  связи человека с миром. Перед лицом смерти обесценивается все, чем раньше дорожил человек: жизнь, любовь, свобода. Рассказ Ж.П.Сартра имеет название «Стена». Это слово у Ж.П.Сартра имеет несколько значений: 1) стена, у которой должны расстрелять героя; 2) стена непонимания, которая вырастает между живыми и теми, кто приговорен к смертной казне. Стена – это Другое, стена устанавливает необходимую дистанцию между субъектом и Другим; 3) стена отделяет смертных от свободы, от всего мира, от их прошлого, будущего; 4) стена символизирует непроницаемость границ «неподлинного» бытия, за пределы которого человек не может вырваться. Это символ абсурдности мира.

Тема Смерти имеет у Л.Андреева еще несколько трактовок, отличных от Ж.П.Сартра. Не все герои Л.Андреева воспринимают смерть как ужас, иногда она ассоциируется у героев с безграничной готовностью к подвигу, как жертвенность, как стремление пополнить ряды тех, кто «из века через костер, пытки и казни идут к высокому небу». Герой Вернер перед лицом смерти испытывает чувство свободы, испытывает чувство «нежной и страстной жалости» и любви к людям, хотя раньше он их презирал. Новой перед ним предстала жизнь, новыми перед ним предстали люди, он нашел свое подлинное бытие и мужественно смотрит в лицо собственного Ничто, небытия.

«Собачий вальс» – пьеса об одиночестве и абсурдности бытия. Интеллигент Генрих Тиле, не найдя ответов на вопрос о смысле жизни, отвергает жизнь, чтобы осознать смерть в ее «непоправимости и глубине мистической». В самоубийстве писатель видел гарантию свободы. Отвечая на анкету журнала «Новое слово», он писал: «…существует два рода самоубийств: одно самоубийство – от разума, от силы и воли; другое – от неразумения, от безволия и слабости»[xx].

Генрих Тиле обретает свободу, отвергнув мир внешний и отстояв мир внутренний, мир абсолютного одиночества. Л.Андреев писал о своей пьесе: «Собачий вальс» не имеет дна, ибо его основанием служит тот мир, непознаваемый. Оттого он кажется висящим в странной и страшной пустоте. Но разве эта мнимая пустота не есть основание и основание всего мира?»[xxi].

Таким образом, Л.Андреев в своих произведениях изображает смерть как отрицание бытия, смысла, конец мира и истории. Но взгляды писателя менялись. В 1891 г. Л. Андреев писал: «Я хочу на основании тысячелетнего опыта самосознания, на основании науки показать человеку, что ни он сам, ни жизнь его – ничего не стоят. Я хочу показать, что на свете нет истины, нет счастья, основанного на истине, нет свободы, нет равенства, – нет и не будет. Я хочу показать, что вся жизнь человека /ого!/ с начала до конца есть один сплошной бессмысленный самообман, нечто чудовищное, понять которое  значит убить себя. Я хочу показать, как несчастен человек, как до смешного глупо его устройство, как смешны и жалки его стремления к истине, к идеалу, к счастью. Я хочу показать всю несостоятельность тех фикций, которыми до сих пор человечество поддерживало себя: Бога…, нравственность, загробная жизнь, бессмертие души, общечеловеческое счастье и т.д. Я хочу показать, что одна только смерть дает и счастье, и равенство, и свободу, что только в смерти истина и справедливость, что вечно одно только «не быть» и все в мире сводится к одному, и это одно, вечное, неизбежное есть смерть. Я хочу быть апостолом самоуничтожения»[xxii]. В произведении «Самсон в оковах» Л.Андреев трактует смерть как освобождение от оков. Свободен человек в пограничной ситуации перед лицом смерти. «Но прокаженный был свободнее, чем человек, чем зверь, чем сам царь…», – пишет Л.Андреев в рассказе «Из глубины»[xxiii].

Писатели начала XX в. подмечают одну важную ментальную особенность своих героев, страдания и страх сосредоточены в плоскости личного отношения к «своей» кончине. Через призму своей кончины мир превращается в ад, уходят радость и любовь. Человек, оказавшийся у смертельной черты, протестует, не понимая, почему умирать должен он, а не кто-то Другой. Герои писателей часто равнодушно относятся к смерти ближнего человека. Клещ («На дне» М.Горького) с нетерпением ожидает смерти жены, которую он, по словам Квашни, «заездил до полусмерти». О равнодушном отношении к смерти Другого пишет М.Горький в произведении «По Руси»: «<…>но в Прядильной улице смерть была слишком привычным явлением, она не возбуждала ни грусти, ни страха, ни философских размышлений, а только углубляла скуку жизни»[xxiv].

В другом произведении «Жизнь Матвея Кожемякина» герой отмечает: «Любят у нас человека хоронить: чуть помрет кто позначительней – весь город на улицы высыплется, словно праздник наступил или зрелище дается,  все идут за гробом даже как бы с удовольствием некоторым. Положим, – ежели жить скучно, и похоронам рад». Это позиция равнодушного человека. О таком отношении к смерти пишут и другие писатели. Героиня произведения Боборыкина «Жестокие» Полина Безрукова жестоко относится к страданиям своего умирающего мужа. О равнодушии к смерти Другого пишет и Л.Толстой в рассказе «Смерть Ивана Ильича»: «…самый факт смерти близкого знакомца вызывал у всех, узнавших про нее, как всегда, чувство радости от того, что умер он, а не я»[xxv]. На одну из причин равнодушия к народу, Ближнему указывает И.Бунин: «Откуда это равнодушие? Между прочим, и от ужасно присущей нам беспечности, легкомысленности, непривычки и нежелания быть серьезными в самые серьезные моменты»[xxvi]. Такой «эгосмертоцентризм» не был характерен для религиозных русских философов (например, Н.Бердяева), для которых смерть любимого Другого, близкого была важнее, чем их собственная[xxvii].

А ведь человек начитается «с плача по умершему». Этим героям далеки и не понятны слова поэта XVI в. Джона Донна, который писал: «Нет человека, который был как Остров, сам по себе, каждый человек есть часть Материка, часть Суши; и если Волной снесет в море береговой Утес, меньше станет Европа, и также, если смоет край Мыса или разрушит Замок твой или Друга твоего; смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, и поэтому не спрашивай никогда, по ком звонит колокол: он звонит по Тебе»[xxviii]. С этим поэтом солидарен В.Н.Ильин, который отмечал: «…«чужая» смерть – это моя смерть и смерть не только моя, но всего человечества и даже всего космоса…»[xxix].

Равнодушие к смерти Другого в произведениях М.Горького и других авторов свидетельствуют о том, что в  будущем появится человек с новым мировоззрением, «корпоративный» человек,   для которого главное не теплые отношения с Другим, а «кодекс корпоративной морали», отношение к Другому как клиенту, сослуживцу, подчиненному. Равнодушие к смерти Другого, восприятие смерти Другого как зрелища также свидетельствует о том, что сочувствие, сопереживание, восприятие Другого как ценности в обществе утрачено. Такое восприятие смерти Другого свидетельствует и об обесценивании человеческой жизни, также о том, что истоки постмодернистского мировосприятия возникли в начале ХХ века. Переживание смерти Другого в современном мире не совместимы с гедонистическим образом жизни. «Равнодушие к смерти представляется желательной нормой»[xxx]. Для эпохи постмодерна характерно игровое отношение к смерти. Смерть приучается через игру, иронию, утрачивается трагизм, смерть становится зрелищем.

По мнению Хайдеггера, «усредненный индивид», послушный людскому мнению, избегающий понимания того, что он пребывает к смерти, обречен вести «неподлинное существование», не способен к осознанию и свободному самоопределению в мире»[xxxi]. Неподлинное существование ведет к умиранию, «малой» смерти в обезличенном массовом обществе.