Во второй части статьи Синельникова С.П., посвященной вопросу о религиозном образовании в советской России, показаны решения правительства по запрещению и полной отмене любых форм религиозного просвещения в 1919–1929 гг., а также по искоренению религиозного сегмента в мировоззрении учащихся детей, юношества и взрослых. Указанные меры вели к расколу семьи, к внутреннему личностному конфликту и уничтожению нравственности. Уроки введения безбожия необходимо знать и понимать: откуда и кто мы, куда идём?

Часть 2: Советское законодательство и правительственные мероприятия 1919–1929 гг. по отмене школьного и внешкольного религиозного образования

 

После 1918 г. школу всячески ограждали от присутствия священнослужителей, дабы ничто не напоминало детям о дореволюционных учебных заведениях с их законоучителями и Законом Божиим, чтобы их дух был напрочь изгнан из стен новой советской, построенной на принципах светскости обучения школы. По циркуляру Наркомпроса от 3 марта 1919 г., «лицам,  принадлежащим к духовенству всех его родов, всех вероисповеданий» было запрещено «занимать какие-либо должности во всех школах. Виновные в нарушении сего воспрещения подлежали суду Ревтрибунала». Вместе с тем, лицам, принадлежащим ранее к составу духовенства, по оставлении ими священного сана, могли предоставляться таковые должности лишь с особого разрешения Наркомпроса[1].

Уже через год после издания и решительного проведения в жизнь декрета об отделении Церкви от государства, 18–23 марта 1919 г., состоялся VIII съезд РКП(б), принявший новую программу, признавшую положения декрета недостаточными. В ней в области народного просвещения (п. 12) признавалась только светская школа, т. е. свободная от какого бы то ни было религиозного влияния: «Полное осуществление принципов единой трудовой школы, с преподаванием на родном языке, с совместным обучением детей обоего пола, безусловно светской, т.е. свободной от какого бы то ни было религиозного влияния, проводящей тесную связь обучения с общественно-полезным трудом, подготовляющей всесторонне развитых членов коммунистического общества»[2]. А в резолюции съезда «о политической пропаганде и культурно-просветительной работе в деревне» записано требование: «Государственная школа должна быть совершенно отделена от какой бы то ни было религии, и всякая попытка контрреволюционной пропаганды под видом религиозной проповеди должна пресекаться»[3].

Программа партии твёрдо закрепляла принцип светскости в образовании и обучении, ставший основополагающим в школьной политике и советской педагогике. В соответствии с ним выстраивались учебные программы, планы, методические пособия и рекомендации. «Подготовка всесторонне развитых членов коммунистического общества» не предполагала религиозного преподавания, как ненужного и вредного элемента[4].

В области религиозных отношений РКП(б) видела свою задачу в том, чтобы  «довести до конца» отделение Церкви от государства и школы от Церкви, провозглашённое декретом 1918 г. Большевистская партия рассматривала декрет как декларацию лишь в качестве первого шага на пути к радикальному отделению Церкви и не намеревалась ограничиваться им. «По отношению к религии – говорилось в п. 13 программы, – РКП не удовлетворяется декретированным уже отделением церкви от государства и школы от церкви, т. е. мероприятиями, которые буржуазная демократия выставляет в своих программах, но нигде в мире не довела до конца, благодаря многообразным фактическим связям капитала с религиозной пропагандой»[5].

Обозначалась конечная цель партии, состоящая в намерении довести дело до «полного отмирания религии». Сделать возможным это представлялось путём разрушения связи между «эксплуататорскими классами» (то есть попами) и «организацией религиозной пропаганды» (религиозным обучением, Законом Божиим), фактическим «освобождением трудящихся от религиозных предрассудков» и организацией «самой широкой научно-просветительной и антирелигиозной пропаганды»[6]. Этим пунктом программы конкретизировался генеральный тезис партии, заложенный в декрете «об отделении церкви от государства и школы от церкви» и определялась вся тактика и стратегия партии по отношению к религиозному образованию. Поначалу необходимо было оторвать священнослужителей и законоучителей от школы, от детей, лишив Церковь возможности осуществления «религиозной пропаганды», а затем «освободить» народ от «предрассудков», наполняя жизнь, быт обучение и просвещение антирелигиозным содержанием.

Неудовлетворённость большевиков своим же декретом была вызвана весьма важным обстоятельством. Во-первых, проведение в жизнь принципа светскости образования, т.е. свободы от религии, осуществлялось волевым и насильственным образом, навязывалось вопреки желанию родителей, как дело решённое и не допускающее обсуждений и сомнений. Во-вторых, декрет и последующие установки разрывали только первую связку «школа – Церковь», но были пока не в состоянии разорвать другую крепкую связь – «религиозные родители – дети». Необходимо было всячески дискредитировать якобы отставших от жизни «реакционных» родителей. Таким образом, в задачу новой школы входило решение двуединой задачи: не только изгнание религиозной пропаганды из школы в форме преподавания Закона Божия, но и освобождение детей от реакционного религиозного влияния их родителей[7].

Всякое религиозное слово и религиозный дух напрочь изгонялись из  новой советской школы. Ответы на вечные вопросы жизни и запросы духа предлагалось искать в  «заменителях» Закона Божия – коммунистически направленных дисциплинах, антирелигиозных кружках (союзах, ячейках) и иных школьных мероприятиях. 

Ленинский декрет об отделении Церкви от государства содержал явное двоемыслие, создавая условия для его перетолкования, оставлял возможности для религиозного образования вне школы. Это, по мнению большевиков, требовало специального узаконения. Декрет «дописывалcя» циркулярными распоряжениями, инструкциями, разъяснениями. Причём разъяснения бывали двоякие: адресные – по конкретному поводу и циркулярные – всеобщего предназначения.

В Письме НКВД всем губисполкомам и горисполкомам об отношении к религиозным обществам от 28 февраля 1919 г. (за подписью Народного комиссара внутренних дел Г. Петровского и заведующего отделом управления С. Минина) указывалось, что согласно декрета «школа отделяется от церкви, т.е. школа превращается в мастерскую, где изучается и преподаётся подлинная наука, не искажённая примесью каких бы то ни было вероучений»[8]. В письме приводились разъяснения «об использовании зданий, находящихся в распоряжении общин верующих (храмы и молитвенные дома) для политических собраний, митингов и лекций» и о том, что декрет признавал храмы собственностью не обществ верующих, а всего народа и предоставлял их верующим только в бесплатное пользование. В циркулярном письме  разъяснялось: «И ничего не будет противозаконного и для религиозного чувства оскорбительного в том, если при недостатке помещений придётся использовать храмы и молитвенные дома также для культурно-просветительных и общественно-политических целей». Это допускалось при соблюдении четырёх условий: 1) если в данной местности ощущается острый недостаток в зданиях и помещениях; 2) если большинство членов местной религиозной общины или прихода не возражает против использования здания или, тем более, сочувствует ему; 3) если гражданские собрания не стесняют отправления богослужения; 4) если местный исполком в состоянии обеспечить такой порядок гражданских собраний в храмах, при котором участники этих собраний не оскорбят каким-либо образом предметов, почитаемых верующими за священные[9]. Выходило так, что, с одной стороны, в храме запрещалось религиозное обучение детей, а с другой – допускалось коммунистическое воспитание в форме политических митингов, лекций и собраний. 

В 1919 г. в Наркомюст поступали многочисленные запросы как от приходских советов, родительских комитетов, так и от представителей местной власти с просьбами дать разъяснения о допустимости и возможности преподавания Закона Божия детям в церковных помещениях. В переписке с Наркомпросом, отвечая на многие недоразумения, заведующий VIII отделом Наркомюста П.А. Красиков отмечал: «Принимая во внимание, что в изданных декретах по сие время нигде не содержится указания на запрещение преподавания так называемого Закона Божия в церквах, хотя бы и малолетним, сообщает[ся], что без специального узаконения, регламентирующего вопрос преподавании религии малолетним запрещать преподавание в церкви детям было бы незакономерным»[10].

Церковь использовала эту возможность религиозного обучения в храмах.          По распоряжению Святейшего Патриарха Тихона и Священного Синода от 16 января 1919 г. духовенству вменялось в обязанность ведение обучения Закону Божию детей и желающих взрослых в церквах, если не находилось для этой цели иных пригодных помещений, а епархиальным архиереям указывалось обращать особое внимание на исполнение духовенством этого распоряжения[11].

Устройству занятий при храмах способствовало и то обстоятельство, что согласно ответа управделами СНК делегации Высшего Церковного Управления «все библиотеки (в том числе и церковные библиотеки всех исповеданий) как неотъемлемое народное достояние состоят под охраной советской власти (ст. 592 Собрания узаконений)». Об этом циркулярно сообщил Святейший Патриарх Тихон в своем отношении № 20 от 21 марта 1919 г., подчеркнув, что «церковные библиотеки и архивы получают значение не только собственно церковное, но и социальное, государственное, общечеловеческое». Первосвятитель рекомендовал «всем ревнующим о благе Церкви лицам в случае крайней необходимости... находить для религиозных библиотек помещение в притворах и даже самих храмах в приличествующих местах»[12].

В русле соборных решений о внешкольном и внебогослужебном просвещении народа и вопреки атеистическим установкам советской власти, Московский епархиальный Совет журнальным постановлением, утверждённым Его Преосвященством архиепископом Коломенским Иоасафом  (Каллистовым), 24 сентября 1919 г. издал для исполнения указ благочинным г. Москвы о необходимости устройства духовных бесед по Закону Божию с детьми прихожан. Благочинным поручалось организовать проведение таких бесед при храмах, с возложением ответственности на настоятелей церквей и других членов клира. Приходским советам предлагалось немедленно приступить к проведению в жизнь внешкольного просвещения детей и юношества, озаботившись постановкой указанного дела на должную высоту. В тексте указа прилагалась форма прошения, с которой следовало обращаться в Московский совдеп за разрешением на проведение занятий в храмах, с указанием дней и часов занятий, а также их примерного содержания[13]. Совершенно очевидно, что составители данного указа ни в малейшей степени не вступали в противоречие с советским законодательством о религиозном образовании. Занятия официально назывались беседами и собеседованиями и не составляли собой школы или курсов. Не определялась строгая численность групп такого нерегулярного обучения детей, приходящих вместе со своими родителями. Смысл указа состоял в юридической правомерности подобных занятий, не выходящих за рамки установленного правового поля, когда родители с детьми приходили на богослужение, до или после которого священник беседовал с детьми и взрослыми об истинах веры или объяснял смысл молитв. Последнее обстоятельство указывало на уведомительный характер обращения в юридические отделы исполкомов местных органов власти, поэтому формально занятия не требовали регистрации на их проведение. Благодаря этому указу в Москве религиозно-просветительская деятельность в приходах не угасала, по крайней мере до начала 1922 г.

Формально закон не запрещал преподавание детям религии в стенах храма. Но Наркомпрос, следуя принципам неправового коммунистического государства, переходил границы и принимал решения, которые внешне не соответствовали букве законодательства, но были абсолютно в русле установок большевистской партии. Наркомюст в лице заведующего VIII отделом осторожно и деликатно сдерживал действия Наркомпроса, провозглашая принцип юридического первенства, ставя его выше политической необходимости. П.А. Красиков при всей своей нелюбви к религии всё же отдавал первенство праву, и по смыслу процитированного выше ответа он мог поддерживать правило: «Властям можно только то, что им разрешено законом». В то же время в ответ на местные ходатайства из Наркомюста следовали ответы однозначно не юридического, а политического свойства. Разъяснялось, к примеру, что «преподавание детям Закона Божия вызывает затмение молодых умов» и что «на советской власти лежит обязанность воспитывать и обучать детей», а, следовательно, она имеет «право и долг препятствовать, чтобы не наполняли детские головы предрассудками, которые духовенство старается вбить в них путём преподавания Закона Божия»[14].

Как же сами дети относились к изъятию Закона Божия? На основании случайных и единичных высказываний принято считать, что учащиеся одобряли изъятие Закона Божия, будучи детьми, для которых самый лучший и любимый урок – отменённый. Однако это не так. Об отношении учащихся к отмене Закона Божия свидетельствуют документы. Ученики 4-го Киевского высшего начального училища весной 1919 г. писали небольшие сочинения на тему «Письмо к товарищу (на злобу дня)» и многие указывали на отмену Закона Божия в 1918–1919 гг. как на событие неблагоприятное и печальное: «В классе перемены такие: закон Божий отменили и икону сняли и класс сделался пустой, молитвы не читаем, приходим, да так и уходим»;  «…молитвы перед и после урока мы не читаем, потому что у нас Закон Божий отменили и также в правописании  [перемены]… Но эти перемены мне очень не понравились, и я жалею, что у нас отменили Закон Божий»; «когда пришли в Киев большевики, они отменили Закон Божий и мне это очень не понравилось и в классе стало скучно, когда сняли иконы и перестали читать молитву перед ученьем и после ученья»; «в школе тоже произошли большие перемены. Во-первых, отменили Закон Божий и это очень печально, что некоторые люди забыли Бога»[15]. Вопрос об отношении к детей к отмене Закона Божия относится к числу малоизученных, но выдержи из сочинений учащихся доказывают по крайней мере то, что всеобщего одобрения этому шагу советской власти со стороны обучаемых не было.

Говоря о методах работы VIII отдела Наркомюста, следует отметить, что  его сотрудники кабинетную работу сочетали с выездами и командировками. Они совершали поездки в губернии, по результатам которых составляли отчёты, рекомендации и предложения. Указания эксперта VIII отдела Наркомюста М. Галкина от 24 ноября 1918 г. Новоладожскому уездному исполкому Петроградской губернии после изучения обстановки на месте в отношении преподавания религиозных вероучений сводились к следующему: «1) преподавание так называемого закона божьего допустить только в храмах и на дому у граждан частным образом; 2) обязать служителей культа заблаговременно оповещать уездные или волостные совдепы о местонахождении тех пунктов, в которых будет производимо преподавание частным образом религиозных вероучений; 3) немедленно уничтожить в селе Криницы деревянный крест на здании советской школы, а также убрать существующую в школьном помещении икону»[16]. 

П.А. Красиков практиковал такую форму ответов на поступающие запросы с мест, как обширные и пространные разъяснения-обращения, со своей аргументацией, с указанием зачитать обращение на общих собраниях. Целью подобных разъяснений было стремление переубедить верующих, обосновать отказ на прошения и запрет на преподавание Закона Божия, мирно разрешить конфликтную ситуацию[17].

В адресном разъяснении крестьянам дер. Поддубной Звенигородского уезда Московской губернии по поводу Закона Божия (7 июня 1919 г.) на их возмущённое вопрошание: «Почему не велят учить Закону Божьему, ибо от Закона Божьего больше кротости и боязни греха и уж не жиды ли хотят подогнать всех русских под свою веру», – П.А. Красиков, прибегая к  аргументам идеологического и политического характера, отмечал:

        « – ненаучный характер религии;

          – религий много – взглядов на мир, природу, общество – тоже много и

государство не может уже только поэтому брать на своё содержание представителей превратных толкований мироздания;

          – Церковь запятнала себя связью с эксплуататорами – старым царским режимом и с буржуазией, поддержкой антинародных правителей и режимов;

          – неполезность религиозных сведений о природе и обществе, которые не служат делу борьбы с природой и эксплуататорами»[18].

Подобная аргументация приводилась и во все последующие годы борьбы по искоренению Закона Божия и религиозных взглядов. В ряде документов представители советских структур власти высказывали идеи, согласно которым не религия заставляет быть добрым гражданином и нравственным человеком, а борьба за устройство общественной жизни на основании правильно понятых классовых интересов и законов приро­ды. В разъяснении V отдела Наркомюста  от 8 мая 1922 г. указывалось, что «преподавание детям Закона Божия влечет за собой затмение их детских умов и, таким образом, советская власть, на обязанности которой лежит воспи­тание и образование детей, вправе и должна оградить их от наполнения детских голов религиозными предрассудками, к чему стремится духовенство путем преподавания Закона Божия»[19].

П.А. Красикову поступали индивидуальные заявления с предложениями, в том числе и от священников, которые им отвергались[20].

В то время как советскими органами власти создавались искусственные препятствия для преподавания религии в храмах, ими же считалось возможным устраивать в храмовых помещениях советские школы. VIII отдел Наркомюста одобрял действия местных властей по уплотнению церквей. Так, рассмотрев постановление Вологодского губисполкома об уплотнении городских церквей, П.А. Красиков 23 сентября 1919 г. информировал исполком о том, что «считает рациональным и законным принятие со стороны местной Советской власти ряда мероприятий в целях удовлетворения настоятельной потребности организации школ в г. Вологде». Далее он сообщал, что «не может быть никакого сомнения, что с точки зрения всего духа советского законодательства, Советы вправе на основании декрета… и национализации утилизировать для неотложных общекультурных нужд и здания храмов без различия культа». Этот советский чиновник оговаривал лишь два условия, которых следовало придерживаться исполкому: в целях бесконфликтности необходимо, чтобы «большинству трудящихся данной местности был бы ясен смысл и обоснование мероприятия» по уплотнению, поэтому нужна предварительная агитация и разъяснительная работа. И наконец, приспособление церковных зданий под школы, по его мнению, следовало проводить в такой форме, «чтобы интересы просвещения детей не страдали от бывшей обстановки бывших молитвенных домов»[21]. Иначе говоря, необходимо убрать всю религиозную атрибутику, снять иконы и т.д.

В отдел поступали различные письма от граждан, характеризующих политику советской власти в отношении Церкви и веры. Неизвестный, подписавшийся «доброжелателем», в отчаянии писал, обращаясь к «глубокоуважаемому Владимиру Ильичу»: «Не трогайте веру в человечестве [народе], вера его спасает, без веры он зверь, не глумитесь над его святыней, не разжигайте в нём огонь негодования. Это опасная игра с огнём, может произойти пожар»[22].

Значительную роль в законодательно-правовом обеспечении отмены религиозного обучения в школе и вне школы сыграл журнал «Революция и Церковь», издаваемый Наркомюстом и редактируемый лично заведующим VIII отделом Наркомюста П.А. Красиковым. В постоянных отделах и рубриках журнала помещались постановления ВЦИК, циркуляры Наркомюста и Наркомпроса, инструктивные письма и исчерпывающие тему религиозного преподавания разъяснения VIII отдела Наркомюста в вопросно-ответной форме[23]. Особенность или методология законотворческой практики VIII отдела Наркомюста состояла  в том, что разъяснения частного характера и по отдельным поводам, заявлениям и запросам распространялись затем для повсеместного и общего употребления. Так во всяком случае разрешались частные вопросы в журнале «Революция и Церковь», превращаясь во всеобщую юридическую норму. Возникавшие прецеденты становились нормативными актами и обязательными для всех установлениями.

Глава Наркомпроса А.В. Луначарский всегда относил Закон Божий к бесполезным, ненужным, вредным и «ядовитым» предметам. Из уст наркома иного услышать было нельзя. В 1920 г. он докладывал на очередной сессии ВЦИК о проделанной работе по разрушению старой школы: «Мы взялись за врачевание этих пороков. Мы выдвинули идею единой школы. Мы изгнали из школы целый ряд таких предметов преподавания, которые являлись бесполезными или вредными и которые являли собой отражение буржуазных взглядов на культуру». «Мы оздоровили школу тем, что устранили из неё многие ненужные предметы: древние языки, закон божий, покончили с разделением на школы для мальчиков и девочек и, наконец, устранили в школах старую дисциплину»[24].  «Врачевание» болезней и пороков старой школы А.В. Луначарский и его команда осуществляли исключительно путём удаления и вырезания (исключения, воспрещения, устранения, отмены, запрещения), то есть способами, не характерными для лечащего врача.

1921 г. отмечен новыми циркулярами запретительного характера, направленными против религиозного обучения в храмах. Одним таким решением было постановление Наркомпроса от 23 апреля 1921 г. В 17-м заседании Коллегии Наркомпроса 23 апреля 1921 г. было принято постановление по вопросу «о преподавании так наз[ываемого] Закона Божьего детям до 18 лет». В постановительной части достаточно недвусмысленно излагалась его суть: «Обратить внимание всех губернских отделов народного образования на п. 1 Постановления 5-го заседания Государственной Комиссии по Просвещению от 24 августа 1918 г. (опубликовано в Известиях ВЦИК № 191 от 6-го сентября 1918 г.), что для лиц, не достигших 18-летнего возраста никакие учебные заведения, где преподавались бы религиозные вероучения, не могут быть допустимы. Предложить Губотнаробразам принять все меры к тому, чтобы допускаемое вне стен учебных заведений преподавание Закона Божьего детям до 18 лет отнюдь не отливалось в форму учреждения правильно функционирующих учебных заведений, руководимых церковниками. …обязать Губотнаробразы… провести тщательное обследование всех актов преподавании «Закона Божьего» детям до 18 лет, характера, форм и методов такого преподавания и информировать о них Народный Комиссариат по Просвещению»[25].

Постановление повторяло и дублировало прежние запрещения, ссылаясь на решение заседания Государственной Комиссии 24 августа 1918 г., касающееся преподавания Закона Божия исключительно в учебных заведениях и не относящееся к обучению вне стен школы. Но цель постановления как раз и состояла в том, чтобы обосновать запрет на внешкольное обучение и в первую очередь на получившее широкое распространение после выхода декрета преподавание Закона Божия в церковных помещениях и зданиях внутри церковной ограды (сторожки, причтовые строения и т.д.). Принципиально новым моментом в постановлении было предостережение о том, чтобы преподавание вне школы (то есть в церкви) «не отливалось в форму учреждения правильно функционирующих учебных заведений, руководимых церковниками». Хотя прямого и категорического запрещения обучать религии в церквах постановление не устанавливало. Местным властям нужно было обратить серьёзное внимание на «характер, методы и формы такого преподавания». Такой «интерес» к методам и формам преподавания в храмах был проявлением озабоченности властей воспитанием детей, выпадающих из безрелигиозной советской школы и был нацелен если не на ликвидацию таких занятий, то хотя бы на усложнение их проведения через процедуры регистрирования, внесения этого рода церковной деятельности отдельным пунктом в договор верующих с местной властью на пользование зданием храма.

Вот этому последнему вопросу и было посвящёно октябрьское 1921 г. циркулярное разъяснение Наркомюста, НКВД и Наркомпроса, установившее порядок использования церковных зданий. В его трёх пунктах говорилось:          «1) При заключении договоров группами верующих с местными органами Советской власти о предоставлении означенным группам в пользование зданий для богослужебных целей, группам верующих предоставляется право вносить в указанные договоры пункт, допускающий использование этих зданий и для других, не богослужебных целей, как то: публичных собраний, митингов, концертов, бесед и дискуссий, преподавания каких-либо предметов, устройства курсов, лекций и т.д. 2) Устройсто означенного в п. 1 …подчиняется общим правилам…, т.е. не требует разрешения административной власти. 3) Вопрос организации преподавания каких-либо предметов, курсов, лекций относится к ведению Отделов Народного Образования».

Одновременно в примечании делалась оговорка: «Преподавание вероучения лицам, не достигшим 18-летнего возраста, не допускается. Для лиц старше 18 лет могут быть устраиваемы специальные богословские курсы с целью подготовки священнослужителей, но при условии ограничения программы таких уроков специально-богословскими предметами. Для лиц старше 18 лет допускаются также отдельные лекции, беседы и чтения по вопросам вероучения, поскольку таковые не имеют характера систематического школьного преподавания»[26].

Другими выставляемыми в циркуляре условиями проведения указанных выше небогослужебных мероприятий в храмах были: определение времени использования помещений – по соглашению с группами верующих, недопущение никакого взимания платы, а также произнесение проповедей, как неотъемлемой части богослужения, что должно оговариваться их обязательно религиозным содержанием.

Из циркуляра не следовало категорического запрещения занятий с детьми по обучению религии в храмах, но запугивающие напоминания о запрете обучения религии детей в возрасте до 18 лет, по советскому закону относящегося только к школам разных типов, каковою Церковь не являлась, должны были гипнотизирующе воздействовать на всех, кто желал бы организовать в храме беседы с детьми о Боге.  

Идеологи циркулярного разъяснения не скрывали своих опасений в отношении системности такого обучения и преподавания. Системный характер преподавания предполагал регулярность и периодичность занятий, наличие некоего подобия тематического плана на полугодовой или годовой цикл, обязательные книги и пособия, учётные записи в журналах посещаемости и т.д. Такого допустить было невозможно.

Другим важным моментом было то, что циркуляр, узаконивая будто бы «небогослужебные» виды деятельности в церкви (концерты, лекции, беседы, курсы, преподавание предметов), создавал для их реализации новые и труднопреодолимые препятствия. Такой уловкой, направленной против преподавания Закона Божия в храмах, было указание на обязанность группы верующих, подписавших договор на пользование храмом, вносить в договор отдельный пункт об использовании помещения храма в отведённое и указываемое время для проведения в нём религиозных занятий по обучению детей Закону Божию. Группа верующих, связанная таким образом по рукам и ногам условиями подписанного с советской властью договора, принимая на себя ещё и дополнительную обязанность и ответственность, связанную с проведением таких занятий, сильно рисковала и могла попасть под «нарушение» договора со всеми отсюда вытекающими последствиями вплоть до его расторжения с органами местной власти. Это значило, что храм могли закрыть и отнять, тем самым лишив верующих церковных служб и таинств. Поэтому у организованных в коллективы верующих было понимание того, что, допуская небогослужебные мероприятия в стенах храма, они подвергали всех прихожан опасности остаться без храма, а значит и без совершения богослужений.

Второй после 1918 г. пик заявлений, обращений, протокольных решений собраний граждан, сельских и городских обществ верующих о получении возможности религиозного просвещения на приходах пришёлся на 1921 г.[27] А 10 января 1922 г. уполномоченный секретного отделения Московской губернской ЧК М.М. Шмелёв в докладе в ЦК РКП(б) отмечал, что «наблюдается оживление среди духовенства по вопросу о преподавании так называемого Закона Божия детям до 18 лет». Он писал: «Как в Москве, так и в прочих местах республики открываются нечто вроде школ, где преподаётся детям исключительно ветхий и новый заветы, изучаются молитвы и предания о праздниках. Преподавание ведётся гласно в школах, в церквах, на частных квартирах, а в Москве, помимо церквей, частных школ, преподавание велось и в храме Христа Спасителя»[28].

В соответствии и в согласии с соборным проектом о внешкольном и внебогослужебном религиозном образовании от 13 августа 1918 г. и другими материалами Св. Собора[29] и для выполнения указа Московского епархиального совета благочинным об устройстве в церквях духовных бесед с детьми прихожан от 24 сентября 1919 г., практически во всех церквях благочиний и сороков г. Москвы до февраля месяца 1922 г. проводились беседы и собеседования, направленные на религиозное просвещение детей и взрослых. Использовались разные формы просветительской деятельности в храмах и на дому: 1) религиозно-нравственные беседы и обучение детей молитвам, священной истории, богослужению и катехизису; 2) внебогослужебные катехизические беседы (по предметам веры и нравственности); 3) беседы апологетического характера (в защиту веры православной); 4) молитвенные собрания и вечера для детей; 5) проповеди во время богослужения и после него; 6) организация для детей кружков при храмах по изучению Священного Писания; 7) организация всенародного пения в храмах с участием детей; 8) преподавание Закона Божия частным образом – на дому священника или прихожан. В одних приходах указанные беседы носили случайный и непериодический характер, в других занятия проводились на систематической и регулярной основе[30].

В донесении благочинного церквей 4-го отделения Ивановского сорока  протоиерея Николая Буравцева состояние религиозно-образовательной деятельности характеризовалось следующим образом: «По воскресным и праздничным дням проповедуется Слово Божие. Несмотря на прямое запрещение, также ведутся и беседы с детьми по Закону Божию не только по праздникам, но и в будние дни, не только в храмах, но и в квартирах священников…»[31] Надо заметить, что указанные факты относительно беспрепятственного религиозного обучения в храмах были характерны только для Москвы. В провинции – в губерниях, в малых и больших городах – подобные явления не допускались. Во всяком случае в документах Донской области, Сталинградской и Саратовской губерний случаи преподавания вероучения в храмах после 1920 г. не отмечены.

Своеобразную летопись событий за 1919–1923 гг. в отдельном селе и с анализом наблюдаемых явлений составил в своём дневнике священник Владимир Добромыслов, настоятель церкви святого Георгия Победоносца в селе Минцы Новгородской губернии. Неутешительные итоги, подведённые им дневнике, состояли в том, что с водворением советской власти преподавание Закона Божия из школы уже в 1919–1920 гг. было изгнано и строго воспрещалось его возобновление, иконы из всех помещений, занимаемых органами власти, вынесены, и водворение их на прежних местах преследовалось. Как писал священник, «обучение Закону Божию в частных домах, а также в церквях и часовнях не воспрещено, но на лиц, обучающих Закону Божиему, смотрят подозрительно, и прислужники советской власти на местах стараются им препятствовать». Подверглись изъятию из школ и уничтожены все книги религиозно-нравственного содержания. Народу – взрослым и особенно детям – навязывалось неверие, и некоторые отпадали от веры. Учащим в школах рекомендовалось распространять неверие, а на посещающих храм Божий смотрели косо и с подозрением. Отдельные священники подвергались арестам и издевательствам за активную пастырскую деятельность, а именно за преподавание Закона Божия на дому и частые поучения в церкви. Впрочем, по записи за 1920 г. отмечено, что к концу года по приглашению священника по вечерам к нему приходили дети (человек 20), с которыми «проходились молитвы, но и эти хождения имели случайный характер».

В. Добромыслов осознавал, что священнослужитель должен при любых и самых сложных обстоятельствах быть апостолом веры и истины. Но поскольку Закон Божий из школы был изгнан, а обучать детей в храме также было небезопасно, к тому же священник не мог свободно произносить проповеди в храме, связывая темы поучений с растущим неверием, понимая свою беспомощность в плане преподания истин веры, он приходил к отчаянной мысли: надо ходить по приходу и благовествовать. Эта форма религиозного просвещения была близка к подвигу[32].

В разъяснении П.А. Красикова от 21 января 1922 г. содержались категорические запреты в отношении «обучения детей так называемому закону божьему» как в школах, так и в зданиях храмов. Для лиц, уже достигших 18 лет, разрешалось преподавание Закона Божия вне школ и учебных заведений – на специальных богословских курсах. По усмотрению местной власти решался вопрос об удовлетворении ходатайств «о предоставлении по особому договору верующим помещения храма или другого здания под занятие того или иного культа, если в этом ощущается со стороны массы населения настойчивая потребность, но местная власть имеет право оговорить, что раз храм может быть использован под небогослужебные потребности, то от совета зависит употребить его по этому договору в свою очередь под свои нужды во внебогослужебное время»[33].

Всякая религиозная образовательная и проповедническая деятельность была немыслима без литературы – учебной, нравоучительной, житийной и агиографической, святоотеческой, богословской, вероучительной и катехизической, содержащей тексты Священного Писания, комментарии и объяснения к ним. Всё библиотечное и книгоиздательское дело было взято в советской республике под жёсткий контроль и не требовалось никаких особых и исключительных правил для литературы религиозного содержания и характера. Вопрос о библиотеках, выпуске в свет и распространении религиозной литературы строго регламентировался  указаниями циркуляра заведующего Отделом единой школы Наркомпроса В. Познера от 23 октября 1918 г. об изъятии «явно вредных книг» патриотического, религиозно-догматического содержания[34], а также распоряжением Наркомюста и НКВД (циркуляром от 15 августа 1921 г.), содержащим требование: «Выпуск в свет и распространение религиозной литературы не пользуются никакими особыми изъятиями из существующих общих для всех норм и положений. На общем основании все рукописи религиозного характера до напечатания представляются в Государственное издательство» (п.4)[35].

В разъяснении V отдела Наркомюста от 8 мая 1922 г. указывалось на абсолютную недопустимость «преподавания вероучения лицам, не достигшим 18-летнего возраста». «Для лиц старше 18 лет допускаются отдельные лекции, беседы и чтения по вопросам вероучения, поскольку таковые не имеют характера систематического школьного преподавания»[36].

Новый Уголовный кодекс РСФСР от 1 июня 1922 г.  в ст. 121 гл. III  («Нарушение правил об отделении церкви от государства») предусматривал и карал принудительными работами на срок до одного года «преподавание малолетним и  несовершеннолетним религиозных вероучений в государственных или частных учебных заведениях и школах»[37]. Расширительное толкование ст. 121 позволяло отправлять на принудительные работы всякого неугодного священнослужителя или мирянина (к примеру, священник незапланированно беседовал с детьми на религиозную тему или грамотный, начитанный и религиозно настроенный мирянин проводил занятия с детьми, лишь отдалённо напоминающими Закон Божий).

Циркуляр Наркомюста и Народного комиссариата национальностей (Наркомнаца) от 28 октября 1922 г., подписанный членами указанных коллегий Клингер и П.А. Красиковым, предписывал всем губотнацам и губюстам к исполнению следующее: в связи с изданием нового положения об упразднении религиозных обществ и их регистрации, устанавливавшего нераспространение на церковные общества действия постановления ВЦИК и СНК от 3 августа 1922 г. о частных обществах, не преследующих целей извлечения прибыли, все органы советской власти не утверждают уставов религиозных и церковных обществ, а только принимают их к сведению, аннулируя пункты, противоречащие советскому законодательству. В п. 5 напоминалось: «…религиозные общества не имеют права заниматься благотворительной, издательской, педагогической и общественной деятельностью»[38].

Продолжая проводимую линию на огосударствление всей системы образования, X Всероссийский съезда Советов по докладу Наркомпроса в своём постановлении от 27 декабря 1922 г. «категорически высказался против допущения какой бы то ни было частной школы и за сохранение всей школьной системы целиком в руках Советского государства»[39]. 

О нерешённости проблемы Закона Божия в 1923 г. свидетельствует большая служебная переписка центральных и местных органов. Так, в циркулярном письме заместителя наркома просвещения И. Ходоровского всем губернским отделам народного образования от 16 мая 1923 года содержалось напоминание о циркуляре Наркомпроса от 1 марта 1923 года «о недопустимости преподавания вероучения в школах»[40]. Если потребовался такой циркуляр, то означает ли это, что в советской школе имели место попытки преподать вероучение или по крайней мере заговорить о религии в иной – немарксистской трактовке?

Новые циркулярные указания 1923 г. относились к дальнейшему ограничению области религиозного обучения вне школы – на дому. Циркуляр НКВД всем губотделам управления (по губликвидкому) от 31 июля 1923 г. констатировал: «Вследствие поступающих в НКВД заявлений от граждан, ходатайствующих о разрешении коллективного обучения детей, не достигших 18-летнего возраста, Закону Божию, Талмуду и Библии у себя на дому, НКВД разъясняет: преподавание всех религиозных вероучений во всех государственных, общественных и частных учебных заведениях, где преподаются общеобразовательные предметы, воспрещено 10 ст. декрета об отделении церкви от государства и школы от церкви. Преподавание Закона Божия как детям несовершеннолетним, не достигшим 18-летнего возраста, воспрещено 30 ст. Инструкции Наркомюста от 10 ноября 1920 г. А посему ни в храмах, ни в частных домах, ни в частных учебных заведениях, ни на дому, коллективно никто из граждан не имеет права преподавать Закон Божий и вообще религиозные учения не достигшим 18-летнего возраста.

Что касается 2-й части ст. 9 декрета по отделению церкви от государства, «граждане могут обучаться религии частным образом», то это говорится о гражданах, достигших полного совершеннолетия, т.е. 18 лет»[41].

Данный циркуляр вобрал в себя все ранее изданные запреты (на преподавание Закона Божия во всех учебных заведениях, о недопустимости религиозного обучения с детьми, не достигшими 18 лет) и подытожил: нигде детям до 18 лет невозможно преподавать Закон Божий. В нём обращает на себя внимание неправомерно расширительное толкование понятия «частные» учебные заведения, которое распространили на частные дома и квартиры (!?). Всякое коллективное обучение, где бы оно не происходило, также попадало под запрет. Народные комиссариаты позволяли себе вольное обращение с декретом, что подтверждается лёгкостью, с которой вторая часть ст. 9 декрета (о допустимости обучения религии частным образом) была перетолкована в том смысле, что здесь речь идёт о лицах старше 18 лет.

Со школьным преподаванием Закона Божия было покончено к концу 1918 г.; изучение религии в храмах и в церковных помещениях было обставлено такими условиями и требованиями, что практически реализовать его было затруднительно и небезопасно. В 1922–1923 гг. наступила очередь регулирования частного или домашнего обучения религии.

В комментариях к инструкциям НКВД и Наркомпроса от 22 декабря 1923 г. о порядке занятия с детьми вне школы профессор Н.Н. Фиолетов писал о том, что «в связи с воспрещением школьного преподавания вероучений для лиц, не достигших 18-летнего возраста, возник вопрос о признаках «школьного» и «частного (домашнего)» обучения. В разъяснениях НКЮ имеются лишь указания на систематичность и массовое, групповое обучение». Инструкция НКВД и Наркомпроса от 22 декабря 1923 г. «пытается установить более конкретное различие «занятий с детьми вне школы, – принимающих характер частной школы» и групповое, домашнее обучение, выдвигая количественный признак (не более 3-х человек)»[42].

Инструкция устанавливала ограничение численности группы домашнего обучения («не более 3-х человек») и выдвигала ряд жёстких требований к учащему: проверка его педагогической квалификации органами образования, виза профсоюза работников просвещения, регистрация и разрешение на проведение занятий. Преподающий на дому Закон Божий, конечно, не мог рассчитывать на разрешение или на признание его квалификации.        

В циркулярных письмах VIII (V) отдела Наркомюста от 7 июня 1919 г.  и 16 марта 1924 г. разъяснялось, что декрет об отделении Церкви от государства и школы от Церкви «не воспрещает желающим обучать детей религии на дому».  Однако, как указывалось далее, обучение родителями своих детей на дому не должно было носить характера групповых занятий школьного типа. И преподавание любых религиозных верований допускалось только в специальных духовных учебных заведениях; граждане могли обучаться религии частным образом в индивидуальном порядке; подтверждалась недопустимость какого-либо религиозного влияния на дело народного образования и воспитания[43].

Следует заметить, что законотворческую деятельность советской власти  в 1920-е гг. характеризуют не только реализованные законоположения, но и неутверждённые проекты, направленные на отторжение детей от Церкви. Готовились и тщательно прорабатывались несколько проектов постановлений и декретов, значительно ограничивающих влияние Церкви на детей, но не прошедших утверждение. К таким относился проект постановления президиума ВЦИК и СНК о запрещении применения труда несовершеннолетних до 18 лет в местах религиозного культа (2 сентября 1922 г.), в котором выражалось намерение категорически запретить церковную практику использования детей и несовершеннолетних в качестве певцов хора, послушников, чтецов, канониров, гасителей свечей, келейников, прислужников и т.д., в чём виделась опасная эксплуататорская роль Церкви, её растлевающее влияние на души детей и специфическая форма религиозного воспитания вне школы[44]. Готовился проект декрета о запрещении лицам до 18-летнего возраста участвовать в религиозных церемониях[45]. Однако и этот проект не был утверждён ВЦИК.

Борьба за посещаемость детьми советских школ и против религиозно-настроенных родителей начиная с первых лет советской власти занимала важное место в политике Наркомпроса. Вопрос этот не сходил с повестки дня все 1920-е гг. В отношении обязательности посещения детьми школ I ступени СНК РСФСР 22 апреля 1927 г. издал постановление «О порядке введения всеобщего обязательного обучения в РСФСР», в котором на родителей возлагалась обязанность обучать детей, т. е. отправлять в советские школы («обязанность обучать детей возлагается на всех граждан, имеющих на своём иждивении детей»). Те же родители или граждане, которые отказывадись посылать детей в школы (например: запрещают посещать школу по причине непреподавания в ней Закона Божия), подлежали административной ответственности в порядке изданных губисполкомоми обязательных постановлений. В постановлении предусматривалось лишь три уважительных случая, при которых такая ответственность с родителей снималась: «а) когда школой было отказано в приёме ребёнка за временным недостатком места; б) в случае болезни ребёнка; в) в случае стихийного бедствия»[46]. 

Местные органы власти, сражаясь за контингент и за посещаемость, вернее с семьями детей и родителями, отмечали в 1920-е гг. такое явление, ставшее массовым, как исключения из школ детей «нетрудового» населения. Отчисления из советских учебных заведений захватили также детей середняков, кустарей и ремесленников и принимали в отдельных местах массовый характер. Делалось это по указаниям центральной власти о необходимости в каждой школе проводить классовую линию и разрешать задачу увеличения удельного веса детей рабочих, батраков и бедняков[47].

Подводя итоги культурного строительства за первое десятилетие советской власти, ЦИК СССР 20 октября 1927 г. издал от начала до конца лживое постановление, в декларативной части которого заявлялось: «Только в Советской стране, провозгласившей и на деле осуществившей право каждого гражданина держаться каких угодно религиозных взглядов или быть совсем свободным от религии, идёт упорная культурная работа по очищению умов взрослых и в особенности подрастающих поколений от религиозных предрассудков. При этом в борьбе с религией Советская власть действует только способами широчайшего просвещения».  Запреты и ограничения, производимые государственной властью, в указанной тираде не упоминались, поэтому в приведённом заявлении пытались выдать желаемое за действительное. «Очищение умов» взрослых и детей от религии производилось не столько культурно-просвещенческими методами, сколько путём административных запретов и преследований. Верующие хорошо знали цену «свободы совести» в СССР.  В постановлении также заявлялось, что в СССР «именно марксизм через учение Ленина получил своё дальнейшее развитие в виде применения основных принципов учения Маркса к разнообразным отраслям общественной жизни», в первую очередь, к  системе народного образования[48].

В инструкции Центрального административного управления Крымской АССР «О порядке проведения в жизнь декрета об отделении церкви от государства и школы от церкви» от 4 апреля 1927 г. был суммирован наработанный опыт и накопленный законодательный и распорядительный материал в отношении религиозного образования. Инструкция действовала на территории Крымской АССР, но фактически в ней были чётко и концентрированно сформулированы и отражены принятые в РСФСР и СССР нормы антирелигиозного законодательства[49].

В документе обращает на себя внимание неравноправное отношение закона к религиозному образованию в православии и в других конфессиях. Дифференцированная и гибкая разрешительная политика в отношении неправославных сочеталась с запретительными решениями в отношении православного религиозного образования. Православное образование было поставлено в рамки абсолютно жёсткие, не допускающие никаких форм получения религиозных знаний детьми и юношеством. Его полное запрещение особенно контрастирует с возрастными допущениями в отношении религиозного образования у мусульман, католиков и лютеран.

В 1923 г. от мусульман во ВЦИК поступали в массовом порядке докладные записки о разрешении мусульманского образования в мечетях[50]. И прошения возымели действие. Для преподавания мусульманского вероучения постановлением ВЦИК от 9 и 28 июня 1924 г. (протоколы № 18 и 24) был установлен особый порядок, а именно: преподавание мусульманского вероучения могло производиться только в мечетях с разрешения уездного (кантонного) и выше исполкома и исключительно лицам, достигшим 14 лет или окончившим школу I-й ступени[51]. Отменялись прежние запрещения в отношении  мусульманского образования, и разрешительные циркуляры действовали вплоть до 1928 г.[52] В 1928 г. эти разрешающие инструкции отменили, и школы при мечетях закрыли[53].

В середине 1920-х гг. лютеранам и католикам также разрешалось в переданных им по договору культовых зданиях производить в групповом порядке подготовку (ознакомление с молитвами и учением Церкви) к конфирмации в течение двухнедельного срока перед таковой, в часы, не связанные со школьными учебными занятиями, лиц, достигших 15-летнего возраста[54]. Для РПЦ однозначно не допускалось преподавание православного вероучения в зданиях храмов и молитвенных домов. Православное образование не знало «особых порядков» и исключений.

Состоявшийся 21–27 апреля 1928 г. VI съезд заведующих отделами народного образования по докладу А.В. Луначарского принял резолюцию, в которой выражалась нацеленность на проведение и выявление классовой линии «по всему фронту школьной работы», на пропитывание «нашими воспитательными принципами»  всей деятельности учреждений соцвоса, начиная с дошкольных и заканчивая школами повышенного типа[55].

1929 год стал переломным не только для советской деревни, но и рубежным в борьбе с религией и Русской Православной Церковью[56]. Принятое 8 апреля 1929 г. постановление ВЦИК и СНК РСФСР «О религиозных объединениях»  далеко превзошло ленинский декрет 1918 г. и являлось самым жёстким в отношении Церкви законодательным актом XX столетия. Постановление юридически закрепило изгнание всякого обучения религии и тем самым завершило затянувшийся процесс борьбы с Законом Божиим и всеми формами религиозного просвещения. В ст. 17 постановления среди прочих запретов религиозным организациям отказывалось в праве «организовывать как специально детские, юношеские, женские молитвенные и другие собрания, так и общие библейские, литературные, рукодельческие, трудовые, по обучению религии и т.п. собрания, группы, кружки, отделы, а также устраивать экскурсии и детские площадки, открывать библиотеки и читальни». А в ст. 18 указывалось: «Не допускается преподавание каких бы то ни было религиозных вероучений в государственных, общественных и частных учебных и воспитательных заведениях. Такое преподавание может быть допущено исключительно на специальных богословских курсах… с особого разрешения НКВД»[57]. В комментариях составитель сборника документов Н. Орлеанский пояснил: «Что же касается обучения религии несовершеннолетних (до 18-ти лет), то таковое обучение может проводиться лишь самими родителями и для своих детей. Новый закон отменил прежнее положение [Инструкцию НКВД и Наркомпроса 22 декабря 1923 г.], которое допускало обучение детей религии группою в 3 человека через приглашённое родителями лицо, так как группы эти представляли из себя скрытую форму церковных школ»[58].

 

Богословские курсы и институты

Советскими органами власти практически полностью была разрушена система духовного образования и подготовки законоучительских и вообще священнических кадров. Были ликвидированы и упразднены духовные училища, семинарии, академии, прекращено их финансирование, а здания, помещения и имущество национализированы.

Протоиерей В. Цыпин пишет, что «какие-то опыты продолжения духовного образования в частном порядке предпринимались, но они не состоялись». Далее последовали репрессии против профессоров и студентов. К 1920 г. в России не было ни семинарий, ни академий. В 1920-е гг. существовал  лишь Богословский институт, а позже пастырские курсы в Петрограде, но и этот опыт имел кратковременное существование[59].

Первоначально принципы отношения государства к духовному образованию формулировались в документах Наркомпроса, считавшегося государственным органом, организующим и проводящим в жизнь дело антирелигиозного образования и воспитания. После возбуждённого протоиереем К.М. Агеевым (председателем Учебного комитета при Святейшем Синоде РПЦ) ходатайства о праве Церкви организовывать учебное дело и иметь возможность обучать будущих пастырей вопрос о духовных учебных заведениях Церкви неоднократно рассматривался на заседаниях Государственной комиссии по просвещению[60].

В заседании большой Государственной комиссии по просвещению 17 июня 1918 г., после небольшой дискуссии по вопросу о духовных учебных заведениях, необычным образом «в защиту» права Церкви на собственные учебные заведения высказался М.Н. Покровский, заметив, что «ввиду отсутствия декрета, запрещающего существование церкви в пределах Республики, нельзя лишать церковь права содержать школы. Уничтожение этого права было бы равносильно осуществлению на практике того, чего нет юридически – уничтожению самой церкви». На деле так выходило: существование Церкви декретом не запрещалось, но реализовать право на свои школы Церкви не предоставили, или предоставили в мизерных размерах. Помимо этого громкого заявления, М.Н. Покровский полагал, что духовные учебные заведения должны находиться под контролем Комиссариата народного просвещения. В постановлении заседания признано право Церкви и её Учебного комитета открывать и иметь специальные учебные заведения для подготовки служителей культа, но без прав на собственность, на здания, помещения, имущества, библиотеки и подконтрольные Наркомпросу – ведомству атеизма и безбожия, контролирующему учебные планы и программы этих церковных заведений[61].

Обсуждения этого вопроса завершились принятием  решения. Согласно постановлению 5-го заседания Государственной комиссии по просвещению от 24 августа 1918 г. «О духовных учебных заведениях», любые учебные заведения, где преподавались бы религиозные учения для лиц, не достигших 18-летнего возраста, недопустимы и невозможны. Но специальные богословские курсы с целью подготовки священнослужителей могли устраиваться для лиц, достигших 18-летнего возраста. Требовалось соблюсти одно условие: программы курсов должны ограничиваться специально богословскими предметами[62]. Характерно, что указанное постановление было принято в один день с  постановлением (инструкцией) Наркомюста РСФСР о порядке проведения в жизнь декрета об отделении Церкви от государства и школы от Церкви.

Формально признав возможность обучения вероучению совершеннолетних и в целях подготовки священнослужительских кадров, органы советской власти не потрудились составить правила открытия таких курсов. В данном случае речь идёт не о халатной забывчивости, а о вполне осознанном действии, состоящем в искусственном сдерживании процесса организации таких курсов в губернских городах. Кроме того, возможно, кому-то из большевистских руководителей казалось, что новые молодые силы и кадры священнослужителей для Церкви уже не понадобятся накануне её разложения и ликвидации. 

Ввиду отсутствия общих правил и нормативов на открытие богословских курсов, а также утверждённого советскими органами образца положения о курсах, установленных форм заявлений и т.д., Тверской епархиальный совет разработал положение о  богословских курсах г. Тверь, не вступающее в противоречащее с советским законодательством. В Положении определялась цель курсов, состоящая в том, чтобы «дать общее богословское образование всякому, желающему получить таковое и подготовить из среды верующих и клириков правоспособных кандидатов для занятий священнических мест в епархии». Слушателями курсов могли быть лица обоего пола, православного вероисповедания – не моложе 18 лет. Управление курсами принадлежало Совету из лекторов и выборных представителей приходов, возглавляемому епархиальным архиереем, причём ответственными лицами являлись Епархиальный архиерей и члены епархиального совета. Курсы объявлялись бесплатными. Занятия в них намеревались проводить в вечернее время в два «семестра» – с 15 сентября по 28 декабря и с 20 января до Пасхи. На курсах предполагалось изучать следующие учебные предметы, включаемые в программу преподавания: «1) Священное писание Ветхого и Нового заветов; 2) догматическое и нравственное Богословие (вероучение и нравоучение  Православной Церкви); 3) Церковная история; 4) Церковное (каноническое) право; 5) История и вероучение, с разбором сектантства; 6) история религии; 7) Литургика (христианское богослужение); 8) проповедничество и 9) Церковное пение»[63].

Указанное положение было приложено к ходатайству Общества верующих г. Тверь об открытии богословских курсов в горисполком, оформленное и утверждённое общим собранием верующих и с соблюдением всех формальностей. В заявлении указано место чтения лекций на предполагаемых к открытию курсах (Семёновский храм) и отмечено, что имеется на это согласие верующих Семёновского прихода[64].

Тверской горисполком дал разрешение на открытие курсов[65], однако Административный подотдел Отдела управления НКВД РСФСР не согласился с данным решением и усмотрел в факте регистрации курсов «неисполнение декрета от 23 января 1918 г. и халатное отношение к выяснению вопроса об открытии пастырско-богословских курсов в г. Тверь». Решение госисполкома было отменено, а должностные лица понесли наказание[66].

Н.Н. Фиолетов, специально и глубоко прорабатывавший этот вопрос, писал о том, что в связи с открытием в 1923 г. в Москве богословских курсов был поставлен вопрос о порядке разрешения организации специальных богословских школ для лиц старше 18 лет. Юрисконсульское Бюро Наркомпроса сделало запрос, а отдел культов Наркомюста сообщил, что порядок открытия и организации  богословских курсов законодательными органами не рассматривался.

Предыстория этого вопроса такова. Ранее в специальном разъяснении Наркомюста (1919 г.) говорилось, что как группам верующих, так и епархиальным советам, как организациям, не имеющим прав юридического лица, «не может быть дано разрешения на открытие какой-либо школы для преподавания так наз. закона божия»[67].

Упоминание о богословских курсах встречалось в Декрете ВЦИК от 13 июня 1921 г. в примечании к ст. 3: «Для лиц старше 18 лет могут быть устраиваемы специальные богословские курсы с целью подготовки священнослужителей, при условии ограничения программы таких курсов специально богословскими предметами». Формально открывать такие курсы разрешалось октябрьским 1921 г. за № 200 циркулярным разъяснением Наркомюста, НКВД и Наркомпроса. Однако нигде не прописывался порядок их открытия. Поэтому и в связи с этим V-й отдел Наркомюста в разъяснении № 280 от 2 мая 1923 г. признал необходимым для предупреждения возможных при этом злоупотреблений учреждение богословских курсов допускать в больших городах (не меньше губернского) и только с разрешения губисполкома по соглашению с Наркомпросом и с отделом культов Наркомюста. На эти курсы могли приниматься только лица, достигшие 18-летнего возраста и имеющие образовательный ценз не ниже первой ступени советской школы. А так как Высшее Церковное Управление (ВЦУ), епархиальные церковные управления, группы верующих, а также и религиозные общества были лишены права юридического лица, то открытие богословских курсов могло быть предоставлено только либо отдельным, ничем неопороченным гражданам, либо их товариществам. Причём лица эти при заявлении об открытии  курсов должны были представить программу, план преподавания, условия для поступления на учреждаемые курсы и список преподавателей. Указанные правила об учреждении богословских или религиозных курсов распространялись на все существующие в РСФСР  культы  и   религиозные общества[68].

Открывать такие богословские курсы было чрезвычайно трудным делом. Оговоренные циркуляром требования создавали непреодолимые трудности для учредителей. Переписка ответственных лиц Наркомпроса и Наркомюста свидетельствует о чинимых правовых препятствиях к открытию и функционированию богословских образовательных учреждений в условиях советской действительности. Так, 29 мая 1923 г. Наркомпрос направил на юридическую экспертизу в Наркомюст «Положение о богословском институте Петрограда», и заместитель наркома просвещения В.Н. Яковлева в сопроводительной записке высказала мысль: «Народный Комиссариат просвещения усматривает, что в области программ Институт безусловно вышел за пределы узко конфессиональных своих задач, включив в число преподаваемых предметов такие спорные предметы, как например, «христианская педагогика», «христианское обществоведение»  и т.п.»[69]. Руководители Наркомпроса считали, что педагогика и обществоведение христианскими быть не могут. По их логике, связать с педагогикой можно было только марксистское учение (с его атеизмом), но никак не христианство.

Вопрос об издании правил о порядке открытия богословских курсов и контроле за ними рассматривался 20 сентября 1924 г. на заседании междуведомственного совещания при НКВД, на котором присутствовали представители главных ведомств и органов власти, в компетенции которых находилось решение вопроса (от секретариата ВЦИК – Н.Орлеанский; от НКВД – Е. Отпущенников; от Наркомюста – П.В. Гидулянов; от ОГПУ – Е.А. Тучков). Мнения по указанному вопросу разделились. Тем не менее было признано необходимым издать проект правил, разработанных НКВД, в целях осуществления административными органами исполкомов и НКВД единой практики в отношении открытия богословских курсов. Совещание постановило: «Считаясь с фактом существования богословских курсов академий и прочих типовых школ религиозного характера, каковые благодаря неполучению официального их оформления со стороны административных органов, остаются вне надзора… признать своевременным и необходимым издание правил, устанавливающих надзор за указанными организациями, определяющими их права и порядок открытия»[70].

В заслушанном на совещании совместном проекте (Наркомюста, Наркомпроса и НКВД) были представлены правила о порядке открытия и контроля религиозных курсов помимо требований о 18-летнем возрасте слушателей и о предоставлении списка учредителей, также вводились и другие нормы. К примеру, курсы могли учреждать лица не моложе 25 лет и только в больших городах губернского масштаба. Курсы представляли собой по определению частные и самостоятельные конфессиональные учебные заведения, не соединённые ни с каким типом школ. И наконец, планы преподавания и устав курсов утверждали органы советской власти. В вопросе преподавания  предъявлялись два требования: первое – изучаемые на курсах предметы ограничивались исключительно богословскими науками; второе – недопускалось преподавание каких бы то ни было общеобразовательных предметов[71].

Однако, как отмечал в служебной записке нарком внутренних дел РСФСР А.Г. Белобородов, вопрос об издании правил был вновь отложен, и правила не были приняты и утверждены по тому же мотиву: «не вызывается действительной необходимостью и является несвоевременным»[72]. На самом деле вопрос был настолько своевременен, что краевые и губернские исполкомы были вынуждены своими циркулярными распоряжениями устанавливать правила открытия богословских курсов на местах. Так, Сибирский краевой адмотдел, получая многочисленные прошения об открытии богословско-религиозных и пастырских курсов, не имея распоряжений об этом из центра, издал циркуляр, регулирующий порядок выдачи разрешений на открытие курсов[73]. 

Характерный момент: Белобородов признал циркуляр Сибкрайадмотдела в целом соответствующим законодательству и не выходящим за рамки советского права, но единственное, что смущало наркома, так это «несвоевременность» документа[74]. Таким образом, органы НКВД пытались всячески замолчать и упрятать вопрос о правилах открытия курсов в долгий ящик, искусственно откладывали и затягивали решения вопроса, что им удавалось. Объяснялось это опасениями того, что наличие официальных правил открытия курсов лишь инициирует и ускорит их создание, и «узаконит» их деятельность путём правовой регламентации, то есть религиозное обучение 18-летних станет нормой, чего допустить было нельзя. Проще было отвечать религиозным общинам и группам на их заявления об открытии курсов ссылками на отсутствие необходимых регламентирующих документов. Этот способ сдерживания не позволил Церкви ни подготовить кадры священнослужителей, ни повести полномасштабную религиозно-просветительную работу среди совершеннолетней молодёжи.

Те немногие богословские учебные заведения, которые смогли организоваться лишь благодаря усилиям представителей Церкви и вопреки политике советской власти, находились в столичных городах – в Москве и Петрограде (Ленинграде) – и не могли полноценно работать в условиях атеистического государства. В 1926 г., по информации Адмотдела Ленинградского губисполкома, в городе функционировало 6 Богословских курсов, из которых только Высшие Богословские курсы (ВБК) и Богословско-пастырское училище относились к РПЦ Патриарха Тихона[75]. Составители информационной справки с нескрываемым сожалением отмечали, что из просмотра списков учащихся Богословских курсов следовало, что «среди них много молодёжи, в частности даже учащихся ВУЗов и техникумов». И несмотря на то, что все требования для открытия курсами выполнены (разъяснение [V] отдела Наркомюста от 2 мая 1923 г.), Адмотдел считал, что «функционирование 6 Высших религиозных училищ в одном городе,  ещё и тем более насыщение состава училищ молодёжью –  крайне  нежелательно»[76]. 

Высшие Богословские курсы в г. Ленинград (ВБК), согласно заявленному Положению, ставили своей целью подготовку просвещённых священно- и церковнослужителей. Для достижения этой цели на ВБК: «а) преподаются богословские предметы и ведутся практические занятия, необходимые для основательного изучения их; б) организуются в качестве учебно-вспомогательных учреждений разного рода кружки: библейский, апологетический, миссионерский, проповеднический, церковного пения и т.п.; в) имеются исключительно для студентов библиотека и читальня религиозных книг». В Положении указывался перечень преподаваемых предметов, сроки обучения – трёхгодичный период по 3 семестра в каждом году. На курсы принимались лица не моложе 18 лет и прошедшие школу I-й ступени. Курсы находились в ведении и на попечении общин, дающих средства на их содержание. При открытии курсов предполагаемое число слушателей было 225 человек (по 75 человек на каждом из трёх курсов)[77].

Ректором Высших Богословских курсов в Ленинграде состоял протоиерей Чуков Николай Кириллович (1870 года рождения, из крестьян, настоятель Никольского собора, принял сан в 1897 г., с 1914 г. – ректор Олонецкой семинарии; судим по 62 ст. УК РСФСР по делу «Петроградских церковников», освобождён по постановлению ВЦИК от 24 ноября 1923 г.). На курсах преподавали известные богословы и священники (священник М.Н. Чельцов, П.П. Мироносицкий, протоиерей Знаменской церкви В.Ф. Лебедев)[78]. К документам, регламентирующим учреждение и функционирование курсов, прилагались план и программа занятий на 1926–1927 уч. год, списки студентов на 1 ноября 1926 г. – I и II курсов (соответственно 72 и 44 человека)[79]. Из всего вышесказанного вытекает вывод о том, что советская власть не могла допустить, чтобы молодёжь, которой исполнилось 18 лет, могла воспользоваться своим правом на религиозное образование.

Итак, изгнание Закона Божия из школы и полное запрещение религиозного обучения происходило постепенно и поэтапно, растянувшись до 1924 г. Начавшись с закрытия и передачи школ духовного ведомства в ведение Наркомпроса, Закон Божий затем исчез вместе с церковно-приходскими школами и духовными учебными заведениями. С одной стороны, большая масса детей, посещавшая эти школы, лишилась религиозного воспитания и обучения, а с другой, была разрушена до основания система духовного образования и воспроизводства кадров священнослужителей, подготовка законоучительства. Излишне говорить о церковных науках и богословии, православной педагогике и методике, которые перестали существовать как таковые.

Статья 9 декрета об отделении Церкви от государства и 33 статья инструкции Наркомюста от 24 августа 1918 г. категорически запрещали религиозное преподавание во всех без исключения учебных заведениях. Этот беспрецедентный шаг и был собственно отделением школы от Церкви, изгнанием Закона Божия из советской системы образования, но органы власти не остановились на этом и продвинулись далее. Было юридически оформлено решение о запрете преподавания вероучения лицам моложе 18 лет, практически проведено в жизнь запрещение преподавания религии в церкви, внутри храма, в церковных помещениях. Далее подверглось преследованию всякое групповое преподавание на дому и на частных квартирах, что позже было законодательно утверждено. В результате в 1929 г. закон позволял родителям заниматься религиозным обучением у себя дома только со своими детьми, без приглашения кого-либо в качестве учащего. Таков итог более чем 10-летнего гонения на воспитательно-образовательный предмет – Закон Божий. Ясно, что партия коммунистов и государство в лице руководителей органов Наркомюста, Наркомпроса и др. в стремлении оторвать Закон Божий от общества и человека, рассматривало Закон Божий не только и не столько как один  в ряду изучаемых школьных предметов, но и как внутренний жизненный принцип. Это позволило государственным и партийным органам продвинуться намного дальше отделения Церкви от школы и небезуспешно проводить курс на отделение Церкви от общества, а в целом, выражаясь публицистическим языком, вырвать Закон Божий, всякое вероучение и религиозное просвещение из сердец детей.

Такой безрадостный финал даёт основание обозначить некоторые характерные особенности законотворческой деятельности советской власти.  Декрет об отделении Церкви от государства во все последующие годы толковался только расширительно и в сторону запрещения. Органы власти в центре и на местах, отвечавшие за проведение декрета в жизнь, придерживались тенденции расширительного и запретительного толкования его положений. Всякие умолчания, непрояснённые и непрописанные в законе вопросы следовало понимать как запрещение. В циркулярах и постановлениях невооруженному глазу видны логические «ходы» и передёргивания, софистические приёмы и грубые ошибки (к примеру, ложное отождествление или смешение понятий «частным образом» и «в частных учебных заведениях»). В циркулярах были прописаны спорные юридические формулы, двояко понимаемые. Например, что может означать такая юридическая «конструкция», как «форма правильно функционирующих учебных заведений»?. Много вопросов возникало и в связи с понятием «групповое» преподавание с его признаками: систематичности и регулярности занятий, планирования, численности обучаемых в группах лиц и т. д.

В течение 1918–1924 гг. и вплоть до 1929 г. руководители Наркомюста, Наркомпроса и других ведомств, непосредственно проводившие отделение школы от Церкви, приходили к выводу, что вписанный в ленинский декрет запрет на преподавание Закона Божия в учебных заведениях оставлял ещё слишком много возможностей для такого преподавания вне школы – в церкви, на частных квартирах, с малыми группами и т.д. А поэтому с их стороны от имени государства проводились мероприятия, расширяющие зону запретов в отношении религиозного просвещения вплоть до его полного уничтожения.

Устрожение запретов, заложенных в декрете 1918 г., в ходе его реализации в 1920-е гг. не следует толковать как отступление от декрета, как это делает И.М. Советов. Хотя историк точно передаёт тексты анализируемых документов, но в комментариях и объяснениях общей политической линии советского государства в отношении Церкви он совершает грубую ошибку[80]. Ликвидационные меры и запретительные устрожения советского правительства в 1918–1920 гг. в сравнении с положениями декрета об отделении Церкви от государства очевидны. Но называть их «отступлениями» от декрета было бы неверно, поскольку они «конкретизировали» декрет и находились в общем русле и направлении, им заданном.

Сами «отступления» бывают двух видов – ужесточающего или смягчающего характера. Если сравнить заданную декретом формулу о религиозном образовании с реализованным в ходе 1920-х гг., то очевиден выход за пределы его нормы. В декрете был заложен запрет на преподавание религии в государственных, общественных и частных учебных заведениях, с другой стороны, в нём не содержалось разрешение на обучение детей вере частным образом по воле родителей. Декрет не содержал категорического запрета религиозной пропаганды, внешкольного преподавания религии – в храмах, на дому, группового обучения. В нём не были установлены какие-либо возрастные ограничения. Поэтому можно подумать, что все последующие меры правительства «противоречили» декрету, выходили далеко за рамки установленных им норм. Но декрет представлял собой некий коммунистический «символ веры», декларацию. Он не был даже в точном юридическом смысле законом и не «обязан» был конкретизировать и детализировать пути и методы борьбы с религией и Церковью. Декрет показывал путь, задавал направление деятельности, генеральную перспективу, но он ни в коей мере не рассматривался его составителями в качестве настольной книги, подробнейшей  инструкции или практического руководства к действию – для партийных и советских руководителей в центре и на местах. Декрет являл собой лишь декларацию, заявление о намерениях и не расписывал в подробностях антицерковные шаги правительства. Как и во всякой декларации, в самом названии декрета, имелась издевательская насмешка о якобы даруемой народу реальной «свободе совести». На Св. Соборе давались справедливые оценки декрету как «неопределённому», «истолковываемому в каком угодно смысле», под действие которого «можно было подвести всякое почти насилие, направляемое против Церкви»[81]. К тому же ещё до издания декрета, в период с октября 1917 г., в порядке национализации или огосударствления были приняты решения о начале ликвидации церковных школ и духовных учебных заведений. После этих постановлений нетрудно было предугадать следующий шаг правительства в отношении  школы, из которой изгонялся не только Закон Божий, но и всякий религиозный дух. Огосударствление всего дела воспитания и образования, сосредоточение школьного и внешкольного обучения в руках атеистического государства имело вполне определённую задачу – сформировать в ближайшие годы из поколения детей и юношества членов общества, не знакомых с религиозными основами жизни, не испытывающих потребности в евангельской нравственности, и даже отвергающих её. Органы власти не желали видеть и не могли допустить никаких других участников на образовательно-воспитательной площадке, кроме государственных, поэтому устанавливали монополию в области образования. Руководители партии и государства понимали, что им предстоит столкнуться в этом вопросе с родителями, не приемлющими новой школы, с учительством и с Церковью. На деле советской властью была объявлена беспощадная война не только Церкви, законоучителям и священнослужителям, но и родителям, учащим и учащимся. Приведённые в настоящей работе выводы, вытекающие из анализа законодательных и исполнительных документов советского правительства, а также из изложенного выше понимания сущности декрета 1918 г., противоречат заключениям, сделанным И.М. Советовым и М.И. Одинцовым[82].

Таким образом, законодательная и исполнительная деятельность государственных органов в 1917–1929 гг. была направлена на постепенное вытеснение православного религиозного образования из всех сфер жизни и на полную его ликвидацию как в государственной советской школе, так и во внешкольной области.