Богословские темы занимают особое место в творческом наследии Федора Ивановича Тютчева. Они представляют собой громадный интерес и сегодня, на новом историческом повороте развития отношений России и Запада. В формировании богословских взглядов поэта есть одна поразительная деталь – будучи немногим больше 18-ти лет от роду, отрезанный от родины отсутствием железных дорог, телеграфов и медленным почтовым сообщением, Тютчев сам провел на чужбине 22 года, т.е. весь процесс внутреннего – и в том числе религиозного – его развития и роста приходится на жизнь заграницей. С 1822 по 1844 год в России произошли колоссальные сдвиги в философской мысли, литературе и литературной критике, и ни в чем из этого Тютчев не принимал участия. Это определило яркое своеобразие его богословской позиции, ее независимость и оригинальность.

Федор Иванович, конечно, не был подобострастным потребителем западной мудрости, изначально занимая в отношении нее свободную, если не сказать настороженную и критическую позицию. Примером такого трезвого отношения стала оценка Тютчевым событий Июльской революции 1830 года – событий, которые восхищали и вызывали энтузиазм у молодежи всей Европы и России. Тютчев в то же время, будучи еще совсем молодым человеком, «проводил различие между революцией как отпором незаконной власти и революцией как теорией, революцией, возведенной в право, в принцип. Он обличал в этой революции присутствие целого нового культа, целого революционного вероисповедания, которое, по мнению Тютчева, связывалось с общим историческим ходом философской и религиозной мысли на Западе. Потому Тютчев еще в 1830 году предсказывал последовательный ряд революций, — неминуемое наступление для Европы революционной эры»[1]. Отсюда видно, что восприятие Тютчевым религии было весьма своеобразным. Начиная с XVIII века, с начала секуляризации как церковной, так и внецерковной религиозной и светской мысли, религия все чаще воспринималась как «личное дело», исторической Церкви противопоставлялась «внутренняя церковь». Эта тенденция решительно преодолевается начиная с «Философических писем» П.Я. Чаадаева и, затем, славянофилов. Поразительно, но Ф.И. Тютчев начинает этот «поворот в мысли» не только задолго до публикации первого «Философического письма к г-же ***» в «Телескопе» в 1836 году, но и во многом независимо от истории идей в России – Тютчев находился вне родины и без связи с ней.

Ф.И. Тютчев относится ко всему западному христианству, к католицизму и протестантизму, с величайшим догматическим и историософским подозрением. Долгое время проведя в католической Италии и лютеранской Германии, он хорошо понимал эти мировоззренческие системы. Стихотворение, которое здесь будет занимать нас в первую очередь, было написано в Тегернзее, местечке на восточном берегу одноименного озера, расположенном неподалеку от Мюнхена, в предгорьях Альп. По всей вероятности, в этом популярном месте отдыха европейской знати, городе, основанном в VIII веке бенедиктинскими монахами, Тютчев посещал местную лютеранскую церковь со своей женой Элеонорой Федоровной, которая была лютеранкой.

Религиозная установка Тютчева в целом может быть охарактеризована как романтическая в строгом смысле этого слова (поэт был близок к немецким романтикам[2]), она объединяла в себе два начала – рассудочное и чувственное (интуитивное, инстинктивное). Его восприятие лютеранства и протестантизма в целом несет на себе печать этого напряженного «единства противоположностей».

Знаменитое «Я лютеран люблю богослуженье», написанное еще в 1834 году, «обманчиво апологетично первою строфою своею – но в ней завлекающая ловушка для того, кто захочет узреть в стихах родственный душе смысл. Не всякий сразу распознает здесь иронию»[3]. Наблюдение Михаила Дунаева чрезвычайно тонко и точно: в качестве лейтмотива этих строк он видит символ пустоты. Это пустота, которая, с одной стороны, демонстрирует отсутствие обманчивой пышной внешности, но, с другой стороны, является не чем иным, как отражением действительной внутренней пустоты. В этом смысл тютчевского «люблю». Люблю – значит: понимаю, вижу и даже отчасти ценю эту откровенность пустоты.

Не видите ль? Собравшися в дорогу,
В последний раз вам вера предстоит:
Ещё она не перешла порогу,
Но дом её уж гол и пуст стоит... (1, с.156)

Точка зрения, согласно которой отношение Тютчева к протестантизму, выраженное им в этом стихотворении, – это ирония, игра остроумия, является, видимо, едва ли не ровесницей самого произведения. В самом начале ХХ века, когда вышло восьмое издание Полного собрания сочинений поэта, Валерий Брюсов, составивший для него критико-биографический очерк, писал: «Есть у Тютчева два-три стихотворения, которые – как это обычно у французских поэтов XVIII века – держатся исключительно на остроумии, и среди них такое значительное, как “Я лютеран люблю богослуженье…”»[4].

Однако, отсылая к строкам Евангелия «Сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели! Се, оставляется вам дом ваш пуст» (Мф. 23,37-38), исчерпывает ли Тютчев свое послание только лишь иронией и остроумием? Тютчевское «понятно» требует конкретизации и истолкования. Что именно понятно поэту – и как? Следует отметить, что поэт использует слово «понимание» по-разному в поэзии и в публицистической прозе. Если для последней характерен прежде всего «рассудочный полюс» тютчевской религиозной мысли, для Тютчева-прозаика важен строгий исторический анализ, точность, определенность, то, в свою очередь, для Тютчева-поэта смысл слова «понимание» тяготеет к «чувственному полюсу». Очень часто поэт употребляет это слово рядом со словом «сердце», которое выражает место, где в человеке коренится само это поэтическое понимание:

Понятным сердцу языком
Ты говоришь о непонятной муке (1, с.133);

или

Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя? (1, с.123).

И, наконец, знаменитое

Умом – Россию не понять (2, с.165), –

все эти примеры указывают на то, что сердечное понимание, о котором идет речь в поэзии Тютчева, – это то именно понимание непонимаемого, понимание, которое проникает посредством некоторого эмоционального напряжения за границы феноменального, за границы того, что на поверхности. Тютчев почти не использует это слово в ироническом контексте. Сама тема понимания в поэтическом мире Тютчева предполагает разделение на два плана: внешний (феноменальный) и внутренний (сущностный), более того, можно говорить о своеобразном романтическом платонизме Тютчева, т.к. последний план бытия связан у него еще и с забвением (это категория очень важна в историософии Тютчева) – сущность в его стихах всегда, как правило, позабыта, всегда находится под покрывалом привычки и, как исключение, иногда припоминается, выходит на поверхность – понимается-припоминается: через сердечные слезы, иногда через отчаяние, иногда через восторг:

И родного Слова звуки
Вновь понятны стали нам…
Наяву увидят внуки
То, что снилося отцам… (1, с.189)

Учитывая, что два слова в стихотворении «Я лютеран люблю богослуженье» Тютчев выделил прописными буквами – это слова «Вера» и «Бог», – делая именно эти темы главными, можно предположить, что «иронический окрас» его мысли, его поэтического «понятно» не столь однозначен. Завершая стихотворение словами:

Но час настал, пробил... Молитесь Богу,
В последний раз вы молитесь теперь (1, с.53),

Тютчев вводит как минимум трагическое измерение, или жалость – как еще одно значение «люблю». Об этом убедительно пишет Лотман: «присутствуя на лютеранском богослужении, поэт ощущает, что “посетил” храм в “минуты роковые” религии»[5]. Молитва в пустоте, молитва в ситуации богооставленности – или, как в современном наиболее «радикальном» протестантизме, в ситуации смерти Бога – вот трагическая участь, избранная протестантизмом. Трудно ограничить впечатление тридцатилетнего Тютчева от этой участи лютеран одной лишь иронией. Во всяком случае, это то, что можно было бы назвать иронией горькой.

Как отмечает М.С. Уваров, «одна из возможных “расшифровок” тютчевского стихотворения заключается в очень простой мысли: поэт фактически описывает то душевное состояние невоцерковленного человека, страстно желающего веры и пытающегося ее обрести, состояние, которое было присуще и самому Тютчеву в разные периоды жизни. Духовный поиск на краю, на границе веры — не это ли формула духовного состояния человечества и в тютчевскую эпоху, и позже – в течение века двадцатого, трагедии и складки которого Тютчев, подобно Достоевскому, очень хорошо предугадывал»[6].

Эта точка зрения, однако, кажется нам еще слишком обобщенной, ее необходимо конкретизировать, показав, в чем именно Тютчев обнаруживал для себя «пустоту» протестантизма. Трагический пафос отношения Тютчева к протестантизму в более развернутом и наглядном виде представлен им в статье «Папство и римский вопрос» (1849), написанной через пятнадцать лет после «поэтического понимания» в стихотворении «Я лютеран люблю богослуженье», будто демонстрируя рефлексивный – вторичный и в некотором смысле запаздывающий – характер «рационального полюса» мышления поэта. Здесь, в этой статье, Тютчев связывает «все, еще остающееся на Западе от положительного Христианства» с католицизмом (3, с.158), добавляя следующее: «Протестантизм с его многочисленными разветвлениями едва протянул три века и умирает от немощи во всех странах, где он господствовал до сих пор, кроме разве что Англии» (3, с.159). Казалось бы, вот и ответ. Протестантизм – это относительно молодая, но уже умирающая традиция, к которой Тютчев испытывает жалость – как к умирающему младенцу. Но уже в этих словах видно, что Тютчев считал протестантизм не просто одним из множества возможных мировоззрений, но религиозным движением, которое на первых порах было именно положительно христианским. Именно это изначальное положительное начало христианства и умирает в протестантизме – у Тютчева на глазах.

Ошибка протестантизма, отклонившая его последователей от положительного христианства, заключалась, по Тютчеву, в том, что он «упразднил Церковь как христианское средоточие в угоду человеческому я» (3, с.162). Революционный порыв, считает Тютчев, проистекает именно из этого угождения человеческому, слишком человеческому – или, шире – земному – и потому в Революции одновременно повинны и протестантизм и католицизм: «Революция, предполагающая собой не что иное как апофеоз того же самого человеческого я в его целостном и полном развитии, не преминула признать за своих и приветствовать как двух славных учителей не только Лютера, но и Григория VII. Родственная кровь заговорила в ней» (3, с.162). Протестантизм бессознательно пробил брешь, через которую «вторглось позднее в западное общество антихристианское начало» (3, с.164).

Как соотносятся между собой Тютчев-поэт и Тютчев-рационалист? Как соотносятся две его точки зрения на протестантизм, разделенные пятнадцатилетним промежутком? Задаваясь этими вопросами, мы невольно вводим исторический и историософский контексты. Невозможно понять точку зрения Тютчева на протестантизм, озвученную им в «Римском вопросе», не учитывая революционных событий 1848 года во Франции, провозглашения Второй республики. Революция воспринималась Тютчевым как апогей развертывания антихристианского начала, и очевидное идейное преемство между революционной идеологией и протестантизмом заставило его высказаться о последнем уже не на языке поэзии, но на языке холодного исторического анализа. В этом анализе то, что сказано Тютчевым в стихотворении 1834 года, не отвергается, но как бы заключено в скобки нескольких оговорок – например, тех, что мы уже приводили: об изначально положительном христианском начале в протестантизме – и особенно о его «бессознательности». Довольно часто «Я лютеран люблю богослуженье» оценивается как «апология обрядности», еще в начале ХХ века эта точка зрения была заявлена Р.Ф. Брандтом[7]. Однако у Тютчева смысл обрядности, которая противопоставляется «высокому ученью» «сих голых стен, сей храмины пустой», оказывается, в свете «Римского вопроса», весьма специфическим. Протестантское отрицание посреднической роли церкви между человеком и Богом, признание единственного посредника в лице Христа привело не только к обедненному «обряду строгому, важному и простому», но и к абсолютизации человеческого я – в качестве единственного собеседующего Богу. Можно, таким образом, прочитать символ «храмины пустой» как указание на саму пустоту изолированного в своей претензии на самодостаточность человеческого я. «Обрядность», если посмотреть с этой точки зрения, – это у Тютчева то единственное, что может наполнить человеческое я – сама «Церковь как христианское средоточие», вне которого даже ростки положительного христианства становятся «бессознательными» и разрушительными в своих последствиях.

Между тем, представление о том, что Реформация была движением, вдохновленным положительным христианством, было близко Тютчеву до конца дней. В стихотворении «Гус на костре», опубликованном в 1870 году, Тютчев пишет об этом предшественнике Реформации следующее:

Не изменив ни Богу, ни народу,
Боролся он – и был необорим –
За правду Божью, за ее свободу,
За все, за все, что бредом назвал Рим (2, с.216).

Таким образом, в отношении Тютчева к протестантизму сохраняется некоторая напряженная двойственность «поэзии и прозы» (поэтического и рассудочного понимания): с поэтической точки зрения протестантизм представлен трагически, как тупик бессознательно (вне Церкви) реализуемого «положительного Христианства», пришедшего к пустоте внецерковного человеческого я. С точки зрения «прозы мира», Тютчев описывает конкретно-исторические последствия этого бессознательного христианства, находящие свое завершение только в революционном взрыве: даже подлинно христианский порыв вне Церкви как христианского средоточия оборачивается вторжением антихристианского начала.

Источники

1. Тютчев Ф.И. Полное собрание сочинений и письма: В 6-ти тт. М., 2002 – 2004. (сноски на том и страницу даны в скобках)

2. Полное собрание сочинений Ф.И. Тютчева. Изд. 8-е. СПб., 1913.

Литература

1. Аксаков И.С. Федор Иванович Тютчев (биографический очерк) //http://www.tyutchev.ru/t5.html

2. Брандт Р.Ф. Материалы для исследования «Федор Иванович Тютчев и его поэзия». СПб., 1912.

3. Дунаев М.М. Православие и русская литература: Учеб.пособие для студентов духовных академий и семинарий. В 6-ти ч. М., 1997. Ч. II.

4. Кириенко Н.Г. Поэзия Ф.И. Тютчева и философия немецкого романтизма // Вестник ТПГУ. 2010. Выпуск 8.

5. Лотман Л.М. Тютчев // История русской литературы: В 4 томах. Л., 1982. Т. 3: Расцвет реализма.

6. Уваров М.С. «Я лютеран люблю богослуженье…» (Ф.И. Тютчев и христианство) //http://www.anthropology.ru/ru/texts/uvarov/tyutchev.html