Предлагаем вниманию читателей богословское рассуждение, посвященное наследию великих каппадокийцев, его прочтению и определению его места в современности. В основу текста положено интервью, которое было дано телеканалу Тбилисского университета им. Чавчавадзе после Конференции «Христианская Каппадокия и Кавказ», состоявшейся в Тбилиси 2-4 июня 2010 года.

Иеромонах Иосиф (Павлинчук): Здравствуйте, дорогой отец Августин. Только что закончилась конференция, посвященная каппадокийским отцам и их влиянию в Грузии и на Кавказе. В этом контексте я хотел бы спросить Вас, как Вы смотрите на то богословие, на то наследие, и влияние, которое они оказали на последующее развитие христианской письменности как на Востоке, так и на Западе?

Диакон Августин (Соколовски): Я думаю, что прежде чем говорить об итогах конференции, нужно поговорить о том, что значит для нас сама тема этой конференции. Ведь сама формулировка темы значит для нас очень многое. Во-первых, формулируя тему таким образом — «Христианская Каппадокия и Кавказ», — мы отдаем себе отчет в том, что здесь, где проходит эта конференция, мы находимся в сердце Европы. Почему в сердце Европы? Потому что именно здесь был задан тот мировоззренческий идеал, та парадигма, те мировоззренческие координаты, по которым существовала и формировалась наша цивилизация. У истоков этой цивилизации стояли многие люди. Но одними из тех, кто придал этой цивилизации ее неповторимый вид, были именно отцы каппадокийцы. Именно об этом мы хотели поговорить во время конференции, именно об этом свидетельствует то многообразие тем, которое было представлено на конференции, то собрание научных интересов, которое убедительным образом свидетельствует о том, что тема, выбранная нами, не случайна. Она указывает нам на наше происхождение, она указывает нам на наше настоящее и дает координаты нашему будущему.

 

О. Иосиф: В этом контексте я также хотел спросить Вас, как вы смотрите на проблему личности, проблему свободы, как она интерпретируется у каппадокийцев, и какое развитие эта проблематика получает в западном мире, особенно у Святителя Августина Иппонского?

О. Августин: Я думаю, что вопрос этот возник неслучайно, потому что именно великие каппадокийцы стоят в основе нашей цивилизационной модели, которую мы обычно отождествляем с восточной, православной моделью христианства. Та герменевтика свободы, которая была задана великими каппадокийцами, основывается прежде всего на основных характеристиках их понимания христианства. Христианство великих каппадокийцев — это христианство философское, христианство аскетическое, христианство универсальное. Великие каппадокийцы считали себя гражданами мира. И эта координационная герменевтика, это сопоставление координат находит свое преломление в столетиях и тысячелетиях последующей истории. В этом смысле упоминание о святителе Августине Иппонском вовсе неслучайно. Святитель Августин в своем творчестве, безусловно, преломляет данность каппадокийского богословия, интерпретирует его по-своему, в чем-то он критичен, в чем-то он повторяет каппадокийцев, в чем-то развивает заданное ими. Но именно эта способность восприятия, способность преломления, способность развития свидетельствует о той универсальности и гибкости заданных каппадокийскими отцами координат. Речь идет о способности к восприятию, способности быть воспринятыми, способности быть интерпретированными. Это то, что характеризует великих каппадокийцев.

Их понимание свободы, которое, безусловно, связано с философским, античным идеалом понимания свободы как ответственности, находит свое дополнение в понимании свободы святителем Августином, которое тесно связано с пониманием ограниченности человека. Ответственность и ограниченность, безграничность и в то же время полное совпадение человека с его конечными координатами в истории. Бесконечность и историчность — вот что, на мой взгляд, характеризует то, что произошло впоследствии в процессе интерпретации восприятия каппадокийского наследия. Речь идет о творческом преломлении, творческом развитии заданного ими, понимании свободы как философского идеала, идеала, предполагающего ответственность, принятого и воспринятого Августином, и переданного им как свобода и ответственность в ограниченности. С безусловной ориентацией на безграничный идеал божественной свободы, свободы Бога, входящего в историю.

 

О. Иосиф: На основании только что Вами предложенного объяснения мне хотелось бы предложить вопрос, который, на мой взгляд, весьма актуален сегодня. Мы живем в эпоху постмодерна, в эпоху, когда стираются границы между культурами и иногда между национальностями, когда плюрализм и всевозможные различия входят в современную жизнь. Как Вы считаете, какое место занимает каппадокийское богословие в современном мире постмодерна?

О. Августин: Я бы сказал, что каппадокийское богословие, каппадокийское мышление в целом являет собой грандиозный комплекс ответов на множество проблемных вопросов. Единственным и, пожалуй, наиболее важным «недостатком» великих каппадокийцев является то, что они не были нашими современниками. Этот факт является для нас своеобразным указанием на наш долг. Наш долг — сделать их нашими современниками. Но сделать это мы можем и призваны, не упростив их, сделав их доступными языку максимального плюрализма, языку масс-медиа, а попытатвшись сделать их аргументацию, их слово, их смысл доступными для нас самих. Прежде всего потому, что первые наши современники — это мы сами. Затем следуют все те, кто нас окружает. Мы должны попытаться говорить их языком, находясь в нашей современности. В этом смысле очень многие координаты, заданные капппадокийцами, приобретают особую актуальность и важность. В первой части нашего сегодняшнего заседания очень много внимания было уделено проблематике красоты, поэзии, музыки, танца, динамики, эстетического восприятии мира в наследии каппадокийцев. Мне кажется, что здесь для нас открывается один из ключей к восприятию и передаче их наследия. Неслучайно Достоевский говорил о том, что красота спасет мир. Современный человек, к сожалению, утратил это чувство красоты. Он, к сожалению, вряд ли способен наслаждаться красотой мира, потому что она свидетельствует об исчезновении, уходе и кризисе. И вот эта способность великих каппадокийцев видеть красоту в присутствии, видеть красоту момента, способность слышать гармонию Вселенной, способность слышать музыку Вечности во временном — именно это, как мне кажется, нуждается в передаче, передаче тем, кто находится в поиске этой красоты и этого смысла.

 

О. Иосиф: Вы только что сказали о том, что наша задача — сделать актуальными и в этом смысле доступными произведения, творения каппадокииских отцов, передать их современному миру и последующему молодому поколению. Мне думается, что в силу того, что каппадокийские отцы были интерпретаторами, объясняли сущность, непреходящую суть евангельских истин, эта евангельская истина остается базовой основой для современного человека, для современного богослова, и в этом контексте и должна развиваться богословская наука сегодня.

О. Августин: Мне кажется, что многое зависит от нас, читающих великих каппадокийцев — Василия Великого, Григория из Назианза, Григория из Ниссы. Наше целеполагание должно заключаться в том, чтобы нам самим пытаться понять их. Лишь когда мы их понимаем, их могут понять другие. Иначе невозможен переход от нас, от нашего прочтения к другим, к тем, кто с нами и кто вокруг нас. Убежден, что здесь очень важно обратить внимание на то, что великие каппадокийцы не были лишь выдающимися представителями христианской мысли, не были только богословами. Они были прежде всего обычными людьми своего времени. Обычными людьми, о которых мы тем не менее утверждаем, что они были гениями. Что такое гений? Что такое гениальность? Это способность передать современность своим современникам. Они были способны сделать это. Эта способность их проявлялась не только и не столько в богословском творчестве, но прежде всего в элементарном мышлении, в элементарной эрудиции, в способности прочтения мира философскими и богословскими глазами. Эта способность открытости миру и человеку должна стать достоянием не только тех, кто их читает, но и тех, кто читает и слышит тех, кто их читает. Мне кажется, что то, что Вы сформулировали понятием «задача», заключается в готовности быть открытыми для диалога, в котором участвуют каппадокийцы на всех уровнях их мышления, их целеполагания: посредством философской, богословской, мировоззренческой, культурной и цивилизационной составляющей их дела и их слова. И наша роль — это роль людей, которые удостоились чести читать их, читать и передавать прочитанное, помогать другим быть рядом с ними, свидетельствовать, указывая на то, что в их словах есть Смысл.

 

О. Иосиф: В Вашем вчерашнем докладе, открывавшем конференцию, прозвучала мысль о том, что кападокийские отцы смогли интегрировать великую греческую философию в христианский мир. Они смогли дать объяснение философам и философии, передать свое видение наследникам, передать христианству. Они сделали античность достоянием христианского мира. Но после случается нечто не совсем объяснимое, что выражено в том числе и в словах акафиста Пресвятой Богородицы: «Радуйся, афинейския плетения растерзающая». Это своеобразная аллюзия на закрытие Афинской Академии при Юстиниане. Как Вы смотрите на эти процессы и на подобное развитие?

О. Августин: Я думаю, что ответить на этот вопрос не так просто, но одновременно получается, что ответить на него довольно несложно. Дело в том, что мы часто ставим перед собой глубокие и высокие цели. Мы забываем о том, что быть христианином означает быть человеком в полноте, значит нести в себе смысл и нести смысл другим. Мне кажется, что эта способность вполне проявлялась у великих каппадокийцев, проявлялась прежде всего в готовности раскрыться в диалоге. Вспомним первых христиан. Под словосочетанием «первые христиане» я имею в виду не только людей, которые общались с Иисусом Христом в Палестине, но и людей, которые жили первоначальным импульсом христианского вдохновения первых столетий. Мы вряд ли можем представить первых христиан в диалоге с представителями манихеизма, с представителями каких-то других разнообразных, чудных культов. Но первые христиане постоянно вступали в диалог с философией. Философия была главным партнером первых христиан по диалогу. К сожалению, эта способность и открытость к диалогу была нами утрачена. Мы же призваны к этому. Философия всегда была нехристианской и антихристианской. Здесь раскрывается парадокс готовности к диалогу с тем, кто не такой, как ты, кто абсолютно противоположен тебе. Как первые христиане строили храмы? Они брали камни языческих капищ, несли их в другое место, водружали крест или даже не переносили их, а водружали крест и совершали Евхаристию. Вот эта открытость, на мой взгляд, и была свойственна великим каппадокийцам. Способность в обработке того, что есть, способность восприятия той ограниченности, той конечности, той историчности, в которой мы находимся и пребываем. Будучи православными христианами, мы, конечно же, по идеалу своему ориентируемся на времена, когда существование мира было гораздо более строгим, гораздо более правильным. Тем не менее перейти ни назад в прошлое, ни вперед в будущее нам не дано. Единственной возможностью и единственным шансом для нас является именно переживание того исторического момента, в котором мы находимся. И только так мы можем повторить и реализовать заданное каппадокийцами. Именно так мы можем донести то, что было прочитано и сказано ими. То, что было прочитано и сказано ими для других. Речь идет о способности воспринимать «здесь и сейчас» христианской истории, истории, в которую вошел Бог две тысячи лет назад и в которой Он постоянно пребывает. Мне кажется, что главное свидетельство великих каппадокийцев — это свидетельство об этой простой истине.

 

О. Иосиф: Последний вопрос, который я бы хотел задать, может показаться провокационным, но, как мне кажется, содержит очень глубокий смысл. Он содержался в Вашем докладе, зачитанном вчера на конференции, и звучал так: «Там, где заканчивается Европа начинается православие», или наоборот: «Там где начинается Европа заканчивается православие»? Как Вы ответите на этот вопрос?

О. Августин: К сожалению, или к счастью, эти слова не мои. Это цитата Самуила Хантингтона из его книги, вышедшей в 1999-м году, книги, говорящей о столкновении цивилизаций. Хантингтон говорит о Востоке, Западе, Севере и Юге. Говорит о том, что цивилизации необратимо столкнутся, цивилизация западная и цивилизация восточная, цивилизация христианская и цивилизация нехристианская. При этом он удивительным образом остается нечувствительным к тому факту, что христианская цивилизация зарождалась не в Торонто, не в Париже, не в Лиссабоне. К сожалению или к счастью для нас и для всех, христианская цивилизация зарождалась именно здесь, в Малой Азии, на Кавказе, в Средиземноморском Мире и, конечно же, в Италии. Фактом непреодолимой и абсолютно неизменяемой исторической данности является и то, что христианство, этот большой маленький мир в конце концов переместился на Север и Запад и стал Европой — маленьким полуостровом, который стал господствовать над всем миром. Под господством я понимаю прежде всего интеллектуальную, культурную, цивилизационную убедительность. Этот парадоксальный факт обязан своим происхождением, своей реализацией тем, кто стоит у истоков христианской цивилизации. Великие капподокийцы — это люди, которые прожили свою жизнь здесь, здесь свидетельствовали о Христе, писали и говорили именно здесь. И это «здесь» проявляется в течение веков как в западной христианской традиции, так и в восточной. Поэтому говорить о том, что Европа заканчивается там, где начинается православие, на мой взгляд, означает свидетельствовать против себя. Свидетельство против себя — это незнание или забвение того, чем мы являемся.

Мне кажется, что главная цель, главная задача конференции — это попытаться разобраться в том, кто мы есть. Мне кажется, что эта попытка увенчалась успехом, что после двух дней интенсивной работы мы знаем больше о том, кем мы являемся. Мне кажется, что в этом задача как нашей конференции, так и всякого научного усилия и в целом задача поиска смысла человеческого существования как для каждой отдельной личности, для меня, для всех окружающих, для Вас, отец Иосиф, для всех нас и, собственно, для нашей цивилизации, для нашей Европы, которая начинается там, где начинается Православие. Я думаю, что этими словами мы можем подвести весьма конструктивный итог пройденному этапу, который в научном обиходе мы именуем конференцией.