На Архиерейском соборе Русской Православной Церкви, проходившем 18-19 июля 1961 г. в Троице-Сергиевой Лавре, было принято решение о внесении изменений в IV раздел «Положения об управлении Русской Православной Церкви». В соответствии с изменением «Положения об управлении» руководство хозяйственно-финансовой жизнью прихода должен был осуществлять исполнительный орган приходской общины верующих – двадцатка, на настоятеля и других священников прихода возлагалось только духовное руководство прихожанами. Фактически священник был поставлен в положение нанимаемого приходом лица, не имеющего прав и власти вмешиваться в действия исполнительного органа[1].

Изменение положения о приходах оказало самое негативное влияние на церковную жизнь, в первую очередь, на структуру самого иерархического управления. Приходские организации, формально подчиняясь церковной власти, фактически стали подчиняться исполнительной местной власти, которая, в силу возложенных на нее государством полномочий и согласно новым инструкциям, осуществляла свой надзор и контроль над приходскими организациями. Реформой церковный народ, по замыслу партийных идеологов, на «законных» основаниях фактически был отделен от пастырей, что должно было способствовать разложению церковных структур и постепенной ликвидации церковной организации. 

Реформа приходского управления была принята под жестким нажимом властей и была встроена в общий план по ликвидации Церкви как таковой. В октябре 1961 года на XXII съезде партии была принята программа построения коммунизма и взят курс на ликвидацию религии и Церкви в ближайшие 20 лет. Статистика говорит об ужасающей картине разрушения приходских организаций: только за одни год – с 1961 по 1962 – Русская Православная Церковь потеряла полторы тысячи приходов. Постановлением Совмина от 16 января 1961 г. «Об усилении контроля за деятельностью Церкви» отменялись все законодательные акты военного и послевоенного времени. Как докладывал председатель совета по делам РПЦ В. А. Куроедов, «На текущий 1961 год мы ставим серьезную задачу – вернуть общественным организациям все здания… которые ухитрились церковники захватить в военные и послевоенные годы»[2]. По мнению прот. В. Цыпина, при таких темпах потери приходов на полное разрушение церковной организации понадобилось бы пять лет[3].

На территории Центральной России в 11 епархиях (включая г. Москву, в которой из 41 храма бы снят с регистрации лишь один приход в 1962 г.) из зарегистрированных в 1961 г. 784 приходов к 1963 году осталось 663. На территории РСФСР к 1963 году осталось 2093 зарегистрированных прихода[4]. Вместе с сокращением приходов, а также происходившим на этом фоне закрытием Киевской и Ставропольской семинарий, 12 монастырей, 7 епархий за шесть лет, с 1960 по 1966 гг., количество приходского духовенства, по различным причинам, сократилось на 1500 человек (с 9061 до 7347 священников и диаконов)[5]. В Центральной России в 1960–1966 гг., например, со 104 священников в Калининской епархии осталось 54, с 388 в Московской епархии осталось 181, в Ивановской с 82 количество священников сократилось до 64[6].

Сопротивление наступлению на Церковь и приходской реформе носило всенародный характер, который осуществлялся на всех уровнях церковной иерархии и верующего народа. Оно принимало как активные, так и пассивные формы. Оговоримся, что «всенародное сопротивление» носило спонтанный характер (действие – противодействие) и чаще всего было ответом на незаконные действия властей. Оно не затрагивало основной массы населения и было выражением чувств верующего народа, не согласного с ущемлением его прав[7].

 Святейший Патриарх Алексий I и председатель ОВЦС митрополит Николай (Ярушевич) выражали свое несогласие с возникшей ситуацией, пытались протестовать, отстаивать позиции Церкви, обращались к руководству страны с желанием донести свою озабоченность сложившейся ситуацией, в чем выражали свою активную позицию отстаивания интересов Церкви[8]. Святейший Патриарх и Синод заняли твердую позицию в отношении к отступникам – ренегатам, отлучили их от Церкви[9].

Свое понимание духовной сущности реформы, принятой под давлением властей, Патриарх определил как «испытание веры» и форму сопротивления определил для паствы и пасомых как соответствие Евангельскому призванию[10]. В речи на Архиерейском соборе, в которой он разъяснял суть реформы, наставлял пастырей и паству следовать христианской жизни, говорил: «Умный настоятель, благоговейный совершитель богослужений и, что весьма важно, человек безукоризненной жизни всегда сумеет сохранить свой авторитет в приходе»[11]. Весь свой протест он направил на воспитание подлинного духа веры и верности своему призванию и служению у архипастырей, пастырей и прихожан. В данном контексте особенно проникновенно звучат его слова при вручении архипастырского жезла новопоставленным архиереям. В них он говорит о духовном бодрствовании, возгревании благодати, о бесстрашии в несении церковного послушания[12].

На страницах официального печатного органа Церкви – Журнала Московской Патриархии – открыто печатались как выступление Патриарха на конференции советской общественности[13], так и проповеди (напр., «Се Аз с вами»), в которых под библейскими образами, завуалированно был указан духовный путь сопротивления и невозможность человеческими усилиями разрушить Церковь[14]. Многие услышали эти призывы Церкви и ободрились.

Пагубность реформы приходского управления осознавали архипастыри, которые пытались предложить соответствующий церковным канонам вариант реформы. Летом 1965 г. архиепископ Калужский Ермоген (Голубев) предложил свой проект «Положения об управлении» и в виде петиции направил его на имя Патриарха. В этом проекте предлагалось ввести настоятелей приходов в состав приходского собрания («двадцатки») и приходского совета в качестве председателя. Однако его проект не был принят.

О форме сопротивления управляющих епархиями архиереев приходской реформе поведал в своем знаменитом докладе заместитель председателя Совета по делам религий В. Фуров, который назвал в своем выступлении имена тех епископов, кто, лояльно относясь к государству и его политике, «в своей повседневной административной и идеологической деятельности» руководствовался подлинными идеалами служения Церкви. Фуровым были названы следующие управляющие епархиями центральной России: митрополит Ленинградский Никодим (в 1960–1963 упр. Ярославской и Ростовской епархией), Ярославский Иоанн, Смоленский архиепископ Феодосий, Калининский Гермоген, Рязанский Симон, Калужский Донат[15]. Среди них были люди разного возраста и положения в Церкви: стоящий на высокой должности церковной иерархии председатель ОВЦС митрополит Ленинградский Никодим и отсидевший 9 лет в ИТЛ по 58-й архиепископ Костромской и Галичский Кассиан. Люди разного возраста и жизненного опыта. Но, за внешней лояльностью государству и его законам, они ни на йоту не поступались своей христианской совестью. Время показало, что о чень большое значение в плане противодействия административному нажиму властей имела личность правящего архиерея.

В епархиях, где управляли названные выше архиереи, не были закрыты действующие храмы (или закрыты в минимальном количестве), не были разрушены церковные общины. Такими словами верующие ярославцы вспоминают о своем правящем архиерее епископе Никодиме (Ротове): «Владыка Никодим был человеком редкостным. Мне кажется, Господь, защищая свою Церковь, выдвигает особых людей – сильных и мужественных. Таким человеком был владыка Никодим. За Церковь Святую он буквально душу свою полагал. И многое брал на себя. Приходилось идти на компромиссы с властями, но владыка уступал властям так, чтобы сохранить в неприкосновенности главное – Церковь»[16]. Характеристика молодому епископу, которую дает костромской уполномоченный, ярко свидетельствует о новой тактике противодействия антирелигиозному наступлению и разрушению церковной общины: «Никодим (Руснак – прим. автора) принимает меры, чтобы оживить деятельность церквей, в первую очередь за счет комплектования духовенством. Омолаживает духовенство. В соборе поменял штат, омолодил и ввел новшество – пение акафиста всеми молящимися вместе с хором, что в известной степени способствовало увеличению посещения собора»[17]. Характерное признание о сопротивлении епископа нажиму властей делает Костромской уполномоченный Ф. Григорьев: « В течение года не снято с регистрации ни одной церкви, т.к. Епархиальное управление не допускает, чтобы та или иная церковь долго бездействовала длительное время. С этой целью они делают перестановку священников, временно заполняют свободные места за счет заштатных священников, чтобы поддерживать активность верующих во временно бездействующих церквах»[18].

Власти не раз предпринимали изощренные попытки закрывать храмы, где была «неполная двадцатка», где приход не мог содержать священника. Пытались разложить представителей церковного исполнительного органа, вводили в двадцатки своих людей, запугивали нестойких. Ярославский архиепископ Иоанн (Вендланд) заботился, чтобы приходы не оставались без священников, особенно в глубинке. При нем в Ярославской епархии не было закрыто ни одного храма. Когда возникала такая реальная угроза (из-за невозможности найти достойного кандидата к рукоположению), архиерей шел на крайнюю меру – назначал и лиц с недостаточно проверенной репутацией. Он говорил: «Оставить приход без священника – храм закроют. И тогда уже навсегда. А священника можно и заменить»[19].

В годы хрущевского наступления сохранилась практика рукоположения некоторыми архиереями тайных священников в случае их невозможности открытого служения Церкви и ввиду опасности полной ее внешней ликвидации[20]. Считается, что митрополит Никодим (Ротов) рукоположил более 100 тайных священников и монахов, хотя А. Беглов говорит, что цифра явно завышена, и что она вкралась в многие историографии благодаря канадскому исследователю Д. Поспеловскому[21], но факт остается фактом – Церковь рассматривала и путь ухода на нелегальное положение.

  Открыто свой голос в защиту Церкви и приходской общины подняли московские священники Н. Эшлиман, Г. Якунин, Д. Дудко, рязанский мирянин А. И. Солженицын, кировец А. Таланов и множество простых священников и мирян как Центральной России, так и всех уголков СССР. Возникло целое движение религиозных диссидентов[22].

Настоятели приходов в большинстве своем выражали свое неодобрение реформы. В докладной записке, адресованной епископу, бывший преподаватель Луцкой семинарии, кандидат богословия Винцукевич писал: «При настоящем положении выражение настоятель звучит чёрной иронией – ныне он наемник в полном значении этого слова»[23].

Несмотря на желание властей сделать священника «наемником», «служителем культа», на зов Святейшего Патриарха о соответствии священника своему избранию откликались многие пастыри Церкви. К ним не зарастала народная тропа: тысячи людей посещали протоиерея Всеволода Шпиллера, архимандрита Тавриона (Ботозского), архимандрита Павла (Груздева), архимандрита Поликарпа (Будаква) и др., к которым приходили и приезжали мудрецы и простецы, интеллигенты и рабочие, должностные лица, ища духовной мудрости и наставления в жизни. Власти не удалось разорвать духовную связь пастырей со своей паствой. Уполномоченный по Ярославской области, осознав тщетность своих усилий свести на нет религиозную жизнь «вверенных его попечению» людей, восклицает, обращаясь к епископу: «Считаем ошибкой назначение настоятелем над церквами ряда районов священника Хархарова А. А. (архимандрит Михей, впоследствии архиепископ Ярославский и Ростовский – прим. автора), очень грамотного в своем роде, авторитетного среди верующих, тонко и хитро ведущего работу»[24]. Священники часто своим видом, соответствующим сану, вызывали уважение, что служило своеобразной проповедью о Христе тогда, когда проповедь вне стен храма была запрещена[25]. При запрете проповеди в общественных местах мы видим, что истинные пастыри находили способ и форму своего миссионерского общения с прихожанами и людьми, даже своим присутствием вызывая интерес к вере и традициям Церкви[26].

Несмотря на желание властей добиться конфликтов на приходе с целью дальнейшей его ликвидации, многие настоятели продолжали пользоваться авторитетом духовных наставников и руководителей на приходе. По свидетельству Угличского уполномоченного СДР, «Ряд священнослужителей, таких как Проселков И. А. (церковь села Радищево, Красноцветов М. Г., (церковь г. Углича), ведут активную религиозную работу среди верующих граждан, оказывают непосредственное воздействие на подбор исполнительных органов и ревизионных комиссий, отвечающих их требованиям, способным удовлетворять все их желания. Поэтому не случайно исполнительные органы ряда религиозных обществ засорены недостойными людьми, которые активно работают на подобных батюшек»[27]. 

Таким образом, несмотря на созданные условия, при которых власть в приходе формально принадлежала мирянам, где священник был поставлен в положение «наемника», власть пастыря не только не была утрачена, но, благодаря своему духовному авторитету, фактически он управлял общиной.

Конечно, никакое сопротивление Церкви антирелигиозному наступлению не было бы возможным, если бы не те истинные пастыри (епископы и священники), которые противопоставили всей мощи государственного аппарата свое истинное призвание и не подали бы пример для стояния в вере. Многие пастыри были на высоте своего служения. Прот. Порфирий Груздев, секретарь Костромской епархии, без страха с амвона на проповеди обличил ренегата Н. Спасского и разобрал его статью «Почему я порвал с религией», определив его самого как человека «небезупречной жизни»[28]. Несмотря на обращения и запреты властей в г. Чухломе, священник Троянов допускал детей школьного возраста к пению в церковном хоре и на предложение уполномоченного не пускать детей в церковь ответил категорическим отказом[29]. Священник Георгиевской церкви Буйского р-на Костромской области Астафьев в апреле 1959 года, несмотря на запреты, в своей проповеди с амвона касался вопросов воспитания детей, призывал родителей внушать детям необходимость посещения церкви[30]. Вопреки запрету на благотворительную деятельность верующие находили формы, при которых делалось то, что могло немного смягчить позицию властей по отношению к Церкви. «В г. Галич, Костромской области церковный Совет по предложению настоятеля церкви Ильинского выделил 50 000 руб. на благоустройство города». Перевод был уполномоченным запрещен, но показателен сам факт того, что верующие готовы были пожертвовать деньги на общественные нужды. И этот факт пугал партийные органы, так что они не смогли ликвидировать религиозную структуру[31].

Многие пастыри сумели найти выход из создавшегося положения, опираясь на канонические нормы и правила Церкви. Священников вызывали к уполномоченному за вмешательство в финансово-хозяйственные дела прихода, но некоторым удавалось так представлять дело, что уполномоченному было нечего вменить священнику в вину. В Вязниковском благочинии Владимирской епархии, невзирая на донос старосты о том, что благочинный вмешивается в хозяйственную деятельность прихода (предложил старосте восстановить покосившийся крест на куполе), уполномоченный вынужден был признать, что это не только хозяйственные дела, но и канонические[32]. 

Пастыри находили прорехи в самой созданной системе и обращали их на благо Церкви. Случалось, что крестились, венчались, отпевались партийные и комсомольские работники. Протоиерей Борис Старк был вызван к уполномоченному за то, что при крещении ребенка окрестил и его мать-комсомолку. Священник так объяснил свое нарушение законодательства: «Ведь у нас как в универмаге, сперва выбивают чек, а потом уже выдают товар, т.е. сперва оформляют квитанции, и только после этого я встречаюсь с крестниками и их родителями». Уполномоченный этим ответом был удовлетворен [33].

Верующие люди, скорее всего не осознавая, что их действия являются борьбой за веру, в повседневном быту старались влиять на молодежь: не задумываясь о последствиях, надевали крестики на детей, «тайно» призывали священника крестить ребенка, влияли на родителей своих внуков, понуждая их к вере и соблюдению хоть в какой-то мере традиций Церкви[34].

Несмотря на всю мощь обрушившейся на Церковь государственной идеологической машины, предпринятые меры по ограничению влияния Церкви на молодежь, администрированию и репрессиям, в гонимую Церковь потянулась интеллигенция. Некоторые молодые люди, обучающиеся в московских вузах, желали поступить в духовные школы. Поток поступающих в семинарии не уменьшался. Многие семинаристы именно в эти годы гонений стали принимать монашеский постриг[35].

Антирелигиозная пропаганда и административные меры не испугали верующий народ. Он готов был защищать свои святыни, невзирая ни на какие препятствия приносил крестить детей, по возможности приучал их к вере. Конечно, велика тут была роль «белых платочков» – женщин в основном пожилого возраста. Женщины отстаивали Преображенский собор в Москве, пока их силой не погрузили и не увезли[36]. По свидетельству митрополита Питирима, «Еще в 60-70-е гг., когда нас спрашивали: «Как вы живете? У вас же запрещена пропаганда религии», – мы отвечали: «Ничего, выстояли. Живем по христианским заповедям, молимся», – «Каким образом?» – «Бабушки!» – «Бабушки? Ну, а дальше-то что?» Прошло несколько лет. «Ну, и где же ваши бабушки?» – «О, ничего, бабушки привыкают!» Внуки, которых вырастило уже следующее поколение бабушек, понемногу стали приводить их самих в Церковь»[37]. Протесты иногда принимали своеобразный характер. Когда исполком райсовета решил церковь в с. Фоминское (уже снятую с учета) засыпать зерном, и председатель сельсовета вместе со священником хотели перенести в другую церковь иконы, верующие люди прогнали и председателя, и священника[38].

Несмотря на репрессии в отношении к религиозным обрядам и создание атмосферы нетерпимого отношения к ним в обществе, дискредитацию священства и верующих, количество совершаемых треб (крещений и венчаний) не становится меньше. Вопрос о высокой обрядности в Ивановской области был поднят на заседании Совета Министров РСФСР[39]. Люди шли в Церковь, невзирая ни на какие запреты, ни на угрозы увольнений и репрессий, на доносительство старост местным органам власти и контроль комиссий по соблюдению законодательства о культах: «Проверка в ЗАГСе показала, что из 10 крещеных детей 8 – дети рабочих, 2 – дети служащих. Возраст родителей от 19 до 32 лет. Крестят своих детей по 2 или по 3 ребенка. Родители не «забитые и отсталые люди», а, например, такие как сотрудник МВД В. П. Гудков, его жена сестра-хозяйка в больнице. Венчаются опять же рабочие и служащие в возрасте не старше 30 лет»[40].

Количество верующих не уменьшалось, несмотря на все усилия атеистической пропаганды. На семинаре по атеистическому воспитанию в феврале 1967 г. были озвучены явно заниженные данные о количестве верующих в СССР (реальные цифры были в два раза больше): 20% городского и 30–35% сельского населения. При населении в 232 млн это составляло более 60 млн человек[41]. Храмы были переполнены и в Московской области, и других регионах Центральной России[42]. Уровень посещаемости храмов был высок не только в городах, но и в сельских районах. «Анализ этих исследований показал, что религиозность населения остается значительной. Из общего числа населения верующих женщин 512 или 32%, верующих мужчин 61 или 3%. Особенно значительная религиозность населения наблюдается в Зименковском, Трофимовском, Федуринском сельских советах»[43].

Отметим небезынтересный факт, который свидетельствовал о сочувствии Церкви в рядах представителей как партийных органов, так и уполномоченных в центре на местах. Не все уполномоченные рьяно выполняли инструкции Отдела пропаганды. Были те, кто не всегда докладывал наверх «все факты нарушения законодательства о культах», те, кто лояльно относились к деятельности Церкви и находили компромисс с духовенством в рамках действующего законодательства, где-то даже закрывали глаза на деятельность священника, не совсем соответствующую «законодательству о культах»[44].

Само наличие пусть даже бездействующей Церкви своим присутствием уже внушало опасение властям о желании людей возобновить служение в ней. Люди ходатайствовали об открытии бездействовавших церквей. Уполномоченный просил на церкви, подлежащие разборке, срочно оформить документы, затем сломать и разобрать их, все другие «пустующие использовать для производственных и культурно-бытовых нужд: мастерские, клубы, школы, здравпункты и др. – они своим присутствием побуждают верующих обращаться об их передаче» [45]. В Совет по делам РПЦ поступали тысячи ходатайств об открытии Церквей. Властью была отработана специальная «технология» отклонения ходатайств в целях закрытия православных обществ, в которые включалось запугивание инициаторов, их дискредитация[46]. Но люди искали различные мотивы и методы, и не только не прекращали своих ходатайств об открытии храмов, но нанимали людей, «вхожих в структуры уполномоченного и министерства» в Москве, людей сведущих в написании просьб и ходатайств в различные структуры, вплоть до зарубежных. И хотя на пике гонений с 1961 по 1963 гг. количество прошений значительно уменьшилось, с отставкой Н. Хрущева и ослаблением давления стало увеличиваться. Так, в Рязанской области в 1957 году было подано 76 прошений, в 1963 – 10, в 1965 уже 19[47].

Вместе с тем, несмотря на титанические усилия, потраченные на распространение атеистической пропаганды, административные меры по закрытию храмов, разложению церковной организации изнутри посредством влияния на членов двадцаток, цель, поставленная творцами приходской реформы из Отдела пропаганды ЦК КПСС, не была достигнута. Главный просчет организаторов реформы состоял в том, что партийные идеологи не поняли истину, которая гласит, что Церковь Богочеловека держится не только на юридических нормах, но законами, написанными в сердцах (Иерем. 31:33).

В своем докладе председатель Совета по делам религий В.А. Куроедов признал факты администрирования в отношении Церкви и привел цитату М. И. Калинина, председателя Верховного Президиума СССР, о том, что борьба с религией не только не способствует ее ликвидации, а лишь укрепляет людей в вере[48]. О масштабах недовольства проводимой правительством антирелигиозной политикой соответствующим отделом КГБ была подготовлена записка «Об отрицательных последствиях антирелигиозной кампании». По записке в ЦК состоялось совещание, рассмотревшее вопрос «об административных перегибах в отношении религиозных объединений и верующих, допускаемых местными органами»[49]. Буквально через месяц после смещения Хрущева, 10 ноября 1964 года, было принято постановление ЦК КПСС «Об ошибках в проведении научно-атеистической пропаганды среди населения», в январе 1965 года по представлению Верховного суда Верховный Совет СССР принял постановление «О некоторых фактах нарушения социалистической законности в отношении верующих». Согласно постановлению большинство из незаконно осужденных верующих было реабилитировано, освобождено, возвращено из ссылок и поселений. Все это свидетельства того, что реформа приходского управления, принятая  на Архиерейском соборе 1961 года под давлением власти, не достигла своих целей. Благодаря самоотверженному сопротивлению на всех уровнях, от руководства Церкви до прихожан, не была нарушена духовная и иерархическая связь пастырей и паствы; при всем воздействии пропаганды и факторов, способствовавших ликвидации приходских организаций, в Церковь пришли новые кадры и люди. Со времени нормализации церковно-государственных отношений стало возможным принятие нового Устава управления приходом на Поместном Соборе РПЦ в 1988 году (7 гл.), а также его доработка в поправках, принятых на Архиерейском соборе 1989 года (9 гл.), которые соответствовали духу и каноническому устройству Церкви.

Таким образом, реформа 1961 года, призванная разрушить церковную общину – приход, не достигла своей цели, была нежизнеспособна, верующие в период воплощения в жизнь этой «антицерковной» реформы смогли найти противодействие ей, формы сопротивления, благодаря чему она со временем прекратила свое существование.